Корнелий Непот. О знаменитых иноземных полководцах
Корнелий Непот — автор I в. до н. э., современник и друг Цицерона Катулла и Аттика. Предлагаемая публикация — сохранившаяся часть обширного сочинения Непота «О знаменитых людях»; даны жизнеописаний прославленных полководцев и известных политических деятелей (Мильтиада, Ганнибала, Фемистокла, Аристида и др.), а также менее известных, но ярких исторических фигур (Фрасибула, Ификрата, Хабрия).
Римские историки представлены именами М. Порция Катона Т. Помпония Аттика. Рассказы Непота изобилуют яркими происшествиями и дают краткую «историю в лицах».
Для историков, филологов, исследователей античности и широкого круга читателей.
Вступительный очерк. Книги Корнелия Непота
О жизни Корнелия Непота сохранилось мало сведений. Известно, что родился он около 109 г. до н. э. на севере Италии в одном из городков Паданской равнины в семье, принадлежавшей к всадническому сословию. Лучшие годы его прошли в Риме среди столичных поэтов, писателей, издателей книг. Близкими друзьями Непота были знаменитые литераторы тех лет — его земляк, поэт-веронец Гай Валерий Катулл, великий оратор и писатель Марк Туллий Цицерон, кропотливый антикварий и владелец лучшей рукописной мастерской Тит Помпоний Аттик. Литературная репутация самого Непота выглядит не столько блестящей, сколько добротной и устойчивой. Цицерон полушутя-полусерьезно назвал его к одном из писем «бессмертным» (К Аттику, XVI, 5); Катулл с уважением отзывался о его историческом труде; Геренний Север, любитель литературы, живший в эпоху Траяна, разыскивал его портрет для своей домашней библиотеки; христианский писатель IV в. Иероним именовал его знаменитым историческим писателем.
От большинства творений Непота остались одни названия. В «Аттических ночах» Авла Геллия и в посвятительном стихотворении Катулла поминается непотова Хроника — Всеобщая История в 3-х книгах:
Ты безделки мои считал за дело
В годы те, когда первым среди римлян
Судьбы мира всего вместить решился
В три объемистых и ученых тома…[1]
Тот же Геллий цитирует сочинение Непота под названием «Примеры», содержавшее по меньшей мере 5 книг (VII, 18). Очевидно, это было собрание поучительных исторических анекдотов вроде сборника Валерия Максима, дошедшего до наших дней. Сам Непот ссылается на большую биографию Катона Старшего, написанную им по просьбе Аттика[2]; по свидетельству Геллия, существовала и отдельная непотова биография Цицерона в нескольких книгах (XV, 28). Кроме того, у римских авторов встречаются какие-то фрагменты из Непота географического содержания, упоминаются его шутливые поэтические опусы, имеются ссылки на изданную переписку его с Цицероном.
Самое интересное для нас сочинение Непота называлось «О знаменитых людях». Прямые упоминания о нем встречаются у Авла Геллия (II в. н. э.), грамматика Харизия (IV в. н. э.) и комментатора «Энеиды» Сервия (IV в. н. э.). Этот объемистый сборник состоял не менее чем из 16 книг (Харизий цитировал 15 и 16 книги), содержавших биографии выдающихся людей, сгруппированные по сериям. Очевидно, отдельные книги представляли собой жизнеописания знаменитых полководцев, историков, поэтов, грамматиков, ораторов и т. д. Во всяком случае Светоний пользовался данными Непота о поэтах и грамматиках (Теренц, I; Грам. 4), а сам Непот в жизнеописании Диона (гл. 3) ссылается на свою книгу о греческих историках. Поскольку в рукописях дошедших до нас жизнеописаний встречаются письма Корнелии, матери Гракхов, можно предположить, что была книга, посвященная выдающимся женщинам.
Чтобы оценить творчество Непота, бросим взгляд на развитие римской литературы и состояние ее читательской аудитории.
Римская литература родилась в первый год по окончании 1-ой Пунической войны (240 г. до н. э.), в день постановки переводной греческой драмы. Начиналась она с «перелицовки» греческих пьес и на протяжении почти ста лет сохраняла (невзирая на появление крупных талантов) ученическо-подражательный характер. До середины II в. латинские авторы старались писать как греки, а первые римские историки даже составляли отечественные Летописи (Анналы) на греческом языке. Читающая публика этого «архаического» периода состояла из элиты просвещенных аристократических семей и тонкой верхней прослойки всаднического сословии, связанной со столичной знатью. Почтенные богатые семьи середины II в. ступали одной ногой на порог литературных салонов, увязая другой в исконном дедовском невежестве. Так, Луций Муммий, консул 146 г., выходец из всаднического сословия, завоевав Коринф и распорядившись о вывозе из него бесценных старинных картин и статуй, предупреждал исполнителей своего приказа: «Если с этими вещами что случится, то вы должны будете изготовить новые» (Беллей Патерк. I, 13, 4). В то же время брат консула, Спурий, входил в ученый кружок Сципиона Эмилиана и по праву считался одним из образованнейших людей своего времени.
В новую историческую эпоху, наступившую после разрушения Карфагена (146 г.), римляне могли уже состязаться со своими греческими учителями. Почин патриотическому соревнованию положил Марк Порций Катон, один из героев жизнеописаний Непота, первый римский историк, писавший на латинском языке. Его примеру последовало среднее поколение анналистов, пришедшее в литературу после его смерти (149 г.). Во 2-ой половине II в. приобрел гибкость литературный латинский язык, твердую позицию завоевали национальные литературные жанры: комедия тоги потеснила комедию греческого плаща; из гущи народной жизни пришли на сцену «кабацкие пьесы» и древняя италийская комедия масок ателлана; в творчестве Луцилия приобрела каноническую форму оригинальная римская сатира; выдающиеся ораторы рубежа II–I вв. Марк Антоний и Луций Красс, по отзыву Цицерона, сравнялись с греческими мастерами слова.
Корнелий Непот родился как раз в то время, когда римская литература достигла поры зрелости. Вместе с ним в мир пришло поколение великих талантов. Сверстниками Непота были: Цицерон, ставший для потомков энциклопедией античной языческой культуры; Варрон Реатинский — филолог-эрудит, знаток отечественной старины, один из плодовитейших писателей древности; Цезарь — гордость латинской прозы. Следом за ними выступали авторы, родившиеся в 90-80-е гг. I в. до н. э., «младшие братья» непотова поколения: лирической певец Катулл, великий поэт-философ Лукреций, мастер исторической монографии Саллюстий. В старости Непот застал первые произведения Вергилия и Горация (30-е гг. I в. до н. э.), незадолго до его смерти (29 г. до н. э.) Тит Ливии начал работать над монументальной «Историей Рима от основания города».
Великие имена блистали на фоне множества второстепенных талантов. Рим I в. до н. э. изобиловал как профессиональными сочинителями, так и авторами-дилетантами. Читательская аудитория расширилась до границ мало-мальски состоятельного и почтенного общества: рассказ о детстве писателя Горация показывает, что в это время даже мелкий служащий откупной компании старался пристроить сына в риторскую школу столицы. Появилась масса простых читателей, не знакомых с греческим языком, возник спрос на переводную литературу. Переводом и популяризацией философских сочинений занимался, например, Цицерон. Можно сказать, что во времена Непота все сколько-нибудь досужие граждане читали, все сколько-нибудь светские люди писали, упражняясь в самых разных жанрах — стихах, исторической прозе, научных исследованиях. Пылкие любители словесности, мало способные к живому творчеству, составляли генеалогические таблицы и хронологические справочники, организовывали литературные кружки и библиотеки, занимались размножением и продажей книг. К числу таких энтузиастов-дилетантов принадлежал Тит Помпоний Аттик — богатый римский всадник, знаменитый издатель, чья большая биография венчает сохранившийся сборник непотовых жизнеописаний.
Что касается римской историографии, на поприще которой подвизался Непот, то начиналась она в Риме с Анналов — летописей отечественной истории, излагавших события от основания Рима до последних лет автора. Этот монументальный жанр, уходящий корнями в календарные хроники жрецов-понтификов, образовал главное направление римской исторической прозы. Развивали его три поколения историков-анналистов, вырабатывавших форму соединения прагматического (событийного) и риторического (художественного) повествования, вершиной его стал труд Тита Ливия, благодаря которому римская историография впервые достигла вершины мировой славы. Кроме того, со второй половины II в. создавались мемуары и узкие по теме монографии, освещавшие определенные периоды современной истории. От богатой литературы этого типа сохранились до наших дней сочинения Саллюстия и Цезаря.
Произведения Непота не совпадали с традиционными направлениями отечественной историографии. Первым среди римлян, по выражению Катулла, создал он всемирную, т. е. греко-римскую, историю, предшественницей которой может считаться лишь Всеобщая История грека Полибия. Небольшой объем этого сочинения, уместившегося в 3-х книгах, намекает на облегченный характер ученого труда, ориентированного, видимо, на широкую публику. Популяризаторская тенденция просматривается также в жанре «Примеров» и в жизнеописаниях знаменитых людей. В предисловии к дошедшим до нас биографиям автор прямо обращается к читателю, не причастному к греческой образованности. Ссылки на неискушенную аудиторию встречаются также в биографиях Эпамнноида и Пелопида. Таким образом, даже при беглом взгляде на творчество Непота, этот историк предстает перед нами как популяризатор и новатор.
Эти характеристики особенно остро подчеркиваются в солидном исследовании Йозефа Гайгера «Корнелий Непот и античная политическая биография» (1985 г.). Более того, немецкий историк переворачивает наши представления о месте Непота в античной литературе, присуждая своему герою титул изобретателя политической биографии. Определяя подлинную биографию как рассказ о жизни человека с его рождения до смерти, Тайгер убедительно доказывает, что в греческой литературе этой формуле соответствовали лишь сравнительно краткие жизнеописания деятелей культуры: философов, поэтов, риторов и т. д. Факты из жизни политиков и полководцев содержались, по его мнению, либо в крупных исторических сочинениях общего характера, либо в исторических монографиях, посвященных одному герою (типа историй Александра Македонского), либо в хвалебных произведениях типа энкомиев, не отвечавших истинным требованиям биографического жанра.
Кроме того, Гайгер утверждает первенство Непота в изобретении парных, греческих и римских, биографических серий. Заглянув в жизнеописания Ганнибала (гл. 13) и Диона (гл. 3), читатель может убедиться и сам, что параллельно с книгой об иноземных полководцах у Непота была книга о римских военачальниках, а книге о римских историках, в которую входили две уцелевшие биографии, соответствовала книга об историках греческих. По такому же парному принципу строились, очевидно, все 16 (или более) книг непотовых жизнеописаний.
Оригинальную особенность Непота исследователь также видит в том, что объектом его изображения стали герои классического свободного города-государства, а не цари и полководцы эллинистической эпохи, поглощавшие ранее внимание историков. В конечном счете анализ немецкого историка завершается предположением, что биографические книги Непота послужили прямым образцом для Сравнительных Жизнеописаний Плутарха, заимствовавшего у римского предшественника как парное построение сборника, так и состав его героев.
Текст, предлагаемый ныне читателю, считается обычно частью обширного сочинения Непота «О знаменитых людях»: 22 жизнеописания образуют серию, посвященную знаменитым полководцам, биографии Катона и Аттика сохранились как будто бы от раздела о римских историках, отрывок «О царях» напоминает сокращение из какой-то особой книги. На самом деле вопрос о происхождении уцелевших жизнеописаний решается не так-то просто.
Дело в том, что в 45 древних рукописях автором жизнеописаний знаменитых полководцев назван Эмилий Проб, современник императора Феодосия (IV в. н. э.) и только под биографиями Катона и Аттика стоит имя Непота. В конце многих рукописей встречается стихотворное посвящение, написанное от имени автора:
Книга моя, отправляйся и в лучшей судьбе своей помни:
Будет читать государь, пусть знает, что ты моя…
Если про автора спросит, открой потихоньку владыке
Имя тогда ты мое: пусть знает он, что я Проб.
Есть рука матери, деда, моя также в сборнике этом:
Счастливы руки у тех, кто ему мог послужить.[3]
Вследствие таких исходных данных жизнеописания знаменитых полководцев издавались то под именем Проба (до конца XVI в.), то под именами двух авторов, то как произведение одного Корнелия Непота. Еще в начале XIX в. авторство Проба горячо отстаивал немецкий ученый Ранк, в настоящее время предпочтение отдается Непоту. Изящный язык жизнеописаний (при всех отдельных погрешностях против классической латыни), встречающиеся в них ссылки на историческую ситуацию конца Республики, знакомство автора с классической литературой, не характерное для писателей Поздней Империи, наводят на мысль, что Эмилий Проб выступал в роли переписчика и, может быть, «редактора» непотовой книги и что именно в этом смысле восхвалял он коллективное творчество своей семьи. Краткость некоторых жизнеописаний, совершенно конспективный характер фрагмента «О царях» заставляют подозревать сокращение всего или части исходного текста. Только большая прекрасная биография Аттика может быть признана подлинным произведением Непота, сохранившемся в первоначальном виде.
В наше время книги Непота адресуются, no-существу, той же публике, что и две тысячи лет назад — главным образом людям, не искушенным в истории. Текст римского писателя не отпугнет их своим объемом, рассказ его способен развлечь и научить. Надеемся, что, одолев Непота, какой-нибудь любознательный читатель захочет познакомиться с его героями поближе и протянет руку к Сравнительным Жизнеописаниям Плутарха — гениальному учебнику древней истории и общечеловеческой мудрости.
Трухина Н. Н.
О знаменитых иноземных полководцах
Предисловие
Не сомневаюсь, Аттик, что найдутся многие люди, которые сочтут сочинение подобного рода легкомысленным и не слишком достойным своих важных героев, коль скоро они прочтут сообщение о том, кто учил музыке Эпаминонда, или в перечне его добродетелей встретят упоминание о том, что он изящно танцевал и умело играл на флейте. Но таковыми окажутся, наверное, читатели, чуждые греческой образованности, которые считают правильным только то, что согласуется с их понятиями. Если же они узнают, что все народы понимают достойное и позорное не одинаково, но судят обо всем по обычаям своих предков, то не станут удивляться, что я рассказываю о доблести греков, сообразуясь с их нравами. Не стыдно было, например, великому афинскому гражданину Кимону взять в жены родную сестру, поскольку сограждане его придерживались такого же правила; по нашим же обычаям это считается нечестивым. На Крите юношам вменяется в похвалу иметь как можно больше поклонников. В Лакедемоне нет такой знатной вдовы, которую нельзя было бы пригласить в гости за деньги. Во всей почти Греции большой честью считалось быть провозглашенным победителем на Олимпийских играх, и во всех ее племенах ни для кого не считалось позорным выступать на сцене, теша зрелищем народ; а у нас такие занятия расцениваются либо как позорные, либо как низкие и не совместимые с достоинством. И, напротив, многое из того, что считается по нашим обычаям пристойным, кажется для греков постыдным. Например, кто из римлян постесняется привести на пир жену? Или чья мать семейства не занимает почетнейшего места в доме и не бывает в обществе? В Греции все происходит совершенно иначе. К столу, женщина приглашается только в том случае, если собирается родня, и пребывает она постоянно только во внутренней части дома, именуемой гинекеем, куда нет доступа никому, кроме близких ее родственников. Рассуждать об этом дальше мешает как значительный объем сочинения, так и поспешное мое желание изложить тот предмет, за который я взялся. Поэтому приступаю к своему уроку, дабы поведать в этой книге о жизни выдающихся полководцев.
I. Мильтиад
1. Афинянин Мильтиад, сын Кимона, как никто другой почитался среди соотечественников за древность рода, славу предков и собственную скромность. Когда он был в таком возрасте, что сограждане уже не только возлагали на него надежды, но были уверены, что он станет таким человеком, каким ожидали его видеть, — случилось так, что афиняне решили отправить колонистов на Херсонес[4]. После того, как определилось большое число поселенцев, и много народу пожелало принять участие в этом предприятии, выборные от колонистов отправились за оракулом в Дельфы — посоветоваться с Аполлоном о назначении подходящего вождя. Дело в том, что переселенцам предстояло сражаться с фракийцами, которые хозяйничали в тех краях. На запрос послов Пифия повелела избрать начальником Мильтиада, прямо назвав его имя; в случае исполнения этого наказа предвещался успех всего дела. По слову оракула Мильтиад посадил отборный отряд на корабли и отплыл в сторону Херсонеса. Достигнув Лемноса, он решил подчинить население этого острова власти афинян и предложил лемносцам, чтобы они покорились добровольно. Те подняли его на смех и ответили, что они примут его предложение тогда, когда он приплывет из дома на Лемнос по ветру аквилону. Ветер же этот, идущий из северных краев, дует навстречу плывущим из Афин. Не имея времени задерживаться, Мильтиад возобновил намеченный путь и достиг Херсонеса.
2. Быстро разгромив там силы варваров, он завладел желанной областью, воздвиг в удобных местах крепости, а всех приведенных с собою солдат наделил землей и обогатил добычей от частных набегов. В этом деле сослужили ему службу и удачливость его, и мудрость, ибо, одолев со своими доблестными воинами вражеское войско, он установил для них справедливейшие порядки и сам решил остаться тут же. При этом он занял у них положение царя, не принимая лишь царского имени, и достиг этого не столько благодаря власти командующего, сколько вследствие своей справедливости. С неослабеваемым усердием служил он и родине своей, Афинам, и потому сохранял за собой бессменную верховную власть не только по желанию тех, с которыми выселился, но и по воле пославших его. Устроив таким образом дела на Херсонесе, он возвратился на Лемнос и потребовал сдачи города согласно договору: ведь лемносцы обещали сдаться, если он приплывет к ним из дому по северному ветру, а дом его теперь, — говорил он, — находится на Херсонесе. Карийцы, населявшие тогда Лемнос, никак не рассчитывали на такой оборот дела, однако, приняв в расчет не столько свое обещание, сколько удачи противника, не осмелились сопротивляться и покинули остров. С равным успехом Мильтиад подчинил власти афинян и другие острова, именуемые Кикладами[5].
3. В то же самое время персидский царь Дарий, переведя войско из Азии в Европу, пошел войной на скифов. На р. Истр он соорудил мост, чтобы переправить армию на ту сторону, а охрану этого моста на время своего отсутствия поручил знатным мужам, пришедшим вместе с ним из Ионии и Эолии, — тем самым, которые благодаря ему стали бессменными правителями своих городов[6]. Он считал, что легче всего удержит в своей власти население Азии, говорящее на греческом языке, вверив надзор над городами своим друзьям, не имеющим в случае его поражения ни малейшей надежды на сохранение своего благоденствия. В числе этих друзей, охранявших мост, был и Мильтиад. Когда гонцы один за другим стали приносить вести о поражении Дария и о преследовании его скифами, Мильтиад принялся убеждать хранителей моста, что нельзя упускать предоставленный судьбою случай освободить Грецию. Ведь если Дарий со всеми переправившимися с ним войсками погибнет, то не только Европа избавится от опасности, но и греческое племя, населяющее Азию, освободится от господства персов и от страха перед ними. Причем сделать это легко! Если они разрушат мост, то царь в скором времени погибнет или от вражеского меча, или от голода. Многие согласились с этим советом, но Гестией из Милета воспротивился задуманному делу. Он говорил, что разный интерес у толпы народной и у них, обладающих верховной властью, поскольку господство их зиждется на мощи Дария. Если она рухнет, то и они потеряют власть и понесут наказание от сограждан. Вот почему он протестует против общего решения, полагая, что для них же будет полезнее, если могущество персидских царей укрепится вновь. Большинство согласилось с этим мнением, и тогда Мильтиад, не сомневавшийся, что совет его, известный слишком многим, дойдет до ушей царя, покинул Херсонес и снова переселился в Афины[7]. Замысел его, хотя и не осуществленный, достоин великой славы, ибо общую свободу он поставил выше, чем личную власть.
4. А Дарий по возвращении из Европы в Азию внял уговорам друзей, которые советовали ему подчинить Грецию, и снарядил флот из 500 кораблей. Начальниками флота он поставил Датиса и Артаферна, предоставив им 200 тыс. пехотинцев и 10 тыс. всадников, причиной же похода выставил свою вражду к афинянам, с помощью которых ионийцы овладели Сардами и перебили его гарнизон[8]. Царские полководцы привели флот к Эвбее, тотчас взяли Эретрию и, захватив в плен всех граждан этого города, отправили их в Азию к царю. Оттуда они двинулись на Аттику и высадили свои войска на Марафонском поле, расположенном приблизительно в миле от города. Афиняне, потрясенные столь великой и близкой бедой, обратились за помощью не к кому иному, как к лакедемонянам: гонца Фидиппа из разряда так называемых «скороходов» послали в Лакедемон с вестью, что афиняне нуждаются в скорейшей помощи, а в самих Афинах были избраны десять полководцев для командования войском, в том числе Мильтиад. Среди этих военачальников шел горячий спор, обороняться ли за городскими стенами или выступить навстречу противнику и дать ему бой[9]. Один Мильтиад настаивал на немедленном выступлении в поле: тогда граждане, видя, как полагаются на их мужество, воспрянут духом, а враги, заметив, что с ними намерены биться даже малыми силами, утратят свою прыть.
5. В это время ни один город не оказал помощи Афинам — только Платеи, приславшие тысячу воинов[10]. После их прибытия число бойцов достигло 10 тыс., и эта маленькая армия горела удивительным боевым духом. Из-за ее настроения Мильтиад получил превосходство над своими товарищами: подчинившись его совету, афиняне вывели войско из города и разбили в удобном месте лагерь. И вот, выстроившись на другой день[11] в боевом порядке у подножия горы, на довольно пересеченной местности (во многих местах здесь росли одиночные деревья), они вступили в сражение, рассчитывая, что благодаря прикрытию высокой горы и древесному ряду, мешающему коннице, многочисленные враги не смогут их окружить. Датис понимал, что поле боя неудобно для персов, однако, полагаясь на численность своего войска, жаждал скрестить оружие, считая к тому же, что разумнее сразиться до подхода лакедемонской подмоги. Итак, он поставил в строй 100 тыс. пехотинцев и 10 тыс. всадников и начал битву. В этом сражении афиняне проявили несравненную доблесть, разгромив десятикратно сильнейшего врага и наведя на персов такой страх, что те бежали не в лагерь, а на корабли. Не было еще на свете более славной победы. Никогда еще такая малая кучка бойцов не сокрушала столь мощного воинства.
6. В связи с этой победой не лишним будет поведать и о награде Мильтиада, дабы читатель легче уяснил общие свойства всех народов. Например, у нас, римлян, почести были вначале скромны и редки и потому — высоко ценимы, теперь же воздаются всем подряд и не пользуются уважением. Можно заметить, что так же обстояло дело некогда и у афинян; ибо тому самому Мильтиаду, который спас от рабства Афины и всю Грецию, оказали следующую честь: когда в так называемом Пестром портике была написана картина, изображающая Марафонскую битву, то среди десяти полководцев на первом плане изобразили Мильтиада, ободряющего воинов и подающего знак к сражению. Но впоследствии тот же самый народ, получив верховную власть и развратившись подачками правителей, постановил воздвигнуть 300 статуй Деметрию Фалерскому[12].
7. После Марафонского сражения афиняне опять поручили Мильтиаду флот из 70-ти кораблей для наказания островов, помогавших варварам. Командуя этими силами, многие острова он снова привел к повиновению, а некоторые завоевал[13]. Среди прочих не принял его мирных предложений остров Парос, гордый своими богатствами. Тогда Мильтиад ссадил войско с кораблей, окружил город осадными сооружениями и совершенно лишил его продовольственного снабжения, а затем, соорудив «черепахи» и винеи, придвинулся к стенам. Когда город был уже почти взят, однажды ночью неизвестно почему загорелась вдали на материке роща, видимая с острова. Узрев этот огонь, и горожане и осаждающие приняли его за сигнал, поданный царскими моряками. По этой причине и паросцы воздержались от сдачи, и Мильтиад, опасаясь прибытия царского флота, сжег осадные сооружения и возвратился в Афины с тем же числом кораблей, с каким отбыл в поход — к великому негодованию сограждан. Тогда ему было предъявлено обвинение в измене: якобы он мог взять Парос, но бросил дело и покинул остров потому, что получил от царя взятку. В это время Мильтиад не мог защищаться, хворая от ран, полученных при осаде города, так что за него выступал на суде брат его Стесагор[14]. Рассмотрев дело, суд снял обвинение, грозившее смертью, однако наложил денежный штраф, размер которого определили в 50 талантов, истраченных на содержание флота. Поскольку Мильтиад не мог заплатить такие деньги немедленно, его заключили в тюрьму, и там встретил он свой конец[15].
8. Хотя обвинили его из-за Пароса, причина осуждения была иная: помня о бывшей незадолго до того тирании Писистрата[16], афиняне боялись всякого своего влиятельного гражданина; им казалось, что Мильтиад, часто занимавший те или иные должности, не вынесет положения частного человека, поскольку привычка должна была возбудить в нем жажду верховной власти. Ведь за все время жизни своей на Херсонесе он был там бессменным повелителем и назывался тираном, хотя и справедливым, поскольку получил власть не насилием, а по желанию своих подчиненных, и сохранял ее благодаря милосердию. Тиранами же называются и считаются правители, облеченные постоянной властью в государствах искони свободных. А Мильтиад отличался и высокой человечностью, и удивительной обходительностью (так что любой самый простой человек имел к нему свободный доступ), пользовался большим авторитетом во всех иноземных государствах, обладал знатным именем и величайшей воинской славой. Учитывая все это, народ решил, что лучше Мильтиаду понести незаслуженную кару, чем афинянам жить в страхе.
II. Фемистокл
1. Фемистокл, сын Неокла, афинянин. Свойственные ему в ранней юности пороки он искупил столь великими добродетелями, что никто не почитается выше его, и лишь немногие считаются равными ему. Начнем, однако, рассказ с начала. Отец его Неокл принадлежал к благородному роду. Женился он на гражданке Галикарнасса, от которой и родился Фемистокл[17]. К огорчению родителей сын вел разгульный образ жизни и расточал семейное добро, из-за чего отец лишил его наследства[18]. Это позор не сломил, но образумил юношу. Поняв, как много стараний надо ему приложить, чтобы смыть бесчестие, он погрузился в общественные дела, усерднейше трудясь на пользу друзьям и ради славы. Постоянно участвовал он в частных тяжбах, часто посещал народные сходки. Без него не обходилось ни одно сколько-нибудь важное дело: быстро находил он решение, коротко и ясно излагал его. Был он ловок как в делах, так и в замыслах, поскольку весьма точно, как замечает Фукидид, судил о событиях текущих и не менее проницательно угадывал будущее. Благодаря таким достоинствам он быстро приобрел известность.
2. Первый раз он проявил себя на государственном поприще во время войны с Керкирой, по случаю которой народ избрал его стратегом. Тогда Фемистокл вдохнул в граждан воинственный дух не только на предстоящие сражения, но и на все последующие времена. Случилось так, что он уговорил народ построить 100 кораблей на те деньги, которые поступали с рудников и ежегодно напрасно растрачивались должностными лицами[19]. Соорудив флот в короткий срок, сначала сокрушил он керкирян, а потом устроил охоту на пиратов и очистил от них море. Таким образом, он и обогатил афинян и превратил их в опытнейших морских бойцов. Какую пользу принесло это всей Греции, выяснилось в Персидскую войну.
Пришло время, когда Ксеркс пошел войной на всю Европу по суше и по морю с таким громадным войском, какого никто не имел ни до, ни после него. Флот его состоял из 1200 боевых кораблей, сопровождаемых 29 тыс. транспортных судов; сухопутное же войско насчитывало 700 тыс. пехотинцев и 400 тыс. всадников[20]. Когда в Грецию пришла весть о его приближении и о том, что, помня о Марафонской битве, идет он прежде всего на афинян, последние обратились в Дельфы за советом, что им следует предпринять. На запрос Пифия ответила, чтобы они защищались с помощью деревянных стен. Никто не мог понять, что означает этот ответ, и тогда Фемистокл стал доказывать, что Аполлон советует им перебраться со всем своим имуществом на корабли, которые-де Бог и называет деревянными стенами. Афиняне одобрили это мнение, прибавили к уже имевшимся триремам еще столько же судов, отправили все, что можно было перевезти, частью на Саламин, частью в Трезену и, оставив Акрополь и его святыни на попечение жрецов и немногих стариков, покинули опустевший город[21].
3. Большинству государств не понравился совет Фемистокла, они предпочитали сражаться на суше. И вот отборный отряд во главе с Леонидом, царем лакедемонян, был послан занять Фермопилы и преградить варварам дальнейший путь. Но воины эти не смогли противостоять вражеской силе, и все полегли на месте[22]. А общегреческий флот из 300 кораблей, в числе которых было 200 афинских судов, впервые сразился с царскими моряками у Артемисия, между Эвбеей и материком: Фемистокл как раз искал узкий пролив, избегая окружения со стороны превосходящей силы врага. Хотя данное здесь сражение окончилось вничью, греки не осмелились задержаться на месте, опасаясь, как бы часть вражеских кораблей не обогнула Эвбею и не заперла их с двух сторон[23]. Итак, они ушли от Артемисия и разместили свой флот у Саламина, напротив Афин.
4. А Ксеркс, захватив Фермопилы, двинулся прямо на Афины и, найдя их беззащитными, перебил обнаруженных на Акрополе жрецов и сжег город. Этот пожар устрашил греческий флот: не имея мужества оставаться на месте, многие настаивали на том, чтобы возвратиться по домам и обороняться внутри городских стен. Один Фемистокл возражал против этого, утверждая и доказывая, что греки могут сопротивляться персам лишь сообща, разъединившись же — пропадут. В том же убеждал он и спартанского царя Эврибиада, который был верховным командующим[24]. Не добившись от него желанного сочувствия, Фемистокл ночью послал к персидскому царю вернейшего из своих рабов с донесением, что враги собираются бежать; если, мол, греки разойдутся, то война пойдет весьма затяжная и трудная, поскольку царь вынужден будет преследовать каждого поодиночке, а если он нападет на них немедленно, то покончит со всеми разом. С помощью этого доноса он вел дело к тому, чтобы всем невольно пришлось сражаться. Выслушав эти доводы, варвар не заподозрил обмана и на следующий день дал бой в самом неудобном для себя и в самом выгодном для противника месте — в том узком проливе, где он не мог развернуть всего множества своих кораблей. И так он был побежден не столько оружием греков, сколько кознями Фемистокла.
5. Хотя царь и потерпел поражение, у него оставалось еще достаточно сил, чтобы раздавить противника. Но и тут Фемистокл снова обвел его вокруг пальца: опасаясь, что царь продолжит войну, он послал ему известие, что греки намерены разрушить построенный им на Геллеспонте мост, дабы отрезать ему обратный путь в Азию. Царь поверил и менее чем за 30 дней, возвратился в Азию по той самой дороге, которую раньше прошел за полгода, считая при этом, что Фемистокл не победил, а спас его. Так, острый ум одного человека освободил Грецию, и Европа одолела Азию. Была одержана еще одна победа, достойная марафонского трофея: ведь при Саламине произошло то же самое — малочисленные корабли разгромили самый большой на памяти человеческой флот[25].
6. Великие дела совершил Фемистокл в эту войну и не менее великие — в мирное время. Так, если раньше афиняне пользовались небольшой и неудобной Фалерской гаванью, то по его совету был выстроен и обнесен стеной тройной Пирейский порт, значением сравнявшийся с самим Городом, а деловыми качествами превзошедший его[26]. И тот же Фемистокл с риском для жизни восстановил стены Афин. Дело было так: воспользовавшись варварскими вторжениями как удобным предлогом, лакедемоняне заявили, что города, расположенные вне Пелопоннеса, не должны иметь стен, дабы не было укрепленных мест, которыми могли бы завладеть враги. Так они пытались помешать афинянам, которые начали отстраивать свой город, преследуя далеко не ту цель, которую выставляли на вид. На самом деле после двух побед, марафонской и саламинской, афиняне настолько прославились среди всех народов, что спартанцы предвидели грядущую борьбу с ними за первенство и потому стремились всячески их ослабить. Прослышав о возведении стен, они отправили в Афины послов объявить запрет на строительство. В их присутствии афиняне прекратили работы и обещали послать в Спарту своих представителей для обсуждения дела. За это посольство взялся Фемистокл, причем сначала он отправился в путь один, наказав, чтобы остальные послы выехали лишь тогда, когда стены окажутся достаточно высокими на вид. Еще он велел, чтобы работали все — и рабы, и свободные, и чтобы материал, который окажется подходящим для постройки, тащили отовсюду, не щадя ни священных, ни частных, ни общественных владений. По этой причине стены Афин оказались сложенными из камней святилищ и могильных плит.
7. Между тем Фемистокл по прибытии в Лакедемон воздержался от посещения властей и постарался как можно дольше протянуть время, ссылаясь на то, что он поджидает товарищей. И только спартанцы начали роптать, что постройка идет своим чередом и что Фемистокл старается их обмануть — тут как раз подоспели остальные послы. Узнав от них, что укрепления почти окончены, Фемистокл явился к лакедемонским эфорам, обладавшим верховной властью, и стал уверять их, что полученные ими сведения ложны и поэтому справедливости ради надо послать на проверку почтенных и знатных мужей, внушающих доверие, в то время как сам он останется у них заложником. Спартанцы уважили его просьбу и послали в Афины трех уполномоченных из числа лиц, занимавших прежде высшие должности. С ними вместе Фемистокл отправил своих товарищей, передав через них, чтобы афиняне не отпускали спартанских послов до тех пор, пока спартанцы не отпустят его самого. Рассчитав, когда это посольство прибудет в Афины, он отправился к спартанским должностным лицам и в Совет и там открыто признался, что по его совету афиняне сделали то, что позволяло им общее право всех народов — оградили стеной общеэллинских, городских и домашних своих богов ради надежной защиты от неприятеля и не во вред всей Греции: ведь именно их город, у которого дважды потерпел неудачу царский флот, противостоит варварам как твердыня. А лакедемоняне поступают дурно и несправедливо, заботясь более о своей власти, чем о пользе всей Греции. Итак, если спартанцы хотят получить назад своих послов, отправленных в Афины, то им придется отпустить его, Фемистокла; иначе возвратить их на родину никоим образом не удастся[27].
8. Несмотря на все это, он не избежал ненависти сограждан. Питая к нему то самое недоверие, из-за которого был осужден Мильтиад, они изгнали его из города судом черепков[28]. Фемистокл удалился и нашел пристанище в Аргосе. Благодаря многим своим достоинствам он жил там в почете, пока лакедемоняне не направили в Афины послов, заглазно обвинивших его в сговоре с персидским царем, имеющем целью порабощение Греции[29]. По этому обвинению заочно он был осужден как изменник. Узнав об этом, он понял, что безопасность его в Аргосе не обеспечена, и переселился на Керкиру. Заметив, что и здесь власти острова боятся, как бы афиняне и лакедемоняне не объявили им из-за него войну, он бежал к молосскому царю Адмету, с которым имел связи гостеприимства[30]. По прибытии он не застал царя на месте и тогда, желая, чтобы тот не только принял его, но и позаботился о нем вполне добросовестно, похитил его маленькую дочь и скрылся с ней в особо почитаемом святилище. Оттуда он вышел не раньше, чем царь принял его под свое покровительство, протянув ему правую руку. Обещание свое царь сдержал. Когда афиняне и лакедемоняне официально потребовали выдачи Фемистокла, он не предал своего просителя, но убедил его, чтобы тот сам о себе позаботился, поскольку трудно жить спокойным в такой близости от врагов. Итак, он приказал отвезти его в Пидну[31], предоставив ему достаточно сильную охрану. Там Фемистокл сел на корабль, не открыв своего имени никому из моряков. Когда сильная буря отнесла судно к Наксосу, где располагалось афинское войско, Фемистокл понял, что стоит им причалить к берегу, как он погибнет. Тогда по необходимости открыл он хозяину корабля, кто он таков, суля всякие блага за спасение своей жизни. Злая участь знаменитого мужа тронула этого человека, и он день и ночь продержал корабль в бурном море вдали от острова, не отпустив с него ни единой души. Потом он привел судно в Эфес и высадил там Фемистокла на берег, а тот впоследствии отблагодарил его по заслугам[32].
