Николай Кирмель. Спецслужбы Белого движения. 1918—1922. Разведка. Часть 2
Николай Кирмель. Спецслужбы Белого движения. 1918—1922. Разведка.
Часть 2
Глава 2.
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫХ ОРГАНОВ
2.1. ЗАДАЧИ, ВИДЫ И ОРГАНИЗАЦИЯ РАЗВЕДКИ
В начале XX века Российская империя в основном вела разведку силами разведывательных органов ГУГШ и штабов военных округов, а в Первую мировую войну, в дополнение к ним, — разведывательных отделений Ставки, штабов фронтов, армий и корпусов. Созданием фронтовых структур сопровождался переход спецслужб с мирного на военное время и в некоторых европейских странах, в частности, в Германии и Франции.
«Разведка в мирное время есть явление подготовительное; вся задача этой разведки сводится к принятию всевозможных мер до того, чтобы в случае войны иметь широкую и всестороннюю осведомленность, как о стране противника и театре военных действий, так и об его армии и планах… — писал генерал-майор П.Ф. Рябиков. — С началом войны разведывательная работа входит неотъемлемой составной частью во все действия войск; ни одно положение, ни одна операция не может обходиться без изучения противника, и чем скорее, правильнее и полнее ориентируются о противнике начальники и войска, тем легче будут приниматься начальниками выгодные решения и тем разумнее будут они проводиться в жизнь войсками». Генерал также указывал, что разведывательная служба в военное время является продолжением разведки мирного времени, но лишь с участием целого ряда новых органов разведки, «работа которых в мирное время была невозможна»{523}.
Гражданская война в России изменила этот порядок, поскольку, как верно подметил М.Н. Тухачевский, «план гражданской войны не может быть составлен до ее начала»{524}. Белогвардейцы, вступив в постоянную вооруженную борьбу с противником, сначала формировали армию (Юг, Северо-Запад), а уж затем создали остальные государственные институты. Соответственно, первыми у белых (Юг, Восток) появились фронтовые спецслужбы, а потом — правительственные. «Белый шпионаж во время Гражданской войны главным образом начинал работу с фронта. Все так называемое “правительство” формировалось наскоро. Старое правительство было разнесено, разбито, учреждения все переформировались, перемещались, старый аппарат пропал. Как советскому, так и белому правительству пришлось на скорую руку сколачивать свои аппараты. Так же на скорую руку они строили свой шпионаж, и систематической организации у них не было», — писали С.С. Турло и И.П. Залдат{525}.
В отличие от ставших к тому времени классическими канонов организации разведки, спецслужбы белогвардейских правительств и армий на начальном этапе не могли воспользоваться возможностями, имевшимися у разведки Российской империи. Они были вынуждены идти своим, ранее ни кем не опробованным путем. Это, прежде всего, связано с глобальными политическими трансформациями, произошедшими в России в 1917 году, разрушением прежней государственной системы, в том числе и спецслужб, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Белое движение зарождалось в подполье, в оппозиции к существовавшей тогда советской власти и, соответственно, не имело своей государственности. Его лидеры не предрешали будущее страны до окончания войны, что являлось серьезным препятствием для высшего военно-политического руководства для определения конкретных задач разведке на ближайшую перспективу.
Оставшиеся за границей военные агенты, отказавшись служить большевикам, на некоторое время оказались невостребованными и растеряли прежнюю агентуру.
Вновь образовавшимся белогвардейским спецслужбам пришлось создавать агентурные сети на территории своей страны, что для разведки является несвойственным делом.
Но здесь следует подчеркнуть: как раз на территории бывшей Российской империи у белых имелось больше возможностей для сбора секретных сведений, нежели за рубежом. Данное обстоятельство, по мнению автора, являлось характерной особенностью Гражданской войны и было связано не столько с этнической общностью, сколько с политическим и социальным расколом в обществе.
Однако, несмотря на специфические условия ведения Гражданской войны, задачи военной разведки не претерпели серьезной трансформации. «Дело разведывательной службы выяснить высшему командованию Добровольческой армии силы, состав, и замыслы вооруженного противника, т.е. выполнить те задачи, которые возлагаются на разведку при борьбе с вооруженными силами иностранного государства», — говорится в докладе обер-квартирмейстера штаба командующего войсками Юго-Западного края начальнику особого отделения отдела Генштаба Военного управления {526} .
Более конкретно задачи разведки изложены в инструкциях и других документах. Их анализ позволяет выделить следующие основные элементы информации, интересовавшие белогвардейские разведывательные органы:
— сведения о системе государственного управления, политических партиях и движениях, внешней и внутренней политике других стран;
— настроения правительственных кругов, групп населения, политических партий, общественных движений, их отношение к большевикам и Белому движению;
— национальные и религиозные течения;
— состояние экономики, транспорта, финансовой системы;
— вопросы военного характера: состав, численность, устройство, организация и комплектование вооруженных сил противника, их моральное состояние; вооружение и снабжение; передислокация войск и материальных средств на различные ТВД; состояние железных, шоссейных и грунтовых дорог, складов, укрепленных районов, аэродромов, речных и морских портов, боевых кораблей; планы командования противника и т.д. {527}
Из документов следует, что белогвардейская разведка ставила перед собой задачи проникнуть в различные сферы государственной жизни других государств: внутреннюю и внешнюю политику, экономику, вооруженные силы и т.д.
В исследуемый период не было единой классификации разведки по характеру добываемой информации. Так, генерал-майор П.Ф. Рябиков выделял «чисто военную, военно-статистическую (и военно-географическую), экономическую и политическую (дипломатическую и внутреннюю)» {528} .
Неизвестный автор «Записки об агентурной разведке» подразделял ее на военную, дипломатическую, внешнюю политическую и внутреннюю политическую. При этом военная разведка, в свою очередь, им подразделялась на пять категорий: стратегическую, тактическую, тыловую, морскую и «причинения вреда в области военной», надо полагать, активную {529} .
Чекист С.С. Турло и его соавтор И.П. Залдат в книге «Шпионаж» выделили военную, экономическую, политическую, дипломатическую, психологическую разведку. Если первые два вида у современных читателей не вызывают вопросов, то на три последних следует обратить внимание. Задачей политической разведки, считали авторы, являлось изучение внутреннего политического состояния, надо полагать, враждебного государства, особенно «в эпоху гражданской войны, в эпоху борьбы классов, которые не разделены никакими государственными и национальными границами». Задача дипломатической разведки заключалась в том, «чтобы беспрерывно быть в курсе мировой политической жизни, выяснить взаимоотношения государств, создание союзов, степень прочности существующих коалиций». Задачами психологической разведки являлось изучение быта, мировоззрения, настроений, традиций, нравственных качеств, материального и семейного положения военных, политических и общественных деятелей, чиновников, людей творческих профессий и преступников, а также проявления классовых противоречий и т.д. {530}
Генерал Н.С. Батюшин, в изданных в 1938 году лекциях, тайную (агентурную. — Авт.) разведку разделял на политическую, военную и морскую, экономическую, научную и техническую. Задача политической разведки — сбор сведений политического характера об иностранных государствах, а также ведение пропаганды. «Политическая пропаганда преследует цель… понижения духа своего противника непосредственным воздействием или через нейтральные страны, — писал Н.С. Батюшин. — Методы политической пропаганды должны быть чрезвычайно деликатны, дабы лозунги ее не били в глаза своей резкостью, а как бы носились в воздухе. Незаметно создавая настроения масс, т.е. народное движение» {531} .
Кстати, задолго до выхода в свет труда генерала, в 1921 году, начальник отдела агентурной разведки РУ РККА А.И. Кук в своей работе «Канва агентурной разведки» к числу важнейших задач политической разведки отнес оказание «целенаправленного воздействия на население враждебного государства» посредством прессы и пропаганды {532} .
Проанализировав архивные документы и другие источники, автор по характеру добываемой информации подразделил белогвардейскую разведку на военную, политическую и экономическую. В зависимости от целей, масштаба деятельности и характера выполняемых задач она подразделялась на стратегическую и тактическую.
По способу получения сведений разведка белогвардейских штабов подразделялась на агентурную, войсковую, авиационную, радиотелеграфную, а также документальную (изучение трофейных документов, прессы и литературы). Каждый из видов имел свои преимущества и недостатки, и только в совокупности они могли дать более или менее полную картину о театре военных действий. Но теоретики и практики спецслужб преимущество отдавали тайной агентуре, «…как бы многочисленна и великолепна наша конница ни была, как бы ни были самоотверженны и искусны наши авиаторы, как бы высоко ни стояла наша войсковая разведка, только от тайных агентов мы можем получать сведения о глубоких тылах, о стратегических перебросках, о новых формированиях, о готовящемся сосредоточении крупных сил на том или ином участке фронта или направлении, наконец, только тайная агентура может получать и давать сведения о намерении противника», — пришел к выводу разведчик и ученый генерал-майор П,Ф. Рябиков, и в то же время он назвал ее минусы: «трудность обладания вполне надежной агентурой» и ненадежную связь с агентами {533} .
На Юге России самостоятельно организацией разведки занимались штаб главнокомандующего Добровольческой армией (затем — ВСЮР) и отдел Генштаба Военного управления. Первый собирал сведения военного и политического характера (изучение настроений населения) на театре военных действий, а второй вел военно-политическую и экономическую разведку в глубоком тылу Советской России и в других странах.
В начале 1918 года разведывательное отделение Добровольческой армии направляло своих агентов в ближайший тыл большевиков с целью узнать их силы и группировку, а также в ставку Верховного главнокомандующего Н.В. Крыленко для получения сведений о Красной армии на Южном фронте и на других фронтах. Кроме того, разведывательное отделение посылало в Москву и Петроград курьеров для связи с антисоветскими подпольными организациями {534} . Помимо того, штаб получал данные и от политических центров.
Учитывая маневренный характер Гражданской войны, особенно на ее начальном этапе, разведывательное отделение в основном использовало агентов-ходоков, выдавая им частные задания. Отсутствие сплошной линии фронта, слабый контрразведывательный режим позволяли им беспрепятственно проникать на территорию противника и после выполнения задачи возвращаться обратно.
После образования ВСЮР, включавших в себя несколько оперативных объединений, была выстроена система разведывательных органов в соответствии с «Положением о полевом управлении войск в военное время» 1914 года. Прифронтовая [10] (тактическая) разведка осуществлялась армейскими штабами — от штаба главнокомандующего ВСЮР до штаба полка. В штабе главкома ВСЮР и штабах армий разведкой занимались разведывательные отделения, подчиненные генерал-квартирмейстерам, в штабах корпусов — старшие адъютанты (офицеры Генерального штаба), в штабах дивизий — помощники старших адъютантов, а в полках — особые офицеры, в помощь которым от каждого батальона назначалось по одному унтер-офицеру. Вхождение разведывательной службы в состав управления генерал-квартирмейстера, которое, в частности, занималось разработкой боевых операций, на наш взгляд, себя оправдывало. Разведка предоставляла командованию сведения о противнике, необходимые для принятия решения. В свою очередь, командование, преследуя оперативные цели, давало указание начальникам разведывательных подразделений указания о том, какие сведения наиболее важны для проведения конкретной операции, в каких направлениях разведывательная работа должна быть усилена. «Работа оперативного и разведывательного отделений должна идти в самом тесном и стройном взаимодействии и согласии, объединяемая и направляемая одним лицом, одним начальником, которым в штабах армий и выше являлся генерал-квартирмейстер, а в низших штабах — начальник штаба, — писал генерал-майор П.Ф. Рябиков. — Начальник, объединяющий оперативно-разведывательную работу, глубоко понимая эти обе важнейшие отрасли службы Генерального штаба, должен быть в каждый данный момент не только в полном курсе всех оперативно-разведывательных данных, необходимых для очередных решений, но обязан все время ставить этим службам те новые задачи, которые выдвигаются оперативными замыслами» {535} .
По всем вопросам специального характера офицеры разведки могли взаимодействовать непосредственно между собой и высшими штабами «в целях установления единства взглядов, взаимной ориентировки и выяснения в срочном порядке неясностей» {536} .
Инструкциями конкретно на армейскую разведку возлагались конкретные задачи по сбору и анализу информации о планируемых противником военных операциях, об организации, численности и вооружении объединений, соединений и частей Красной армии, о настроении различных групп населения в ближайшем тылу и т.д. {537}
Разведывательное отделение управления генерал-квартирмейстера ВСЮР, как свидетельствуют сводки, интересовалось также политической и экономической информацией.
Сбор сведений о противнике осуществлялся с помощью всего арсенала средств, которыми располагала разведывательная служба того времени: агентуры, конных разъездов и пеших разведчиков, путем допроса пленных, перебежчиков и местных жителей, а также изучения захваченных у противника документов. Использовались и технические средства — воздушная разведка, прослушивание радио- и телефонных линий связи. В частности, разведывательная работа радиотелеграфа заключала в себе две функции: определение месторасположения радиостанций противника, что давало ценные сведения о месте дислокации штабов корпусов и армий противника, равно как и прибытие новых частей; а также систематический прием всех оперативных служебных телеграмм полевых станций противника с целью их расшифровки {538} .
С 1918 по 1920 год белогвардейцы читали почти все шифрованные военные и дипломатические сообщения Советской России. По данным некоторых исследователей, в штабе армии П.Н. Врангеля в 1920 году буквально через час после перехвата читали все телеграммы М.В. Фрунзе {539} .
На организацию правительственных спецслужб (отдела Генштаба Военного управления) большое влияние оказали местные центры Добровольческой армии. Они начали формироваться по распоряжению генерала от инфантерии М.В. Алексеева весной 1918 года с целью вербовки офицеров в армию, ведения пропаганды, разведки и контрразведки {540} , но только осенью получили официальный статус — 10 октября 1918 года главнокомандующий Добровольческой армией приказом № 1 утвердил их штаты. К тому времени уже насчитывалось 11 центров: 1-го разряда — Киевский (генерал-лейтенант П.Н. Ломновский), Харьковский (полковник Б.А. Штейфон), Одесский (вице-адмирал Д.В. Ненюков), Крымский (генерал-майор А.К. де Боде), Тифлисский (генерал от кавалерии П.Н. Шатилов); 2-го разряда — Екатеринославский (полковник Р.К. Островский), Таганрогский (полковник М.И. Штемпель), Терский (генерал-майор Д.Ф. Левшин), Саратовский (полковник Д.А. Лебедев), Могилевский (полковник Кавернинский), Сибирский (генерал от инфантерии В.Е. Флуг).
В феврале 1919 года появились Волынский, Елисаветоградский, Кисловодский, Николаевский, Подольский, Полтавский, Сухумский, Черниговский, Херсонский центры, а Саратовский, Терский, Харьковский прекратили свое существование {541} .
Например, Киевский центр строился по системе «девятою), каждый член организации знал только 9 человек, чтобы в случае провала возможные потери составляли максимум 9 членов организации {542} . На центры возлагались задачи по пропаганде лозунгов Добровольческой армии, вербовке и переправке офицеров в армию, добыванию материальных и финансовых средств, поддержке связи с общественными группами, организациями и прессой, ведению разведки и контрразведки и организации партизанской войны «…против большевиков или австро-германцев и т.д. смотря по обстановке».
Вышеуказанным приказом определялась цель создания политических центров Белого движения, выраженная в следующем определении: «… сплоченная и большая армия извне и предприимчивые отряды в верных и опытных руках внутри — вот план борьбы с надвигающейся угрозой» {543} . Генерал М.В. Алексеев обращал самое серьезное внимание начальника Таганрогского центра полковника барона М.И. Штемпеля на подготовку партизанской войны «…к тому времени, когда начало ее будет мною признано полезным» {544} .
Следует также отметить, что центры должны были стать основой для формирования гражданской власти в тылу и новых воинских частей для Добровольческой армии. С этой целью «Краткой инструкцией по организации на местах центров Добровольческой армии» предписывалось устанавливать контакты с деловыми кругами, политическими партиями и общественными организациями, а также требовалось «войти в самую тесную связь со всеми сочувствующими офицерскими и вообще военными организациями», предписывалось установление контактов с деловыми кругами {545} .
Как видим, и белые, и красные в годы Гражданской войны прибегали к сходным в своей основе методам борьбы друг против друга: первые рассчитывали дестабилизировать обстановку в тылу противника с помощью сети политических центров, вторые — подпольных большевистских организаций. При этом обе противоборствующие стороны привлекали спецслужбы для организации разведывательно-подрывной деятельности. Но при этом следует обратить внимание на одну существенную разницу. Большевистское подполье централизованно финансировалось из Советской России, а центры Добровольческой армии, согласно вышеупомянутой инструкции, должны были «пополнять суммы центра из местных средств путем подписных листов, сборов, пожертвований, устройства праздничных дней и т.п.». {546} .
Однако предложенным инструкцией способом далеко не всем центрам удалось добыть нужное количество денежных средств, из-за чего летом—осенью 1918 года они не могли работать «в соответствии с нуждами армии» {547} .
Приступая к созданию политических центров, Верховный руководитель Добровольческой армии генерал М.В. Алексеев вынашивал идею образования русского военного представительства при союзном командовании. Летом 1918 года он писал помощнику главкома Румынского фронта генералу от инфантерии Д.Г. Щербачеву о необходимости скорейшего выезда в Париж «для защиты интересов Добровольческой армии». Но такая возможность представилась только в конце года, когда германские войска покинули Румынию {548} .
Прибытие генерала Д.Г. Щербачева в столицу Франции 26 января 1919 года пришлось на тот момент, когда политическая обстановка в Европе складывалась неблагоприятно для белогвардейских государственных образований в связи с принятием западными странами решения о проведении Союзной конференции на Принцевых островах с участием большевистской России, чему противились лидеры Белого движения.
Ознакомившись с целями и задачами военного представителя, русское политическое совещание под председательством князя Г.Е. Львова постановило: сосредоточить под руководством Д.Г. Щербачева «ведение всех дел, касающихся русских армий», подчинив «русские военные управления во Франции, Англии и Италии» {549} .
Более конкретно задачи военного представительства русских армий при союзных правительствах и союзном Верховном командовании (далее — военного представительства) сводились к следующему: руководству работой военных агентов за границей; информированию штабов А.В. Колчака, А.И. Деникина, Н.Н. Юденича, Е.К. Миллера и всех военных агентов о ходе операций на антибольшевистских фронтах и политическом состоянии всех европейских государств; сбору разведывательных данных о внутриполитическом состоянии Советской России, а также об РККА, польской, финской, эстонской и других армиях; пропаганде идей помощи русским армиям; сношению с представителями союзных правительств и армий; заграничным снабжением, делами военных и военнопленных {550} .
«Временной инструкцией военным агентам [11] в Европе по сбору сведений о большевиках», утвержденной 28 апреля 1919 года генерал-лейтенантом Н.Н. Головиным, определялась цель военной разведки за рубежом: сбор «сведений относительно: а) большевистских сил и средств; б) намечаемых и подготовляемых к исполнению большевиками военных операций; в) о складывающейся военно-политической обстановке» {551} . Таким образом, усилия белогвардейской стратегической разведки были направлены не только против противников — Советской России и Германии — но и других стран, в том числе и союзников: Англии, Франции, Италии, Швейцарии, Дании, Германии, Польши, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Греции, Румынии, Турции и США. Высшее военно-политическое руководство крайне интересовало отношение правящих кругов этих государств, в особенности союзников, к Белому движению и, разумеется, к большевикам {552} .
В соответствии с задачами был сформирован аппарат военного представительства, состоявший из управления заграничного снабжения, управления по делам военных и военнопленных, военно-морской комиссии и штаба, на который возлагались разведывательные функции. Он подчинялся адмиралу А.В. Колчаку как Верховному правителю.
В конце августа 1919 года, в целях объединения всей работы военного представительства и экономии денежных средств на содержание личного состава, оно было реорганизовано в один штаб, в котором находились отделы генерал-квартирмейстера (оперативно-осведомительное, агентурно-разведывательное и шифровальное отделения), строевой и хозяйственный отделы, управление заграничного снабжения, военно-исторический и статистический комитеты.
После разгрома армий А.В. Колчака и прекращения деятельности Ставки Верховного главнокомандующего, 1 марта 1920 года, штаб был реорганизован в военное представительство и подчинен штабу Русской армии {553} .
Организация белогвардейской заграничной разведки была представлена следующим образом. Непосредственно военному представительству подчинялись военные агенты в Англии, Бельгии, Германии, Дании, Италии, Норвегии, Нидерландах, Польше, Швеции и Чехословакии. Военными агентами в Австрии с Венгрией, Болгарии с Турцией, Греции, Сербии и Румынии руководил отдел Генштаба Военного управления. Военные агенты в Китае, США и Японии подчинялись штабу Верховного главнокомандующего в Омске. Кстати, адмирал А.В. Колчак, став Верховным правителем, разослал всем военным агентам телеграмму, в которой призвал к возобновлению работы «…на благо единой России и возрождающейся армии»{554}.
Донесения агентов первой группы направлялись в Омск (копии — в Екатеринодар), экстренные — в Омск и Екатеринодар, вторая группа непосредственно сносилась с Екатеринодаром, где сведения обрабатывались и направлялись в Омск (копией — в Париж). Копии разведывательных сводок направлялись также в штабы Северной и Северо-Западной армий{555}.
Однако руководить из Сибири находившимися в Европе заграничными учреждениями оказалось сложно. Поэтому в июне 1919 года между адмиралом А.В. Колчаком и генералом А.И. Деникиным была достигнута договоренность о подчинении европейских военных агентов через военного представителя в Париже начальнику отдела Генштаба Военного управления. Ему же непосредственно подчинялись военные агенты в Австрии, Германии и Турции. Военные агенты в Балканских государствах «замыкались» на председателя особой военной миссии по оказанию помощи белым армиям генерала Б.В. Геруа. За Омском оставались военные агентуры в Китае, США и Японии. После разгрома армии адмирала А.В. Колчака 10 февраля 1920 года начальник 1-го отдела генерал-квартирмейстера штаба военного представительства направил телеграммы ряду военных агентов, в которых сообщал о прекращении посылки донесений в Сибирь{556}.
Ежемесячно на тайную разведку всех агентур военному представителю в Париже и отделу Генштаба ВСЮР предполагалось выделять по 100 000 франков в месяц: на содержание военного агента — 3000 франков, помощника (Лондон) — 1000, обер-офицера для поручений — 1750. Помимо того предусматривались доплаты на содержание семьи в размере от 600 до 800 франков в зависимости от должности{557}. Согласно докладу помощника начальника Главного штаба от 11 марта 1919 года, «отсутствие у агентов денежных средств подрывало престиж России, а сокращение их числа за границей было невозможным, поскольку могло быть истолковано как умаление собственного достоинства»{558}.
Однако каких-либо определенных кредитов в распоряжение военного представителя не выделялось, поэтому военным приходилось постоянно просить о займах либо у политического совещания, либо у других учреждений, банков и даже частных лиц{559}.
Испытывавшие нехватку денежных средств разведчики приняли за основу идейный принцип вербовки. Упор делался на сотрудничество с агентами, «готовыми по своим убеждениям, заключавшимися в неприязни к большевизму, оказывать содействие в добывании необходимой информации»{560}. «Наибольшую, если только можно так сказать — единственную, ценность представляют собой, конечно, агенты идейные, работающие из патриотизма, — писал в послевоенные годы в эмиграции русский военный ученый А.А. Зайцов. — Эта категория агентов… заслуживает, конечно, самого глубокого уважения. Агенты платные, т.е. единственным мотивом работы которых является корысть, конечно, гораздо менее ценны, ибо главным стимулом их работы является максимальный заработок при минимальном риске»{561}.
Отметим, что в то время когда А.А. Зайцов работал над своим трудом, советская разведка весьма активно использовала в своих целях привлекательность коммунистических идей среди европейской молодежи. А вот удалось ли белым в короткий срок вербовать агентов на идейной основе — прямых свидетельств нет.
Заметим, что далеко не все имевшие отношение к организации заграничной разведки офицеры разделяли точку зрения штаба военного представительства в Париже. Более реалистично смотревший на вербовку агентов начальник штаба военного представительства в Румынии писал: «…агентура, требующая опытных и надежных работников, должна бы оплачиваться самым широким образом, особенно в наше, лишенное принципов время»{562}. А поверенный в делах в Лондоне телеграммой от 25 июля 1919 года сообщал управляющему МИД Российского правительства, что из-за полного истощения денежных средств агентура «находится в критическом положении»{563}.
«Лишенное принципов время» также являлось серьезным препятствием при вербовке секретных сотрудников на идейной основе среди русской эмиграции, представленной широким спектром политических сил. Вряд ли идея лидеров Белого движения о воссоздании «единой и неделимой» могла привлечь к сотрудничеству иностранцев. Для многих европейцев Гражданская война в России оставалась малопонятным явлением. В отличие от большевиков, белые не организовывали акций в других странах в свою поддержку. Их внешняя политика на протяжении войны оставалась пассивной.
Не имея достаточно денежных средств на агентуру, белогвардейские разведчики широко использовали другие источники информации: прессу; русские консульские и банковские учреждения, торговые фирмы и представительства, финансовых и коммерческих агентов; частных лиц, в том числе бежавших из Советской России{564}.
Например, пресса, несмотря на существовавшую цензуру, давала богатый материал, представлявший интерес для иностранных разведок: сведения о политике государства, о деятельности законодательных и исполнительных учреждений, о настроениях различных слоев населения, об экономическом состоянии страны, о борьбе политических партий и т.д. Если из газет и нельзя было получить исчерпывающую информацию по интересующим разведку вопросам, то по крайней мере там встречался намек, где следует искать интересующие сведения.
Судя по военно-политическим сводкам, комбинированный подход в добывании информации себя оправдал.
Следует особо сказать и еще об одном источнике информации — штабах союзных армий. С целью получения сведений о Советской России и {фасной армии генерал Д.Г. Щербачев провел переговоры с начальником французского Генштаба генералом Альби. После чего специально назначенный офицер штаба военного представительства получал в русской секции 2-го бюро все оперативные и разведывательные данные, перехваты большевистского радио, донесения французских военных агентов и миссий, взамен на данные, поученные своей разведкой. Был налажен обмен информацией и с английским штабом{565}. Но официальные контакты с союзниками, на наш взгляд, имели и негативную сторону. В ходе обмена информацией в некоторых случаях происходила расшифровка белогвардейских разведчиков перед иностранными спецслужбами, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В разведывательном отделе штаба полученные сведения после обработки телеграфом или с курьерами переправлялись в «белую» Россию.
Связь являлась слабым местом стратегической разведки. По всей видимости, из-за традиционных для России межведомственных разногласий министр иностранных дел и русский посол во Франции отказались отправлять шифрованные телеграммы без предоставления им нешифрованного текста. Штаб военного представительства был вынужден согласиться на такие условия. Пользуясь этим обстоятельством, посольство взяло на себя просмотр и корректуру не только военно-политических сводок, но даже сведений контрразведывательного характера, задерживая иногда телеграммы под различными предлогами. Тоща офицеры военного представительства обратились за содействием к французскому правительству, но оно не разрешило самостоятельно шифровать донесения. Находясь в безвыходной ситуации, отдел генерал-квартирмейстера направлял открытые военно-политические и разведывательные сводки в Военное министерство, откуда они уже в зашифрованном виде передавались в Омск и Екатеринодар. В то же время белогвардейцы отказались от посылки телеграмм контрразведывательного характера и «касавшихся вопросов, которые неудобно было передавать через французское министерство в открытом виде»{566}.
Хорошо знакомый с положением дел за границей, отдел Генштаба для изменения ситуации в свою пользу решил заручиться поддержкой высшего военно-политического руководства Белого Юга. Так, 24 октября 1919 года начальник особого отделения полковник П.Г. Архангельский в докладе на имя генерал-лейтенанта А.С. Лукомского предложил привлечь к сбору разведывательной информации ресурсы белогвардейских государственных учреждений и коммерческих структур, имевших свои представительства за границей. Он мотивировал это недостатком средств отдела Генштаба на заграничную разведку. Для практической реализации данного проекта полковник П.Г. Архангельский, ссылаясь на опыт США, предлагал всем убывавшим за рубеж лицам давать задание на ведение разведки по заранее разработанной программе. Заметим, что разведывательные задания получали от своих правительств выезжавшие за рубеж, в том числе и в Россию, немцы и японцы. Например, для японцев разведка, осуществлявшаяся в интересах родины, считалась почетным и благородным делом и соответствовала их идеалам патриотизма.
Председатель Особого совещания посчитал предложение начальника особого отделения заслуживающим внимания, и 7 ноября 1919 года письменно доложил о нем главнокомандующему ВСЮР. Генерал-лейтенант А.И. Деникин на документе двусмысленно написал: «Согласен, но думаю, что это не дело и не компетенция Генштаба»{567}.
Трудно однозначно сказать, какими соображениями руководствовался главнокомандующий ВСЮР. В данном случае он остался приверженцем дореволюционной традиции, когда разведка считалась частным делом каждого отдельного ведомства. Позиция лидеров Белого движения объясняется их недооценкой роли разведки во внешней политике. Ее смогли разглядеть лишь некоторое время спустя немногие руководители спецслужб. В частности, глава германской разведывательной службы полковник В. Николаи в 1923 году пророчески писал: «По пути к будущему развитию идет разведка, стремящаяся этот путь распознать и на него повлиять. Тайная сила разведки будет в будущем гораздо более значительной, нежели была в прошлом и есть в настоящее время»{568}.
Видимо, учитывая, что межведомственных бюрократических барьеров ему не преодолеть, начальник особого отделения решил организовать экономическую разведку за рубежом другим способом. В докладе на имя начальника отдела Генштаба генерал-лейтенанта В.Е. Вязьмитинова 27 ноября 1919 года полковник П.Г. Архангельский в интересах дела считал необходимым ввести агентов на ответственные должности в различные работавшие за границей торгово-промышленные и финансовые предприятия, как иностранные, так и русские. Ввиду больших расходов на платную агентуру он просил разрешения набирать кадры агентов из лиц, призванных в армию с крупных промышленных предприятий и финансовых организаций{569}. Дальнейшая судьба этого проекта неизвестна. Вероятнее всего, доклад начальника особого отделения затерялся среди прочих бумаг, а его предложения так и не были реализованы.
Автономно от правительственных спецслужб действовала разведывательная организация «Азбука». Ее задачами являлись сбор и анализ разведывательной информации, а также выяснение политических настроений офицеров и солдат. Программу организации В.В. Шульгин определил так: «1. Против большевиков. 2. Против немцев. 3. Против украинствующих. 4. За Добрармию»{570}.
Работа «Азбуки» делилась на общую и местную. В результате созданная организация представляла собой агентурную цепочку, доставлявшую сведения со значительной территории бывшей Российской империи. Отделения «Азбуки» делились на пункты 3-х разрядов. Пункты 1-го разряда — Москва, Киев; пункты 2-го разряда — Харьков, Воронеж и Саратов; пункты 3-го разряда — Одесса, Кишинев, Львов, Холм, Варшава, Вильно. Кроме этого, существовали постоянные курьерские линии: Екатерино-дар — Москва (4 чел.), Екатеринодар — Киев (3 чел.), Екатеринодар — Харьков (2 чел.), Екатеринодар — Воронеж (2 чел.), Екатеринодар — Саратов (2 чел.), Екатеринодар — Одесса — Кишинев (2 чел.){571}. Агентов «Азбуки» планировалось направить в Берлин, Константинополь и Прагу{572}. Однако вышеперечисленными городами агентурная деятельность «Азбуки» не ограничилась. Сохранились донесения из Ростова, Таганрога, Донецкого района, Екатеринослава, Софии, Белграда, Бессарабии, Константинополя, Чехословакии, Галиции, Берлина, Варшавы, Вильно, Минска и пр.
Курьеры «Азбуки», возглавляемые штабс-капитаном Максимовичем, осуществляли связь между штабом ВСЮР и московским «Национальным центром»{573}.
Киевское отделение объединилось с одноименным подпольным центром Добровольческой армии, имевшим подобные задачи. Оно издавало агитационную литературу и распространяло ее по Малороссии, «разрушало военное имущество и подвижной состав большевиков»{574}.
В.В. Шульгину пришлось самому придумывать способы передачи добытой информации. По его словам, материал от агентуры получался в устном порядке и обрабатывался им лично или его заместителем А.И. Савенко и в секретном порядке курьерами отправлялся в штаб ВСЮР. Способ передачи информации был изобретен следующий: «На ленточках бумаги печатался текст. Эти ленточки скручивались и вкладывались в готовую папиросу, в гильзу. Эта вкладка совершенно была незаметна. И до такой степени, что папиросы со вложением отмечались едва заметной точкой карандашом. Остальные папиросы были без таких вложений и отметок. Затем последовало усовершенствование — вместо ленточек текст печатался на листах бумаги и снимался на фотопленку. Пленка точно так же разрезалась на кусочки и вкладывалась в папиросы. При всей своей примитивности, этот способ оказался удобным, действовал до конца и никогда никто не был пойман из-за папирос»{575}.
