Цезарь Ложье. Дневник офицера Великой Армии в 1812 году

Автор мемуаров — офицер итальянской королевской гвардии, вошедшей в состав корпуса принца Евгения Богарне. Эта книга занимает одно из первых мест в списке воспоминаний участников Наполеоновских войн. Она представляет собой дневник солдата и офицера, верного своему долгу, ведущего изо дня в день запись о переживаемой им драме, начиная от ожидания похода в Россию и до последних дней Великой Армии.

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ
Мемуары Цезаря де Ложье, офицера итальянской королевской гвардии, вошедшей в состав корпуса принца Евгения Богарне, по всей справедливости должны занять одно из первых мест в бесконечном списке воспоминаний участников Наполеоновских войн. Правда, это не Сегюр с его изящными, стильными картинками, это не грубовато- красочные рассказы сержанта Бургоня, не занимательные своей наивной оригинальностью переживания капитана Куанье, не увлекательные рассказы бравого кавалериста Морбо, не умное повествование точного доктора-немца Рооса, — но зато это и не сухие реляции Сен-Сира или ядовито-надутые и подчас деланные рассуждения Лабома. Это рассказ одного из «малых сих» — простой, искренний, дышащий неподдельной любовью к правде, дневник прекрасного солдата и дельного, не мудрствующего лукаво офицера, всецело проникнутого чувством своего долга. Изо дня в день ведет он запись пережитого, занося свои воспоминания на клочок бумаги, часто кусочком угля при свете зарева пылающей деревни или в жестокий 20-градусный мороз. Правда, не везде дневник отличается одинаковым достоинством: наступают дни тяжелого отступления — автор сам чуть не погиб в роковую минуту, и дневник становится несколько риторичен, но это, быть может, единственный недостаток «воспоминаний итальянского офицера», вероятно, эта часть их была значительно корректирована автором впоследствии. Зато достоинства «воспоминаний» сразу бросятся в глаза читателю. Маленький скромный офицер Великой Армии, без всякого пафоса рассказывающий о пережитой им потрясающей драме, невольно привлекает к себе внимание. Верный своему долгу, образованный, с широкими умственными запросами, которые не покидают его и среди бурь военной непогоды, знаток Ариоста и Тасса, рыцарственно-воинственный мечтатель, он живет классическими образами Плутарха и старинного французского молодечества, но в то же время он и горячий патриот, — отсюда его желание скрыть себя в толпе земляков-итальянцев, отсюда постоянное «мы», конфузливо закрывающее собою скромное «я» автора, которое лишь изредка показывается на глаза читателю. Поэтому рассказ полон жизни и страсти, рисует простыми, но сильными штрихами рельефные фигуры больших и малых людей Великой Армии. Как живые проходят пред нами и сам император в сером походном сюртуке у бивачного костра или на походе, и храбрый, не теряющий духа Евгений, неустрашимый Лабедуайер, решительный генерал-итальянец Пино, дружно идут в бой рука об руку итальянские офицеры и гренадеры, спокойно умирают, цепляясь костенеющей рукой за дорогой итальянский крестик, с последней мыслью о милой сердцу Италии итальянские солдаты; ярко передается напряженное ожидание похода в неведомую страну, зловещие предчувствия, бодрое сперва шествие по бесконечным равнинам, страшная битва под Москвой, пожар Москвы, кошмарные сцены отступления, упорная битва под Малоярославцем, отчаянная безуспешная борьба с Милорадовичем под Красным и последнее шествие «теней Великой Армии», когда сам Мюрат потерял присутствие духа. Все безыскусственно просто рассказывает нам маленький офицерик, не решаясь рассуждать о походе, всегда держась реальных фактов и никогда не забывая о своей дорогой Италии, которая лишь недавно вырвана из-под австрийского ига; его больно обижает пренебрежительное отношение принца Евгения к итальянской армии, но лишь изредка слышится укор, когда срывается суровое слово у грозного и требовательного к измученной армии императора. Ложье — прежде всего солдат, но этот солдат никогда не забывает в себе итальянца.
Жизнь его нам очень малоизвестна. Выйдя из рядов мелкого итальянского дворянства, он быстро теряется в нем после походов, так что мы не знаем даже года его смерти. Родился он в Порто-Феррайо на острове Эльба 5 октября 1879 г., служил с отличием в легкой кавалерии и получил 23 августа 1808 г. орден Железной короны. Участвовал в Каталонском походе. В 1812 г. был вторым лейтенантом, одним из адъютантов при штабе легкоконного (велитского) полка королевской гвардии принца Евгения Богарне, вице- короля Италии, после был полковником на тосканской службе.
Воспоминания его сделались известны недавно благодаря стараниям г-на Лионне. Последний случайно нашел в Миланской библиотеке четырехтомное сочинение де Ложье, изданное в 1826–1827 гг. (том в 450 страниц) и посвященное истории участия итальянцев в походах 1789–1815 гг.: среди скучного повествования и документов оказались блещущие свежестью «воспоминания итальянского офицера», т.е. самого автора. Эти воспоминания Лионне выделил из груды мусора, выбросил кое-где введенные автором впоследствии рассуждения, нарушавшие первоначальную ценность рассказа, и опубликовал, снабдивши своими объяснительными примечаниями [1] .
А.Васютинский.

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА


Я не литератор, я — солдат и берусь за перо для того, чтобы рассказать о деяниях своих товарищей по оружию.
Вы не встретите здесь блестящего слога, изысканного языка; зато правда, беспристрастие и искренность будут моими защитниками.
Как очевидец, в силу обязанностей, которые я нес в своем полку королевской гвардии принца Евгения — вице- короля Италии, в качестве адъютанта, я имел возможность отмечать события изо дня в день. Иной раз случалось заносить воспоминания кусочком угля при зареве пылавшего дома или горевшей хижины, иногда при 28° мороза.
Со времени похода Бонапарта в Италию, т.е. с 1796 г., народы Апеннинского полуострова беспрерывно сражались в рядах французских армий в Италии, в Германии, в России, в Далмации.
Словом, с 1808 по 1814 годы 200 000 итальянцев делили с этими армиями опасности и лишения на поле битвы. Во французских рядах очень часто можно было встретить в большом числе уроженцев Пьемонта, Генуи, Пармы, Романьи, Тосканы, жителей острова Эльба и др. Вот почему я, как итальянец, рассказывая обо всем, что возвеличивает Францию, постараюсь осветить и то, что прославляет Италию.

 

 

 

 

ГЛАВА I
На пути в Россию


Милан, 18 февраля 1812. Генерал Пино получил от начальника Главного штаба маршала Бертье приказ быть готовым к выступлению в поход с пехотной дивизией (почти 15 000 человек), двумя егерскими полками, гвардейской дивизией, увеличенной драгунским полком королевы, с армейскими отрядами, саперами и обозом.
Сегодня мы выступаем из Милана неизвестно куда.

Гольдберг (прусская Силезия), 17 апреля. Мы прошли Тироль, Баварию и Саксонию; теперь мы в Гольдберге, в прусской Силезии: предместье, 800 домов, 3 церкви, больница, школа и 5300 жителей — таков Гольдберг, лежащий на реке Каубах. Окрестности прелестны. Здесь именно к итальянской королевской гвардии должна присоединиться дивизия Пино, целиком составленная из итальянцев, затем дивизии Бруссье и Дельзона, в которые, за время их долгой стоянки в Италии, поступали все новобранцы из итальянских департаментов, присоединившихся к Франции, наконец, полки Нарбони и Марранези и бригада легкой кавалерии под начальством генерала Виллата.
Все эти войска, включая сюда артиллерию, саперов, соединенный обоз и проч., образуют итальянский контингент, который составит всего один корпус под командой герцога д’Абрантес (Жюно).
Наш поход казался нам блестящей и приятной военной прогулкой. Добродушное, терпеливое, флегматичное, культурное население всюду принимало нас ласково; и несмотря на свое утомление слишком частыми визитами французской армии, оно не потеряло своего природного добродушия, и столь же гостеприимно, как и раньше.
Подчиненные деятельно помогают своему начальству. Так поддерживается равновесие между высшими и низшими чинами нашей армии. Благородная дисциплинированность наших войск увеличивает почтение, внимательность и восхищение населения, среди которого мы останавливаемся на отдых.
На этом походе царит радость и веселье; итальянским войскам присуще в высшей мере самолюбие, рождающее чувство собственного достоинства, соревнование и храбрость. Не зная, куда их ведут, солдаты знают зато, что идут они в защиту справедливости; им даже неинтересно разузнавать, куда именно их отправляют.
Правда, у нас, как и во всех армиях, есть люди неразумные и необразованные, которые на все взирают невежественным и недоверчивым оком и делят мир на две половины: счастливую, где растет виноградная лоза, и совсем безрадостную, где нельзя получить вина. Слыша в начале каждой войны, что они должны нанести последний удар колеблющемуся могуществу Англии, солдаты, в конце концов, смешали с Англией все существующие державы. Они судят о расстоянии, которое их от нее отделяет, по числу переходов, которые уже несколько лет они совершают с одного конца Европы на другой, и все же никак не могут добраться до цели всех своих усилий — до этой пресловутой страны; она постоянно от них ускользает. Одни своими безыскусственными и грубоватыми рассказами, своим философским и воинственным видом учат других стоицизму, учат презирать страдания, лишения, самую смерть: они не знают другого божества, кроме своего повелителя, другого разума, кроме силы, другой страсти, кроме стремления к славе.
Другие — этих больше всего — не имея той грубости, которая не подходит к пахарю, только что сделавшемуся солдатом, столь же привлекательны, но поразвитее и проникнуты патриотизмом и сознанием собственного достоинства. И все это уравнивает дисциплина, пассивное повиновение — первая солдатская добродетель.
Новобранцы загрубевают, пройдя ряд различных биваков: постоянные марши дают им военный пыл и осанку.
Ветераны своими военными рассказами подстрекают новичков; частым преувеличением своих подвигов они ставят себя в необходимость подтвердить своим поведением те свои рассказы, которые нашли доверчивых слушателей.
Соревнование наше еще больше возбуждается, когда мы узнаем о славных подвигах наших товарищей по оружию в Испании, и каждый из нас с волнением ожидает, скоро ли наступит момент, когда и мы сравняемся с ними, а то и превзойдем их. Да и полки, которые мы встречаем по дороге, не менее электризуют нас рассказами о геройских подвигах в последних походах. При таких разнообразных ощущениях, при постоянной перемене места, среды, при ежедневных новых предметах для разговора приятно совершить поход.