9. Я знаю, многие пишут, что Фемистокл переселился в Азию в правление Ксеркса. Но я верю больше всего Фукидиду, потому что среди авторов, оставивших нам историю тех лет, он и по времени жизни ближе всех к Фемистоклу, и приходится ему земляком[33]. Фукидид же сообщает, что Фемистокл прибыл к Артаксерксу и послал царю письмо следующего содержания: «Я, Фемистокл, пришел к тебе. Более всех греков вредил я дому твоему, пока должен был сражаться против твоего отца, защищая родину. Но гораздо больше принес я ему пользы после того, как сам я оказался в безопасности, а он попал в беду: ибо когда после Саламинского сражения он намеревался возвратиться в Азию, я уведомил его письмом, что враги собираются разрушить мост, построенный им на Геллеспонте, чтобы отрезать ему путь. Благодаря этому извещению он избежал опасности. Ныне же я, гонимый всеми греками, прибегаю к тебе, ища твоей благосклонности, и если ты удостоишь меня ею, то найдешь в моем лице столь же преданного друга, сколько храброго врага имел твой родитель. Прошу тебя, дай мне год сроку на подготовку тех планов, о которых я намерен рассказать тебе, и по прошествии этого времени позволь мне предстать перед тобою».
10. Царь, удивляясь величию его души и желая привязать к себе выдающегося человека, оказал ему снисхождение. А тот на протяжении всего предоставленного срока ревностно изучал персидский язык и сочинения персов и освоил их настолько, что, по рассказам, держал перед царем речь так искусно, как не сумел бы и прирожденный перс. Многое наобещал он царю, а всего приятнее было уверение, что, следуя его советам, царь покорит Грецию. Получив от Артаксеркса щедрые дары, Фемистокл возвратился в Азию и обосновался на жительство в Магнезии; царь подарил ему этот город, прибавив, что Фемистокл получает Магнезию «на хлеб» (из этого района ежегодно поступало 50 талантов), Лампсак — «на вино» и Миунту — «на закуску»[34]. Два памятника Фемистокла сохранились до наших дней: гробница около города, где он похоронен, и статуя на площади Магнезии. О смерти его писали многие и по-разному, но мы опять-таки доверяем лучшему автору — Фукидиду, который говорит, что Фемистокл умер в Магнезии от болезни, не отрицая, что ходила молва, будто он добровольно принял яд в отчаянии от того, что не может исполнить свои обещания царю относительно покорения Греции. Тот же Фукидид сообщает, что друзья тайно захоронили его прах в Аттике, тогда как закон не разрешал им этого потому, что Фемистокл был осужден как изменник[35].
III. Аристид
1. Аристид, сын Лисимаха, афинянин, был почти ровесником Фемистокла, и они соперничали из-за первенства, возводя друг на друга обвинения[36]. Споры их показали, насколько красноречие сильнее добродетели. Хотя Аристид отличался такой честностью, что, насколько я знаю, оказался единственным, кто на памяти людской получил прозвище Справедливого, однако Фемистокл подорвал его авторитет, и посредством «черепков» он был осужден на десятилетнее изгнание[37]. Рассказывают, что когда Аристид понял, сколь невозможно переубедить возбужденную толпу, и направился к выходу из собрания, на глаза ему попался некий человек, пишущий на черепке его имя для изгнания; Аристид спросил, почему он это делает и что натворил Аристид, чтобы оказаться достойным такого наказания. А тот ответил: Аристида, мол, я не знаю, но не нравится мне, что он из кожи лез, чтобы величаться пред другими прозвищем Справедливого. Конца ссылки, определенной по закону в 10 лет, Аристид не дождался — примерно на 6-м году его изгнания Ксеркс вторгся в Грецию, и народ проголосовал, чтобы Аристид возвратился на родину.
2. В морском сражении при Саламине он участвовал еще до того, как отменили вынесенный ему приговор. Он же был афинским стратегом в битве при Платеях, в которой греки разбили Мардония и уничтожили варварское войско[38]. На военном поприще, кроме этого памятного командования, ничем примечательным он не отличился, но многого добился в тех делах, где проявились его справедливость, беспристрастие и честность. Главный же успех, завоеванный его справедливостью, заключался в следующем: когда он находился при общегреческом флоте вместе с Павсанием, под предводительством которого был разбит Мардоний, то благодаря его порядочности верховная власть над флотом перешла от спартанцев к афинянам. До этого времени лакедемоняне командовали и на море, и на суше, а потом распущенность Павсания и добросовестность Аристида привели к тому, что почти все греческие государства вступили в союз с афинянами и выбрали их своими предводителями против варваров[39].
3. На случай, если враги решатся начать новую войну, ради более успешного их отражения сделали так: назначили Аристида и поручили ему решить, сколько каждое государство должно внести средств на строительство кораблей и содержание войска. Ежегодно, по его определению, 460 талантов поступали на Делос. Деньги эти считались общей казной, позднее все они были перенесены в Афины[40]. Великая честность Аристида более всего обнаружилась в том, что, распоряжаясь таким делом, умер он в глубокой бедности, едва оставив средства на похороны. По этой причине дочери его воспитывались на общественный счет и были выданы замуж с приданым, выделенным из государственной казны. Умер же он примерно на 5-м году после изгнания Фемистокла из Афин[41].
IV. Павсаний
1. Спартанец Павсаний[42] был великим человеком, но в разных жизненных обстоятельствах проявлял себя по-разному, ибо обладал как блистательными добродетелями, так и тяжкими пороками. Славнейшим его делом стала битва при Платеях. Тогда под его началом небольшое греческое войско обратило в бегство царского сатрапа Мардония, мидийца родом, царского зятя, одного из первых среди персов по храбрости и уму, стоявшего во главе 200 тыс. пехотинцев, отобранных им поголовно, и 20 тыс. всадников, причем в сражении пал и сам полководец. Возгордившись этой победой, Павсаний начал сильно воду мутить и великие замыслы городить. Но сначала ему дали отпор, и случилось это, когда он отправил в Дельфы золотой треножник из добычи со стихотворной надписью, которая гласила, что под его предводительством варвары были уничтожены при Платеях и что в честь этой победы он преподносит дар Аполлону. Спартанцы соскребли эти строки и написали только названия государств, участвовавших в разгроме персов[43].
2. После этого сражения Павсаний был послан во главе общегреческого флота на Кипр и на Геллеспонт изгнать из тех краев варварские гарнизоны. Справившись удачно и с этой задачей, он стал держаться еще более высокомерно и начал преследовать цели еще более дерзкие. Так, овладев Византием, он захватил в плен много знатных персов, среди которых были и царские родственники, и тайно отправил этих последних к Ксерксу, притворившись, будто они бежали из тюрьмы; вместе с ними отпустил он эритрейца Гонгила, поручив ему передать царю письмо, в котором, как сообщает Фукидид, было написано следующее: «Павсаний, спартанский полководец, любезно отсылает к тебе захваченных в Византии пленников, узнав, что они твои родственники, и сам желает породниться с тобой. Поэтому, если ты не против, дай ему в жены твою дочь[44]. Если ты это сделаешь, он обещает снова, с твоей помощью, подчинить твоей власти и Спарту, и всю остальную Грецию. Если ты хочешь, чтобы осуществилось что-нибудь из того, что он предлагает, пошли к нему верного человека, с которым он мог бы договориться». Царь, чрезвычайно обрадовавшийся спасению столь многих весьма близких себе людей, тотчас отправляет к Павсанию Артабаза[45] с письмом, в котором осыпает его хвалами и просит использовать все средства для исполнения обещанного, заверяя, что в случае удачи не откажет ему ни в чем. Удостоверившись в благоволении царя, Павсаний начал действовать более решительно и тем самым возбудил у лакедемонян подозрение. После этого его отозвали домой, судили, освободили от обвинения, грозящего смертью, но оштрафовали. К флоту по этой причине его назад не послали[46].
3. Однако вскоре он по собственной воле вернулся к армии и явно обнаружил там свои замыслы — не столько коварные, сколько безумные, ибо тогда он отринул отеческие обычаи и даже самый образ жизни и одежду переменил. Он пользовался царской утварью и носил мидийские наряды, таскал за собой телохранителей из мидийцев и египтян, задавал роскошные пиры по персидскому обычаю, вызывавшие негодование присутствующих, не допускал к себе посетителей, гордо отвечал, жестоко командовал. В Спарту возвращаться он не хотел, но удалился в Колоны, расположенные в области Троады, и там лелеял планы, пагубные как для родины, так и для него самого. Проведав об этом, спартанцы направили к нему послов с жезлом, на котором по их обычаю было написано, что если он не вернется домой, то его осудят на смерть. Эта весть смутила Павсания, но, надеясь, что и на этот раз удастся отвратить опасность с помощью денег и влияния, он возвратился на родину. Только он явился домой, как эфоры бросили его в темницу, ибо по спартанским законам эфор мог так обойтись с царем[47]. Из тюрьмы он все-таки освободился, но из подозрения тем не менее не вышел. Во-первых, сохранилось мнение, что он заключил союз с персидским царем. Во-вторых, есть некий род людей, называемых илотами; множество их обрабатывает поля лакедемонян и несет рабскую службу. Подозревали, что их он тоже подбивает к бунту, прельщая надеждой на свободу. Но поскольку никакого очевидного доказательства этих преступлений не было, то обвинять его было не из чего; судить же такого высокопоставленного и славного мужа на основании подозрений считали неприличным, предпочитая подождать, пока все не раскроется само собой.
4. Однажды некий юноша Аргилий[48], которого Павсаний прежде страстно любил, приняв от него письмо к Артабазу, усомнился, нет ли в послании чего-нибудь о нем самом, поскольку никто из прежних гонцов, направленных по тому же делу в ту же сторону назад не возвратился. Ослабив шнуровку и сняв печать, он убедился, что, доставив письмо на место, неизбежно погибнет. Были там и сведения, касающиеся того, о чем условились между собой Павсаний и персидский царь. Это письмо Аргилий передал эфорам. Нельзя не отметить здесь спартанской добросовестности, ведь даже такое свидетельство не побудило эфоров арестовать Павсания: они сочли, что силу следует применить только после того, как он сам себя выдаст. Итак, они указали доносчику, что ему следует делать. Есть на мысе Тенар храм Нептуна, неприкосновенность которого уважают все греки. Доносчик бежал туда и сел на алтарь. Рядом с алтарем соорудили подземную каморку, из которой было слышно все, о чем говорили с Аргилием. Сюда спустились несколько эфоров. Едва узнав, что Аргилий бежал в укрытие, Павсаний в смятении явился туда и, обнаружив, что юноша сидит на алтаре, отдавая себя под защиту бога, спросил его о причине такого внезапного поступка. Тот и поведал ему, что он вычитал в письме. Испугавшись еще больше, Павсаний взмолился, чтобы беглец молчал и не выдал того, кто сделал ему столько добра, обещая юноше щедрую награду, если тот простит его и поможет выпутаться из этого дела.
5. Убедившись во всем, эфоры решили, что удобнее будет арестовать его в городе. Туда они и направились одновременно с Павсанием, который возвращался в Лакедемон в надежде, что Аргилий его простил. На пути его уже готовы были схватить, но он понял, что попал в западню по выражению лица одного эфора, который хотел ему помочь. Итак, опередив преследователей на несколько шагов, он ускользнул в храм Минервы, именуемый Меднодомной. Эфоры тотчас завалили двери храма, заграждая ему выход, и разобрали крышу, дабы он скорее умер под открытым небом. Говорят, что в то время была еще жива мать Павсания и что эта престарелая женщина, узнав о его преступлении, одной из первых принесла камень к порогу храма, чтобы замуровать сына. В конце концов, он был вынесен из святилища полумертвым и тут же испустил дух. Так позорная смерть Павсания омрачила его великую воинскую славу. Некоторые предлагали захоронить его тело там, где погребались казненные, но большинство не согласилось, и его похоронили в стороне от того места, где он умер. Позже по решению Дельфийского бога он был извлечен из земли и погребен там, где скончался.
V. Кимон
1. Кимон, сын Мильтиада, афинянин, в ранней юности прошел через тяжелое испытание. Когда отец его, будучи не в состоянии уплатить государству наложенного на него штрафа, умер в темнице, Кимона посадили в ту же тюрьму, и по афинским законам он мог выйти из нее только в том случае, если бы заплатил деньги, причитавшиеся с отца. Женат он был на единокровной сестре своей Эльпинике, взятой не по любви, а по обычаю, поскольку у афинян разрешалось жениться на сестрах с отцовской стороны. В брак с ней мечтал вступить некий Каллий, человек скорее богатый, чем знатный, получавший большие доходы с рудников. Он попросил Кимона, чтобы тот уступил ему жену, обещая, в случае согласия, заплатить за него штраф. Кимон отверг такое условие, но Эльпиника заявила, что не потерпит, чтобы отпрыск Мильтиада умер в государственной тюрьме, когда у нее есть возможность этому помешать; поэтому она выйдет за Каллия замуж, если он исполнит то, что обещал[49].
2. Освободившись таким способом из-под стражи, Кимон быстро выдвинулся в число первых граждан[50]. Был он довольно красноречив, щедр и хорошо разбирался как в гражданских законах, так и в военном деле, поскольку с детства находился с отцом при войске. Так что и горожане подчинялись его влиянию, и в армии он пользовался большим авторитетом. Командуя войском в первый раз, он рассеял на реке Стримоне большие силы фракийцев, основал город Амфиополь и переселил в эту колонию 10 тыс. афинян[51]. В другой раз при Микале он разбил и взял в плен 200 кораблей кипро-финикийского флота и в тот же день имел не меньший успех на суше: завладев неприятельскими судами, тотчас высадил свое войско на берег и с первого натиска разгромил крупные силы варваров[52]. Захватив после этой победы богатую добычу, он двинулся в обратный путь, а так как некоторые острова, тяготясь жестокой властью афинян, отпали к тому времени от союза, то Кимон поддержал верных и привел к повиновению строптивых. Особое упорство проявил Скирос, населенный долопами. Кимон опустошил его, выселил из города и с острова туземных обитателей и разделил земли между афинскими гражданами. Смирился при его появлении и кичащийся богатствами Фасос[53]. Добыча, привезенная из этого похода, пошла на украшение южной стороны Акрополя.
3. Возвысившись после этих подвигов более всех сограждан, он навлек на себя ту же ревность, что и отец его, и прочие знатные афиняне. «Суд черепков», который греки называют остракизмом, приговорил его к десятилетнему изгнанию[54]. От этого приговора афиняне пострадали скорее, чем сам Кимон. В то время как он мужественно подчинился расправе неблагодарных соотечественников, лакедемоняне объявили афинянам войну, и те тотчас пожалели об испытанной доблести Кимона. Так после пяти лет изгнания он был снова призван на родину[55]. Имея со спартанцами связи гостеприимства и желая прекращения войны, он по своей воле отправился в Лакедемон и заключил мир между двумя могущественнейшими государствами. Вскоре после этого Кимон был послан на Кипр в звании командующего с двумястами кораблей. Там, покорив большую часть острова, он внезапно заболел и скончался в городе Китии[56].
4. Долго афиняне чувствовали, что им не хватает Кимона не только на войне, но и дома. В самом деле щедрость этого человека была такова, что, имея во многих местах поместья и сады, он никогда не ставил в них сторожей для охраны урожая, чтобы каждый желающий мог брать у него все, что угодно. Слуги всегда таскали за ним деньги на случай, если кто-нибудь попросит у него милостыню; он подавал тотчас, не желая, чтобы отсрочку приняли за отказ. Встретив случайно какого-нибудь плохо одетого горемыку, он отдавал ему свой плащ. И обед у него каждый день стряпался с расчетом на то, что он позовет к себе с площади всех, оставшихся без приглашения; этому обычаю он не изменил ни разу. Всякий мог рассчитывать на его поручительство, содействие, средства. Многим он помог в нужде, многих бедняков, не оставивших денег на погребение, похоронил за свой счет. Удивительно ли, что при таком поведении и жизнь его была легка, и смерть горька для сограждан.
VI. Лисандр
1. Лакедемонянин Лисандр[57] оставил по себе громкую славу, приобретенную скорее счастьем, чем доблестью. Известно, что на 26-ом году войны он принудил афинян сдаться, но каким образом добился этого — никто не знает. Во всяком случае, он достиг цели, используя не достоинства своего войска, а самоуверенность неприятелей, которые, не слушаясь своих командиров, покинули корабли, разбрелись по полям и так очутились во власти противника. После этого афиняне и сдались лакедемонянам. Возгордившись этой победой, Лисандр, и прежде бывший всегда дерзким и властолюбивым, проявил такое самоволие, что поведением своим возбудил во всей Греции горячую ненависть к лакедемонянам. Раньше спартанцы утверждали, что воюют ради сокрушения невыносимого афинского господства, но Лисандр, овладев вражеским флотом у реки Эгос, думал только о том, чтобы подчинить своей власти все греческие государства, прикрывая свои действия интересами Лакедемона. Отовсюду изгонял он сторонников Афин и назначал в каждом городе десятерых правителей, наделенных верховной властью и неограниченными полномочиями. В их число он включал только преданных своих гостеприимцев или того, кто обещал ему во всем повиноваться.
2. И вот, когда во всех городах утвердилось правление «десяток», все дела стали вершиться по мановению Лисандра. Чтобы не утомлять читателей многими примерами его жестокости и вероломства, достаточно рассказать один случай. Возвращаясь победителем из Азии, он завернул на Фасос и, поскольку государство фасосцев отличалось особой преданностью афинянам, загорелся желанием разгромить его. Как будто бывшие упорные враги не становятся иногда преданнейшими друзьями! Предвидя, однако, что если замысел его откроется, то фасосцы разбегутся и позаботятся о своем спасении…[58]
3. Итак, они уничтожили учрежденную им систему правления «десяток»[59]. Тогда уязвленный и раздраженный Лисандр замыслил устранить лакедемонских царей. Впрочем, он понимал, что не сможет совершить такое дело без помощи богов, поскольку лакедемоняне имели обычай во всех делах справляться с их волей. Прежде всего он попытался подкупить Дельфийских жрецов, а когда это не удалось — обратился к Додонскому оракулу[60]. Получив здесь снова отказ, он заявил, что должен исполнить свои обеты перед Юпитером-Аммоном, воображая, что африканцев ему будет подкупить проще. Когда он явился с этой надеждой в Африку, жрецы Юпитера дали ему внушительный отпор: они не только отказались от мзды, но и отправили в Лакедемон послов, обвинивших Лисандра в попытке совратить служителей храма. По этому обвинению он был привлечен к суду, оправдан голосами судей, послан на помощь Орхомену и убит фиванцами под Галиартом[61]. Справедливость приговора опровергла речь, найденная в его доме после смерти. В ней он призывал лакедемонян отменить царскую власть и выбрать военного вождя из числа всех граждан, причем составлена она была так, что походила на изречение божества, каковым Лисандр, веривший в силу денег, твердо надеялся обзавестись. Речь эту по слухам написал для него Клеон из Галикарнаса.
4. Нельзя здесь не упомянуть и о проделке царского сатрапа Фарнабаза[62]. Командуя флотом, Лисандр неоднократно проявлял жестокость и алчность. Подозревая, что об этом донесли в Спарту, он попросил Фарнабаза, чтобы тот засвидетельствовал перед эфорами, как благородно он вел войну и обращался с союзниками; все это он просил подробно изложить в письме, уверяя, что в таком деле ему придадут большое значение. Сатрап великодушно обещал исполнить просьбу и написал длинное, многословное послание, в котором всячески превознес Лисяндра. Когда тот прочел и одобрил, Фарнабаз, прикладывая печать, подложил под нее другое письмо, такой же величины, как первое, и столь похожее на него, что различить их было невозможно. В нем он подробно изобличил алчность и вероломство Лисандра. Возвратясь с войны домой, Лисандр доложил верховным властям о своей деятельности так, как счел нужным, и в подтвержение представил письмо, данное ему Фарнабазом. Удалив Лисандра и познакомившись с письмом, эфоры дали затем прочесть написанное ему самому. Так Лисандр опрометчиво донес сам на себя.
VII. Алкивиад
1. Алкивиад, сын Клиния, афинянин. Кажется, природа, создавая этого человека, испытала, на что она способна. Недаром все, писавшие о нем, согласны в том, что никто не мог сравниться с ним ни в пороках, ни в добродетелях. Родился он в знаменитейшем государстве и в знатнейшем роде[63], превосходил всех своих современников красотою, был обилен умом и способен ко всякому делу (и на море, и на суше проявил он себя как великий полководец); в искусстве слова не уступал он лучшим ораторам — речь и внешность его производили такое впечатление, что никто не мог тягаться с ним в споре; был он также богат и, когда требовали обстоятельства — трудолюбив и терпелив; был он щедрым, блистательным в обиходе и во всем образе жизни, обходительным, обаятельным и умеющим ловко приноровиться к случаю; и он же в свободное время, когда дела не требовали душевного напряжения, оказывался изнеженным, беспутным, сластолюбивым и разнузданным, так что все дивились, как в одном человеке уживаются такие противоречия и такие разные природные свойства.
2. Воспитывался он в доме Перикла, которому, как говорят, приходился пасынком[64], учился — у Сократа, а тестем его был Гиппоник, самый богатый из всех людей, говорящих на греческом языке. Так что если бы сам Алкивиад захотел что-нибудь придумать себе на пользу, то не смог бы вообразить или добиться больших благ, чем те, что уготовили ему природа и судьба. Когда он достиг отроческого возраста, многие влюблялись в него по обычаю греков, и среди прочих — Сократ, о чем упоминает Платон в «Пире». Он выводит там Алкивиада, который вспоминает, как он провел с Сократом ночь и встал с его ложа таким же, каким должен быть сын, спавший с отцом. Возмужав, он и сам также любил многих мальчиков, изящно и шутливо обходясь со многими неприятными сторонами подобной любви. Мы остановились бы на этой теме подробнее, если бы нам не предстояло рассказать о делах гораздо более важных.
3. В Пелопоннесскую войну под его влиянием и по его совету афиняне объявили войну Сиракузам[65]. Ведение ее поручили самому Алкивиаду, избрав его командующим и назначив ему в товарищи двух стратегов — Никия и Ламаха. Во время подготовки похода, перед отплытием флота, случилось так, что однажды ночью в городе Афинах были опрокинуты все гермы[66], кроме одной, стоявшей у дверей Андокида. Впоследствии ее прозвали Гермесом Андокида. Так как было ясно, что дело не обошлось без большого многолюдного заговора, угрожающего не отдельным лицам, но всему государству, простой народ пришел в смятение, боясь, как бы в городе не объявился какой-нибудь вожак, который отнимет у него свободу. Главное подозрение падало на Алкивиада, сила и влияние которого казались несовместимыми с положением обыкновенного гражданина. Многих привязал он к себе щедростью, еще больше людей привлек на свою сторону, оказывая им помощь в судебных делах; поэтому всякий раз, появляясь в общественном месте, он притягивал к себе все взоры, и никто во всем государстве не мог с ним равняться. В общем, сограждане смотрели на него как с надеждой, так и со страхом, ибо он мог принести много и вреда, и пользы. К тому же ходили позорящие его разговоры о том, будто он устраивает в своем доме мистерии, что по афинским представлениям считалось святотатством. Афиняне полагали, что сборища такого рода покушаются не столько на религию, сколько на самое государство[67].
4. Именно в этом преступлении враги Алкивиада обвинили его перед народом. Приближалось, однако, время выступать в поход. Учитывая это обстоятельство и зная привычки сограждан, он просил разобрать дело при нем, если считают нужным подвергнуть его суду, не допуская, чтобы ненавистники обвиняли его заочно. Враги же, понимая, что не могут еще повредить ему, решили пока затихнуть и дождаться, когда он уедет, чтобы атаковать отсутствующего. Так они и сделали. Убедившись, что он достиг Сицилии, они заочно обвинили его в кощунстве над святынями. И вот в то время, как он пребывал в счастливой надежде на удачное исполнение порученного дела, власти направили к нему вестника с требованием возвратиться домой и явиться на суд. Не осмеливаясь отказаться, он взошел на триеру, присланную для его доставки.
Когда корабль достиг италийского города Фурий, Алкивиад, перебрав в уме все примеры необузданно своевольного и жестокого обращения народа со знатными лицами, счел за лучшее укрыться от надвигающейся беды и, ускользнув тайком из-под стражи, бежал сначала в Элиду, а затем — в Фивы[68]. Потом, когда он узнал, что его приговорили к смерти с конфискацией имущества, и что по обычаю народ обязал жрецов Эвмолпидов предать его проклятию, которое для вящего назидания было вырезано на столбе и выставлено на площади, — тогда он перебрался в Спарту. Оттуда повел он войну — не против отечества, но, как сам он не раз говаривал, — против своих врагов, которые одновременно были и врагами Спарты[69]; эти люди, утверждал он, понимали, что он может оказать государству большие услуги и вышвырнули его прочь, подчиняясь своей злобе, а не интересам общественной пользы. Итак, по совету Алкивиада, лакедемоняне заключили союз с персидским царем, а потом укрепили в Аттике Декелею и, поставив в ней постоянный гарнизон, держали Афины в осаде. Его же стараниями Иония вышла из Афинского Союза. После этого война продолжалась при явном преобладании Спарты[70].
5. Однако услуги Алкивиада вызвали у спартанцев не дружелюбие, но страх и недоверие. Когда они заметили, какой выдающийся ум выказывает этот решительный человек во всех делах, то убоялись, что когда-нибудь из любви к родине он предаст их самих, помирившись с соотечественниками. Поэтому они стали искать случай погубить его. Долго скрывать это намерение от Алкивиада не удалось — он обладал такой проницательностью, что обмануть его было невозможно, тем более что он держался настороже. Итак, он удалился к Тиссаферну, наместнику царя Дария, и завел с ним тесную дружбу[71]. Когда же увидел, что сила афинян, потерпевших поражение в Сицилии, тает, а сила лакедемонян, напротив, прибывает, то сначала стал сноситься через послов со стратегом Писандром, стоявшим с войском на Самосе, заведя переговоры о своем возвращении; этот человек был единомышленником Алкивиада, поскольку недолюбливал самоуправство народа и сочувствовал лучшим гражданам. Когда же Писандр не оправдал надежды, само войско, благодаря Фрасибулу, сыну Лика, первым призвало Алкивиада назад, и он стал стратегом на Самосе. Потом, по предложению Ферамена, народ проголосовал за восстановление его в правах и заочно назначил его командующим на равных правах с Фрасибулом и Фераменом[72]. Во время их командования все настолько переменилось, что лакедемоняне, уже торжествовавшие победу, устрашились и запросили мира. Потерпев поражения в пяти сухопутных и в трех морских сражениях, они потеряли 200 триер, захваченных противником и перешедших в его распоряжение. Вместе с товарищами Алкивиад отвоевал Ионию, Геллеспонт и многие греческие города, расположенные на побережье Фракии[73]; немало их взяли они силой — например, Византий, но не меньшее число склонили к союзу благоразумно милостивым обращением с пленными. Наконец, обремененные добычей, обогатив войско, одержав великие победы, они возвратились в Афины[74].
6. Когда весь город вышел им навстречу в Пирей, у всех было столь горячее желание видеть Алкивиада, что вся толпа устремилась к его триере, как будто прибыл он один, настолько народ был убежден, что и прежние несчастия и нынешние удачи выпали ему на долю из-за этого человека. Граждане, изгнавшие великого мужа, винили теперь себя и за потерю Сицилии, и за победы спартанцев. И они, по-видимому, имели на то основание. Ведь после того, как Алкивиад стал во главе войска, противник вынужден был уступить и на суше, и на море. И хотя Ферамен и Фрасибул, командовавшие теми же войсками, прибыли в Пирей вместе с ним, когда он сошел с корабля, весь народ повалил следом за ним одним, причем толпа задаривала его лавровыми венками и лентами, что прежде выпадало на долю лишь олимпийским победителям. Со слезами на глазах принимал он знаки горячей любви сограждан и вспоминал прежние обиды. Войдя же в город, произнес в Народном Собрании такую речь, что не нашлось ни одного черствого человека, который не оплакал бы его участь и не выразил бы возмущение против тех, чьи происки изгнали Алкивиада из отечества — как будто другой народ, а не этот, проливающий теперь слезы, осудил его за святотатство. Имущество его восстановили за счет казны; приказали, чтобы те самые жрецы Эвмолпиды, которые подвергли его отлучению, сняли свое проклятие, а столбы, на которых оно было высечено, сбросили в море.
7. Не слишком долгим оказалось это торжество Алкивиада. Хотя ему оказали всевозможные официальные почести и отдали в его единоличное распоряжение все государство с его внутренними и внешними делами[75], хотя просьба его дать ему двух помощников, Фрасибула и Адиманта, была уважена, но когда он, приведя флот к берегам Азии, повел дело при Киме не так успешно, как ожидали, снова пала на него немилость. Считали, что для него нет ничего невозможного, и поэтому малейшие неудачи ставили ему в вину, приписывая их небрежности или злому умыслу. Так и на этот раз его обвинили в том, что он не захотел взять Киму, будучи подкупленным персидским царем[76]. Вот почему я твердо уверен, что слишком высокое мнение о его таланте и доблести обернулось ему во зло. Боялись его не меньше, чем любили, подозревая, что возгордившись удачей и силой, он пожелает установить тиранию. Из-за этих подозрений он был заочно отрешен от должности, и на его место избрали другого[77]. Узнав об этом, Алкивиад не захотел возвратиться домой, переселился в Пактию[78] и воздвиг в тех краях три крепости — Орны, Бисанту и Неонтих. Собрав небольшую армию, первым из греков вторгся он внутрь Фракии, полагая, что приличнее обогащаться за счет варваров, чем соплеменников. В результате этого он увеличил как богатство свое, так и славу, и завоевал большую дружбу некоторых фракийских князей.
8. Но не мог отрешиться он от любви к родине. И вот, когда афинский стратег Филокл встал со своим флотом у реки Эгос, а неподалеку расположился спартанский военачальник Лисандр, изо всех сил старавшийся затянуть войну, поскольку спартанцев щедро снабжал деньгами персидский царь, а у афинян казна истощилась, и ничего у них не осталось, кроме оружия и кораблей, тогда Алкивиад явился к афинскому войску и там повел перед солдатами такую речь: он ручается, что если они захотят, то он принудит Лисандра или вступить в сражение, или просить мира; лакедемоняне не хотят биться на море, потому что сила их заключается в сухопутной армии, а не в кораблях, он же, Алкивиад, легко может уговорить фракийского князя Севта прогнать Лисандра с берега, после чего тому придется либо сразиться на море, либо кончить войну. Хотя Филокл признавал, что Алкивиад говорит дельные вещи, но принять его предложение отказался, понимая, что в случае возвращения Алкивиада к войску сам он потеряет здесь всякое значение, и что если им выпадет успех, то он окажется к нему непричастным, а если случится какая-нибудь неприятность, то отвечать за ошибку будет он один. Перед уходом Алкивиад сказал ему: «Если ты против того, чтобы родина одержала победу, прошу тебя об одном — перенеси морской лагерь поближе к противнику; а не то смотри, как бы из-за беспечности ваших солдат Лисандр не нашел случая покончить с вашим войском врасплох». И предчувствие не обмануло его. Выведав от лазутчиков, что афинские моряки сошли на берег за добычей, оставив корабли почти пустыми, Лисандр не упустил возможности нанести удар и тем самым кончил всю войну[79].
9. После поражения афинян Алкивиад решил, что оставаться на старом месте ему небезопасно и удалился вглубь Фракии, к северу от Пропонтиды[80], надеясь, что легко может укрыть там свое добро. Напрасно! Приметив, что он явился с большими деньгами, фракийцы устроили ему западню. То, что он привез с собой, им отнять удалось, но самого его захватить не смогли. А он, понимая, что в Греции при господстве лакедемонян для него убежища нет, перебрался в Азию к Фарнабазу[81] и так очаровал сатрапа своей обходительностью, что сделался его лучшим другом. Тот отдал ему крепость Гриний во Фригии, с которой он получал 50 талантов дохода. Но Алкивиад не был доволен своей участью и не мог снести того, что побежденные Афины покорялись лакедемонянам. Все помыслы его были направлены на освобождение отечества. Понимая, однако, что без помощи персидского царя ничего не получится, он решил стать его другом и привлечь его на свою сторону, не сомневаясь, что легко достигнет этой цели, если получит разрешение на свидание. Ведь Алкивиад знал, что царский брат Кир при поддержке спартанцев тайно готовит мятеж, и предвидел, что открыв это дело царю, войдет к нему в большую милость[82].
10. Пока он обдумывал этот план и убеждал Фарнабаза, чтобы тот направил его к царю, в это самое время Критий и другие афинские тираны послали к Лисандру в Азию верных людей с уведомлением, что все порядки, которые он установил в Афинах, окажутся недолговечными, если он не уничтожит Алкивиада, так что дорожа прочностью своего дела, он должен схватить этого человека. Обеспокоенный таким предупреждением, лаконец решил предъявить Фарнабазу решительное требование. И вот он грозит разорвать все соглашения, которые были у спартанцев с царем, если сатрап не выдаст ему Алкивиада живым или мертвым. Тот не выдержал натиска и предпочел попрать милосердие, чем допустить умаление царского могущества. Итак, он послал Сузамитру и Багея[83] умертвить Алкивиада, который был тогда во Фригии и готовился отправиться к царю. Посланцы тайно перепоручили это убийство жителям того местечка, где он находился. Те не посмели напасть на него с оружием в руках, но, обложив ночью хворостом домишко, в котором он спал, разожгли пожар, дабы огнем уничтожить того, кого не надеялись одолеть силой. Алкивиад проснулся от треска пламени, а поскольку меч у него похитили заранее, выхватил из-за пояса у друга кинжал; так случилось, что рядом с ним был один гостеприимец его из Аркадии, который не покидал его ни при каких обстоятельствах. Приказав ему следовать за собой, Алкивиад сгреб всю бывшую под рукой одежду и, набросив ее на огонь, прорвался через его жар. Увидев, что он выскочил из пожара, варвары забросали его издали копьями и убили, а голову его отправили Фарнабазу. Женщина же, которая сожительствовала с ним, облекла его в свое женское платье и сожгла мертвого на пожарище того дома, в котором собирались спалить его заживо. Так в возрасте около 40 лет Алкивиад встретил свой конец[84].
11. Много дурного написано об этом человеке, зато всячески превозносят его три достойнейших историка — Фукидид, бывший его современником, Феопомп, родившийся несколько позже, и Тимей[85]; последние двое, известнейшие хулители, почему-то дружно хвалят его одного. Они поведали о нем то, что я рассказал выше, и сверх того следующее: родившись в великолепнейшем городе Афинах, он был первым среди граждан по благородству и блеску своего обихода; когда же, изгнанный оттуда, явился в Фивы, то настолько приспособился к местным обычаям, что никто не мог сравниться с ним в трудолюбии и телесных упражнениях — ведь беотийцы отличаются скорее телесной силой, чем остротой ума; у лакедемонян, издавна усматривающих высшую доблесть в воздержании, он вел сугубо строгий образ жизни, превосходя всех спартанцев простотою пищи и одежды; побывав у фракийцев — людей, приверженных к вину и любовным утехам — и тех обогнал в подобных усладах; прибыв к персам, у которых выше всего ценится охотничья удаль и роскошная жизнь, так приладился к их привычкам, что сами они не могли надивиться на его отвагу и великолепие. Так и вышло, что с какими бы людьми он ни жил, везде он оказывался самым первым и самым любимым. Но довольно об Алкивиаде — перейдем к следующим героям.