Для надежности одно и то же сообщение поручалось к доставке нескольким курьерам, что повышало риск «утечки информации», но с этим приходилось мириться, так как курьеры очень часто гибли в дороге. Например, из шести курьеров, отправленных из Ставки в Киев, до места назначения добрался только один.
Обычно донесения составлялись по определенной схеме: внешний вид города, настроения населения, военный гарнизон, мобилизация, эвакуация, органы надзора, советские учреждения, пропаганда и агитация, контрибуция и реквизиция, институт заложников, внутренний фронт. Круг освещаемых вопросов был довольно широк. «Азбука» получала сведения не только о действиях, дислокации, планах Красной армии, но и интервентов, и белой армии. Информирование командования ВСЮР «о злоупотреблениях и ненадлежащем исполнении обязанностей» называлось «Азбукой-изнанкой» или «Азбукой-наоборот»{576}. Обзоры положения в Советской Росси составлялись на основе агентурных данных, опроса частных лиц, прибывших из Москвы и других городов, а также материалов советских газет. Для обработки и анализа «совдеповских» прессы и листовок в Москве, Киеве и Екатеринодаре существовали специальные аналитические подразделения, состоявшие в основном из женщин. По некоторым оценкам, «обобщенные сведения стоили иногда засылки десятка агентов в тыл»{577}. Собранные с различных источников данные тщательно анализировались и подвергались критической оценке.
В виде аналитических докладов информация рассылалась: главнокомандующему ВСЮР и его начальнику штаба, председателю Особого совещания генералу A.M. Драгомирову и двум его членам (А.А. Нератову и Н.Н. Чебышеву), начальнику Военного управления, начальникам разведывательного и контрразведывательного отделений штаба главкома ВСЮР, Всероссийскому национальному центру. Некоторые сведения, касающиеся деятельности союзников на Юге России, давались для ознакомления представителям французского правительства в Екатеринодаре. В последнем случае исключалось все, что могло быть так или иначе истолковано не в пользу Добровольческой армии. И тем не менее в апреле 1919 года генерал A.M. Драгомиров на одном из документов оставил следующую резолюцию: «Главнокомандующий приказал впредь “Азбуку” иностранцам не посылать»{578}. Однако В.В. Шульгин, как следует из протокола его допроса в январе 1945 года, делился ею с английской и французской разведками и считал себя тайным сотрудником этих спецслужб{579}.
Пришедший на замену А.И. Деникину П.Н. Врангель, проведя реорганизацию высших органов военного управления, не коснулся организации разведки. В июне 1920 года полковник А.И. Гаевский докладывал обер-квартирмейстеру, что работа политической и военной агентуры будет безрезультатна до тех пор, пока все его управление не будет сосредоточено в одних компетентных руках. По мнению А.И. Гаевского, в распоряжении начальника отдела Генштаба нет гибкого аппарата, который бы быстро и решительно осуществлял следующие функции:
а) ставить резидентам задачи, вытекающие в зависимости от военной и политической конъюнктуры из целей командования;
б) распределять эти задачи и районы между резидентами;
в) передавать им совершенно конспиративно распоряжения и поддерживать с ними непрерывную связь;
г) снабжать их всем необходимым для работы;
д) подбирать агентуру и инструктировать ее;
е) вести учет провалившейся и опасной агентуры, а также тех элементов, которые в случае проникновения ее на службу в качестве агентов могли бы быть вредны.
Реорганизация, по мнению А.И. Гаевского, должна быть основана на следующих началах:
а) вся сеть резидентов, посаженных в иностранных государствах и Советской России, должна быть подчинена начальнику разведывательного отдела управления обер-квартирмейстера;
б) на начальника отдела должны быть возложены:
— идейное и техническое руководство сетью;
— снабжение деньгами и всем необходимым;
— служебная и юридическая ответственность.
в) при разведотделе должен быть совершенно конспиративный аппарат для управления сетью резидентов и сношение с ней, этот аппарат не должен иметь ничего общего с официальны ми учреждениями разведотдела; микрофотографическое бюро должно быть органом этого тайного аппарата;
г) официальным учреждением разведотдела должно быть:
— совершенно секретная канцелярия, где должны разрабатываться все задания и распоряжения резидентам, причем личность последних не должна быть известна этой канцелярии;
— регистрационное бюро, где сосредотачивается карточная и дактилоскопическая регистрация элементов;
— паспортное бюро для проверки лиц, выезжавших с территории ВСЮР;
— личная канцелярия начальника отдела, ведущая общую переписку, денежное хозяйство;
д) при этом отделе должен быть специальный информационный аппарат для обработки получаемых сведений{580}.
Была ли проведена предлагавшаяся реорганизация — однозначно сказать трудно, т.к. подтверждающих документов автору обнаружить в российских архивах не удалось.
Из донесения советской агентуры нам известно, что входивший в состав 1-го генерал-квартирмейстера разведывательный отдел структурно подразделялся на три части: агентурную (полковник Г.И. Шлидт), отчетную (подполковник Э.Б. Болецкий) и общую{581}.
По данным Особого отдела Кавказского фронта, агентурная часть вела глубокую разведку в Москве, Петрограде, Киеве, Харькове и в Поволжье, давая задания: 1) установить представителей советских организаций и вступить с ними в связь; 2) склонить их к помощи армиям Врангеля или хотя бы к саботажу красного командования; 3) организовать восстания, волнения, взрывы, покушения и поджоги{582}.
Агентурная часть имела в своем подчинении три пункта: северный — в Джанкое, восточный — в Керчи, западный — в Караджи и Евпатории. Помимо них имелись резиденты в Одессе, Николаеве, Херсоне, Очакове. Штабу представителя генерала П.Н. Врангеля в Грузии поручалось ведение разведки на Кавказе, главным образом среди горских народов{583}.
Собранные агентурной частью сведения направлялись в отчетную часть, где они обрабатывались и в виде сводок направлялись 1-му генерал-квартирмейстеру{584}.
В Крыму белогвардейская разведка, согласно докладу особого отдела ВЧК от 29 октября 1920 года, имела следующую организацию. Штаб главкома Русской армии вел «глубоко-тыловую» разведку, направляя агентов с «особо специальными» заданиями, в частности, в Москву и другие крупные центры России. Прифронтовая разведка велась штабами корпусов и дивизий — освещались настроения населения в ближайшем тылу и качественно-количественные характеристики войск противника. Корпусные разведорганы подчинялись начальнику разведотделения штаба группы, который, в свою очередь, подчинялся руководителю разведывательного отдела штаба главкома{585}.
В 1920 году для многих белогвардейских генералов и офицеров, в том числе и разведчиков, поражение Русской армии в Крыму стало очевидным. Руководители спецслужб начали готовиться к борьбе против Советской России с территории иностранных государств. Среди тех, кто намеревался противодействовать большевизму до конца, можно назвать и начальника разведывательной части особого отделения отдела Генштаба действительного статского советника В.Г. Орлова, который весной 1920 года был командирован за границу. В письме начальника Военного управления военному агенту в Италии указывалось: «Мною командирован в Западную Европу начальник разведывательной части отдела Генерального штаба действительный статский советник Орлов для выяснения постановки агентурного дела в военных агентурах, организации тайной противобольшевистской разведывательной сети за границей в связи с Генеральным штабом. Прошу оказать Орлову полное содействие»{586}. Русскому военному агенту предписывалось поставить разведчика в курс работы военной агентуры, а также принимать к отправлению его телеграммы, содействовать проникновению в Советскую Россию указанных В.Г. Орловым лиц.
В служебной записке, составленной 5 июля 1920 года, он предлагает организовать международную разведывательную службу, «в которой будут иметься специальные секции для каждой страны и которые будут информировать заинтересованные стороны о том, что происходит в мире с точки зрения большевиков»{587}.
Эту идею белогвардейский разведчик и контрразведчик вынашивал еще с 1919 года. Со своим проектом он обратился сначала к французам, но представители союзного государства зачислили его… в немецкие, а потом и английские агенты и отказались от сотрудничества. Письмо В.Г. Орлова с подобным предложением к английскому резиденту в России С.Г. Рейли также не дало желаемых результатов{588}. Безрезультатной оказалась и попытка В.Г. Орлова реализовать свою идею в 1920 году. Ни Франция, ни Англия не пошли на создание объединенной разведывательной организации для борьбы с Советской Россией.
Причина отказа, думается, заключалась не только в недоверии к личности В.Г. Орлова. От его услуг можно было бы отказаться, например, и после того, как созданная им резидентура начала бы действовать. Причина, по мнению автора, заключалась в ином. Каждая из сторон — Англия, Франция и белая Россия — в Гражданской войне преследовала свои цели. И здесь можно согласиться с историком А.А. Здановичем, что ни одна страна «не хотела ставить в какую-либо зависимость свои национальные контрразведывательные и полицейские органы от некоего Международного бюро»{589}.
Когда Русская армия вела оборонительные бои в Крыму, руководители врангелевских спецслужб стали готовиться к подпольной работе из эмиграции. Для этой цели в Константинополе предполагалось создать законспирированную организацию для ведения разведывательно-подрывной деятельности против Советской России, а также для борьбы с большевистской агентурой{590}. По всей видимости, этот проект был реализован.
Историк спецслужб А.А. Зданович пишет, что, по данным ВЧК на 1921 год, главный орган врангелевской разведки, руководимый полковником А.И. Гаевским, находился в Константинополе. В его задачу входила не только «чистая» разведка и контрразведка, но и проведение акций против большевиков, как в самой России, так и в европейских странах{591}. Под руководством А.И. Гаевского создавалась агентурная сеть в Европе для активной борьбы с большевиками как в Советской России, так и за границей. Он тесно взаимодействовал с русскими военными агентами, с антисоветскими организациями и зарубежными спецслужбами. А.И. Гаевский осуществлял связь с английскими и французскими спецслужбами при ведении совместной разведывательной работы против СССР{592}.
В 1921—1922 годах генерал П.Н. Врангель совместно с другими антибольшевистскими силами вынашивал планы вторжения в Советскую Россию. При этом важная роль отводилась находившимся на территории РСФСР подпольным военным и диверсионно-террористическим организациям. Врангелевские разведывательные структуры, совместно со спецслужбами Англии, Польши и Франции, проводили большую работу по организации восстаний и мятежей{593}. Но их деятельность в послевоенный период выходит за рамки данной работы.
Прообразом будущих армий в Сибири и на Дальнем Востоке явились подпольные офицерские группы, представлявшие собой кадры бывших Омского, Иркутского, Приамурского военных округов.
Органы контрразведки, существовавшие еще до свержения большевиков при тайных офицерских организациях, после переворота преобразовывались в разведывательные отделения при штабах гарнизонов, корпусов, командующих войсками корпусных районов и выполняли функции одновременно военной разведки и контрразведки.
3 августа 1918 года штаб Сибирской армии приступил к организации глубокой агентурной разведки, а штабы корпусов — в ближайшей полосе фронта. Начальник армейского разведоргана подполковник Жиряков предписывал своим подчиненным подобрать надежных лиц, преимущественно офицеров, и отправлять в районы, занятые противником. Ежемесячно, начиная с сентября, предполагалось из штаба армии посылать в каждый корпус по 15 000 рублей на организацию разведки{594}.
Помимо глубокой разведки штабами организовывалась тактическая разведка, действовавшая на театре военных действий.
Начальник штаба Сибирской армии 5 августа 1918 года разослал начальникам штабов Степного, Среднесибирского и Уральского корпусов телеграммы, в которых указывалось, что в каждом штабе до полкового включительно должен быть особый офицер, ведающий разведкой: в штабе корпуса — старший адъютант разведывательного отделения, в штабе дивизии — обер-офицер для поручений, в штабе полка — особо прикомандированный офицер{595}.
15 августа 1918 года подполковник Жиряков в телеграмме, направленной в штаб Оренбургского казачьего войска, просил представлять к 12 часам разведсводки, в которых точно называть источники добытых сведений о противнике, его силы, расположение, состав, указывая при этом, когда эти сведения были добыты{596}.
Разведывательное отделение штаба Сибирской армии добывало сведения с помощью агентуры, войсковой разведки, допросов пленных и перебежчиков, а также путем радиоперехвата оперативных документов Красной армии. В Иркутске, Новониколаевске, Омске, Кургане, Челябинске и Семипалатинске имелись приемные радиостанции. Начальник штаба Сибирской армии приказал: омской радиостанции все перехваченные радиограммы представлять в разведывательное отделение штаба, новониколаевской, курганской и челябинской радиостанциям — начальникам гарнизонов, остальным радиостанциям — соответствующим штабам корпусов{597}.
После образования Ставки ВГК на 2-го генерал-квартирмейстера возлагались задачи по организации разведки в Советской России, в зарубежных странах (Китае, Монголии, США и Японии), а также на ТВД{598}.
Однако после создания Главного штаба, 12 февраля 1919 года приказом № 52 из разведывательного отдела Ставки выделяют отделение по разведке в нейтральных государствах и передают в квартирмейстерский отдел ГШ. За штабом ВГК оставалась разведка на театре военных действий и в глубоком советском тылу.
В ходе очередной реорганизации, 12 апреля 1919 года, приказом и. о. начальника штаба ВГК генерал-майора Д.А. Лебедева № 316 был утвержден временный штат управления генерал-квартирмейстера, куда вошел разведывательный отдел, структурно подразделявшийся на отделение фронтовой разведки и отделение по разведке Советской России со штатом в 14 человек{599}. На него возлагалось руководство разведкой прифронтовой полосы в зоне ответственности.
В 1919 году в соответствии с «Положением о полевом управлении войск в военное время» на фронте разведку вели:
— разведывательные отделения управлений генерал-квартирмейстера штабов армий;
— разведывательные отделения штабов военных округов на театре военных действий;
— старшие адъютанты (офицеры Генштаба), их помощники и офицеры для поручений в штабах корпусов;
— помощники старшего адъютанта в штабах дивизий;
— особые офицеры в штабах полков, в помощь которым от каждого батальона придавалось по одному унтер-офицеру.
Этот документ был продублирован «Указаниями по разведывательной службе в штабах и в частях войск», в которых также раскрывалась организация разведывательных органов и круг их деятельности, начиная с разведывательного отдела Ставки и заканчивая полковой разведкой, излагались основные принципы постановки службы разведки, предъявлялись требования к ней. К таковым относили: непрерывность, своевременность, активность, достоверность и точность. «Сведения… разведка должна добывать, а не ждать их получения, — гласит документ, — она должна носить характер полной активности». Помимо сбора информации на разведку возлагалась обязанность использовать «всякую благоприятную возможность для разложения частей противника, составляя прокламации и воззвания, соответствующие моменту», говоря современным языком, — ведение разведывательно-подрывной деятельности.
Разработчики «Указаний» считали, что для правильной постановки разведки необходимо следующее: единство взглядов и приемов разведки, ее специализация; централизация всех сведений по разведке и их обработка; взаимопомощь органов разведки друг другу; подчиненность всех разведывательных органов высшим инстанциям; возможно более частое личное общение руководителей различных разведслужб; постоянная связь и согласованность с оперативными подразделениями.
«Указания» определяли глубину участка для изучения противника:
а) для полка и дивизии — до районов расположения неприятельской артиллерии и штабов полка и дивизии включительно;
б) для корпуса — полоса глубиной 30—40 верст (32—42 км. — Авт.).
в) для армии — в зависимости от средств, имевшихся в распоряжении разведывательных органов{600}.
В Уфе штабом Западной армии была издана брошюра «Что такое разведка и зачем она нужна», в которой излагались цели и задачи прифронтовой агентурной разведки в ближайшем тылу противника, отражены вопросы связи и подготовки донесений. В ней также давались рекомендации разведчикам для маскировки под местных жителей, рабочих, крестьян и торговцев. Идущим в тыл противника разведчикам не рекомендовалось брать с собой компас, карту, записные книжки и другие предметы, которые могли его демаскировать. Они должны были «всё запоминать», важные документы прятать в «потаенные места» (вшивать одежду, обувь и т.д.), а в случае задержания их уничтожить{601}.
Анализ документов показывает, что сбор сведений колчаковской разведывательной службой осуществлялся с помощью секретной агентуры; цензуры; войсковой, воздушной и радиотелефонной разведки; изучения прессы и захваченных документов противника; допроса пленных, дезертиров, шпионов, местных жителей, лиц, бежавших из Советской России.
Вот как охарактеризовал каждый из видов разведки генерал-майор П.Ф. Рябиков: «Обстановка современных боев, когда личные разведки начальников, даже мелких, не могут по большей части служить основой для принятия решений, выдвигают большое значение войсковой разведке, стремящейся войти в соприкосновение с противником, увидеть его и наблюдать собственным глазом; будучи достоверным органом, войсковая разведка имеет главнейший недостаток — малую глубину проникновения к противнику, причем особенно стеснена войсковая разведка при условиях позиционной войны; громадным подспорьем войсковой разведки является опрос пленных, перебежчиков, неприятельских шпионов, местных жителей и пр.; опросы пленных и рассмотрение захватываемых документов и предметов, принадлежащих противнику, дают часто весьма ценные сведения, позволяя определить организационные единицы противника и иногда получать данные и об его намерениях; техника телефонного дела допускает теперь возможность вести разведку, подслушивая телефонные разговоры неприятеля, а техника радио — выдвинула как орган разведки — радиослежку»{602}.
Генерал П.Ф. Рябиков достаточно внимания уделил организации и вербовке тайной агентуры. В зависимости от побуждений к сотрудничеству разведчик разделил агентов на две категории: добровольных агентов и агентов по принуждению.
Первая категория, в свою очередь, им подразделялась на следующие группы.
а) «людей, идущих на работу исключительно из патриотизма, из желания своей ответственной работой принести пользу Родине».
К этой группе, по мнению разведчика, относились офицеры и другие доверенные лица, работавшие из высоких побуждений, поэтому являвшиеся самыми надежными и наиболее желательными.
б) людей, по различным причинам озлобленных на страну или правительство, принадлежащих к оппозиционным политическим партиям, а также жаждущих приключений авантюристов. Степень продуктивности их работы и надежности, по мнению генерала, зависела «в большей мере от чистоты их побуждений, качества, натуры и степени интеллигентности и подготовки».
в) лиц, работавших из корыстных побуждений. «Жажда наживы при нравственной неустойчивости легко делает этих агентов двойными, почему работа их должна вестись под неослабленным контролем».
г) «ремесленники дела», т.е. люди, посвятившие себя разведке как ремеслу, дающему определенный заработок. «Умелое руководство, соответственные поощрения и наказания могут в значительной мере поднять продуктивность работы людей этой категории, — считал генерал-майор П.Ф. Рябиков. — При сложности агентурного аппарата и обширности его функций обойтись без второстепенных сотрудников типа ремесленников дела — не представляется возможным».
К агентам по принуждению относились лица, посылаемые в разведку насильно под различными предлогами{603}.
Колчаковская разведка сталкивалась с проблемой подбора надежных негласных сотрудников. В Гражданскую войну при вербовке агентов и красные, и белые в основном руководствовались классовым подходом. В частности, в колчаковской спецслужбе предпочтение отдавалось офицерам, «как лицам, враждебно относившимся к советской власти». Но тем не менее автор «Указаний по разведывательной службе в штабах и в частях войск» генерал-майор П.Ф. Рябиков рекомендовал оставлять в качестве заложников семьи агентов{604}. Прибегала ли колчаковская спецслужба к такой мере — автору неизвестно. Однако в условиях военного времени данное указание отнюдь не являлось бюрократической перестраховкой. По данным историка Е.В. Волкова, в среднем из 12 засылаемых в тыл агентов обратно возвращались только двое{605}.
В боевых условиях, при жестком лимите времени было очень сложно выявить мотивацию негласного сотрудничества офицеров с разведывательными органами, поскольку, как пишет историк Е.В. Волков, в белую армию офицеры шли по различным причинам:«… от возвышенно идеологических до сугубо материальных. Однако, видимо, небольшая часть офицеров сражалась против советской власти только по политическим убеждениям, которые, впрочем, в период начавшихся военных поражений белых могли претерпеть значительную эволюцию»{606}.
Как уже было сказано выше, разведывательное отделение Главного штаба через штаб военного представительства в Париже руководило разведкой в Европе, а через штабы военных округов — в Китае, США и Японии. На секретные расходы по содержанию военных агентов в нейтральных государствах ежемесячно выделялось 850 000 руб.{607}
Непосредственно изучением соседних государств в военном, политическом и экономическом отношении занимались разведывательные органы штабов Омского, Иркутского и Приамурского военных округов. Высшее военно-политическое руководство колчаковского режима в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в частности, интересовала деятельность «китайского, японского и американского правительств в сопредельной полосе и их целях и намерениях в отношении Уряханского края и Монголии»{608}.
При восстановлении разведывательных органов колчаковским правительством за основу было взято «Положение для организации и ведения военной разведки штабами пограничных округов», утвержденное 7 ноября 1912 года, а также «Протокол особого совещания Главного управления Генштаба по выработке плана и организации разведки в округах Азиатской России» (1917 года){609}.
В соответствии с этими документами Приамурский военный округ (ПриВО) занимался организацией разведки в Корее, Маньчжурии, Монголии и Японии{610}, Иркутский — в Монголии и Китае, Омский — в западной части Китая, Монголии и Илимском крае. Обратим внимание на одно немаловажное обстоятельство: разведка велась не только на сопредельной, но и на своей территории (ближняя разведка). Например, резиденты военно-статистического отделения (ВСО) ПриВО находились в Благовещенске, Владивостоке и Никольск-Уссурийске{611}.
Начальник ВСО подполковник А.И. Цепушелов, в частности, особо обращал внимание подчиненных на тесное взаимодействие с местными контрразведывательными органами с целью обмена информацией{612}. Остается неизвестным, как к данному предложению отнеслись руководители контрразведки, но ВСО регулярно поставляло командованию сведения контрразведывательного характера— об активной деятельности японских спецслужб на Дальнем Востоке. Например, в телеграмме, датированной 25 декабря 1918 года, сообщалось об организации в Сибири японского контрразведывательного отряда под руководством генерала Накасима{613}.
В соответствии с приведенными выше документами, район глубокой разведки каждого округа разделялся на 4 сектора, где создавались агентурные сети, которыми руководили агенты-резиденты. Им подчинялись агенты-почтальоны и агенты-ходоки.
Так, зона ответственности разведывательного отделения штаба Иркутского военного округа разделялась на Баргинский, Ургинский, Улясутайский и Урянхайский сектора. Сведения добывались агентурной и войсковой разведками, которые сильно пострадали после прихода к власти большевиков и к началу 1919 года оказались полностью разрушенными. Агентура действовала только в трех секторах — Урге, Урянхае и Улясутае. А войсковая разведка, к которой привлекались поселковые атаманы, «была разлажена из-за неопределенного положения Забайкалья и на тот момент не управлялась штабом округа»{614}.
Для сбора разведданных штабы военных округов командировали за границу офицеров с секретными заданиями, предпринимали попытки наладить взаимодействие с русскими консульскими и другими учреждениями, привлекали войсковую разведку, осуществляли перехват большевистских радиограмм из Москвы, а также выписывали иностранную прессу. Но даже в совокупности все виды разведки не давали ожидаемых результатов. Главными препятствиями являлись недостаточное финансирование и отсутствие надежных кадров.
Например, по расчетам генерал-квартирмейстера штаба Омского военного округа (ОВО) на реализацию программы работы разведотделения требовалось 1 233 500 руб.{615}
В действительности за период с января по май 1919 года Главный штаб смог выделить только 40 000 руб. Несмотря на то что Приамурский и Иркутский военные округа финансировались несколько лучше — соответственно, 200 000 и 100 000, — им этих сумм также оказалось недостаточно{616}.
Кажущиеся внушительными суммы на самом деле были сильно обесценены инфляцией. К тому же ходившие в Сибири деньги не воспринимались агентами-иностранцами как серьезная волюта. Поэтому руководители разведки для расширения и поддержания существующей агентурной сети в Монголии пытались посылать в эту страну деньги царской России. В частности, начальник разведывательного отделения штаба Иркутского военного округа просил 2-го генерал-квартирмейстера дать распоряжение Иркутскому отделению госбанка обменять 15 000 руб. для отправки в Монголию, а также впредь обменивать деньги для разведывательного отделения штаба{617}.
Денег для оплаты агентуры постоянно не хватало. Например, оплата агентов наиболее обеспеченного в финансовом отношении военно-статистического отделения Приамурского военного округа колебалась в пределах 400—800 руб.{618} За «такую мелочь», как говорится в одном из докладов, работать желающих находилось немного. О вербовке агентов на идейной основе кадровые сотрудники спецслужб в своих документах даже не упоминали. Это обусловлено в первую очередь тем, что штабы военных округов вели разведку против других государств и поэтому привлекали к сотрудничеству в основном иностранцев — китайцев, монголов, корейцев, которые работали за денежное вознаграждение. Резидент в Благовещенске капитан Шмидт 29 августа 1919 года напоминал руководству ВСО, что условия жизни не только русских, но и китайцев значительно изменились, и поэтому большинство из них стремится к наживе и спекуляции. В докладе он говорил о возможности вербовки агентуры из числа лиц, не занимавшихся спекуляцией, но при этом обращал внимание: «…труд их должен быть оплачен так, чтобы они дорожили службой»{619}.
Минимальная плата агенту-резиденту доходила до 250 китайских долларов и дороже, а низшему агенту составляла лишь 450 руб. в месяц{620}.
Быстрое насаждение агентурной сети в Монголии тормозилось отсутствием надежных агентов. Среди них находились «двойники», шантажировавшие штабы военных округов. Выявить таких лиц оказалось трудно, поскольку обремененная борьбой с большевиками контрразведка фактически не занималась обеспечением безопасности своих разведывательных органов{621}.
После объединения органов военного управления стратегическая и тактическая разведка были подчинены управлению 2-го генерал-квартирмейстера при ВГК. Струюурно разведывательный отдел состоял из двух отделений: центрального и прифронтовой разведки. Лично начальнику отдела подчинялись шифровальщик, делопроизводитель, журналист и 3 переводчика. Всего в подразделении насчитывалось 13 офицеров, 5 чиновников военного времени и 4 солдата{622}.
Центральное отделение (ЦО) получало информацию от военных агентов, дипломатических представителей за границей, иностранных миссий и представительств (как официальными, так иногда и агентурными путями), от разведывательных отделов штабов военных округов, а также из иностранной печати. Вся сумма полученных центральным отделением сведений периодически обрабатывалась (обычно составлялись общая и двухнедельные сводки сведений об иностранных государствах) и доводилась до высшего военно-политического руководства{623}.
Отделение прифронтовой разведки (ОПР) получало и обрабатывало военно-политическую и экономическую информацию о Советской России, а также данные по организации, комплектованию, передислокации, обучению, тактике и настроению войск противника на театре военных действий. Сюда стекалась вся информация, добытая нижестоящими структурами, — разведывательными органами отделений армий, военных округов на ТВД, корпусов, дивизий и полков.
Оперативно-разведывательные данные ежедневно докладывались начальнику штаба Верховного главнокомандующего генерал-майору Д.А. Лебедеву, сводки сведений с той же периодичностью телеграфом рассылались в армии и учреждения фронта{624}.
Обратим внимание, что в годы Первой мировой войны всей разведкой руководила Ставка ВГК. Но поскольку она с этой задачей не справилась, стратегическая агентурная разведка была сконцентрирована в Генеральном штабе{625}. Как отразилась реорганизация штаба на работе колчаковских спецслужб, однозначно ответить трудно, поскольку историей было отпущено мало времени для проверки деятельности новой структуры в условиях Гражданской войны.
Морское министерство получало разведывательную информацию и от строго законспирированной военно-морской разведывательной организации «ОК». По одной версии, она была создана в апреле—мае 1918 года по инициативе секретаря русского посольства в Великобритании В.Д. Набокова и при поддержке английской морской разведки{626}, по другой — в мае 1919 года по приказу адмирала А.В. Колчака{627}. Ее костяк составляли офицеры флотской разведки и контрразведки. Существует версия, что свое название — «ОК» — она получила от первых букв ее первого начальника лейтенант Р. Окерлунда, шведа по национальности. Затем руководителем организации являлся старший лейтенант А.А. Абаза. Документы свидетельствуют, что в 1919 году руководство и финансирование «ОК» осуществлялось из Омска. Например, Верховный правитель приказал направить на нужды разведывательной организации всю сумму денег, полученную от продажи яхты «Порыв»{628}.
В июле 1919 года морской министр контр-адмирал М.И. Смирнов предписывал «ОК» вести разведку морских и речных театров в Советской России, попутно заниматься военной разведкой и политической пропагандой. Размещавшаяся в Лондоне «ОК» имела в своем подчинении 2 отделения: одно находилось на Черном море, другое — на Балтийском. В июле 1919 года ему было выделено 6000 фунтов на месяц{629}.
24 августа 1919 года из Омска в Лондон была направлена телеграмма, в которой говорилось, что для руководства всеми разведывательными организациями в морском Генштабе Морского министерства был создан отдел «ОД», подотделом которого является организация «ОК». Ей ставились следующие задачи: 1) разведка состояния морских, речных и сухопутных сил в Советской России и «пропаганда для их разложения»; 2) разведка внутреннего политического положения в европейских государствах и общее освещение деятельности своих политических эмигрантов{630}.
Ввиду намечавшегося занятия Петрограда войсками Н.Н. Юденича морское ведомство пыталось провести реорганизацию «ОК». Петроградский центр «ОК» должен был оставаться подчиненным морскому Генштабу через Лондон до установления непосредственной связи с Омском. Разведку южных и северных берегов Балтийского моря, ячейки в Финляндии и Эстонии подчинить непосредственно центру в Петрограде. Отделения в Скандинавских странах «отделить от Балтики» и сфокусировать их усилия на разведку за границей{631}. Как известно, белым Петроград взять так и не удалось, поэтому планы по реорганизации морской разведки так и остались нереализованными.
Вернемся на сухопутный театр военных действий. Особый отдел управления делами кроме центрального аппарата имел региональные структурные подразделения. К концу июня были открыты центральное, пермское (зона ответственности — район Сибирской армии), уфимское (зона ответственности — район Западной армии) прифронтовые отделения, имевшие в своем штате начальника, его помощников, делопроизводителя и 6 сотрудников, а также отделение в Красноярске, которое в начале июля было ликвидировано. Затем были сформированы отделения в Семипалатинске и Оренбурге. После поражения колчаковских армий на Урале пермское и уфимское отделения были объединены в одно, которое получило название западного. В середине октября 1919 года в Красноярске вновь было открыто отделение{632}.
В конце лета инициатива на фронте перешла к РККА. Отсутствие координации в деятельности армий, большие потери в живой силе и технике, физическое и моральное истощение личного состава, а также отсутствие резервов усугубляли положение колчаковских войск. Высшее военно-политическое руководство все же понимало: чтобы сохранить остатки армии, необходимо создать сильный штаб фронта, поскольку именно этот орган мог быстро реагировать на постоянно менявшуюся обстановку.
После очередной, осенней организации разведывательный отдел вошел в состав управления генерал-квартирмейстера штаба Восточного фронта. Ему же в разведывательном отношении были подчинены штабы Иркутского, Омского и Приамурского военных округов{633}.
Стремительное отступление колчаковских войск на восток привело к экстренному свертыванию разведывательной деятельности, распаду структур, прекращению связи с агентурными сетями. Так, в декабре 1919 года перестали существовать Иркутский и Омский военные округа, ориентировочно в это же время — и Восточный фронт, 30 января 1920 года — Приамурский военный округ.
Какова была судьба русских военных агентур, находившихся в США, Японии и Китае, — неизвестно. Вероятнее всего, вновь образовавшимся на Дальнем Востоке правительствам было не до глубокой агентурной разведки. Угрозы со стороны продвигавшихся на восток частей Народно-революционной Армии Дальневосточной Республики требовали разведывательной информации с театра военных действий и ближайшего тыла противника.
После разгрома колчаковских армий прежняя система разведывательной службы была разрушена. Образовавшиеся в Забайкалье и на Дальнем Востоке вооруженные формирования уже не могли решать задачи военно-стратегического значения. Белогвардейские армии вели оборонительные бои локального значения, поэтому надобность в стратегической разведке отпадала. Спецслужбы, как об этом говорилось выше, находились в подчинении штабов, что предопределяло организацию разведки. Как свидетельствуют сводки сведений о противнике, сбор информации велся в основном агентурным путем и силами войсковой разведки.
Например, разведывательное отделение управления генерал-квартирмейстера Гродековской группы к марту 1921 года имело 21 агентурный пункт: в полосе отчуждения КВЖД, в Благовещенске, Хабаровске, отдельные агенты посылались в Читу и Иркутск. В числе осведомителей были комиссары, служащие штабов и других советских учреждений. Однако из-за недостатка финансирования агентурная сеть сворачивалась. «Для получения непрерывного ценного притока сведений необходимы деньги и только деньги, — говорится в рапорте начальника разведывательного отделения. — Источники добровольные без денег выдыхаются почти сразу»{634}.