Но какова же цель нашей прогулки? Ничего об этом не знаю. Дипломаты окружают себя такой таинственностью, что как в Баварии, так и здесь, на границах Силезии, мы не можем сказать, с кем придется сражаться. Солдаты живут весело, нимало не думая о том, будут ли они воевать с Россией или Персией, — есть между нами и такие, которые считают целью экспедиции Персию или Ост-Индию.

Гольдберг, 30 апреля. Тринадцать дней на биваке в Гольдберге и все еще не знаем цели, к которой нас направляют. Поживем, увидим! Пользуемся этим коротким промежутком времени, чтобы подучить наших солдат. Путь, который пришлось проделать сюда из Италии, придал им более солидности и закала. Дружелюбная внимательность жителей областей, через которые мы проходим, показывает, что им известна и слава солдата Великой Армии, и его порядочность, и та суровая дисциплина, которой войско подчиняется.

Лигниц, 1 мая. Неожиданный приказ принудил нас покинуть сегодня утром наши милые квартиры в Гольдберге. Большую часть наших полков довольно далеко провожало это добродушное и гостеприимное население, память о котором навсегда останется нам дорога.
Лигниц, 2 мая. Сегодня утром, на походе, прибыл курьер от начальника штаба князя Невшательского из Глашу: отдан приказ всем войскам итальянской армии расположиться на биваке до нового извещения в Нижней Силезии, а итальянской гвардии — вернуться на старые квартиры.

Гольдберг, 8 мая. Ничто не может дать представления о том, как встретили нас при возвращении в наш милый Гольдберг. Каждый обыватель сам отыскивал своего постояльца в рядах и, не дожидаясь каких-либо разъяснений со стороны городских властей, вел его на прежнюю квартиру. Если гостеприимство — добродетель, то благодарность — священный долг. Совершу большой грех, если не воздам доброму силезскому народу заслуженную им дань признательности. Но счастье это было преждевременно. Мы уже начинали жить обычной спокойной жизнью на биваке, когда сегодня утром в полученном от Главного штаба приказе нам было объявлено, что итальянская армия отныне будет называться четвертым корпусом Великой Армии, и мы должны без замедления соединиться в Глогау-на-Одере, в главной квартире вице-короля Италии, принца Евгения Богарне, чтобы двинуться в направлении к Висле.

Лигниц, 10 мая. Лигниц — большой и красивый город Силезии, столица провинции того же названия; он лежит на Каубахе, впадающей в Одер. Окрестности покрыты каштанами и плодовыми деревьями. Есть еще красивый густой парк вдоль стен — место для прогулок. Я был принят как нельзя лучше учителями лютеранской гимназии и посетил библиотеку, где можно увидеть прекрасную коллекцию моделей и предметов естественной истории. Жителей в Лигнице — 9300. Они выделывают сукно, шелковую материю и некоторые предметы роскоши.

11 мая. Выступили из Прахвицы.

13 мая. Прибыли в Глогау. Мы заменим здесь 8-й корпус, состоящий из вестфальцев.

14 мая. Смотр на эспланаде Глогау. Весь 4-й корпус под ружьем; вчера прибыл вице-король в сопровождении графа Межана и своих ординарцев. Королевская гвардия занимает весь правый фланг в первой, очень растянутой линии на городском кладбище.
Могилы мешают правильному равнению. Несколько суеверных людей видят в этом обстоятельстве зловещее предвестие, — они жалуются на нашу позицию. Римские легионы, конечно, принесли бы жертву богам, чтобы предотвратить это роковое предзнаменование. Вице-король нашел нас в хорошем состоянии и только что выразил нам в приказе свое удовольствие.

Калиш, 20 мая. С 16-го по 20-е — когда мы прибыли сюда — ничего интересного не было. Один лишь Калиш, столица провинции того же имени, заслуживает упоминания: он лежит между двумя рукавами Просны, окружен старыми стенами и бастионами и насчитывает тысячу домов. Улицы широки, прекрасно вымощены.
Каждый полк получил приказ временно устроить склад платья и амуниции, и вице-король приказал генералу Лекки, командующему королевской гвардией, выбрать для этой цели город Калиш. Два следующих дня посвящены были выполнению этих предписаний.

Плоцк, 31 мая. Прибыли в Плоцк, расположенный на правом берегу Вислы. Дивизия Пино переправилась через Вислу на больших барках во Влоцлавск. Плоцк стоит на холме, омываемом рекой, имеет 3000 жителей, из них добрая треть — евреи.

4 июня. Большой парад в присутствии вице-короля на главной городской площади. Кажется, в силу приказа императора от 27 мая, скрепленного Главным штабом в Дрездене, каждый дивизионный командир должен сегодня сделать то же самое. Проверяют, в порядке ли оружие, снабжен ли солдат 150 патронами и тремя ружейными кремнями. Начальники артиллерии осмотрели зарядные ящики и удостоверились, что все в полном порядке. Его Величество, кроме того, предписал нам «сохранять миролюбивый язык». И все еще мы живем в полном неведении будущих судеб! Тем временем никому нельзя выходить за аванпосты без письменного разрешения, подписанного герцогом Бассано, и каждый прибывший путешественник или курьер должен быть допрошен и препровожден в главную квартиру.
Принц убеждал нас особенно заботливо и тщательно поддерживать порядок.
«Беспорядки, — сказал он нам, — помрачат добрый характер солдата; мало того, они лишь отвратят от нас жителей, которые должны помогать нам в нашем предприятии. До сих пор я не могу нахвалиться своими войсками, и недавно еще император, говоря мне о малопохвальном поведении других полков, в лестных выражениях расхвалил мне корпус, которым я командую. Старайтесь по-прежнему заслужить уважение и его, и Европы, которая вся смотрит на нас».
А между тем, хоть провиант у нас в изобилии, но корма для скота совершенно нет. Кавалеристы, чтобы прокормить своих лошадей, видят себя вынужденными срезать рожь еще зеленой и срывать снопы соломы с крыш домов. Жители бегут толпами жаловаться на эти насилия; но как удовлетворить их?
Мы уж вызвали недовольство жителей, когда пришлось, чтобы ускорить движение военного обоза, экстрен но потребовать у них лошадей и телеги для перевозки съестных припасов, скота, хлеба, предназначенных для нашего пропитания в будущем. Чтобы выполнить эту неотложную операцию, выслали в деревни массу отрядов, которые затем и конвоируют до центрального склада вытребованные повозки и лошадей, причем их владельцы одновременно выполняют обязанности проводников и сторожей. Семьи трепещут и думают, что никогда больше не увидят ни людей, ни вещей, с которыми расстаются; между тем последние часто составляют лучшую долю их имущества.
Многие из наших проводников, боясь, кроме того, что их принудят надолго следовать за армией, улучают первый удобный момент, чтобы убежать, и оставляют лошадей и повозки на произвол судьбы.
Но скоро эти бедствия умножаются. Среди самых лучших войск попадаются солдаты, недостойные этого наименования; они соединяются с бродягами, которые под видом прислуги или маркитантов сопровождают армии с единственным намерением красть, и пользуясь удалением начальства, грабят жителей, — а в этих нападениях и грабежах не преминут обвинять всю армию.
Некоторые чиновники не стыдятся брать взятки под предлогом, что за это они освободят семью от реквизиции, потом, немного спустя — случайно или умышленно, является другой чиновник, который отнимает у этих несчастных то, что они уже откупили своими грошами.
Ограбленные таким образом жители в раздражении видят теперь в каждом из нас нового грабителя. Отсюда — пререкания, угрозы, жалобы, недовольство, ненависть.
Слишком мягко относятся к этим следующим в хвосте армии мнимым слугам и спекулянтам. Трусливые в беде, дерзкие при удаче, они сеют ужас, обкрадывают и мучают несчастных жителей, укрываясь под сенью храбрецов, поливающих своей кровью ту самую землю, которую опустошают эти злодеи.

 

 

 

 

ГЛАВА II
В Польше


Сольдау, 6 июня 1812. Выступили из Плоцка; наши слишком перегруженные повозки не могут поспевать за нами; на первом же переходе мы потеряли их из виду. Придется их подождать, прежде чем выступать дальше.