VIII. Фрасибул
1. Фрасибул, сын Лика, афинянин. Если бы мы воздавали должное одной добродетели, не принимая в расчет удачу, как знать, может быть, я оказал бы этому человеку предпочтение перед всеми остальными великими мужами. Несомненно одно: никого не ценю я так, как его, за честь, верность, великодушие и любовь к родине. Многие хотели, но немногие сумели избавить отечество от одного узурпатора, ему же удалось вызволить из неволи и освободить родину, угнетенную тридцатью тиранами. Но так получилось, не знаю почему, что хотя никто не мог превзойти его упомянутыми достоинствами, многие стали более знаменитыми, чем он. И прежде всего в Пелопоннесскую войну неоднократно отличался он без Алкивиада, а тот без него не совершил ничего примечательного, но благодаря какому-то природному дару, все общие успехи обратил в свою пользу[86]. Но военную славу полководцы целиком разделяют со своими солдатами и Фортуной, поскольку в гуще боя дело решается не приказом начальника, а силой и храбростью бойцов; поэтому у солдата есть правило полагаться не столько на вождя, сколько на судьбу, и по праву может он утверждать, что исход дела зависит больше от него, чем от мудрости командира. Зато самое славное деяние той поры является единоличным достоянием Фрасибула. Когда 30 тиранов[87], поставленных лакедемонянами, правили в порабощенных Афинах, изгоняя из отечества и казня многих граждан, пощаженных судьбою на войне, когда они конфисковывали и делили меж собой их имущество, тогда Фрасибул оказался первым и поначалу единственным, кто объявил им войну.
2. Итак, он бежал в Филу[88], сильнейшую крепость Аттики, имея при себе не более 30 сподвижников. Это бегство положило начало спасению Актеев[89], эти люди стали оплотом свободы славнейшего государства. Тираны отнеслись сначала с презрением к Фрасибулу и его одиночному бунту, и такое отношение обратилось во зло надменным и во благо презренному: те поленились преследовать беглецов, а эти, получив время на подготовку, собрались с силами. Вот почему всем надо держать в уме правило: на войне всякая мелочь важна; и не зря говорят: мать о том слез не льет, кто себя бережет. Впрочем, отряд Фрасибула вырос меньше, чем он рассчитывал, ибо тогда, в те времена, порядочные люди отважнее говорили о свободе, чем сражались за нее. Затем из Филы он перебрался в Пирей и укрепил Мунихию[90]. Дважды тираны шли на нее штурмом, но, позорно разбитые, неизменно бежали в город, растеряв оружие и обоз. Фрасибул же действовал не только храбро, но и благоразумно, запрещая избивать отступающих; он полагал, что гражданам одного государства подобает щадить друг друга. Никто не бывал даже ранен, кроме тех, которые первыми лезли в драку. Павших его люди не раздевали и ничего из добычи не брали, кроме оружия, которого не хватало, и съестных припасов. Во втором сражении пал Критий, предводитель тиранов, храбро сражавшийся против Фрасибулас[91].
3. После его гибели на помощь обитателям Аттики пришел спартанский царь Павсаний[92]. При его посредничестве Фрасибул и те, которые владели городом, заключили мир на следующих условиях: никто не подвергнется изгнанию и конфискации имущества, кроме 30 тиранов и 10 стратегов, избранных после них и правивших в духе крайней жестокости; управление государством снова перейдет в руки народа. А еще Фрасибул славится тем, что после заключения мира, когда влияние его в государстве было чрезвычайно высоко, он внес закон о том, чтобы никто не привлекался к суду и не подвергался наказанию за прежние дела; афиняне назвали этот закон амнистией. Фрасибул позаботился не только о проведении его, но и добился того, чтобы он соблюдался. Так, когда некоторые из бывших его товарищей по изгнанию хотели устроить резню тех граждан, с которыми состоялось официальное примирение, Фрасибул воспротивился этому и настоял на исполнении данного обещания.
4. За эти заслуги народ присудил ему почетный венок, состоящий из двух масличных ветвей. Эта награда, выражающая не силу, а народную любовь, принесла ему великую честь, не возбудив ни малейшей зависти. Да, прав был Питтак[93], считавшийся одним из семи мудрецов, когда сказал митиленцам, предлагавшим ему в подарок многие тысячи югеров: «Прошу вас, не дарите мне то, чему многие люди позавидуют, на что еще большее число людей позарится. Из этих полей мне нужна только сотня югеров, в которой воплотится и умеренность моих желаний, и ваше доброе намерение». В самом деле, скромные награды оказываются долговечными, а пышные идут не в прок. Поэтому и Фрасибул удовлетворился венком, не ища большего и не считая, что другие опередили его в почестях. Прошло некоторое время, и, командуя флотом, он привел корабли в Киликию. Караулы в его лагере исполнялись недостаточно бдительно, и при ночной вылазке варваров из города он был убит ими в собственной палатке[94].
IX. Конон
1. Афинянин Конон вступил на общественное поприще во время Пелопоннесской войны, и деятельность его принесли тогда много пользы. В звании стратега командовал он сухопутными армиями, в чине начальника флота совершил много славных дел на море. За эти подвиги он удостоился особой чести, ибо один получил в управление все острова. На этом посту он захватил спартанскую колонию Феру[95] Был он стратегом и в конце Пелопоннесской войны, когда Лисандр разбил афинское войско на р. Эгос. Конон тогда отсутствовал, и это была одна из причин дурного командования. Сам он был военачальником опытным и осторожным, и никто тогда не сомневался, что если бы он оказался на месте, то афиняне не потерпели бы такого страшного поражения[96].
2. Когда дела приняли скверный оборот, и Конон услышал об осаде родного города, то стал он искать пристанище — не безопасное местечко для себя, а такое убежище, откуда можно было бы оказать помощь соотечественникам. Наконец, он отправился к Фарнабазу, сатрапу Ионии и Лидии, который был к тому же зятем и родственником царя[97]. Усердно служа и подвергаясь многим опасностям, добился он того, что вошел в большую милость к сатрапу. Дело в том, что лакедемоняне, победив афинян, не сохранили союза, заключенного с Артаксерксом, но послали в Азию Агесилая, чтобы он вел там войну. Подбил их на это, главным образом, Тиссаферн[98], бывший сначала доверенным лицом царя, а затем изменивший ему и заключивший союз со спартанцами. Против него был назначен полководцем Фарнабаз, но на самом деле войском командовал Конон, по совету которого вершились все дела. Неоднократно чинил он препятствия великому полководцу Агесилаю и часто разрушал его замыслы. Ни для кого не было секретом, что, не будь Конона, Агесилай отнял бы у царя Азию вплоть до Тавра. А когда сограждане отозвали последнего домой по случаю того, что беотийцы и афиняне объявили спартанцам войну, и тогда Конон не оставил службы при царских полководцах и оказал им всем немало услуг.
3. Тиссаферн изменил царю, но об этом знали все, кроме Артаксеркса. За многие важные услуги этот человек пользовался у царя влиянием даже после отставки. Неудивительно, что тому трудно было поверить в его предательство, ведь он помнил, как с его помощью одолел брата своего Кира. С обвинениями против Тиссаферна Фарнабаз послал к царю Конона. По прибытии тот, следуя персидскому обычаю, явился прежде всего к тысяченачальнику Тифрасту, второму лицу в государстве, и заявил, что хочет говорить с царем — без этого никого во дворец не пускали. А тот ему ответил: «Иди хоть сейчас, но подумай, что для тебя предпочтительнее — изложить дело устно или письменно. Ведь если ты предстанешь перед царем, то тебе придется склониться перед ним ниц (персы называют такой поклон „земным“). Если подобное приветствие тебе в тягость, то столь же успешно ты можешь добиться желанного исхода, передав свое прошение через меня». Тогда Конон сказал: «Мне не трудно воздать царю любую почесть, но боюсь, что позор ляжет на мое отечество, если я, уроженец того государства, которое привыкло повелевать другими народами, буду следовать не его, а варварским обычаям». Итак, он написал то, что хотел сказать, и передал послание тысяченачальнику.
4. Ознакомившись с обвинениями, царь настолько доверился авторитету Конона, что объявил Тиссаферна врагом[99], приказал Конону вести войну с лакедемонянами и разрешил ему выбрать военного казначея по своему усмотрению. Тот отказался, ссылаясь на то, что решение должно исходить не от него, но от самого царя, который, очевидно, лучше знает своих людей; он же со своей стороны предлагает поручить это дело Фарнабазу. После этого, осыпанный щедрыми дарами, он был послан к морю с наказом требовать военные корабли у киприотов, финикийцев и других приморских государств и готовить флот, чтобы с начала весны контролировать его силами море; помощником его, как он и хотел, назначили Фарнабаза[100]. Когда лакедемоняне узнали об этом, то взялись за приготовления с большим рвением, понимая, что теперь им предстоит более серьезная война, чем если бы они имели дело только с варваром. Они видели, что во главе царского войска с ними будет биться полководец храбрый и предусмотрительный, которого им не превзойти ни умом, ни силой. Взвесив все это, они собрали большой флот и вышли в море во главе с Писандром. Конон атаковал их у Книда, дал большое сражение и, обратив противника в бегство, много кораблей захватил, а еще больше — потопил. Эта победа дала свободу как Афинам, так и всей Греции, находившейся под властью лакедемонян[101]. Конон же с частью своего флота прибыл на родину, распорядился о восстановлении стен Афин и Пирея, разрушенных Лисандром, и вручил согражданам 50 талантов, взятых у Фарнабаза.
5. Как и все мы, смертные, в счастье он проявил меньшее благоразумие, чем в несчастье. Полагая, что победа его над пелопоннесским флотом искупила беды отечества, загорелся он совершить более великое дело, чем было ему по силам. Впрочем, надо сказать, что его старание увеличить могущество не столько царя, сколько своей родины, было благочестивым и достойным одобрения. Итак, завоевав после морского сражения у Книда большой авторитет и у варваров, и у всех греческих государств, он начал тайные хлопоты, направленные на то, чтобы вернуть Афинам Ионию и Эолию. Дело это велось недостаточно скрытно, и вот наместник Сард Тирибаз вызвал к себе Конона будто для того, чтобы послать его по важному делу к царю[102]. Когда тот, подчиняясь зову, явился, его бросили в темницу и держали там какое-то время. Потом, как сообщают некоторые писатели, его отправили к царю, и там он умер. Напротив, Динон, сведениям которого о Персии я верю больше всего, пишет, что Конон бежал[103], и не может только сказать — случилось ли это с ведома Тирибаза или без его участия.
X. Дион
1. Дион, сын Гиппарина, сиракузянин, происходил из знатного рода[104] и был причастен к тирании обоих Дионисиев. Дело в том, что Дионисий Старший был женат на сестре Диона Аристомахе, от которой имел двух сыновей, Гиппарина и Нисея, и еще двух дочерей по имени Софросина и Арета; первую он выдал замуж за сына своего Дионисия — того самого, которому оставил царство, а другую, Арету, за Диона. Помимо знатного родства и громкой славы предков Дион обладал множеством иных, врожденных достоинств — например, по природе своей он был любознателен, добр, склонен к благородным занятиям, внешность имел внушительную, вызывающую немалое доверие, и, кроме того, располагал большим, доставшимся от отца состоянием, которое он сам увеличил, пользуясь щедростью тирана. Он был доверенным лицом Дионисия Старшего — не только из-за родства, но и благодаря свойствам своего характера: хотя жестокость Дионисия была ему противна, он заботился о его благополучии как ради дружбы, так еще более — ради своих близких. Он принимал участие во всех важных делах, и тиран часто следовал его совету, если к делу не примешивался его собственный, более насущный, интерес. Все самые знаменитые посольства возглавлялись Дионом. Ведя переговоры добросовестно и честно, он смягчал своим обаянием отвращение к свирепому имени тирана. А карфагеняне отнеслись к этому посланцу Дионисия с таким восхищением, какого никогда не удостаивался у них ни один человек, говорящий на греческом языке.
2. Все это не ускользало от внимания Дионисия, понимавшего, какую славу приносит ему Дион. Потому-то он был особенно милостив к нему и любил его не меньше, чём сына. А когда до Сицилии дошла весть о том, что Платон прибыл в Тарент[105], тиран не решился отвергнуть просьбу юноши, не отказался призвать философа, ибо Дион горел желанием услышать его. Итак, он дал согласие и весьма вежливо пригласил Платона в Сиракузы. Дион же пришел от гостя в такой восторг и так полюбил его, что целиком посвятил себя ему. И сам Платон отвечал ему такой же привязанностью, ведь после того, как тиран нанес ему жестокое оскорбление, приказав продать его в рабство, он все-таки возвратился назад, снизойдя к мольбам все того же Диона[106]. Между тем Дионисий заболел. В то время, как он тяжко страдал от недуга, Дион осведомился у врачей о его состоянии и попросил, чтобы они предупредили его, если положение вдруг станет более опасным, поскольку ему нужно поговорить с больным о разделе власти; он считал, что сыновья его сестры, рожденные от Дионисия, имеют право получить часть царства. Врачи не умолчали об этой просьбе, передав его слова Дионисию-сыну. Встревожившись, тот приказал им дать отцу снотворное, чтобы у Диона не было возможности вмешаться. Приняв это лекарство, больной заснул и, не просыпаясь, скончался[107].
3. Так началась вражда между Дионом и Дионисием, возросшая затем по многим причинам. Но сначала какое-то время между ними сохранялась видимость дружбы. И поскольку Дион непрестанно умолял Дионисия, чтобы он вызвал из Афин Платона и руководствовался его советами, тот, желая хоть в чем-то походить на отца, исполнил его желание. В то же время он возвратил в Сиракузы историка Филиста, друга тирана и не меньшего поклонника тирании — об этом подробно написано в книге о греческих историках[108]. Что до Платона, то он завоевал у Дионисия такой авторитет и настолько преуспел в искусных речах, что уговорил его уничтожить тиранию и возвратить сиракузянам свободу. Отказавшись от этого намерения по совету Филиста, тиран стал править еще более жестоко[109].
4. Дионисий видел, что Дион превосходит его и умом, и авторитетом, и расположением народным и опасался, что, держа его при дворе, даст ему случай низвергнуть себя; поэтому он предоставил ему трирему и отправил его на этом корабле в Коринф, оправдываясь, что делает это в интересах их обоих, ради того, чтобы при взаимном недоверии один не опередил другого во зле[110]. А поскольку это дело возмутило многих граждан, возбудив сильное негодование против тирана, Дионисий погрузил на корабль все движимое имущество Диона и отослал его хозяину. Тем самым он хотел показать, что действовал не по злобе на этого человека, но ради собственной безопасности. Впоследствии же, узнав, что Дион снаряжает в Пелопоннесе войско, затевая против него войну, дионову жену Арету он отдал замуж за другого, а сына его приказал воспитывать таким образом, чтобы с помощью баловства привить ему отвратительнейшие пороки. И вот этому мальчику, еще несовершеннолетнему, приводили девок, закармливали его лакомствами, опаивали вином и не давали возможности протрезвиться. И он дошел до того, что уже не смог вынести перемены в образе жизни, когда отец вернулся на родину (тогда к нему приставили сторожей, которые не допускали его до прежних занятий) и, бросившись вниз с крыши дома, так и погиб.
5. По прибытии Диона в Коринф туда же бежал и Гераклид, бывший начальник конницы, также изгнанный Дионисием. Все свои замыслы посвятили они подготовке к войне, но имели малый успех. Многолетняя тирания считалась могучей военной силой, и поэтому лишь немногие присоединялись к опасному предприятию. Однако Дион, полагаясь не столько на свое войско, сколько на ненависть к тирану, отважно выступил в поход на двух грузовых судах, чтобы сокрушить существующую уже 50 лет державу, которую защищали 500 военных кораблей, 10 тыс. всадников и 100 тыс. пехотинцев[111]; к изумлению всех народов, он так легко опрокинул ее, что на третий день после высадки в Сицилии вступил в Сиракузы. Этот пример показывает, что крепка лишь та власть, которая зиждется на сочувствии подданных. В это время Дионисия не было на месте, он поджидал вражеский флот в Италии, рассчитывая, что на него двинутся не иначе как с большими силами. Но в этом он обманулся. С помощью самих подданных своего противника Дион сокрушил царскую гордыню и целиком завладел той частью Сицилии, которая подчинялась Дионисию, а также столицей Сиракузами, кроме крепости и связанного с городом острова. И он добился того, что тиран согласился заключить мир на следующих условиях: Сицилия отходила к Диону, Италия — к Дионисию, а Сиракузы — к Аполлократу, единственному человеку, пользовавшемуся у тирана полным доверием[112].
6. Такое неожиданное, такое счастливое течение событий в дальнейшем внезапно переменилось, ибо отличающаяся непостоянством судьба пожелала низвергнуть того, которого только что возвысила. Сначала она нанесла удар через сына, упомянутого мною выше. В самом деле, забрав назад жену, отданную другому, Дион пытался и дитя свое отвлечь от пагубной неги и вернуть к добродетели, и в это время гибель сына тяжело поразила отца. Затем началась ссора его с Гераклидом, ибо тот, не уступая первенства, составил свою партию. Среди видных граждан он пользовался не меньшим влиянием, чем Дион, и с их одобрения командовал флотом, тогда как Дион распоряжался сухопутным войском. В результате последний не сдержался и произнес стих Гомера из второй песни, имеющий такой смысл: не может государство иметь доброе правление при многовластии. Эти слова вызвали великое негодование: сочли, что он выдал желание прибрать все к своим рукам. Не пытаясь смягчить это недовольство уступчивостью, Дион постарался подавить его жестокостью и, когда Гераклид вернулся в Сиракузы, подстроил его убийство[113].
7. Дело это повергло всех в ужас, после убийства Гераклида никто не считал себя в безопасности. А Дион, устранив соперника, своевольнейшим образом роздал солдатам имущество тех граждан, которые были известны как его противники. Вскоре после этого раздела, вследствие огромных ежедневных расходов, он начал ощущать недостаток в средствах, но ему уже нечего было прибрать к рукам, кроме имущества друзей. И так получалось, что, удерживая на своей стороне солдат, он отталкивал от себя лучших граждан[114]. Все эти заботы сокрушали его. Не привыкший к хуле, он тяжело переживал осуждение со стороны тех людей, которые раньше превозносили его похвалами до небес. А враждебная ему толпа, при попустительстве солдат, болтала все смелее и толковала о необходимости избавиться от тирана.
8. Наблюдая такие настроения, Дион не знал, как успокоить народ, и страшился исхода. Тогда некий Калликрат[115], афинский гражданин, прибывший вместе с ним в Сицилию из Пелопоннеса, коварный и ловкий интриган, человек без чести и совести, пришел к нему и сообщил, что недовольство народа и враждебность солдат грозят Диону большой бедой и что избежать ее он может не иначе, как поручив кому-нибудь из друзей притвориться своим врагом. Если отыщется подходящий человек, то ему легко будет выведать любые планы и уничтожить врагов, поскольку они откроют свои изменнические замыслы. Когда совет этот был одобрен, Калликрат взял исполнение дела на себя и, прикрываясь опрометчивостью Диона, подыскал сообщников для убиения тирана, договорился с его противниками и организовал заговор. Дело это было известно многим, слухи о нем распространились и дошли до Аристомахи, сестры Диона, и до жены его Ареты. В страхе явились они к нему, трепеща перед грозящей ему опасностью. А тот заверил их, что Калликрат не готовит ему никакой западни, но все, что делается, совершается по его, Диона, приказу. Тем не менее, женщины отвели Калликрата в храм Прозерпины и заставили поклясться в том, что он не причинит Диону никакого зла. Этот обряд не только не смутил злодея, но побудил его действовать более спешно, внушив опасение, что замысел его откроется раньше, чем он исполнит задуманное.
9. Так он решил, и в ближайший же праздник, когда Дион, удалившись от многолюдства, пребывал в доме и отдыхал в верхнем покое, Калликрат передал участникам заговора самые укрепленные участки города, окружил стражей дом Диона и приставил к дверям надежных людей с наказом не отлучаться. Кроме того, он посадил на трирему солдат и поручил ее брату своему Филострату, приказав маневрировать на ней в порту под предлогом тренировки гребцов; так он рассчитывал обеспечить себе убежище на случай бегства, если замыслы его случайно потерпят неудачу. Затем он выбрал из числа своих сообщников нескольких юношей из Закинфа, отличавшихся выдающейся отвагой и силой, и велел им идти к Диону безоружными, дабы подумали, что они явились к нему для беседы. В доме их знали и впустили внутрь. Они же, едва переступив порог, заперли двери, набросились на покоившегося на ложе Диона и связали его. Поднялся шум, слышный даже на улице. И тут всякий мог понять то, о чем мы говорили раньше — насколько ненавистна для людей единоличная власть и сколь жалка участь того, кто предпочитает, чтобы его не любили, а боялись. Ведь стража Диона, при благом желании, могла бы выломать дверь и спасти его, поскольку безоружные заговорщики держали его живым, требуя подать им оружие снаружи. Но так как никто не пришел ему на помощь, некий Ликон, сиракузянин, подал через окно меч, которым Диона и прикончили[116].
10. Когда по совершении убийства дом наполнила любопытная толпа, то были жертвы, погибшие вместо заговорщиков от руки несведущих людей. Дело в том, что лишь только стремительно разнеслась весть о насилии, учиненном над Дионом, как сбежалось много граждан, недовольных этим злодеянием. Они-то и перебили невинных горожан, ошибочно приняв их за преступников. Когда все узнали о смерти Диона, удивительным образом изменилось настроение толпы. Те, которые при жизни называли его тираном, теперь величали его освободителем отечества, гонителем тирана. И до такой степени сожаление вытеснило ненависть, что, будь это возможно, они согласились бы отдать свою кровь, чтобы вернуть его с берегов Ахерона. Итак, он был похоронен посреди города на общественный счет, и над могилой его соорудили гробницу. Смерть настигла его примерно на 55 году от роду, на пятый год по прибытии его из Пелопоннеса в Сицилию.
XI. Ификрат
1. Афинянин Ификрат[117] прославился не столько как великий полководец, сколько как мастер военного дела. По своим достоинствам командира он занимал одно из первых мест среди современников и не уступал в славе никому из предшественников. Много потрудился он на военном поприще, часто стоял во главе войска. Никогда не допускал он ошибки, ведущей к поражению, замыслы его всегда увенчивались победой, и был он настолько изобретателен, что ввел в военное дело много и улучшений, и новшеств. Именно он изменил оружие пехотинцев: до него солдаты употребляли огромные щиты, небольшие копья и короткие мечи, он же, напротив, ввел малые щиты вместо больших (по ним впоследствии пехотинцев стали называть пельтастами), облегчив воинов в походах и сражениях, увеличил вдвое размер копья и удлинил мечи; а еще вместо кольчуг и медных панцирей ввел он льняные доспехи. После этой перемены солдаты стали боеспособнее, поскольку, сняв с них лишний груз, он дал им не менее надежное и легкое снаряжение[118].
2. Он воевал с фракийцами и восстановил на царство афинского союзника Севта[119]. Под Коринфом он командовал войском с великой строгостью, так что никогда еще в Греции не было более умелой и более послушной приказам вождя армии, и приучил солдат к тому, что после сигнала полководца «к бою», они, независимо от командира, строились в таком порядке, как будто каждого ставил на место опытнейший военачальник. С этим войском он разбил, на радость всей Греции, большой спартанский отряд и еще раз в ту же самую войну обратил в бегство всю спартанскую армию, стяжав тем самым великую славу[120]. Когда Артаксеркс решил воевать с египетским царем, то попросил у афинян в полководцы Ификрата, дабы поставить его во главе наемного войска численностью в 12 тыс. бойцов[121]. Тот обучил эту армию всем военным приемам, и как некогда римские солдаты назывались «фабиевыми», так эти «ификратовы» воины пользовались у греков большим почетом. И тот же Ификрат, придя на помощь лакедемонянам, приостановил наступление Эпаминонда; а если бы он не подоспел вовремя, то фиванцы ушли бы от Спарты не раньше, чем захватив ее и спалив дотла[122].
3. Был он велик и духом, и телом, обладал внешностью полководца, с первого взгляда возбуждая у всех восхищение, в трудах, однако, как сообщает Феопомп, несобран и нетерпелив, но при этом — гражданин, добрый и весьма честный. Порядочность свою он проявил во многих случаях и особенно — при защите детей македонского царя Аминты. Случилось так, что после смерти Аминты Евридика, мать Пердикки и Филиппа, бежала к Ификрату и нашла защиту в его лагере[123]. Дожил он до старости, сохранив расположение сограждан. Однажды во время союзнической войны он защищался в уголовном процессе вместе с Тимофеем и был на этом суде оправдан. После него остался сын Менесфей, рожденный фракиянкой, дочерью царя Котиса[124]. Когда его однажды спросили, кого он больше почитает, мать или отца, тот ответил: мать. Всем это показалось странным, но юноша сказал: я сужу по заслугам; ведь отец, насколько это от него зависело, родил меня фракийцем, а мать, напротив — афинянином.
XII. Хабрий
1. Одним из славнейших полководцев считался и афинянин Хабрий[125], совершивший немало достопамятных дел. Среди них особенно знаменит новый прием, использованный им в сражении при Фивах, когда он оказал помощь беотийцам[126]. Во время боя, когда великий полководец Агесилай, видя бегущие вспять отряды наемников, уверился уже в своей победе, Хабрий приказал оставшейся фаланге твердо стоять на месте и показал ей, как, оперев щит о колено и выставив вперед копье, встретить натиск противника. Видя такое новшество, Агесилай не осмелился наступать далее и сигналом трубы отозвал своих солдат, идущих в атаку. Это событие, разнесенное молвой, так прославилось по всей Греции, что Хабрий заказал свое изображение в той самой позе воина-фалангита, и афиняне от лица государства поставили ему эту статую на площади. Отсюда и пошло, что впоследствии атлеты и другие участники общественных состязаний изображались скульпторами в том виде, в каком они одержали победу.
2. В звании афинского полководца Хабрий неоднократно вел войны в Европе, а в Египте сражался по своей воле. Так, придя на помощь Нектенебу, он вернул ему царство. То же самое совершил он и на Кипре, но уже помогая Эвагору от лица афинского госудаства, и покинул остров, лишь завоевав его целиком. Это дело покрыло афинян великой славой. Затем снова началась война между персами и египтянами. У афинян был союз с персами, а у лакедемонян — с египтянами, от которых царь их Агесилай получал богатую мзду. Учтя это, Хабрий, который ни в чем не уступал Агесилаю, отправился в Египет добровольцем и возглавил там флот, в то время как Агесилай командовал сухопутными силами[127].
3. Тогда полководцы персидского царя направили в Афины послов с жалобой на то, что Хабрий воюет против царя на стороне египтян. Афиняне назначили ему определенный срок для возвращения домой и предупредили, что в случае опоздания он будет привлечен к уголовному суду. Получив такое извещение, Хабрий вернулся в Афины, но не задержался там дольше необходимого времени. Не любил он жить на глазах сограждан, ибо его широкий образ жизни и слишком независимое поведение не могли не навлечь на него зависти черни. Таков общий порок великих и свободных государств: зависть сопутствует там славе, унижению подвергаются люди, которые кажутся слишком высоко стоящими, и бедняки с раздражением взирают на недоступное им благосостояние богачей. Итак, Хабрий покинул отечество, как только смог. И не он один с радостью уезжал из Афин, но так поступали почти все видные люди, полагая, что чем дальше от глаз сограждан — тем меньше ревности. Например, Конон долгое время жил на Кипре, Ификрат — во Фракии, Тимофей — на Лесбосе, а Харес — в Сигее[128]; последний не походил на них ни делами, ни характером, но пользовался в Афинах почестями и влиянием.
4. Погиб Хабрий во время Союзнической войны, и вот как это случилось. Афиняне вели осаду Хиоса[129]. Хабрий, не занимавший во флоте никакого поста, авторитетом превосходил всех должностных лиц, и солдаты уважали его больше, чем командиров. Это обстоятельство ускорило его конец. Желая первым проникнуть в порт он приказал кормщику направить туда корабль, тем самым уготовив себе погибель. Ибо когда он прорвался в гавань, другие за ним не последовали. После этого неприятель напал на него со всех сторон, и пока он храбро оборонялся, судно начало тонуть. Хотя Хабрий мог бежать, кинувшись в море, поскольку его подобрал бы стоявший неподалеку афинский флот, он счел за лучшее скорее погибнуть, чем бросить оружие и оставить корабль, на котором служил. Товарищи не последовали его примеру и спаслись вплавь. Он же, предпочитая славную смерть опозоренной жизни, схватился с неприятелем врукопашную и пал, пронзенный вражескими копьями.
XIII. Тимофей
1. Тимофей, сын Конона[130], афинянин, обладая многими достоинствами, умножил унаследованную от отца славу. Был он красноречив, деятелен, трудолюбив и сведущ как в военном деле, так и в делах государственного управления. Много славных подвигов числится на его счету, но самые замечательные его деяния следующие: он покорил оружием жителей Олинфа и Византия. Захватил остров Самос, — причем если в прошлую войну афиняне потратили на его осаду 1200 талантов, он возвратил его под власть народа без всякого убытка для казны. Неоднократно воевал он с царем Котисом, внеся в казну 1200 талантов из полученной от него добычи. Освободил от осады Кизик. Вместе с Агестилаем пришел на помощь Ариобарзану, и в то время как лаконец взял у перса плату наличными деньгами, Тимофей не захотел принять то, от чего мог бы урвать кусок для своего дома, но предпочел умножить земли и города своего государства; поэтому он взял Критоту и Сест[131].
2. Он же, командуя флотом и плывя вдоль берега Пелопоннеса, разорил Лаконику, рассеял спартанский флот, подчинил власти афинян Керкиру и заключил союз с эпиротами, афаманами, хаонами и со всеми прочими народами, жившими вблизи тамошнего моря. После этого лакедемоняне прекратили затяжной спор и, добровольно уступая афинянам морское первенство, заключили с ними мир, по условиям которого афиняне становились хозяевами моря[132]. Эта победа так обрадовала народ Аттики, что впервые тогда государство воздвигло алтари богине Мира и учредило в ее честь священную трапезу. Ради же сохранения памяти о заслуге Тимофея ему поставили статую на площади от лица народа. Никому до этого не выпадала такая честь, чтобы народ, воздвигнув статую отцу, оказал такую же милость и сыну. Итак, когда они встали рядом, новая статуя сына воскресила воспоминания о былых подвигах отца.
3. Когда Тимофей состарился и отошел от должностей, афиняне со всех сторон увязли в тяжелых войнах. Отпал Самос, отложился Геллеспонт, и Филипп Македонский, войдя в силу, начал осуществлять свои великие замыслы[133]. Против него выставили Хареса, от которого не ожидали большого толка[134]. Потом стратегом был избран Менесфей — сын Ификрата, зять Тимофея. Его-то и решили послать на войну, приставив к нему двух выдающихся по уму и опыту помощников — отца и тестя, чтобы он пользовался их советом; они обладали великим авторитетом, и все горячо надеялись, что с их помощью можно будет вернуть утраченное[135]. Когда они направились к Самосу, Харес, узнав о их приближении, двинулся туда же со всем своим флотом, дабы никому не показалось, что он не причастен к делу. При подходе их к острову внезапно разразилась страшная буря. Спасаясь от нее, два старых полководца здраво рассудили поставить свои корабли на якорь. Харес же со своим опрометчивым умом не подчинился авторитету старших, как будто он был хозяином положения. Добравшись до желанной цели, он известил Тимофея и Ификрата, чтобы они следовали за ним. Но дела его пошли неудачно, так что, потеряв множество кораблей, он вернулся с острова туда, откуда выступил в поход и отправил в Афины официальное донесение, в котором говорилось, что он легко захватил бы Самос, если бы Тимофей и Ификрат его не покинули[136]. Народ — суровый, подозрительный и вследствие того непостоянный, завистливый и враждебно настроенный (само высокое положение полководцев усугубляло их вину), отозвал их домой, где их обвинили в измене. На этом процессе Тимофей был осужден и оштрафован на 100 талантов. Гонимый ненавистью неблагодарных сограждан, он удалился в Халкиду[137].
4. После его смерти народ устыдился своего приговора, отменил 9 частей штрафа, а относительно 10 талантов распорядился, чтобы Конон, сын Тимофея, внес их на ремонт одного участка стены. В этом деле обнаружилось непостоянство судьбы. Те самые стены, которые Конон-дед восстановил для отечества на средства, взятые у врага, внук с большим позором был вынужден чинить на семейные деньги. Я мог бы рассказать еще много случаев из скромной и разумной жизни Тимофея, но удовлетворюсь одним примером, по которому легко можно представить, насколько дорог он был своим близким. Когда в юности он защищался в Афинах перед судом, на помощь ему пришли, как друзья и личные гостеприимцы, так среди них и Язон, тиран Фессалии, самый могущественный человек своего времени. Он, который на родине никогда не чувствовал себя в безопасности без охраны, явился в Афины без всякой защиты, так высоко ценя друга, что предпочел скорее подвергнуться смертельной опасности, чем не поддержать Тимофея, отстаивающего свое доброе имя. А тот впоследствии воевал против Язона, почитая законы родины более священными, чем законы дружбы[138].
Ификрат, Хабрий, Тимофей — это было последнее поколение победоносных афинских полководцев, после их смерти в государстве не осталось ни одного военачальника, достойного упоминания. И вот я обращаюсь к самому храброму и умному из варварских вождей, не считая двух карфагенян — Гамилькара и Ганнибала. Я расскажу о нем тем более подробно, что большинство подвигов его осталось в тени, в то время как успех, выпадавший ему на долю, достигался не столько силой, сколько умом, которым он превосходил тогда всех. Но чтобы это стало очевидным, надо рассказать о его делах по порядку.
XIV. Датам
1. Датам происходил из племени карийцев, отцом его был Камисар, а матерью — Скифисса[139]. При Артаксерксе он был причислен сначала к воинам, охранявшим царский дворец. Отец его Камисар, храбрый солдат, способный военачальник, неоднократно доказавший свою верность царю, управлял частью Киликии, расположенной вблизи Каппадокии, где обитают левкосиры. Находясь на службе, Датам впервые проявил свои дарования во время войны, которую царь вел с кадусиями[140]. Много погибло тогда царских людей, а Датам весьма отличился и по этой причине, а также вследствие гибели Камисара на войне, получил в управление отцовскую область.
2. Такую же доблесть проявил он и позже, когда Автофродат по царскому повелению вел войну с отложившимися мятежниками[141]. Противник ворвался тогда в лагерь, но благодаря мужеству Датама был отбит, и царское войско оказалось спасенным. После этого ему стали доверять более серьезные командования. Был тогда некий Туис, пафлагонский царек древнего рода, происходивший от того Пилемена, который, по свидетельству Гомера, был убит Патроклом во время Троянской войны. Он не слушался царя, и поэтому царь решил объявить ему войну, а вести ее поручил Датаму, родственнику пафлагонца: родители их были братом и сестрой. По этой причине Датам хотел сначала привести родича к повиновению, не прибегая к оружию. Он явился к нему без охраны, не ожидая от друга никакого подвоха, и едва не погиб, ибо Туис задумал тайно умертвить его. Но вместе с Датамом была его мать, тетка пафлагонца. Она узнала о том, что готовится, и предупредила сына. Спасшись от опасности бегством, он объявил Туису войну. И хотя во время этой войны Ариобарзан, сатрап Лидии, Ионии и всей Фригии покинул Датама, тот, действуя с неизменным упорством, захватил Туиса в плен живым вместе с женой и детьми[142].