На Севере России разведывательные подразделения белогвардейцев были немногочисленны и выполняли вспомогательную роль. Основной объем разведывательной информации по Советской России и Германии по большей части добывали спецслужбы Великобритании (МИ-1к, секция D военной разведки Департамента военно-морской разведки и отдел Министерства информации) и Соединенных Штатов (управление военно-морской разведки и отдел военной информации){635}.
Поскольку у истоков создания вооруженных сил Северной области стояли бывшие царские генералы и офицеры, придерживавшиеся прежних традиций, автор полагает, что организация разведки базировалась на нормативно-правовой базе царского режима, но с учетом местных особенностей вооруженных формирований. Разведку вели штаб командующего войсками Северной области, штабы фронтов, районов, воинских частей.
Войска Северной области вели лишь тактическую разведку. Сведения стратегического характера в высшие органы военного управления направлялись военным представительством из Парижа.
Не отличалась новшествами и организация разведки Северо-Западной армии. Она велась штабными структурами от штаба армии до полка включительно. Подтверждением тому является «Инструкция заведующего тайной разведкой 1-го стрелкового корпуса заведующим тайной разведкой в полках» от 12 июля 1919 года, которой определялась задача агентурной разведки. Так, корпусная разведка должна была заниматься сбором сведений «о всем происходящем» в тылу противника, а также принимать все меры к срыву планов неприятеля. В обязанности полковой разведки входило регулярное сообщение сведений о противнике оперативному отделению штаба корпуса и командованию полка. Кроме того, на нее возлагались задачи по ведению агитации и диверсионной деятельности, в том числе организации покушений на видных большевистских деятелей.
Осуществление вышеуказанных задач возлагалось на агентов, которые подразделялись на три категории: резидентов, агентов-передатчиков, агентов для особых поручений. Обязанностью резидентов являлся сбор сведений; агентов-передатчиков — поддержание связи заведующих разведкой с резидентами; агентов для особых поручений — агитация в частях противника и диверсии в прифронтовой полосе{636}.
Следует обратить внимание, что на Северо-Западе России сложились благоприятные для белогвардейской спецслужбы условия для проведения разведывательной и разведывательно-подрывной деятельности, благодаря тому, что в красном Петрограде, являвшемся прифронтовым городом, находились антисоветские подпольные группы, в том числе и офицерские. Но данное обстоятельство не было в полной мере использовано разведкой.
Итак, характер Гражданской войны, центр тяжести ведения которой все больше склонялся в область политики и экономики, отразился и на задачах белогвардейской разведки. Спецслужба освещала не только военные вопросы, но и все аспекты политической, экономической и общественной жизни Советской России и зарубежных стран. Но ни в отделе Генштаба Военного управления ВСЮР, ни в Главном штабе Военного министерства колчаковского правительства (затем — в штабе ВГК) не было сформулировано понятие «стратегическая разведка». Несмотря на то что эта спецслужба выполняла задачи в интересах различных органов государственного управления, она продолжала оставаться структурным подразделением военного ведомства.
Следует отметить, что масштабы и специфика выполняемых разведывательными органами задач не отражались на их структуре и организации. Все так или иначе затронувшие их реорганизации проводились в рамках реформирования военно-управленческих структур. Обращает на себя внимание отсутствие в правительственных разведслужбах обрабатывающих подразделений. Как правило, анализом поступившей информации занимались те же должностные лица, что и организовывавшие ее добывание.
В армейских спецслужбах, главной задачей которых являлось вскрытие военных планов противника, выявление группировок его войск и направлений главных ударов, работа строилась несколько иначе. Сбор сведений в большей степени находился в компетенции низовых подразделений (штабов корпусов, дивизий, воинских частей), а оценка и классификация — штаба ВГК (главнокомандующего) и штабов армий. «Только они, — пишет А.А. Зайцов, — обладая надежным аппаратом и, главное, имея возможность обработки материала, собранного на обширных участках фронта, способны к обобщениям и ценным выводам, вытекающим из разработки большого числа данных»{637}. Обобщенный материал представлялся потребителям в виде сводок: ежедневных, двухнедельных. Сводки представляли штабы полков, дивизий, корпусов, армий, фронтов, Ставки. Чем выше штаб, тем издаваемая им сводка более обобщенная, с меньшей детализацией, и наоборот.
Задачи разведки определялись внешнеполитической и военной обстановкой. Разведка должна была выявить угрозы, исходившие от Советской России и ряда зарубежных стран, и проинформировать о них военно-политическое руководство.
Сбор военных сведений оперативного и тактического характера осуществлялся с помощью агентуры, путем изучения захваченных у противника документов, допроса пленных и перебежчиков, опроса местных жителей. Применялись войсковая, воздушная и радиоразведка, прослушка телефонных линий. Ведение стратегической военно-политической и экономической разведки осуществлялось путем агентурного проникновения, изучения прессы, опроса прибывших из Советской России лиц. Как уже отмечалось выше, ни один из этих способов не являлся универсальным. И тем не менее ведению агентурной (тайной) разведки специалистами по праву придавалось большое значение.
Деятельность агентуры — одна из наиболее охраняемых государственных тайн. Белые режимы не стали исключением. Документов, отражающих работу агентуры в Советской России и других странах, белогвардейские разведчики не оставили противнику, тем самым лишив исследователей возможности глубоко изучить данную тему.
Сегодня абсолютно точно нельзя утверждать, по какому принципу строились агентурные сети в Советской России и в зарубежных странах, сколько их было на территории противника, какие задачи конкретно им удалось выполнить и т.д. Но эти детали, может быть, имеют значение при подготовке разведчика, но не для историка.
По мнению автора, социальное расслоение общества, возникшее в результате двух революций и Гражданской войны, отнюдь не создало для антибольшевистских режимов и их спецслужб широкой социальной базы. В результате социальных потрясений, постоянных угроз жизни людей произошла трансформация взглядов и переоценка ценностей даже среди образованной части общества, в том числе и офицерства.
Идеология Белого движения отнюдь не являлась объединяющей силой, собиравшей под свои знамена большие массы сторонников. Политический плюрализм, столь характерный для антибольшевистских партий, также не способствовал их консолидации. Место высоких идеалов в умах людей сменили поиски путей к выживанию в кровавой междоусобице. В сложившейся ситуации для организации широкой агентуры белогвардейской разведке нужны были надежные кадры и большие деньги. Ни тем ни другим спецслужбы Белого движения в достаточной степени не располагали.
2.2. ВЕДЕНИЕ РАЗВЕДКИ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ И ЗА РУБЕЖОМ
Грандиозный масштаб Гражданской войны в России, охвативший все стороны жизни участвовавших в ней государств, требовал всестороннего изучения различных факторов, влиявших на ведение боевых действий. Поэтому белогвардейскому военно-политическому руководству требовались сведения не только о театре военных действий (ТВД) и вооруженных силах противника, но и данные о его государственном устройстве и военно-экономическом потенциале, внешней и внутренней политике. С учетом коалиционного характера вооруженного противоборства (со стороны антибольшевистских сил) лидерам Белого движения также пришлось с легальных и нелегальных позиций изучать нейтральные, и даже союзные страны, политика которых оказала немаловажное влияние на ход и исход Гражданской войны. Таким образом, политическая, военная и экономическая разведка приобретала существенное значение для реализации замыслов белогвардейских лидеров.
Ведением глубокой разведки в разных странах мира занимались спецслужбы генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля и адмирала А.В. Колчака, располагавшие необходимыми для данного рода деятельности силами и средствами, а также оставаясь относительно независимыми от интервентов. Разведывательные органы Н.Н. Юденича и Е.К. Миллера в основном сконцентрировали усилия на сборе сведений о противнике в полосе фронта и его ближайшем тылу.
Спецслужбы Юга России вели разведку в Советской России, на Украине, в Закавказье и в европейских странах.
Вступая в борьбу с большевиками, генералы М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов, а затем и А.И. Деникин пытались выяснить политическую ситуацию в Петрограде и Москве, наладить связь с подпольными контрреволюционными организациями, стихийно сформировавшимися в первые месяцы существования новой власти. С этой целью в Советскую Россию направлялись доверенные лица белогвардейских лидеров и агентура разведывательных органов. Добровольными помощниками спецслужб являлись люди различных сословий и профессий, «…шпионажем занимались все, — утверждали со знанием дела С.С. Турло и И.П. Залдат. — Занимались и буржуазия, и интеллигенция, и офицерство, и ученые. Занимались шпионажем и офицеры Генерального штаба, и просто разные командиры»{638}. По роду своей прежней деятельности они не имели никакого отношения к разведке и, естественно, не обладали специальными знаниями и навыками. Легкость их проникновения в советские государственные структуры объясняется нехваткой квалифицированных кадров и слабым на тот период времени контрразведывательным режимом в РСФСР «Чека еще не оплела всю Россию своей сетью и действовала ощупью, — делится своими наблюдениями секретный агент Добровольческой армии А.А. Борман, —работать было не только возможно, но даже не очень трудно. Чекисты были заняты главным образом ловлей невинных людей, а лица, стремящиеся работать против большевиков, разъезжали в комиссарских вагонах, сидели на видных местах в комиссариатах и в крупных штабах»{639}.
В своей оценке А.А. Борман отчасти был прав: первоначально ВЧК пыталась обойтись без негласных средств, поскольку руководители этого ведомства были противниками использования секретной агентуры в борьбе с политическими противниками, считая это неэтичным для революционеров. Однако объективные законы тайной войны диктовали необходимость ее использования. И 17 февраля 1918 года коллегия ВЧК решила внедрить агентуру в среду спекулянтов, а в июне того же года 1-я Всероссийская конференция местных ЧК «приняла инструкцию, регламентирующую деятельность органов ВЧК по созданию и использованию агентуры»{640}.
Из-за «слепоты» чекистов командированный генералом М.В. Алексеевым в январе 1918 года в Петроград бывший следователь и контрразведчик статский советник В.Г. Орлов без особого труда организовал в городе разведывательное бюро. «Перед моими сотрудниками были раскрыты двери во всех кругах большевистской власти, давая возможность заблаговременно раскрыть все планы и намерения большевиков, направленные как против граждан союзных держав, так и против членов нормальных государственных и военных организаций, а также своевременно предупреждать нежелательные обыски, аресты и расстрелы», — пишет В.Г. Орлов. Далее в его служебной записке приводятся данные о добытых свыше 16 000 (в другом документе В.Г. Орлов называет иную цифру — 2000) фотокарточек агитаторов и политических деятелей Советской России. Часть фотодокументов он передал французским и английским спецслужбам, остальные оставил у себя{641}. Самому В.Г. Орлову пришлось бежать из Советской России, но созданная им резидентура продолжала поставлять информацию военно-политическому руководству Белого Юга{642}.
Вышеупомянутый А.А. Борман по заданию командования Добровольческой армии в марте 1918 года прибыл в Москву. Благодаря обширным связям он за короткое время сумел стать заведующим отделом внешней торговли и даже исполнять должность наркома торговли Советской России, в силу своего служебного положения участвовал в различных заседаниях правительственных учреждений и даже входил в состав делегации на проходивших в Курске и Киеве переговорах о государственной границе с Украиной. Однако в конце августа 1918 года ему пришлось бежать из Москвы{643}.
Воспоминания подпоручика Н.Ф. Сигиды также свидетельствуют об эффективной работе белогвардейской разведки на Юге России: «Наши разведчики имели доступ всюду. Тайная организация полковника Орлова и разведка, оставленная на местах Добровольческой армией, снабдила своими членами все советские учреждения в достаточной мере. Начиная от милицейских участков и кончая наркомом, разведка имела свои глаза и уши, и Центр наш всегда был благодаря этому в курсе событий. Наши агенты, будучи на службе у большевиков, занимали у них места от милиционера до наркома включительно»{644}.
Следует согласиться с мнением историка В.Ж. Цветкова, который рекомендует подобного рода оценки подвергать тщательной проверке, поскольку иногда «…белые подпольщики, в отчетах в штаб Добровольческой армии, намеренно завышали собственные заслуги в антисоветской борьбе, стремясь получить высокую оценку своей “активности”»{645}.
Действительно, вызывает сомнение сообщение В.Г. Орлова о добытых им 16 000 фотографий большевистских агентов.
Более реалистическую оценку ситуации в тот период времени дал начальник разведывательного отделения штаба Добровольческой армии полковник С.Н. Ряснянский: «Агентурная разведка была затруднена до крайности. Служащие и агенты были мало, а иногда и вовсе не знакомы между собой и мне лично не известны, а поэтому первого условия — доверия — к агентам не было в достаточной мере, а без него, в особенности во время Гражданской войны, работать конструктивно невозможно. При выборе агентов, посылаемых к большевикам, нужно было обращать внимание не только на знание, опытность и верность агента, но и на его наружность, ибо мало-мальски интеллигентное — кадетское — лицо бралось большевиками “на прицел” и при малейшем подозрении расстреливалось»{646}.
Слабым звеном деникинской разведки являлась связь. Практика разведывательной работы показывает, что наибольший процент провалов и срывов в работе происходил из-за скверной организации каналов связи Центра с резидентурами. Доставка добытых разведданных из Москвы или Петрограда на Юг России осуществлялась посредством переписки и отправки зашифрованных сообщений курьерами занимала достаточно много времени — иногда неделю и больше, поэтому некоторые сведения устаревали и теряли свою ценность. Если согласиться с методикой американского разведчика генерала В. Плэтта, считавшего, что оперативно-тактическая разведывательная информация теряет 10% ценности в день{647}, то нетрудно подсчитать: доставляемая курьером в течение 10 дней в штаб Добровольческой армии информация фактически являлась бесполезной для командования.
Отправляемые в Центр курьерами сведения старались зашифровать. Способы применялись различные. Например, использовались тексты Евангелия: «Последняя цифра каждого числа обозначает букву стиха, указанного предшествующими ей цифрами этого числа». Перевозились они на тонких листах папиросной бумаги, прятались в папиросных мундштуках{648}. Такие меры предосторожности были необходимыми, но не всегда к ним разведчики прибегали. Так, у задержанных предположительно в октябре 1918 года белогвардейцев чекисты обнаружили: «… сведения о броневиках и их местонахождении, о боевых типах советских полков, о наличии оружия в Арсенале и о складах снарядов», о передвижении воинских эшелонов, о численности воинских частей и т.д.{649}
Эффективность работы любой разведслужбы оценивается не по количеству засланных в тыл противника агентов, а по их способности добывать ценную для своей страны информацию. «Между тем в разведке… почти не срабатывает философский диалектический закон, согласно которому количество неизбежно перерастает в качество, — пишут исследователи С.В. Лекарев и А.Г. Шаваев. — Основной результат в разведке приносят агенты звезды, суперагенты, реализовавшие принцип стратегического агентурного проникновения на объекты заинтересованности разведки.
Существует закономерность прямой зависимости результативности деятельности разведки и контрразведки от наличия агентурных позиций в высшем военно-политическом руководстве иностранных государств и его окружении, а также в штаб-квартирах разведки и контрразведки. Говоря о суперагентах, мы подразумеваем прежде всего их сверхрезультативность в добывании разведывательной информации»{650}.
Вряд ли можно назвать суперагентами вышеупомянутых лиц в том смысле слова, который в него вкладывают С.В. Лекарев и А.Г. Шаваев. Были ли у А.И. Деникина «агенты-звезды», где и сколько работало белогвардейских агентов в советском тылу? На этот вопрос историческая наука вряд ли может дать исчерпывающий ответ. В многочисленных разведывательных сводках встречается лишь обезличенное словосочетание «по агентурным данным». Полными сведениями о своих негласных помощниках, проведенных в советском тылу операциях разведывательно-подрывного характера, владели начальники и оперативные работники спецслужб, но они сохранили в тайне совершенно секретные на тот период времени сведения, не предоставив возможности историкам более полно изучить деятельность белогвардейской разведки.
Зато современной исторической науке известно о связи белогвардейских разведорганов с антисоветскими подпольными организациями, действовавшими в столице и других городах России. Историк С.В. Волков разделил их на 4 типа: «1) “политические” организации различного толка с активным участием офицеров, 2) чисто офицерские организации “общебелогвардейского” характера, 3) вербовочные — для отправки офицеров и добровольцев в Белые армии, 4) организации, состоявшие главным образом из офицеров, мобилизованных в Красную армию и служащих в различных штабах и управлениях, связанные с белым командованием…»{651} В частности, «Национальный центр» был создан кадетами в Москве весной—летом 1918 года. Осенью руководство организации перебралось на Юг России, а часть ее членов осталось в столице.
Белогвардейское подполье занималось разработкой программ и различных законопроектов на случай смены власти, вербовкой и переправкой офицеров в белые армии, подготовкой вооруженного восстания с целью «ниспровержения диктатуры пролетариата», а также сбором разведывательной информации{652}.
Активное взаимодействие столичного подполья с деникинскими органами военного управления началось после поездки в Москву в марте 1919 года одного из руководителей деникинской разведки, полковника В.Д. Хартулари, который «был близок» к «Национальному центру», «Союзу возрождения» и «Совету общественных деятелей»{653}.
Как известно, антисоветскому подполью, на помощь которого рассчитывало военно-политическое руководство Белого Юга, не удалось реализовать свой основной план — поднять вооруженное восстание в Москве при подходе к столице деникинских армий. Его члены были своевременно выявлены и арестованы ВЧК. Ликвидация «Национального центра» и его военной организации — «Штаба добровольческой армии Московского района» — дали большевикам возможность говорить о широком заговоре контрреволюции против советской власти, арестовать более 1000 человек, из которых около 700 — по делу «Штаба Добровольческой армии Московского района»{654}, поводом дня массовых репрессий в отношении офицерства и интеллигенции.
Председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский 24 сентября 1919 года на Московской общегородской партийной конференции следующим образом сформулировал замысел центров: «Они надеялись захватить Москву хотя бы на несколько часов, завладеть радио и телеграфом, оповестить фронты о падении Советской власти и вызвать таким образом панику и разложение армии»{655}.
Оставшиеся на свободе руководители подполья на состоявшемся в январе 1920 года в Верхнем Волочке совещании приняли решение свернуть работу в Северной и Центральной России и перенести свою деятельность на юг, ближе к деникинским армиям{656}.
В отличие от советских историков и руководителей ВЧК, белоэмигранты и российские историки вовсе не склонны преувеличивать угрозу большевистскому режиму, исходившую от московского подполья.
Генерал Б.И. Казанович, проводивший от имени командования Добровольческой армии переговоры с «Правым центром», «Национальным центром», торгово-промышленными кругами, военными организациями и представителями французской миссии, писал следующее: «Все эти организации производили впечатление чего-то несерьезного: велись списки, распределялись роли на случай будущего восстания, но незаметно было особого желания перейти от слов к делу… Здесь мне пришлось столкнуться с одним из специфических продуктов революции — специалистами по организациям, смотревшим на это дело как на ремесло, дававшее хороший заработок»{657}.
Некто М. Потапов в статье «Антибольшевистские организации в Совдепии и их борьба» писал о том, что подпольная деятельность носила вспомогательный характер в борьбе белых с красными. По его мнению: «Активное выступление… даже не приносило особых выгод, а в то время требовало невероятной энергии, зачастую бесполезной, а также много денег»{658}.
Генерал А.И. Деникин придерживался аналогичной точки зрения: «От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву и окупить приносимый самим фактом их совместной службы вред»{659}.
«Отсутствие систематически налаженной связи с Добровольческой армией… серьезных программных разработок и известных политических фигур в их рядах во многом сводило на нет расчеты московских “деятелей” на их участие в будущем правительстве “освобожденной от большевизма России”. Достаточно привести в пример анекдотическую личность кн. Волконского, заявлявшего о существовании мощной (15—20 тыс. членов) офицерской организации и собиравшего под этим предлогом деньги для собственных “подпольных” кутежей и развлечений», — пишет историк В.Ж. Цветков{660}.
Добавим, что среди подпольных центров встречались и мнимые структуры. По данным следствия ВЧК, так называемая «организация В.В. Волконского» «была пуфом, созданным для влияния на женщин (интриговал) и, кажется, для получения денег»{661}.
По мнению автора, значительно снижало разведывательно-подрывные возможности подполья отсутствие связи центров с широкими слоями населения, пострадавшими от политики военного коммунизма. Только после ряда крупных побед Красной армии белогвардейские спецслужбы стали использовать в борьбе против красных растущее недовольство казаков и крестьян продолжавшейся продразверсткой{662}.
Антисоветское подполье, состоявшее из интеллигенции, теоретиков-профессоров, разрабатывало программы будущего устройства России исходя из своего представления о жизни, из своих классовых или сословных интересов, которые расходились с интересами основной массы населения — рабочих и крестьян. Поэтому простому мужику было непонятно, почему он должен идти воевать за какое-то Учредительное собрание.
Историк А.В. Ганин также не склонен преувеличивать роль и значение антибольшевистского подполья: «Реальная деятельность “Национального центра” на советской территории сводилась к разговорам о светлом будущем без большевиков, написанию воззваний, ведению картотеки на коммунистов, насчитывающей 10 000 карточек, и составлению отвлеченных законопроектов для будущей антибольшевистской России, тогда как конкретная польза для белых заключалась, прежде всего, в возможностях получения по линии “Национального центра” информации из Советской России и денежных средств… Связь организации с иностранными разведками тоже выглядит преувеличенной. Подпольщики установили контакт с англичанами через знаменитого разведчика Поля Дюкса, но сотрудничество не выходило за пределы эпизодических встреч и общего взаимного осведомления о положении Советской России»{663}. По утверждению А.В. Ганина, военная организация «… представляла собой совершенно иное явление, нежели политическая, и была более законспирированной и полуавтономной структурой. Вопрос о ее реальных достижениях и деятельности представляется неоднозначным»{664}.
Разница в оценках сил, средств и деятельности контрреволюционного подполья советскими и современными историками зависит не только от методологических подходов и идеологических установок, но и от источниковой базы. Ранее авторы публикаций по данной проблематике в основном обращались к «Красной книге ВЧК», являвшейся многие десятилетия единственным общедоступным источником со всеми ее достоинствами и недостатками. Сегодня, благодаря рассекреченным документам в отечественных архивах и возможности российских ученых работать за рубежом, источниковая база значительно расширилась и позволяет более полно реконструировать события, относящиеся к московскому антибольшевистскому подполью.
Проанализировав обширную источниковую базу, А.В. Ганин усомнился в существовании антисоветского заговора. Ученый обратил внимание на тот факт, что многие фигуранты дела «Национального центра» арестовывались по нескольку раз, и выделяет три периода групповых арестов: ноябрь—декабрь 1918 года, февраль—апрель и август—сентябрь 1919 года.
«Самым простым ответом может служить то, что чекисты не смогли разоблачить заговорщиков и отпустили их, — рассуждает А.В. Ганин. — Однако более вероятен второй вариант. Особый отдел ВЧК смог разобраться, кто из арестованных был действительно причастен к подполью. После этого арестованные были принуждены к сотрудничеству с ВЧК и отпущены для внедрения в подполье в качестве информаторов и провокаторов, которые бы подталкивали своих прежних товарищей по борьбе к различным необдуманным поступкам, позволявшим их арестовывать. Непримиримые, которых нельзя было склонить к сотрудничеству, были отпущены… для самого плотного надзора за ними со стороны чекистов, проверки их связей, ареста и выявления других подпольщиков. Но по этим причинам можно предположить, что раскрытие “Национального центра” произошло не одномоментно (как излагается в официальной версии ВЧК), а шло постепенно на протяжении большей части 1919 года. Такая версия объясняет невероятные факты освобождения из мест лишения свободы некоторых видных заговорщиков.
Сомнительно, чтобы чекисты не смогли добиться ни от одного из руководителей заговора признательных показаний. Логичнее предположить, что чекистам было удобнее контролировать известных им московских подпольщиков, которые давно вследствие инфильтрации организации секретными сотрудниками находились под колпаком… Если же организация находилась под контролем ВЧК, трудно представить, чтобы она могла нести сколько-нибудь серьезную угрозу большевистскому режиму. Когда ситуация на Южном фронте обострилась и вероятность вооруженного выступления в Москве на фоне успехов войск А.И. Деникина стала более реальной, были проведены массовые аресты, носившие характер устрашения. Эту версию подкрепляет то, что в список расстрелянных от 23 сентября 1919 года для усиления эффекта были включены участники кронштадского подполья, репрессированные еще в июле, а также то, что генштабист С.А. Кузнецов, расстрелянный по этому делу, был арестован еще 2 июня 1919 года — за три месяца до начала громких разоблачений»{665}.
Следует обратить снимание на сомнение некоторых участников в успехе вооруженного восстания. Н.Н. Щепкин со ссылкой на генерала Н.Н. Стогова отрицал возможность самостоятельного выступления в Москве, а также высказывал сомнение в способности подполья контролировать ситуацию в городе в случае, если его оставят большевики, на что они и не рассчитывали. По оценке начальника штаба полковника В.В. Ступина, военная организация могла рассчитывать на поддержку 200—400 человек{666}.
Возможно, дальнейшие поиски ученых позволят более точно реконструировать картину непростого противоборства ВЧК с «Национальным центром» и другими подпольными организациями.
А мы обратим внимание на характер добытых «Национальным центром» сведений, постараемся выяснить, какую ценность они представляли для командования ВСЮР?
Автор книги «Гражданская война в России» С.С. Миронов пишет о проникновении агентуры в Полевой штаб Реввоенсовета и в окружение Л.Д. Троцкого: «Белые разведчики получали сведения от некоторых сотрудников аппарата Народного комиссариата по военно-морским делам (Наркомвоенмора), среди которых были помощник управляющего делами Реввоенсовета, бывший генерал Бабиков и служащий Реввоенсовета Галунский»{667}. Вот и сводка особого отделения отдела Генштаба Военного управления свидетельствует о добытом агентурой списке членов Реввоенсовета Республики (РВСР). Но заполучить список, который, скорее всего, находился в открытом доступе, большого труда не составляло. Этот документ для исследователей примечателен другим — оценкой личности И.В. Сталина, являвшегося членом РВСР. Лишь против одной фамилии — Джугашвили — сделана пометка: «старый партийный работник, образован, фанатик, необыкновенно энергичен, крайне опасный человек»{668}. Кто дал такую характеристику будущему главе Советского государства исторической науке, пока неизвестно. Не исключено, что один из членов «Национального центра». Свое предположение автор строит на том, что в документе «Сведения о поступлении донесений из «Национального центра» в Москве в разведывательное отделение штаба главнокомандующего ВСЮР» одним из пунктов значится «состав управления Военно-Революционного Совета». К сожалению, по сводной ведомости сложно судить о содержательной стороне документов. Обращает на себя внимание значительный перерыв — со 2 апреля по 12 августа — в получении информации штабом ВСЮР от «Национального центра».
Современники дали невысокую оценку добытым подпольем сведениям. Так, член РВСР С.И. Гусев следующим образом прокомментировал один из документов: «Документ № 2 составлен, т. обр., из сведений штабного и нештабного происхождения. Составитель его работает вне Полевого штаба, на что особенно указывает сильная запоздалость сообщений об оперативных планах.
Предположение, что кто-либо из крупных служащих штаба, имеющий по своему служебному положению возможность добывать материалы из разных отделов, т. обр., отпадает. Это особенно подтверждается малоценностью собранных материалов. Список номерных дивизии не дает Деникину ничего нового, кроме ценных сведений о переброске 22,27 и 21-й дивизий. Оперативные планы слишком запоздали. Сведения о переводе штаба Востфронта в Брянск без объяснения цели непонятны. Единственно ценный материал — это сведения об артиллерии.
По-видимому, в оперативном отделе Полевого штаба и инспектора артиллерии есть не крупные шпионы, б. м., не постоянные, а лишь эпизодически продающие сведения. Кроме того, в штабе есть один-два кулуарных шпиона. Впрочем, возможно, что кулуарные слухи передаются одним из предыдущих шпионов. Запоздалость сведений об оперативных планах в связи с некоторыми фразами, напоминающими отдельные фразы главкома, указывает на возможность получения этих сведений из штаба Южфронта (возможно, и из нашего телеграфа)»{669}.
Невысокую оценку разведданным дал один из обвиняемых по делу «Тактического центра», С.А. Котляревский: «О военных делах на совещаниях чаше всего говорил Щепкин. Сведения у него были довольно анекдотические, и по ним нельзя было заключить, имеется ли в его распоряжении сколь-нибудь точная информация. Я имел впечатление, что он совсем не знал численности Красной армии и ее частей, действующих на Юге и Востоке»{670}.
А вот какие сведения были обнаружены чекистами у лидера «Национального центра» Н.Н. Щепкина: «1) записку с изложением плана действий Красной армии от Саратова, 2) сводку сведений, заключавшую в себе список номерных дивизий Красной армии к 15 августа, сведения об артиллерии одной из армий, план действий одной из армейских групп с указанием состава группы, сообщение о местоположении и предполагаемых перемещениях некоторых штабов, 3) сводное письмо, содержащее подробное описание одного из укрепленных районов, точное расположение занятых батарей в нем, сведения о фронтовых базисных складах, 4) сводное письмо, писанное 27 августа, с заголовком: “Начальнику штаба любого отряда прифронтовой полосы” — “Прошу в самом срочном порядке протелеграфировать это донесение в штаб Верховного разведывательного отделения, полковнику Хартулари”. Это письмо содержит общие военно-шпионские данные с описанием отдельных армий, предположительного плана действий Красной армии и сообщение об имеющихся в Москве силах деникинцев, 5) записку, содержащую сведения о кавалерийской армии…»{671}
Судя даже по названиям документов, можно предположить, что собранные для передачи сведения носили отнюдь не безобидный характер. А сколько собранных подпольем ценных сведений по разным причинам не дошло до штаба ВСЮР, вряд ли кто сейчас сможет ответить.
Ссылаясь на мнения офицеров штаба ВСЮР, историк В.Ж. Цветков пишет, что переданные из Москвы разведданные «были довольно отрывочными и противоречивыми и… не соответствовали реальному положению на фронте РККА». Некоторые сообщения из столицы носили пропагандистский характер, далекий от реальности. В частности, утверждалось, что «в красной армии царит полный развал» и «зимней кампании красная армия не вынесет». Например, Н.Н. Щепкин положение в Московском регионе оценивал как катастрофическое и призывал «от слов переходить к делу»: «Всякое промедление грозит гибелью последних следов всякой культуры в городах, особенно в деревнях, все губернии в открытом восстании. Все идет стихийно. При подавлении деревни уничтожаются. Еще месяц, и от средней России останутся пустяки… Москва умирает. Лучшие из населения невольно думают о примирении с большевиками, ибо не видят и не знают, откуда ждать выручки… Необходимо ускорение действий союзников. Каждая лишняя неделя делает освобождение России более трудным»{672}.
Охарактеризовав тяжелое экономическое положение в стране, приведшее к недовольству населения политикой властей и голоду, «Национальный центр» в одной из сводок убеждал командование Белого Юга в том, что «большевизм в Великороссии окончательно изжит». «Голод и мор у нас притупляют волю к действиям, — сообщалось в одной из сводок. — Во всяком случае, еще несколько месяцев подобного режима, и Великороссия, в частности Москва, обратится в кладбище»{673}.
Подобные сообщения о ситуации в Советской России деникинская разведка получала и из других источников. «Одно из донесений, весьма характерное для общего тона осведомления и тогдашних настроений Юга, гласило: «…вся Совдепия представляет из себя котел с громадным внутренним давлением, и достаточно одного сильного удара в стенку, как произойдет неслыханный и невиданный в летописях истории взрыв, который даже без внешнего воздействия сметет с земли советскую власть и, если вовремя им не овладеть, то может погрести остатки всякой культуры, — писал в своих мемуарах генерал-лейтенант А.И. Деникин. — Прогнозы оказались неверными — мы убедились в этом скоро, ведя тяжелые, кровопролитные бои на Северном Кавказе. Неверными — не столько в изображении подлинных народных настроений, сколько в оценке их активности, а, главное, в ошибочном сложении сил. Между тремя основными народными слоями — буржуазией, пролетариатом и крестьянством легли непримиримые противоречия в идеологии, в социальных и экономических взаимоотношениях, существовавшие всегда в потенции, углубленные революцией и обостренные разъединявшей политикой советской власти. Они лишали нас вернейшего залога успеха — единства народного фронта»{674}. К таким глубоким выводам А.И. Деникин, вероятнее всего, пришел в эмиграции, когда у него было время осмыслить итоги Гражданской войны в России.
В 1918 году внутриполитическая обстановка в стране являлась настолько сложной и непредсказуемой, что в ней не могли досконально разобраться даже некоторые опытные политики, не говоря уже о генералах и офицерах. «Несомненно, психология в России, хотя и не так быстро, как было бы желательно, но все же меняется — и не только на юге, но, как осведомляют меня мои московские друзья, также и на севере, — писал в мае 1918 года лидер партии кадетов П.Н. Милюков генералу М.В. Алексееву. — Большевики изжили себя. За отсутствием внешней силы, которая бы их ликвидировала, они начали ликвидироваться изнутри»{675}.