15 июня. Прибыли в Растенбург и стояли тут два дня. Вице-король решил на здешнем озере сделать опыт переправы вброд. Для этого он распорядился, чтобы взятые из разных частей солдаты, под командой одного офицера и нескольких унтер-офицеров, в полной амуниции, с ружьем на перевязи, с 50 патронами, хорошо упакованными в своеобразном тюрбане на голове, явились для переправы через озеро вплавь.
Приготовления к этому маневру приняли у нас размеры маленького праздника. И оживление было бы полным, если бы несчастье не опечалило армии. Солдаты счастливо переплыли в первый раз. Но, плывя обратно, один из молодых солдат исчез на полпути. Тотчас среди нас возникло состязание в самоотречении и храбрости. Озеро в мгновение ока покрылось пловцами, которые старались спасти несчастного, но напрасно! Полковник Лабедуайер, адъютант принца, почти не раздеваясь, бросился в воду. После долгих поисков рыбаки нашли, наконец, тело: оно запуталось в густой траве. Все старания вернуть к жизни этого несчастного молодого человека как со стороны профессора, доктора Аццалини, так и со стороны бравого полковника Лабедуайера, были бесполезны.

18 июня. Выступили из Растенбурга.

24 июня. Прибыли в Кальварию. Никто не сомневался более в войне, но никакого официального приказа нам еще не было объявлено. Мы провели ночь в Кальварии, а наутро нам был прочитан приказ:
«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась Фридландом и Тильзитом!.. В Тильзите Россия поклялась быть в вечной дружбе с Францией и воевать с Англией. Она нарушает теперь свои клятвы; она не желает более давать никакого объяснения своего странного требования, чтобы французские орлы не переходили Рейна, оставляя тем самым наших союзников в ее распоряжении... Россия увлекаема роком, ее судьбы должны совершиться. Неужели она думает, что мы выродились? Разве мы уже не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестьем и войной: выбор ясен. Итак, идем вперед, перейдем Неман и внесем войну на ее территорию. Вторая война польская будет столь же славной, как и первая, но мир, который мы заключим, принесет с собой и гарантию: он положит предел тому гибельному влиянию, которое уже 50 лет оказывает Россия на дела Европы.
Наполеон»

Как описать впечатление, произведенное на нас словами нашего вождя? Горделивый трепет волнует нас. Скольким победам предшествовали подобные воззвания! Нельзя сомневаться, что и нынешнее воззвание окажется таким же пророческим.
Еще не будучи осведомлены о войне с Россией, мы думали, что цель нашего путешествия — поход в Азию! Теперь наше предположение приняло вид вероятия. Если покорена Россия, то тем самым открыто уязвимое место Англии. Наполеон не замедлит со своей местью; мы явимся туда, куда не проникала ни одна южная армия. Предшествуемые шумной славой наших побед, мы вступим в эту богатую и обширную страну, полную славных воспоминаний для наших итальянских предков. Мы видим пред собой всеобщий мир, покорение вселенной, богатые и славные награды, чудесную героическую славу... А потом, как я уже сказал, наши, вернувшиеся из Испании, явились предметом всеобщего восхищения. Они рассказывают о своих подвигах, показывают свои шрамы, свои награды, говорят о своей славе, — они счастливы тем, что их опять призывают к участию в новом предприятии. Что за вид представляет наш лагерь!
Ветеранов тотчас узнаешь по их воинственным физиономиям; слышатся рассказы, как молодые рекруты сплошь и рядом отправлялись из дому жалкими, слабыми, и после одной-двух кампаний возвращались к своему очагу сильными, развившимися, с душой и чувствами старых солдат. Для нас, итальянцев, когда мы оглядываемся вокруг себя, как-то странно видеть, что столько наций вооружились для поддержки одной, ими повелевающей. Мы не можем не думать о нашем античном величии, не можем не сказать себе, что французы лишь подражают тому, что мы уже совершили. Мне вспоминается одно место из Монтескье. «Всего более помогло римлянам, — говорит он там, — сделаться повелителями мира то, что они последовательно сражались со всеми народами земли и умели пользоваться своими завоеваниями для дальнейших завоеваний».
Вступили в Польшу, в Великое герцогство Варшавское; перемена страны отчасти резко бросается в глаза. В Пруссии мы встречали хорошо отстроенные красивые дома, порядок, чистоту и симметрию внутри. Здесь уже самая внешность возбуждает невеселые чувства. Только ступишь на порог какого-нибудь дома, как уж тебя гонит отвратительный запах, несущийся оттуда; внутри такая грязь, что мы тысячу раз предпочтем ночевать под открытым небом.
Жители, хотя давно испытывают столь для них тягостные посещения войск, оказываются, тем не менее, гостеприимными и предупредительными; ушастые грязные евреи являются большей частью нашими новыми хозяевами. Но у нас очень мало времени заниматься ими: мы слишком спешим к Неману.

Берега Немана (без числа). Дороги загромождены массой телег со съестными припасами, но страшная сушь и трудность совладать с быстрым течением в разных местах реки замедляют прибытие барок, которых мы ожидаем; сплошь песчаная почва Польши и наш очень быстрый марш все более и более удаляют нас от телег, которые везут собранный провиант. Солдаты, сперва получившие умеренные порционы, теперь нуждаются во всем.
Малоплодородная почва, слабые урожаи последних лет, в частности, жалкий урожай текущего года — все это делает страну бедной и не позволяет ей доставлять средства для пропитания столь многочисленной армии. Добывать для солдат пищу предписано с соблюдением человеческого отношения к жителям, но крестьяне видят одно — что у них отбирают накопленное ими. Хотя им и обещают уплатить стоимость взятого, они не слушают уговоров. Только слезы, жалобы и проклятия со всех сторон! Они скоро начинают нас ненавидеть.
Но как поступить? Крестьянин не виноват, но не виноват и солдат; интересы первого нарушены — он боится, что после того, как его ограбили, голод заберется к нему под кровлю; второй подчиняется властной необходимости.
Было бы несправедливо обвинять здесь в непредусмотрительности вождя армии. Так как мы двигаемся в страну, которую нужно завоевать, и отделены от нее всего лишь несколькими переходами, провиант неизбежно должен идти за нами, а не впереди.
Преграды, задержки были предвидены, но препятствия, которые мы встречаем на каждом шагу, выше всяких сил человеческих; что же тогда?
Надо же как-нибудь продержаться в данный момент, а затем надо стремиться к главной цели, т.е. нагнать врага, обрушить на него колоссальную массу людей, одержать решительную победу и заключить славный мир.
Нет сомнения, что мы сейчас близко от неприятельской армии. Поэтому, конечно, и она, и мы нетерпеливо ждем сигнала к началу враждебных действий. Но, по всей вероятности, русские думают, что мы гораздо дальше от них, чем на самом деле.

Прены близ Немана, 30 июня. Пройдя через лес, мы вдруг видим реку и подходим вплотную к ее берегу. Тут мы застаем вице-короля, герцога д’Абрантес, и штаб, занятый наблюдением за постройкой моста. Артиллерия королевской гвардии заняла позицию на холме, доминирующем над противоположным берегом. Постройка моста окончена, и первые дивизии переходят по нему в самом строгом, молчаливом порядке.
Остальная армия становится лагерем на холмах и в соседнем лесу. Вице-король, в ожидании немедленного наступления неприятеля, запретил зажигать костры. Мы расположились биваком на отведенных участках, готовые к первой тревоге. От нетерпения, сырости, холода, глубокой ночной темноты время тянется долго; вот, наконец, и желанный рассвет. Никогда еще войска не строились в ряды с такой торопливостью и оживлением.

Правый берег Немана, 1 июля. Королевская гвардия, за которой следует дивизия Пино, т.е. всего 25 000 итальянцев, переправляются через реку в присутствии вице-короля; несутся непроизвольные восклицания, но маневр выполняется в том же самом порядке, с такими же дисциплиной, выдержкой и пылом, как если бы это был парад в Милане перед дворцом принца в праздничный день.
Нам говорят, что вице-король был вчера уведомлен, будто бы от 30 до 40 тысяч русских угрожают нашему левому флангу. Видели также отряд казаков со стороны Стоклишек. Мы не имеем никаких известий об армии Наполеона [2] , и в ожидании возвращения адъютанта Батталья, посланного за инструкциями в главную квартиру, предосторожности удваиваются. Мы располагаемся лагерем на высотах, господствующих над правым берегом Немана.
Несколько хижин, покинутых хозяевами, послужили квартирой для вице-короля и для его штаба. Запрещено отлучаться с постов. Погода ясная и жаркая.
Сегодня, утром, около 11 часов, нам почудилась канонада: каждый жадно настораживал уши, чтобы явственнее разобрать шум. Но в конце концов оказалось, что это не что иное, как гром. Внезапно яростный порыв вихря повалил составленные вместе ружья и произвел беспорядок в лагере. Горизонт покрылся черными тучами. Скоро мы были окутаны тучей пыли и промочены проливным дождем.