3. Датам постарался предстать перед царем раньше, чем до того дойдет слух об этом событии. Так, в тайне ото всех явился он туда, где пребывал царь, и на следующий день обрядил Туиса, отличавшегося огромным ростом и свирепым видом, — он был черен, длинноволос и бородат — в роскошное одеяние, которое обычно носили царские сатрапы; разукрасил его ожерельем, золотыми браслетами и другими царственными уборами, сам же облачился в двойной крестьянский плащ, грубую тунику и охотничий шлем и, держа в правой руке палку, а в левой — веревку, которой был связан Туис, гнал его перед собой, словно тащил пойманного дикого зверя. Небывалое зрелище и необычный наряд привлекли всеобщее внимание, собралась большая толпа, и не обошлось без людей, узнавших Туиса и доложивших царю. Тот сначала не поверил и послал разузнать Фарнабаза, а когда удостоверился от него в происшедшем, велел впустить обоих и остался чрезвычайно доволен и делом, и нарядом, а более всего тем, что знаменитый царь неожиданно попал к нему в руки. Поэтому, щедро наградив Датама, он направил его к войску, формировавшемуся под началом Фарнабаза и Тефраста для войны с Египтом, и повелел, чтобы у него были такие же полномочия, как у тех двоих. А после, когда царь отозвал Фарнабаза, верховное командование получил Датам.
4. Когда же он, тщательно подготовив войско, собирался двинуться в Египет, пришло письмо, предписывающее ему идти против Асписа, который правил Катаонией, что расположена севернее Киликии по соседству с Каппадокией. Дело в том, что Аспис, обитавший в лесистой и укрепленной замками стране, не только не повиновался царю, но даже нападал на соседние области и расхищал обозы с царскими данями. Хотя Датам находился далеко от тех мест и был занят более важным делом, однако счел необходимым исполнить царскую волю. Итак, он сел на корабль вместе с мужами немногими, зато храбрыми, полагая, что легче одолеет малыми силами врага беспечного, чем большим войском — изготовившегося. Так оно и случилось. Достигнув на корабле Киликии и высадившись на берег, он шел затем днем и ночью, перевалил через Тавр и прибыл туда, куда стремился. Осведомившись, где Аспис, узнал, что тот выехал на охоту и находится поблизости. Пока он вел расспросы, стала известна причина его прибытия, и Аспис изготовил к отпору как писидийцев, так и своих спутников. Услышав об этом, Датам вооружился и приказал своим людям следовать за собой, сам же, погоняя коня, устремился на противника. Когда Аспис увидел издали несущегося на него Датама, то струсил и, отказавшись от попытки сопротивления, сдался в плен. Датам заключил его в оковы и передал Митридату для отправки к царю.
5. В то время как все это происходило, Артаксеркс, сообразив, что отправил лучшего вождя с большой войны на малое дело, раскаялся и, полагая, что Датам еще не тронулся с места, отправил гонца к войску в Акку с наказом, чтобы полководец не покидал армию. Еще не доехав до места назначения, тот повстречал на пути людей, везущих Асписа. Благодаря такой поспешности Датам приобрел великую милость царя, но навлек на себя не меньшую зависть придворных, которые видели, что он один затмил всех. Поэтому-то они дружно сговорились его погубить. Обо всем этом написал Датаму его друг Пандант, царский казначей, предупреждая в письме, что ему грозит большая беда, если во время его командования в Египте случится какое-нибудь несчастье; ведь цари имеют привычку винить за неудачи других, а успех приписывать себе, и поэтому, когда приходят известия о поражениях, их легко подстрекают к расправе над полководцами; Датаму же угрожает особая опасность, поскольку самые влиятельные при царе люди являются его недругами. Датам прочел это письмо, будучи уже при войске в Акке; понимая справедливость написанного, он решил отложиться от царя. При этом, однако, он не совершил ничего, порочащего его честь. Передав армию магнесийцу Мандроклу, он удалился со своими людьми в Каппадокию и занял прилегающую к ней Пафлагонию[143]. Скрывая свои намерения в отношении царя, он тайно вступил в дружбу с Ариобарзаном[144] и поставил свои гарнизоны в укрепленных городах.
6. Впрочем, из-за зимней непогоды все эти приготовления имели мало успеха. И вот услышал Датам, что писидийцы собирают против него какие-то силы, и послал туда сына своего Арсидея, но юноша пал в сражении. Отец выступил в поход со сравнительно небольшим войском, скрывая поразившее его горе; он стремился добраться до противника прежде, чем весть о поражении дойдет до его людей, дабы воины, узнав о гибели сына, не пали духом. Прибыв туда, куда стремился, он разбил лагерь в таком месте, где полчище противника не могло его окружить, тогда как он сам имел полную возможность начать сражение. Начальником конницы был у него тесть его Митробарзан. Находя положение зятя отчаянным, он перебежал к врагу. Узнав об этом. Датам сообразил, что если до простых воинов дойдет слух об измене столь близкого ему человека, то найдутся и другие, которые последуют его примеру. Поэтому он во всеуслышание объявил, что по его приказу Митробарзан ушел под видом перебежчика, чтобы легче войти в доверие и уничтожить врагов; потому, мол, не следует оставлять его одного, все должны последовать за ним; если они с отвагой исполнят это дело, то противник не сможет сопротивляться, избиваемый как внутри вала, так и вне его. Речь эта была встречена с одобрением, и вот Датам выводит войско из лагеря, преследуя таким образом Митробарзана; добравшись же до неприятеля, приказывает начать сражение. Встревоженные неожиданным оборотом дел, писидийцы решили, что перебежчики поступили хитро и злонамеренно, дабы в их рядах причинить им наибольшее зло. Итак, сначала они набросились на беглецов; последние же, не понимая, что к чему, были принуждены сражаться с теми, на сторону которых переметнулись, и стоять за тех, кого покинули. С обеих сторон не было им пощады, и скоро все они были перебиты. Наконец, Датам атакует сопротивляющихся писидийцев, опрокидывает их с первого натиска, преследует бегущих, многих истребляет и захватывает вражеский лагерь. Так-то с помощью одной уловки Датам уничтожил предателей, разбил врагов и обратил себе на пользу то, что замышлялось ему на погибель. Нигде не довелось мне читать, чтобы какой-нибудь еще полководец столь остроумно задумал и столь стремительно исполнил свой план.
7. И такого-то мужа покинул взрослый сын его Сизина, переметнувшийся к царю и донесший ему об измене отца. Весть эта поразила Артаксеркса, понимавшего, что ему придется иметь дело с человеком храбрым и деятельным, который дерзает исполнять свои замыслы и привык думать прежде, чем действовать. Царь направил в Каппадокию Автофродата. Датам, стремясь воспрепятствовать вторжению, постарался заранее занять проход, в котором расположены Киликийские ворота. Ему не удалось, однако, набрать армию в слишком короткий срок и, потерпев в этом деле неудачу, он выбрал для сошедшегося отряда такую позицию, где противник не мог бы его ни окружить, ни миновать, не подвергшись удару в опасном месте, ни существенно использовать свою многочисленность против его малых сил, если бы он счел нужным вступить в сражение.
8. Автофродат понимал эти расчеты, однако решил, что лучше вступить в бой, чем обратиться вспять с таким большим войском или слишком долго стоять на месте. А было у него 20 тыс. варварских всадников, 100 тыс. пехотинцев, которых они называют кардаками[145], и 3 тыс. пращников того же рода; кроме того — 8 тыс. каппадокийцев, 10 тыс. армян, 5 тыс. пафлагонцев, 10 тыс. фригийцев, 5 тыс. лидийцев, около 3 тыс. аспендийцев и писидийцев, 2 тыс. киликийцев и столько же каптианов, 3 тыс. греческих наемников и большое число легковооруженных воинов. Перед лицом этой мощи вся надежда Датама заключалась в нем самом и в характере местности, ибо не было у него и двадцатой части такой рати. И вот, полагаясь на свои силы, он принял бой и уничтожил многие тысячи врагов, в то время как в его войске пало не более тысячи человек. Поэтому на следующий день он водрузил трофей на том месте, где накануне произошла битва. И впоследствии, покинув эту стоянку, он, будучи слабейшим по числу солдат, всегда оказывался сильнейшим во всех сражениях, потому что вступал в бой только в том случае, когда запирал врага в узком месте, что при его остром уме и знании местности случалось нередко. Автофродат, видя, что война наносит урон скорее царю, чем противнику, предложил Датаму мир и дружбу на условии, что тот помирится с царем. Датам принял предложение и, хотя не верил в надежность мира, но обещал отправить к Артаксерксу послов. Так завершилась война, которую царь вел против Датама. Автофродат удалился во Фригию.
9. Царь однако затаил непримиримую ненависть к Датаму. Убедившись, что на войне одолеть его нельзя, он старался погубить его с помощью козней, от которых тот многократно увертывался. Например, однажды Датаму донесли, что некоторые лица из числа его друзей готовят ему ловушку. Поскольку донос был сделан недоброжелателями, он решил и не отвергать его, и не оставлять без внимания, вознамерившись испытать его истинность или ложность на деле. Итак, он отправился туда, где на дороге его ожидала указанная засада. При этом он выбрал человека, похожего на себя сложением и ростом, обрядил его в свое платье и приказал занять то место в строю, где обычно шествовал царь. А сам он шел в толпе телохранителей, вооруженный и одетый как солдат. И когда отряд достиг условленного места, заговорщики, обманутые платьем и порядком строя, бросились на того, кто был им подставлен. Однако Датам заранее предупредил своих спутников, чтобы они следили за ним и были готовы делать то же, что и он. Сам же, заметив бегущих заговорщиков, стал бросать в них копья, и поскольку все последовали его примеру, те, не добежав до человека, на которого хотели напасть, пронзенные пали на землю.
10. Но в конце концов этот хитрейший муж был обманут Митридатом, сыном Ариобарзана. Последний обещал царю погубить Датама, если царь позволит ему безнаказанно делать то, что он сочтет нужным, скрепив обещание, по персидскому обычаю, правой рукой. Получив от царя письменное «рукопожатие», Митридат собирает войско и заочно заключает с Датамом дружбу; затем опустошает царские области, захватывает замки, берет большую добычу и часть ее раздает своим людям, а часть отсылает Датаму, которому уступает также многие замки. Действуя так продолжительное время, он убедил этого человека, что ведет непримиримую войну с царем; более того, дабы не заронить в нем ни малейшего подозрения в дурном умысле, он не заводил с Датамом переговоров и не искал встречи с ним. Издали проявлял он дружбу так, что казалось, будто скрепляет ее не взаимная помощь, а общая ненависть, питаемая ими к царю.
11. Сочтя, что обман его достаточно удался, Митридат известил Датама, что пора собирать великую рать и идти войной на самого царя; пусть-де он, если хочет, придет посоветоваться об этом деле в любое угодное ему место. План был одобрен, назначили время и место встречи. За несколько дней до этого Митридат явился туда с одним вполне доверенным лицом, тайно закопал во многих местах оружие и тщательно эти места отметил. В самый же день переговоров оба вождя выслали людей, которые осмотрели место встречи и обыскали их самих. После того они встретились лично. Побеседовав там некоторое время, они расстались, но когда Датам был уже далеко, Митридат, не доходя, чтобы не вызвать подозрение, до своих, возвратился на прежнее место, сел там, где был закопан кинжал — словно, притомившись, желал отдохнуть — и позвал назад Датама, притворившись, что забыл ему кое-что сказать. А между тем извлек спрятанный кинжал, вынул его из ножен и укрыл под платьем. Идущему же к нему Датаму сказал, что на обратном пути приметил одно видное отсюда место, пригодное для лагеря. И, показывая пальцем это место, в то время как Датам смотрел, поразил его в спину кинжалом и заколол прежде, чем кто-нибудь мог подоспеть на помощь[146]. Так попался в ловушку ложной дружбы этот человек, многих перехитривший, но ни разу никого не предавший.
XV. Эпаминонд
1. Эпаминонд, сын Полимнида, фиванец[147]. Прежде чем мы начнем рассказывать о нем, пусть наши читатели настроятся не судить чужие обычаи по своим и пусть они не воображают, что занятия, весьма пустые с их точки зрения, считаются таковыми и у других народов. Ведь известно, что у нашей знати не принято заниматься музыкой, а танцы у нас почитаются за порок. У греков же эти занятия считаются и приятными и почтенными. И поскольку мы намерены воссоздать жизнь и характер Эпаминонда, то, очевидно, нам не следует упускать ничего, способствующего точности изображения. Таким образом, сначала мы расскажем о его происхождении, затем о том, чему и кем он был обучен, потом — о характере, способностях и прочих свойствах, достойных упоминания, наконец — о деяниях, которые многими ценятся выше, нежели высокие качества души.
2. Итак, происходил он со стороны названного выше отца из благородного рода, жил в наследственной бедности, а воспитан был превосходнее любого фиванца[148]: играть на кифаре и петь под струны обучил его Дионисий — музыкант, прославленный не менее, чем Дамон или Лампр, чьи имена известны всему свету; игре на флейте он учился у Олимпиодора, танцам — у Каллифрона. Философию же преподавал ему Лисис из Тарента, пифагореец[149], к которому юноша привязался настолько, что ни с кем из своих сверстников не был так дружен, как с этим угрюмым и суровым стариком; отпустил он его от себя лишь после того, как далеко опередил в науке всех своих однокашников, ясно обнаружив, что так же будет превосходить всех и в прочих занятиях. Все эти успехи, по нашим понятиям, пусты и, пожалуй, достойны презрения, но в Греции, особенно в те времена, они почитались весьма высоко. Достигнув возраста эфеба и начав посещать палестру, он старался развить в себе не столько силу, скольку ловкость, ибо рассуждал, что сила нужна атлетам, а ловкость полезна на войне. Поэтому он усердно упражнялся в беге, а в борьбе достиг такого совершенства, что захватывал и валил противника, не сходя с места. С наибольшим же рвением учился он владеть оружием.
3. В его крепком теле обитало множество прекрасных душевных свойств: был он скромен, благоразумен, серьезен, находчив при любых обстоятельствах, был сведущ в военном деле, доблестен, великодушен и настолько любил правду, что не допускал лжи даже в шутку. К тому же как человек воздержанный и добрый, удивительно терпеливо переносил он обиды как от народа, так и от друзей. Надежно храня чужие тайны (что иногда не менее полезно, чем умение красно говорить), он любил послушать других, полагая, что это — самый удобный способ учиться. Поэтому, попав в кампанию, где рассуждали о государстве или беседовали о философии, он покидал ее не раньше, чем по окончании разговора[150]. Бедность он переносил легко, на общественном поприще не искал ничего, кроме славы, и не принимал денежной помощи от друзей; зато свой авторитет использовал для помощи другим таким образом, что можно было подумать, будто у него с друзьями общий карман: когда кто-нибудь из сограждан попадал в плен или если у товарища оказывалась взрослая дочь, которую тот не мог выдать замуж по бедности, то он созывал друзей на совет и определял, кто сколько должен пожертвовать в зависимости от достатка. Собрав нужную сумму, он не брал деньги, но приводил просителя к жертвователям и устраивал так, чтобы они отсчитывали ему деньги в собственные руки, дабы тот, к кому они попадали, знал, сколько и кому он должен.
4. Бескорыстие его подверг испытанию Диомедонт из Кизика[151] Этот человек по просьбе царя Артаксеркса пытался подкупить Эпаминонда деньгами. Явившись в Фивы с огромной суммой золота, он за 5 талантов склонил на свою сторону Микита — юношу, которого Эпаминонд в то время горячо любил[152]. Микит встретился с Эпаминондом и открыл ему цель диомедонтова приезда. А тот в глаза Диомедонту ответил: «Не нужно мне никаких денег; если царь замыслил доброе для фиванцев дело, я готов содействовать ему даром, а если злое — то не хватит у него ни золота, ни серебра: любовь к родине дороже мне всех сокровищ вселенной. Ты соблазнял меня, не будучи со мною знакомым, судя обо мне на свой лад — это не удивительно, за это я тебя прощаю; но немедленно удались отсюда прочь — а то, споткнувшись на мне, как бы не совратил ты других. Ты же, Микит, верни этому человеку деньги, а если ты этого не сделаешь сей же час, то я выдам тебя властям». Когда же Диомедонт стал просить у него безопасного выхода и разрешения забрать свое привезенное добро, тот сказал: «Об этом я позабочусь, не твое это дело, а мое: ведь если у тебя отнимут деньги, то кто-нибудь скажет, что с помощью разбоя я получил то, что не пожелал принять в качестве подношения». А затем, осведомившись, куда он желает быть доставленным, и услышав в ответ, что в Афины, он дал ему охрану для безопасного препровождения на место. И, не успокоившись на этом позаботился с помощью афинянина Хабрия, о котором мы упоминали выше, чтобы гость невредимым сел на корабль. Случай этот надежно удостоверяет бескорыстие Эпаминонда. Я мог бы привести еще много примеров, но следует соблюдать предел, поскольку я задумал включить в одну книгу жизнеописания многих замечательных мужей, о каждом из которых многочисленные авторы написали до меня тысячи строк.
5. Был он также красноречив — изящен в репликах и блистателен в длинных речах, так что никто из фиванцев не мог сравниться с ним в ораторском искусстве. Завистником его и соперником на государственном поприще выступал некий Менеклид[153], тоже родом из Фив, человек довольно изощренный в слове — по крайней мере для фиванца, ибо племя это одарено скорее телесной силой, чем талантами. Видя, что Эпаминонд возвышается благодаря военным подвигам, он часто убеждал фиванцев, что мир лучше войны, дабы они не прибегали к услугам этого полководца. А тот возражал ему: «Обманываешь ты своими речами сограждан, настраивая их против войны, под именем покоя ты готовишь им рабство. Мир рождается от войны, и потому желающие пользоваться долгим миром должны закаляться в боях. Так что если вы, фиванцы, мечтаете первенствовать в Греции, то упражняйтесь в военном лагере, а не в палестре». А когда тот же Менеклид упрекал его за то, что он не женился и не завел детей, а еще больше — за гордость, говоря, что он по всей видимости ищет бранной славы Агамемнона, Эпаминонд ответил: «Оставь, Менеклид, упреки по поводу жены — кого-кого, но не тебя хотел бы я иметь советчиком в таком деле (а надо сказать, что Менеклида подозревали в прелюбодеянии). И как же ошибаешься ты, полагая, что я подражаю Агамемнону: ведь он силами всей Греции за 10 лет едва взял один город, я же, напротив, силами одного нашего города в один день, обратив вспять лакедемонян, освободил всю Грецию»[154].
6. Тот же Эпаминонд явился однажды в собрание аркадян, чтобы склонить их к союзу с фиванцами и аргивянами[155]. Против него выступал афинский посол Каллистрат, самый знаменитый оратор того времени, убеждавший аркадян поддерживать дружбу с народом Аттики. В речи своей он усердно хулил фиванцев и аргивян, среди прочих доводов приведя такой: аркадянам-де следует припомнить, каких граждан породили оба этих государства, чтобы на их примере судить об остальных: ведь аргивянами были матереубийцы Орест и Алкмеон, а в Фивах родился Эдип, убивший своего отца и приживший детей от собственной матери. Отвечая ему, Эпаминонд сначала подробно разобрал все предыдущие замечания, а потом перешел к двум последним обвинениям и заявил, что он удивляется глупости афинского ритора, который упустил из виду, что те люди родились дома невинными, по совершении преступления были изгнаны из отечества, а приют нашли у афинян. Но ярче всего блеснуло его красноречие в Спарте, где он побывал в качестве посла еще до битвы при Левктре. В то время туда собрались уполномоченные всех (спартанских) союзников, и на этом многолюднейшем съезде послов он так изобличил тиранию лакедемонян, что речью своей сокрушил их силу не меньше, чем победой при Левктре. Именно тогда, как стало ясно впоследствии, он добился того, что лакедемоняне лишились помощи союзников[156].
7. А вот примеры того, как терпеливо переносил он обиды от сограждан, считая, что грешно сердиться на отчизну. Однажды вследствие интриг соотечественники не захотели, чтобы он командовал армией, и был избран неопытный военачальник, из-за оплошности которого все огромное воинство застряло в теснинах, попало в окружение и дошло до такой крайности, что все отчаялись в спасении. Тогда пожалели о благоразумии Эпаминонда, находившегося среди рядовых воинов. Когда обратились к нему за помощью, он не стал поминать обиды, но вывел войско из окружения и благополучно вернул его домой. И так поступал он не один раз, но многократно[157]. Самый же замечательный случай произошел, когда он повел войско в Пелопоннес против лакедемонян, разделяя власть с двумя товарищами, одним из которых был Пелопид — человек энергичный и смелый[158]. По наветам противников все они впали в немилость у народа, лишившего их по этой причине командования, и место их заступили другие полководцы. Но Эпаминонд не подчинился постановлению народа, убедил товарищей последовать своему примеру и продолжил начатую войну. Он поступил так, понимая, что если он не сделает этого, то все войско погибнет из-за опрометчивости и неопытности вождей. У фиванцев был закон, карающий смертью всякого, кто удержит власть дольше положенного срока. Рассуждая, что закон этот принят ради пользы государства, он не захотел соблюсти его на погибель отечеству и сохранил власть на 4 месяца дольше, чем разрешил народ.
8. По возвращении домой товарищи его из-за этого нарушения были привлечены к суду. Тогда Эпаминонд настоял, чтобы всю вину они взвалили на него, утверждая, что не подчинились закону по его указке. Когда с помощью такой защиты они избежали беды, все решили, что Эпаминонд не сможет оправдаться, так как ему теперь нечего сказать. А тот явился в суд, признал все обвинения, возводимые на него противниками, подтвердил то, что говорили его товарищи и не стал отрицать, что достоин наказания, предписанного законом. Лишь одного попросил он у судей — чтобы в протоколе своем они записали: «Фиваны приговорили Эпаминонда к смерти за то, что при Левктре он принудил их победить лакедемонян, тогда как до его командования ни один беотиец не мог вынести вида их боевого строя; за то, что одним сражением он не только спас от гибели Фивы, но и дал свободу всей Греции, а положение двух государств изменил настолько, что фиванцы пошли в наступление на Спарту, а лакедемоняне почитали за счастье остаться целыми; войну он кончил лишь после того, как восстановил Мессену и осадил самый их город». Едва он умолк, как со всех сторон поднялся смех и одобрительный гомон, и ни один судья не осмелился проголосовать против него. Так, уголовный процесс обернулся для него великой честью[159].
9. Под конец он командовал войском в большом сражении при Мантинее, доблестно тесня противника, пока лакедемоняне не узнали его в лицо. Полагая, что спасение их родины зависит от гибели этого единственного человека, все свои силы бросили они на него одного. После жаркой сечи, унесшей многие жизни, в которой сам Эпаминонд бился с великой отвагой, они отступили лишь тогда, когда увидели, что он упал, пораженный издали дротом. Несчастье это несколько обескуражило беотян, однако они не прекратили сражения до тех пор, пока не опрокинули и не разгромили врага. А Эпаминонд, понимавший, что рана его смертельна и что он умрет тотчас, как выдернет из тела застрявший в нем наконечник дрота, терпел до той поры, пока ему не сообщили о победе беотян. Услышав весть, он сказал: «Во время пришел мой конец — умираю непобедимым» — и, выдернув вслед за тем дрот, тотчас испустил дух[160].
10. Он никогда не был женат[161]. Однажды Пелопид, имевший дурного сына, упрекал его за это, говоря, что он плохо заботится о родине, если не рождает детей, но Эпаминонд ответил: «Смотри, как бы ты не позаботился еще хуже, оставляя после себя такого отпрыска. А у меня не может быть недостатка в потомстве, ибо вместо дочери я оставлю после себя победу при Левктре — не только более долговечную, чем я, но, несомненно, бессмертную».
А когда изгнанники во главе с Пелопидом захватили Фивы и прогнали из крепости лакедемонский гарнизон, Эпаминонд, не желавший ни защищать дурных людей, ни сражаться против них — из опасения обагрить руки кровью сограждан, сидел дома до тех пор, пока продолжалась междоусобная резня. Любая победа в гражданской войне представлялась ему злосчастной. Но как только началась битва с лакедемонянами у Кадмеи, тот же Эпаминонд встал в первые ряды[162]. Завершая рассказ о его добродетелях и жизни, добавляю еще только одно — с чем соглашаются все: до рождения Эпаминонда и после его смерти Фивы постоянно подчинялись чужой власти, и напротив, пока он руководил согражданами — были главным городом всей Греции. Отсюда можно сделать вывод, что один человек значил больше, чем целое государство[163].
XVI. Пелопид
1. Пелопид, фиванец, известный скорее историкам, чем широкой публике. Не знаю даже, как и приступить мне к рассказу о его доблестях, поскольку есть опасение, что, увлекшись изложением его подвигов, я окажусь не автором жизнеописания, а составителем исторического сочинения. Если же я коснусь лишь основных событий то люди, мало сведущие в греческой истории, не смогут, пожалуй, по-настоящему оценить величие этого мужа. Итак, постараюсь по мере сил решить обе задачи, удовлетворив и взыскательного, и неискушенного читателя[164].
Лакедемонянин Фебид, направляясь с войском к Олинфу и проходя через Фивы, захватил городскую крепость, именуемую Кадмеей. Подбила его на это кучка фиванцев, державших сторону Спарты из расчета облегчить себе борьбу с враждебной партией, и действовал он без ведома властей, на свой страх и риск[165]. За этот поступок лакедемоняне отозвали его от войска и оштрафовали, но крепость, тем не менее, фиванцам не возвратили, полагая, что коль скоро вражда разгорелась, то лучше держать их в узде, чем освободить. И вообще они считали, что после поражения Афин в Пелопоннесской войне им, спартанцам, придется иметь дело с Фивами, и что один только этот город мог бы отважиться на сопротивление им. Руководствуясь таким соображением, они раздали верховные должности своим сторонникам, а вождей противной партии или казнили, или отправили в изгнание. Вместе с прочими изгнанниками лишился отечества и Пелопид, о котором я начал рассказ.
2. Почти все беженцы стеклись в Афины, — не в поисках мирной жизни, а для того, чтобы при первом же подходящем случае постараться освободить оттуда родину. И вот, сочтя, что приспело время действовать, они вместе со своими единомышленниками в Фивах назначили срок для избиения врагов и освобождения государства — это был день, когда высшие должностные лица устраивали, по обычаю, общее застолье. Нередко великие дела делаются малыми силами, но никогда еще столь малый толчок не опрокидывал такую великую мощь: ведь из числа изгнанников объединились всего 12 молодых людей, и вообще нашлось не больше сотни человек, ввязавшихся в столь опасное дело[166]. И вот эта-то горстка сокрушила могущество лакедемонян. Дело в том, что заговорщики пошли войной не столько на своих политических противников, сколько на спартанцев, которые были хозяевами всей Греции, и авторитет спартанской власти, поколебленный этим начинанием, вскоре после того был окончательно сокрушен в битве при Левктре. Итак, те 12 юношей во главе с Пелопидом вышли из Афин засветло, — так, чтобы добраться до Фив в сумерки. Шли они с охотничьими собаками, тащили сети и были одеты как крестьяне, чтобы не вызвать особого подозрения по дороге. Достигнув города в рассчитанное время, они зашли в дом Харона — того самого, который назначил им день и срок.
3. Здесь хочется заметить, хотя это и не относится к делу, какой бедой чревата излишняя самоуверенность. Ведь фиванским властям тотчас донесли, что в город вошли изгнанники. Они же, увлеченные вином и яствами, настолько пренебрегли этой новостью, что не потрудились даже расспросить о ней. Случилось и другое событие, еще яснее обнаружившее их безрассудство: одному из них, а именно Архину, занимавшему тогда в Фивах верховный пост, доставили письмо от Архия из Афин[167], в котором излагались все обстоятельства ухода изгнанников из города. Письмо было подано ему как раз, когда он возлежал на пиру, и он, сунув его нераспечатанным под подушку, сказал: важные дела я оставляю на завтра. Но едва настала ночь, как все эти пьяницы были перебиты изгнанниками, которых возглавлял Пелопид. Совершив это дело, они призвали народ к оружию и свободе и с помощью людей, сбежавшихся не только из города, но и со всех окрестных полей, выбили лакедемонский гарнизон из крепости, освободили родину от оков, а виновников захвата Кадмеи частью перебили, частью — изгнали.
4. В то время как происходили эти бурные события, Эпаминонд, пока шел бой с согражданами, сидел, как мы говорили выше, дома, сложа руки. Поэтому слава освобождения Фив принадлежит целиком Пелопиду, но почти все дальнейшие заслуги у них с Эпаминондом общие[168]. Так, в битве при Левктре Эпаминонд был командующим, а Пелопид возглавлял тот отборный отряд, который первым опрокинул лаконскую фалангу[169]. Участвовал он и в других его предприятиях — например, когда Эпаминонд осадил Спарту, он командовал одним из флангов, и еще ездил послом в Персию, ради скорейшего восстановления Мессены[170]. Коротко говоря, Пелопид играл в Фивах вторую роль, но при этом едва уступал Эпаминонду.
5. Вместе с тем его преследовала злая судьба. Ибо сначала — мы упоминали об этом — он жил изгнанником вдали от родины. Потом, мечтая привести Фессалию под власть фиванцев, он вел переговоры, считая себя вполне защищенным званием посла, которое считается священным по обычаю всех народов, но тиран Александр Ферский схватил его вместе с Исмением и бросил в темницу. Освободил его Эпаминонд, пошедший на Александра войной[171]. Впоследствии Пелопид никак не мог простить тому, кто нанес ему оскорбление, и потому уговорил фиванцев идти на помощь Фессалии и выгнать из нее тиранов. Получив главное командование в этой войне, он выступил в поход и, едва завидев врага, не замедлил начать сражение. Во время боя Пелопид узнал Александра. Пылая ненавистью, погнался он за ним на коне, но, слишком оторвавшись от своих, пал, пронзенный тучей дротиков. Это случилось перед самой победой, когда войска тиранов уже подавались вспять[172]. За эту победу все города Фессалии почтили павшего Пелопида золотыми венками и медными статуями, а детям его подарили обширные земельные угодья.
XVII. Агесилай
1. Лакедемонянина Агесилая[173] прославили многие писатели, в том числе — сократик Ксенофонт, доводившийся ему близким другом[174]. Сначала Агесилай боролся за царскую власть с племянником своим Леотихидом. Дело в том, что по обычаю предков лакедемонянам издревле полагалось иметь двух царей, бывших таковыми скорее по названию, чем по власти; они происходили из двух семей Прокла и Эврисфена, которые в потомстве Геракла были первыми царями Спарты. В их среде никто не мог занять место, принадлежавшее другой семье, каждая сохраняла свой порядок наследования. Прежде всего учитывали права старшего из сыновей скончавшегося правителя, а если царь не оставлял потомства мужского пола, тогда избирали ближайшего его родственника. Умер царь Агис, брат Агесилая. После него остался сын Леотихид, которого отец не признавал своим ребенком, но, умирая, объявил своим сыном. Он-то и оспаривал царский сан у дяди своего Агесилая, однако не достиг желанной цели. Благодаря поддержке Лисандра, человека, как я рассказывал, влиятельного и в то время могущественного, предпочтение отдали Агесилаю.
2. Едва получив власть, тот уговорил лакедемонян отправить войско в Азию и начать войну с царем, доказывая, что лучше сражаться в Азии, чем в Европе[175]. Ибо прошел слух, что Артаксеркс готовит флот и сухопутную армию для нападения на Грецию. Получив разрешение, Агесилай воспользовался им столь стремительно, что привел войско в Азию прежде, чем царские сатрапы узнали о его выступлении в поход, вследствие чего застиг их всех неожиданно и врасплох. Узнав об этом, Тиссаферн, самый влиятельный тогда среди царских наместников, запросил у спартанца перемирия — якобы для того, чтобы попытаться примирить лакедемонян с царем, а на самом деле — чтобы подготовить войска[176]. Ему было дано 3 месяца сроку. Обе стороны поклялись, что будут хранить мир без обмана, и Агесилай исполнял договор с величайшей неукоснительностью, а Тиссаферн, напротив, только и занимался тем, что готовился к войне. Хотя спартанец все понимал, однако оставался верным клятве и говорил, что ему будет большая польза от того, что Тиссаферн своим вероломством отталкивает от себя людей и гневит богов; он же, Агесилай, благочестием своим поднимает дух войска, видящего, что боги на его стороне, и приобретает благосклонность людей, которые обычно сочувствуют тому, кто проявляет верность.
3. Когда истек срок перемирия, Тиссаферн стянул все свои войска в Карию. Он не сомневался, что противник нанесет главный удар по этой области, поскольку там располагались многие усадьбы самого сатрапа и считалась она тогда богатейшим краем. Но Агесилай повернул во Фригию[177] и разорил ее прежде, чем Тиссаферн тронулся с места. Одарив солдат богатой добычей, он отвел армию на зиму в Эфес и, заведя там оружейные мастерские, тщательнейшим образом изготовился к войне. А чтобы воины старались вооружиться как можно лучше и красивее, он установил награды для тех, кто проявлял в этом деле особое рвение. Тот же порядок учредил он и для военных упражнений — кто в них отличался, тому он вручал богатые подарки. Благодаря этому он добился того, что войско его оказалось великолепно снаряженным и обученным. Когда же по его расчету настало время выводить армию с зимней стоянки, он сообразил, что если объявит открыто, куда держит путь, то враги ему не поверят и сосредоточат свои силы в других областях, не сомневаясь, что он сделает не так, как скажет. И в самом деле, когда он заявил, что идет на Сарды, Тиссаферн решил защищать все ту же Карию, обнаружив же свою ошибку и поняв, что побежден хитростью, с опозданием выступил на помощь своим. На место он прибыл, когда Агесилай, опустошив многие области, завладел уже большой добычей. А спартанец, видя, что неприятель превосходит его в коннице, неизменно уклонялся от боя на равнине и вступал в сражение в тех местах, где преимущество было за пехотой. Таким образом во всех битвах он обращал в бегство гораздо сильнейшие рати противника и вел дело в Азии так, что все считали его победителем[178].
4. И вот когда он уже подумывал двинуться в Персию и ударить на самого царя, из дома явился к нему вестник, посланный эфорами, и сообщил, что афиняне и беотийцы объявили лакедемонянам войну; поэтому Агесилая просили возвратиться без промедления[179]. В этом случае примечательной оказалась его верность долгу, не уступавшая воинской доблести: стоя во главе победоносного войска и лелея основательную надежду завоевать персидское царство, он с таким смирением повиновался заочному приказу властей, как будто был простым гражданином в Народном Собрании Спарты. О, если бы наши полководцы следовали его примеру! — Но не о них речь. Агесилай богатейшему царству предпочел доброе имя и решил, что славнее подчиниться отеческим законам, чем завоевать Азию. Рассуждая так, он переправил войско через Геллеспонт, причем действовал так быстро, что за 30 дней прошел тот путь, на который Ксеркс потратил год. Когда он находился уже недалеко от Пелопоннеса, афиняне, беотийцы и прочие их союзники попытались преградить ему дорогу у Коронеи. Всех их он разбил в большом сражении[180]. Слава этой победы возросла оттого, что, когда многие беглецы укрылись в храме Минервы и у Агесилая спросили, что он прикажет с ними делать, он, неоднократно раненный в бою и как будто раздраженный на всех, скрестивших с ним оружие, поставил благочестие выше гнева и запретил их трогать. Так поступал он не только в Греции, уважая святость храмов, но весьма благочестиво щадил также кумиры и алтари варваров. И он говаривал, что удивляется, почему не считаются святотатцами люди, которые обижают прибегающих к защите богов, и отчего осквернители благочестия не подвергаются тяжкой каре наподобие храмовых воров.