Представитель «Союза возрождения России» в своем докладе даже процитировал пессимистические слова В.И. Ленина: «Мы, конечно, провалились…»{676} Эта фраза, если она в действительности была произнесена, вероятнее всего, являлась минутной слабостью «вождя мирового пролетариата». Из других источников в штаб Добровольческой армии поступала информация об отсутствии единства между представителями власти, об отмене приказаний одних учреждений другими, а также о том, что В.И. Ленин и Л.Д. Троцкий не пользуются популярностью{677}.
Однако вопреки прогнозам белогвардейских политиков дальнейшие события показали, что в моменты наивысшей опасности для Советской Республики большевики проявляли удивительную способность к мобилизации всех ресурсов для отпора врагу и в итоге выходили победителями из, казалось бы, безнадежного положения. Некоторые белогвардейцы не смогли адекватно оценить ситуацию в Советской России даже в конце 1919 года, когда деникинская и колчаковская армии отступали по всем фронтам.
С этой точки зрения примечателен доклад генерала Н.Н. Стогова, который являлся непродолжительное время (май—август
1918 года) первым начальником Всероссийского главного штаба, руководителем военной организации «Национального центра», а потом бежал к А.И. Деникину. 27 ноября (10 декабря)
1919 года он еще надеялся, что Россию может спасти «помощь извне»: «Именно потому, что советская власть — власть иноземная, власть, завоевавшая великорусский народ, трудно рассчитывать на внутренний переворот, без помощи извне, со стороны юга, востока или севера… только помощь извне спасет Великороссию…» Подчеркивая иноземный характер советской власти, Н.Н. Стогов пишет, что, по слухам, летом 1918 года Л.Д. Троцкий «в разговоре с германским майором Генерального штаба держал себя как агент разведывательного отделения Германского Генерального штаба»{678}. Видимо, русский генерал выдавал желаемое за действительное. Трудно представить Л.Д. Троцкого держащего себя подобным образом с чином значительно ниже его по рангу.
Ради объективности следует отметить, что разведка не всегда предоставляла только ту информацию, которую хотело услышать командование Белого Юга. Например, военно-политический отдел при Верховном руководителе Добровольческой армии, характеризуя общее политическое положение в Советской России, в сентябре 1918 года докладывал, что широкие круги населения сильно терроризированы и подавлены, поэтому рассчитывать на успех отдельных восстаний на тот момент времени не приходилось. По мнению автора документа, сознание людей «совершенно сбито с толку полным отсутствием свободной прессы, а изданная в огромных количествах специальная литература ВЦИК начала пользоваться успехом среди рабочих и крестьян»{679}.
Но лидеры Белого движения были убеждены, что дни большевистского режима сочтены, и готовились его свергнуть с помощью антисоветского подполья. Но и в этом вопросе точки зрения командования Добровольческой армии и военно-политического отдела расходились. ВПО считал, что из-за провалов и арестов политических деятелей антибольшевистские подпольные организации не имели возможности «продуктивной работы». Поэтому сотрудники отдела полагали нецелесообразным возлагать на подполье «работу крупного масштаба» (организацию восстаний и формирование местных добровольческих отрядов) и предлагали ограничиться поддержанием связи с союзниками, вербовкой и отправкой офицеров в Добровольческую армию, а также устной агитацией{680}. Дальнейшие события подтвердили правоту выводов аналитиков ВПО.
Анализ материалов деникинских разведывательных органов свидетельствует о том, что более достоверными являлись сведения военного характера, которые имели документальную основу.
Так, в январе 1919 года «Азбуке» стал известен утвержденный в декабре 1918 года Советом обороны план формирования Красной армии: «Армия будет доведена до 1,5 млн. человек, из них 200 тыс. вспомогательных войск и 300 тыс. лошадей. Все войска на фронте будут переформированы в 86 бригад трехполкового состава»{681}.
В том же месяце «Азбука» представила командованию «Военные сведения из Совдепии», в которых указывалась численность вооружения (винтовок, пулеметов, револьверов, патронов, ручных гранат, карабинов) как в Красной армии в целом, так и в военных округах: Московском, Петроградском, Ярославском, Приволжском, Уральском и Орловском, а также на Южном фронте — количество пулеметов, орудий и сабель.
В феврале начальник отделения «Азбуки» при Ставке главкома направил председателю Особого совещания генералу от кавалерии A.M. Драгомирову оперативный план большевиков на зимнюю кампанию от 17 (30) января 1919 года.
«Азбука» смогла добыть даже «Доклад начальнику регистрационного управления» (военной разведки), подготовленный начальником первого отдела на основе агентурных данных{682}.
Следует обратить внимание, что разведка получала информацию не только от агентуры, но и из открытых источников, поскольку в то время «…на страницах газет и журналов, а также в виде брошюр стали публиковаться документы высших органов политического и военного руководства, сферой их деятельности являлись проблемы организации вооруженных формирований, проведения партийно-политической работы, мобилизации населения на отпор врагу»{683}.
Разведка Юга России продолжала следить за советской политической элитой и большевистским строем на протяжении всей Гражданской войны, вплоть до разгрома армии П.Н. Врангеля в Крыму.
«Ленин является, безусловно, исключительно крупной личностью, — говорится в сводке особого отделения отдела генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего в ноябре 1920 года. — Основные его свойства, которыми он подавляет окружающих, — огромная воля, соединенная с фанатической верой в свое дело. По натуре это властолюбивый деспот, не признающий чужого мнения…»{684} По мнению врангелевских аналитиков, общим свойством большевистских вождей являлось преобладание волевого начала над интеллектом. Белогвардейцы пришли к выводу, что система власти в Советской России является олигархической — небольшой группы лиц (В.И. Ленина и его ближайших сотрудников. — Авт.), «держащей страну с помощью компартии, подчинившей своему влиянию административный аппарат и армию… формой власти является диктатура, характеризующаяся сильнейшим развитием бюрократизма и централизацией. В общем, процесс, развивающийся в партии, может быть назван разложением и, судя по отзывам лиц, близко стоящих к партии, зашел слишком далеко». Далее говорится о неспособности госаппарата справиться с тяжелым экономическим положением, недовольстве широких слоев населения политикой советской власти, волне восстаний, охвативших Россию. По утверждению белых, предпринимаемые советскими властями меры в области «поднятия экономического положения республики» свелись лишь к отсрочке экономического краха{685}.
Однако в конце 1920 года, в отличие от начала 1918 года, разведка не спешила предрекать близкий конец большевизма в России, а предлагала систематически собирать и изучать уже имеющиеся материалы для более точного практического вывода о его… нежизнеспособности{686}.
Стремление желаемое выдавать за действительное, несмотря на обладание более-менее достоверной информацией о Советской России, не позволило белым постичь простую истину, что в условиях Гражданской войны, острого кризиса в стране, именно политическая воля, диктатура, о которой в открытую говорили большевики, помогла им мобилизовать людские и материальные ресурсы, подавить сопротивление внутри страны и в конечном счете победить многочисленных противников.
Большевики действовали так, как учили классики марксизма. Один из них, Ф. Энгельс, по этому поводу писал: «Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно авторитарных. И если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие»{687}.
Следующий вектор деятельности белогвардейских спецслужб был направлен на Украину. В годы Гражданской войны на южной окраине бывшей Российской империи пересеклись интересы Советской России, Германии, Англии, Франции, «самостийных» украинских режимов и белогвардейцев. Поэтому командование Белого Юга, в первую очередь, с помощью политических центров, осуществляло не только вербовку офицеров, но и проводило разведывательно-подрывную деятельность в этом регионе. Вначале — против большевиков и немцев, а затем — и Украинской народной республики (УНР).
Агентура Киевского центра, действовавшего с весны 1918 года по осень 1919 года, смогла проникнуть в советские административные учреждения, занять высокие посты в украинской Красной армии. Для внедрения в советские штабы использовались документы, подписанные первым помощником Наркомвоенмора Украины, бывшим полковником Б.М. Шапошниковым. Переводчицей в аппарате Наркомвоенмора Украины Н.И. Подвойского работала член Киевского центра Е. Гауг. Офицеры Центра служили в штабе Южного фронта, в оперативном отделе Губвоенкома, в артиллерийском отделе снабжения, в фотометрическом отделении воздушного флота. «Программа» работы Киевского центра включала в себя: «извлечение всех ценных документов», «разрушение вновь создавшейся Украинской армии», работу «по обострению отношений Укрфронта и Наркомвоен», «разжигание угрозы внутренней смуты и мятежей, систематическое запугивание» и «оттягивание всех лучших сил на внутренний фронт», а также «борьбу всеми силами с посылкой подкреплений на Донецкий фронт»{688}.
Киевскому центру удалось достичь определенных результатов в добывании сведений разведывательного и контрразведывательного характера: о передислокации частей Красной гвардии, чертежи Киевского укрепрайона, списки явочных подпольных центров, организованных большевиками после оставления Киева, и т.д.{689}
По признанию самих информаторов, «данные о составе, организации, группировке, снабжении и состоянии красной украинской армии» являлись «недостаточно полные». Поскольку связь центра со штабом ВСЮР была нестабильной, то его члены сосредоточили усилия на дезорганизации работы командования, нарушении порядка передислокации воинских частей, к намеренному искажению получаемых директив и т.д. «Данные акции сыграли немаловажную роль во время наступления частей ВСЮР на Полтаву и Киев, — пишет В.Ж. Цветков. — По оценке одного из членов Киевского Центра, работавшего в штабе Южфронта, «сам Подвойский (наркомвоенмор Украины. — Авт.) всецело подчинялся нашему влиянию»{690}.
Харьковский центр под руководством полковника А. Двигубского, который занимал должность помощника командующего советским Украинским фронтом В.А. Антонова-Овсеенко, не только добился значительных успехов в добывании секретной информации, но и в подготовке антибольшевистского выступления в городе накануне его занятия белыми войсками{691}. Офицерская организация имела батальон (до 1000 активных бойцов), 3 тыс. винтовок, 20 пулеметов. «Ее филиалы работали в других городах Харьковской и Полтавской губерний»{692}.
«Активно действовал Одесский центр, в июле 1919 года подготовивший восстание в немецких колониях вокруг города, — пишет историк В.Ж. Цветков. — Восстанием в самой Одессе руководили председатель центра полковник А.П. Саблин и поручик А.П. Марков, работавший в одесской милиции. Отряд судебной милиции под командованием бывшего ротмистра царской армии Асанова захватил здание Одесской ЧК, и к моменту высадки десанта Добровольческой армии практически весь город контролировался вышедшими из подполья офицерскими отрядами»{693}.
Руководители деникинских спецслужб положительно отзывались о работе вышеуказанных и Екатеринославского центров. Удовлетворительной оценки заслуживали центры в Крыму и Таганроге{694}.
Елисаветградскому центру удалось внедрить секретных сотрудников в 6-ю украинскую советскую дивизию, завербовать агентов из числа мобилизованных офицеров в штабе 3-й советской армии, которые занимались диверсиями на железной дороге. Центр также сделал попытку использовать крестьянское движение для свержения власти большевиков и «содействия движению частей Добровольческой армии». Однако штаб повстанцев, «состоявший из явных и тайных петлюровцев, чинил препятствия посланным офицерам»{695}.
В декабре 1918 года — январе 1919 года начальник разведки Таганрогского центра сообщал о скрытой борьбе между тайными большевистскими организациями и осведомительными органами на Украине, о неустойчивом положении Директории, стремлении военных кругов заменить ее диктатурой{696}.
Но в то же время центр оказался не осведомленным о перевороте в подведомственном ему Бердянске и организации там офицерского отряда под командованием капитана 1-го ранга Дмитриева. Об этом он узнал из… Екатеринодара{697}.
Назвавший белогвардейцев российскими шовинистами украинский историк B.C. Сидак пишет: «“Белое” подполье собирало информацию об Украине в интересах Добровольческой армии, разворачивало антиправительственную агитацию, формировало вооруженные отряды для открытого выступления против Гетмана. Подпольные организации имели свою агентуру даже среди высших государственных кругов Гетманата. Известно, что ряд высших сановников, представители генералитета, офицеры личного конвоя П. Скоропадского посылали в Добровольческую армию заверения в лояльности к “российской идее”, вступали в контакты с предложениями своих услуг относительно организации государственного переворота»{698}.
Некоторый успех деятельности политических центров на Юге России объясняется присутствием в регионе поддерживавших Белое движение политических организаций — «Монархического блока», «Совещания членов законодательных палат», «Союза возрождения России», «Совета государственного объединения России», «Клуба российских националистов» и большого количества офицерства.
Так, осенью 1918 года в Киеве находилось 40 тыс. офицеров, в Херсоне — 15 тыс., в Симферополе — 10 тыс., в Екатеринославе — 8 тыс., в Житомире — 5 тыс. и т.д.{699}
Облегчала работу центров сложная политическая, военная и оперативная обстановка, а также слабость власти режимов П.П. Скоропадского и С.В. Петлюры. Однако, несмотря на относительно благоприятные условия, политические центры так и не смогли оказать белогвардейскому командованию серьезной помощи в борьбе с австро-германскими войсками, большевиками, а затем и украинскими правительствами, стремившимися создать самостоятельное государство на южной окраине России. Возложенная на них задача по организации широкого партизанского движения в тылу противника так и осталась невыполненной. Причин тому видится несколько.
Во-первых, намерение вождей Белого движения после победы над большевиками возродить Россию в территориальных рамках бывшей империи лишало его сторонников среди политических кругов, так называемых «самостийников», стремившихся к созданию самостоятельного государства, и идущей за ними части населения. Белогвардейская разведка в августе 1919 года докладывала: люди идут за украинскими политиками, среди которых встречались авантюристы и демагоги, лишь потому, «что некуда больше идти, по сравнению с советами украинцы все-таки лучше. Но достаточно было появления другого элемента, чисто русского, и от этого сора и следа не останется»{700}.
Хорошо знавший обстановку на Украине начальник Елисаветоградского центра предлагал взять под покровительство служивших в частях С.В. Петлюры и Н.А. Григорьева и боровшихся с большевиками крестьян, оставлять в пользовании повстанцев имущество, отбитое у красных, «благонадежных умеренных украинцев» назначать на неответственные государственные должности{701}.
Однако эти по сути своей верные предложения белым так и не удалось претворить в жизнь. Вожди Белого движения, боровшиеся за «единую и неделимую» Россию, руководствуясь своими моральными принципами, не пошли даже на временное соглашение с украинскими националистами ради победы над большевиками. Взять под свою защиту страдавшее от политической нестабильности, экономической разрухи и грабежей население белые также оказались не в состоянии — эту проблему Деникинский режим не смог решить даже на своей территории. Следует также учитывать активную наступательную политику Советской России и стремление союзников к расчленению России. По соглашению от 23 декабря 1917 года Украина вошла в зону французских интересов, а в начале 1919 года Директория заключила договор с Францией, признав ее протекторат над Украинской народной республикой. Единого антибольшевистского блока на Украине не существовало, поскольку там столкнулись интересы многих внешних и внутренних сил — Германии, Антанты, белогвардейцев, большевиков, «самостийников». Каждая сторона, по большому счету, воевала «за себя» и против других.
Во-вторых, на организации работы центров сказался дефицит энергичных, инициативных «командных кадров». Историк А.С. Кручинин справедливо отмечает; что данную проблему создало командование Добровольческой армии, предписав направлять в армию наиболее энергичных офицеров, «…а в центрах должны были оставаться пожилые, инертные или тяготящиеся строевой службой офицеры и генералы, ожидать от которых развертывания партизанской борьбы или перехвата повстанческой инициативы у местных стихийных “вожаков” было, по совести, очень трудно…»{702}
Третья причина заключается в дефиците финансовых средств. Штаб Добровольческой армии мог выделить только незначительные суммы, остальные деньги центры должны были добывать сами, считай, выпрашивать, у местных организаций, союзов и обществ{703}. Поэтому пассаж историка украинских спецслужб B.C. Сидака о щедром финансировании белогвардейских разведывательных органов, позволившем вовлечь в сотрудничество с ними около 20 тыс. лиц, нам кажется сомнительным.
Не принесла ощутимых результатов и миссия генерала В.Е. Флуга, отправленная в Сибирь М.В. Алексеевым и Л.Г. Корниловым в конце февраля 1918 года с целью организации на местах групп для борьбы с большевиками, ведения агитации в войсках, распространения тайной литературы и т.д.
С одной стороны, В.Е. Флугу удалось привлечь колеблющихся в подпольные белогвардейские организации, но с другой — подполье существовало в Сибири и до прибытия миссии. К тому же, по мнению историка А.В. Ганина, из-за дальности расстояния генерал не смог организовать реального взаимодействия нелегальных групп с командованием Добровольческой армии{704}.
Вернемся к деникинской разведке, которая, как утверждает B.C. Сидак, «имела полную информацию о состоянии армии УНР, вела работу по ее разложению»{705}.
Так, разведывательная организация «Азбука» добыла текст тайной телеграммы кайзера Вильгельма II командованию немецкими войсками на Украине, в которой он давал согласие на избрание П.П. Скоропадского гетманом Украины. Копия документа была переправлена Верховному руководителю Добровольческой армией генералу М.В. Алексееву{706}.
Разведка предоставляла высшему военно-политическому руководству Юга России обширную информацию не только о вооруженных силах УНР, но также о сложной и противоречивой политике местных лидеров, которые плели интриги и вели закулисные переговоры с поляками и большевиками, направленные против Белого движения. «Находившийся здесь (в Польше. — Авт.) Петлюра, располагая огромными деньгами, не щадит их на подкуп в целях усиления русофобства, — сообщается в одной из разведсводок. — Украинцы находят открытую поддержку правительства, которое старается дискредитировать нас в глазах общественности, обвиняя в германофильстве и монархизме»{707}.
В январе 1919 года сотрудник «Азбуки» «Аза» сообщал о продолжающейся в Киеве «свирепой украинизации», наложенных штрафах за неснятые вывески на русском языке, о проводимой Директорией и правительством эвакуации учреждений и имущества в Галицию, в случае прихода большевиков{708}.
Сотрудник «Ита» сообщал о намерении товарища министра иностранных дел УНР Т. Галипа совершить вояжи в Одессу и Париж для переговоров с Антантой с целью признания независимости Украины{709}.
Не являлся для деникинской разведки секретом и тайный временный договор между УНР, Румынией и Советской Россией, составленный в 20-х числах октября 1919 года в Каменце. Этим документом, в частности, предусматривалось совместное выступление против ВСЮР{710}.
В то же время известны факты взаимодействия врангелевских и украинских спецслужб по созданию общих подпольных организаций для проведения разведывательно-подрывной работы на оккупированной большевиками территории. В 1920 году такие организации возникли в Елисаветграде и Одессе, но были обезврежены Всеукраинской ЧК{711}.
Деникинские спецслужбы весьма активно работали за рубежом. В 1918 году (точная дата неизвестна) был составлен список «наиболее существенных» вопросов политической, экономической, финансовой и социальной разведки за границей{712}. Помимо этого, 2 сентября 1919 года генерал от инфантерии Д.Г. Щербачев направил военным агентам телеграмму, в которой заострил их внимание на изучении отношения зарубежных государств к России, антибольшевистским армиям, советской власти, правительствам новых государственных образований на территории России{713}.
Военно-политические сводки свидетельствуют: белогвардейская стратегическая разведка предоставляла высшему военно-политическому руководству информацию по широкому спектру проблем мировой политики, состоянию экономики и вооруженных сил европейских стран. В данном труде использованы лишь те сведения, которые позволили автору более полно раскрыть проблему обеспечения безопасности белогвардейских режимов.
Разумеется, действовавшие за рубежом деникинские спецслужбы основные усилия направляли на выявление планов и намерений большевистского правительства на международной арене.
Эскалация Гражданской войны с лета 1918 года диктовала особый внешнеполитический курс Советской России. Главенствующей идеей внешней политики большевиков была «мировая революция», предполагавшая в перспективе установление «диктатуры пролетариата» в ряде стран Запада и Востока. По концепции большевиков, в государствах-участниках Первой мировой войны должны были неизбежно произойти пролетарские революции, а сама война — перерасти «из империалистической в гражданскую». По мнению советских лидеров, это могло бы привести к созданию целого блока государств с однотипным общественно-политическим строем, способных противостоять «буржуазным государствам».
О подобных планах были хорошо информированы спецслужбы Белого движения. Например, разведывательному отделению штаба командующего войсками Одесского района Добровольческой армии удалось получить выписку из секретного советского документа — «Плана революционной работы партии коммунистов», датированного ноябрем 1918 года. В нем говорилось, что при поддержке шовинистических движений и национальной роз ни, агитации «в духе социал-демократической рабочей партии» и покушений на представителей иностранных держав большевики намеревались добиться народных волнений и переворотов{714}.
В то же время внешняя политика ленинского правительства была направлена на прекращение военной интервенции и поддержки западными странами Белого движения, а также восстановление экономических связей, разрыв которых болезненно ощущался Россией.
Первым внешнеполитическим актом большевиков являлся Декрет о мире, который содержал, во-первых, призыв заключить всеобщий демократический мир без аннексий и контрибуций; во-вторых, был обращен как к правительствам, так и к народам. Данное предложение не могло вызвать поддержку правящих кругов воюющих стран, поскольку оно означало отказ от целей, ставших причиной войны, а согласие с большевистскими предложениями означало бессмысленность людских и материальных жертв 1914—1917 годов. Помимо того, обе воюющие коалиции — страны Согласия и Четверной союз — рассчитывали на успех. Важное место в их планах занимала Россия. Антанта стремилась сохранить ее участие в войне, поскольку она оттягивала на себя огромные германские силы. Цели Германии являлись прямо противоположными планам Антанты: еще летом 1917 года она дважды предлагала Временному правительству заключить мир на достаточно приемлемых для России условиях.
3 марта 1918 года большевики подписали с Германией Брестский мирный договор, в соответствии с которым под немецкий контроль передавались Белоруссия, Украина, Прибалтика и Польша; кроме того, советское правительство должно было выплатить большие денежные суммы в виде контрибуции.
В апреле 1918 года сотрудник «Азбуки» «Добро» отправил в штаб Добровольческой армии донесение следующего содержания: «Скоропадский только этап. Немцы хотят восстановить русскую монархию, русскую империю и русское единство, но на этот раз под другой формой, выгодной для них. Они поняли, какую пользу извлечет Германия из тихой и показной России, управляемой одним из Романовых и признательной Берлину за восстановление трона… Очевидно, Россия, омоложенная революцией, таковой и будет: сильной, но в пользу Берлина»{715}.
Стремясь восстановить Восточный фронт против Германии, страны Антанты силами флотов установили блокаду России и приступили к высадке десантов в портах по ее окраинам. В марте 1918 года в Мурманске высадились англичане, а затем французы, в апреле во Владивостоке — англичане и японцы. В августе началась высадка американских и японских войск во Владивостоке, в то же время американцы, англичане и французы заняли Архангельск. Однако курс на свержение большевиков силой в среде руководителей Антанты не обрел четких очертаний. «Франция занимала в этом вопросе более жесткую позицию, но Великобритания проявляла осторожность, подчеркивая категорическую невозможность оккупации и завоевания России. Сдержанно вели себя и Соединенные Штаты. Интервенция была скорее средством напугать большевиков и заставить их вести переговоры на условиях Антанты, чем инструментом изменения политического строя, который к тому же не заявил о себе ничем особенным, кроме безоговорочного желания удержать власть даже ценой огромных территориальных потерь и унижения…»{716}
В ноябре 1918 года на международной арене произошли радикальные изменения: Германия и ее союзники потерпели поражение и капитулировали. Результатом восстания рабочих, солдат и матросов стало отречение кайзера Вильгельма II от престола и смена власти. Несмотря на то что Баварская советская республика просуществовала недолго, германская революция воодушевила большевиков на дальнейшие действия. Весной и летом 1919 года революционные выступления прошли в Австрии, Венгрии, Германии и Словакии. «Усиленная пропаганда большевистских принципов широкой сетью охватывает весь мир, и русский центр на нее возлагает большие надежды, чем на все переговоры, которые они пытались завязать. Великолепно организованная, снабженная не только огромными денежными средствами, но и хорошо обученными интеллигентными силами, она оставляет заметные следы во всех странах. Этой пропаганде обязаны большевистское движение в Венгрии, спартаковское — в Германии, беспорядки в Турции, Италии, Болгарии, Испании, Индии, Китае, Америке и пр»., — сообщал военный агент в Чехословакии генерал-майор М.Н. Леонтьев{717}.
Несмотря на то что в ноябре 1918 года Германия потерпела поражение в Первой мировой войне и не представляла прямых угроз для безопасности деникинского режима, тем не менее она продолжала оставаться объектом изучения для белогвардейской разведки. Ее интересовало распространение в стране большевистского влияния и вероятность контактов между Германией и Советской Россией на предмет объединения усилий в борьбе против Белого движения и его союзников.
Отношение немцев к России в конце 1918 года было неоднозначным. Среди правящих кругов существовали две точки зрения. Первая основывалась на том, что в своей борьбе с западными странами Германии следует опереться на Москву. Приверженцы второй точки зрения «стояли за принципиальную враждебность к русскому якобинству», ослабленная Россия, по их мнению, не представляла интереса для Германии. Они намеревались поддерживать государства, образовавшиеся на окраинах бывшей империи, особенно Украину{718}.
Удастся ли Германии и Советской России заключить между собой союз и выступить единым фронтом в борьбе против Белого движения и Антанты? Этот вопрос волновал правящие круги в Париже и Лондоне, в Екатеринодаре и Омске. Белогвардейские спецслужбы периодически информировали свои правительства о непростых взаимоотношениях между двумя странами, об отношении правящих кругов Германии к антибольшевистским силам.
Так, по данным агентуры начальника Русской миссии в Берлине генерал-лейтенанта Н.А. Монкевица, в течение апреля—мая 1919 года в столицу Германии для переговоров тайно прибывали представители советского правительства (Л.Б. Красин, Я.Х. Петере) и торговая делегация. В Москву с особым поручением ездил секретарь главы германского правительства Ф. Шейдемана{719}.
По данным разведки, политика Германии в отношении России строилась «на чисто торгово-финансовом расчете», поскольку страна нуждалась в «русском сырье» и огромном рынке сбыта своих товаров. Представители МИД и Военного министерства оправдывали свою политику по поддержанию связи с Советской Россией, в частности, слабостью антисоветских сил, которые, по их мнению, не были способны одержать победу над большевиками.
Продолжавшиеся связи немцев с советским правительством белогвардейская разведка объясняла «непрекращающейся войной с Антантой на территории России». Германия якобы «стремилась уничтожить те буферные государства, которые создаются, дабы отделить Германию от России, и в этом вопросе идет вместе с большевиками».
Вместе с тем определенные круги Германии, докладывала разведка, вынашивали планы своими силами свергнуть большевиков и тем самым добиться наибольшего влияния на новое правительство России{720}.
В военно-политической сводке, составленной военным представительством в Париже к 21 февраля 1920 года, говорится следующее: «Несмотря на настойчивое желание Советской России завести с Германией прочное отношение, немцы не идут ни на какие-либо компромиссы, выжидая решения других держав. Малая податливость Германии объясняется тем, что Германия наилучше осведомлена о состоянии Советской России, и, во-вторых, настоящее политическое положение внутри страны, внушает пока серьезное опасение и свободное общение с Россией, дает только новый толчок к развитию большевизма»{721}.
Пожалуй, данное сообщение имело ключевое значение для понимания того, что в ближайшей перспективе союз между двумя странами невозможен, поскольку каждая из сторон преследовала свои цели, в то же время при возникновении общих интересов между ними возникали взаимовыгодные контакты. По данным разведки, во время наступления большевиков на Польшу Германия направила в Красную армию до 5000 квалифицированных рабочих, преимущественно специалистов по военной технике. Оказание помощи белогвардейские спецслужбы объясняли стремлением немцев ослабить Польшу{722}.
Если стремление ленинского правительства повлиять на политику Германии в отношении Советской России не представляло серьезных угроз для безопасности белогвардейских режимов, то попытки большевиков заключить мирные договоры с Антантой не сулили Белому движению ничего хорошего.
Как известно, в своей внешнеполитической деятельности А.И. Деникин, А.В. Колчак и другие диктаторы ставку сделали на построение союзнических взаимоотношений с Англией, Францией, а затем с США и Японией. Возглавившие Белое движение генералы, стремясь к выполнению обязательств, принятых царским правительством перед Антантой еще в годы Первой мировой войны, ожидали адекватного шага со стороны западных стран в деле восстановления в России законного порядка (с их точки зрения) и ее территориальной целостности. Содействие со стороны держав Согласия им было обещано.
В то же время политика Англии, Франции и других стран в отношении России определялась, прежде всего, их собственными геополитическими, экономическими и военно-стратегическими интересами. Интервенты оказывали существенную военно-техническую, экономическую и политическую поддержку то одним, то другим группам, претендовавшим на государственную власть в России. Впоследствии они стали склоняться к необходимости сокращения своей прямой вовлеченности в русские дела и увеличения помощи местным антибольшевистским белогвардейским и иным формированиям.
«К середине января 1919 года британские военные, разведка и дипломаты предоставили Ллойд Джорджу свою оценку ситуации в России, — пишет историк А.И. Уткин. — Британский Генеральный штаб считал, что позиции Советской России достаточно сильны, но что большевики уже осознали потерю возможностей поднять революционный мятеж в соседних странах. Британские аналитики придавали большое значение тому факту, что Москва выразила готовность участвовать в международных переговорах. Исходя из малообнадеживающего прежнего опыта, Ллойд Джордж решил не посылать новых войск в Россию. Более того, Британия обдумывала возможности стимулировать переговорный процесс между российскими антагонистами»{723}.
В ноте от 22 января 1919 года великие державы обратились к советскому правительству и белогвардейским режимам с предложением провести совещание для согласования на нем всех уступок, которые должна осуществить Советская Россия для заключения мира. (Посвященную этому конференцию планировалось созвать на Принцевых островах в Мраморном море.) Большевики выразили согласие, чего нельзя сказать о белогвардейских лидерах, которые напрочь отвергли предложение сесть за один стол переговоров с представителями ленинского правительства. Твердость позиции антибольшевистских сил была отчасти обусловлена влиянием Франции, которая оказывала им существенную помощь и в принципе делала ставку на свержение большевиков силой. На мнение французского правительства в свою очередь воздействовала в определенной степени многочисленная русская белая эмиграция в Париже. «Проект конференции был, таким образом, провален»{724}.
Одновременно активизировалось сотрудничество союзников с адмиралом А.В. Колчаком, которому была оказана материальная поддержка. В разгар сотрудничества стран Антанты с омским правительством обсуждался вопрос о возможности официального признания А.В. Колчака в качестве Верховного правителя России взамен на признание, в случае победы над большевиками, независимости Польши и Финляндии, решения вопроса с прибалтийскими, кавказскими и закаспийскими государственными образованиями при содействии Лиги наций. Адмирал уклонился от прямого ответа, согласившись подтвердить независимость Польши, признанную российским Временным правительством после февраля 1917 года, и признать правительство Финляндии в качестве правительства де-факто. Но при этом А.В. Колчак допускал только «ограниченную» независимость Финляндии. Установление границ с Польшей, окончательное урегулирование всего комплекса проблем с Финляндией, обеспечение автономии Эстонии, Латвии и Литвы адмирал предлагал оставить на усмотрение Учредительного собрания, которое в России еще предстояло созвать{725}.
Непросто складывались отношения белых правительств с Великобританией. Причиной тому во многом являлись расхождения во взглядах на «британскую политику в русском вопросе» между военным министром У. Черчиллем и премьером Д. Ллойд Джорджем. Первый стоял за оказание помощи белым режимам в борьбе с большевиками. В частности, при обсуждении военного бюджета в палате общин он дал понять, что «не мы сражались в интересах Колчака и Деникина, но что Колчак и Деникин сражались в наших интересах»{726}.
За помощью белым в поставках оружия, боеприпасов и снаряжения, скопившихся на складах в огромном количестве, стоял чисто прагматичный подход: «военный товар» было выгоднее продать, нежели тратить средства на хранение. Его-то и старался реализовать британский военный министр: «Эти посылаемые снаряды являются избытком запаса английской армии; продать этот избыток на рынке нельзя, если же хранить снаряды в Англии, то парламенту придется ассигновать деньги на постройку сараев и нанимать присмотрщиков за хранением, а потому такая посылка снарядов не может считаться убыточной для английской нации»{727}.
«Ллойд Джордж лавировал между помощью Белому движению, желанием торговать с Советским правительством и стремлением поддерживать самостоятельность мелких государств, возникших на окраинах бывшей Российской империи, — пишет биограф А.И. Деникина Д.В. Лехович. — Он открыто высказывался за раздробление России. Двойственность британской политики, расхождения во взглядах между Черчиллем и Ллойд Джорджем, с одной стороны — русофильство, с другой — русофобство, отсутствие ясно продуманной программы действий — все это приводило Деникина в полное уныние»{728}.