2 июля. Неслыханный проливной дождь шел полтора суток. Дороги и поля затоплены; крайняя жара, которую мы терпели уже несколько дней, сменяется очень сильным холодом; лошади падают, как мухи, много их погибло ночью и, вероятно, падет еще много других. Что касается нас, то мы принуждены были под открытым небом оставаться на ногах до утра. Мы не могли в этот ливень согреться у огня, — костры, которые пробовали разводить, тотчас же потухали, и мы не могли ни пошевелиться, ни улечься на этой грязи, в которую погружались, как в болото.
К утру забрезжила бледная заря. Окоченелые, промокшие до костей, полусонные, измученные, мы похожи на призраки или на потерпевших кораблекрушение. Недостаток съестных припасов отягчает положение.
У нас, итальянцев, свои суеверия. Такое неожиданное зрелище, такое неожиданное несчастье для армии вызывает среди нас печальные разговоры. Запоздание обоза, страх пред грядущей борьбой, потеря большого количества лошадей, всеобщее беспокойство, грозный вид неба, которое воспламеняется как раз тогда, когда мы проникаем в Россию, — кажутся нам печальными предзнаменованиями.
Но большинство армии, солдаты, мало озабочены будущим; они всецело живут настоящим, и эти печальные предчувствия, без сомнения, скоро исчезнут и уступят место надежде вместе с появлением солнца во всем его сиянии.
Мы быстро-быстро удаляемся от этой топи. Земля, по которой приходится идти, промочена дождем. Мы находим приют в крестьянских хижинах в одной миле от проклятого бивака. Там мы находим водку, на которую жадно набрасываются солдаты; но мы не находим тут ни жителей, ни одной головы скота. Дома покинуты хозяевами; из них унесено все ценное; сверх того, они были разграблены войсками, прошедшими уже раньше.
К чему этот уход? Эта пустыня подавляет нас. Литовцы — союзники наши или нет? К чему уничтожать перед нашим приходом припасы?
Майор Батталья, вернувшись из Вильны, поставил нас в курс событий и сообщил об успехах армии Наполеона. Он вручил депешу вице-королю.
Мы торопливо покидаем деревню, чтобы уступить место следующим за нами войскам и идем в Жижморы по большой Виленской дороге. Мы находим в этом местечке нескольких евреев, напуганных нашим движением. Мы думали здесь остановиться на несколько часов, но вице- король, желая наверстать потерянное время, едва только прибыл, как велел королевской гвардии следовать за собой.

Миланганы, 3 июля. Дивизия Пино присоединилась к нам в Жижморах [3] , и гвардия стала здесь на бивак. С удовольствием я заметил в окрестностях прекрасно обработанную землю — признак более высокой цивилизации и более густого населения. Но я напрасно ищу жителей. Контраст между этими обработанными полями и покинутыми деревнями — загадка для нас. Мы не в состоянии разобрать, ненависть ли к нам или страх перед нами — причина этого бегства. Наше недоумение все увеличивается.

Рыконты, 4 июля. Тогда как мы отдыхаем в Миланганах, 6-й корпус получил приказ продолжать путь. Проход этих войск продолжается всю ночь. Выйдя 3 июля утром из своих квартир, мы направляемся в Рыконты, чтобы провести там всю ночь. В течение шестичасового похода мы находим вдоль всей дороги массу павших лошадей — знак, что по этой дороге император проследовал в Вильну. Смрад, исходящий от трупов, доказывает нам, кроме того, что это совершилось уже несколько дней тому назад [4] .

Мы полагали, что и мы идем в Вильну, и с большим разочарованием увидели, что наш авангард покинул Виленскую дорогу и пошел в другом направлении. Исчезли наши надежды отдохнуть в этом городе и забыть там свои страдания и лишения!
Вице-король получил новые приказания из Вильны: 6-й корпус должен направиться к этому городу, а мы должны выполнить возложенную на него задачу.

 

 

 

 

ГЛАВА III
Прибытие императора


Новые Троки, 5 июля 1812. После четырех часов трудного перехода по болотистой, покрытой лесом местности, измученные удручающим зноем, мы прибыли в Новые Троки. Это местечко расположено на красивом холме, подножие которого омывается озером, сообщающимся через посредство канала с Вилией, притоком Немана.
На маленьком острове, посредине озера, высятся развалины старой крепости или замка, которые с одной стороны освещены солнцем, с другой — отражаются в озере, что представляет красивое зрелище. На вершине горы стоит великолепный монастырь, из которого можно вдали различить город Вильну.
Мы уже начали строить фантастические планы: подышать свежим воздухом под тенью ветвистых деревьев, окаймляющих берега озера и даже покупаться в его прозрачных водах, которые, как говорят, никогда не замерзают; мы уже мечтали с комфортом отдохнуть и подкрепить свои силы, радуясь открытию «ледника», где местные жители обыкновенно сохраняют свою провизию, как вдруг получаем приказ двигаться далее.
Вице-король, приближаясь к этой местности, увидел себя окруженным толпой евреев, один грязнее другого, за ней следовала длинная вереница женщин, стариков и детей. Простершись перед ним, они вопили и плакали, умоляя охранить их от алчности солдат, которые, рассыпавшись по местечку, все подвергали разграблению.

Лагерь в Новых Троках (без числа). Провиант у наших людей истощился за последние дни, и они делают большие переходы, не получая ни крошки хлеба; поэтому часто раздаются жалобы. Солдаты видят, что обозов все еще нет, и тайком от офицеров направляются в глубь страны в поиски за пищей. Чтобы предупредить неизбежные злоупотребления, отправляют отряды, которым поручено бороться с мародерством и в порядке водить людей на поиски пропитания. Но, увы! Ничего нельзя найти. Добывать удается только мед; он здесь в изобилии. Сначала это очень нас обрадовало; но скоро настало разочарование, потому что очень многие солдаты заболели дизентерией.
Во избежание потерь, могущих произойти от недостатка припасов, вице-король требует присылки из Вильны хотя бы самого необходимого; но провианта, полученного оттуда, так мало, что его едва хватило на один день. Боюсь, что снисходительность, с какой допускаются хотя бы и урегулированные походы за провиантом, скоро уничтожит дисциплину. В покинутых домах, из которых жители уже вывезли имущество, все переворачивается вверх дном, в надежде найти съестное. Вице-король и его помощники с ужасом видят зло, которого не могут пресечь; растущий поток всюду грозит выйти из берегов: и дисциплина, и умеренность, и честь солдата, и разумная предусмотрительность начальников — все рушится.
Нам рассказывают, что неприятель готовится к столкновению с нами. Приходится поэтому принимать величайшие предосторожности, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Однако, судя по распоряжениям вице-короля, мы, по- видимому, долго простоим здесь, может быть, для того, чтобы не подвергнуться опять ужасам какого-нибудь нового урагана, а может быть, и для того, чтобы найти корм лошадям. Добывать фураж для кавалерии или солому для подстилок и для наших палаток приходится за три и за четыре мили.
В самих Троках расквартированы солдаты почетного караула, драгуны гвардии и драгуны королевы. В местечке — три церкви, униатский монастырь, небольшой упраздненный форт и около 360 домов. Около местечка имеется большой стеклянный завод; он дает работу 3800 человек, т.е. большинству жителей. Теперь все разбежались, кроме евреев; их зараженные дома не избежали, однако, нашествия тех разнуздавшихся солдат, о которых я говорил. Нет, это место, с виду такое привлекательное, не представляет для нас ничего отрадного.
Предприимчивость и деятельность восполняют, однако, все недочеты точно по волшебству. На этих холмиках появились временные жилища, устроенные настолько хорошо, что, благодаря своему удобству, а с другой стороны, благодаря царящим в войсках дисциплине и порядку, они оказались здоровыми, чистыми и приятными для глаз.
Полки посылали в Вильну разных комиссионеров с поручением закупить там необходимые припасы и разузнать о положении дел; благодаря этому я получил из Вильны письма от товарищей и целый пакет с журналами из Варшавы. Наполеон учредил в Литве своего рода временное правительство, и первой заботой этого правительства было сформировать пять пехотных и пять кавалерийских полков. Вид польских знамен, поднятых под стенами Вильны, вызвал в литовцах энтузиазм и пробудил самые славные их воспоминания. Цвет виленской аристократической молодежи под начальством князя Огинского образовал почетную гвардию императора. Множество молодых людей из лучших семей, много студентов поступают в армию. Какой контраст с покинутыми домами и выселением обитателей — в краю, через который мы идем!
Рассказы виленских товарищей, находящихся от нас на расстоянии всего нескольких миль, внушают нам бодрость, и мы не можем не полюбить храбрый польский народ, который мы до этой войны знали только в качестве солдат, с 1796 г. сражающихся бок о бок с итальянскими легионами, да видели еще с тех пор польских евреев.
Санитарное положение армии, по-видимому, совсем не блестяще; госпитали переполнены больными. Жестокие опустошения производит дизентерия, это роковое последствие запаздывания обозов, задерживаемых разливами рек и дождями. Наконец, внезапная перемена погоды вызвала у нас гибель массы ломовых лошадей.

6 июля. Мы думали, что в Троках останемся надолго, но получили приказ выступать. Сегодня утром, в восемь часов, мы двинулись по направлению к Неману. Нам пришлось, как и всем остальным корпусам, покидавшим окрестности Вильны, оставить в городе больных и склад багажа под надзором офицера, обещавшего постоянно извещать нас о ходе революции в Польше.
Несмотря на то, что за последние дни стояния на биваках нас почти непрерывно мочил дождь, солдаты наши воспользовались этим коротким отдыхом и приняли ту бодрую осанку, по которой их всюду можно отличить. Таким образом, итальянцы, казалось, отдохнули в хорошей итальянской казарме. Вице-король гордился тем, что среди стольких лишений его солдаты одушевлены самыми благородными, самыми великодушными побуждениями; он выразил начальникам отрядов свое удовлетворение и просил их быть готовыми к еще более тяжелым испытаниям.