5. После этого сражения вся война сосредоточилась около Коринфа и потому получила название Коринфской. Как-то, командуя войском, Агесилай истребил здесь в одном сражении 10 тыс. врагов. Такое поражение явно подорвало силы противника, но Агесилай, будучи глубоко равнодушен к громкой славе, скорбел об участи Греции — о том, что по вине неприятеля его победа унесла столько жизней; ведь если бы греки были благоразумны, они могли бы использовать это множество воинов для изничтожения персов[181]. А когда Агесилай загнал неприятелей в стены города и многие убеждали его штурмовать Коринф, он отказался, ссылаясь на то, что это не соответствует его чести, поскольку его дело — усмирять провинившихся, а не разрушать знаменитейшие города Греции. Если мы, — сказал он, — захотим истребить тех, кто стоял с нами против варваров, то разобьем сами себя, не утруждая последних; после этого они легко покорят нас, когда им вздумается[182].
6. Между тем на долю лакедемонян выпал знаменитый разгром при Левктре[183]. Несмотря на многие уговоры, Агесилай отказался идти в тот поход, угадав якобы исход дела по гаданию. А когда Эпаминонд осадил Спарту, город без стен, он выказал себя таким искусным полководцем, что всем тогда стало ясно: не будь Агесилая — не стало бы Спарты. В этих крайних обстоятельствах находчивость его обернулась всем во спасение. Случилось так, что некоторые юноши, убоявшись наступающего противника, задумали перебежать к фиванцам и заняли холм за городом. Агесилай, понимавший, какая огромная опасность возникнет, если узнают, что кто-то пытается перекинуться к врагу, явился туда со своей свитой и похвалил решение молодых людей занять это место, как будто они сделали это с добрыми намерениями и он понимает, что так и следовало поступить. Подкупив юношей этой притворной похвалой, он присоединил к ним своих товарищей и оставил их охранять холм. А те, приняв в свои ряды непричастных к плану людей, не осмелились тронуться с места, тем более что считали свой замысел не раскрытым.
7. Несомненно, после битвы при Левктре лакедемоняне никогда уже не оправились и не восстановили прежней своей власти. Агесилай между тем непрестанно продолжал приносить отечеству посильную пользу. Так, поскольку лакедемоняне особенно нуждались в деньгах, он оказывал помощь всем мятежникам, отпадавшим от Царя и, получая от них большие средства, поддерживал родину[184]. При этом самое удивительное заключалось в том, что, хотя к нему стекались богатейшие награды от царей, князей и городов, ни разу ничего не принес он в свой дом и ни в чем не изменил лаконским обычаям и лаконскому платью. Он довольствовался тем самым домом, в котором жил Эврисфен, родоначальник его предков; входящий в него не мог заметить ни единого проявления жадности или роскоши, напротив — видел много признаков скромности и воздержания; и построено это жилище было так, что ничем не отличалось от обиталища любого бедняка или простого человека.
8. Но природа, одарившая этого выдающегося человека душевными добродетелями как добрая мать, сотворила его тело как злая мачеха. Был он мал ростом, тщедушен и хром на одну ногу, что слегка его уродовало. При виде Агесилая незнакомые люди морщились, а знавшие его достоинства не могли на него надивиться. Так, по обыкновению, отнеслись к нему и тогда, когда 80 лет от роду явился он в Египет на помощь Таху. На берегу моря Агесилай со свитой расположился на привал, и не было у него иного ложа, кроме земли, покрытой соломой с наброшенной сверху шкурой; все спутники его трапезничали в одинаковой, простой и поношенной одежде, так что не только нельзя было узнать среди них царя по облачению, но все они казались людьми не слишком богатыми. Едва молва о его прибытии достигла царских людей, тотчас доставили ему разного рода подарки, а когда стали разыскивать Агесилая, то с трудом поверили, что он — один из тех воинов, возлежавших за трапезой. От имени царя послы поднесли ему привезенные дары, но он не принял ничего, кроме телятины и тому подобных снедей, пришедшихся ко времени; благовония, венки и закуски он роздал слугам, а прочие подарки приказал отослать назад. За этот поступок варвары преисполнились к нему презрением, тем более что приписали его выбор неумению пользоваться дорогими вещами. Возвращался он из Египта, получив от царя Нектанеба 220 талантов, которые он собирался подарить своему народу. Достигнув так называемой гавани Менелая, расположенной между Египтом и Киреной, он захворал и умер. Стремясь наилучшим образом доставить его в Спарту, друзья, не имея под рукой меда, обмазали тело воском и так привезли его домой.
XVIII. Эвмен
1. Эвмен из Кардии[185]. Если бы участь этого человека соответствовала его доблести, он мог бы добиться большей славы и больших почестей, но не большего величия, ибо мера великого человека — добродетель, а не успех. Время его жизни пришлось на эпоху расцвета Македонии, и, живя среди македонян, он испытывал большие неудобства из-за своего иноземного происхождения — более всего недоставало ему знатного имени. И хотя у себя дома он принадлежал к почтеннейшему роду[186], случалось, что македоняне считали для себя зазорным подчиняться ему, хотя и терпели его власть, ибо не было человека более прилежного и трудолюбивого, более терпеливого, хитрого и находчивого, чем он. Еще в отрочестве познакомился он с Филиппом, сыном Аминты, и, блистая с юных лет природными дарованиями, вскоре стал его доверенным лицом. Тот держал его при себе в качестве секретаря, а чин этот ценится у греков гораздо выше, чем у римлян. Ведь у нас писцы не без основания считаются наемниками, у них же, напротив, на эту должность допускаются только почтенные люди испытанной честности и усердия, поскольку писец неизбежно причастен ко всем замыслам господина. Благодаря дружбе с Филиппом, Эвмен занимал это место 7 лет, а когда царя убили[187], в том же чине служил Александру 13 лет. В последнее время он командовал также одним из отрядов всадников, которые назывались гетайрами. Всегда он присутствовал на советах обоих царей и участвовал во всех их делах.
2. После кончины Александра в Вавилоне[188] друзья его делили между собой владения, а верховный надзор за державой получил Пердикка, которому Александр перед смертью передал свое кольцо[189]: по этому знаку все признали, что Александр доверил ему править царством до совершеннолетия своих детей, ибо отсутствовали Кратер и Антипатр, которые считались влиятельнее Пердикки, и мертв был Гефестион, которого Александр, как легко можно было заметить, ценил очень высоко[190]. В это время Эвмену дали, или скорее назначили, Каппадокию, находившуюся тогда во власти неприятеля[191]. Усматривая в этом человеке величайшую честность и усердие, Пердикка изо всех сил постарался добиться его поддержки, ибо не сомневался, что, перетянув Эвмена на свою сторону, получит от него большую пользу в том деле, которое затевал. А замышлял он то, чего домогаются почти все, подвизающиеся на вершинах власти, — захватить и присвоить долю всех соперников. Так вел себя не только он один, но и все прочие бывшие друзья Александра. Первым Леоннат вбил себе в голову перехватить у них Македонию[192]. Не скупясь на щедрые обещания, он горячо уговаривал Эвмена покинуть Пердикку и заключить союз с ним самим. Не сумев же переманить, попытался его убить, что исполнил бы, если бы Эвмен тайно ночью не бежал из его стана.
3. Между тем разгорелись те самые войны, которые столь ожесточенно велись после смерти Александра, и все соединили силы для разгрома Пердикки[193]. Хотя Эвмен видел слабость того, кто вынужден был один стоять против всех, однако не покинул друга, не предпочел выгоду чести. Пердикка поручил ему управлять той частью Азии, которая расположена между горами Тавра и Геллеспонтом[194], противопоставив его одного противникам, находившимся в Европе, а сам выступил против Птолемея на завоевание Египта. Эвмен располагал малочисленным и слабым войском — только что набранное, оно было еще не обучено — а приближались, перейдя, по слухам, Геллеспонт, выдающиеся и прославленные полководцы Антипатр и Кратер с большой македонской армией, причем македонские солдаты славились тогда так же, как ныне римские — ведь самыми доблестными считаются всегда воины самого могущественного государства. Эвмен понимал, что если его люди узнают, против кого их ведут, то не только откажутся выступить в поход, но разбегутся при первом известии о противнике. Тогда он счел за лучшее вести их окольными путями, где они не могли бы услышать правду, внушив им, что идет на каких-то варваров. План этот он выполнил, как задумал, так что построил войско к бою и вступил в сражение прежде, чем солдаты его узнали, с кем предстоит им биться. К тому же, имея перевес в коннице и уступая врагу в пехоте, он заранее занял позицию, позволяющую ему вести бой преимущественно силами всадников.
4. В ожесточенном конном сражении прошла значительная часть дня, пали тогда командующий Кратер и заместитель его Неоптолем, с которым сразился сам Эвмен[195]. Обхватив друг друга руками, эти бойцы свалились с коней на землю, и можно было видеть, какой ненавистью вдохновляется их борьба и как яростно противоборствуют не только их тела, но и души; объятие разомкнулось лишь тогда, когда один из них испустил дух. Хотя противник нанес Эвмену несколько ран, тот не покинул поле боя, но еще ожесточеннее обрушился на неприятелей. И вот, когда македонская конница была разбита, когда погиб Кратер и попало в плен множество самых знатных лиц, пешее войско, заведенное в такое место, откуда оно не могло выбраться против воли Эвмена, запросило у него мира; добившись же своего, нарушило условия и при первой же возможности переметнулось к Антипатру. Кратера вынесли из боя полумертвым, и Эвмен приложил все усилия, чтобы возвратить его к жизни; когда же это не удалось, то ради достоинства сего мужа и во имя их прежней дружбы (при жизни Александра они были приятелями) устроил ему пышные похороны и отослал его прах в Македонию жене и детям.
5. Пока это происходило у Геллеспонта, Селевк и Антиген убили близ Нила Пердикку, и верховная власть перешла к Антипатру[196]. Тогда войско, проголосовав, заочно приговорило к смерти тех, кто не отказывался от борьбы. Среди них был Эвмен. Получив такой удар, он не сдался, продолжал все так же упорно вести войну, но тяжелые обстоятельства если не сломили, то поколебали его мужество. Антигон, преследовавший Эвмена, в избытке обладал всеми видами войск[197], но тот часто нападал на него в пути и допускал завязать схватку только в тех местах, где малая рать могла противостоять большой. В конце концов, его одолели если не искусством, то превосходством сил. Понеся большие потери, он ускользнул и бежал во Фригию, в крепость под названием Нора. Сидя там в осаде, стал он беспокоиться, как бы долгое пребывание на одном месте не повредило боевым коням, поскольку выезжать их было негде. И вот он изобрел хитрое приспособление, с помощью которого можно было тренировать скотину до пота, чтобы она имела хороший аппетит и не застаивалась. Он так высоко подвязывал ремнем голову лошади, что ей трудно было доставать передними ногами до земли, а затем, стегая плетью, заставлял ее скакать и брыкаться. Проделывая такие движения, она потела не меньше, чем если бы ее гоняли на открытом пространстве. Потому-то все удивлялись, когда он, просидев в осаде много месяцев, вывел из крепости таких ухоженных коней, как будто держал их в лугах и долинах. Во время этого заключения он не раз по своей прихоти то сжигал, то разрушал осадные орудия и укрепления Антигона. На месте он оставался, пока длилась зима, поскольку не имел возможности разбить лагерь под открытым небом. Когда же повеяло весной, притворился, что сдается и, заведя переговоры об условиях, обманул антигоновых офицеров и благополучно вышел на волю сам и вывел своих людей.
6. Олимпиада, мать Александра, отправила к Эвмену в Азию письма и гонцов, советуясь, возвращаться ли ей назад в Македонию — а жила она тогда в Эпире — и восстанавливать ли свою власть в этой стране. Он посоветовал ей, во-первых, не трогаться с места и ждать, пока на престол не взойдет сын Александра, во-вторых, если у нее есть особая причина спешить в Македонию — забыть все обиды и никого не подвергать суровым преследованиям. Всеми этими соображениями она пренебрегла — и в Македонию отправилась и стала вести там себя самым жестоким образом[198]. При этом она заочно молила Эвмена, чтобы он помог детям Александра, не позволил врагам филиппова рода и семьи истребить его потомство; если он согласен оказать такую услугу, пусть как можно скорее готовит войска и ведет их ей на подмогу; а чтобы дело шло лучше, она-де письменно повелела всем офицерам, сохранившим верность, чтобы они подчинялись ему и слушались его приказов[199]. Увлекшись этими обещаниями, Эвмен решил, что коли так велит судьба, то лучше погибнуть, воздавая добром за добро, чем жить неблагодарным.
7. Итак, он собрал войска и приготовился воевать с Антигоном. А поскольку при нем было много знатных македонян — в том числе Певкест, бывший телохранитель Александра, управлявший теперь Персидой, и Антиген, командир македонской фаланги, то он побоялся (и опасения его оправдались), будучи иноземцем, взять на себя главное командование в ущерб другим македонянам, которые толпились вокруг него. Итак, от имени Александра он поставил посреди лагеря палатку, приказал поместить в ней золотой трон, скипетр и диадему и велел всем ежедневно там собираться и держать совет о важнейших делах; ему казалось, что будет меньше зависти, если он станет вести войну будто бы от имени Александра и как бы его властью. Так он и сделал. И поскольку сходились и совещались не в палатке Эвмена, а в царском шатре, было не слишком заметно, что все дела вершатся по его воле.
8. В Паретакене он столкнулся с Антигоном — не в бою, а во время похода — и, причинив ему ущерб, заставил его отойти на зиму в Мидию. Сам же разместил свои войска на зимнюю стоянку в ближайшей области Персиды — не по собственной воле, а подчиняясь желанию солдат. Ибо та знаменитая фаланга Александра Великого, которая прошла всю Азию и победила персов, привыкнув и к славе и к своеволию, не желала подчиняться вождям, но стремилась командовать ими, как сейчас делают наши ветераны. И есть опасение, как бы наши воины не натворили того, что совершили тогда македоняне, которые со свойственной им распущенностью и своеволием сокрушали всех подряд — союзников не меньше, чем врагов. Если кто-нибудь прочтет о похождениях тех ветеранов, то поймет, как они похожи на наших, усмотрев разницу только во времени жизни. Но возвратимся к македонянам. Заняв зимние квартиры не по военному расчету, а ради роскошного времяпрепровождения, они широко распылили свои силы. Проведав об этом, Антигон, понимавший, что уступает противнику, когда тот настороже, решил прибегнуть к неожиданной хитрости. Были две дороги, по которым он мог добраться из своего зимнего лагеря в Мидии до зимних стоянок неприятеля. Более короткая проходила по пустынным местам, где никто не жил из-за нехватки воды; занимала она всего около десяти дней. Та же дорога, которой все пользовались, образовывала вдвое длиннейший крюк, но была многолюдна и изобиловала припасами. Антигон понимал, что если он двинется по второму пути, то весть о его приближении дойдет до врагов раньше, чем он пройдет треть расстояния; одолев же глухие места, надеялся уничтожить противника врасплох. Для выполнения этого плана он приказал заготовить как можно больше мехов и бурдюков, а также фуража и вареной пищи на десять дней, дабы разводить на стоянках как можно меньше огня. Цель пути была ото всех скрыта. Приготовившись таким образом, Антигон выступил в поход по избранной дороге.
9. Он прошел почти половину пути, когда дым его лагеря возбудил подозрение, и Эвмену донесли о приближении врага. Собрались полководцы и встал вопрос: что делать? Все понимали, что Антигон, очевидно, окажется на месте раньше, чем удастся стянуть собственные силы. В то время, как прочие командиры колебались и во всем отчаивались, Эвмен заявил, что если они захотят проявить расторопность и согласятся исполнять приказания, которым не подчинялись раньше, то он найдет выход из положения: поскольку неприятель может одолеть путь за пять дней, он сделает так, чтобы тот задержался вдали по крайней мере еще на такой же срок; командиры же пусть разойдутся и пусть каждый соберет своих людей. Чтобы задержать нападение Антигона, Эвмен придумал следующий план: он отправил несколько человек к дальним горам, стоявшим на пути неприятеля, и приказал, чтобы в первую ночную стражу они развели как можно больше самых ярких костров, во вторую — уменьшили огонь, а в третью — притушили его; подражая лагерным порядкам, они должны были внушить врагам подозрение, что в тех местах разбит воинский стан и что противник извещен об их приближении; то же самое предстояло им проделать и на следующую ночь. Люди, получившие это поручение, исполнили его весьма старательно. Едва наступил вечер, Антигон увидел огни и поверил, что, извещенные о его приходе, враги стянули туда свои войска. Тогда он переменил намерение и, поскольку не удалось атаковать внезапно, свернул с пути и двинулся по более извилистой, длинной и оживленной дороге; там он задержался на один день, чтобы дать отдых воинам и подкрепить скот, а потом, со свежими силами, вступить в бой.
Так Эвмен перехитрил коварного полководца, запутав его стремительный ход. Впрочем, это не принесло ему удачи: выйдя из боя победителем, он был выдан Антигону из-за ревности бывших при нем полководцев и вследствие измены македонских ветеранов[200], хотя раньше, в разное время, войско трижды клялось защищать и никогда не покидать его. Такую уж зависть питали некоторые люди к его доблести, что ради гибели его готовы были поступиться своей честью. Антигон же, злейший враг Эвмена, пощадил бы его, будь на то согласие друзей, так как понимал, что Эвмен мог бы стать лучшим его помощником в тех испытаниях, которые теперь явно угрожали всем. Ибо наступали уже Селевк, Лизимах и Птолемей[201], обладавшие мощными ратями, с которыми Антигону предстояло бороться за верховную власть. Но не потерпели этого люди из окружения Антигона, понимавшие, что если Эвмен будет принят в их ряды, то все они окажутся по сравнению с ним ничтожествами. А сам Антигон был так зол на него, что смягчить его могла только твердая надежда на великие совместные предприятия.
11. Итак, он отдал Эвмена под стражу, а когда начальник тюрьмы спросил, как содержать пленника, ответил: «как свирепейшего льва или бешеного слона», — поскольку сам еще не решил, сохранить узнику жизнь или нет. Самые разные люди навещали Эвмена — и ненавистники, желавшие усладить свой взор его бедой, и старые друзья, хотевшие поговорить с ним и утешить его; были еще многие люди, стремившиеся поглядеть, каков собой тот человек, которого они так долго и так сильно боялись, чье несчастье сулило им надежду на победу. А Эвмен, просидев в заключении некоторое время, сказал Ономарху, главному темничному стражу: он мол, удивляется, почему его уже третий день держат взаперти; неприлично благоразумному Антигону так издеваться над побежденным — пусть бы приказал либо казнить, либо отпустить его на волю. Ономарху речь эта показалась чересчур заносчивой, и он ответил: «Если ты такой храбрый, что же не сложил ты голову в бою, вместо того, чтобы попасть в руки неприятеля?» А Эвмен ему в ответ: «О, если бы так! Но не могло этого случиться, потому что никогда не сталкивался я с тем, кто был бы сильнее меня. Всякий, кто скрещивал со мною оружие терпел поражение. Не доблесть противника, но измена друзей одолела меня». И он говорил правду… Обладая благородной приятной внешностью, он был весьма силен и способен к телесным трудам, хотя сложение имел не столько могучее, сколько изящное.
12. Не решаясь определить участь Эвмена самолично, Антигон вынес дело на совет. Сначала все пришли в замешательство, изумляясь, что не понес еще наказания тот, кто в течение многих лет чинил им такое зло, что часто они оказывались на краю гибели, кто погубил величайших полководцев, в ком одном таится такая опасность, что не могут они жить спокойно, пока он дышит, после же его казни освободятся от всех забот. Затем они вопрошали Антигона, кто будет его другом, если Эвмен получит помилование? — Лично они не станут ему служить вместе с Эвменом. Антигон принял к сведению мнение совета, но оставил себе еще семь дней сроку на размышление. А потом, опасаясь, как бы вдруг не взбунтовалась армия, приказал никого к нему не пускать и велел лишить его ежедневного пропитания. При этом он уверял, что не учинит насилия над тем, кто был его другом. Эвмен страдал от голода не более трех дней. Когда войско снималось с лагеря, тюремщики задушили его, не спросясь Антигона.
13. Так сорока пяти лет от роду окончил свою жизнь Эвмен[202], который с двадцатилетнего, как я говорил, возраста в течение семи лет был помощником Филиппа, тринадцать лет исполнял ту же службу при Александре, начальствовал в те годы над одной из всаднических ал, а после смерти Александра стал военачальником и, командуя войском, разбил или уничтожил знаменитейших полководцев; одолела его не доблесть Антигона, а измена македонян. Легко можно понять, как уважали его те вожди, которые после Александра Великого стали называться царями, если при жизни Эвмена все они именовались не царями, а наместниками, а сразу же после его гибели приняли царский убор и титул, отказались исполнить прежнее свое обещание сберечь державу для детей Александра и, устранив единственного защитника, открыто обнаружили свои намерения[203]. Зачинщиками этого бесчестия были Антигон, Птолемей, Селевк, Лизимах и Кассандр. Что касается Антигона, то он отдал тело Эвмена его близкими для похорон. Те, воздав ему торжественные воинские почести, предали его погребению в присутствии целого войска, а прах позаботились отправить в Каппадокию матери, жене и детям.
XIX. Фокион
1. Афинянин Фокион неоднократно командовал войсками и занимал высшие должности[204], однако знаменит он скорее добродетельной жизнью, чем воинскими трудами. Последние не оставили по себе памяти, тогда как добродетель его широко известна и по ней получил он прозвище Честного. В самом деле, он всегда оставался человеком бедным, хотя мог изрядно разбогатеть на высоких постах и должностях, часто достававшихся ему от народа. Однажды он отверг большой денежный подарок, присланный царем Филиппом, а когда послы стали уговаривать его принять деньги, ссылаясь при этом на то, что если сам он может легко обойтись без них, то стоит подумать о детях, которым трудно будет в крайней бедности поддержать громкую отцовскую славу, тогда Фокион сказал: «Если они будут похожи на меня, то их вскормит та же землица, которая вывела меня в большие люди, а если не похожи — не стану в ущерб себе питать и раздувать в них страсть к роскоши»[205].
2. Дожив в полном благополучии почти до 80-ти лет, на закате дней он навлек на себя горячую ненависть сограждан. Сначала это случилось из-за того, что он поддерживал Демада, намеревавшегося сдать город Антипатру, и по его совету народ проголосовал за изгнание Демосфена и других граждан, известных своими заслугами перед государством[206]. Возмущались не только тем, что Фокион действовал во вред отечеству, но и тем, что он не сохранил верности в дружбе. Ведь своим высоким положением он был обязан поддержке и помощи Демосфена, которого он натравил на Харета; и благодаря защите того же Демосфена не раз выходил он оправданным из уголовного суда; сам же не только не защитил Демосфена в беде, но и предал его. Однако главная вина Фокиона, повлекшая за собой его падение, заключалась в следующем: когда он стоял во главе правления, Деркил убеждал его, что Никанор, военачальник Кассандра, покушается на афинский Пирей, и просил позаботиться, чтобы город не лишился снабжения. Перед лицом народа Фокион ответил ему, что никакой опасности нет и обещал быть в том поручителем. Вскоре после этого Никанор овладел Пиреем. Когда же вооруженные граждане бросились отвоевывать потерю, Фокион не только не призвал никого к оружию, но отказался даже возглавить тех, кто за него взялся[207]. А между тем без Пирея Афины существовать не могли.
3. В то время в Афинах были две партии, одна отстаивала дело народа, другая — интересы лучших граждан. К последней принадлежали Фокион и Деметрий Фалерский[208]. Обе партии пользовались покровительством Македонии, поскольку сторонники народа благоволили Полиперхонту, а «лучшие» — сочувствовали Кассандру. Тем временем Полиперхонт вытеснил Кассандра из Македонии[209]. Одержав при таком обороте дел победу, народ тотчас осудил и выдворил из отечества вождей противной партии, среди которых были Фокион и Деметрий Фалерский, и направил по этому поводу послов к Полиперхонту с просьбой утвердить, принятые постановления. Туда отправился и Фокион. По приезде ему приказали защищаться, с виду — перед царем Филиппом[210], на деле — перед Полиперхонтом, который верховодил тогда царскими делами. После того, как Гагнон предъявил ему обвинение в сдаче Пирея Никанору, решением царского совета он был отдан под стражу и доставлен в Афины для предания там законному суду.
4. Когда Фокиона, не владеющего по дряхлости ногами, привезли в город на повозке, сбежалось много народу. Некоторые сострадали его старости, поминая прошлую его славу, большинство же исходило злобой, подозревая, что он сдал Пирей, но прежде всего из-за того, что на склоне лет он выступил против народных интересов. Так что в суде его лишили даже последнего слова, не дав ему возможности защищаться. После соблюдения некоторых формальностей он был осужден и передан коллегии 11-ти — той самой, которой, по афинским обычаям, осужденные вручались для исполнения приговора. Когда Фокиона вели на казнь, навстречу ему попался бывший приятель его Эвфилит. «Фокион, как несправедливо ты страдаешь!» — воскликнул он со слезами. А тот ответил: «Несправедливо, да не странно, ведь такой конец имели многие славные афиняне». И так велика была ненависть толпы к этому человеку, что никто из свободных граждан не осмелился его похоронить, и он был погребен рабами[211].
XX. Тимолеонт
1. Тимолеонт, коринфянин. По общему признанию это был человек, несомненно, выдающийся. Не знаю, кому еще удавалось сделать то, что выпало на долю ему одному, ибо он сначала освободил порабощенное тираном отечество, в котором родился, а затем, посланный на помощь сиракузянам, сокрушил их продолжительное рабство и приходом своим возвратил в первоначальное состояние всю Сицилию, истерзанную многолетней войной и угнетенную варварами. При этом он претерпел разные повороты судьбы, проявив в счастье, которое считается испытанием труднейшим, больше благоразумия, чем в несчастье. Так, когда брат его Тимофан, избранный коринфянами полководцем, с помощью наемников установил тиранию[212], Тимолеонт, имея возможность разделить с ним власть, уклонился от соучастия в преступлении, предпочтя интересам брата свободу граждан, и счел за благо подчиняться законам родины, а не повелевать ею. Рассуждая таким образом, он подготовил убийство брата-тирана с помощью жреца-гадателя и одного своего и братнина родственника, за которым была замужем их родная по отцу и матери сестра. Сам же он не только не поднял на брата руку, но не пожелал даже видеть его крови, ибо когда происходило убийство, он стоял в стороне и караулил, чтобы какой-нибудь телохранитель не подоспел на помощь. По-разному отнеслись люди к этому славнейшему деянию Тимолеонта. Некоторые считали, что он осквернил родственные узы, завистливо умаляя его доблестную заслугу. А мать его после этого дела не впустила сына в дом и не захотела его видеть, с презрением понося его как братоубийцу и нечестивца. Все это довело его до такого состояния, что иногда у него возникало желание покончить с собой, дабы смерть избавила его от лицезрения неблагодарных людей[213].
2. Между тем в Сиракузах был убит Дион, и городом снова овладел Дионисий[214]. Противники его попросили у коринфян помощи и затребовали полководца для ведения войны. Посланный туда Тимолеонт с удивительным успехом изгнал Дионисия из всех областей Сицилии. Он мог бы лишить тирана жизни, но не пожелал этого, предоставив ему возможность благополучно удалиться в Коринф, поскольку коринфяне часто пользовались помощью обоих Дионисиев[215]. Он хотел, чтобы сохранилась память об этом благодеянии, считая, что особенно славна та победа, в которой проявилось больше милосердия, чем жестокости; к тому же ему хотелось, чтобы граждане не только слышали, но и видели собственными глазами, как низвел он могущественного мужа с великого престола к жалкой доле. После отъезда Дионисия он сражался с Гикетом, бывшим противником тирана, который отложился не из ненависти к тирании, но потому, что желал ее сам; это видно из того, что по изгнании Дионисия он не захотел отказаться от верховной власти. Одолев его, Тимолеонт разбил у р. Кримиса большое карфагенское войско, и карфагенянам, которые обладали Сицилией в течение многих лет, пришлось довольствоваться возможностью сохранить за собой Африку. И еще он захватил в плен италийского полководца Мамерка, могущественного и воинственного мужа, прибывшего в Сицилию на помощь тиранам[216].
3. Покончив со всем этим, он заметил, что длительная война привела к запустению не только сельские области, но и города. И вот сначала он собрал, сколько мог, сицилийцев, а затем пригласил поселенцев из Коринфа, поскольку вначале Сиракузы были основаны коринфянами. Старым гражданам он возвратил их имущество, новым роздал опустошенные войной владения, восстановил разрушенные стены городов и заброшенные святилища, вернул городам свободу и законы[217]. После ожесточенной войны он установил на всем острове столь глубокий мир, что на него смотрели как на основателя сицилийских городов, забывая о тех людях, которые вывели их в самом начале. Сиракузскую же крепость, возведенную Дионисием ради господства над городом, он снес до основания. Разрушил он также и прочие укрепления тиранов, постаравшись, чтобы как можно меньше сохранилось следов рабства. И так велико было могущество Тимолеонта, что он мог бы повелевать сицилийцами даже против их воли, они же все питали к нему такое пристрастие, что никто не возразил бы, если бы он присвоил себе царский сан. А он хотел, чтобы его любили, а не боялись, и поэтому сложил свои полномочия при первой же возможности и до самой смерти прожил в Сиракузах как простой гражданин. Поступил он так не без расчета, ибо то, чего другие цари добивались с помощью власти, он получил благодаря своей популярности. Все должности были ему доступны, и все общественные дела в Сиракузах вершились только по тем постановлениям, которые одобрялись Тимолеонтом. Ничей совет никогда не мог одолеть его мнения или даже сравниться с ним, и объясняется это не только благоволением граждан, но и мудростью Тимолеонта.
4. Достигнув солидного возраста, он, ничем не болея, утратил зрение и весьма терпеливо переносил это несчастье, так что никто не слышал от него жалобы, а он участвовал в частной и общественной жизни не меньше прежнего. Когда в театре шло Народное Собрание, он приезжал туда по болезни на парной упряжке и говорил прямо из повозки то, что считал нужным. Никто не почитал такое поведение за гордость. Когда же он слышал, как его превозносят, то повторял только одно: он-де всячески благодарит и хвалит богов за то, что именно ему пожелали они вручить верховное командование, когда соизволили возродить Сицилию. Полагая, что все человеческие дела вершатся по воле богов, он соорудил у себя дома часовенку богине Случайности и благоговейно воздавал ей почести.
5. Выдающемуся душевному благородству этого человека соответствовали удивительные случаи из его жизни. Например, все крупные сражения он вел в свой день рождения, так что вся Сицилия праздновала этот день. А когда некий Лафистий, человек дерзкий и неблагодарный, хотел вызвать его в суд, заявляя, что тягается с ним на законном основании, и сбежалось множество людей, собиравшихся остановить наглеца кулаками, Тимолеонт попросил всех не делать этого, заметив, что сам он перенес великие труды и опасности для того, чтобы и Лафистий, и любой другой гражданин могли поступать подобным образом: ведь суть свободы состоит в том, чтобы каждый пользовался законом по своему усмотрению. Потом один человек, похожий на Лафистия, по имени Деменет, стал поносить дела Тимолеонта в Народном Собрании, возводя на него клевету, а тот сказал, что лишь теперь исполнились его моления, ибо он всегда просил бессмертных богов, чтобы ему удалось восстановить в Сиракузах такую свободу, при которой любой гражданин мог бы безнаказанно говорить, что ему вздумается. Когда Тимолеонт скончался[218], сиракузяне похоронили его на общественный счет в гимназии, который называется Тимолеонтовым, и вся Сицилия участвовала в этом торжестве.
XXI. О царях[219]
1. Вот, пожалуй, и все вожди греческого народа, которые кажутся достойными увековеченья — кроме царей. Этих я не хочу касаться, поскольку деяния каждого из них описаны отдельно. К тому же их насчитывается не слишком много. Лакедемонянин Агесилай, например, был царем по имени, а не по характеру власти — и так же другие спартанцы. Из тех же, чья власть была истинным господством, самыми знаменитыми были, по моему мнению, персидские цари Кир и Дарий, сын Гистаспа. Оба они, будучи частными лицами, получили царское достоинство благодаря доблести. Первый пал в битве с массагетами, а Дарий умер от старости[220]. Были еще трое в том же роде: Ксеркс и два Артаксеркса по прозвищу Долгорукий и Памятливый[221]. Ксеркс прославился главным образом тем, что вторгся в Грецию по суше и по морю с самым большим на памяти человеческой войском. Долгорукого особенно восхваляют за мощную и прекрасную внешность, изумительно украшенную воинской доблестью: никто из персов не превосходил его в храбрости. Памятливый же приобрел добрую славу за благомыслие: потеряв жену вследствие злодеяния матери, он так терпеливо перенес свое горе, что сыновний долг взял над ним верх[222]. Двое из этих царей, носившие одно имя, умерли естественной смертью от болезни, а третий погиб от меча сатрапа Артабана.
2. У македонян два царя далеко превосходили всех остальных славой воинских подвигов: Филипп, сын Аминты, и Александр Великий. Последний скончался в Вавилоне от недуга, а Филипп был убит Павсанием в Эгах по дороге на игры, возле театра[223]. Еще славился эпирский царь Пирр, воевавший с римским народом. Он погиб в Пелопоннесе от удара камнем во время штурма Аргоса[224]. Был также один знаменитый сицилиец — Дионисий Старший. Он отличался храбростью и опытностью в военном деле и к тому же, что редко встречается среди тиранов, совершенно чуждался разврата, роскоши и алчности; единственной его страстью была единоличная пожизненная власть, ради которой он проявлял жестокость. Стремясь укрепить ее, он никогда не щадил жизни тех, кого подозревал в покушении на свое господство. Завоевав власть тирана доблестью, он сохранял ее, пользуясь великим везением. В самом деле, умер он в возрасте за шестьдесят при цветущем состоянии царства; и за столько лет ни разу не видел похорон кого-либо из членов своей семьи, хотя имел детей от трех жен и те родили ему множество внуков[225].
3. Кроме того, знаменитыми царями стали друзья Александра Великого, захватившие власть после его смерти: в их числе были Антигон и сын его Деметрий, Лизимах, Селевк и Птолемей[226]. Из них Антигон погиб в бою, сражаясь против Селевка и Лизимаха[227]. Такую же смерть принял Лизимах от Селевка, когда они воевали друг с другом, разорвав союз[228]. Что до Деметрия, то хотя он выдал свою дочь замуж за Селевка, они не смогли все-таки сохранить верности в дружбе, и взятый в плен тесть умер от хвори в тюрьме у зятя[229]. Вскоре после этого Селевк был коварно убит Птолемеем Керавном, которого он принял у себя, когда тот, изгнанный отцом из Александрии, явился к нему в качестве просителя о помощи[230]. О самом же Птолемее рассказывают, что белого света его лишил тот самый сын, которому он уступил царство при жизни[231]. Впрочем, я полагаю, что о царях сказано достаточно и уместно теперь не обойти молчанием Гамилькара и Ганнибала, превосходивших, как известно, величием духа и остротою ума всех уроженцев Африки.
XXII. Гамилькар
1. Гамилькар, сын Ганнибала, по прозвищу Барка, карфагенянин, начал командовать войском еще в молодые годы; было это в Сицилии, во время 1-ой Пунической войны[232], но ближе к ее концу. До его прибытия дела карфагенян на суше и на море шли плохо; он же, где бы ни появлялся, никогда не уступал врагу, не давал ему возможности чинить вред и, напротив, часто, когда представлялся случай, нападал сам и всегда выходил победителем. Так и получилось, что когда пуны потеряли почти все свои владения в Сицилии, он так удачно оборонял Эрикс, что военные действия в этом месте как будто застыли на мертвой точке. Между тем карфагеняне, потерпев поражение от римского консула Г. Лутация в морском бою при Эгатских островах[233], постановили окончить войну и предоставили это дело на усмотрение Гамилькара. А он, горя желанием сражаться, решил все же хлопотать о мире, поскольку понимал, что отечество, истощившее свои средства, не в состоянии более выносить превратности войны; но при этом он уже тогда лелеял мысль возобновить борьбу при первых же благоприятных обстоятельствах и биться с римлянами до тех пор, пока они не победят в честном бою или не поднимут руки вверх в знак поражения. С таким намерением он и заключил мир, проявив при этом особое упорство: когда Катул настаивал на том, что война может быть прекращена только при условии, если Гамилькар и его люди, занимавшие Эрикс, удалятся из Сицилии, сдав оружие, тот заявил, что отечество его согласно подчиниться, но сам он скорее умрет, чем возвратится домой с таким позором, ибо недостойно его чести выдать противнику то оружие, которое родина вручила ему на битву с врагом. И Катул уступил его непреклонности[234].