Таким образом, для лидеров Белого движения и без донесений разведки не являлась секретом союзническая политика «двойных стандартов». Спецслужбы лишь подтверждали то, что уже сообщалось по другим каналам. «Для уяснения истинных причин помощи противобольшевистским армиям со стороны наших союзников не надо было даже иметь дорогостоящей тайной агентуры, а лишь только систематически читать иностранные газеты», — резюмировал генерал-майор Н.С. Батюшин{729}.
Учитывая дефицит финансовых средств на агентуру, печать являлась, по всей видимости, основным источником информации для белогвардейской спецслужбы, который являлся вполне достоверным, поскольку британские правящие круги не делали тайны из своего внешнеполитического курса, руководствуясь своими национальными интересами, прежде всего экономическими. Возможно, по этой причине политическая разведка долгое время не направляла в Центр сводок, касающихся отношений стран Антанты к белогвардейским режимам и Советской России. К тому же вооруженные союзниками войска ВСЮР успешно продвигались в глубь страны, надеясь на скорое падение советской власти и взятие Москвы. С кем будут иметь дело союзники в случае поражения большевиков, и так становилось понятным. Однако поход на Москву для белогвардейцев обернулся поражением.
«Таким образом, британское правительство, видимо, стоит перед дилеммой, — сообщается в военно-политической сводке сведений от 7 декабря 1919 года, — а) пойти на уступки и вступить в торговые отношения с большевиками; б) или поддерживать русские национальные армии и продолжать прежнюю политику привлечения национальных образований на территории России в борьбе с большевиками.
Первое течение поддерживалось, с одной стороны, частью финансистов, заинтересованных в скорейшей завязке торговых отношений с Россией, с другой — Рабочей партией.
Второе течение поддерживалось, главным образом, военной партией с Черчиллем во главе и вытекает из междусоюзнических обязанностей Британии. В палате общин во время дебатов был поднят вопрос об окраинах России. Ллойд-Джордж, верный своей политике расчленения России, сочувственно отозвался о сепаратистских стремлениях некоторых наших окраин»{730}.
В других сводках аналитики пытаются объяснить военно-политическому руководству суть политики стран Антанты в отношении России. «В Англии, как и во Франции, придерживаются того мнения, что вывести страну из финансовых затруднений и восстановить нарушенное в экономической ее жизни равновесие может лишь усиленное развитие экспорта, — сообщается в сводке штаба военного представительства от 10 декабря 1919 года. — Для этого же Англия должна, во-первых, обладать обширными рынками сбыта, а, во-вторых, дешевым сырьем, которое позволило бы ей конкурировать с Германией, где промышленность лучше организована. Как рынки, так и дешевое сырье англичане могут найти только в России, но при условии лишь, что они будут там хозяевами. Распоряжаться самовластно в единой и великой России невозможно. Следовательно, Россия должна быть раздробленною и слабою. К этому и направляется вся английская политика, независимо от того, желают ли сторонники признать большевиков или не желают. Это стремление к раздроблению России проскользнуло и в одной из парламентских речей Ллойд Джорджа»{731}.
По настоятельному требованию британского премьера Верховный совет Антанты в конце декабря 1919 года снял блокаду с Советской России. Между тем член Русского политического совещания В.А. Маклаков сообщал из Парижа А.И. Деникину: «Со слов Черчилля, я могу вас заверить — о чем он обещал вам лично телеграфировать, — что они продолжают и будут продолжать посылать Вам вооружение. Они просят не смущаться тем, что блокада с России снимается. Это вообще очень сложный вопрос. Неожиданное решение принято по настоянию Ллойд Джорджа; ни с кем из нас они предварительно не посоветовались; сами кооперативы, без предуведомления, были приглашены в высший совет и вышли оттуда с решением в их пользу»{732}.
Архивные документы свидетельствуют, что разведка военного представительства снабжала А.И. Деникина, А.В. Колчака, а затем и П.Н. Врангеля вполне достоверной информацией о внешней и внутренней политике Советской России, Великобритании, Франции, Германии, Польши, Литвы, Латвии, Швеции, Эстонии и других стран фактически до конца Гражданской войны.
Приведем лишь несколько сообщений белогвардейской политической разведки, касающихся отношений ряда европейских стран к России.
Белогвардейская разведка собирала информацию о Польше. В одной из сводок, датированных сентябрем 1919 года, сообщалось о враждебном отношении к русским в Польше. Слухи о неудачах белых армий воспринимались польским обществом «с живейшей и открытой радостью». Последние известия о продвижении армий генерала А.И. Деникина «произвели в Варшаве огромное впечатление, и разговоры притихли» {733} . По всей видимости, имелся в виду успешный конный рейд Мамонтова, в результате которого белые взяли Тамбов, Воронеж, Козлов и другие населенные пункты.
Почти одновременно с войсками ВСЮР польские части вели наступление на красных в Белоруссии, заняв Минск. По данным морской разведки, поляки проводили в Белоруссии репрессивную политику в отношении местного населения {734} . Эти сведения подтверждались донесениями из других источников. «Азбука» информировала о погромах лавок, устроенных польскими солдатами при занятии белорусских городов, беспощадной и грубой полонизации [12] , вызывавшей у местного населения раздражение и недовольство {735} .
Военные успехи польских частей в Белоруссии во многом были связаны с наступлением ВСЮР на Москву. Как известно, генерал А.И. Деникин признавал независимость Польши, однако противился польским претензиям на земли восточнее Буга, считая, что они должны входить в состав России. Позиция Антанты по этому вопросу совпадала с белогвардейской, поэтому она потребовала от Ю. Пилсудского оказания военной помощи войскам А.И. Деникина, возобновив наступление в Белоруссии. Однако многомесячные переговоры в Таганроге между А.И. Деникиным и главой польской военной миссии при главнокомандующем ВСЮР генералом А.С. Карницким закончились безрезультатно.
В дальнейшем отношение поляков к России и русским не улучшилось. В начале февраля 1920 года оно носило двойственный характер: с одной стороны, их пугал лозунг белых о Великой России, а с другой — их тревожила предстоящая борьба с совдепией {736} . В прессе усилилась травля русских, проживавших в Польше, как совершенно бесполезного элемента, вредящего польской государственности {737} .
В военно-политической сводке от 7 декабря 1919 года сообщается о стремлении правящих кругов Эстонии к заключению мира с большевиками, поскольку содержание мобилизованной армии являлось для нее непосильным бременем. Только присутствие британской эскадры в водах Финского залива и материальная зависимость от союзников удерживала Эстонию от соглашения с большевиками {738} .
Генерал-майор Б.В. Геруа 9 декабря 1919 года секретной телеграммой управляющему МИД Российского правительства сообщал, что Англия не может оказать политическое давление на Эстонию с целью отвратить ее от переговоров с большевиками. «Однако здесь пока не существует опасений, что мир будет фактически заключен», — сообщается в телеграмме {739} .
В начале декабря 1919 года разведка характеризовала настроения в Латвии как пробольшевистские и антигерманские, что искусно использовалось англичанами, направлявшими латышские войска против немцев {740} .
В конце декабря того же года разведка обратила внимание на тенденцию к сближению Латвии с Советской Россией, сообщала о подписании тайного договора между двумя странами о совместных действиях в случае, если хоть одна из белых армий будет угрожать Советской России или Латвии {741} .
В это же время датская правительственная газета «Политикен» считала, «что торговые отношения с большевиками представляются для Дании весьма желательными». На основании данного сообщения разведчики сделали предположение о намерении Дании поучаствовать в закулисных советско-британских переговорах, стремлении к мирному соглашению с советским правительством {742} .
Проанализировав поступавшую из-за рубежа информацию, генерал-квартирмейстер штаба ВГК в декабре 1919 года пришел к выводу о неблагоприятном «для единой России» военно-политическом положении в Белоруссии, Прибалтике и Финляндии, выражавшемся в: а) в нежелании масс воевать вообще; б) в стремлении руководящих классов к национальной независимости; в) в тлетворном влиянии большевизма на массы; г) в политической борьбе за влияние Англии, Германии и Польши в своих собственных интересах {743} .
В феврале 1920 года разведка докладывала, что в коммерческих кругах Швейцарии «замечается живленное движение в пользу вступления в торговые сношения с Совдепией» {744} .
В мае 1920 года сообщалось о заигрывании Швеции с Советской Россией ввиду «серьезного экономического положения». Поэтому шведские промышленники являлись горячими сторонниками «немедленного возобновления торговых сношений с Советской Россией». Благодаря экономическому фактору большевистские агенты имели там возможность развивать пропаганду именно в этом направлении, стремясь тем или иным путем пробить брешь в объявленной союзниками блокаде {745} .
Политическим партиям Италии был безразличен будущий политический строй в России, им хотелось видеть нашу страну слабой, «чтобы ее можно было эксплуатировать как колонию» {746} .
Как видно из добытых разведкой сведений, у Белого движения не было верных союзников. Те страны, которые якобы его поддерживали, руководствуясь своими интересами, готовились заключить выгодные для себя соглашения с главным противником белогвардейцев — большевистским правительством.
События того времени показали, что лидеры Белого движения не смогли реализовать полученные разведкой сведения. Их бескомпромиссная позиция по восстановлению «единой и неделимой России» вступала в противоречие с планами союзников по ее расчленению, обрекавшими на неуспех работу дипломатических представителей, которые пытались отстаивать национальные интересы за рубежом. Правительства ряда стран пребывания даже не реагировали на ноты протеста дипломатов против политики большевиков {747} .
Не удалось белым защитить свои интересы и с нелегальных позиций. Им не хватило человеческих и материальных ресурсов для организации и проведения дорогостоящих разведывательно-подрывных акций за рубежом. Расчет на идейных агентов и массовую поддержку сочувствующих Белому движению оказался далеким от жизненных реалий.
Спецслужбы белогвардейских правительств и армий в Сибири собственными силами вели глубокую разведку в Советской России, Монголии, Китае, США и Японии — собирали сведения о военном потенциале, экономическом и политическом положении, изучали настроения различных групп населения.
Основные усилия разведка сконцентрировала на Советской России. Начало было положено штабом Сибирской армии. Агенты-добровольцы, завербованные из числа офицеров, под видом рабочих либо бывших советских служащих, бежавших из тюрем, направлялись в глубокий тыл противника. Сведения они добывали из различных источников: официальных распоряжений и приказов советской власти, газет, бесед с лицами, занимавшими посты в Красной армии и других учреждениях, а также путем личного наблюдения.
В конце лета — начале осени 1918 года разведка штаба Сибирской армии располагала сведениями о внутриполитическом положении в Советской России, организации Красной армии, внешней политике советского правительства. От агентуры, заслуживающей особого доверия, штаб Сибирской армии получил сведения о том, что производительность военных заводов «внутренней» России к 1 августа равнялась нулю, а запасы вооружения и снаряжения подходили к концу. В качестве причин падения производства были на званы: беспорядочная эвакуация из Петрограда (по всей видимости, высших государственных и партийных учреждений. — Авт.), отсутствие топлива и материалов, дезорганизация в работе благо даря вмешательству в управление рабочих комитетов {748} .
В связи с этим, сообщалось в другой сводке, в последнее время в Красной армии испытывается большой недостаток в боеприпасах и вооружении, особенно в войсках, действующих на актюбинском направлении. На Мотовилихинском заводе в Перми выпускаются исключительно бронепоезда и тяжелые орудия крупного калибра {749} .
В конце сентября 1918 года разведка получила сведения военного характера. Из захваченных документов ей стало известно о формировании народным комиссаром по военным делам 51 дивизии {750} . В октябре из донесения, требующего проверки, была получена информация о том, что на фронтах Красная армия имела 23—25 дивизий 4-полкового состава (каждый полк 4-батальонного состава не превышал 1300—1800 штыков), 18— 20 конных полков 6-эскадронного состава (750—800 сабель) {751} .
После формирования штаба ВГК глубокая разведка в Советской России была выведена из компетенции армейских штабов и передана в Ставку, а затем — в Главный штаб. После его реорганизации снова передана в Ставку. Генерал-майор П.Ф. Рябиков так обрисовал задачи стратегической разведки: «Особенно внимательно надлежит следить за перебросками противников с фронта на фронт, стараясь определить их возможно заблаговременные, лучше всего еще в стадии подготовки…
Экономическая разведка во время войны приобретает особо важное значение, так как, по возможности, точный учет всех экономических средств дает возможность делать выводы о том напряжении, которое может вынести наша страна…
Политическая разведка, ведомая в тесном единении с Министерством иностранных дел, должна все время способствовать тесной связи политики со стратегией — столь важной во время войны»{752}.
По существовавшим тогда правилам, вся сумма полученных данных (донесения агентуры, радиоперехваты, сведения, полученные из Военного представительства в Париже и военных агентов, сообщения перебежчиков или лиц, приехавших из Советской России и т.д.) обрабатывалась и печаталась в виде двухнедельной «Общей сводки сведений о противнике и о военно-политическом положении разных районов». Так, одна из сводок была представлена следующими разделами (касаемо стратегической разведки): 5. Советская Россия: а) настроения красных; б) беспорядки в тылу красных; в) технические средства; г) терpop; д) действия советской власти; е) общие сведения. Отпечатанная типографским способом сводка отражала происходившие в центре страны процессы.
Например, по данным на начало декабря 1918 года, в Советской России до 85% фабрик и заводов приостановило работу из-за недостатка топлива и сырья, в связи с чем ВЦИК решил ввести в этой области строгий военный режим и постановил учредить госсовет рабоче-крестьянской обороны под председательством В.И. Ленина{753}.
В выдержке из доклада агента, вернувшегося из глубокого тыла Советской России в декабре 1918 года, говорится о довольно успешной мобилизации в Красную армию, несмотря на наличие недовольства населения. В то же время обращается внимание, что возвращающиеся из Австрии и Германии военнопленные на приглашение служить реагируют неохотно, т.к. все стремятся домой, особенно сибиряки{754}.
В общей сводке сведений о противнике с 1 по 15 февраля 1919 года сообщается об открытых недавно в Москве курсах подготовки агентов «для мировой революции», часть из которых уже направлена в Европу, Америку и на Восток. Здесь же сказано о том, что настроение в Советской России мрачное и тяжелое, власть держится только на терроре, при помощи которого добываются деньги, хлеб, идет комплектование армии{755}.
Итак, подчеркнем, эти и последующие сводки свидетельствуют о верном отражении колчаковской стратегической разведкой жизненных реалий на территории противника. Однако нам важно дать оценку добытым сведениям, то есть насколько была важна и актуальна полученная информация для обеспечения безопасности государственного белогвардейского образования, и каким образом она оказалась реализована высшим военно-политическим руководством Белого движения.
Весной 1919 года для белогвардейцев первостепенное значение имела информация военного характера. К этому времени адмиралу А.В. Колчаку путем мобилизации удалось создать 400-тысячную армию, а генералу А.И. Деникину — ВСЮР численностью до 100 тыс. человек{756}. В марте колчаковская армия развернула наступление, в числе главных задач которого было соединение с Вооруженными силами на Юге России для последующего совместного похода на Москву. В тот момент важно было знать замыслы красного командования, силы и средства противника, убедиться, сможет ли Советская Россия перебросить войска с других фронтов.
6 апреля 1919 года разведка докладывала о сосредоточении красными на Восточном фронте 88 000 штыков. Также обращалось внимание командования на переход фронта к активной обороне в результате того, что были разбиты части 5-й армии{757}.
В первой половине апреля 1919 года спецслужба информировала штабы о том, что красные в ближайшее время не смогут оказать серьезного сопротивления. Свои доводы аналитики белогвардейских спецслужб основывали на следующих причинах: отсутствии у противника свободных резервов; деморализации фронта и тыла; невозможности переброски войск с других фронтов из-за окончательного развала железных дорог (отсутствия топлива); восстании крестьян в прифронтовой полосе, требующем большого количества сил для его подавления{758}.
Действительно, в тылу красной 5-й армии восстание превратилось в настоящую партизанскую войну. «Объектами покушений повстанцев являлись главным образом железнодорожные сообщения, линии телеграфа, мосты и другие важные сооружения»{759}.
В остальном же предположения глубокой разведки оказались ошибочными. Для уравновешивания соотношения сил (колчаковцы в 1, 27 раза имели преимущество в штыках и саблях) на уфимском направлении красное командование кроме местных перегруппировок усилило Восточный фронт притоком резервов из тыла и других фронтов{760}.
«…Разгромленные боями в течение апреля части 2-й и 5-й армий красных теперь частично пополнены, — сообщается в общей сводке сведений о противнике с 15 апреля по 1 мая 1919 года, — 5-я армия усилена прибывающими частями новых соединений, в случае чего красные приобрели большую устойчивость»{761}.
Эти данные получены уже фронтовой белогвардейской разведкой, которая регулярно обеспечивала командование информацией на протяжении всего периода боевых действии между Красной и колчаковской армиями в Сибири. О ней речь пойдет далее.
Анализ архивных документов свидетельствует, что глубокая агентурная разведка А.В. Колчака в Советской России работала недостаточно активно. В сводках не встречаются материалы, которые бы раскрывали планы ленинского правительства, командования Красной армии в отношении белогвардейского режима в Сибири.
О деятельности колчаковской агентуры в глубоком советском тылу мало что известно. С какими заданиями и куда направлялись агенты, какую информацию они предоставляли разведывательным органам — на эти вопросы документы белогвардейских спецслужб, хранящиеся в отечественных центральных архивах, исчерпывающих ответов не дают.
Известно, что особым отделом управления делами российского правительства через фронт посылались агенты для сбора сведений об экономическом положении Советской России, о настроениях различных слоев населения, о выявлении причин недовольства населения политикой советской власти. Кроме этого агентам поручалось создавать подпольные организации, организовывать вооруженные восстания, осуществлять диверсии на железных дорогах{762}.
В частности, Уфимское отделение особого отдела в августе—сентябре 1919 года направило в Миасс, Челябинск, Курган, Самару, Екатеринбург 34 агентов для агитации, разведки и диверсий. Подполковник Мозгалевский в августе был направлен в Московско-Брянский район для организации восстания{763}. К 1 октября руководство отделения получило информацию о проделанной работе лишь от двух резидентов{764}.
По данным историка В.И. Шишкина, за все время своего существования центральное отделение особого отдела управления делами отправило в тыл противника не более десятка агентов. По рекомендации генерала П.Ф. Рябикова в начале октября 1919 года в район Перми «для боевой работы» была направлена группа из четырех человек во главе с подполковником М.Я. Савичем, которому выдали 60 тыс. руб. Следы М.Я. Савича были обнаружены в Харбине в начале 1920-х годов, что вызывает сомнение в выполнении им задания{765}.
Приведенные примеры свидетельствуют о низкоэффективной работе разведки особого отдела управления делами. Однако на основании этих сведений объективно оценить его деятельность не представляется возможным. Были ли случаи успешной разведывательной или разведывательно-диверсионной деятельности? На этот вопрос не дает однозначного ответа скудная источниковая база — сведения о деятельности особого отдела крайне скудные. По версии историка В.И. Шишкина, сотрудники особого отдела приняли меры к уничтожению документов, когда возникла перспектива поражения армии А.В. Колчака. Подводя итог деятельности особого отдела, ученый справедливо отмечает, что из-за дефицита отпущенного историей времени и недостатка квалифицированных кадров особый отдел не смог справиться со взятыми обязательствами{766}.
Как известно из советских источников, колчаковцы установили контакты с московским антисоветским подпольем. Однако попытка сотрудника «ОК» Н.П. Крошенинникова передать миллион рублей «керенками» для «Национального центра» оказалась неудачной. По официальной версии, 27 июля 1919 года его задержали милиционеры в Вятской губернии и после допроса в местной ЧК отправили в Москву. Столичные чекисты установили, что Н.П. Крошенинников вез деньги для передачи А.Д. Алферову и Н.Н. Щепкину. Другой курьер — В.В. Мишин (Москвин) — должен был доставить из Сибири такую же сумму для московского отделения «Национального центра»{767}.
Историк А.А. Зданович пишет, что московская группа «Национального центра» получала прямые указания от адмирала А.В. Колчака через морскую разведывательную организацию «ОК», осуществлявшую связь с подпольем, т.к. армейская разведка «не имела ни подготовленных кадров, ни финансов для разворачивания своей агентурной сети». На основании сведений о подчинении политического «Национального центра» военным, почерпнутых из телеграммы И.И. Серебренникова А.В. Колчаку, А.А. Зданович сделал предположение о главенствующей роли военной организации в московском подполье. Он полагает, что особоуполномоченный ВЧК Я.С. Агранов сознательно представил главенствующей организацией «Национальный центр», «чтобы политически обличить эсеров»{768}. Эту точку зрения не разделяет А.В. Ганин, поскольку, по его мнению, этот тезис не находит подтверждения в других источниках; главенство в подполье зависело от того, «через кого шло финансирование, а оно шло как раз через политическую организацию»; «“Национальный центр” не имел отношения к эсеровской партии, а был связан с партией кадетов»{769}.
Пассивная работа колчаковских спецслужб в глубоком советском тылу объясняется в первую очередь человеческим фактором. Как уже отмечалось ранее, подавляющее большинство засылаемой агентуры задания руководства не выполняло и обратно не возвращалось.
С учетом данного обстоятельства белогвардейские спецслужбы старались использовать другие возможности, в частности, перехватывали советские радиограммы, а иновда — и данные, добытые союзниками. Однажды колчаковская разведка смогла получить оперативную сводку японского Генштаба. Японцы с разведывательными целями направили в Москву чехословаков, которым удалось даже увидеть В.И. Ленина. По их данным, между главой советского правительства и председателем Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцким натянутые отношения. Поскольку Л.Д. Троцкий «пользуется популярностью в народе, то Ленину его нелегко удалить. Ленин не пользуется германскими ссудами, Троцкий же является верным другом Германии. Троцким в Сибири посажены большевики, имеющие своим центром Омск, откуда они вербуют приверженцев, портят сообщения и наносят различного рода вред. Красноармейцы предполагают весной атаковать Пермь, для чего формируют армию в 2 млн. человек. В войсках дисциплина пала, поэтому выполнить эту задачу им не удастся»{770}.
Третий этап Гражданской войны (с марта 1919 года до весны 1920 года) являлся самым тяжелым для Белого движения. В августе 1919 года части колчаковской армии потерпели поражение и были отброшены за Урал. В сентябре генерал А.И. Деникин поставил задачу своим войскам овладеть Москвой и начал широкое наступление по всему фронту.
В сентябре 1919 года разведотдел Полевого штаба главкома Восточного фронта констатировал, что Советская Россия находится в окружении, которое заставляет противника проявлять полное напряжение и действовать по соображениям главным образом политического характера. «Внутреннее положение России остается по-прежнему неблагоприятным для совета народных комиссаров …промышленность не восстановлена, продовольственный кризис не разрешен, финансовая политика социализма накануне полного краха. Недовольство народных масс красной властью разрешается в частые восстания. Несмотря на новую тактику большевиков по отношению к населению, крестьянство в своей массе остается неизменным врагом большевизма. Занятие нашими войсками Украины и всего Юга России еще больше усложнило все вопросы внутренней жизни Совдепии. Отсутствие уже и хлеба, мобилизация железнодорожников и просто неумение наладить транспорт создали там кризис, который может нам только благоприятствовать…
Широкое наступление армии Деникина привлекло на свой фронт все подготовленные резервы большевиков. Обученных резервов противник не имеет, мобилизованные крестьяне представляют собой сырой материал, относятся к большевизму индифферентно, а потому боевой силы серьезного значения собой не представляют»{771}.
Однако колчаковская армия отступала по всей Сибири, поэтому она не смогла использовать в своих целях кризисную ситуацию, сложившуюся вокруг Советской России.
Ведя борьбу с большевиками, адмирал А.В. Колчак пытался заручиться поддержкой интервентов, чьи войска находились на территории Сибири. Однако отношения между союзниками и Верховным правителем оставались сложными. «…Колчаку реально не на кого было рассчитывать, — пишет сын генерала белой армии, историк из США С.П. Петров. — Он отдалил от себя французов и чехословаков, не доверял японцам, и, в действительности, никак не мог понять роль американского экспедиционного корпуса»{772}. Участвовавшие в Гражданской войне государства в первую очередь преследовали свои интересы в России и соперничали между собой за сферы влияния на Дальнем Востоке.
Все вышеизложенные обстоятельства нацеливали белогвардейские спецслужбы на добывание информации о политике союзников, выявлении угроз безопасности колчаковскому режиму со стороны интервентов — США и Японии.
В сводке сведений разведывательного отделения Главного штаба от 21 марта 1919 года сообщается, что недостаток в стране ископаемых и сырья, необходимых для промышленности, и стремление к приобретению прочных рынков и направляет внешнюю политику Японии к территориальным захватам в странах, богатых сырьем и со слабо развитой промышленностью (Китай, российский Дальний Восток и др.). Согласившись принять участие в борьбе с большевиками, Япония ввела войска и устремилась к захвату Сибири, интенсивно скупая крупные земельные участки, дома, копи, промышленные предприятия и открывая отделения банков для субсидирования своих предприятий. В целях беспрепятственного захвата нашего Дальнего Востока Япония стала поддерживать сепаратистские настроения казачьих атаманов{773}.
1 апреля 1919 года колчаковские разведчики докладывали: борьба с большевиками является удачным предлогом для пребывания японских войск на чужой территории, а поддержка атаманов позволяет Японии эксплуатировать сырьевые ресурсы. Одним из способов приобретения главенствующего положения Японии являлось ведение паназиатской пропаганды «Азия для азиатов» и стремление к расчленению России для создания в будущем азиатского союза под японским флагом{774}.
Как сообщала разведка штаба охранной стражи КВЖД, сославшись на китайского офицера, претворить в жизнь лозунг «Азия для азиатов» японское правительство намеревалось после войны, «когда все европейские государства ослабнут». Тогда Япония намеревалась создать из китайцев полки и завоевать весь мир. Эти сведения подтверждались и другими агентурными источниками{775}.
В апреле 1919 года в Главный штаб поступали донесения от военных агентов в Америке, Китае и Японии. По их данным были составлены доклады о политике Японии и США в отношении России{776}.
В этот период колчаковская разведка располагала данными о том, что США, ведя борьбу с Японией на Дальнем Востоке, натравливают Китай как против Японии, так и против колчаковского режима. По мнению аналитиков спецслужбы, Америка, с ее тенденциями мирового владычества, наиболее опасна для России из всех помогавших Белому движению государств. В связи с этим сотрудник разведотдела Главного штаба капитан Симонов предлагал «очень осторожно относиться к Америке», удалив «все лишнее с нашей территории», прежде всего Христианский союз молодых людей{777}. Но данный вывод вряд ли нашел поддержку у Верховного правителя, симпатизировавшего США. По всей вероятности, адмирал не был знаком с высказыванием полковника Э. Хауса — советника президента США В. Вильсона, сделанным в сентябре 1918 года: остальной мир будет жить спокойнее, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная европейская часть страны{778}.
Разведчик капитан Титов осторожно рекомендовал руководству пойти на некоторые уступки концессионного характера Японии, а также восстановить старые договоры с Китаем и Монголией{779}. Однако раздираемый внутренними междоусобицами Китай, как следует из разведывательных донесений, стесненный ранее рядом невыгодных договоров с Россией, пользуясь ее слабостью, освобождался от их исполнения. Например, Урянхайский край был занят китайскими войсками. По донесениям разведчиков, на тот момент времени Китай не представлял для колчаковского режима большой опасности. Разведка рекомендовала правительству А.В. Колчака сохранить в целости прежние договоры и использовать «недобродетельное» отношение Китая к Японии «в нашу» пользу{780}.
Если Китай и не представлял серьезной опасности, зато доставлял немало беспокойства белым властям частыми вторжениями своих вооруженных отрядов на территорию Уряханского края. Китайские набеги наряду с обострившимся конфликтами местного населения с русскими жителями и активностью большевиков делали этот регион объектом повышенного внимания со стороны разведывательного отделения штаба Иркутского военного округа{781}.
Вместе с тем донесения разведки вряд ли могли повлиять на внешнюю политику Верховного правителя. Как известно, адмирал А.В. Колчак не скрывал своей антипатии к Японии, а министр иностранных дел И.И. Сукин демонстративно проводил политику сближения с США. «Сближение с Японией могло изменить всю стратегическую ситуацию в пользу Омска, — считает исследователь Г.А. Трукан. — Вместо постоянной угрозы в тылу Колчака была бы прочная стена японских штыков… Но этот шанс не был использован Колчаком по принципиальным соображениям, считавшим Японию врагом России»{782}.
Пока колчаковские армии вели бои с частями Красной армии, США занимали выжидательную позицию. «Америка до сих пор не признала правительство Колчака потому, что не убедилась в том, будет ли он в состоянии удержаться у власти и не повернет ли он свой курс слишком вправо, — говорится в одной из разведывательных сводок. — Америка пока находится в выжидательном положении, т.к. не уверена, удастся ли Колчаку победить большевиков»{783}. В случае если адмиралу удастся переломить ситуацию на фронте в свою пользу, США обещали широкую помощь.
Неудачи колчаковцев на Восточном фронте оказали сильное влияние на дальнейшую политику интервентов в отношении «русского вопроса». Японское правительство, несмотря на настойчивое стремление «военной партии» увеличить численность войск в Сибири, также заняло выжидательную позицию. В официальных кругах стало замечаться недоверие к власти Верховного правителя{784}.
13 августа 1919 года резидент военно-статистического отделения Приамурского военного округа докладывал: японский министр иностранных дел, председатель верховного дипломатического совета заявил на недавнем заседании, что вопрос о признании Омского правительства в настоящее время в связи с успехами большевиков и непрочного положения колчаковского режима перестал быть предметом обсуждения. Политика Японии в отношении России будет изменена. Япония должна «позаботиться о том, как отнестись к большевизму, идущему на Восток»{785}.
На межсоюзническом совещании в Омске, сообщалось в сводке сведений особого отделения от 4 августа 1919 года, главным образом обсуждался вопрос: стоит ли принципиально помогать России. Его участники высказали свое полное недоверие Ставке и пришли к заключению: оказание помощи возможно только при условии гарантий со стороны колчаковского правительства в том, что союзническая помощь «не пропадет зря»{786}.
Вопрос был поставлен вполне правомерно. Дела колчаковцев в конце лета 1919 года шли все хуже и хуже. Осенью белые армии отступили за Урал и не столько воевали, сколько разлагались. Британский генерал А. Нокс сообщал из Омска: «Шансов для удачного наступления у армий Колчака практически нет. Они совершенно деморализованы постоянными отступлениями, и у них практически не осталось мужества»{787}.
Наступление Красной армии радикально повлияло на планы интервентов в отношении России. Антанте и другим интервентам стало ясно, что поддерживать белогвардейские режимы материально — значит выбрасывать деньги на ветер.
Таким образом, в деятельности спецслужб белогвардейских режимов, образовавшихся в Сибири после свержения советской власти летом 1918 года, выделяются два периода. Первый приходится на 1918 год, когда штабы армий налаживали агентурную разведку в Советской России, которая, судя по сводкам, смогла добыть сведения военного и экономического характера о противнике.
Наиболее активно колчаковская разведка работала во второй период (1919 г.): военные представительства и восстановленные военные агентуры в Европе передавали разведданные всем белогвардейским лидерам. Главный штаб Военного министерства, а затем и штаб ВГК основные усилия сосредоточил на изучении сопредельных стран и США. Разведке удалось выявить «прагматичную» сущность внешней политики Соединенных Штатов Америки и Японии в отношении России.
В 1920 году войска американских и европейских интервентов, а также Чехословацкий корпус через Владивосток убыли в свои страны, в регионе остались лишь японцы, которые, согласно подписанному летом 1920 года Гонготскому соглашению, эвакуировались из Забайкалья и закрепились на Дальнем Востоке.
После падения колчаковского режима возможности белогвардейской разведки значительно сократились. Она сконцентрировала свое внимание в основном на добывании информации о Дальневосточной Республике. Вместе с тем в поле ее зрения продолжала оставаться Япония. Так, из составленной 2 апреля 1920 года начальником разведывательного отделения Временного Приморского правительства К.А. Харнским «Ежедневной сводки разведывательного отделения штаба сухопутных и морских сил» следовало, что Япония стремилась хозяйничать на всей территории от Тихого океана до Байкала. В этой же сводке говорится о стремлении Японии распространить свою власть на Монголию и прочно закрепиться во всей Маньчжурии. В документе подчеркивается, что основным сторонником этого мнения являлся начальник японской разведки и контрразведки во Владивостоке генерал Такаянаги{788}.
В 1921 году японцы оказали поддержку Временному Приамурскому правительству, что позволило белым войскам перегруппировываться под прикрытием японских частей и вести боевые действия против НРА ДВР.
О попытке Японии укрепиться в Сибири и на Дальнем Востоке в 1921 году сообщала разведка управления генерал-квартирмейстера штаба Гродековской группы войск. Так, в одном из докладов, составленном 18 августа, говорится, что главная цель японской интервенции — создание «прочного и длительного рынка, без которого будущее Японии, как промышленной страны, весьма сомнительное»{789}.