7, 8 и 9 июля. По Паранемуньской дороге мы направились на Ошмяны и на пути как-то незаметно потеряли из виду вице-короля и дивизию Пино. Следуя за батальоном итальянского полка, под начальством подполковника делла Торре, вице-король во главе всей кавалерии двинулся по дороге на Рудники. Под начальством вице-короля кавалерия сначала пошла быстрым ходом. Пехота отстала, но дорога была настолько плоха, что и кавалерии скоро пришлось искать лучшую.
Через болото набросали переплетенные еловые ветви. Лошади на ходу отделялись друг от друга, спотыкались, ломали себе ноги. И если кто-нибудь бросался направо или налево, чтобы избежать таких препятствий, он проваливался в глубокие топи, из которых нельзя было выкарабкаться. Вице-король мало заботился о том, следуют ли за ним другие; в своем нетерпении найти корпус Платова, который, как ему сказали, держится неподалеку, он все подвигался вперед. Лошади сопровождавших его драгунов гвардии падали одна за другой; таким образом, шли в продолжение двух дней, но никаких вестей о Платове узнать не удалось, хотя кавалерия эти переходы проделала почти все время рысью. Что касается дивизии Пино, то никто не знает, куда она девалась.

15 июля, вечером. Сюда прибыли офицеры, присланные вице-королем. Все еще неизвестно, что приключилось с дивизией Пино. Принимаются за поиски. Наконец, дивизия 13 июля присоединяется к нам около Сморгони, вся измученная и истощенная. Вот что с ней случилось.
Сначала она была оставлена в Новых Троках в качестве обсервационного отряда, затем, 6-го вечером, получила приказ двинуться как можно скорее к Рудникам. В приказе прямо говорилось: «Вы должны завтра прибыть в Рудники; вице-король рассчитывает на вас».
Вынужденная охранять свою артиллерию на очень плохой дороге, сделавшейся непроездной после того, как по ней уже прошла кавалерия, дивизия Пино, застигнутая темнотой, должна провести всю ночь в этих топях, где малейшее движение представляет величайшую опасность. Прибавьте ужасную грозу и все затопляющий ливень.
8 июля, на рассвете, генерал Пино, видя, что дорога вперед совершенно непроходима, должен был примириться с неизбежностью и пошел обратно, исследуя шаг за шагом почву, чтобы спасти пушки и зарядные ящики от какого- нибудь неосторожного движения.
Палящее солнце и томительный зной еще больше истомили людей. В довершение бедствий проводник, который вел дивизию, сбился с пути. Пришлось долгое время блуждать по громадным лесам без пищи, без воды, наконец, после бесконечных обходов, возвратиться на прежнюю дорогу.
Во время этого, сначала медленного, потом быстрого передвижения, длившегося 48 часов без перерыва, пришлось, несмотря на все усилия генерала Пино и высших и низших офицеров, бросать в лесу отстающих больных солдат, истощенных дизентерией; пришлось бросать тех, которые заблудились, отбившись от своей части. Легко себе представить, что с ними будет; помощи ждать им неоткуда, разве некоторые из них соберутся с силами и смогут нас догнать.
Наконец-то весь четвертый корпус опять соединился. Но со времени переправы через Неман роковая случайность заставила нас потерять 5 дней, а гроза, бывшая 1 июля, и несчастный переход 9-го только увеличили число больных и дали жестоко почувствовать тяжесть всяких лишений. Человеческие силы имеют пределы.

15 июля мы пришли в Вилейку по чрезвычайно песчаной дороге, идущей через громадный лес. Русские, в своем стремлении скорее уйти, бросили здесь кой-какие из своих запасов. Вице-король удваивает бдительность, опасаясь, как бы находящийся вблизи неприятель не напал на нас врасплох. Поэтому мы особенно осторожны при выборе позиции на ночь.

Косценевичи, 16 июля. Продолжаем двигаться вперед. Мы сейчас в убогой деревушке, где, кроме почты и дома священника, стоит только несколько хижин, крытых соломой. Королевская гвардия расположилась лагерем вокруг нее, а вице-король стал со своей главной квартирой в двух милях дальше.

Долгинов, 17 июля. С самого рассвета идем по прекрасной дороге, ведущей в Долгинов. Население его сплошь состоит из евреев, которые на вес золота достают для нас несколько бутылок водки. Непрерывное передвижение и недостаток у нас этого напитка заставляют меня упомянуть о таком событии; оно может показаться незначительным, но для нас оно много значит в данную минуту, — так велики наши страдания.

Докшици, 18 июля. В семи милях от Долгинова мы попали в Докшици, населенные тоже почти исключительно евреями. Здесь имеется довольно большая площадь с храмом и скромный деревянный помещичий дом. Окраины городка лежат на двух небольших возвышенностях, между которыми протекает грязный ручей.

Докшици, 19 июля. Отдых под ружьем. Нынешний день отмечен неприятным происшествием. Две дивизии, французская и итальянская, пришли одновременно. В Докшицах удалось найти запас сухарей, не попавших в мешки казаков. Французы, явившись первыми, завладели всем запасом. За ними пришли итальянцы и стали требовать свою долю. Они разделяли с другими опасности и страдания и умирали от голода; права были равны. Генерал явился к принцу Евгению, чтобы добиться осуществления этого права. Но принц возразил, что тут право захвата, право первого взявшего; в ответ на это генерал стал ярко изображать тяжелые лишения своих войск. С ним было несколько офицеров: «Ну, господа, то, чего вы хотите, невозможно. Если вы недовольны, возвращайтесь в Италию; мне нет до вас дела; знайте, что ваших шпаг я боюсь так же мало, как и ваших стилетов!»
До сих пор ничто не нарушало чувства привязанности итальянцев к вице-королю; его молодость, энергия, с какой он поддерживал порядок и дисциплину, его заботы о солдатах, наконец, то, что он — приемный сын императора, — все это вместе заставляло любить его. Но оскорбительные слова, вырвавшиеся у него в минуту гнева, жестоко уязвили нас как итальянцев. Принц забыл, вероятно, что он — вице- король Италии, что, будучи сам французом, он говорил с итальянцами.
Во время этого спора вокруг дома, в котором поселился принц, показался сильный дым. Вскоре с одной стороны пробились языки пламени и обратили в пепел целый корпус. Прибегает королевская гвардия; под начальством тех самых офицеров, которых принц только что так неосторожно бранил, она старается разрушить все, что сообщается с его домом, чтобы не дать ему загореться. Итальянцы стараются наперерыв и справляются с огнем; да и время было, потому что все местечко могло сгореть. Но вдруг распространился слух, что этот случай имеет скверную подкладку; дело заходит так далеко, что его представляют принцу в самом невыгодном освещении. Это вызывает новую ссору между вице-королем и генералом Пино, ссору, во время которой последний держится в высшей степени твердо и в заключение говорит следующее: «Отлично, если Ваше Высочество не желаете соблюдать по отношению к итальянцам справедливости, которой они заслуживают, я найду ее у императора». И с этими словами генерал кладет свою шпагу на стол принца. Принц возвращает ему шпагу и старается его успокоить. Теперь первый раз итальянцы вспомнили, что принц Евгений — не итальянец.

19 июля. Движение на Березино. Находим по дороге множество печатных прокламаций, оставленных для нас русскими; переписываю несколько отрывков:
«Итальянские солдаты! Вас заставляют сражаться с нами; вас заставляют думать, что русские не отдают должной справедливости вашему мужеству; нет, товарищи, они ценят его, и вы в час битвы убедитесь в этом. Вспомните, что вы находитесь за 400 миль от своих подкреплений. Не обманывайте себя относительно наших первых движений; вы слишком хорошо знаете русских, чтобы предположить, что они бегут от вас. Они примут сражение, и ваше отступление будет затруднено. Как добрые товарищи, советуем вам возвратиться к себе; не верьте уверениям тех, которые говорят вам, что вы сражаетесь во имя мира. Нет, вы сражаетесь во имя ненасытного честолюбия государя, не желающего мира. Иначе он давно заключил бы его. Он играет кровью своих храбрых солдат. Возвращайтесь к себе или, если предпочитаете это, найдите на время убежище себе в наших южных провинциях».
Подобная прокламация, попав к нам в такую минуту, могла бы вызвать у нас некоторое колебание, но на самом деле она возбудила только презрение, мы все смотрим на нее как на оскорбление нашей национальной чести.

Березино, 20 июля. В походе и в лагере только и разговору, что про сцену в Докшицах и про прокламацию русских. Спорят, кому из нас составлять ответ, и самый младший капрал, отправляясь на передовой пост, откуда ведутся разведки, захватывает такую ответную прокламацию, что бы передать ее на передовые позиции русских. Наиболее распространенной является следующая, из которой выписываю главные места:
«Русские солдаты!
Итальянские солдаты удивляются, как вы могли хотя бы на минуту подумать, что их можно соблазнить таким низким способом, тогда как они всегда неизменно слушались голоса чести. Они потеряли к вам прежнее уважение, уважение, которое даже в разгар войны храбрый солдат сохраняет по отношению к своему противнику... Подобная провокация оскорбляет не только тех, к кому она отправлена, но и тех, кто ее отправил...» Отрывок заканчивается так: «Между прочим, этот ответ вам доставит один из наших товарищей-гренадеров — француз». Подписано: «Итальянский солдат».
Эти маленькие события вызвали у нас оживление, несколько большее, чем обычно. Наше изумление по поводу того, что мы нигде не встречаем препятствий нашему движению вперед, все более возрастает.

Пишно, 21 июля. Утром выступаем из Березина, местечка, в котором все дома выстроены по одной линии и имеют издали вид лагеря. Мы идем по дороге, проложенной по узкой полосе твердой земли, увитой еловыми ветками: от Березина до Улы почва сплошь болотиста. Дорога между этими реками тянется на протяжении двадцати или двадцати пяти миль посреди болот и громадных лесов; в Пишно мы пришли только к ночи.