2. По прибытии в Карфаген Гамилькар нашел положение государства далеко не таким, как надеялся. Так случилось, что вследствие долгих внешних невзгод здесь разгорелась междоусобная война такой силы, что Карфаген оказался в большей опасности, чем когда-либо, не считая того времени, когда он был разрушен. Прежде всего, отложились наемники, навербованные для войны с Римом; число их достигало 20 тыс. Взбунтовав всю Африку, они осадили самый Карфаген. Пуны до того устрашились этими бедами, что даже запросили подмоги у римлян — и получили ее[235]. Но в конце концов, дойдя почти до полного отчаяния, они назначили главнокомандующим Гамилькара. Он не только отбросил от стен Карфагена неприятеля, в рядах которого собралось больше 100 тыс. бойцов, но и загнал врагов в такое место, где, запертые в узком пространстве, они гибли больше от голода, чем от меча. Все отпавшие города, в том числе Утику и Гиппон, мощнейшие твердыни Африки, он возвратил отечеству. Не остановившись на этом, он расширил границы державы и настолько умиротворил Африку, что казалось, будто она не знала войны в течение многих лет.
3. Удачно завершив эти дела, питая в душе отвагу и ненависть к римлянам, Гамилькар в поисках удобного предлога для войны добился, чтобы его послали во главе войска в Испанию[236]; туда же он взял с собой сына своего Ганнибала девяти лет. Кроме того, при нем был Гасдрубал — знатный и красивый юноша, о котором некоторые говорили, будто Гамилькар любил его более грешно, чем подобает. Конечно, разве может великий человек избежать хулы сплетников! Из-за этих разговоров блюститель нравов запретил Гасдрубалу находиться при Гамилькаре, но тот выдал за юношу свою дочь, и тогда по карфагенскому обычаю нельзя уже было запретить тестю общаться с зятем. Я упомянул об этом случае потому, что после гибели Гамилькара этот зять его возглавил войско, совершил великие дела и стал первым полководцем, чья щедрость развратила старинные нравы карфагенян. После его смерти армия вручила командование Ганнибалу.
4. Итак, Гамилькар переплыл море, достиг Испании и, пользуясь благоприятной судьбою, стяжал здесь большие успехи: покорив самые большие и воинственные племена, он обеспечил лошадьми, оружием, людьми и деньгами всю Африку. Погиб он в сражении с веттонами в то время, когда замышлял перенести войну в Италию, на 9-м году пребывания в Испании. Неизменная ненависть его к римлянам, как представляется, во многом способствовала началу 2-ой Пунической войны, ибо сын его Ганнибал вследствие настойчивых заклятий отца получил такие убеждения, что скорее бы умер, чем отказался потягаться с римлянами силой.
XXIII. Ганнибал
1. Ганнибал, сын Гамилькара, карфагенянин. Если никто не сомневается, и вполне справедливо, что римляне превзошли доблестью все народы, то нельзя отрицать и того, что Ганнибал настолько затмевал прозорливостью прочих полководцев, насколько римский народ опережал в храбрости другие племена. В самом деле, сколько он ни сражался с римлянами в Италии, всякий раз выходил из боя победителем[237]. И если бы не ущемляла его на родине зависть сограждан, он, очевидно, мог бы одержать над ними верх. Но враждебность многих одолела мужество одиночки. Сам же Ганнибал был настолько верен отцовской ненависти к римлянам, оставленной ему как бы в наследство, что раньше расстался с жизнью, чем с нею; ведь даже будучи изгнанным из отечества и нуждаясь в чужой помощи, он никогда не переставал мечтать о войне с Римом.
2. Если не считать Филиппа, которого он заочно втянул во вражду с Римом[238], самым могущественным царем в те времена был Антиох; и вот Ганнибал так разжег его воинственность, что тот готов был идти походом на Италию от самых берегов Красного моря. Когда же к царю прибыли римские послы, чтобы разведать его намерения, и с помощью тайных интриг постарались вызвать у него подозрение, что Ганнибал, подкупленный ими, переменил образ мыслей, то усилия их не пропали даром[239]. Ганнибал узнал об этом, а также заметил, что его не допускают на секретные совещания. И вот однажды пришел он к царю и, обстоятельно напомнив ему о своей верности и ненависти к римлянам, прибавил следующее: «Когда я еще был ребенком не старше девяти лет, отец мой Гамилькар, отправляясь из Карфагена в Испанию командовать войском, принес жертвы Юпитеру Всеблагому Величайшему. Во время исполнения этой священной церемонии он спросил меня, хочу ли я поехать с ним на войну. Я с радостью согласился и стал упрашивать, чтобы он непременно взял меня с собою. И тогда отец сказал: „Возьму, если ты дашь мне то обещание, которое я хочу услышать“. Тотчас подвел он меня к алтарю, перед которым готовился совершить священнодействие, и, удалив всех людей, приказал мне коснуться жертвенника и поклясться, что я никогда не вступлю в дружбу с римлянами. Эту клятву, данную отцу, я хранил до сегодняшнего дня столь ревностно, что никто не вправе усомниться в постоянстве моих мыслей на склоне дней. Так что, если ты задумаешь оказать римлянам какую-нибудь дружескую услугу, то правильно сделаешь, если скроешь это от меня; если же соберешься воевать с ними, то обманешь самого себя, не поставив меня во главе этого дела».
3. Итак, в указанном мною возрасте Ганнибал отправился с отцом в Испанию, а после смерти родителя, в то время как Гасдрубал занял место вождя, стал командовать всей конницей. Когда же погиб и Гасдрубал, войско вручило верховную власть Ганнибалу. По извещении об этом Карфагена назначение было утверждено официально[240]. Так он стал главнокомандующим, не достигнув еще 25 лет, и в ближайшие 3 года покорил оружием все испанские племена, взял штурмом союзный нам город Сагунт[241] и снарядил 3 большие армии. Одну из них он отослал в Африку, другую оставил под началом брата Гасдрубала в Испании, а третью повел за собой в Италию. Перевалив через ущелья Пиренеев, везде по пути следования сражался он с туземцами, неизменно уходя от них победителем. Наконец, он добрался до Альп, отделяющих Италию от Галлии — до тех самых гор, которые никто до него не переходил с войском, кроме грека Геркулеса; по этой причине они и сегодня называются Греческим ущельем[242]. Альпийских жителей, пытавшихся помешать переходу, он перебил, окрестности обезопасил, дороги расчистил и добился того, что слон в боевом снаряжении мог пройти там, где прежде едва карабкался один безоружный человек. Этим путем он провел войско через горы и вторгся в Италию.
4. Еще у Родана он сражался с консулом П. Корнелием Сципионом, нанеся ему поражение. С ним же столкнулся он под Кластидием на Паде, и тот вышел из боя раненым и разбитым. В третий раз все тот же Сципион вместе с товарищем Тиберием Лонгом выступил против него при Требии. Ганнибал дал им сражение и разбил обоих[243]. Затем перевалил через Апеннины в области лигуров, направляясь в Этрурию. Во время этого пути он перенес такую тяжелую глазную болезнь, что впоследствии всегда плохо видел правым глазом[244]. Еще страдая этим недугом и передвигаясь на носилках, он истребил при Тразименском озере окруженного и пойманного в засаду консула Г. Фламиния, а немного времени спустя — претора Г. Центения, стоявшего на горах с отборным войском. После этого он перешел в Апулию, и там навстречу ему выступили два консула — Г. Теренций и Л. Эмилий. В одном сражении Ганнибал разбил обе армии, погубив консула Павла и еще несколько консуляров, в числе которых был Гн. Сервилий Гемин, консул прошлого года[245].
5. После этого сражения он двинулся на Рим, не встречая сопротивления, и остановился на ближайших от города холмах. Простояв здесь лагерем несколько дней, он двинулся назад в Капую, а римский диктатор Кв. Фабий Максим преградил ему путь в Фалернской области[246]. Запертый в узком месте, Ганнибал обманул хитроумнейшего полководца Фабия, выбравшись ночью из западни с целым и невредимым войском: в ночном мраке он зажег хворост, привязанный к рогам телят, и погнал такое необычное беспорядочное полчище на врага. Когда это зрелище внезапно открылось перед римлянами, войско их охватил такой страх, что никто не осмелился выступить за пределы лагерного вала. Спустя несколько дней после этого подвига, он хитростью вызвал на бой М. Минуция Руфа, начальника конницы с полномочиями диктатора и, сразившись, обратил его в бегство[247]. В Лукании он погубил, хотя и не присутствуя при этом лично, двукратного консула Тиб. Семпрония Гракха, заманенного в засаду. Таким же образом уничтожил он под Венузией пятикратного консула М. Клавдия Марцелла[248]. Долго пришлось бы перечислять все его битвы. Поэтому достаточно указать на одно обстоятельство, дающее представление о том, каким полководцем был Ганнибал: за все время пребывания его в Италии никто не мог противостоять ему в битве, а после сражения при Каннах никто не разбивал против него лагеря в открытом поле[249].
6. Непобедимый в Италии, он был отозван домой на защиту родины и стал воевать с П. Сципионом, сыном того Сципиона, которого он разбил сначала у Родана, потом у Пада, а в третий раз — при Требии[250]. С этим противником он очень хотел замириться на то время, пока средства отечества истощены, чтобы с новыми силами продолжить борьбу в дальнейшем. Полководцы вступили в переговоры, но не сошлись в условиях. Через несколько дней после этой встречи Ганнибал сразился со Сципионом при Заме, был — во что трудно поверить — разбит и через двое суток добрался до Гадрумета, расположенного примерно в 300 милях от Замы. Во время этого бегства нумидийцы, покинувшие поле боя вместе с ним, устроили на него покушение, но он не только избежал их козней, но и уничтожил их самих. В Гадрумете Ганнибал собрал остальных беглецов и, проведя новые наборы, за несколько дней стянул большие силы.
7. Пока он усиленно готовился к войне, карфагеняне замирились с римлянами. Тем не менее он и после этого командовал армией и вел военные действия в Африке так же, как и брат его Магон — вплоть до консульства П. Сульпиция и Г. Аврелия. При этих консулах прибыли в Рим карфагенские послы, чтобы поблагодарить сенат и римский народ за дарованный мир, поднести им по этому случаю золотой венок и заодно попросить, чтобы заложников их разместили во Фрегеллах, а пленников — возвратили назад. По сенатскому постановлению им был дан такой ответ: дар их с удовлетворением принимается; заложники будут поселены там, где они просят; пленников назад не отпустят, поскольку величайший враг римского народа Ганнибал, по чьему почину началась война, до сих пор облечен у них высшей властью и командует армией — так же, как и брат его Магон. Когда этот ответ стал известен в Карфагене, Ганнибала и Магона отозвали домой[251]. По возвращении Ганнибал был избран царем — после того, как 22 года имел чин главнокомандующего. Дело в том, что как в Риме выбирают консулов, так и в Карфагене ежегодно избираются два годовых царя[252]. Должность эту Ганнибал исполнял так же добросовестно, как раньше командовал на войне. Введя новые налоги, он добился того, что денег хватало не только на выплаты римлянам по договору, но оставался излишек, вносимый в казну. Затем в консульство Марка Клавдия и Луция Фурия прибыли послы из Рима в Карфаген. Ганнибал, решивший, что они направлены требовать его выдачи, не дожидаясь их приема в сенате, тайно сел на корабль и бежал к Антиоху в Сирию. Когда это дело открылось, пуны послали два корабля, чтобы по возможности догнать его и схватить; имущество его конфисковали, дом разрушили до основания, а самого объявили изгнанником[253].
8. Ганнибал же на 4-м году бегства из дома пристал с пятью кораблями к Африке в области киренейцев, дабы разведать, нельзя ли подбить карфагенян на войну с Римом, обольстив их надеждами и дерзостью Антиоха, которого он уже склонил на вторжение в Италию. Сюда же он вызвал брата Магона[254]. Когда пуны узнали об этом, то заочно приговорили Магона к такому же наказанию, что и брата. Обнаружив, что дело плохо, оба подняли якоря и паруса и ушли в море. Ганнибал возвратился к Антиоху, о конце же Магона существует двоякий рассказ: одни писатели сообщают, что он погиб в кораблекрушении, другие — что его убили собственные рабы. Что до Антиоха, то если бы он предпочел вести войну по советам Ганнибала, как это он делал вначале, то ему довелось бы сразиться за мировое господство при Тибре, а не при Фермопилах. Ганнибал же, часто наблюдая неразумные предприятия царя, ни разу от него не отступился. Командуя небольшой эскадрой, которую ему приказали перевести из Сирии в Азию, он повел ее в бой у берегов Памфилии против родосского флота. И хотя в этом сражении превосходящие силы противника одолевали его корабли, сам он одержал победу на том фланге, которым командовал[255].
9. После того как Антиох обратился вспять[256], Ганнибал, страшась быть выданным врагу, что и случилось бы, если бы он не остерегся, удалился в Гортиний на Крите, дабы поразмыслить там, куда деваться дальше. Тут этот самый хитрый человек на свете заметил, что угодит в большую беду из-за алчности критян, если не придумает какой-нибудь выход. Дело в том, что он привез с собой большие богатства и знал, что слух о них уже распространился. Тогда он придумал такой способ: взял множество амфор и наполнил их свинцом, присыпав сверху золотом и серебром. Эти сосуды в присутствии знатнейших граждан он поместил в храме Дианы, притворись, будто вверяет свое состояние честности критян. Введя их в заблуждение, все свои деньги засыпал он в медные статуи, что привез с собою, и бросил эти фигуры во дворе дома. И вот критяне с великим рвением охраняют храм не столько от чужаков, сколько от Ганнибала, опасаясь, чтобы он без их ведома не извлек сокровища и не увез их с собой.
10. Сохранив таким образом свое достояние и обманув всех критян, пуниец явился в Понт, к Прузию[257]. У него он вынашивал все те же планы против Италии и добился даже того, что настроил и вооружил царя против римлян. Когда же убедился, что тот недостаточно силен сам по себе, то склонил на его сторону других царей и привлек воинственные племена. Но царь пергамский Эвмен, преданнейший друг римлян, выступил против Прузия, так что между ними шла война на суше и на море, и в то время, как Ганнибал горячо желал разгромить Эвмена, тот, благодаря поддержке римлян, имел успех на обоих фронтах. Полагая, что устранение Эвмена облегчит исполнение всех прочих его замыслов, Ганнибал надумал погубить его следующим способом: через несколько дней им предстояло сразиться на море. Противник имел численное превосходство, и потому, уступая в силе, Ганнибал должен был бороться с помощью хитрости. И вот он приказал раздобыть как можно больше живых ядовитых змей и велел поместить их в глиняные горшки. Собрав великое множество этих гадов, созвал он в самый день предстоящей битвы матросов и дал им наказ общими силами напасть на одно единственное судно — корабль царя Эвмена, ограничившись в отношении прочих лишь обороной; это, мол, им легко удастся сделать с помощью скопища гадов, сам же он позаботится известить их, на каком корабле находится царь. И он обещал им щедрую награду на случай, если они убьют царя или захватят его в плен.
11. После этого обращения к воинам тот и другой флот вышли на боевую позицию. Когда обе эскадры построились, но не был дан еще сигнал к бою, Ганнибал выслал вперед гонца с жезлом, дабы открыть своим людям местонахождение Эвмена. Подплыв к судам противника, посол предъявил письмо и заявил, что должен вручить его царю. Поскольку никто не усомнился, что в послании содержатся какие-то мирные предложения, его тотчас доставили к царю, а он, обнаружив для своих корабль командующего, возвратился туда, откуда прибыл. Эвмен же, вскрыв письмо, не нашел в нем ничего, кроме оскорблений. Изумляясь и недоумевая о цели такого посольства, он все же не замедлил тотчас начать бой. При столкновении противников вифинцы, следуя наказу Ганнибала, дружно атаковали судно Эвмена. Оказавшись не в состоянии выдержать их натиск, тот стал искать спасения в бегстве, и не нашел бы его, если бы не укрылся в одной из своих укрепленных гаваней, которые были расположены на ближайшем берегу. Остальные пергамские корабли все ожесточеннее теснили противника, как вдруг на них посыпались глиняные горшки, о которых я упомянул выше. Эти метательные снаряды сначала вызвали у бойцов смех, поскольку невозможно было понять, что все это означает. Когда же они увидели, что суда их кишат змеями, то пришли в ужас от нового оружия и, не зная от чего спасаться в первую очередь, пустились в бегство и возвратились на свои стоянки. Так Ганнибал хитроумно одолел пергамскую рать. И не только в этом бою, но и во многих других уже сухопутных сражениях побеждал он неприятеля с помощью таких же уловок.
12. Пока эти события происходили в Азии, случилось так, что в Риме послы Прузия обедали у консуляра Т. Квинкция Фламинина, и когда за столом был упомянут Ганнибал, один из них сказал, что тот находится во владениях Прузия. На следующий день Фламинин доложил об этом сенату. Отцы-сенаторы, считавшие, что не будет им покоя, пока жив Ганнибал, отправили в Вифинию легатов, среди которых был и Фламиний, с наказом требовать от царя, чтобы он не держал при себе злейшего врага Рима, но выдал его послам[258]. Прузий не посмел отказать гостям и уперся лишь на том, что послы не должны требовать, чтобы он выдал Ганнибала лично, поскольку это нарушило бы долг гостеприимства. Пусть, мол, они сами ловят его, как могут, а местонахождение его будет найти легко. В самом деле Ганнибал всегда пребывал в одном месте — в крепости, данной ему царем в подарок. Замок этот он отстроил таким образом, чтобы со всех сторон здания имелись выходы, которые, как он опасался, ему пригодятся. Так оно и случилось. Когда римские послы явились туда и окружили дом большим отрядом, мальчик-слуга, заметив их от порога, сообщил Ганнибалу, что появилось необычно много вооруженных людей. Тот приказал ему обойти кругом все двери и спешно доложить, со всех ли сторон одинаково обложено здание. Мальчик быстро донес ему, как обстоит дело, удостоверя, что все выходы заняты, и тогда Ганнибал понял, что это сделано не случайно, что охотятся за ним и что жить ему дольше нельзя. Не желая, чтобы чужие люди решали его судьбу, верный прежней своей доблести, он принял яд, который привык всегда держать при себе.
13. Так, на 70-м году жизни, после долгих и многих трудов, упокоился этот доблестнейший человек. При каких консулах он скончался — неясно. Например, Аттик в своих Анналах сообщает, что он умер в консульство М. Клавдия Марцелла и Кв. Фабия Лабеона, Полибий говорит о Л. Эмилии Павле и Гн. Бебии Тамфиле, а Сульпиций Блитон называет П. Корнелия Цетега и М. Бебия Тамфила[259]. Добавим, что этот великий муж, обремененный великими военными предприятиями, не жалел времени на ученые занятия, ибо после него осталось несколько сочинений на греческом языке, в том числе книга к родосцам о деяниях Гн. Манлия Вольсона в Азии[260].
Многие историки описывали его войны, но среди них есть два автора, Силен и Сосил Лакедемонянин, которые сопровождали его в походах и жили вместе с ним, пока это угодно было судьбе. Тот же Сосил служил Ганнибалу и как учитель греческой словесности.
Но пора уже мне кончить эту книгу и поведать о подвигах римских полководцев, чтобы читатель, сравнив деяния иноземных и своих вождей, легче решил, кому отдать предпочтение.
1
Перевод А. Пиотровского.
2
См. жизнеописание Катона.
3
Перевод В. И. Модестова.
4
В образе непотова Мильтиада слились два или три представителя одной семьи. По данным Геродота (VI, 34–39), первым тираном Херсонеса был Мильтиад — современник тирана Писистрата (50-е гг. V в.). По речению Дельфийского оракула он был приглашен на полуостров племенем долонков, страдавших от набегов материковых фракийцев. Выведя на Херсонес афинских колонистов, Мильтиад I перегородил полуостров стеной и стал его властителем. Бездетному Мильтиаду наследовали племянники — Стесагор, а затем Мильтиад, герой Марафонской битвы (род. в 549 г.; на Херсонесе правил: 516–510; 496–493 гг.). Согласно исследованию современных ученых, в 20-х гг. V в. был еще один тиран Мильтиад, сын первого правителя Херсонеса.
5
Взятие Лемноса приписывается то старшему, то младшему Мильтиаду. Поход на Киклады — видимо, та экспедиция, что состоялась после Марафонского сражения (см. гл. VII).
6
Скифский поход Дария состоялся около 512 г. до н. э. Иония и Эолия — северная и центральная части Малоазийского побережья, заселенные греками ионийского и эолийского племени. Персы правили греческими городами, опираясь на своих ставленников — тиранов. Народная партия выступала противницей как персидского господства, так и проперсидских правителей.
7
Мильтиад бежал с Херсонеса дважды: в 510 и в 493 г., когда архонт Фемистокл предложил гражданам укрепить Пирей.
8
Цифры персидского флота и войска неточны и преувеличены в античных источниках. Так, Непот говорит о 500 кораблях, Геродот — о 600 (VI, 95); Непот называет то 200, то 100 тыс. персидских воинов, (ср. гл. 4 и 5). Валерий Максим и Павсаний — 300 тыс., оратор Лисий — 500 тыс. Об участии афинян в сожжении Сард см. вступительную статью.
9
Многие афинские должности носили коллегиальный характер. Коллегия 10-ти стратегов формировалась из военачальников, представлявших 10 аттических фил, возглавлял ее древнейший предводитель афинского войска — архонт полемарх. В 490 г. полемархом был Каллимах, чей голос во время спора решил дело в пользу Мильтиада; он оказался в числе 192 бойцов, павших в Марафонском сражении. Мильтиада поддержал также Аристид, уступивший ему свой черед командования (стратеги командовали по очереди, сменяясь каждый день); примеру Аристида последовали другие военачальники.
10
Платеи — беотийский городок на границе с Аттикой; через 11 лет после Марафонской битвы под Платеями была разбита сухопутная армия Ксеркса. Со времен Марафона на Панафинейском празднике в Афинах глашатай всегда произносил молитву о благополучии платейцев.
Спартанцы, дожидаясь наступления полнолуния, выступили с опозданием и явились на поле боя к моменту захоронения павших.
11
Наиболее вероятная дата Марафонского сражения — 12 сентября (6 боэдромиона) 490 г. См. Плут. Камилл. XIX.
12
Деметрий Фалерский — афинский философ, поставленный македонским узурпатором Кассандром в качестве правителя города (317–310 гг. до н. э.). Афиняне воздвигли ему за успешное ведение дел 365 статуй — по числу дней в году.
13
Сведения Непота о походе Мильтиада против островов Эгейского моря очень важны, но спорны; видимо, римский писатель следует здесь Эфору — историку IV в. до н. э. Геродот говорит только об экспедиции на Парос (VI, 132–135). Есть предположение, что древние историки спутали Парос с золотоносным островом Фасосом у берега Фракии.
14
Непот знал, очевидно, иную генеалогию дома Филаидов, нежели Геродот. По Геродоту (VI, 38–39), Стесагор, брат Мильтиада, погиб на Херсонесе Фракийском задолго до этих событий.
15
Морской поход и смерть Мильтиада относятся к 489 г. Геродот излагал события по-иному (VI, 134–136), Мильтиад, по его свидетельству, покинул остров из-за болезни (вывих бедра), был обвинен за дурное ведение кампании Ксантиппой, отцом Перикла, оштрафован на 50 таланов и скончался вскоре после приговора от гнойного воспаления бедра. Историческая критика считает рассказ Непота анекдотичным.
16
Правление тирана Писистрата в Афинах — 560–527 гг. до н. э., с перерывом в 11 лет.
17
Матерью Фемистокла называли то фракиянку Абротонон, то женщину из Карии (юго-зап. область Малой Азии, главный город — Галикарнасс) Эвтерпу. Родился он около 524 г. Семья его имела какую-то связь со знатным родом Ликомидов (Плут. Фем. I), но Фемистокл не принадлежал к высшему кругу аристократии и не имел в глазах афинян права на барские замашки, которые приличествовали представителям благороднейших семей (там же, V).
18
Плутарх считал рассказы о беспутстве Фемистокла лживыми, хотя не отрицал, что тот прошел через пору бурных страстей (Фем. II).
19
По данным Геродота (VII, 144), Фукидида (I, 14) и Плутарха (Фем. IV), это случилось во время войны с Эгиной, а не Керкирой. У афинян был обычай делить доходы с Лаврийских серебряных рудников между всеми гражданами, по 10 драхм на душу (Герод. VII, 144). В 483 г., по предложению стратега Фемистокла, эти деньги были пущены на постройку тех триер, что сражались при Саламине.
20
Поход Ксеркса — 480 г. В других источниках дается примерно то же число кораблей. Самые большие цифры по войску называет Геродот: 1 млн 700 тыс. пехоты и более 0, 5 млн экипажа кораблей; общую численность ксерксовой рати вместе с союзниками он исчисляет в 5 млн. человек (VII, 184, 186). Цифры эти считаются крайне преувеличенными. Число всадников, обозначено у Непота ошибочно: 400 тыс. вместо 40 тыс. (по Геродоту — 80 тыс.).
21
В 480 г. Фемистокл был избран стратегом с неограниченными полномочиями (Плут. Арист. VII).
Саламин — остров у берегов Аттики. Трезена — город на севере Пелопоннеса в области Арголиде.
22
Фермопилы ("Теплые ворота" — от теплых ключей) — узкий горный проход из Фессалии в среднюю Грецию. О Фермопильской битве — см. вступительную статью.
23
Мыс Артемисий — северная оконечность острова Эвбеи. Согласно Геродоту, произошли три сражения, в которых греки нанесли урон превосходившему их флоту противника (VIII, 10–11, 14, 16–17). Инициатором сражений был Фемистокл, главнокомандующим, как и при Саламине, — спартанец Эврибиад. Греческий флот ушел от Артемисия по получении известий о гибели Леонида в Фермопилах.
24
Непот ошибочно именует спартанского главнокомандующего царем, хотя тот даже не принадлежал к царскому роду (Герод. VIII, 42).
25
Битва при Саламине — 18 сентября 480 г. Общее число греческих кораблей, по Геродоту, — 378, из них 180 — афинских (VIII, 44, 48); по Эсхилу, который был участником битвы, было 310 греческих и 1207 варварских кораблей ("Персы").
26
Фемистокл начал укреплять Пирей, еще будучи архонтом в 493 г., завершил работы — в 478/77 гг. (Фукид. I, 93).
Нижний город (т. е. приморский в отличие от Афин), или Пирей, состоял из гаваней: собственно Пирея с несколькими бухтами, Мунихии и Зеи. Две последние гавани служили впоследствии стоянками для военных кораблей, а в Пирее стояли как торговые суда, так и боевые триеры (в бухте Кантара). При Перикле Верхний (Афины) и Нижний (Пирей) город соединил "коридор", огороженный Длинными Стенами.
27
Весь эпизод с обманом спартанцев изложен Непотом по Фукидиду (I, 90–92). Плутарх, пользовавшийся многими источниками, упоминает рассказ Феопомпа о подкупе спартанских властей (Фем. XIX). Версия эта как нельзя более согласуется характером Фемистокла, который добивался благих целей, используя низменные стороны человеческой натуры. Например, с помощью взяток и шантажа настоял он на том, чтобы греки дали бой у Артемисия (Плут. Фем. VII; Герод. VIII, 4–5).
Упоминаемые в гл. 7 две неудачи персидского флота — морской поход на Аттику, кончившийся Марафонской битвой, и сражение при Саламине.
28
Остракизм Фемистокла — 471 г. Чрезмерная слава и влияние вызывали у народа подозрение в покушении на тиранию. Кроме того, Фемистокл был сторонником демократии, а в Афинах после победы над Ксерксом усилились консервативная партия, опиравшаяся на Ареопаг. Ее вождь Кимон командовал силами Афинского морского союза.
29
Спартанцы обвинили Фемистокла в причастности к изменническим сношениям Павсания с персидским царем (см. жизнеописание Павсания). Фемистокл был ненавистен им как сторонник народовластия; в противовес ему они поддерживали в Афинах Аристида и Кимона.
30
По сведениям Фукидида и Плутарха, эпирский царь Адмет был недругом Фемистокла: изгнанник оказался в его владениях во время панического бегства от посланных в погоню за ним из Афин эмиссаров.
31
Пидна — прибрежный македонский город.
32
У Плутарха (Фем. XXV) и Фукидида (I, 137) в этом эпизоде — характерный для Фемистокла мотив шантажа: он грозил хозяину судна, что обвинит его перед афинянами в намеренном пособничестве за взятку.
33
Ксеркс был убит в 465 г. до н. э.
Фукидид, автор "Истории Пелопоннесской войны", был основным источником Непота в этой биографии. По его тексту изложена история пребывания Фемистокла у персов (ср.: Фукид. I, 137–138). у Плутарха — несколько иная в деталях версия (Фем. XXVII–XXIX).
34
Магнезия — город на Меандре в Ионии; Лампсак — город на азиатском берегу Геллеспонта — против Козьей Речки, протекающей с европейской стороны по Херсонесу Фракийскому; Миунт — город в Карии. Одна Магнезия давала Фемистоклу ежегодно 50 талантов "на хлеб". Фемистокл и до этого был сказочно богатым человеком: хотя значительная часть его состояния была сохранена и переправлена в Азию друзьями, остаток, конфискованный афинскими властями, составил 80 или 100 талантов (талант — около 26 кг серебра). Между тем до начала политической карьеры Фемистокл не имел и трех талантов (Плут. Фем. XXV).
О способах обогащения на государственной службе дает представление эпизод при Артемисии: эвбейцы, желавшие, чтобы греческий флот защитил их от персов, дали Фемистоклу 30 талантов в качестве взятки; из них 8 талантов он использовал на подкуп спартанца Эврибиада и коринфянина Адиманта, остальные — присвоил (Герод. VIII, 4–5).
35
Фемистокл умер в начале восстания Инара в Египте, когда афиняне выступили на стороне египтян, т. е. около 459 г. до н. э.
36
Довольно точно известна дата рождения Фемистокла — около 524 г. до н. э. Аристид, выступавший в 508 г. на стороне законодателя Клисфена, мог быть несколькими годами старше своего соперника.
37
О "суде черепков" — остракизме см. вступительную статью. Аристид был изгнан из Афин в 483 г., т. е. за три года (Плут. Арист. VIII), а не за 6 лет до похода Ксеркса.
38
18 сент. 480 г. — битва при Саламине (см. жизнеописание Фемистокла), 9 сент. 479 г. — битва при Платеях (см. жизнеописание Павсания). После них навсегда прекратились походы персов в Европу Подробное описание обоих сражений см. у Плутарха (жизнеописания Фемистокла и Аристида) и Геродота (VIII 79–95; IX 19–65).
39
Договор о создании Афинского морского союза относится к 477 г. до н. э. (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям V в.).
40
Дань, установленная Аристидом, — знаменитый форос, щедро использовавшийся на нужды афинского государства. В трудные годы сумма, установленная Аристидом понижалась до 410 талантов, но во время Пелопоннесской войны, при правлении крайней демократии, увеличилась до 1300 талантов.
Союзная казна была перенесена с Делоса в Афины в 454 г. после гибели в Египте афинской армии и флота, направленных на поддержку антиперсидского освободительного восстания.
41
Остракизм Фемистокла — 471 г. Аристид умер в 467–466 г. до н. э. В начале 467 г. он еще присутствовал на представлении эсхиловой трагедии (Плут. Арист. III).
42
У Непота нет данных о происхождении Павсания. Этот высокородный спартанец был внуком царя Анаксандрида из дома Агиадов. После гибели Леонида при Фермопилах опекуном малолетнего царя Плейстарха, сына героя, стал брат Леонида, Клеомброт; после внезапной смерти Клеомброта накануне Саламинской битвы — сын умершего Павсаний.
43
По представлению греков слава победы принадлежала всему войску, а не полководцу. Например, когда победитель при Марафоне Мильтиад домогался масличного венка, некий Софан сказал в Народном Собрании: "Когда ты, Мильтиад, в одиночку победишь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного" (Плут. Ким. VIII). Первым стал писать свое имя на посвятительных дарах афинский стратег Ификрат.
44
По свидетельству Геродота, Павсаний обручился с дочерью Мегабата, двоюродного брата Дария (V, 32), который был в 478 г. наместником Фригии при Геллеспонте.
45
Ксеркс отправил Артабаза наместником во Фригию на смену Мегабату. Артабаз стал связующим звеном между Павсанием и персидским царем (Фукид. I, 129).
46
Первый раз Павсаний был отозван после года командования (весной 477 г. его пытались заменить Дориэем). По жалобам союзников ему предъявили тогда обвинение в насилии над частными лицами. После суда Павсаний на свои средства снарядил триеру и отправился на Геллеспонт сражаться за греческое дело. Изгнанный афинянами из Византия, он обосновался в Колонах.
47
Для ареста царя требовались голоса трех эфоров из пяти.
48
У Фукидида — юноша из города Аргила, что во Фракии (I, 132). Подробный рассказ о низвержении Павсания см. Фукид. I, 128–134.
49
Сюжет первой главы вызывает недоверие у историков (см. прим. 14 к жизнеописанию Мильтиада). Плутарх рассказывает о браке Эльпиники, связывая его со штрафом, а не пребыванием Кимона в тюрьме. По Диодору, Кимон сам женился на богатой невесте.
50
Кимон родился около 510 г. до н. э., в 480 г. сражался как простой воин при Саламине, в 478 г. в качестве стратега командовал афинской эскадрой, входившей в общегреческий флот; в это время переманил вместе с Аристидом союзников от Спарты к Афинам (см. Плут. Ким. VI).
51
Поход во Фракию происходил в 475 г. после освобождения проливов от персов. Кимон захватил тогда приморский город Эйон, отчаянно обороняемый персами. То ли в это время, то ли 10 лет спустя, выше по Стримону, в 5 км от устья, он основал колонию на дороге, ведущей к Пангейским золотым рудникам — "Город девяти путей", позднее называемый Амфиполем. Кимоновы поселенцы были вскоре изгнаны фракийцами, и только в 437 г. афиняне окончательно утвердились в этом месте.
52
4. Эта битва чаще именуется сражением при реке Эвримедонте (в области Памфилии на юге Малой Азии), в устье которой стоял огромный персидский флот. Плутарх, ссылаясь на историков IV в., называет цифры в 600 и 350 персидских кораблей (Ким. XII; см. здесь же описание битвы). После победы Кимона персы очистили Эгейское море. При заключении Каллиева мира (449 г.) границей морских зон влияния были признаны Хелидонские (Ласточкины) острова у берегов Памфилии.
53
Скирос и Фасос — острова у берега Фракии. Скирос не входил в Афинский морской союз, населявшее его племя долопов занималось пиратством. Фукидид относит завоевание Скироса к 70-м гг. V в. (см. выше о первом походе Кимона во Фракию). Отпавший от афинян золотоносный Фасос был усмирен вскоре после сражения при Эвримедонте. Может быть, именно в это время был выведен Амфиполь.
54
Кимон был изгнан остракизмом в 461 г., сразу после эфиальтовой реформы Ареопага (см. вступительную статью). В этот период торжества демократической партии Кимон пострадал как признанный сторонник "отеческого строя", защитник Ареопага и поклонник олигархической Спарты.