Белогвардейская разведка «положение Японии как промышленной страны» называла критическим. Причина виделась в лишении почти всех своих рынков, «даже китайского», поэтому Сибирь, по мнению автора документа, приобретала для Японии чрезвычайно важное значение{790}. Меркуловское правительство, не имевшее поддержки среди широких слоев населения, опиралось на поддержку японцев, становясь, таким образом, проводником иностранного влияния в регионе. За оказанную помощь и поддержку Временное Приамурское правительство обещало Японии Северный Сахалин, все рыбные промыслы океанского побережья, аренду Сучанских копей, привилегии при получении концессий, приобретение товаров по фиксированным ценам{791}.
Интервенция, требовавшая значительных людских и материальных расходов, теряла сторонников внутри страны. Как сообщала разведка, в 1921 году в Японии появились три течения, отражавшие различные интересы, касающиеся войны с Россией. Первое течение, к которому принадлежала военная элита, ратовало за продолжение войны. Второе течение требовало полной эвакуации, поскольку «большевики очень сильны и популярны, а правительство Ленина вполне народное». Третье течение выступало за союз с ДВР при условии постоянного демократического буфера. По данным разведки, последнее течение приобретало все больше сторонников, а положение военных с каждым днем затруднялось{792}.
Дипломатическое давление, военные успехи НРА ДВР и партизанских отрядов, а также протесты внутри страны и огромные расходы, к которым привела интервенция, вынудили правительство 24 июня 1922 года принять решение о выводе войск из Приморья в октябре 1922 года.
На деятельность белогвардейской стратегической разведки оказали влияние ряд факторов.
Военный. Белогвардейские режимы находились в состоянии войны с Советской Россией, поэтому высшее военно-политическое руководство нуждалось в информации военно-стратегического характера. Разведорганы генерала А.И. Деникина и адмирала А.В. Колчака предоставляли сведения о планах командования РККА, перебросках воинских соединений и частей с одного фронта на другой, что по определению давало возможность белогвардейским военачальникам предпринять соответствующие меры во избежание поражений.
Политический. Гражданская война велась не только вооруженными методами, но и политическими, поэтому белогвардейские спецслужбы собирали, анализировали, обобщали и докладывали руководству информацию политического или военно-политического характера, касающуюся угроз безопасности белогвардейским государственным образованиям как со стороны Советской России, так и зарубежных стран-союзниц. Разведка также отслеживала противоборство между США и Японией за сферы влияния в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
В целом стратегическая разведка обеспечила высшее военно-политическое руководство информацией об угрозах, исходивших от Советской России, интервентов и других стран. Однако добытые сведения не были реализованы по ряду объективных и субъективных причин. К первым можно отнести активную внешнюю и внутреннюю политику ленинского правительства и стремление западных держав к расчленению России, ко вторым — субъективный подход лидеров к разрешению грандиозного политического и социального конфликта. Лидеры Белого движения из поступавшей разведывательной информации не смогли сделать важного вывода: чтобы одержать победу в Гражданской войне, нужно рассчитывать, прежде всего, на поддержку своего народа, а не на помощь из-за рубежа.
Экономический. Испытывавшие нехватку финансовых средств белогвардейские правительства были вынуждены экономить на всем, в том числе и на разведке, которой не хватало денежных средств на создание широких агентурных сетей за рубежом. По этой причине, а также из-за межведомственных противоречий, военные представительства и военные агентуры не имели возможности проводить активные мероприятия за рубежом по противодействию Советской России, а также повлиять на политику западных стран в отношении белогвардейских режимов.
2.3. РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ОПЕРАЦИЙ БЕЛЫХ АРМИЙ
Ход и исход сражений на фронтах Гражданской войны определялся целым рядом факторов: боеспособностью вооруженных сил, людскими и материальными ресурсами, наличием резервов, состоянием транспорта, моральным духом войск, отношением населения к той или иной воюющей стороне в ближайшем тылу и т.д. Вооруженная борьба велась одновременно на нескольких театрах военных действий, охватывала огромные пространства с различными географическими и природно-климатическими условиями. Из-за того что обе противоборствующие стороны располагали сравнительно небольшим количеством вооруженных сил, это не позволяло им образовывать фронты с достаточно высокими плотностями войск. Отсутствие сплошной линии фронта, наличие значительных промежутков между войсками создавали условия для проведения глубоких рейдов по тылам противника. Динамично изменявшаяся обстановка требовала постоянного и активного наблюдения за противником. «С началом войны разведывательная работа входит неотъемлемой составной частью во все действия войск; ни одно сражение, ни одна операция не может обходиться без изучения противника, и чем скорее, правильнее и полнее ориентируются о противнике начальники и войска, тем легче будут приниматься начальниками выгодные решения и тем разумнее будут они проводиться в жизнь войсками», — писал генерал-майор П.Ф. Рябиков{793}.
Специфика ведения Гражданской войны отразилась на деятельности разведывательных органов белогвардейских армий. На ее начальном этапе, когда для переброски войск широко использовались эшелоны (поэтому он получил в истории название «эшелонный»), наиболее эффективным средством разведки являлись конные разъезды, имевшие возможность за сравнительно короткое время преодолевать большие расстояния, разведывать места скопления войск противника и быстро доставлять сведения командованию. После образования фронтов, когда вооруженное противостояние перешло на иной качественный уровень, активно использовались и другие виды разведки, особенно агентурная — агенты-резиденты, агенты-ходоки.
Белогвардейские спецслужбы осуществляли сбор сведений военного (стратегического и тактического) характера на протяжении всей Гражданской войны — с момента своего образования до разгрома белых армий. Эти данные были разными по достоверности и степени значимости. Некоторые сводки являлись востребованными командованием для проведения крупных оперативно-стратегических операций, другие — лишь для локальных боев. Случалось, что разведывательные данные и вовсе игнорировались командованием при принятии решений.
Созданная на Дону Добровольческая армия с первых дней своего существования оказалась во враждебном окружении. Уже в начале января 1918 года советские войска под общим командованием В.А. Антонова-Овсеенко развернули наступление на Ростов. Под напором превосходящих сил Красной армии белые были вынуждены оставить город. Командующий Добровольческой армией генерал Л.Г. Корнилов принял решение покинуть Дон. Выступая 9 февраля 1918 года в свой 1-й Кубанский («Ледяной») поход на Екатеринодар, генералитет не имел конкретного представления о военной и политической ситуации в регионе, местонахождении частей красных. Только вступив в пределы Кубани, Л.Г. Корнилов узнал об истинном положении дел. Попытка взять Ростов (при соотношении сил 1 к 10 в пользу красных) оказалась неудачной. После смерти командующего добровольцы вернулись на Дон.
В тот период времени агентурная разведка штаба Добровольческой армии действовала с низкой эффективностью. Для ее организации не хватало денежных средств, профессионально подготовленных кадров и надежных агентов. «Лишь летом 1918 года в период 2-го Кубанского похода можно было говорить о сложившейся системе получения информации оперативного и стратегического характера», — пишет историк В.Ж. Цветков{794}.
Система получения информации разведорганами Добровольческой армии с театра военных действий, судя по архивным источникам, начала складываться осенью 1918 года. 1(13) октября 1918 года исполнявший должность генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего полковник Д.Н. Сальников определил задачи разведки в передовой полосе и на боевых участках, которые заключались в изучении расположения войск противника, устройства тыла, общих вопросов (планов красного командования; скопления красных частей; района, времени и целей операций; настроения среди войск и населения и т.д.), организации артиллерии и кавалерии{795}.
Осенью 1918 года развернулись ожесточенные бои между Донской армией и войсками Южного фронта на царицынском направлении. Стратегическое значение Царицына определялось тем, что он являлся важным узлом коммуникаций, которые связывали центральные районы Советской России с Нижним Поволжьем, Северным Кавказом и Средней Азией, по которым шло снабжение страны продовольствием, топливом и т.д. С июля 1918 года по февраль 1919 года атаман Всевеликого войска Донского П.Н. Краснов трижды пытался овладеть Царицыном.
Фронта, как в Первую мировую войну — со сплошной линией глубоких траншей, врытых в землю блиндажей, огневых точек и неприступных инженерных сооружений с колючей проволокой, — не было. Войска противоборствующих сторон размещались, как правило, в населенных пунктах, ближе к железнодорожной магистрали Ремонтная — Царицын и грунтовым дорогам. Части постоянно передвигались, бои шли преимущественно за хутора и поселки, а также и за коммуникации. Командование, как белых, так и красных, часто толком не знало, где в данный момент находился противник, какими силами он располагает. Разведка осуществлялась конными разъездами, которые охотились за «языками», от которых и получала необходимые данные. В той ситуации о налаженной работе агентурной разведки не могло быть и речи.
Однако командованию Южного фронта не удалось скрытно провести наступательную операцию, намеченную на 3 ноября 1918 года. Уже при разработке плана произошла утечка информации. Так, помощник командующего фронтом генерал Л.Л. Носович, имея точные сведения о войсках объединения, их задачах и сроках выполнения, а также коды и шифры, перебежал к противнику. Белые, зная о сроках наступления и направлениях ударов советских войск, 2 ноября нанесли ряд последовательных контрударов на смежных флангах 8-й, 9-й и 10-й армий, и фронт оказался прорванным{796}.
В штабе Южного фронта действовала подпольная группа, возглавляемая исполняющим обязанности начальника оперативно-разведывательного отдела полковником А.Н. Ковалевским, которая передавала противнику секретные сведения военного характера. В ее состав входил вышеупомянутый генерал Л.Л. Носович и другие военспецы. После образования ЧК Южного фронта военспецы были разоблачены военными чекистами и приговорены трибуналом к высшей мере наказания{797}.
Возможно, именно об А.Н. Ковалевском с теплотой вспоминает А.И. Деникин в своих мемуарах: «…я знаю лишь один случай умышленного срыва крупной операции большевиков, серьезно угрожавшей моим армиям. Это сделал человек с высоким сознанием долга и незаурядным мужеством; поплатился за это жизнью. Я не хочу сейчас называть его имя…»{798}
Недосказанность мемуариста породила в среде ученых различные гипотезы в отношении личности военспеца, сорвавшего планы командования Красной армии. Историк А.С. Кручинин, исходя из того, что словосочетание «моим армиям» должно относиться к событиям 1919 года, имел в виду бывшего генерал-лейтенанта русской армии В.И. Селивачева, являвшегося в августе—сентябре 1919 года помощником командующего Южным фронтом и одновременно командующим ударной группой войск красных. По предположению А.С. Кручинина, срыв операции красных был бы невозможен без взаимодействия штаба ВСЮР и белогвардейской агентуры в штабе противника. Значит, генерал А.И. Деникин должен был располагать достоверной информацией{799}. Однако, как следует из дневника генерал-майора А.А. фон Лампе, А.И. Деникин сам не был уверен, что В.И. Селивачев намеренно сорвал операцию красных{800}. Документы красных тоже свидетельствуют о том, что белые полной информацией о группе В.И. Селивачева (ударная группа войск, состоявшая из 8-я армии, части 13-й армии, Воронежского укрепленного района, 2-х дивизий) не обладали. Чекисты обнаружили у арестованного руководителя антибольшевистского подполья Н.Н. Щепкина предназначавшиеся для передачи белому командованию план действий группы и сведения о ее составе{801}. Автор книги о генерале В.И. Селивачеве историк А.В. Ганин не нашел «серьезных документальных подтверждений изменническим действиям Селивачева», а его внезапную смерть объясняет естественным характером. В то же время историк допускает нахождение белогвардейской агентуры в ближайшем окружении командующего ударной группой{802}. Таким образом, современной исторической наукой имя этого офицера или генерала пока не установлено. Возможно, установить неизвестную личность помогли бы документы, находящиеся в архивах ФСБ и остающиеся недоступными для вневедомственных историков. Ведь нельзя исключить, что он поплатился жизнью, будучи разоблаченным чекистами.
Современной науке известно о действиях в Царицыне тайной офицерской организации во главе с полковником Адамсом, насчитывавшей 180 человек. Она поддерживала связь с особым отделением отдела Генштаба Военного управления, которому передавала собранные разведывательные данные. К моменту занятия города войсками Кавказской армии в живых оставалось лишь 22 человека, 158 было арестовано и расстреляно большевиками. Но за свою работу на белогвардейцев полковник Адамс, «кроме пренебрежительного отношения, ничего не получил»{803}.
В период борьбы за Царицын местная ЧК разоблачила несколько офицерских и эсеровских подпольных организаций, готовивших вооруженные восстания против советской власти, однако их связь с разведывательными органами ВСЮР или Кавказской Добровольческой армией документально не подтверждается{804}.
В1919 году продолжались упорные бои на царицынском направлении. Все основные операции разворачивались на участке железной дороги Тихорецкая — Царицын, который был полуразрушен, мосты взорваны. Лишь к началу июня Кавказская армия смогла выйти к «красному Вердену». Генерал-лейтенант П.Н. Врангель стремился окружить и разгромить здесь советские войска, а затем выйти на соединение с армиями адмирала А.В. Колчака. Но с ходу город белым взять не удалось.
В период подготовки к новому штурму разведка штаба Кавказской Добровольческой армии добыла интересующие командование сведения о силах и средствах советских войск. «К 10 июня (по старому стилю. — Авт.) по данным разведки противник имел под Царицыном 16 000 штыков, 5000 сабель, 119 орудий, 6 бронепоездов, — пишет П.Н. Врангель. — На Волге стояла речная флотилия из 4-х дивизионов, катеров и понтонов и 9-ти канонерок и миноносцев. 14-го июня к Царицыну подошел переброшенный из Уфы через Саратов один из полков 2-й красной дивизии. В ближайшие дни ожидался подход остальных полков»{805}. «Придавая к удержанию Царицына значение фактора, могущего доказать жизненность Советской России, противник прилагает крайние усилия для его удержания, — сообщается в разведывательной сводке от И (24) июня 1919 года. — Им несомненно эвакуируются из Астрахани бывшие там войска (8 тыс.), и боевая флотилия перебрасывается по Волге в Царицын. Части, действовавшие в районе Царицына, получили большое пополнение (5—7 тыс.), усилены техническими средствами»{806}.
В других разведывательных донесениях сообщается об усилении 10-й армии красных за счет пополнения, прибывшего из тыловых районов и войск астраханской группы, об обнаруженных в районе Волги частях 2-й стрелковой дивизии. По данным разведки, численность 10-й армии составляла 20—25 тыс. штыков и сабель{807}. Советские источники называют приблизительно такую же цифру — 16,5 тыс. штыков и 6,5 тыс. сабель{808}.
После восстановления железнодорожного сообщения П.Н. Врангель смог усилить свою группировку бронепоездами, тяжелой артиллерией, танками, авиацией, 7-й пехотной дивизией, переброшенной из Добровольческой армии{809}. В результате двухдневного штурма, 30 июня 1919 года белым удалось взять Царицын. Однако эта победа не принесла ВСЮР полного стратегического выигрыша, поскольку к тому времени колчаковские войска уже были отброшены далеко от Волги.
Активные боевые действия велись и на других операционных направлениях.
В конце 1918 года советское правительство предприняло меры для укрепления обороны Республики. Исходя из сложившейся обстановки на фронтах и в соответствии с ресурсами страны, Совет обороны в декабре утвердил план формирования Красной армии численностью до 1,5 млн. человек{810}. Уже в январе 1919 года о нем знал штаб ВСЮР. «Армия будет доведена до 1,5 млн. человек, — сообщала неправительственная “Азбука”, — из них 200 тыс. вспомогательных войск и 300 тыс. лошадей. Все войска на фронте будут переформированы в 86 бригад трехполкового состава». В этой же сводке был представлен план зимней кампании большевиков: широкое наступление с целью захвата Украины и Донецкого каменноугольного бассейна; операции против донских частей в районе Поворино-Урюпино{811}.
Был ли знаком главнокомандующий ВСЮР с содержанием донесения организации В.В. Шульгина — сказать трудно. В своих «Очерках» А.И. Деникин пишет о том, что, ознакомившись с приказом Л.Д. Троцкого (видимо, доставленного разведкой) о сосредоточении внимания красных на Донецком бассейне, начал переброску с Северного Кавказа в войска Добровольческой (с конца января — Кавказская Добровольческая) армии для соединения с частями Донской армии{812}.
Имея сведения о стратегических планах большевиков, главнокомандующий ВСЮР после занятия его войсками Северного Кавказа принял решение сосредоточить главные усилия на ростовско-новочеркасском направлении.
В тот период времени на Северном фронте ВСЮР сосредоточилось 42—45 тыс. штыков и сабель против 130—150 тыс. красных. По мнению А.И.Деникина, «численное соотношение не играло существенной роли ввиду крайне разнообразной ценности войск. В этом отношении Кавказская Добровольческая армия, прикрывавшая Донецкий бассейн, и конные донские дивизии, действовавшие на луганском направлении, представляли тоща наиболее прочную и внушительную силу»{813}.
Мнение главнокомандующего, по всей видимости, основывалось на данных разведки, сообщавшей о слабых боевых и моральных качествах красноармейцев, отсутствии в основной их массе желания продолжать войну{814}. Верная оценка спецслужб впоследствии подтвердилась советскими источниками. Генерал А.И. Деникин цитирует телеграмму, отправленную в Москву 8 апреля членом Реввоенсовета Южного фронта Г.Я. Сокольниковым: «Замедление операций на Южном фронте объясняется разложением N-ской армии (вероятно, 13?), а также полной небоеспособностью частей Махно»{815}. Главное командование Красной армии, располагавшее сведениями своей агентурной разведки о сосредоточении деникинских армий в районе Донбасса, 13 февраля направило директиву Южному фронту переместить главные силы на донбасское направление.
16 февраля в ходе начатого наступления 8-я и 9-я армии стали разворачиваться на новочеркасское и ростовское направления.
Разведка штаба главкома ВСЮР, основываясь на данных «Правого центра», доложила командованию о том, что войскам Южного фронта поставлена задача уничтожить группу, прикрывавшую Донецкий бассейн, для чего, удерживая в центре линию Дона и Донца, нанести главный удар 8-й, 9-й и 10-й армиями на Новочеркасск— Ростов и одновременно овладеть Великокняжеской. Позже, в апреле, эти сведения подтвердила московская агентура «Азбуки»{816}.
В ходе ожесточенных боев войска Красной армии, преодолев сопротивление белых армий, в апреле подошли к Ростову и, переправившись через р. Маныч в районе Великокняжеской, устремились на Батайск и Тихорецкую. Но в мае деникинские войска перешли в контрнаступление, в ходе которого заняли Донскую область и часть Украины.
14 (27) июня 1919 года начальник разведывательного отделения штаба главкома ВСЮР докладывал, что наступление белых армий привело к еще большему разложению большевистских полков, контингент которых не хотел покидать родных мест. Другая причина разложения, как следует из доклада, — неравномерная выплата жалованья.
Интриги в высшем командном составе привели к тому, говорится в документе, что командующего Украинским фронтом В.А. Антонова-Овсеенко сместили, подчинив все части командующему Южным фронтом, распределив их между 12-й и 14-й армиями{817}.
После того как войска Украинского фронта заняли Одессу (6 апреля) и к концу месяца овладели Крымом, часть его сил было решено направить на помощь Венгерской Социалистической Республике, однако из-за осложнения обстановки и восстания в тылу 6-й Украинской стрелковой дивизии (Григорьевский мятеж) задуманное осуществить не удалось. В связи с невыполнением распоряжений главнокомандующего Вооруженными силами Республики о переброске войск на усиление Южного фронта и стремлении командования Украинского фронта к автономным действиям последний был в июне расформирован.
В этой связи представляет интерес отчет о деятельности Харьковского разведывательного центра, написанный его начальником полковником А. Двигубским. Автор документа утверждает, что ему, занимавшему в апреле—июне 1919 года должность помощника командующего Украинским фронтом, с целью отвлечения большевистских войск от белых удалось убедить В.А. Антонова-Овсеенко начать наступление на Румынию для соединения с Венгрией, а затем, после провала этой операции и неудач в Донецком бассейне, при личном докладе Л.Д. Троцкому обвинить во всем командующего фронтом, якобы желавшего «разыграть из себя Наполеона». Результатом беседы, говорится в отчете, было решение председателя Реввоенсовета Республики «убрать Антонова»{818}. Возможно, смещение командующего не обошлось без участия А. Двигубского, которое в данном случае можно классифицировать как разведывательно-подрывную деятельность в тылу противника.
Действовавшие в советских штабах белогвардейские разведчики не имели постоянной связи со своим руководством, что значительно осложняло передачу секретных сведений о силах и средствах противника, планах его командования, поэтому они в основном сосредоточили усилия на дезорганизации работы органов военного управления красных войск.
Собранная агентами-офицерами информация разными путями доставлялась командованию. Харьковский центр получал данные о Красной армии в Юго-Западном крае{819}. Подполковник Генштаба N, выполнявший задания Киевского центра, в рапорте сообщил сведения контрразведывательного характера — о направлении особым отделом агентуры в тыл ВСЮР для организации восстаний в районах Екатеринослава, Змиева, Харькова, Чугуева и Донецкого бассейна{820}.
Несмотря на некоторые успехи, в целом разведка штаба главкома ВСЮР и нижестоящих штабов работала с невысокой эффективностью. Причинами тому являлись, во-первых, параллелизм в работе разведорганов различной подчиненности, наносивший вред деятельности спецслужб, а во-вторых, низкая квалификация агентуры, являвшаяся нередко причиной провала даже при благоприятном контрразведывательном режиме в ближайшем советском тылу{821}. Поэтому ее роль в победе деникинских армий над противником весной 1919 года, по мнению автора, была весьма незначительной. Как сообщается в одной из телеграмм, датированной 19 июня (2 июля): «Фронт красных развалился из-за махновщины и григорьевщины»{822}. Как раз восстания в тылу Красной армии — протест населения большевистской продразверстке и запрету свободной торговли — позволили ВСЮР занять Дон и подготовить плацдарм для наступления на Москву.
Итак, в июне 1919 года Вооруженные силы на Юге России, заняв рубеж по фронту от Днепра до Волги, начали готовиться к дальнейшему наступлению. 20 июня (3 июля) 1919 года генерал-лейтенант А.И. Деникин отдал «Московскую директиву», имевшую конечной целью «…захват сердца России — Москвы…»{823}
Добровольческая армия должна была основными силами наступать в направлении Курск, Орел, Тула, а левым флангом выйти на Днепр и Десну. Донской армии предписывалось главными силами развивать наступление в направлениях Новый Оскол, Елен, Воронеж, Кашира, Рязань, а остальным частям — выйти на рубеж Балашов, Камышин{824}.
В.И. Ленин в своем письме «Все на борьбу с Деникиным!» от 9 июля 1919 года создавшуюся обстановку характеризовал как одну из самых критических с начала Гражданской войны и требовал «отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая наступления Красной армии на Урал и в Сибирь»{825}.
Главное командование Красной армии стало в спешном порядке укреплять Южный фронт, куда, по советским данным, в июле было направлено 59 тыс. человек пополнения, около 3,9 тыс. человек командного состава, 20 млн. патронов и 126 тыс. снарядов{826}.
Белогвардейская разведка сообщала о переброске в этом месяце против ВСЮР 75 тыс. человек, что, по словам генерала А.И. Деникина, позволило красному командованию к середине месяца довести состав своих армий до 180 тыс. человек при 700 орудиях{827}.
Советский военный деятель и историк Н.Е. Какурин приводит иные данные: 160 тыс. штыков и сабель при 611 орудиях{828}. А в таком серьезном научном труде, как «Гражданская война в СССР», со ссылкой на директивы командования фронтов Красной армии говорится, что к 21 июля в составе Южного фронта насчитывалось 183,4 штыков и сабель и 876 орудий{829}. Из вышесказанного следует: деникинская разведка в целом располагала верными сведениями о численности личного состава и вооружении противника.
Противостоящие Южному фронту Вооруженные силы на Юге России насчитывали свыше 155 тыс. штыков и сабель, 531 орудие, 1212 пулеметов, 28 бронепоездов, 25 танков и 57 самолетов. Непосредственно на линии фронта находилось свыше 104 тыс. штыков и сабель{830}.
В ответ на «Московскую директиву» главное командование Красной армии совместно с командованием Южного фронта разработали план контрудара в двух важнейших направлениях: на нижний Дон и на Харьков{831}.
Однако приказ наркома по военным делам, председателя Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкого о готовящемся на 15 августа контрнаступлении стал известен командованию белогвардейской Донской армии. 10 августа оно направило в тыл советских войск 4-й Донской конный корпус под командованием генерала К.К. Мамонтова для захвата железнодорожного узла Козлов, где находился штаб Южного фронта. Начавшееся 14 августа контрнаступление красных успеха не имело. Белые сумели перехватить инициативу и, введя в сражение резервы, нанесли поражение главным силам Южного фронта{832}.
В ходе дальнейшего наступления на Москву части 1-го армейского корпуса Добровольческой армии 20 сентября заняли Курск и продолжили наращивать свои усилия на брянском, елецком и орловском направлениях. Донская армия, усиленная 3-м Кубанским конным корпусом генерала А.Г. Шкуро, наступала на Воронеж и 6 октября захватила город, а к 10 октября отбросила соединения и части 9-й армии красных за Дон. Это поставило в тяжелое положение 8-ю армию, которая отошла к северу. Между Южным и Юго-Восточным (образован 27 сентября 1919 года в результате разделения Южного фронта. — Авт.) фронтами образовался разрыв, куда устремилась крупная кавалерийская группировка противника.
В связи с угрозой Москве ЦК РКП(б) 21 сентября принял решение укрепить Южный фронт за счет войск, снятых с петроградского участка Западного фронта и из состава 6-й отдельной армии, действовавшей на Севере.
Деникинская разведка добыла приказ по Южному фронту №331 от 30 сентября, которым предписывалось в кратчайший срок сформировать в каждой армии (8-й, 9-й, 10-й, 13-й, 14-й) по одной резервной дивизии, а в пределах Московского военного округа — 4 стрелковых дивизии. «По всем городам Совдепии идет лихорадочное формирование конных эскадронов и отрядов, часть коих предназначается свести в кавалерийские полки и более высшие соединения, часть намечается для партизанских действий в тылу ВСЮР», — говорится в разведсводке{833}.
К середине октября положение деникинских армий значительно осложнилось. В Полтавской и Харьковской губерниях вспыхнули крестьянские восстания, в Екатеринославской и Таврической губерниях действовала повстанческая армия Н.И. Махно, насчитывавшая от 50 до 80 тыс. человек. Ее отряды вели боевые действия с тыловыми частями ВСЮР, срывали мобилизации и реквизиции, разрушали железнодорожные пути и дезорганизовывали снабжение белогвардейских армий{834}. Помимо этого, заключившие перемирие с петлюровцами и поляками большевики силами 12-й армии повели наступление на белогвардейцев с запада. Надежды на то, что группа генерала A.M. Драгомирова сможет пополниться людскими ресурсами в Киевской области и прикроет левый фланг Добровольческой армии, не оправдались.
Генерал А.И. Деникин был вынужден приостановить наступление на Москву и перебросить часть своих войск под Киев и на подавление махновского выступления, о котором пойдет речь ниже. Таким образом, белогвардейский фронт на севере оказался ослабленным.
Большевики продолжали наращивать усилия против Добровольческой армии — самого боеспособного объединения ВСЮР, решив, что победа над ней сможет изменить ход Гражданской войны. Для нанесения удара по 1-му армейскому корпусу генерал-лейтенанта А.П. Кутепова в районе Брянска и Орла сосредотачивалась 14-я армия, состоявшая из латышской дивизии (10 тыс. штыков и 3 тыс. сабель), эстонской дивизии — такого же состава, 7-я, 8-я и 9-я кавалерийские дивизии, отдельные бригады и полки, а также 13-я армия. Вторая группировка красных создавалась под Воронежем (8-я армия и 1-й конный корпус С.М. Буденного) для наступления между Добровольческой и Донской армиями. Третий удар должны были нанести 10-я армия и основные силы 11-й армии в целях овладения Царицыном{835}.
Деникинские спецслужбы были достаточно хорошо осведомлены о наращивании сил противника. Так, по их данным, с мая по ноябрь 1919 года против ВСЮР (а не только Южного фронта) большевики перебросили 423 тыс. штыков и сабель и 1051 орудие: в мае — 20 тыс., в июне — 25 тыс., в июле — 75 тыс., в августе — 124 тыс., в сентябре — 129 тыс., в октябре — 70 тыс.{836}
В октябре 1919 года генерал-квартирмейстер штаба главкома ВСЮР генерал-майор Ю.Н. Плющевский-Плющик, ссылаясь на донесения агентуры, проинформировал начальника британской военной миссии о том, что с 30 сентября по 6 октября (с 12 по 19 октября) 1919 года из Витебска в Брянск пришло 80 эшелонов, переброшены 3 латышские дивизии{837}.
Несмотря на неполноту и некоторые неточности полученной оперативной информации, разведка смогла предупредить белогвардейское командование о концентрации сил красных и вероятном направлении удара их армий.
Генерал-лейтенант А.И. Деникин свидетельствовал, что группировка противника не являлась тайной для белых, но «…ввиду отсутствия у нас резервов парировать намеченные удары можно было лишь соответствующей перегруппировкой войск… Выполнение этих планов сторонами приводило к встречным боям, развернувшимся в генеральное сражение на пространстве между Десной, Доном и Азовским морем, сражение, которому суждено было решить участь всей кампании»{838}.
Что же касается резервов, как следует из вышесказанного, то они были отвлечены на так называемые «внутренние фронты» для подавления восстаний, поднятых Н.И. Махно и другими атаманами. Следует отметить, Н.Е. Какурин, так же как и А.И. Деникин, пришел к выводу, что основной причиной неудачи Добровольческой армии на главном операционном направлении явилось отсутствие свободных резервов{839}.
По оценке Н.Е. Какурина, «начиная с сентября 1919 года стратегия белого командования уже не основывается на данных действительной обстановки и строгого учета сил, а является игрой азартного игрока, надеющегося одним ударом сорвать ставку крупной игры»{840}.
Оценки красного военспеца совпадают с дневниковой записью другого генштабиста — А.А. фон Лампе, рассуждавшего 3 (16) октября 1919 года о причинах неудачи белых на фронте: «Я не сомневаюсь, что это результаты нашей авантюрной стратегии — идти как можно быстрее вперед по линии наименьшего сопротивления красных… Политика наша, а с ней и стратегия хромает — говорю это не под влиянием неудачи и огорчения — я и раньше всегда говорил, что у нас идет наступление стенкой, без всякого плана»{841}. Поскольку операции должным образом штабами не планировались, то, по всей вероятности, ими были в должной мере не востребованы разведывательные данные.
С этой точки зрения неблагоприятный исход похода ВСЮР на Москву был предрешен, и даже самые достоверные разведывательные данные о противнике не смогли бы повлиять на ход сражения, судьбоносного для Гражданской войны.
В ходе ожесточенных боев деникинская разведка по мере возможности продолжала обеспечивать командование сведениями тактического характера. Так, к началу ноября агентуре стало известно о телеграмме командующего Южным фронтом А.И. Егорова командующему 13-й армией А.И. Геккеру, предписывавшей последнему составить ударную группу для захвата Курска{842}.
28 октября (10 ноября) 1919 года разведка докладывала, что красные силами 8-й, 13-й и 14-й армий намерены нанести удар по Добровольческой армии в районе Старый Оскал—Курск, чтобы наступать на Харьков и Донецкий бассейн{843}.
Благодаря полученным сведениям белогвардейское командование сосредоточило в районе Касторная, Нижнедевицк сильную группировку: до 10 тыс. сабель, около 4 тыс. штыков, 7 бронепоездов и 4 танка{844}. На подступах к Касторной в первой половине ноября разгорелись ожесточенные бои. К середине месяца сопротивление белых было сломлено, 15 ноября красные заняли Касторную, а к концу следующего дня разгромили белогвардейские части.
В ходе Воронежско-Касторненской и Орловско-Курской операций главные силы Добровольческой и Донской армий потерпели тяжелое поражение, после которого началось общее отступление ВСЮР.
Разведка предупредила командование ВСЮР о сосредоточении красных войск на вероятных направлениях новых ударов — на Царицын, Дон и Украину. Имевшая доступ к оперативным планам Южного фронта агентура сообщала, что группировка его частей главный удар нанесет по Донецкому бассейну. Эти данные дополнялись сведениями о наращивании сил противника — переброске против ВСЮР в первой половине декабря 1919 года с Туркестанского и Польского фронтов, тыловых районов Южного фронта 42— 44 тыс. штыков, от 2 до 8 тыс. сабель, более 20 орудий{845}. Полученные разведкой сведения подтвердились дальнейшими действиями соединений и частей Красной армии.
В результате наступления Южный и Юго-Восточный (Кавказский) фронты с середины ноября 1919 по апрель 1920 года разгромили Вооруженные силы на Юге России. Оставшиеся белогвардейские части эвакуировались в Крым.