Бочейково, 23 июля. До рассвета выступили из Каменя, где отдыхали вчера, и прибыли сюда довольно рано после пятичасового перехода.
Мы переправились через Улу и расположились лагерем на высотах за мостом, посреди широкого поля ржи. Неожиданно нас известили, что император приедет сюда из Глубокого и сделает смотр передовых позиций армии как раз около места, где мы разместились авангардом. Вице- король дал приказ встретить его в парадной форме. В лагере пошла суматоха. Офицеры и солдаты поспешно сбрасывают походное платье и надевают свои лучшие мундиры. И каждый изо всех сил старается — выбивает пыль, чистит, белит, гладит... Чемоданы и сундуки вытаскивают на средину лагеря; раскладывают платье и белье; нагружают и разгружают повозки; идет беспрерывная беготня взад и вперед, со всех сторон раздаются песни, смех, шутки; лагерь оживает; жизнерадостная природа итальянцев сказывается, и сами поля принимают праздничный вид, какого у них никогда не было да, вероятно, и не будет больше никогда. В один миг пыльное дорожное платье сменяется чистыми и богатыми мундирами, украшенными золотом и шелком.
Войска, выстроенные в боевой порядок, представляли блестящую картину к моменту приезда императора. Но он ограничился только тем, что вышел около моста из своей кареты, принял рапорты, осмотрел некоторые позиции, отдал приказы и возвратился к своей гвардии в Камень.
Какое разочарование! В скверном настроении снимали мы свои парадные мундиры и надевали медленно и в молчании свое походное платье, думая с досадой об этом человеке, для которого мы зашли так далеко, за которого готовы проливать кровь, ради которого мы уже перенесли столько трудов, а он даже не удостоил нас ни единым взглядом.
Это тем более унизительно для нас, что сегодня в первый раз со времени нашего выступления из Италии мы находились в его присутствии! Если у него нет других побуждений, говорили мы друг другу, то простое любопытство должно бы было заставить его взглянуть на своих подданных, своих верных союзников, и поговорить с ними.
В чем может он упрекнуть нас? Один взгляд, одно слово, улыбка сочувствия — все это так легко сделать. Так нетрудно доставить людям удовольствие; так легко завоевать привязанность массы. А вместо всего этого — ничего, ничего, ничего!
Вот какие разговоры долетали до меня, когда я в невеселом настроении возвращался на свой бивак. Но тут же с гордостью прибавляли: «Ну, что же! Мы докажем ему, что заслуживаем его взгляда не меньше, чем его французы; тогда увидят, следует ли нас оценивать наравне с ними».
Снова начинаются толки о событиях в Докшицах, но скоро наступает молчание, в лагере прекращается оживление — нетрудно видеть, что всякая радость пропала.

 

 

 

 

ГЛАВА IV
Первые столкновения с казаками


Бочейково, 23 июля. Пикеты легкой кавалерии, отправленные на разведки к устью Улы, утверждают, что казаки посылают патрули к нашим флангам. Известие это радует нас, и мы начинаем думать, что недалеко и вся неприятельская армия. Вице-король отправил свой авангард к берегам Двины, где, как говорят, русские стянули значительные силы под начальством генерала Дохтурова.

Познакомившись с донесениями, вице-король стал во главе авангарда, отправив вперед 200 человек итальянской легкой кавалерии под предводительством начальника эскадрона Лоренци. Последний не замедлил натолкнуться на неприятеля; не обращая внимания на неравенство сил, Лоренци, со своими двумястами кавалеристов пошел рысью и, подойдя к неприятелю на расстояние выстрела, бросился в атаку. Русские сначала стояли твердо, они не могли предполагать такой смелости у столь небольшого количества людей. Но в конце концов до такой степени были озадачены, что отступили под напором отряда и оставили человек 12 пленных, среди них одного офицера.
Отступая на Бешенковичи, русские перешли через Двину по мосту. Русская пехота, помогая кавалерии, забаррикадировалась в домах на правом берегу и открыла по нашим войскам сильный огонь.
Вице-король со своим штабом и остатками итальянской кавалерии поспешил сюда по первому выстрелу; он торопит движение авангарда пехоты, чтобы выгнать врага, который успел, тем не менее, сжечь мост. В этом деле у нас было ранено четверо, в том числе полковник Лакруа, адъютант принца. Разместив авангард в Бешенковичах, вице- король вернулся вечером на отдых в Бочейково. Он остановился в помещичьем доме на левом берегу реки. По общему признанию, этот дом лучший из всех, которые мы видели в Польше.

Бешенковичи, 24 июля. Мы оставили в усадьбе склад, под заведованием итальянца, капитана 3-го линейного итальянского полка, чтобы приютить там утомленных и больных людей. Вчерашнее дело дало нам повод думать, что нас двинут сегодня ночью, но вице-король, к нашему изумлению, отложил выступление до рассвета.
Итак, мы еще в сумерки оставили Бочейково, переправились через маленькую речку и прибыли в Бешенковичи, где все было занято кавалерийскими дивизиями генералов Брюйера и Сен-Жермена, пришедшими с Улы.
Неприятель, которого отделяет от нас Двина, как будто не пугается той массы людей, которую видит перед собой. Его кавалерия проделывает эволюции на равнине, а стрелки не переставая обстреливают наших вольтижеров, старающихся захватить паром, отогнанный к тому берегу.
По приказу императора вице-король наводит мосты, чтобы здесь переправиться через Двину, и приказывает выдвинуть батарею с двумя орудиями.
Они должны охранять наших саперов и гардемаринов, наводящих мосты.
Поощряемые примером своих офицеров, эти солдаты под неприятельским огнем бросаются в реку, чтобы захватить паром; это удается. Наконец, русские, которых беспокоят наши пушки, отходят и перестают мешать наведению мостов. Тем временем легкая кавалерия в двухстах шагах от первого моста нашла брод. Она переходит вместе с разными стрелками реку, и русские, не дожидаясь ее, быстро отступают, зажигая все, что оставляют.
Неожиданно, в два часа дня, к нам явился император, узнавший о сборе своей армии в Бешенковичах и о присутствии русских.
Он переезжает через реку по мосту, постройку которого не одобряет, присоединяется к легкой кавалерии и во главе ее отбрасывает русских на 8 верст от Бешенковичей, в направлении к Ковалевщизне, деревне, занятой русскими. Затем войска возвращаются на свои позиции на берегах Двины, и Наполеон устраивает свою главную квартиру в Бешенковичах.
Трудно себе представить смятение и неурядицу, которые царят здесь. Представьте только себе, что разные части армии, разрозненные в течение целого месяца и разбросанные на пространстве ста миль, вдруг прибывают в одно место в один и тот же день и почти в один и тот же час.
Пехота, вздев на ружья штыки, ропщет и угрожает разорвать ряды экипажей, артиллерии и кавалерии. Кучера и всадники жмутся друг к другу и стараются никого не пропускать. Офицерам с величайшим трудом приходится удерживать солдат от кулачных расправ. Солдаты не в силах дольше терпеть; они жалуются на непредусмотрительность Главного штаба, которой и приписывают причину этого неописуемого смятения.
Ночью 24–25 июля. Многие всю ночь проискали свои части. Итальянская армия, корпус Нея, три дивизии первого корпуса расположены лагерем перед местечком. Кавалерийский корпус генерала Нансути, вместе с двумя батальонами 8-го легкого полка и батальоном 2-го легкого итальянского полка, под начальством батальонного командира делла Торре, был продвинут вплоть до Будилова и составил, таким образом, авангард армии.
Все время видишь курьеров, скачущих во всех направлениях. Все предвещает на завтра битву. В этом никто не сомневается, и каждый солдат перед тем, как идти на покой, приводит в порядок свое оружие. Горизонт освещен заревом пожаров, которые вспыхивают один за другим, составляя странный контраст с черной тенью лесов, стоящих перед нами.
Полковник Провази, адъютант военного министра, генерала Фонтанелли, приехавший из Италии, явился к нам в лагерь. Он привез новости от наших друзей из Вильны.

25 июля. Пушечная пальба началась до рассвета. Мы сейчас же выступили и поспешили по направлению к выстрелам. Дорогой встретили адъютанта Мюрата, который ехал к вице-королю с просьбой двинуть войска.
Едва адъютант кончил говорить, как гром пальбы усилился. Вице-король остановил обозы и распорядился, чтобы солдаты по возможности ускорили шаг. Сам же он со своим штабом поскакал со всей поспешностью к неаполитанскому королю.
Дивизия Дельзона, которая идет во главе итальянской армии, первая напала на правое крыло русских. Последние, видя, что на них нападают с превосходными силами, отступили до опушки леса, приблизительно на 3 версты, за ними продолжали следовать наши войска. Что касается вице-короля, то он подоспел, когда битва была уже кончена.
Мы шли сюда так скоро, как только могли, и если русские проявляли радость, атакуя нас, то и мы с не меньшей радостью торопились вырвать из рук их победу. Мысль, что нам удастся помериться силами с врагом, до сих пор невидимым, удваивала наши силы, и на всех лицах можно было прочесть чувство удовлетворения. Кроме того, у нас все еще лежало на сердце желание отплатить за нахальство, проявленное ими в Докшицах.
Желание славы не давало нам думать о чем-нибудь другом. Пока мы шли вперед, мы заметили, что канонада стихает. «Побежим, — кричали солдаты, — а то и сегодня потеряем случай сразиться!» И, действительно, прибыв в деревню неподалеку от места только что происходившей стычки, мы встретили там вице-короля, который спокойно ожидал нас и приказал расположиться лагерем около деревни, в которой он поместил свою главную квартиру.
Мюрат не хотел дальше воспользоваться своим успехом, не желая, вероятно, из опасности риска углубляться в лес. Он остановился главной квартирой в Островне.
Мы захватили 8 пушек и 600 пленных. Убит русский генерал (Акулов).