55
Кимон возвратился из изгнания в начале так называемой 1-й Пелопоннесской войны (457–445 гг.).
56
Около 450 г. было заключено перемирие между Афинами и Спартой (Фукид. I, 122). Афиняне снарядили тогда большую экспедицию на Кипр и в Египет. Кимон умер на Кипре в первый же год похода — 449 г. до н. э.
57
О происхождении и молодых годах Лисандра ничего не известно. Сведения о нем начинаются со времени его включения в Пелопоннесскую войну. По некоторым данным, он был сыном Аристокрита — человека из царского рода Гераклидов и рабыни-илотки (Плут. Лис. II; Павсан. VI, 3, 14; Элиан XII, 43; Афиней VI, 27f).
58
Рассказ о жестокостях Лисандра оказался в лакуне. Фасос — золотоносный остров у берегов Фракии, входивший в Афинский морской союз. Лисандр, "наводя порядок" во Фракии после капитуляции Афин, расправился с демократической партией Фасоса (Полиэн I, 45, 4). О коварном умерщвлении демократов Милета см. Плут. Лис. VIII; XIX.
59
Вскоре после окончания Пелопоннесской войны, в то время, как Лисандр самовольно распоряжался на островах и берегах Эгейского моря (404–403 гг.), в Спарте созрела оппозиция царей его политике. Осенью 403 г. царь Павсаний содействовал падению лисандрова режима в Афинах; после этого спартанские власти уничтожили декархии в некоторых городах. Отсюда — замыслы Лисандра о государственном перевороте. Непот опустил его попытку править через подставного царя Агесилая (см. вступительную статью к спартанским жизнеописаниям).
60
Додонский оракул — знаменитое древнее прорицалище Зевса в Эпире.
61
В 396 г. Лисандр служил под началом Агесилая в Азии. По возвращении его в Спарту началась Беотийская война, названная на более позднем этапе Коринфской; предлогом для нее послужил конфликт фиванцев с союзницей Спарты в средней Греции — Фокидой. Сторону Спарты держал крупный беотийский город Орхомен. В карательный поход на Фивы выступили Лисандр и царь Павсаний. Войска шли разными дорогами и под стенами беотийского Галиарта Лисандр попал в засаду до подхода царя. Впоследствии Павсаний был обвинен в умышленном опоздании и, спасаясь от суда, бежал из Спарты.
62
Эпизод с Фарнабазом произошел после капитуляции Афин, во время "правления" Лисандра в Эгеиде (404–403 гг.). Спартанец производил грабительские реквизиции в сатрапии Фарнабаза — Фригии при Геллеспонте.
63
По отцу Алкивиад происходил из эвпатридского рода Скамбонидов, по матери — из знаменитейшего рода Алкмеонидов. Прадедом его по материнской линии был демократический законодатель Клисфен, дедом по отцовской — Алкивиад Старший, сподвижник Клисфена. Таким образом, знатные предки Алкивиада были вождями ранней афинской демократии.
64
Непот ошибается. Дед Перикла и прадед Алкивиада были братьями.
65
В 415 г. (см. вступительную статью). Поход в Сицилию кончился гибелью всего афинского войска (413 г.).
66
Гермы — четырехугольные уличные столпы, увенчанные головой Гермеса. Выходка пьяной компании была воспринята как деяние опасных заговорщиков вследствие общей атмосферы подозрительности, царившей в Афинах (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям V в.).
67
Сборища "золотой" молодежи действительно имели иногда характер олигархических союзов. Алкивиада обвиняли в пародировании Элевсинских мистерий; проклинавшие его после осуждения жрецы Эвмолпиды — элевсинский род, издревле заведовавший таинствами Деметры и Диониса.
На Алкивиада взирали и с надеждой, и со страхом, так как он уже прославился как видный руководитель афинской политики: в 420 г. Алкивиад сколотил антиспартанскую коалицию в Пелопоннесе (Аргос, Элида, Мантинея), распавшуюся после победы Спарты под Мантинеей (418 г.). Как представитель знатного рода, он имел высокие связи за рубежом: дары молодому Алкивиаду присылали Эфес, Хиос, Лесбос; его аргосские гостеприимны были проводниками афинской политики в Аргосе.
68
Сообщение о пребывании Алкивиада в Фивах встречается только у Непота (см. те же данные в гл. 11).
69
Обвинение в адрес демократов.
70
События 413–411 гг. (см. о них вступительную статью). Тексты трех персидо-спартанских договоров, заключенных в 412 — начале 411 гг. см. Фукид. VIII 18; 37; 58.
71
Дарий II (424–404 гг.), отец Артаксеркса Мнемона и Кира Младшего. Тиссаферн, сын Гидарна — крупный государственный деятель и дипломат, с 413 г. — наместник Лидии и Карии. Великий ненавистник греков, противник филэллина Кира Младшего. Тиссаферн принимал советы Алкивиада, пока они помогали ему сдерживать успехи Спарты; так, сатрап сократил жалование гребцам спартанского флота и остановил финикийскую эскадру, шедшую на помощь спартанцам. Дружба Тиссаферна с Алкивиадом кончилась, когда афинянин, помирившись с отечеством, повел афинский флот от победы к победе.
72
411 г. (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям V в.).
73
411-408 гг. См. об успехах Алкивиада этой поры во вступительной статье. Непот ошибочно включает Ионию в перечень алкивиадовых завоеваний; только в 406 г. афинский полководец повел свою эскадру на завоевание Ионии.
74
В июне 407 г.
75
На 406 г. Алкивиад был избран стратегом с неограниченными полномочиями, стратегом-автократором.
76
И по Диодору, непосредственной причиной смещения Алкивиада было неудачное нападение его на Киму (XII, 73, 4). Более достоверным считается рассказ Ксенофонта (Греч. ист. I, 5, 10–14) и Плутарха (Алкив. XXXV) о поражении его кораблей у Нотия (см. вступительную статью).
77
Командование над островами Эгейского моря получил Конон.
78
Пактия — город на Херсонесе Фракийском. Владения Алкивиада бьии неподалеку от Козьей Речки.
79
Битва при Эгоспотамах — август или сентябрь 405 г. Подробное описание см. Плут. Лисандр IX–XII; Ксен. Греч. ист. II, 1, 21–28.
80
По данным Плутарха, Алкивиад сразу же перебрался в Азию и был ограблен фракийцами, проживающими в Вифинии (Алкив. XXXVII).
81
Фарнабаз — с 413 по 387 г. сатрап Геллеспонтской Фригии со столице Даскилее (Даскилейская сатрапия). В Пелопоннесскую войну сражался на стороне спартанцев против Алкивиада (военные действия в Пропонтиде в 411–408 гг.) страдал от реквизиций своего союзника Лисандра. В 90-х гг. IV в. именно его провинция больше всего претерпела от нашествий Агесилая. С 395 г. Фарнабаз — покровитель и командир Конона, главный патрон Коринфской лиги.
82
Царевич Кир Младший — покровитель спартанцев, друг Лисандра. С 407 г. — главный наместник Малой Азии, в 401 г. поднял мятеж против брата Артаксеркса, опираясь на греческих наемников. Погиб в сражении при Кунаксе близ Вавилона.
83
Багей — брат Фарнабаза, Сузамитра — его дядюшка.
84
Алкивиад погиб в правление 30 афинских тиранов, т. е. между июлем 404 и мартом 403 г. Власть афинских олигархов продержалась около
85
Фукидид (464 — после 411 г.) — великий афинский историк, автор "Истории Пелопоннесской войны". Феопомп (род. в 377–376 г.) — автор "Греческой истории" продолжавшей труд Фукидида. Тимей (род. в середине IV в., умер в возрасте 96 лет) — сицилийский историк, 50 лет проживший в Афинах: главный его труд — "История Сицилии", где Алкивиад должен был упоминаться в связи с сицилийской экспедицией 415–413 гг.
86
О совместном командовании Алкивиада и Фрасибула в Пропонтиде (411–408 гг.) см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям V в.
87
Имеются в виду 30 олигархов, поставленных у власти после капитуляции Афин. Формально они были избраны Народным Собранием, проходившим в июле 404 г. (см. Ксен. Греч. ист. II, 3, 2 — в начале аттического года, т. е. вскоре после 7 июля) в театре гавани Мунихии при участии Лисандра и под давлением спартанского войска, стоявшего в Декелее. Состав коллегии 30 тиранов (см. Ксен.).
88
Фила — крепость на границе Беотии и Аттики. Афинские демократы нашли сначала убежище в Фивах, отсюда двинулись освобождать отечество зимой 404–403 г. По данным Ксенофонта, у Фрасибула было сначала 70 сторонников (Греч. ист. II, 4, 2), по свидетельству Павсания — 60 человек (I, 38, 3).
89
Актеи — жители Аттики. Само название области происходит от слова "актэ" — "скалистый берег" (Актика — Аттика).
90
О Пирее и Мунихии см. прим. 25 к жизнеописанию Фемистокла. Фрасибул занял не гавань Мунихию, но соименный ей холм, господствовавший над Нижним городом. Число повстанцев возросло ко времени захвата Пирея до тысячи с лишним (Ксен. Греч. ист. II, 4, 10; Диод. XIV, 33, 1).
91
Критий — ученик Сократа, талантливый оратор и поэт, часто поминаемый Платоном. Сначала был приверженцем демократии, в конце Пелопоннесской войны — вдохновителем страшного террора 30 олигархов.
92
После гибели Крития 30 тиранов бежали из Афин в Элевсин. Городская партия (Народное Собрание из 3 тыс. богатейших граждан) заменила их коллегией 10 стратегов, продолжавшей политику своих предшественников (март 403 г.). На смену свергнутому правительству пришел во главе наемников Лисандр. Царь Павсаний, соперник Лисандра и противник его грубой внешней политики, выступил следом как официальный представитель Спарты, ведя за собой союзное ополчение, в котором отсутствовали только беотийцы и коринфяне, отказавшиеся воевать против Афин, Павсаний вступил в тайные переговоры с пирейской и городской партиями, подсказав афинянам, какие условия мира примет спартанское правительство. Заключение мира — октябрь 403 г.
93
Питтак — правитель города Митилены на Лесбосе (конец VII — начало VI в. до н. э.).
94
В 389 г. Фрасибул совершил морской поход в Геллеспонт и Малую Азию, восстанавливая афинскую власть и форос у бывших членов Афинского морского Союза. Содержал свою эскадру за счет грабежей приморских жителей. Погиб весной 389 г. не в Киликии, а в Памфилии на р. Эвримедонте, где его матросы разграбили окрестности городка Аспенда.
95
Деятельность Конона в период Пелопоннесской войны остается в тени. Известно, что в 413 г. он командовал эскадрой, стоявшей у Навпакта (город в Этолии, заселенный мессенскими эмигрантами). В 406 г. заместил отрешенного от командования Алкивиада — это и есть, видимо, то начальство над островами, о котором говорит Непот. Вскоре после этого его эскадра была разбита Калликратидом и, потеряв почти половину судов, нашла спасение в гавани Митилены на Лесбосе. На помощь ей афиняне спешно снарядили 110 триер. Соединившись с кораблями Конона, этот флот одержал победу при Аргинусских островах.
Фера — спартанская колония на одноименном острове близ Крита.
96
Другие историки единогласно свидетельствуют, что Конон был единственным афинским стратегом, ускользнувшим из побоища при Эгосе с 8 триерами.
97
Непот неточен. Сначала Конон отправился к греческому династу Эвагору, правившему в городе Саламане на Кипре. При начале спартано-персидской войны Эвагор, желая выслужиться перед персами, рекомендовал им человека, способного причинить спартанцам большой вред. Другом и соратником Конона стал Фарнабаз, провинция которого (не Иония и Лидия, а Фригия) страдала от нашествий Агесилая.
98
O Тиссаферне, сатрапе Лидии и Карии, см. прим. 70 к жизнеописанию Алкивиада.
99
В 395 г., после доноса Конона царю, Тифраст был послан в Сарды для наведения порядка. Казнил Тиссаферна, откупил Лидию от нашествий Агесилая за 30 талантов, фактически натравив спартанца на Фригию.
100
Формально командующим был Фарнабаз, а не Конон. Афинянин получил 40 кораблей от Эвагора и столько же — от финикийцев. После того, как в начале кампании Конону сдался Родос, эскадре его придали еще 90 триер.
101
Битва при Книде произошла в начале августа 394 г. — 14 августа известие о ней пришло к Агесилаю, стоявшему в Беотии. Погибла почти половина неприятельского флота (50 судов), пал спартанский "адмирал" Писандр — родственник Агесилая. О крушении спартанской гегемонии в Азии и Пропонтиде в связи с победой Конона — см. вступительную статью. Спарта удержала только Абидос и Сест.
102
По свидетельству Ксенофонта, Конон возглавлял в 392 г. афинское посольство к Тирибазу — преемнику Тиссаферна, прибывшее по случаю обсуждения мирных предложений Спарты (первый, несостоявшийся проект Анталкидова мира — Ксен. Греч. ист. IV, 8, 12–16).
103
Исократ сообщает, что Конон умер у Эвагора на Кипре (Панэлл. 41).
104
Дион родился около 408 г. до н. э. Отец его Гиппарин — знатный сиракузянин, сподвижник Дионисия Старшего на государственном поприще.
105
Платон поддерживал дружбу с италийскими пифагорейцами, особенно с тарентинцем Архитом — знаменитым философом и государственным деятелем.
106
Первый визит Платона на Сицилию относится к 389 г. По легенде Дионисию Старшему не понравились независимые высказывания гостя, и он тайно велел капитану корабля, на котором Платон возвращался в Грецию, продать философа в рабство. Некоторые историки ставят этот рассказ под сомнение. Вторично Платон посетил Сицилию уже при Дионисии Младшем.
107
Дионисий Старший умер в феврале 367 г.
108
Филист — знаменитый историк и офицер, сподвижник обоих Дионисиев. При Старшем он был комендантом крепости тирана на острове Ортигия, затем — сослан за женитьбу на племяннице Дионисия без разрешения дядюшки. В изгнании, поселившись в Анконе на берегу Адриатического моря, написал историю Сицилии с древнейших времен до смерти Дионисия Старшего. Цицерон сравнивал этот труд с сочинением Фукидида. При Дионисии Младшем Филист командовал сиракузским флотом. Когда Дион, осадивший тирана в крепости, разгромил в Большой гавани его флот, адмирал Филист то ли покончил с собой, то ли был растерзан захватившими его сиракузянами.
109
Второй визит Платона в Сиракузы имел место в 366 г. У Плутарха мы встречаем подробный рассказ о попытке Диона перевоспитать тирана с помощью философии, о периоде страстной любви-ревности Дионисия к Платону. Однако после временного увлечения тирана наукой и добродетелью, порочная натура его взяла верх: Дион был сослан, а Платон отпущен на родину. Через несколько лет тоскующий поклонник снова призвал философа ко двору (361–360 гг.). После третьей встречи учитель и ученик расстались в самых холодных отношениях.
110
Дионисий Младший, родившийся от некой Дориды из Локр, подозревал Диона в том, что он хочет передать власть своим племянникам — сыновьям Дионисия Старшего от любимой жены Аристомахи. Некоторые историки также считают, что Дион был не рыцарем свободы, но честолюбцем, интриговавшим в пользу племянников. Изгнанник Дион обосновался в Афинах и стал ревностным учеником платоновой Академии. Посещал он также города Пелопоннеса, особенно часто — Коринф и Спарту, и даже получил спартанское гражданство.
111
Летом 357 г. Дион отплыл на Сицилию с 800-ми пелопоннесскими наемниками, которые расположились на двух торговых судах.
112
Аполлократ — старший сын Дионисия. Во время одной вылазки наемники его учинили страшную резню в Сиракузах. Сдал крепость Диону в 354 или 353 г.
113
Гераклид — командующий сиракузским флотом. Чрезвычайно отрицательно характеризует его Плутарх, рисующий портрет честолюбца, демагога, вождя черни. Гераклид поддерживал идею передела земли, которой противился Дион. Добился в одно время изгнания из Сиракуз дионовых наемников. Дважды пытался вытеснить из города самого Диона. После капитуляции крепости тирана Дион хотел установить в Сиракузах республиканско-олигархический строй, Гераклид возглавил крайнюю демократию. Тогда Дион развязал руки старым противникам Гераклида. Очевидно, Непот ошибается, говоря о сочувствии Гераклиду "видных граждан".
114
После уничтожения остатков тирании Дион стоял у власти в качестве стратега с неограниченными полномочиями. Ввел обременительные налоги, вызвавшие недовольство состоятельных сиракузян. Его упрекали также в том, что он не разрушил крепость тиранов на острове.
115
У Плутарха глава заговорщиков — Каллипп, товарищ Диона по Академии; в доме этого человека Дион нашел приют в пору изгнания. В кругах платоновых учеников Дион считался героем Свободы, некоторые академики приняли участие в его походе на Сицилию.
116
Дион погиб в 353 г. Жил он в частном доме, а не в крепости тирана, так что застичь его врасплох не составляло труда.
117
О происхождении и юности Ификрата нет сведений. Знатные противники называли его сыном сапожника. Первый военный подвиг он совершил на триере (Плут. Изречения царей и полководцев 44, 1; 5). Слава пришла к нему в конце 90-х гг. IV в. под Коринфом. Поскольку Ификрат умер в старости вскоре после процесса 356 г., а командиром наемников в Коринфской войне стал, видимо, в возрасте не моложе 30 лет, рождение его можно отнести на 20-е гг. V в. до н. э.
118
Эти воины в облегченном снаряжении, именуемые по их круглому кожаному щиту-пельте, использовались то в сплоченном строю как гоплиты, то в рассыпном как легковооруженные.
119
Афиняне издавна поддерживали дружеские сношения с могущественным фракийским царством одрисов, сложившимся в середине V в. до н. э. В конце V — начале IV в. афинские полководцы (Алкивиад, Фрасибул) заключали союзы с двумя правителями Фракии — царем одрисов Медоком (или Амадоком) и его воспитанником, наместником приморской области Севтом. На рубеже 90–80 гг. Севт устранил своего воспитателя и захватил власть с помощью греческих наемников, издавна бывших его друзьями. До Анталкидова мира (весна 386 г.) Ификрат командовал в районе проливов, на границе с Одрисским царством; затем остался в тех же краях, поступив на службу сначала к Севту, потом к его преемнику Котису (правил в 384–360 гг.).
120
Уничтожение спартанской моры ("полк" численностью от 500 до 900 человек, в данном случае — в 600 гоплитов) — знаменитейшее деяние Ификрата под Коринфом (390 г.). Эта мора выступила из захваченной спартанцами коринфской гавани Лехея, чтобы проводить домой ополчение лаконского городка Амиклы, спешившее на праздник Гиакинфий. На обратном пути по ней ударил из Коринфа Ификрат. Его пельтасты поражали противника дротами, увертываясь от преследования тяжелых гоплитов (Ксен. Греч. ист. IV, 5, 11–18). Погибла не вся мора, но треть ее. О второй битве, упоминаемой Непотом, в источниках сведений нет
121
Поход с Фарнабазом в Египет — 374-первая половина 373 г. Персидскому войску пришлось столкнуться с мощными укреплениями, возведенными Хабрием. Ификрат, требовавший решительных действий, скоро рассорился со своим начальником.
122
Непот преувеличивает значение ификратовой помощи Спарте. Афиняне выступили в поход, когда фиванские союзники начали уже покидать Лаконику. Роль афинского отряда сводилась к тому, чтобы отрезать Эпаминонду дорогу домой через Истм, но Ификрат не справился с этой задачей. Заняв второстепенный путь, он оставил открытой лучший проход близ Кенхрей и упустил фиванцев без боя. Ксенофонт критикует тактику Ификрата (Греч. ист. VI, 5, 49–52).
123
В 369 г. македонский вельможа Птолемей убил царя Александра II, старшего сына Аминты и Эвридики. Царица вышла замуж за убийцу сына, который стал опекуном юного царя Пердикки. Третий сын Аминты, Филипп (будущий отец Александра Великого) жил в те годы в Фивах в качестве заложника. В это время права на престол предъявил родственник царского дома Павсаний. Ификрат, ведший эскадру на осаду Амфиполя, помог вытеснить претендента из страны (368 г.).
124
Ификрат женился на дочери Котиса во время многолетней службы у фракийского царя в 80-начале 70-х гг. В конце 60-х гг. помогал тестю воевать против Афин. По анекдотическому рассказу Полиена, на знаменитом процессе 356 г Ификрата окружала свита диких фракийцев, устрашившая судей. Жесткий, солдатский характер Ификрата как нельзя лучше подходил к нравам фракийского племени.
125
Хабрий, сын Ктесиппа, во всех отношениях стоит как бы между знатным Тимофеем и безродным Ификратом. Характер его не лишен барственных черт (Плут. Фок. VI; Неп. 3). Примечательна дружба его с Фокионом — этим Аристидом IV столетия, благородным консерватором из незнатной, но почтенной семьи (Плут. Фок. IV). В то же время прослеживаются связи Хабрия с демократами: военная карьера его начиналась во флоте Фрасибула (морская экспедиция 390–389 гг.); в 372 г. после суда над Тимофеем он стал участником западного похода Ификрата и Каллистрата. Как командир наемников Хабрий сложился, очевидно, под Коринфом, где он заменил Ификрата (конец 390–388 г.).
126
В 378 г. Хабрий был стратегом вместе с Тимофеем и Каллистратом. После нападения Сфодрия на Пирей оказал помощь фиванцам при вторжении Агесилая в Беотию.
127
Спутав хронологический порядок, Непот перечисляет здесь следующие походы Хабрия: помощь Эвагору в качестве стратега Афинского государства в 387 г. Служба после Анталкидова мира в качестве вольного наемника в Египте у царей Ахориса и Нектанеба I (386–380 гг.); прославились фортификационные сооружения Хабрия, возведенные в Дельте; на это время приходится неудачный поход Фарнабаза и Тифраста в Египет; Хабрий был отозван афинскими властями по требованию персидского царя в конце 380 — начале 379 г. и сразу же получил стратегию на 379/378 г. Командовал флотом Таха во время вторжения египетского царя в Сирию (360 г.); покинул Египет после низвержения Таха, в то время как Агесилай перешел на службу к узурпатору Нектанебу II.
128
О Харесе см. прим. 4 к жизнеописанию Тимофея. Тимофей проживал на Лесбосе во время судебных процессов конца 60-х гг. (см. вступительную статью).
129
Битва у Хиоса — 356 г. Был ли Хабрий в это время стратегом или триерархом (капитаном) — вопрос спорный. Скорее всего он командовал флотом вместе с Харесом. После гибели Хабрия афиняне снарядили в середине лета вторую эскадру во главе с Тимофеем и Ификратом.
Непот опускает в своем рассказе главные деяния Хабрия — победу при Наксосе (376 г.) и северный поход 375 г. Благодаря этим предприятиям Хабрий может считаться главным восстановителем Афинского морского Союза (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям IV в.).
Примечательно также участие Хабрия в обороне Истмийского прохода от Эпаминонда в 369 г. (см. вступительную статью к беотийским жизнеописаниям).
130
Тимофей происходил из благородной, состоятельной семьи: имена Конон и Тимофей чередовались в ней, переходя от отца к сыну. Отец героя этого жизнеописания — знаменитый Конон, победитель при Книде (см. его жизнеописание у Непота). Родился Тимофей около 411 г.; получил превосходное образование; в юности был учеником Исократа, в зрелые годы захаживал в академию Платона (Элиан. II, 10, 18).
131
В первой главе Непот перечисляет успехи Тимофея 60-х гг. на службе у Ариобарзана (366–365 гг.) и во время командования под Амфиполем (364–362 гг.) (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям IV в.).
Олинф — глава Халкидской лиги, вошедшей в 375 г. в Афинский морской союз; с 368 г. принял сторону осажденного афинянами Амфиполя. Тимофей не взял города, но оторвал от его союза Торону и Потидею. Византий вышел из Афинского морского союза в 364 г. во время морской экспедиции Эпаминонда. Тимофей насильно вернул византийцев в лоно старой дружбы.
По призыву жителей Кизика Тимофей освободил их город от персидского гарнизона.
О Самосе и войне с Котисом, о Сесте и Критоте — см. вступительную статью.
132
Речь идет о знаменитом западном походе Тимофея 375 г. После успехов Тимофея афиняне сепаратно от фиванцев заключили со Спартой мир, нарушенный вмешательством Тимофея в дела Закинфа (374 г.) (см. вступительную статью к афинским жизнеописаниям IV в.).
133
Непот говорит о союзнической войне (357–354 гг.) и захватах Филиппа во Фракии: в 357 г. Филипп завладел Амфиполем, на который столь долго претендовали Афины, в 356 г. — Пидной и Потидеей, бывшей добычей Тимофея.
134
Харес — популяриый афинский стратег 50–40 гг. В 357 г. отвоевал Херсонес Фракийский у Керсоблепта, наследника Котиса. В 355 г., после суда над Тимофеем и Ификратом, стал единственным начальником флота; в поисках денег нанялся к фригийскому сатрапу Артабазу, выступившему против своего царя. Успехи Хареса на этой службе рассорили афинян с Персией и стали причиной ультиматума Артаксеркса Оха, следствием которого стал распад Афинского морского Союза. Античная традиция характеризует Хареса как жестокого, алчного и беспринципного демагога. Отзыв о нем Тимофея: "Не стратегом ему быть, а носить подстилки за стратегами" (Плут. Изречения… 45, 3).
135
Ификрат и Тимофей, враждовавшие со времени суда над Тимофеем в 373 г., примирились и породнились накануне Союзнической войны, очевидно, — после изгнания из Афин Каллистрата (361 г.), старого ификратова союзника, вождя крайней демократии.
136
Непот путает события, происходившие под Самосом и Хиосом. В 356 г. Ификрат и Тимофей сначала освободили Самос, осажденный мятежными союзниками, затем безуспешно пытались овладеть Византией и, наконец, обратились против Хиоса, действуя независимо от Хареса.
137
Тимофей скончался в изгнании в 354 г. За 3 года до этого Халкида и другие города острова Эвбеи были освобождены им от власти фиванцев.
138
О суде над Тимофеем в 373 г. см. вступительную статью. Язон — тиран города Фер, объединивший в те годы под своей властью всю Фессалию; в нем видели потенциального претендента на гегемонию в Элладе. Был другом всех противников Спарты, особенно — Беотийского союза. Убит в 370 г.
Тимофей познакомился с Язоном во время своего западного похода через посредство язонова вассала — эпирского царя Алкета. Язон и Алкет вместе прибыли защищать своего гостеприимца, остановились в его пирейском доме. По случаю приема столь знатных гостей Тимофею пришлось влезть в долги. О войне Тимофея с Язоном нет сведений в других источниках.
139
За собственным именем скрывается, может быть, этническое обозначение — скифянка.
140
Кадусии — воинственное племя, проживающее в Мидийской сатрапии Атропатене (совр. Азербайджан). Поход Артаксеркса II Памятливого против них окончился неудачей, только Артаксеркс III Ох сумел впоследствии привести их к покорности.
141
Автофродат — сатрап Лидии. Непот неточно обозначает области малоазийских наместников. Во время, великого восстания сатрапов Автофродат воевал на стороне царя. Диодор ошибочно причислял его к мятежникам.
142
Эти события происходили в середине 70-х гг. Присоединив к своему наместничеству владения мятежника, Датам в 373 г. начал чеканить собственную монету. К началу 70-х гг. наместник Карии Гекатомн, отец Мавзола, также утвердился в своей сатрапии в качестве династа.
143
Каппадокия и Пафлагония — области в центре Малой Азии.
144
Ариобарзан — сатрап Фригии со времени заключения Анталкидова мира (387/386 гг.). Присоединился к восстанию Датама в 367 г., пользовался услугами Агесилая и Тимофея. В 360 г. был выдан царю сыном своим Митридатом и казнен.
145
Кардаки — персидские наемные отряды.
146
Гибель Датама — около 360–359 г.
147
Известны отец Эпаминонда Полимнид и брат его Кафисий; оба они — участники Плутархова диалога "О гении Сократа". Имя матери было забыто еще в древности (Плут. Агесил. XIX). Родители Эпаминонда дожили до победы его при Левктрах (Плут. Изречения… 70, 10).
148
Семья Эпаминонда принадлежала к кругу старой фиванской аристократии, к одному из пяти родов "кадмовых спартов" (см. вступительную статью). На щите великого полководца, водруженном над его могилой, было изображение дракона — родовая эмблема спарта.
Бедность Эпаминонда — излюбленный мотив древних писателей. Был в ходу анекдот о единственном плаще славного героя: когда его отдавали в чистку валяльщикам, хозяин сидел дома, не имея, в чем выйти на улицу (Элиан V, 5). Выразителен рассказ о 50 драхмах, занятых Эпаминондом на дорогу во время похода его в Пелопоннес (Элиан XI, 9; Плут. Изречения… 70, 13). Еще раз напомним, однако, что нищета многих знаменитых античных бедняков весьма относительна. Бедной считалась семья, ведущая на земле натуральное хозяйство. Признак бедности — отсутствие лишних денег и приобретаемых на них предметов роскоши: расшитых одежд, дорогой мебели, серебряной посуды и т. д. С бедностью отождествлялся скромный патриархальный достаток. Примечательно, что Полимнид содержал в своем доме престарелого философа Лисиса и дал своим детям, явно не обремененным физическим трудом, блестящее образование.
149
Лисис прибыл в Грецию после разгрома аристократического Пифагорейского союза в Италии. Существует рассказ о сожжении собрания пифагорейцев в Кротоне: из огня, по преданию, вырвались лишь самые молодые ученики — Филолай и Лисис, эмигрировавшие Фивы. Невозможно установить ни дату этого события, ни достоверность сообщения об участии в нем Лисиса; по одним сведениям, пожар произошел при жизни Пифагора, т. е. на рубеже VI–V вв. до н. э., по другим, — после смерти Учителя. Лисис, по крайней мере, не мог быть современником Пифагора. Очевидно, он пережил погром Пифагорейского союза, учиненный демократами Италии в середине V в. до н. э.
Эпаминонд учился у Лисиса в 90-е гг. IV в. По косвенному свидетельству Плутарха (Правильно ли изречение: живи незаметно? 3 p. 1129 c), в год битвы при Левктрах Энамипонду было 40 лет (371 г. до н. э.). Следует учесть также, что он был сверстником Пелопида, имевшего в 379 г. около 30 лет от роду (см. прим. 1 к жизнеописанию Пелопида). Значит, Эпаминонд родился около 411–410 г. до н. э.
150
Ниже Непот приводит примеры великодушия Эпаминонда. О милосердии фиванского полководца упоминают другие писатели. Павсаний сообщает, что вопреки фиванскому обычаю казнить перебежчиков, Эпаминонд отпустил беотийских беглецов, захваченных близ Сикиона (IX, 15, 4 — 2-й поход в Пелопоннес в 369 г.). По свидетельству Диодора, Эпаминонд воздержался от резни спартанского отряда, разбитого под Коринфом (XV, 72, 1–2 — тот же поход). Известно, что он воспрепятствовал наказанию орхоменцев, завоеванных после битвы при Левктрах (Диод. XV, 57, 1), и скорбел о расправе, учиненной над Орхоменом в 364 г. в его отсутствие (Павс. IX, 15, 3). См. об этих событиях вступительную статью. Диодор передает изречение Эпаминонда: "Кто ищет гегемонии в Греции, тот должен с помощью человечного обращения удерживать то, что добыто отвагой" XV, 57, I).
Характеристика Эпаминонда как молчаливого слушателя развита в диалоге Плутарха "О гении Сократа". В уста Полимннда вложено замечание, что сын его сдержан в речах, но ненасытно слушает и учится (592 F). По отзыву эпаминондова знакомца, нет человека более знающего и более молчаливого (593 A).
151
Эпизод с Диомедонтом из Кизика есть также у Плутарха (Изречения… 70, 14) и Элиана (V, 5). Относится он, видимо, к 378 г., когда Хабрий занимал в Афинах пост стратега и сражался на стороне фиванцев против Агесилая. О подкупе персидским золотом фиванских, коринфских и аргосских вождей накануне Коринфской войны см. Ксен. Греч. ист. III, 5, 1.
Есть рассказы о том, как Эпаминонд отверг дар фессалийского тирана Ясона (Плут. Изречения… 70, 13; Элиан XI, 9). Полибий ставил в один ряд бескорыстие Эпаминонда и Аристида (XXXII, 8, 6).
152
Кроме Микита известны еще два любимца Эпаминонда — Асопих и Кафисодор (Плут. Диалог о любви 761 Д; Афеней XIII, 605 a). Первый изобразил на своем щите левктрийский трофей и бился под этим знаком с безудержной отвагой. Второй пал при Мантинее, сражаясь бок о бок с Эпаминондом, и был похоронен вместе со своим вождем. О платонической дружбе-любви см. Плут. Пелоп. XVIII–XIX. "Божественная дружба" особенно поощрялась у спартанцев и беотян, поскольку влюбленный воин считался непобедимым бойцом.
153
Развернутую характеристику завистника Менеклида см. у Плутарха — Пелоп. XXV.
154
Эпаминонд имеет здесь в виду битву при Левктре.
155
Споры в аркадском собрании — около 365 г. См. вступительную статью.
156
Речь идет о конгрессе в Спарте в 371 г. О большой речи Эпаминонда, произведшей сильное впечатление на пелопоннесских союзников Спарты, сообщает также Плутарх (Агесил. XXVII–XXVIII).
157
Непот рассказывает здесь о походе на выручку Исмению и Пелопиду. См. вступительную статью. См. Плут. Пелоп. XXIX; Диод. XV, 71.
Еще один случай великодушия Эпаминонда приводит Валерий Максим: "Когда рассерженные граждане, желая оскорбить Эпаминонда, поручили ему следить за мощением городских улиц (а это была самая низкая у них обязанность), тот незамедлительно взялся за дело, заявив, что приложит все усилия к тому, чтобы оно стало почтенным. И благодаря его удивительному усердию эта ничтожная должность стала после него в Фивах желанной и чрезвычайно почетной (III, 7 ext. 5).
158
О дружбе Эпаминонда и Пелопида см. Плут. Пелоп. IV. Она была скреплена кровью в 384 г., когда оба сражались в рядах фиванского отряда, посланного на помощь Спарте против Мантинеи. В этом бою Эпаминонд прикрыл тяжело раненого товарища и долго выдерживал неравный бой над его телом.
159
По древней традиции этот процесс приурочивается к окончанию 1-го похода Эпаминонда в Пелопоннес. Осада Спарты происходила в декабре 370 г., а беотархи слагали свои полномочия как раз в день зимнего солнцестояния. Современные историки предполагают здесь ошибку древних авторов, так как Эпаминонд был благополучно избран беотархом на 369 г. и возглавил второе вторжение фиванцев за Истм. Полагают, что судебное преследование имело место после этой второй, довольно неудачной, кампании, вследствие чего в 368 г. Эпаминонд воевал в Фессалии в качестве простого гоплита. Именно в таком порядке располагаются события у Диодора, дающего иную причину обвинения: Эпаминонда объявили изменником за то, что он пощадил спартанский отряд под Коринфом — XV, 72, 1–2. Строго говоря, в традиции прослеживаются два рассказа о гневе фиванцев на Эпаминонда: первый связан с судом, второй — с назначением полководца на должность смотрителя улиц.
160
По свидетельству Плутарха, Эпаминонда пронзил мечом лаконец Антикрат (Агесил. XXXV). Павсаний рассказывает, что фиванский полководец пал в конном бою от руки афинянина Грила, сына историка Ксенофонта; в Афинах была картина, изображающая этот сюжет — IX, 15, 5. Конная битва, по его мнению, происходила на опушке дубового леса, на дороге из Тегеи в Мантинею; там же находилась могила Эпаминонда — VIII, 11, 5–6.