К концу 1919 года значительно осложняли положение ВСЮР повстанческие отряды, ведшие бои с частями белой армии и наносившие вред тыловым коммуникациям. По данным деникинской разведки, в октябре—ноябре 1919 года на террнггории Киевской области действовало 28 вооруженных отрядов общей численностью 12—15 тыс. человек, которые разделялись на два направления: большевистское и «самостийническое».
Причины успеха вооруженных выступлений повстанческих сил в тылу ВСЮР спецслужбы объясняли стремлением масс к легкой наживе, недоверием крестьян к аграрной политике властей, сильной петлюровской агитацией, обилием оружия в деревнях, недостатком оружия и обмундирования в белогвардейских тыловых частях, боровшихся с бандами{846}.
Из мировой практики известно, что обеспечение внешней и внутренней безопасности на своей территории находится в компетенции контрразведки и других сыскных структур, а за ее пределами — разведки. Гражданская война внесла свои коррективы. Занятые повстанцами огромные районы оказались не подконтрольными власти и поэтому затрудняли работу органов контрразведки. Для борьбы с «армиями» Н.И. Махно и других «батек» командование ВСЮР было вынуждено применять воинские части, действия которых в большей степени нуждались в разведывательном обеспечении.
Эта особенность проявлялась в белой Сибири, а в более поздний период отечественной истории — во время контртеррористических операций в Чечне в конце XX — начале XXI века.
Наибольшую угрозу белым, как отмечалось выше, представляла повстанческая армия Н.И. Махно. Для борьбы с ней А.И. Деникину, невзирая на бои с большевиками, пришлось снимать войска с фронта и направлять их против армии «батьки».
6 (19) ноября 1919 года начальник разведотдела штаба главкома ВСЮР докладывал, что Н.И. Махно под давлением белых с востока предполагал отход на правый берег Днепра, имея в виду дальнейшее движение в западном направлении, а затем решил прорываться на север, где ожидал помощи от охваченного восстаниями Полтавского района{847}.
В ходе боев группа генерала А.П. Ревишина и корпус Я.А. Сла-щова к концу ноября очистили нижнее течение Днепра от повстанцев, а в начале декабря разбили их отряды в районе Екатеринослава, после чего Н.И. Махно перешел к тактике партизанской войны.
Агентура деникинской разведки проникла в повстанческие отряды и предоставляла белогвардейским штабам сведения об их численности, вооружении и планах. Махновская контрразведка, созданная в сентябре—октябре 1919 года для «очищения тыла от враждебных белогвардейских элементов», с помощью широкой сети информаторов выявила большое количество деникинских офицеров, которых собственными приказами и распоряжениями приговорила к смерти{848}.
Однако в результате данной акции полностью ликвидировать агентурные сети деникинских спецслужб ей не удалось, о чем свидетельствуют разведывательные сводки, датированные ноябрем 1919 года.
Спецслужбы также вели разведку банд, действовавших на внутреннем фронте Киевской области. По данным на декабрь 1919 года, их общая численность составляла около 15 тыс. человек, вооруженных 15 легкими и 2 тяжелыми орудиями, гаубицей и около сотни пулеметов{849}.
Разведка сведения о повстанцах получала из донесений штабов, гражданской администрации, агентуры, а также от частных лиц, приезжавших из провинции. Работа велась в тесном взаимодействии со штабом тыла и киевским отделением отдела пропаганды. Таким образом, получаемые разведотделением сведения передавались в органы, задачей которых являлась борьба с повстанческим движением как оружием, так и агитацией.
После ознакомления с методами борьбы отрядов «зеленых» у деникинской разведки возникла идея послать агентов в район Чернигова и Бахмача для широкой организации повстанческих ячеек в тылу Красной армии{850}.
Для П.Н. Врангеля становилось очевидным, что маленькая территория Крымского полуострова не могла долго прокормить армию, а незначительные ресурсы не позволяли начать масштабные операции против Советской России. Решение этих проблем белогвардейское командование видело в захвате новых областей (Кубани и Дона), которые, по его расчетам, позволили бы пополнить вооруженные силы людскими и материальными ресурсами, а также обеспечить заграничный кредит. В то же время расширение территории требовало увеличения численности армии. Получался замкнутый круг.
Тем временем обстановка на Юге России стала складываться не в пользу белых: поляки отступали, и красное командование получило возможность снимать части с Польского фронта и направлять их против П.Н. Врангеля. Белогвардейская разведка докладывала о начале образования 2-й Конной армии, прибытии на Юго-Западный фронт новых воинских соединений и частей: 68-й и 69-й бригад 23-й стрелковой дивизии, 5-го особого латышского полка, сосредоточении южнее Александровска конной группы численностью до 2500 сабель и высадке пехоты на станции Конкриновка. В сводках также сообщалось о получении красными значительного пополнения из внутренних районов Советской России{851}.
Начальник разведывательного отдела штаба главкома ВСЮР полковник В.Д. Хартулари 27 ноября 1919 года докладывал о подтверждении агентурой сведений о состоявшемся между большевиками и поляками соглашении, на основании которого большевики снимают свои войска с Польского фронта{852}.
В сложившейся военно-стратегической и экономической ситуации единственным источником пополнения армии главнокомандующий П.Н. Врангель и его штаб видели в казачестве, которое после разгрома ВСЮР вместе с лошадьми, оружием и снаряжением разошлось по домам. «Сведения нашей разведки с Кубани и Дона были благоприятны, — пишет П.Н. Врангель. — В целом ряде станиц казаки восставали против советской власти. Население укрывало наших разведчиков и всячески помогало им». По данным спецслужб, в ближайшем советском тылу действовали «Армия возрождения России» генерала М.А. Фостикова, отряды полковников Менякова, Скакуна и другие повстанческие формирования{853}. Агентура сообщала о красном терроре на Кубани, недовольстве казачества советской властью, вспыхнувших антибольшевистских восстаниях в Майкопе, на ст. Баталпошинской, Привольной, Новопокровской и т.д. По данным разведки, сами большевики ожидали «общего взрыва»{854}. На поддержку казачества во многом рассчитывал главком, планируя проведение десантных операций против красных.
Будучи хорошо осведомленным о положении дел на Дону и Кубани, штаб Русской армии придавал важное значение разведывательно-диверсионной деятельности на территории противника. Для организации восстаний из казачьих офицеров, оставшихся в большевистском тылу для подпольной работы, была создана «Всероссийская внутренняя и зарубежная сеть разведывательного отдела главкома на юге России господина Деникина». Общее руководство организацией осуществлял начальник агентурной части разведотдела штаба главкома Русской армии полковник В.Д. Халтулари, резидентом кубанской агентурной сети являлся офицер «Азбуки» Шевченко, донской — жандармский полковник Косоногое. Белогвардейское подполье должно было путем насаждения агентов в советских учреждениях, воинских частях и станицах к концу лета 1920 года подготовить вооруженное выступление казаков, поддержанное десантом из Крыма{855}.
Украинский исследователь Ф. Зинько описывает случай высадки в Одессе 19 мая 1920 года трех человек. В ходе перестрелки с пограничным патрулем один человек (агент разведывательного отдела польского Генштаба) был убит, второй (врангелевский контрразведчик Г. Марданов) — ранен, третий (агент французской разведки) — сдался. По версии следствия, жена Морданова вербовала людей в офицерскую подпольную организацию, которая имела связь с «Азбукой»{856}.
С июля 1920 года группа разведчиков изучала возможность высадки белогвардейского десанта в окрестностях Одессы{857}.
Предположительно в конце июня или начале июля 1920 года начальник штаба ВСЮР генерал-лейтенант П.С. Махров через агента разведывательного отдела Л.М. Шиманскую обратился к своему прежнему другу — советскому военспецу Н.Н. Петину, занимавшему должность начальника штаба Юго-Западного фронта, с просьбой сообщить через нее секретные сведения о 13-й армии красных: численности, вооружении и т.д. Однако Н.Н. Петин не пожелал рисковать и сообщил о предложении о сотрудничестве командующему фронтом А.И. Егорову. Л.М. Шиманскаую арестовали чекисты, через которую они установили адреса явочных квартир врангелевской разведки в Харькове и ликвидировали подполье. Особый отдел через агента сообщил белым ложные сведения о 13-й армии в Северной Таврии, в результате чего их наступление закончилось неудачей. 8 июля Н.Н. Петин отправил свой ответ П.С. Махрову по радио, позже он был опубликован в «Известиях Всеукраинского ЦИК» от 13 июля{858}.
Предпринятые врангелевскими спецслужбами меры по организации высадки десанта были вскрыты армейскими чекистами. Еще в апреле 1920 года начальник особого отдела Кавказского фронта К.И. Ландер в беседе с В.И. Лениным сообщил о том, что сгруппировавшиеся на Дону белогвардейцы летом готовят ряд восстаний. Имея ленинское указание подавлять их «в зародыше», советские военные контрразведчики приступили к разработке подпольных организаций{859}.
Агентуре Особого отдела ВЧК Кавказского фронта удалось проникнуть в штаб Русской армии, выявить планы белогвардейского командования, раскрыть организацию и планы врангелевской разведки. По доносу бывшего морского офицера Кондратюка, ранее служившего в деникинской разведке, был арестован полковник В.Д. Халтулари. Чекисты вскрыли агентурные сети на Кубани, в Ростове, Новочеркасске. «Имея контрреволюционные организации по всей России и на Украине, которые работают в определенном направлении, Врангель подготавливает себе подходящую почву», — доносил в Центр начальник оперативной части Особого отдела Кавказского фронта Р. Хаскин 20 июля 1920 г.{860} Особый отдел 9-й Кубанской армии арестовал почти всех неприятельских разведчиков, направленных на побережье Черного моря, помимо того, изъял из пределов Кубани всех офицеров и чиновников прежнего режима{861}, «…если бы до высадки крымского десанта не было произведено упомянутое изъятие белого офицерства и чиновничества, — докладывал особоуполномоченный ВЧК и Особого отдела ВЧК Л.М. Брагинский председателю Реввоенсовета Л.Д. Троцкому, — нам было бы несравненно труднее справиться с десантом»{862}.
Согласно ранее разработанному плану, 12 августа 1920 года командование белых приступило к осуществлению десантной операции на Кубани силами 12,5-тысячного отряда под командованием генерала С.Г. Улагая, о чем было хорошо известно противнику. Штабу Русской армии не удалось организовать объединения отрядов «бело-зеленых» и скоординировать их выступления с десантом войск. Связь оказалась крайне неустойчивой даже с «армией» генерала М.А. Фостикова, казаки которой, по данным Н.Д. Карпова, «по-прежнему не жаловали добровольческую политику и саму Русскую армию…»{863}
Расчеты штаба Русской армии на помощь со стороны казачества не оправдались, что послужило одной из причин срыва десантной операции П.Н. Врангеля, целью которой, отметим еще раз, являлся захват Кубани и Северного Кавказа, а также и развертывание широкомасштабного антибольшевистского восстания на Юге России. Другие факторы неудачной попытки белых вырваться из Крыма летом 1920 года достаточно подробно изложены в исследованиях отечественных историков и воспоминаниях участников Гражданской войны. «Единственное, что дал нам десант, это значительное пополнение десантного отряда людьми и лошадьми, — писал П.Н. Врангель. — Число присоединившихся казаков исчислялось десятью тысячами. Это число не только покрывало тяжелые потери последних дней на северном фронте, но и давало значительный излишек»{864}.
Следует отметить, что деятельность спецслужб Русской армии отнюдь не сводилось лишь к обеспечению десанта. Они в полной мере осуществляли разведывательное обеспечение боевых операций, проводившихся белогвардейскими соединениями и частями.
В начале осени 1920 года генералу П.Н. Врангелю стало известно, что 1 сентября Политбюро ЦК РКП(б) потребовало от Реввоенсовета Республики разгромить Русскую армию и взять Крымский полуостров до начала зимы. Главнокомандующий предпринял ряд оперативных мер, чтобы пополнить армию за счет мобилизации, а также остатков десанта генерала С.Г. Улагая и отряда генерала Н.Э. Бредова. Принятые меры позволили увеличить общую численность войск на 13 тыс. штыков и 6 тыс. сабель. Большевики на Южный фронт в это время направили свыше 68 тыс. штыков и до 21 тыс. сабель{865}. По данным врангелевских спецслужб, к 26 октября на Южном фронте было сосредоточено 69 тыс. штыков и 34 800 сабель{866}.
Начало наступления советских войск намечалось на 28 октября. Однако разведка предупредила П.Н. Врангеля о готовящейся операции, и главнокомандующий приступил к отводу своих сил к Крымскому перешейку. Утром 28 октября 6-я армия перешла в наступление и сумела выйти к Перекопу, но взять его не смогла. Медленное продвижение 4-й, 13-й армий, 2-й Конной армии, распыление сил 1-й Конной армии позволило основной группировке белогвардейцев уйти в Крым. В начале ноября Южный фронт ценой больших потерь прорвался на Крымский полуостров и завершил разгром Русской армии{867}.
В Сибири, в Поволжье и на Урале после свержения советской власти в результате чехословацкого мятежа образовался новый театр военных действий. Советские войска (Восточный фронт) в начале августа 1918 года перешли в наступление с целью отбросить противника от Волги и выйти на рубеж Актюбинск, Тюмень.
Разведка штаба Сибирской армии докладывала о слабых силах противника, которые к тому времени еще не были сведены в крупные войсковые единицы: «Существуют штабы армий и дивизий, но состав подведомственных полков совершенно произвольный. Существует утвержденный Троцким штат пехотной дивизии 3-бригадного состава, но формирование их производится очень медленно, и они до сих пор еще нигде на фронте не появились»{868}.
Из перехваченных советских радиограмм белые знали о недостатке у красных боеприпасов и снаряжения, из-за чего их продвижение на Оренбург со стороны Актюбинска приостанавливалось{869}.
В сентябре 1918 года войска Восточного фронта получили пополнение и перешли в наступление. В сводке сведений о противнике штаба Сибирской армии за период с 8 по 15 сентября 1918 года говорится, что в течение последних двух недель были получены данные о произведенных красными преобразованиях 3-й армии, имевшей в подчинении четыре номерных дивизии 2—3-бригадного состава, формировании трех полков и т.д.{870}
В ходе наступления войска противника 10 сентября заняли Казань, 12 сентября — Симбирск, 7 октября — Самару, 7 ноября — Ижевск и подошли к Уралу. «За истекшую неделю красные в большом количестве подвезли пехоту, кавалерию и артиллерию на бузулукском направлении, доведя свои силы, действующие против Оренбурга и Уральска, до 40 тыс. штыков и сабель, 400 пулеметов и 126 орудий, — гласит общая сводка сведений о противнике штаба ВГК с 9 по 16 ноября 1918 года. — По показаниям взятого в плен офицера, красные, наступая тремя колоннами, должны взять Бирск и Уфу, одна из этих колонн будет наступать… на Бирск, вторая — на Уфу, третья — между первыми двумя»{871}. В следующей сводке белые от агентуры получили утешительные для себя сведения об отсутствии резервов у противника на уральском направлении, поскольку «все отправлено к Царицыну»{872}.
Неудачи на фронтах отчасти послужили причиной свержения Уфимской директории. Пришедший к власти в результате переворота адмирал А.В. Колчак, намереваясь добиться перелома в пользу белых войск, решил провести новые мобилизации и ускорить переформирование Екатеринбургской и Прикамской групп в Сибирскую армию, сформировать Западную армию и развернуть ее на уфимском направлении{873}.
Из-за возросшего сопротивления колчаковских войск и переброски части сил на Южный фронт наступление Восточного фронта приостановилось. В конце ноября 1918 года он насчитывал 76 тыс. штыков, 10 тыс. сабель, 376 орудий и 1717 пулеметов. Белогвардейские части, усиленные чехами, к тому времени имели свыше 100 тыс. штыков, 18 тыс. сабель, 110 орудий и 291 пулемет{874}.
Недостаток сил Восточного фронта и зима определили два основных направления активных боевых действий — екатеринбургское и уфимское.
29 ноября Екатеринбургская группа под командованием генерала Р. Гайды перешла в наступление и к 14 декабря создала угрозу захвата Перми, а 25 декабря взяла город. В результате 20-дневной операции 3-я армия красных была разгромлена.«… падение Перми было немаловажно для обеих сторон, — подчеркивает советский военный историк Н.Е. Какурин, — противник получил в свои руки важнейший узел водных и железнодорожных путей, крупный военный завод (Мотовиловский), а советская власть теряла последний крупный рабочий центр на Урале»{875}.
Однако продвигаться дальше к Вятке белогвардейцы из-за недостатка сил не могли. 6 января А.В. Колчак отдал приказ о переходе Сибирской армии к обороне и переброске части войск на уфимское направление, поскольку от разведки были получены сведения о стремлении красных занять Уфу и Оренбург{876}. Но принятые Верховным правителем меры не привели к желаемым результатам. В начале января 1919 года советские войска заняли Уфу, а 22 января числа части 1-й армии, наступавшей с запада, соединились в Оренбурге с Туркестанской армией. 24 января 4-я армия овладела Уральском. «Стратегические последствия всех этих успехов покрывали полностью неустойку под Пермью», — писал Н.Е. Какурин{877}.
15 февраля 1919 года адмирал А.В. Колчак своей директивой предусматривал в начале марта переход в наступление по всем направлениям: Сибирской армии предстояло разбить 2-ю армию и овладеть районом Сарапул, Боткинский и Ижевский заводы; Западной армии — занять район Бирск, Белебей, Стерлитамак, Уфа, выйти к реке Ик и помочь Оренбургской армии овладеть Оренбургом и Актюбинском; Оренбургская армия должна была соединиться с Уральской армией. 3 марта А.В. Колчак дополнительно указал направление главного удара — Западной армии овладеть Уфимским районом.
Командование Восточного фронта готовило наступление на Урал и Туркестан. Главный удар планировалось нанести в полосе Екатеринбург, Челябинск.
На тот момент времени противоборствующие силы располагались следующим образом. На левом фланге Уральской и Оренбургской армиям и Южной армейской группе генерала А.Г. Белова, подчиненной в оперативном отношении командующему Западной армией генералу М.В. Ханжину, противостояли 1-я, 4-я и Туркестанская армии. Против 30 тыс. штыков и сабель белых (без учета стратегического резерва) советские войска сосредоточили 37,7 тыс. штыков и сабель. Западной армии (до 40 тыс. штыков и сабель) противостояла 5-я армия — около 11 тыс. штыков и 287 сабель. Против Сибирской армии, размещавшейся на правом фланге, сосредоточились войска 2-й и 3-й советских армий общей численностью 54,8 тыс. штыков и сабель{878}.
Разведка Сибирской армии докладывала, что против нее противник сосредоточил силы численностью 54 000 штыков (вместе с резервами) и 6000 сабель. Сюда включались данные по 2-й, 3-й и 5-й армиям{879}.
Колчаковская агентурная разведка располагала сведениями о планах красного командования. В частности, она предупреждала о намерении противника 7 марта нанести удар на уфимском направлении, а 22 марта — на пермском и т.д.{880}
4 марта 1919 года колчаковские войска силами Сибирской, Западной, Уральской, Оренбургской армий и Южной армейской группы перешли в наступление. 14 марта они овладели Уфой и начали быстрое продвижение к Волге. Разведка предупреждала командование о планах противника возможно скорее овладеть южными областями и хотя бы частью Сибири для того, чтобы обеспечить население и Красную армию хлебом. На сарапульском направлении красные начали наступление с целью выхода в тыл частям Уфимского корпуса. Вместе с тем части 3-й армии оставили Вятку, из Глазова стали эвакуироваться учреждения. Казань же большевики собирались защищать до последней возможности{881}.
В ходе наступательной операции колчаковские войска начали быстрое продвижение к Волге. После упорных боев 15 апреля ими был взят город Бугуруслан. Верховный правитель 20 апреля 1919 года потребовал от своих частей отбросить армии Восточного фронта на юг и не допустить их отхода за Волгу. Разведка доносила об интенсивной эвакуации большевистских учреждений из Казани, вывозе имущества и хлеба из Самары{882}.
Колчаковская агентурная разведка делилась сведениями со штабами армий генералов Е.К. Миллера и Н.Н. Юденича Например, 18 июня 1919 года начальник разведотдела штаба ВГК сообщал о направлении первой бригады 35-й дивизии Восточного фронта под Петроград. 22 июня телеграммой сообщалось о направлении на Петроградский фронт из Симбирска 20 военных эшелонов, из Симбирска и Самары — вновь сформированных полков. Сведения отправлялись в зашифрованном виде через МИД{883}.
Наступательные операции способствовали получению разведкой различных сведений о противнике, поскольку войска захватывали большое количество документов. «…Причем они приносили громадную пользу не только в чисто военном смысле (группировка, начальники, приказы и пр.), но и в политическом, т.к. иногда попадались сводки с характеристикой населения», —пишет генерал-майор П.Ф. Рябиков{884}. Так, в апреле 1919 года в штаб Западной армии были доставлены перехваченные документы противника, из которых стало известно о планах красных до последнего удерживать узловую железнодорожную станцию Кинель, «а в район Бузулука перебросить части из-под Оренбурга и Туркестанскую армию для уцара с юга по левому флангу наступавших частей колчаковцев»{885}.
Активно использовались и другие источники. В частности, много ценной информации поступало от перебежчиков и пленных. Например, последние в начале мая сообщали о приказе Л.Д. Троцкого по 3-й армии приготовиться к наступлению, правда, конкретное время в документе не указывалось. Пленные также сообщили о намерении штаба 5-й армии развить наступление в район Чистополя. Для обеспечения продвижения с севера предполагалось перейти в наступление правофланговым частям 2-й армии, чтобы отбросить войска белых в район Елабуги. Захваченный в плен комбриг Овалов показал, что красные рискуют отдать несколько городов на остальных направлениях, лишь бы не допустить колчаковские войска к Волге. Перебежчики сообщали об отходе 30-й дивизии в направлении Казани и намерении красного командования сдать Глазов без боя{886}.
Вместе с тем следует обратить внимание, что отношение к перебежчикам среди колчаковцев носило отрицательный характер. Нередко они без всяких разбирательств расстреливали офицеров, перешедших от противника на сторону белых, чем лишали штабы ценных источников информации. По причине частых и незаслуженных расстрелов перебежчиков командованием были изданы приказы, требовавшие тщательного разбирательства причин служения офицеров русской армии у большевиков. Эти приказы хоть и сократили количество расстрелов, но отношения к перебежчикам не изменили. Так, добровольный переход к колчаковцам командира бригады 5-й армии полковника Когомина сопровождался весьма неприятным инцидентом. Как следует из воспоминаний генерал-майора П.Ф. Рябикова, во время «крайне содержательного сообщения» офицера в городском театре, в котором он «не скрывал и положительной стороны красного управления армией», его слова были восприняты крайне враждебно. Оскорбленный полковник заболел и скончался, как раз в тот день, когда получил должность начальника дивизии. По поводу негативного отношения к перебежчикам была разослана телеграмма с предложением выработать общие правила обращения с такими лицами, имевшие целью не отпугивать переходивших, а, наоборот, поощрять их к оставлению {фасной армии. Однако данная мера уже не помогла ввиду резкого ухудшения обстановки на фронте{887}.
Колчаковцы весьма активно вели радиоразведку, особенно Западная и Уральская армии. Располагая шифром, добытым агентом разведотдела Ставки в Советской России, белогвардейцы могли читать большевистские телеграммы и тем самым контролировать планировавшиеся операции на Восточном и Туркестанском фронтах, следить за связью командования этих фронтов с Москвой. Весной 1919 года адмирал А.В. Колчак писал русскому посланнику в Греции: «Единственным источником информации нам служат перехваченные большевистские радио»{888}. Верховный правитель несколько преувеличивал роль и возможности радиоразведки. Более реалистичную оценку ей дал генерал-майор П.Ф. Рябиков, отметив, что перехваты советского радио «очень много помогли делу разведки»{889}.
Большое значение руководители колчаковских спецслужб придавали агентурной разведке, перед которой стояли как чисто разведывательные задачи (добыча сведений о противнике), так и диверсионные — организация восстаний, взрывы мостов, железнодорожных путей и т.д.{890}
В прифронтовую полосу с конкретными заданиями направлялись агенты-ходоки. Самыми засекреченными и важными агентами колчаковцев были офицеры в чинах от прапорщика до подполковника. Им доверялись наиболее ответственные задания в глубоком тылу красных, где они действовали под видом перебежчиков, рабочих, бежавших из тюрем противников режима и т.д. Для успешной их легализации в тылу противника в особой типографии при разведывательном отделе Ставки изготовлялись поддельные документы высокого качества{891}. По мнению историка Н.В. Грекова, «большинство агентов не имели навыков конспиративной работы. Их подготовка ограничивалась поверхностными инструкциями»{892}.
Особо ценными считались резиденты, проживавшие в конкретных пунктах. Добровольными помощниками белогвардейских спецслужб, как правило, становились военспецы, служившие у большевиков, которые не только собирали сведения, но и проводили подрывные акции, направленные на снижение боеготовности соединений и частей РККА. Так, на колчаковскую разведку работал начальник автослужбы штаба 3-й армии бывший царский полковник Каргальский и некоторые его подчиненные.
Начальник отдела военных сообщений армии Стогов при эвакуации Перми оставил белым 20 железнодорожных составов с боеприпасами и обмундированием{893}.
Служивший в Оренбурге прапорщик И.А. Жулев собрал сведения о положении и численности частей Красной армии в гарнизоне{894}.
Белогвардейскому разведчику Буренину удалось получить назначение на должность начальника разведывательного отдела штаба 4-й армии Восточного фронта. В августе 1918 года он вместе с сообщниками разработал план, в соответствии с которым казаки, знавшие пароль противника, должны были пробраться к красным штабам и разгромить их. Однако Буренина арестовали, и заговор потерпел неудачу{895}. Агент разведки штаба Иркутского военного округа Ганзен также был захвачен в плен красными в д. Кучерцево и после зверских мучений расстрелян{896}.
Самой массовой являлась «агентура переднего края», состоявшая в основном из унтер-офицеров и гражданских лиц, в том числе из женщин и подростков обоего пола. Под видом мирных жителей они проникали в расположение передовых частей противника и добывали необходимые сведения о численном составе и вооружении. Весьма красочно представил и охарактеризовал колчаковских агентов современный автор С. Слугин: «Одним из лучших “агентов переднего края” считался уроженец Новониколаевска (ныне — Новосибирск) младший унтер-офицер Тимофей Тарагнов. Служил в колчаковской разведке и перебежчик-красноармеец Сальников, который прекрасно ориентировался в обстановке и доставлял ценную информацию. За усердие отмечался агент по кличке Строгий. За этим псевдонимом скрывался бывший шкальный учитель Модест Лукин, руководивший агентурной сетью белогвардейцев в прифронтовой полосе. Женщины-агентки Прямая и Патриотка занимались распространением антибольшевистских листовок в частях Красной армии. Под руководством Степана Понькина действовала подпольная террористическая организация. Следует отметить, что Понькин, как и Модест Лукин, в свое время трудился учителем в гимназии. Диверсантами на железной дороге командовал агент Чайка — Виталий Кузнецов, работавший до Гражданской войны землемером.
Между прочим, каких только кличек не давали офицеры колчаковской разведки своим агентам: Шустрый, Тамерлан, Чеченец, Служба, Страхов-13, Шар, Шапка-Невидимка, Дама, Грозный-9, Кочубей-14, Калитка, Русаков-51, Изольда, Окунь, Воробей, Пушкин, Дятел, Григорий Распутин. Самое интересное, что не всегда женщины-агентки имели кличку женского рода.
И еще один любопытный момент. Агентом наиболее преклонного возраста у колчаковских разведчиков был человек по кличке Тишайший — 74-летний инвалид Русско-турецкой войны 1877— 1878 годов. Он служил в одном из тыловых подразделений Красной армии»{897}.
Материалов о работе колчаковской агентуры в штабах советских войск и в прифронтовой полосе крайне мало. Белогвардейцы, по всей видимости, эти данные при отступлении либо уничтожили, либо увезли с собой в эмиграцию с целью их дальнейшего использования. В некоторых разведывательных сводках указывался обезличенный источник информации — «по агентурным данным». Не имея достаточного количества фактов для объективной оценки работы агентурной разведки адмирала А.В. Колчака, обратимся к мнению противоборствующей стороны. Так, СибЧК и командование красных деятельность колчаковской разведки оценили выше собственной агентуры{898}.
В то же время следует отметить, что колчаковская спецслужба допускала промахи и просчеты, {фасные контрразведчики смогли перевербовать ее агентов и затеять оперативную игру с целью дезинформации белогвардейского командования.
Началу этой операции способствовало появление в особом отделе 5-й армии видных эсеров Кондакова и Семенова. На допросе они заявили, что состоят в сибирской подпольной организации, добивающейся свержения интервентов и Верховного правителя. По заданию руководства партии они внедрились в колчаковскую разведку и включились в совместную с большевиками борьбу.
После тщательной проверки красные предоставили Кондакову возможность встретиться с резидентом белогвардейцев Григорьевым, который дал ему задание вернуться с отчетом в разведотдел Западной армии, возглавляемый полковником М.М. Шоховым. Последний по неизвестным причинам не стал негласным путем тщательно проверять полученные от агента сведения, а сразу доверил ему группу диверсантов для переброски в тыл красных. Естественно, все они работали под наблюдением советского особого отдела. Позже их под различными предлогами подвергали «изъятию». Всего было обезврежено более 130 диверсантов.
Параллельно Кондаков, продолжая контакты с Григорьевым, снабжал его разведывательными донесениями, содержавшими дезинформацию. По признанию арестованного в Красноярске полковника М.М. Шохова, при борьбе за Златоуст командование Западной армии не допускало мысли о том, что их дезинформирует красноармейская разведка. О том, что чекисты в течение нескольких месяцев вели с ним игру, начальник разведки узнал лишь после ареста.
Вот что показал он на допросе: «Была налажена, как мне казалось, надежная работа. Вся работа велась через Кондакова. От него вначале пришел ко мне Перепелкин, его информация перекрывалась нашими данными, затем ко мне в разведотдел нелегально поступали разведсводки через переходивших линию фронта моих агентов Смирнова (“Богданов”), Кутасова и многих других… Все поступавшее к нам после перепроверки докладывалось командованию… За это я им щедро платил… Выдавал по 50 тысяч рублей и с новыми заданиями направлял в расположение ваших частей… Посылалась мною одна женщина с заданием поступить в штаб 5-й армии, помнится, что такие же задания имели землемер Пименов, еще один учитель, кажется, по фамилии Иванов… Потом в зафронтовую полосу посылал еще двух поляков, четырех женщин, одного артиллериста…» Полковник признал, что такое могло случиться только от неопытности его подчиненных, и заявил, что «никто из нас не был как следует знаком с искусством разведки, все мы были направлены в нее со штабной работы»{899}.
К лету 1919 года обстановка на фронтах существенно изменилась. После написанных 12 апреля 1919 года В.И. Лениным «Тезисов ЦК РКП(б) в связи с положением Восточного фронта», в которых выдвигалось требование направить все усилия на разгром войск А.В. Колчака, войска Южной группы красных перешли в контрнаступление на уфимском направлении. В мае основные силы 5-й и Туркестанской армий нанесли поражение Западной армии и заняли город Бугуруслан. В результате контрнаступления Восточного фронта главная группировка колчаковских войск была разбита. Остатки Западной армии отступали на восток в надежде занять оборону на хребте Кара-Тау и уфимском плато, прикрыв направление Златоуст, Челябинск. Сибирская армия стремилась занять оборону по западным высотам Среднего Урала и реке Кама.
В сложившейся ситуации командование Восточного фронта намеревалось ударами 2-й и 3-й армий в общем направлении на Екатеринбург, Красноуфимск разгромить сохранившую боеспособность Сибирскую армию, а войсками 5-й армии наступать на Златоуст и завершить разгром Западной армии. На правом крыле фронта намечалось овладеть районами Оренбурга и Уральска. Однако председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий и главком И.И. Вацетис полагали прекратить наступление на востоке, перейти к обороне на рубеже рек Белая и Кама, а высвободившиеся силы направить на Южный и Западный фронты. Только вмешательство Пленума ЦК РКП(б), состоявшегося 15 июня, помогло преодолеть разногласия. Было принято решение развивать наступление на Восточном фронте при одновременной переброске с него частей на другие фронты{900}.
О возникших противоречиях и планах большевиков колчаковское командование, по всей видимости, не знало. Штаб военного представителя в Париже передал Ставке ВГК сведения, что противник сосредотачивает резервы на участке Самара, Казань, перебросил из района Петрограда 3-ю бригаду 2-й дивизии, Петроградскую кавалерийскую дивизию, латышские части, а с Украины — 2-ю и 4-ю пехотные дивизии. Вместе с тем белогвардейские аналитики высказали предположение, что контрнаступление Восточного фронта будет приостановлено из-за угрозы Петрограду{901}.