26 июля. Наше движение началось сегодня утром в четыре часа. Дивизии должны следовать друг за другом на расстоянии часового движения.
Мы проходим через вчерашнее поле сражения по широкой, как и обыкновенно в России, дороге. Лучи восходящего солнца освещают место сечи. Похоронить мертвых — 400 трупов, почти сплошь русских, еще не успели. Оружие, разбитые колеса, проломанные ящики, каски и ранцы покрывали землю. Все это русское. Картина вдохновляет наших солдат, и они продолжают путь с горячим желанием сравняться со своими товарищами по оружию.
В 6 часов вице-король и король неаполитанский отправляются на передовые позиции, занятые батальонами легких полков, и получают представление о позиции неприятеля. Мне кажется, что неприятель спрятался в чаще густого леса, из которого можно видеть все, оставаясь невидимым. Правым флангом он опирается на Двину, левым — на лес. Позиция его грозная; она — посреди деревьев и скал и, таким образом, защищена по всей длине Витебской дороги, где, как говорят, недавно устроены большие склады.
8-й легкий полк развертывается в боевом порядке, фронтом к неприятелю; он прикрывает, таким образом, размещение Кроатского полка, за которым в свою очередь располагается 84-й полк. Батальоны 92-го полка и стоящий перед ними батальон 3-го полка итальянской легкой пехоты приведены в боевой порядок и образуют эшелоны по ту сторону дороги. 106-й полк составляет резерв, а кавалерия расположена таким образом, что может поддержать движение. Одна из легких бригад переправляется через Двину, чтобы прикрыть наш левый фланг. Артиллерия и кавалерия итальянской армии расположены вдоль нашего фронта. Дивизия Бруссье и мы вместе с королевской гвардией должны были, как только пришли, стать плотными колоннами направо и налево от дороги, образуя вторую линию. В 10 часов началась перестрелка. Русские пушки открыли огонь по нашим колоннам, которые становились на свои места. Тогда артиллерия королевской гвардии получает приказ подойти. Она обстреливает русские батареи, заставляет их направить на нее свой огонь и тем дает нам возможность с меньшей опасностью перебраться через неприкрытое место и занять наши боевые позиции.
Со всех сторон начинается смелая атака, отражаемая с величайшим мужеством.
Неприятельский генерал (граф Остерман), желая обойти наш левый фланг, двигает из леса на берег Двины сильный отряд кавалерии. Неаполитанский король направляет против него гусарский полк, но его разбивают и оттесняют. Тогда вице-король приказывает генералу Гюару, командующему левым крылом дивизии Дельзона (Кроатский и 84-й полки), начать наступление. Гюар выказал здесь одинаково и свое мужество, и свою находчивость. Первое столкновение дало ему перевес; он переходит через ров, и все отступает под напором его солдат. Направо батальон третьего легкого полка и 92-й полк выстраиваются под русским огнем, чтобы проникнуть в лес. Наконец, после продолжительных и повторных усилий, генералу Русселю удается захватить позицию на опушке; он прогоняет врага.
Тем временем центр и правый фланг приобретают новые преимущества. Тогда русские двигают несколько резервных полков на свой сильно пострадавший правый фланг. Генерал Гюар, подавленный численностью неприятеля, отступает в беспорядке.

Почти в тот же момент какое-то необычайное возбуждение как бы волной проходит по войску, и страшные крики привлекают наше внимание к нашему левому флангу. Дивизия кирасиров, жестоко обстрелянная, спешно отступает, давая место дивизии Бруссье, идущей на помощь к дивизии Дельзона. Земля дрожит под тяжестью лошадей. Идет какая-то сутолока от скрещивания наступающей пехоты и отступающей кавалерии, получается страшный беспорядок, и мы решительно не можем разобраться, что происходит: сообщение между двумя крыльями становится невозможным, царит неуверенность и какое-то досадное смятение. Плохие симптомы! Вице-король понял серьезность опасности, он проехал перед королевской гвардией со словами: «Сегодня я доверяюсь моей храброй гвардии». Такие лестные слова, сказанные с доверчивостью и уважением, вызвали у нас восторженные отклики. Мы судорожносжимаем свое оружие, обвиняем русских в трусости, жалуемся, что товарищи в цепи слишком храбры и для гвардии не оставляют работы. Происходит борьба самых благородных побуждений. В наших рядах раздаются крики: «Avanti la Guardia» (Гвардия, вперед!). Штаб-офицеры, которые сидят на лошадях и могут видеть все лица сразу, невольно вздрагивают от гордости и радости при виде такого героизма, являющегося залогом успеха.
Между тем русские подходят. Крики, которые мы слышали, исходили от них, когда они устремились из леса и бросились на дивизию Дельзона, чтобы уничтожить ее и захватить артиллерию.
Несчастная минута! Она заставляет опасаться печального исхода дела, и каждый из нас спрашивает себя, чем кончится эта стычка.
Ободренные успехом русские стрелки, до тех пор невидимые, выходят из своей засады и увеличивают собой число победителей. В эту минуту нашей артиллерии следовало бы обстрелять эти дерзкие толпы, но действие парализуется отступлением дивизии Гюара, так как наши выстрелы могли бы попадать не только в неприятеля, но и в своих. Наконец, стремительное отступление с первой линии на вторую могло вызвать невероятное смятение, непоправимый беспорядок, который сделал бы сопротивление бесполезным.
Земля уже покрылась мертвыми и ранеными Кроатского и 84-го полков, все еще делающих отчаянные усилия, чтобы устоять. Наша королевская гвардия обуреваема гневом и бешенством: ей приходится пребывать в бездействии с оружием наготове в то время, как русские безнаказанно убивают нас! О чем думал в это время вице-король? Хотел ли он сохранить этот ценный резерв, чтобы двинуть его в штыки на неприятельские фланги на случай, если бы русские проявили еще большую отвагу. Как бы там ни было, я никогда не забуду тех слов, которые он несколько раз повторил после сражения: «3 этом критическом положении я не видел среди гвардии ни одного лица, которое не выражало бы горячего желания атаковать неприятеля, и глубокого неудовольствия, вызванного тем бездействием, на которое я ее обрек».
Такое положение вещей не могло продолжаться долго. И, действительно, как только кирасиры отступили, как только место было очищено, неаполитанский король во главе польской кавалерии атаковал русскую пехоту, так жестоко преследовавшую бригаду Гюара, и не замедлил обратить ее в бегство и рассеять.
Итальянская артиллерия, несмотря на близость неприятеля, сохраняла величайший порядок и, как только заметила перемену, сейчас же открыла огонь и под прикрытием роты 8-го легкого полка стала сеять убийство и смерть в русских рядах.
106-й полк спешит на помощь к генералу Гюару, переходит в наступление, занимает позиции, захватывает две пушки, и русские опять отступают в лес. Равновесие, таким образом, восстановлено у нас на левом фланге и в центре. Что касается нашего правого крыла, то после своих первых успехов оно не рискнуло выдвигаться вперед ввиду неудач левого крыла. Русские продолжали с этой стороны держаться в густой чаще. На 92-й полк, несмотря на занятую им хорошую позицию, падал из всех углов леса целый дождь пуль, и в его рядах начинала уже чувствоваться некоторая неуверенность.
Вице-король заметил это опасное колебание и отрядил сюда гвардейский стрелковый полк. Стрелки без колебания бросились в лес и заставили неприятеля очистить позицию. Тем временем бригада легкой кавалерии на нашем правом крыле ударила в русских с тылу. Такое же движение производит на другом крыле пехотная бригада второй дивизии итальянской армии. В этот момент битва стала общей на почве, где и без того трудно действовать, а теперь еще она шаг за шагом отстаивается русскими. Наконец, неприятель не в силах дольше сопротивляться и покидает поле битвы, отступая эшелонами и продолжая перестрелку вплоть до деревни Комары, где он задерживается до 5 часов вечера.
Оба французских принца дали войску необходимый отдых, во время которого, после почти что общей путаницы, порядок восстановился. Кроме того, все увеличивающееся неудобство почвы, все растущая численность неприятеля, его окопы среди лесов, его отчаянное сопротивление — все это достаточные причины для того, чтобы нам увеличить свою осторожность.
Вдруг объявляют о приезде императора. Оба принца едут к нему навстречу, чтобы дать ему отчет о происшедшем. Наконец, мы останавливаемся в двух милях расстояния от Витебска, где первая дивизия располагается позицией около 8 часов вечера. На наших биваках недостаток воды. Люди едят траву и стебли.