О результатах Мантинейской битвы см. вступительную статью. Предсмертные слова Эпаминонда см. также Валер. Макс. III, 2 ext. 5; Диод. XV, 87, 5–6. Статуи Эпаминонда стояли в Кадмее и на акрополе Мессены (Павс. IV, 32, 10; IX, 12, 6; IX, 15, 6).
161
Сведения Полиэна о жене Эпаминонда считаются недостоверными (II, 3, 1). Аскетические наклонности Эпаминонда, связанные с его пифагорейством, проявлялись также в воздержанном отношении к пище (См. Афеней X, 419 a; Плут. Изречения… 70, 4–5).
162
В плутарховом "Эпаминонде" (биография фиванца шла в паре с жизнеописанием Сципиона Младшего) также, по-видимому, говорилось об отвращении фиванского полководца к гражданской войне. По крайней мере, в диалоге "О гении Сократа" участником Пелопидова заговора изображен брат Эпаминонда, Кафисий; сам же будущий победитель при Левктре покидает собрание заговорщиков по окончании философской беседы. Плутарх замечает, что Эпаминонда страшили анархия и резня, сопутствующие внутренним переворотам; он знал, что некоторые заговорщики будут расправляться со своими личными врагами, громоздя горы трупов, и считал, что для дела демократии будет лучше, если его поддержат люди с чистыми руками (576 F; 564 B-C). После переворота Эпаминонд и Горгид ввели заговорщиков в Народное Собрание (Плут. Пелоп. XII).
Что касается патриотизма Эпаминонда, то еще во время оккупации Кадмеи он подбивал молодежь вызывать спартанцев на бой в гимназии и стыдил молодых людей за то, что они покоряются противнику, которого одолевают в рукопашной схватке (Плут. Пелоп. VII).
163
Греческие историки дружно превозносили Эпаминонда как добродетельного мужа и благодетеля всей Эллады. Интересен отзыв римлянина: Цицерон называл Эпаминонда "едва ли не величайшим героем всей Греции" (Об ораторе III, 139).
164
Непот опускает родословную своего героя, начиная повествование с рассказа о его знаменитом подвиге. По данным Плутарха (Пелоп. III), Пелопид, сын Гиппокла, родился в богатой аристократической семье, не уступавшей знатностью дому Эпаминонда. Год рождения Пелопида определяется приблизительно: в 384 г. он сражался под Мантинеей, а в 379 г. считался самым молодым из заговорщиков (Плут. Пелоп. VII), следовательно, в конце 80-х гг. ему было лет 25–30, т. е. родился он где-то между 410–405 гг. до н. э.
165
Олинф — глава союза городов, расположенных на полуострове Халкидика во Фракии. В середине 80-х гг. Халкидская лига активно расширяла свои границы, захватив южную Македонию и претендуя на поглощение ряда соседних греческих городов. Поскольку внутри этого объединения автономия отдельных членов упразднялась на основе введения единого общесоюзного гражданства, Спарта добивалась роспуска Халкидского союза в соответствии с требованиями Анталкидова мира. Предлог для прямого вмешательства дала ей жалоба нескольких городов, противящихся включению в Халкидскую лигу. Афины и Фивы были в дружбе с Олинфом еще со времен Коринфской войны. Фиванские власти издали постановление, запрещавшее гражданам Фив участвовать в войне с Халкидским союзом. В 382 г. афинские и беотийские послы вели переговоры о заключении союза с Олинфом (Ксен. Греч. ист. V, 2, 15); в августе того же года через Фивы проходила рать Фебида. В свете этих фактов захват Кадмеи кажется не случайным событием. Молва приписывала инициативу этого дела спартанскому царю Агесилаю.
166
Заговор Пелопида осуществился в декабре 379 г. Ход событий подробно изложен у Плутарха (Пелоп. VII–XIII) и Ксенофонта (Греч. ист. V, 4, 1-12). 12 (по Плутарху) или 7 (по Ксенофонту) молодых эмигрантов проникли в Фивы. В городе их поджидали 30 местных заговорщиков. Остальные участники заговора входили в отряд двух афинских стратегов, стоявший наготове на границе Аттики и Беотии.
167
Архин или Архий (у Плутарха) фиванский — полемарх того года. Архий афинский — жрец-иерофант, гостеприимец своего фиванского тезки.
168
Главную роль среди заговорщиков, вошедших в Фивы, играли Пелопид и Мелон, среди городских участников заговора — Харон. Все трое стали первыми полемархами освобожденных Фив. Некоторые древние авторы называют их беотархами, но Беотийский союз в 378 г. еще не был восстановлен. Когда же он возродился, 7 его беотархов произошли, видимо, от фиванских должностных лиц — трех полемархов и четырех синдиков (функции последних неясны), называвшихся общим именем — архонты. Семь архонтов встречаются и в других беотийских городах. Примечательно совпадение этой цифры с числом заговорщиков у Ксенофонта.
По свидетельству Плутарха (Пелоп. VIII), вожди заговорщиков, т. е. учредители фиванской демократии, происходили из лучших фиванских домов. Этот феномен — аристократы во главе демократической партии — характерное явление античной истории.
169
Отборный отряд — это "священный отряд", существовавший в Фивах с незапамятных времен. Составлявшие его пары знатных молодых людей носили древние названия возниц (гениохов) и колесничих (парабатов). В 479 г. фиванский "священный отряд" погиб в битве при Платеях, сражаясь на стороне персов. Был восстановлен ровно через 100 лет Горгидом, другом Эпаминонда, входившим в троицу лучших фиванских полководцев того времени (Эпаминонд — Пелопид — Горгид). В мирное время "священный отряд" нес караул в Кадмее, получая содержание от города.
170
Итак, из деяний Пелопида Непот упоминает подвиг при Левктрах, участие в осаде Спарты в 370 г., посольство в Персию в 367 г. (см. об этих событиях во вступительной статье). Опущены бранные труды Пелопида 70-х годов, когда он отражал карательные набеги спартанцев на Беотию и восстанавливал Беотийский союз; в те годы особенно славилась его победа при Тегире (Плут. Пелоп. XVI). Не упоминается и первый удачный поход в Фессалию в 369 г. С первого года свободы (378 г.) до самой смерти Пелопид занимал пост беотарха или предводителя "священного отряда" (Плут. Пелоп. XV; Диод. XV, 81).
171
События 368 — начала 367 г. (см. вступительную статью). Подробный рассказ — см. Плут. Пелоп. XXVII–XXIX.
172
Пелопид погиб в 364 г. в битве при Киноскефалах на том самом месте, где в 197 г. до н. э. римляне разбили македонского царя Филиппа. Подробности битвы — см. Плут. Пелоп. XXXII. Непот ошибается, говоря о тиранах во множественном числе. ибо единственным противником Пелопида был в это время Александр Ферский.
173
Агесилай — младший сын царя Архидама II (468–426 гг. до н. э.) из рода Эврипонтидов. Отец Агесилая совершал походы в Аттику в первый период Пелопоннесской войны (отсюда "Архидамова война"), старший брат Агис I (426 — около 401 г.) опустошал Аттику из Декелеи с 413 г. до капитуляции Афин и принимал участие в осаде города вместе с Лисандром и царем Павсанием. Агесилай родился около 444 г. до н. э.
174
Ксенофонт (около 431–353 гг. до н. э.) — афинский историк, ученик Сократа. В 401 г. был в числе греческих, в основном — спартанских наемников, принимавших участие в мятеже Кира Младшего. После этого остался на спартанской службе в Малой Азии, участвовал в азиатском походе Агесилая, оставался другом спартанского царя на протяжении многих лет. Автор проспартанской "Греческой истории" и панегирического сочинения "Агесилай".
175
Хронология воцарения Агесилая и начала азиатского похода колеблется в пределах 2–3 лет. Наиболее вероятные даты: 401 г. — вступление Агесилая на престол, 396 г. — высадка его в Малой Азии.
176
Тиссаферн — сатрап Лидии и Карии. См. о нем прим. 9 к жизнеописанию Алкивиада. В начале кампании обещал Агесилаю, что уговорит царя дать свободу азиатским грекам.
177
Фригия — сатрапия Фарнабаза. В отличие от Тиссаферна этот наместник дружески относился к грекам, хотя провинция его подвергалась жестоким разорениям как со стороны врагов (Алкивиад), так и со стороны друзей (Лисандр). Во время Пелопоннесской войны был союзником Спарты, после похода Агесилая стал другом Конона и союзником афинян. Отозван в Персию накануне заключения Анталкидова мира (387 г.) в связи с женитьбой на царской дочери.
178
В 395 г. Агесилай одержал большую победу под Сардами: разбил сильнейшую конницу врага, применив против нее смешанный строй пехотинцев и всадников (Плут. Агесил. X; Ксен. Греч. ист. III, 4, 24–25). После этого Тиссаферн был обвинен в измене и казнен.
179
Начало Коринфской войны — 395 г.
180
Август 394 г. до н. э. За несколько дней до сражения (14 августа) случилось солнечное затмение; в этот день Агесилай получил весть о победе Конона при Книде. Битва при Коронее была крайне ожесточенной. Спартанцам так и не удалось опрокинуть фиванское ополчение, сражавшееся против них лоб в лоб; самого Агесилая едва вынесли из боя (Плут. Агесил. XVIII; Ксен. Греч. ист. IV, 3, 10–20).
181
В других источниках нет сведений о подобной битве. Согласно Плутарху, Агесилай выразил сожаление о гибели многих противников в Немейском сражении (под Коринфом), происходившем незадолго до боя при Коронее (Агесил. XVI).
182
Непот преувеличивает возможность Агесилая штурмовать Коринф.
183
Битва при Левктрах — 371 г. до н. э. Непот опускает походы Агесилая в Беотию в 378–377 гг. (см. вступительную статью к беотийским жизнеописаниям). Упоминаемая ниже осада Спарты происходила в 370 г.
184
В 364 г. Агесилай воевал против персидского царя на стороне мятежного фригийского сатрапа Ариобарзана, преемника Фарнабаза; в 361 г. он подался на службу к египетскому царю Таху, потом — к узурпатору Нектанебу. Умер на пути из Египта домой около 360 г.
185
Кардия — греческий город на Херсонесе Фракийском.
186
В античную эпоху ходили рассказы и о низком, и о высоком происхождении Эвмена. По одной версии отец его был гостеприимцем македонского царя.
187
Филипп был убит в 336 г. на свадьбе дочери в Эгах. Убийца царя — телохранитель Павсаний, вдохновители злодеяния остались неизвестными.
188
Александр скончался в июне 323 г.
189
Пердикка — знатный македонянин, один из телохранителей Александра, участник всех его знаменитых сражений. При разделе царства Александра был назначен опекуном царской семьи в Азии. Среди высших диадохов был единственным преданным ревнителем дома македонских царей.
190
Антипатр и Кратер — тесть и зять — регенты македонских царей (слабоумного Арридея — побочного сына Филиппа и малолетнего Александра — сына Роксаны) в Европе. Кратер, любимый полководец македонского войска, получил верховный титул попечителя Македонии, Антипатр имел звание стратега Европы. Вместе с хилиархом ("визирем") Пердиккой составляли тройку главных правителей александрова царства.
Гефестион — любимейший друг Александра, первым носивший звание хилиарха — второго после царя лица в государстве. Скончался незадолго до смерти Александра.
191
Каппадокия — центральная часть Малой Азии. Находилась в тот момент в руках туземного царя Ариарата.
192
Леоннат — наместник Малой Фригии (Фригии при Геллеспонте). Не успел вступить в борьбу за Македонский престол, погиб в 322 г. в Фессалии, сражаясь на стороне Антипатра против восставших греков.
193
Против Пердикки выступили, с одной стороны, равные ему европейские регенты — Антипатр и Кратер (321 г.), с другой — азиатские наместники, не желавшие мириться со взятой им на себя ролью хозяина Азии.
194
Эвмен получил в это время начальство над обеими Фригиями, Карией и Ликией. Леоннат, наместник Малой Фригии, к тому времени погиб; Антигон Одноглазый, правитель Великой Фригии, будучи главным противником Пердикки, бежал в Европу к Антипатру.
195
Неоптолем — сатрап Армении, переметнувшийся от Пердикки к Антипатру. Битва происходила в Каппадокии в июле 321 г.
196
Пердикка выступил в поход против непокорного сатрапа Египта при сильном недовольстве войска, расположенного к Птолемею. Трудности пути, поражения и особенно неудачная переправа через рукав Нила вызвали бунт офицеров. Пердикка был убит в своем шатре вавилонским наместником Селевком — будущим царем Сирии и Антигеном — предводителем старой македонской гвардии.
197
Осенью 321 г. Антипатр, ставший после смерти Пердикки главой всей державы, произвел новый раздел провинций. Антигон получил назад Великую Фригию и титул стратега Азии.
198
Олимпиада была заклятым врагом Антипатра и большинства диадохов, стремившихся к самостоятельному правлению. После смерти Антипатра (319 г.) покровителем царской семьи стал новый регент Македонии Полисперхонт, соперничавший с антипатровым сыном Кассандром. Искренне преданным царской семье человеком оставался один Эвмен.
Когда партия Полисперхонта взяла временно верх над партией Кассандра, Олимпиада возвратилась в Македонию и умертвила сначала Филиппа Арридея и его супругу — соперников своего внука, а затем — многих друзей и родственников антипатрова дома (317 г.). В следующем году царица попала в руки Кассандра и была отдана на растерзание родственникам казненных ею македонян.
199
Эвмен получил от Олимпиады и Полисперхонта звание стратега Азии, уравнявшее его с Антигоной. Ему подчинились многие восточные сатрапы и командиры аргироспидов — ветеранов македонской армии, носивших серебряные щиты.
200
Эвмен был выдан Антигону аргироспидами после того, как последний в битве при Паретакене захватил их обоз (зимой 317–316 г.).
201
Селевк — сатрап Вавилонии, Птолемей — правитель Египта, Лизимах — наместник Фракии. После победы над Эвменом Антигон стал вести себя как единственный повелитель Азии. Селевк бежал к Птолемею, и все диадохи объединились против сильнейшего узурпатора власти.
202
В 316 г.
203
Диадохи провозгласили себя царями через 10 лет после гибели Эвмена. Семья Александра (Роксана и ее сын) была уничтожена Кассандром в 311 г.
204
За свою долгую жизнь Фокион избирался стратегом 45 раз.
205
По свидетельству Плутарха, Фокион происходил из рода не знатного, но почтенного. Воспитание он получил самое благородное: учился в Академии сначала у Платона, потом — у Ксенократа. Бедность Фокиона — тот скромный достаток, о котором мы говорили в связи с жизнеописаниями Аристида и Эпаминонда. Вообще по многим чертам своего облика Фокион — это Аристид IV в. Из детей Фокиона известен сын его Фок — честный, но легкомысленный юноша, не увлекавшийся ни науками, ни государственными делами.
206
Демад — знаменитый оратор, приверженец македонских царей, льстец и честолюбец низкого происхождения. Алчность Демада была так же широко известна, как бескорыстие Фокиона.
В 323–322 гг. Афины возглавили общегреческое восстание против Македонии, вспыхнувшее в связи со смертью Александра Великого. Потерпев поражение от Антипатра, блюстителя Македонского царства, афиняне были вынуждены принять все условия победителя, в том числе — требование о выдаче вождей военной партии. Впоследствии Фокион заступничеством своим перед Антипатром облегчил участь многих жертв македонской мести. Примечательно, что у Непота преобладают негативные характеристики Фокиона, тогда как Плутарх представляет его действия в положительном свете.
207
В 322 г. в Мунихии разместился гарнизон Антипатра, возглавляемый Мениллом, в 319 г., после смерти Антипатра, стражем города стал кассандров комендант Никанор. Фокион был близким другом обоих македонских офицеров, но, если верить Плутарху, не собирался сдавать Пирей македонянам, он лишь не пресек вовремя готовящееся нападение Никанора на Нижний город. Впрочем, даже в благожелательном рассказе Плутарха небрежность Фокиона кажется нарочитой.
208
Деметрий Фалерский, известный ученый своей эпохи, правил Афинами как ставленник Кассандра в 317–307 гг., после гибели Фокиона. В описываемое время, когда демократическая конституция Афин была отменена по приказу Антипатра (322–319 гг.), входил в число гуманных и образованных людей, привлеченных Фокионом к управлению государством.
209
Полиперхонт или Полисперхонт — знатный македонский военачальник, которому Антипатр передал свои регентские полномочия в обход сына. Полисперхонт получил в 319 г. титул стратега, Кассандр, сын Антипатра — хилиарха, т. е. второго лица в государстве. Около 20 лет эти наследники Антипатра воевали друг с другом за обладание Грецией и Македонией. Фактическим царем Македонии стал в конечном счете Кассандр, устранивший всех ближайших родственников Александра Великого. Поддержка олигархических или демократических режимов имела для этих полководцев чисто тактическое значение.
210
Царь Филипп — Филипп-Арридей, сводный брат Александра, провозглашенный царем вместе с малолетним сыном Роксаны.
211
Весной 318 г. Фокион был казнен, а тело его предали огню за пределами отечества. Через некоторое время прах его, сохраненный женой, был торжественно возвращен в Афины.
212
Во время походов Эпаминонда в Пелопоннес коринфяне опасались, что пелопоннесские союзники поставят у них свои гарнизоны, как это произошло во время Коринфской войны, когда они попали под власть аргосцев. Поэтому в 366 г. они наняли 400 наемников и отдали их под начало Тимофана. Тот, воспользовавшись случаем, казнил видных граждан и провозгласил себя тираном.
213
После убиения брата Тимолеонт на 20 лет отошел от общественной жизни.
214
По смерти Диона Каллипп (у Непота — Калликрат) недолго продержался в Сиракузах — его вытеснили племянники Диона, а затем в 346 г. власть снова захватил возвратившийся из Италии Дионисий Младший. Республиканская партия во главе с Гикетом эмигрировала в Леонтины, вступив в сношения с карфагенянами. Вся Сицилия погрузилась в анархию, во многих городах утвердились тираны.
215
К моменту высадки Тимолеонта в Сицилии (345 г.) Гикет с помощью карфагенян ворвался в Сиракузы и осадил тирана в его крепости. После первой победы Тимолеонта над Гикетом Дионисий, терпевший большую нужду, но не осмелившийся сдаться ненавидящим его сиракузянам, сдал крепость коринфскому полководцу (через 50 дней после высадки Тимолеонта на Сицилии). Тимолеонт отпустил Дионисия в Коринф, где тот провел остаток жизни, праздно шатаясь по кабакам и рынкам города.
216
Гикет в конце концов уступил Сиракузы Тимолеонту, удалившись в Леонтины; во время войны коринфского полководца с карфагенянами вел двойную игру, вступая в соглашения с пунами. Был схвачен своими воинами, выдан Тимолеонту и казнен. Воспользовавшись анархией в греческих городах, Карфаген в очередной раз попытался захватить весь остров. У р. Кримиса Тимолеонт разбил многократно сильнейшего противника, нанеся карфагенянам удар во время переправы их через реку (341 или 340 г.). Коринфский полководец уничтожил тиранию во многих городах Сицилии. Италийский уроженец Мамерк, тиран Катаны, сопротивлялся ему в союзе с карфагенянами. Разбит и публично казнен в Сиракузах.
217
Тимолеонт вновь заселил не только Сиракузы, но весь обезлюдевший остров, призвав переселенцев как из Коринфа, так и из других городов Греции, вернув на родные пепелища сицилийцев, эмигрировавших в Италию.
218
В 336 г.
219
Возможно, что данный текст с беглым перечнем персидских и эллинистических царей является сокращением отдельной книги Непота, которая посвящалась иноземным царям. Условно мы именуем его фрагментом.
220
Кир II Великий (550–530 гг. до н. э.) — основатель великой Персидской державы. Более подробно о нем и о других персидских царях см. во вступительной статье к жизнеописанию Датама.
Дарий I, сын Гистаспа (422–486 гг.) — князь из рода Ахеменидов, избранный на царство по жребию после гибели Кира. При нем начались Мидийские войны, т. е. походы персов на Элладу.
221
Ксеркс (486–465 гг.) — сын Дария I от дочери Кира Атоссы. После его вторжения в Грецию, завершившегося разгромом персов при Саламине и Платеях, началась эпоха наступления греков на владения персидского царя. Жизнь Ксеркса оборвалась под кинжалами заговорщиков — начальника его гвардии Артабана и евнуха Аспамитры.
Артаксеркс I Макрохир, или Долгорукий (465–424 гг.) — младший сын Ксеркса, занявший престол после убийства отца. По отзыву Плутарха, он превосходил милосердием и величием всех персидских царей.
Артаксеркс II Мнемон, или Памятливый (404–359 гг.) — старший сын Дария II, герой плутархова жизнеописания "Артаксеркс", современник 2-го Афинского морского союза.
В непотовом перечне персидских царей пропущены Дарий II (424–404 гг.) — современник Пелопоннесской войны, и Артаксеркс III Ох (358–338 гг.) — последний "сильный" правитель Персидской державы.
222
Мать Артаксеркса II Парисатида, властная и жестокая женщина, ревнуя к влиянию любимой жены царя, Статиры, отравила невестку. Артаксеркс сначала выслал мать в Вавилон, но затем примирился с нею, и она заняла первое место при его дворе. Царь терпеливо снес и пристрастную любовь Парисатиды к младшему сыну — Киру.
223
Филипп II (382–336 гг., царствовал с 359 г.) — отец Александра Великого. При нем Македония стала сильнейшим государством Балканского полуострова. Успешно сражался с северными балканскими племенами, завоевал побережье Фракии, в битве при Херонее сокрушил свободу Эллады. Убит на свадьбе дочери в Эгах телохранителем Павсанием, за спиной которого стояли то ли македонские князья, то ли покинутая жена царя — Олимпиада, мать Александра, то ли агенты персидского царя.
Александр — сын Филиппа (356–323 гг.), великий завоеватель Азии, умер в июне 323 г. в Вавилоне от злокачественной лихорадки.
224
Пирр (319–272 гг.) — царь эпирского племени молоссов. Вел жизнь искателя приключений: участвовал в войнах диадохов, претендовал на македонский престол, в 280–275 гг. пытался завоевать Италию и Сицилию. После возвращения из неудачного западного похода старался овладеть Пелопоннесом, осаждал Спарту и, наконец, погиб в уличном бою в Аргосе от черепицы, сброшенной с крыши старухой. См. его биографию у Плутарха.
225
Дионисий Старший (430–367 гг.) — знаменитый тиран Сиракуз, захватил верховную власть в 405 г. О его характере и деятельности см. во вступительной статье к жизнеописаниям Диона и Тимолеонта. Семейная жизнь Дионисия была не так уж безоблачна: первая жена его была истерзана до смерти его врагами во время восстания "всадников"; ходила молва, что сам тиран отравил свою мать и намеренно дал погибнуть в морском бою своему брату Леитину, не оказав ему своевременной помощи.
226
Здесь перечислены диадохи — полководцы-наследники Александра, поделившие между собой его державу: Антигон Одноглазый — наместник Великой Фригии, с 321 г. — стратег всей Азии; Лисимах — правитель Фракии, владевший в начале III в. Малой Азией до Тавра и Македонией; Селевк — сатрап Вавилонии, с 301 г. — владыка Сирии, основатель великого Сирийского царства; Птолемей — правитель Египта, родоначальник династии Лагидов. После гибели законных наследников Александра, начиная с 306 г., диадохи стали именовать себя царями.
227
Антигон Одноглазый (около 380–301 г.) — самый агрессивный борец за первенство среди диадохов, соперники выступали против него единой коалицией. В 301 г. разбит и погиб в битве при Ипсе во Фригии. Победителям достались Малая Азия (Лисимаху) и Сирия (Селевку).
228
Через 20 лет после победы над Антигоном Селевк (около 358–281 гг.) и Лисимах (около 360–281 гг.) вступили в спор из-за обладания Малой Азией. Кроме того, в 283–282 г. Селевк приютил у себя некоторых домочадцев Лисимаха, рассорившихся с главой семейства после казни старшего сына его Агафокла. Решительная битва произошла в 281 г. при Курупедионе во Фригии. Разбитый Лисимах скончался от раны.
229
Деметрий Полиоркет (337–283 гг.) — сын Антигона Одноглазого, верный соратник отца. Всю жизнь провел в сражениях, приобретая и теряя города Греции и Азии, владел одно время Македонией (294–287 гг.), но, в конечном счете, так и не выкроил себе царства. Вынужденный сдаться тестю своему Селевку, провел последние годы свои в Апамее — не в тюрьме, но скорее в почетном плену. Спился и умер на третьем году плена. См. его биографию у Плутарха.
230
Птолемей Керавн — сын Птолемея I от отвергнутой жены Эвридики, по матери — внук македонского наместника Антипатра. Покинув Египет, нашел приют сначала у Лисимаха, а после ссоры того с домочадцами — у Селевка. Принял участие в походе Селевка на Македонию, когда тот шел занять освободившийся после гибели Лисимаха престол, убил своего благодетеля, привлек войско на свою сторону и воцарился в Македонии на краткое время. Погиб через год после этих событий во время вторжения в Македонию галатов.
231
Птолемей I (около 360–282 гг.) — сатрап, а с 305 г. — царь Египта. За два года до смерти назначил своим соправителем сына от третьей жены — Береники. Непот ошибается: Птолемей I умер своей смертью, жертвой собственного сына стал впоследствии Птолемей III Эвергет.
232
О 2-ой Пунической войне (264–241 гг. до н. э.) и обороне Гамилькаром Эрикса (247 г.) см. вступительную статью к пуническим войнам.
233
Группа Эгатских островов близ Сицилии состоит из Гиеры, Форбантии и Эгузы. Сражение при Эгузе описывает Полибий — лучший источник по истории 2-ой Пунической войны (I, 60–61). В этом бою консул Гай Луций Катул потопил 50 и взял п плен 70 кораблей неприятеля.
234
Катул и Гамилькар заключили мир на следующих условиях: карфагеняне обязались покинуть Сицилию и не ходить войной на Сиракузское царство; пленные возвращались Риму без выкупа; в течение 20 лет Карфаген должен был выплатить контрибуцию в 2 200 талантов.
235
В начале Ливийского мятежа Рим проявил великодушие, позволив карфагенянам вербовать наемников в Италии; римляне доставили также в Африку продовольствие из Сицилии и отклонили обращение Утики, пожелавшей отдаться под их протекторат. В конце же Ливийской войны, приняв от мятежных наемников Сардинию и отстаивая это приобретение (см. вступительную статью), римское правительство не постыдилось объявить беспомощному Карфагену войну; конфликт был улажен только после того, как карфагеняне выплатили 1200 талантов в дополнение к основной сумме контрибуции.
236
Гамилькар переправился в Испанию без разрешения властей (236 г.).
237
Непот риторически преувеличивает непобедимость Ганнибала. М. Клавдий Марцелл, пятикратный консул, "меч" Рима, несколько раз одолевал великого полководца в открытом бою: в конце 216 и в 215 г. — под Нолой, в 210 г. — под Нумистроном.
238
Филипп V Македонский в 215 г. заключил с Ганнибалом союзный договор, коим обязывался оказывать карфагенянам помощь. Причиной тому послужила встречная агрессия Рима и Македонии в иллирийские области Адриатического моря. Во время 1-ой Македонской войны (215–205 гг.) римляне не допустили появления македонских войск в Италии: военные действии шли сначала на западных берегах Балканского полуострова, а в 211 г. римляне вступили в союз с противниками Филиппа в Греции (Этолия, Спарта, Элида, Мессения, к которым присоединился пергамский царь Аттал), навязав своему противнику "домашнюю" войну. Мир с Македонией был заключен накануне похода Сципиона в Африку, но сразу же по окончании Ганнибаловой войны римляне высадили свои легионы на Балканском полуострове, развязав 2-ю Македонскую войну (200–197 г.). Она велась под лозунгом освобождения Эллады от Македонской гегемонии. Сирийский царь Антиох, союзник Филиппа, воздержался от помощи своему партнеру.
239
Одержав победу над Филиппом, Рим распространил требование свободы на малоазийские греческие города, подчинявшиеся Антиоху. Во второй половине 90-х годов происходил интенсивный обмен посольствами между Римом и Сирией, назревал конфликт. В 192 г. на переговоры с Антиохом отправились П. Сульпиций Гальба и П. Виллий Таппул, воевавшие в 200–199 г. с Филиппом; к их миссии присоединился Сципион Африканский. В Эфесе Виллий и Сципион дружески встречались с Ганнибалом, по слухам — намеренно компрометируя его перед царем.
240
О Гасдрубале, зяте Гамилькара, и порядке назначения командующих в Испании — см. вступительную статью к пуническим войнам. Сыновья Барки (Ганнибал, Гасдрубал и Магон) после смерти отца были отправлены из военного лагеря в Карфаген. Через 5 лет Ганнибал вернулся в Испанию и 3 года служил под началом своего родича (до гибели Гасдрубала в 221 г.).
241
Сагунт — греческая колония, состоявшая в союзе с Римом; к концу III в. до н. э. большинство населения ее уже составляли иберы. О местонахождении Сагунта на северном или южном берегу Эбро (см. во вступительной статье о значении этой реки как границы между римской и карфагенской сферами влияния) до сих пор идут споры. Скорее всего, город стоял на правом берегу, в зоне карфагенских владений. Сагунт был разрушен Ганнибалом в 219 г., римское посольство, явившееся по этому поводу в Карфаген, объявило пунам войну весной 218 г.
242
Геркулес — греческий герой Геракл. Один из мифических подвигов Геракла — похищение коров Гериона с острова Эрифеи, лежащего в Западных водах мирового Океана. По преданию, на обратном пути Геракл переправился через Пиренеи и Альпы и пересек Италию.
Определение альпийского пути Ганнибала — вопрос спорный. Большинство исследователей высказываются в пользу Малого Сен-Бернара или Мон-Сени.
243
О боях на Роне и в долине Пада см. вступительную статью к пуническим войнам.
244
Две консульские армии преграждали Ганнибалу обе главные дороги от северных Апеннин в Среднюю Италию: Фламиниеву, шедшую на Аримин, прикрывал консул Гн. Сервилий; Кассиеву, проложенную к этрусскому городу Арецию, контролировал Гай Фламиний. Карфагенский полководец обошел все заслоны, проведя свое войско через почти непроходимые болота Лигурии.
245
Пропретор Гай Центенний был послан на помощь Фламинию консулом Сервилием; весь его отряд в 4 тыс. всадников погиб или попал в плен.
Непот очень кратко говорит о двух катастрофических поражениях римской армии: при Тразименском озере в 217 г. и при Каннах в 216 г. (см. вступительную статью к пуническим войнам). Легионы, сражавшиеся при Каннах, возглавляли консулы Г. Теренций Варрон и Л. Эмилий Павел. Варрон — инициатор сражения — покинул поле боя в критический момент и спасся; Павел — противник битвы — разделил участь своей армии.
246
В этом месте у Непота наблюдается полное смешение фактов: события в Фалернской области происходили в 217 г. (см. о диктатуре Фабия во вступительной статье к пуническим войнам), осада римлянами Капуи, отпавшей к Ганнибалу, и поход карфагенского полководца на Рим — в 212 г. (см. вступительную статью).
247
В случае чрезвычайной опасности римляне вручали верховную власть диктатору — полководцу с чрезвычайными полномочиями, избираемому на 6 месяцев. Помощник диктатора носил звание начальника конницы. М. Минуций Руф, начальник конницы диктатора Фабия, недовольный медлительной тактикой своего командира, порицал его в лагере и в Риме. Демократические вожди, друзья Минуция, добились того, что Народное Собрание уравняло в правах диктатора и его помощника. Неудачная вылазка Минуция была последним провалом агрессивной тактики командиров-демократов (ей предшествовал печальный опыт Фламиния и Варрона).
248
Тиберий Семпроний Гракх, один из ведущих римских военачальников 2-ой Пунической войны, был консулом в 215 и 213 г., проконсулом в 214 и 212 г. — в год своей гибели. Пятикратный консул Марцелл погиб в засаде в 208 г.
249
См. прим. 236.
250
П. Корнелий Сципион, сын консула 218 г., завоеватель Испании, консул 205 г., добился сенатского постановления об отправке римской армии в Африку. Ганнибал покинул Италию осенью 203 г., когда войско Сципиона осадило Карфаген. В следующем году произошло решающее сражение при Заме (см. вступительную статью к пуническим войнам).
251
В начале 7 гл. у Непота — целая вереница ложных сведений. Во-первых, после поражения при Заме Ганнибал был самым горячим сторонником мира; во время одного "митинга" он даже стащил с трибуны оратора военной партии. Во-вторых, в 200 г. при консулах Сульпиции и Аврелии римляне отправили в Карфаген посольство с жалобами на карфагенского офицера Гамилькара, оставшегося в Италии и возглавившего враждебных Риму северных галлов. В-третьих, Магон, младший брат Ганнибала, сражавшийся в 205–203 гг. на севере Италии, умер в 203 г. на пути в Африку. Наконец, сразу после подписания мирного договора сенат безвозмездно отпустил домой 200 знатных пунийских пленников.
252
Имеется в виду верховная магистратура Карфагена — должность двух годовых "судей"-суффетов, напоминавших римских консулов. Ганнибал исполнял ее в 196 г. и прославился блестящей реформой карфагенских финансов.
253
Непот датирует бегство Ганнибала 196 г. (по консулам М. Клавдию Марцеллу и Л. Фурию Пурпуриону). На самом деле, римское посольство появилось в Африке в 195 г., когда консулом в Риме был Катон, прославившийся впоследствии своими упорными призывами разрушить Карфаген. Примечательно, что два римских легата из трех — Марк Марцелл (сын знаменитого полководца) и Теренций Куллеон могут быть причислены к катоновской группировке.
254
Сведения о визите Ганнибала в Африку крайне сомнительны, тем более что в них опять мелькает имя давно умершего Магона. Существует более достоверный рассказ (у Ливия, Аппиана и Юстина) об агенте Ганнибала, тирийце Аристоне, засланном в Карфаген от двора Антиоха для организации партии Баркидов. Миссия Аристона провалилась, после чего сирийский царь охладел к великим проектам своего гостя.
255
Потерпев поражение в Греции при Фермопилах (191 г.), Антиох готовился предотвратить переправу римской армии на азиатский берег. С этой целью он вызвал на запад финикийскую эскадру, вверенную Ганнибалу (190 г.).
256
О поражении Антиоха при Магнезии осенью 190 г. см. вступительную статью.
257
Ошибка Непота: Прузий был царем Вифинии (царство на севере Малой Азии). В 80-х гг. II в. он воевал с пергамским царем Эвменом II (197–159 г.), верным союзником Рима, получившим после Сирийской войны многие внутренние области Малой Азии и протекторат над греческими городами побережья. Сообщение Непота о том, что Прузий готовился к войне с Римом, неправдоподобно.
258
22. Легаты, требовавшие выдачи Ганнибала: сам Т. Квинкций Фламинин — победитель Филиппа V, эксперт римской политики на востоке в течение многих лет; Л. Сципион — победитель Антиоха, брат Сципиона Африканского; П. Сципион Назика — двоюродный брат Сципиона Африканского. Несмотря на это скопление родственных имен, в римской традиции существовала версия о Сципионе Африканском — противнике травли Ганнибала. Также Плутарх резко противопоставлял мелочную мстительность Фламинина великодушию Сципиона, мягко обходившегося со своим побежденным врагом (Тит. XXI). Было ли предъявлено Антиоху требование о выдаче Ганнибала после битвы при Магнезии — вопрос спорный.
259
Непот называет 183, 182 и 181 гг. Скорее всего, Сципион и Ганнибал умерли в один год — в 183 г. до н. э.
260
Гн. Манлий Вольсон — консул 189 г., подписавший мирный договор с Антиохом. По собственному почину предпринял поход против малоазийских галатов, грабивших греческие города. Армия Вольсона в свою очередь прославилась мародерством и количеством вывезенной из Азии добычи.