Нельзя однозначно сказать, как были восприняты вышеуказанные разведданные колчаковским командованием. Однако доподлинно известно, что после оставления Перми и Кунгура некоторые высшие должностные лица, в частности, военный министр А.П. Будберг, рекомендовали Верховному правителю перевезти правительство в Иркутск, а войска отвести за Ишим и временно перейти к обороне. Начальник штаба ВГК Д.А. Лебедев, напротив, предложил начать наступление под Челябинском. Его план состоял в том, чтобы заманить 5-ю армию в город. Адмирал А.В. Колчак согласился со вторым вариантом. Тяжелые бои с большевиками, которые продолжались неделю, обернулись разгромом уставших колчаковских частей свежими и хорошо организованными советскими войсками. В итоге Челябинской операции план контрнаступления белых был сорван, после занятия города красным открылась дорога в Сибирь.
Исследователи Гражданской войны в Сибири и участники тех событий дают разные оценки планам белогвардейских генералов. В большинстве своем они обвиняют начальника штаба ВГК, который в силу своей оперативно-тактической неподготовленности недооценил противника. Историк Е.В. Волков придерживается иного мнения. Он пишет, что с точки зрения военной теории операция была подготовлена безупречно, но проблема неудачи заключалась в том, что штабные генералы не знали реальной обстановки в своих войсках (недостаточную подготовку прибывшего из Сибири пополнения) и не учли ряд важных обстоятельств — сил Красной армии, отношение челябинских рабочих к белым и пр.{902}
Обеспечила ли колчаковская разведка командование достоверными сведениями о противнике — однозначно сказать трудно. Но даже наличие объективных данных о противнике еще не является гарантией грамотного планирования и успешного проведения операций. Как использовали данные своей разведки колчаковские генералы и штабы, не дают ответа ни исследования, ни архивные документы, ни мемуары участников событий.
После поражения под Челябинском адмирал А.В. Колчак сменил высшее военное руководство. Генерал Д.А. Лебедев был отстранен от должности. Его пост занял генерал М.К. Дитерикс, который одновременно являлся военным министром и командующим Восточным фронтом. В сентябре 1919 года Ставку реорганизовали в отдельный штаб при Верховном правителе. Тем самым удалось сократить лишние бюрократические надстройки и централизовать управление армиями.
После проведенных реорганизаций белогвардейское командование предприняло попытку контрнаступления, главной целью которого являлось оказание помощи наступавшему на Москву А.И. Деникину. В августе — сентябре 1919 года колчаковские части отбросили красных за р. Тобол и заняли город Тобольск. Но последнее наступление А.В. Колчака постепенно приостанавливалось. В октябре начались напряженные бои между реками Ишимом и Тоболом, которые продолжались целый месяц.
1 октября разведотдел штаба Восточного фронта докладывал, что против белых армий противник сосредоточил 36 650 штыков, 5300 сабель, 326 пулеметов и 114 орудий. Разведчики не исключали возможности прибытия 20-й и 24-й дивизий общей численностью, по установленным данным, 9750 штыков и 1600 сабель, 190 пулеметов и 30 орудий{903}.
Отступление колчаковцев от Омска до Байкала, сопровождавшееся ударами постоянно атакующего противника, было стремительным. По всей вероятности, разведка в это время не велась, т.к. в тех условиях планов ведения войны белогвардейское командование уже не обсуждало, а было озабочено одним вопросом — в каком направлении отступать, чтобы избежать липших потерь. Поэтому с большой долей вероятности можно предположить, что обеспечение контрнаступления белых в районе р. Тобол являлось последним эпизодом в деятельности колчаковской разведки.
Перед отступлением из района Омск-Ишим разведка оставила 5—8 агентов{904}.
Представляется правомерным обратить внимание на еще одно направление деятельности белогвардейской спецслужбы — разведку в собственном тылу. Хорошо известно, что в Сибири широкое распространение получило партизанское движение. Очень четкую характеристику его причин, на наш взгляд, дал томский профессор А. Левинсон: «Что подняло их (крестьян. — Авт.) с пиками в руках против режима, утвердившего их собственные права? Отчасти бесчинства атаманов, поборы, побои, беспорядок и хищничество, чинимые самовольно местной военной властью. Но лишь отчасти. Порядок колчаковской администрации, ее слабость в центре и бессилие на огромной периферии повредили ей меньше, чем ее добродетели, заключенное в ней организующее начало. Мятежная вольница тайги восстала против порядка, против порядка как такового»{905}.
Весной и летом 1919 года обширная территория от Урала до Забайкалья оказалась покрыта густой сетью партизанских отрядов, которые в основном концентрировались вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали. Особо крупных масштабов партизанское движение достигло в Алтайской, Енисейской и Иркутской губерниях. По подсчетам исследователей, к концу 1919 года в Сибири насчитывалось около 140 тыс. партизан{906}. Для борьбы с ними А.В. Колчак, так же как и А.И. Деникин, был вынужден направлять воинские части. Поэтому для выявления мест дислокации, получения данных о перемещениях, численности и вооружении отрядов привлекались разведывательные органы штабов военных округов. С помощью агентуры, а также конных разъездов, проводивших опросы местного населения, колчаковцы постоянно держали под наблюдением партизанские отряды. Данные по ним регулярно предоставлялись высшему военно-политическому руководству наравне со сводками с фронтов, что говорит о серьезном значении, которое придавали белогвардейские генералы борьбе с восставшими. Разведку красных партизан также вели чехи и румыны и обменивались данными со штабами военных округов.
Несмотря на то что колчаковцы располагали полными сведениями о партизанских отрядах, войсковые операции, сопровождавшиеся жестокостью по отношению к восставшим и местному населению, приводили к прямо противоположным результатам — к увеличению числа противников Белого движения. По этой причине главком Восточного фронта генерал М.К. Дитерикс потребовал не применять жестких мер к населению, в частности, отказаться от сожжения деревень{907}.
Начальник штаба Иркутского военного округа приказал начальнику 14-й Сибирской стрелковой дивизии уничтожать лишь отряды, пленных передавать уездной милиции, а к населению, поддерживавшему белогвардейский отряд, проявлять полную доброжелательность, расплачиваться с ним наличными, но в то же время потребовать от него выдачи оружия и партизанских главарей{908}.
Однако принимаемые белогвардейцами меры были неполными и запоздалыми, поэтому не могли привести к позитивным результатам.
В целом же партизанское и повстанческое движение в Сибири оказало большую помощь Красной армии в разгроме белогвардейцев.
Фронтовая разведка регулярно обеспечивала белогвардейское командование сведениями о силах и средствах противника на Сибирском театре военных действий. Наиболее результативной ее работа была при ведении наступательных операций, когда агентурные данные дополнялись другими источниками — показаниями перебежчиков и пленных, захваченными документами противника.
В то же время роль белогвардейской разведки в вооруженной борьбе колчаковских армий с войсками противника была незначительной. Ведь исход Гражданской войны в Сибири, по большому счету, определяли не полководческие таланты генералов и офицеров, а поддержка населения той или иной воюющей стороны. Просчеты правительства во внутренней политике оказали пагубное влияние на боеспособность вооруженных сил, которые в итоге не смогли противостоять натиску частей Красной армии.
После разгрома колчаковских войск в феврале 1920 года были образованы Войска Российской Восточной окраины, 27 апреля переименованные в Дальневосточную армию (ДВА), имевшей в своем составе три корпуса. Летом—осенью она вела бои в Забайкалье с Народно-революционной армией Дальневосточной Республики (НРАДВР).
Как свидетельствуют архивные документы, белогвардейская спецслужба внимательно следила за всеми передвижениями войск противника, используя агентурную, войсковую, реже — воздушную разведку. Так, к 1 октября 1920 года ей удалось предоставить командованию ДВА сведения о штабе НРА ДВР, ее организации и тыле.
К этому времени Военный совет Амурского фронта разработал план наступательной операции, предусматривавший нанесение главного удара в полосе Забайкальской железной дороги через ст. Карымская на Читу. Располагая достаточным объемом необходимых сведений, разведка предупредила штаб ДВА, что части Забайкальской кавалерийской дивизии (начдив Я.Н. Коротаев) «будут наступать в направлении Карымское с целью перерезать железную дорогу»{909}.
19 октября войска Амурского фронта перешли в наступление и 22 числа заняли Читу. Во второй половине ноября разгромленные части Дальневосточной армии отступили в Маньчжурто.
После передислокации остатков ДВА в апреле 1921 года в Приморье группировка войск, дислоцировавшаяся в Гродеково, подчинялась Г.М. Семенову («семеновцы»), а остальные — штабу армии («каппелевцы»). Между этими группировками велась скрытая борьба, поэтому силы их разведывательных органов были направлены на выявление агентуры соперничавшей стороны в своих войсках. В частности, в июне в разведсводке сообщалось о проведении в расположении отдельного добровольческого отряда имени генерала Корнилова агитации с целью перехода в «каппелевские» части{910}.
Разведка Гродековской группировки летом 1921 года занималась не только сбором сведений о частях НРА и партизанских отрядов, но и выявляла большевистских агентов и агитаторов в своих частях, а также подпольные организации, т.е. выполняла контрразведывательные функции. Так, в одной из разведсводок сообщалось, что на партийном собрании в Никольск-Уссурийске обсуждался вопрос о присылке в Гродеково взрывных устройств и о намерении большевиков через железнодорожников портить пути сообщения и мосты{911}.
Разведывательным отделением угенквара штаба Гродековской группы войск 6 июня были предоставлены схемы расположения повстанческих и советских войск на территории Советской России и ДВР{912}.
Чтобы обезопасить свой тыл, в ноябре 1921 года белогвардейцы нанесли ряд ударов по партизанским отрядам. 30 ноября Белоповстанческая армия перешла в наступление, разгромила партизан и вела бои с регулярными частями НРА. Разведка сообщила о прекращении с 5 декабря пассажирского движения на ст. Хабаровск. С 6 декабря началась переброска в город частей 3-й армии: 5250 штыков, 900 сабель, 32 орудия{913}. Но, несмотря на полученные подкрепления, части красных были разбиты. 22 декабря армия М.К. Дитерикса заняла город Хабаровск и вытеснила противника за Амур.
5 февраля 1922 года части под командованием В.К. Блюхера перешли в наступление. НРА в боях под Волочаевкой нанесла поражение белым, а к осени вытеснила их из Приморья. Однако отсутствие источников не позволяет нам говорить о деятельности разведки в ходе проведения Волочаевской и Приморской операций.
На деятельность белогвардейской разведки на Северо-Западе России немаловажное влияние оказала близость Петрограда к линии фронта. Ее аппарат через собственную агентуру, а также при помощи находившихся в городе антисоветских организаций собирал сведения военного, политического и экономического характера.
После переформирования на территории Эстонии в начале 1919 года квартирмейстерская часть штаба Северного корпуса во главе с ротмистром В.Г. фон Розенбергом, собрав необходимые сведения о положении недовольных советской властью рыбаков на Талабских островах, разработала и успешно осуществила план десанта на острова во главе с поручиком (позднее генерал-майором) Б.С. Пермикиным{914}.
Весной 1919 года командование корпуса, готовясь к наступательной операции, по данным советского военного историка Н.Е. Какурина, вело активную тайную разведку, засылая в глубокий тыл противника переодетых в красноармейскую форму агентов с целью детального изучения расположения артиллерии и штабов{915}.
В районе Торошино чекисты задержали белогвардейского агента, следовавшего из Петрограда в Псков, и обнаружили у него данные о состоянии железнодорожных путей на Новгород и Петроград, а также рекомендации по проведению восстания в вышеназванном населенном пункте{916}.
Информационное бюро, возглавляемое бывшим начальником отряда трайлеров Балтийского флота Четвертухиным, было хорошо осведомлено о положении в Петрограде: «Питание и боевое снабжение Красной армии все ухудшается: запасы боеприпасов истощены, а пополнения ничтожны, лучшие заводы Петроградского округа выдают не более нескольких десятков снарядов в день… топлива и материалов нет, оборудование заводов в отчаянном состоянии. Орудий, пулеметов и винтовок на складах Петроградского округа почти нет»{917}.
Измена командиров частей на фронте, восстание на Псковско-Полоцкой железнодорожной линии, взрывы железнодорожных путей встревожили советское руководство. 27 мая В.И. Ленин в телеграмме И.В. Сталину, посланному в Петроград в качестве уполномоченного ЦК РКП(б), указывал: «Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличность в нашем тылу, а может быть и на самом фронте, организованного предательства…» В конце телеграммы В.И. Ленин требовал «принять экстренные меры дня раскрытия заговоров»{918}.
31 мая 1919 года за подписью В.И. Ленина и Ф.Э. Дзержинского вышло обращение «Берегитесь шпионов», в котором, в частности, говорилось, что в прифронтовой полосе и в каждом городе «у белых есть широкая организация шпионажа, предательство, взрывы мостов, устройство восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций»{919}.
Опасность для советской власти со стороны подпольных организаций существовала, но белогвардейская разведка к ним имела опосредованное отношение. Нелегальные антисоветские группы, объединявшие различные политические круги и офицеров прежней армии, по своей инициативе пытались установить связь как с белогвардейцами, так и с представителями иностранных миссий. В частности, Петроградское отделение «Национального центра» направлялось и финансировалось английской разведкой. Видную роль в этом деле, как известно, сыграл агент Интеллидженс сервис П. Дюкс. Члены этой организации под видом специалистов устраивались на ответственные посты в различные военные учреждения, благодаря чему располагали самыми подробными сведениями о планах советского командования и состоянии обороны города{920}.
Внимательное изучение различных источников подводит к выводу, что проводимые антисоветскими группами акции не координировались белогвардейской разведкой. По большому счету в период наступления корпуса выполнять эту функцию было некому, отчасти потому, что начальник полевого штаба полковник В.В. Зейдлиц являлся лицом некомпетентным, должность генерал-квартирмейстера, в чьи обязанности входило руководство разведкой и контрразведкой, оставалась вакантной.
Так, для белых явился полной неожиданностью переход к ним 29 мая 1919 года Семеновского полка, а также батареи красных курсантов к Островскому полку и другие подобные случаи{921}. Еще одним примером подобного плана является восстание на фортах Кронштадта, о котором командование белых также не было заранее информировано.
Северный корпус перешел в мае 1919 года в наступление, судя по воспоминаниям генерал-майора А.П. Родзянко, «отнюдь не задаваясь занять Петроград, а лишь желая расширить плацдарм для будущих формирований»{922}. Генерал отдавал себе отчет в том, что силами 5,5-тысячного вооруженного формирования, даже заняв город, долго удерживать его не удастся. Однако заговорщики, увидев части белых в районе фортов «Красная горка» и «Серая лошадь», не соблюдая элементарных правил конспирации, 11 июня направили для связи с ними двух представителей, которые сообщили первому попавшемуся — командиру финского отряда — совершенно секретные сведения о готовящемся восстании. Неприязненно относившиеся к белогвардейцам ингерманландцы скрыли этот факт от командования корпусом, но поставили в известность командующего английской эскадрой. Руководитель мятежа на фортах поручик Н. Неклюдов сообщил об этом англичанам по радио и попросил поддержки. Однако, как он позже напишет: «Она не пришла никогда»{923}.
О переходе «Красной горки» на сторону белых А.П. Родзянко узнал только спустя два дня после случившегося и уже ничем не мог помочь восставшему форту. «Когда выяснилось, что английский флот не оказывает нам никакой поддержки и даже не хочет поддерживать с нами связи, то всякая надежда на движение на Петроград отпала. После обратного занятия большевиками “Красной горки”… нельзя было более и думать вновь переходить в наступление на этом фронте», — констатировал генерал{924}.
В ночь на 16 июня 1919 года красные подавили восстание на фортах, а еще раньше — с 12 по 14 июня — чекисты провели широкомасштабную операцию в городе. 18 июня 1919 года И.В. Сталин докладывал из Петрограда по прямому проводу В.И. Ленину в Москву: «В районе Кронштадта открыт крупный заговор… Цель заговора взять в свои руки крепость, подчинить флот, открыть огонь в тыл нашим войскам и прочистить Родзянко путь в Питер»{925}. В этот же день газета «Известия ВЦИК» сообщила о ликвидации военной организации в Петрограде: «Ряд документов (писем и донесений белогвардейских агентов, шпионских сводок о состоянии наших военных сил, прокламаций и приказов, шифрованных сообщений, планов деятельности и т.д.) попал в руки ВЧК»{926}. «Петроградская правда» писала о найденных 6625 винтовках, 141 895 патронах, 644 револьверах, нескольких пулеметах и другом оружии{927}. Советские органы контрразведки нанесли по подполью сильный удар, хотя полностью его и не ликвидировали.
Вскоре чекистам стал известен псевдоним одного из руководителей Петроградского отделения «Национального центра» В.И. Штейнингера. При обыске в его квартире обнаружили письмо от начальника разведки Северо-Западной армии Г.И. Новицкого{928}.
Спасение красного Петрограда вряд ли можно отнести к заслугам чекистов. Приди мятежникам на помощь английский адмирал В. Коуэн, события на этом участке фронта развивались бы иначе. «Если бы английский флот своевременно оказал бы нам поддержку, то и Кронштадт перешел бы на нашу сторону, — считает генерал А.П. Родзянко. —После обстрела с Красной Горки три форта Кронштадта выкинули белые флаги, с частью флота велись переговоры, и если бы английская эскадра показалась бы во время обстрела, участь Кронштадта и большевистского флота была бы, вероятно, решена»{929}.
Осенью 1919 года, чтобы отвлечь войска Южного фронта от наступавших на Москву ВСЮР, армия Н.Н. Юденича готовилась к переходу в наступление на Петроград. Эта операция получила название «Белый меч».
Северо-Западная армия при помощи стран Антанты была значительно усилена и к концу сентября насчитывала свыше 18,5 тыс. штыков и сабель, 57 орудий, 500 пулеметов, 4 бронепоезда, 6 танков и 6 самолетов. Вначале белые предполагали нанести отвлекающий удар на псковско-стругобельском направлении, а затем главный — по линии Ямбург — Гатчина — Петроград. Перед ударной группировкой Северо-Западной армии ставилась задача прорвать фронт в нескольких местах и, двигаясь колоннами, занять Лугу, Гатчину, Красное Село. На этом этапе предстояло рассечь войска 7-й армии на две части, отбросить их от линии железных дорог и лишить сообщения с вышестоящими штабами{930}.
Готовясь к операции, штаб Северо-Западной армии вел активную войсковую и агентурную разведку, благодаря чему располагал данными о составе, численности и дислокации частей 7-й армии{931}.
В частности, источник «Слово» передал информацию о намерении большевиков защищать город «самым упорным образом», создании в нем укрепрайона, разделенного на 4 сектора, который поручено защищать частям 7-й армии, флоту, морским командам и гарнизону Петрограда численностью 12 000 человек{932}.
В сентябре разведывательный отдел штаба Северо-Западной армии получал регулярные сводки о численности красных войск, защищавших Петроград, их вооружении, количестве подводных лодок и кораблей, прибытии в город свежих частей. 6 сентября, по данным разведки, перед фронтом Северо-Западной армии противник сосредоточил группировку численностью 15—16 тыс. штыков, 200—300 сабель, 350—450 пулеметов и 50—55 орудий, в резерве находилось около 3000 штыков, 400 сабель, 50—80 пулеметов и 14 орудий. В конце сентября разведка докладывала о прибытии новых частей и поступлении пополнения, восстановлении укреплений форта «Красная горка»{933}. По советским источникам, в начале октября петроградское направление прикрывали три стрелковые дивизии, имевшие в своем составе около 21 тыс. штыков, более 1000 сабель, 557 пулеметов и 157 орудий. Кроме того, в крепости Кронштадт имелось 2433 штыка, 190 орудий, 81 пулемет, в Петроградском укрепрайоне — более 17 000 штыков, 653 сабли, 213 орудий и 261 пулемет{934}.
Таким образом, названные цифры красноречиво свидетельствуют о том, что агентура предоставила белогвардейскому командованию заниженные, не соответствующие действительности данные о противнике.
Действовавшие в городе заговорщики передали в штаб Н.Н. Юденича план боевых действий 7-й армии, а также готовили восстания и диверсионные акты. Органы ВЧК раскрыли и ликвидировали назревавший заговор, организатором которого являлся английский разведчик П. Дюкс{935}. Таким образом, советские органы безопасности парализовали действия белогвардейской и британской разведок. И командование Северо-Западной армии, по всей вероятности, в ходе начавшихся боев уже не располагало сведениями о противнике.
Во время тяжелых боев продвижение Северо-Западной армии было приостановлено. Красное командование, воспользовавшись бездействием эстонской и латвийской армий, сосредоточило основные силы в районе Колпино и Пскова. 21 октября началось контрнаступление советских войск, в результате которого остатки белогвардейских частей перешли на территорию Эстонии.
В отличие от разведывательных органов армий А.И. Деникина, П.Н. Врангеля, А.В. Колчака, у спецслужб Северо-Западной армии (Северного корпуса) была уникальная возможность наладить взаимодействие с находившимися в Петрограде антисоветскими подпольными организациями для проведения совместных разведывательно-подрывных акций, в частности, проведении восстаний в тылу противника. Тем не менее тесных контактов между ними, судя по советским и эмигрантским источникам, не существовало. Отмечались случаи передачи сведений о большевиках белогвардейскому командованию, свидетельствующие о том, что существование подполья для штабов не являлось новостью. Почему же белые, в отличие, скажем, от англичан, довольствовались лишь получением информации? Документы российских государственных архивов, равно как и воспоминания участников событий на Северо-Западном театре военных действий, не позволяют ответить на этот вопрос.
Однако на основе изученных материалов с определенной долей вероятности можно предположить, что стоявшие во главе Белого движения генералы и офицеры не в полной мере осознавали сущность Гражданской войны, которая велась с применением всех сил и средств, в том числе и проведения восстаний в тылу противника. Возглавлявшие генерал-квартирмейстерскую службу и разведку боевые офицеры, ранее занимавшие строевые и командные должности, даже не имели представления о проведении мероприятий такого свойства мероприятий, не обладали необходимыми конспиративными навыками. Наконец, необходимых денежных средств, которых постоянно требовали члены нелегальных организаций, у разведки Н.Н. Юденича не было.
Более опытная и хорошо финансируемая английская Интеллидженс сервис пыталась использовать Петроградское отделение «Национального центра» и другие подпольные организации в своих целях, но потерпела поражение, причины которого получили достаточно полное отражение в отечественных и зарубежных исследованиях.
На Северном театре военных действий не проводилось крупных наступательно-оборонительных операций, оказавших значительное влияние на ход и исход Гражданской войны.
На первом этапе боевых действий (август—ноябрь 1918 года) на Севере не наблюдалось активных боевых действий, поскольку обе противоборствующие стороны — войска Северной области и части 6-й армии красных — занимались решением организационных вопросов. В стадии формирования находились и их разведывательные органы. В этот период сбором информации о большевистских частях занимался разведывательный отдел штаба главнокомандующего союзных войск. Сведения о Красной армии он получал от агентуры из числа местных жителей, а также путем опроса перебежчиков, пленных и беженцев. Англичанами составлялась еженедельная сводка, переведенный на русский язык экземпляр направлялся в отделение Генштаба управления командующего войсками Северной области.
По утверждению командующего 6-й армией А.А. Самойло, Север был наводнен американскими и английскими агентами{936}. В декабре 1918 года красноармейский дозор задержал сотрудника разведывательного отдела главкома союзных войск А. Сергиенко, интересовавшегося составом и дислокацией советских войск на участке фронта, их вооружением, размещением штабов и складов с оружием и боеприпасами, резервами, сроками наступления{937}. В ходе проведенных сотрудниками Особого отдела массовых арестов был задержан агент Интеллидженс сервис Гиллеспи{938}.
Разведка союзников в тылу красных войск действовала достаточно активно. «Противодействие шпионажу противника в прифронтовой полосе продолжалось… на протяжении всего периода Гражданской войны на Севере», — пишет в своей монографии А.Л. Кубасов{939}.
Насколько активно действовала белогвардейская разведка в тылу советских войск, однозначно сказать трудно из-за недостаточной источниковой базы. До нас дошли сведения лишь о разведчиках или агентах, арестованных сотрудниками особых отделов при Реввоенсовете 6-й и 7-й армий и местных ЧК. Историк А.Л. Кубасов, ссылаясь на документы архивов УФСБ по Архангельской и Вологодской областям, пишет о задержании чекистами белогвардейских разведчиков. Так, 24 марта 1919 года при попытке пробраться на советскую территорию был задержан М. Ульман, сотрудник разведотдела штаба Северной армии, направленный в советский тыл с разведывательным заданием. На допросе он назвал несколько агентов, перешедших в январе—феврале на территорию Советской России, а также явки в Москве и Петрограде.
В конце 1919 года чекисты задержали 5 членов разведывательно-диверсионной группы, целью которой являлись разведка и организация повстанческого движения в тылу Красной армии{940}.
Разведчик М. Ракитин за активное ведение разведки в тылу красных войск был удостоен ордена Святого Георгия. Был задержан чекистами 6-й армии в ноябре 1919 года{941}.
Позиционное положение противоборствующих сторон в течение ранней весны не претерпело серьезных изменений. Попытка белогвардейских войск при поддержке финнов закрепиться в районе Олонца была отбита красными частями и Онежской озерной флотилией.
Разложение воинских частей белых под воздействием большевистской пропаганды летом 1919 года, выражавшееся в восстаниях и переходах частей на сторону противника, исключало возможности активных действий с их стороны. Зато англичане для облегчения отвода своих войск предприняли в десятых числах августа наступление на котласском направлении, в результате чего советские части были отброшены. Затем англичане отступили.
После перегруппировки, проведенной в августе 1919 года, войска Северного фронта под командованием генерала Е.К. Миллера предприняли ряд наступательных действий с целью прикрытия эвакуации десантов союзников и создания зоны безопасности перед Архангельском{942}. В силу географических и климатических условий Северный фронт из-за лесисто-болотистой местности не представлял собой сплошной линии. Операции с обеих сторон проводились вдоль железных и шоссейных дорог, рек и на озерах.
Примерно с конца лета 1919 года, как свидетельствуют архивные документы, разведывательное отделение штаба командующего войсками Северного фронта стало обеспечивать командование данными о противнике.
Эти сведения носили локальный характер и сообщали фрагментарные данные о численности, вооружении, передислокации красных войск в Онежском, Железнодорожном, Двинском, Мурманском, Пинежско-Мезенском и Печорском районах{943}.
По сведениям историка А.А. Иванова, с 5 сентября 1919 года по 20 января 1920 года в распоряжение белогвардейских штабов агентурные сведения не поступали{944}.
Уход десантов Антанты определил судьбу белых на Севере России. «…причем не столько соотношение сил, сколько причины внутреннего порядка (восстания, вооруженное сопротивление населения мобилизации. — Авт.) и ошибки командования, стремящегося к удержанию территории, явно не соответствовали его силам, должны были отразиться на размерах катастрофы, постигших белую северную армию зимой 1919 года», — сделал вывод Н.Е. Какурин{945}.
Как следует из вышесказанного, белогвардейская фронтовая разведка на Севере отличалась пассивностью. Для организации планомерной агентурной работы в тылу противника у нее не хватало ни опытных кадров, ни денежных средств. Так же как и в других белых армиях, спецслужба штаба войск Северной области не проводила спланированных восстаний в советском тылу противника. Имевшие место акты неповиновения в частях Красной армии являлись частной инициативой отдельных лиц.
Прифронтовые разведывательные органы обеспечивали командование белогвардейских вооруженных формирований информацией различной степени достоверности и с различной интенсивностью на протяжении с момента их создания и до прекращения существования. Для получения сведений о противнике они привлекали весь имевшийся в их распоряжении арсенал сил и средств. Документальные источники — сводки сведений о противнике, разведывательные сводки — в основном обращают внимание на сведения, полученные агентурным путем. Происхождение других данных для исследователей в большинстве случаев остается неизвестным. Поэтому нельзя однозначно судить о согласованности (или несогласованности) действий, например, между агентурной и войсковой разведкой, воздушной и радиотелеграфной и т.д.
Следует также отметить, что в обеспечении операций белых армий участвовала и стратегическая разведка, предоставляя сведения о перебросках войск РККА с одного фронта на другой.
Вместе с тем следует отметить, что далеко не всегда добытые спецслужбами данные эффективно использовались армейским командованием. Как известно, наступательные операции белых, несмотря на первоначальные успехи, часто не приводили к достижению поставленных стратегических целей и полному разгрому войск Красной армии. Это объясняется тем, что между различными группировками отсутствовало единство действий, а кроме того, белым армиям не хватало резервов и материальных средств. В некоторых случаях командование игнорировало данные разведки.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АГШ — Академия Генерального штаба
ВА — военные агенты
ВАУ — Военно-административное управление
ВВД — Всевеликое войско Донское
ВГК — Верховный главнокомандующий
ВКО — военно-контрольное отделение
ВКШ — Высшая Краснознаменная школа
ВНЦ — Всероссийский национальный центр
ВПО — военно-политический отдел
ВПП — военное представительство в Париже
ВПСО — Временное правительство Северной области
ВРО — военно-регистрационное отделение
ВРС — военно-регистрационная служба
ВСО — военно-статистическое отделение
ВСЮР — Вооруженные силы на Юге России
ВТО — военно-технический отдел
ВТЦ — военно-технический центр
ВУСО — Верховное управление Северной области
ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации
ГАХК — Государственный архив Хабаровского края
Генквар — генерал-квартирмейстер
ГЖУ — Губернское жандармское управление
ГРУ — Главное разведывательное управление
ГУГШ — Главное управление Генерального штаба
ДА — Добровольческая армия
ДВР — Дальневосточная республика
ДП — Департамент полиции
ЖПУЖД — Жандармское полицейское управление железных дорог
ЗУНР — Западно-Украинская народная республика
ИВО — Иркутский военный округ
КВЖД — Китайско-Восточная железная дорога
ККК — Кавказский коммунистический комитет
КОМУЧ — комитет членов Учредительного собрания
КП(б)У — Коммунистическая партия (большевиков) Украины
КРБ — контрразведывательное бюро
КРО — контрразведывательное отделение
КРП — контрразведывательный пункт
КРС — контрразведывательная структура
КРЧ — контрразведывательная часть
МИД — Министерство иностранных дел
МСБ — межпартийное социалистическое бюро
Наркомвоен — Народный комиссариат по военным делам
НКВД — Народный комиссариат внутренних дел
НРА — Народно-революционная армия
ОВК — отделение военного контроля
ОВО — Омский военный округ
ОГПУ — Объединенное государственное политическое управление
ОКЖ — Отдельный корпус жандармов
ОКРВК — отделение контрразведки и военного контроля
ОО — особое отделение
ОПР — отделение прифронтовой разведки
ОРНГ — отделение разведки нейтральных государств
ОРСР — отделение разведки Советской России
ОСВАГ — осведомительно-агитационное агенство
Политцентр — Политический центр
ПриВО — Приамурский военный округ
ПСР — Партия социалистов-революционеров
Разведупр — разведывательное управление
РВСР — Революционный военный совет Республики
РГВА — Российский государственный военный архив
РГВИА — Российский государственный военно-исторический архив
РегО — регистрационное отделение
РККА — Рабоче-крестьянская Красная армия
РККФ — Рабоче-крестьянский Красный флот
РКП(б) — Российская коммунистическая партия (большевиков)
РОА — Русская освободительная армия
РОВС — Российский общевоинский союз
РУ — разведывательное управление
СВК — Союзный военный контроль
Сиббюро — Сибирское бюро
СНК — Совет народных комиссаров
ТВД — театр военных действий
Укрфронт — Украинский фронт
УНР — Украинская народная республика
ХСМЛ — Христианский союз молодых людей
ЦК КП(б)У — Центральный комитет Коммунистической партии (большевиков) Украины
ЦК РКП(б) — Центральный комитет Российской коммунистической партии (большевиков)
ЦКРО — центральное контрразведывательное отделение
ЦО — центральное отделение
ЦОВК — центральное отделение военного контроля
ЦОВКР — центральное отделение военной контрразведки
ЦРБ — центральное регистрационное бюро
ЦРУ — Центральное разведывательное управление
ЦФИГ — Центральная федерация иностранных групп
ЧК — Чрезвычайная комиссия
ИЛЛЮСТРАЦИИ
A.M. Деникин
H.H. Юденич. Художник М. Мизернюк
А.В. Колчак
П.Н. Врангель
А.П. Кутепов
Е.К. Миллер
Чины разведывательного отделения Донской армии. Новочеркасск. 1918 г.
Группа белых офицеров в Болгарии. 1921 г.
Биографические сведения Н.П. Злобина. Маньчжурия
Начальник харьковского центра Добровольческой армии полковник Б.А. Штейфон
Полковник А.А. Зайцов
Генерал-лейтенант Б.И. Казанович
Командующий армией генерал Май-Маевский в Ростове в 1919 г. (позади него — капитан Макаров)
Удостоверение П.В. Макарова
Схема разведывательных и контрразведывательных органов Добровольческой армии. Ноябрь 1918 г.{946}
Схема разведывательных и контрразведывательных органов ВСЮР. Август 1919 — март 1920 г.{947}