27 июля. Бригада легкой итальянской кавалерии особенно отличилась в атаках, выполненных в эти два дня под начальством генерала Орнано. В сегодняшнем приказе упомянуты многие офицеры и унтер-офицеры.
Вчера вечером храбрый генерал Руссель, весь день водивший в огонь свои батальоны, был по ошибке убит во время объезда передовых позиций одним из наших часовых, который принял его за неприятеля. Пуля раздробила ему череп. Почему не заслужил он чести умереть на три часа раньше от русской руки на поле сражения?
Сегодня, 27-го, на рассвете, итальянские войска двинулись далее, следуя за артиллерией гвардии и легкой кавалерией второй дивизии Бруссье.
При восходе солнца мы заметили отступавший эшелонами неприятельский арьергард. Он между тем остановился, не доходя до Лучесы, на удачно выбранной позиции правым крылом к Двине и лицом к Маркову монастырю. Лес, весь занятый пехотой и артиллерией, и глубокий ров защищают его фронт.
Бригадный генерал Бертран де Сиврэ с 18-м легким полком, тремя ротами стрелков и бригадой легкой кавалерии развертывается направо и занимает высоты над большой дорогой. Генерал захватывает занятую русскими влево от их цепи деревню.
Русские отступают тогда от краев рва и предварительно сжигают мост, по которому перешли.
Генерал Бруссье, пользуясь этим отступлением, восстановляет мост, переходит по нему со своей дивизией и образует впереди из своих полков, расставленных эшелонами, двойное каре, под прикрытием сильного огня своей артиллерии. Каре 53-го полка было всего ближе к мосту. 16-й полк конных стрелков, под предводительством генерала Пирэ, а перед ним две роты 9-го пехотного полка с капитанами Гайаром (или Гийаром) и Савари первые перешли мост. Прежде всего надо было очистить почву и дать место войскам дивизии Бруссье. Но вдруг скрытая батарея с 12 орудиями открыла против них огонь в ту минуту, когда они окружены были казаками и сумскими гусарами. Стрелки остановились, стали твердо ожидать нападения и, когда русские подошли на 30 шагов, встретили их ружейным огнем. Но эта пальба недостаточно замедлила движение русской кавалерии; в нескольких линиях 16-го стрелкового полка произошло расстройство, и стрелки были оттеснены толпами на французскую пехоту.
Каре 53-го полка встречает русскую кавалерию сильным огнем. Чтобы избавиться от него, русская кавалерия поворачивает направо и обрушивается полным ходом на роты вольтижеров, стоящие тылом к Двине, а фронтом повернутые к неприятелю.
Их окружили, и мы думали, что они погибли, но эти храбрецы, сомкнувшись плотной массой, воспользовались всеми преимуществами, какие давала им почва, и оказали такое решительное сопротивление, что дали время кавалеристам 16-го стрелкового полка собраться, получить подкрепление в виде свежей кавалерии и прийти к ним на помощь. Между тем остальная армия, расположенная амфитеатром на холме, со жгучим интересом следила за этой славной борьбой и своими криками ободряла храбрых вольтижеров 9-го полка. Император велел им сказать, что все они достойны знаков отличия.
Тогда дивизия Бруссье пошла на неприятеля; дивизия Дельзона растянулась направо, чтобы атаковать стоящий в лесу левый фланг русских. Император внимательно следил с возвышенности за движениями своих противников. Неаполитанский король направил огонь на батареи, расположенные в лесу, и заставил их отойти. В два часа все позиции были отняты у неприятеля. Теперь обе армии стояли друг против друга, разделенные только Лучесой, речкой узкой, не очень глубокой, но с крутыми берегами, затрудняющими переправу под неприятельским огнем.
Рота дивизии Пино заняла хутора на возвышенном берегу Лучесы и будет, пользуясь этим естественным укреплением, защищать нашу переправу через реку.
Артиллерии обеих армий открывают вдоль обоих берегов сильный огонь. Убито по несколько человек с той и другой стороны.
В эту часть года дни очень длинны и император успел бы дать сражение. Но части подходят только постепенно, одна за другой; он делает им смотр; определяет каждой место в сражении. Он уверен, что победит, и, кто знает, не надеется ли он одним ударом решить судьбу России? Разве не так оканчивал он все свои войны? Разве не подчинил он своей власти всех своих врагов?
Вся армия воодушевлена одним желанием: перемогая утомление и жестокие лишения, она с нетерпением ожидает знака. Наполеон отправляется со своим штабом на небольшой холм позади центра итальянской армии. Отсюда ему удобно рассматривать русскую армию. Каждый из нас строит тысячи предположений, по большей части лестных для нашего вождя. Одни думают, что предстоит движение Сен-Сира, Понятовского или Даву [5] . Другие, делая Наполеона новым Девкалионом, ждут, что у русских с тыла появится столько же французов, сколько мы видим их вокруг себя, и предполагают, что ждут только их, чтобы начать дело.

 

 

 

 

 

ГЛАВА V
Император на биваке


27 июля. Адъютанты один за другим скачут вправо от нашей позиции; при виде этого начинают думать, что оттуда ожидается прибытие вестфальцев; сам вице-король поскакал в ту же сторону. Через некоторое время он возвращается, весь в поту и тяжело переводя дыхание. Император резко говорит ему: «Вы были проворнее, когда были только полковником моей гвардии!» Нас всех удивило это неожиданное замечание, оно было сделано очень громко и сейчас же стало передаваться. Чем заслужил его вице-король? По всей вероятности, Наполеон приписывал неполный успех кампании нерешительности своих заместителей и теперь изливает свое недовольство на одного из них. Так, по крайней мере, мы предполагаем.
В два часа пополудни мы опять видим, как от группы, все еще окружающей императора, поскакали к разным частям адъютанты.
Лица солдат сияют от радости. Барабаны бьют. Оружие у всех наготове. Молчание прерывается только частой пушечной пальбой со стороны русских.
Войска в энтузиазме устремляются вперед. Но вдруг приходит известие, что мы будем не атаковать, а располагаться лагерем. Вольтижеры получают приказ отступить с занятых позиций и прекратить перестрелку, и военные действия сменяются отдыхом солдат, настроение которых сильно понижается. Мы раздражены и с горьким недоумением переглядываемся между собой. Как! мы, несмотря на страдания и голод, сделали столько непрерывных переходов только затем, чтобы найти врага; и теперь, когда мы, наконец, видим, почти касаемся его, когда все обстоятельства складываются благоприятно, вдруг эти несвоевременные колебания, эта ненужная оттяжка. Из рук у нас вырывают победу! Изумление написано на всех лицах; и мы молча ищем ответа на лицах наших начальников, чтобы угадать причину этой непостижимой помехи.
Войска расположены в следующем порядке: в первой линии Ней и итальянская армия; императорская гвардия, три дивизии корпуса Даву и кавалерийский корпус Нансути— занимают вторую и третью линии. Корпус Латур-Мобура остается на правом берегу Двины, недалеко от Витебска. Между обоими лагерями по молчаливому соглашению царит перемирие.
Вечерние огни поддерживают в нас уверенность, что русские не собираются уходить. Вице-король разбил свою палатку среди полка велитов, расположенных около берега Лучесы.

Ночь с 27-го на 28 июля. В полночь нас будит шум приближающихся шагов и крики часовых. Это император в сопровождении нескольких офицеров прибыл к вице- королю. Мы его узнали, когда он приблизился к королевской палатке, по повелительному восклицанию, которое он один мог себе позволить: «Что это? Разве здесь все спят?» Вице-король проводил Наполеона вдоль фронта цепи лицом к неприятелю. От офицеров, находившихся при этом осмотре, я узнал, что он дал распоряжения относительно сражения, которое он надеется дать сегодня. Затем мы разошлись по своим палаткам.

28 июля. Как только занявшаяся заря расчистила горизонт, мы все, точно по общему соглашению, не говоря ни слова, устремляем взгляд на расстилающуюся перед нами громадную равнину, вчера еще усеянную врагами, на которых нам так хотелось напасть. Сегодня она лежит перед нами пустынная, покинутая. Неприятель не только исчез; неизвестно даже, по какой дороге он пошел. Мюрат первый переправляется через Лучесу, за ним идет сначала итальянская армия, потом и все войско; он отправляет во всех направлениях отряды, чтобы обыскать всю местность и найти след русских, — но бесполезно! Невозможно даже получить какие-нибудь указания от жителей, так как все ушли. Мы находимся в полной неизвестности относительно того, что происходит вокруг нас. Император переправляется через Лучесу одновременно с армией, потом принимает депутацию от города Витебска. Она приносит ему ключи и умоляет о милосердии.
Мы проходим через Витебск. Он тоже оставлен жителями. Мы встречаем только нескольких грязных евреев и нескольких иезуитов. Они не могут или не хотят дать нам указаний о направлении, в каком ушла русская армия. Кстати, следует отметить, что к Витебску ведут 5 дорог: из Петербурга, из Смоленска, из Орши, из Полоцка и из Вильны. Мы пришли по Виленской дороге.
Вдруг слышится канонада: неаполитанский король в сопровождении кавалерии Нансути и Монбрена, а также батальона 2-го легкого итальянского полка настиг часть арьергарда Палена на большой дороге, ведущей в Поречье. Император спешит сюда с частью гвардии. Мы идем с самого рассвета, и теперь прибытие императора дает нам возможность сделать привал. Неаполитанский король располагается на перекрестке дорог на Сураж и на Яновичи, размещая свой авангард по обоим путям. Итальянская армия становится по обе стороны почтовой дороги за кавалерией.
По разным дорогам отправлены разведчики, и император, желая слышать их донесения, располагается в бедном деревянном доме влево от большой дороги; немного позже он велит разбить свою палатку на вершине холма, сзади центра итальянской армии; королевская гвардия образует кругом двойное каре.
В первый раз с начала похода мы получаем подобное отличие, на которое, впрочем, наша гвардия, при отсутствии императорской, имеет полное право. Очень длинный переход этого дня сделан нами быстро, в течение шести часов. Шли мы по разрытой песчаной почве, до такой степени раскаленной солнцем, что она ослепляла нас своим блеском; густые тучи пыли поднимались под нашими ногами, жара стояла страшная, термометр поднялся до 29°, наконец, был полный недостаток воды. День поэтому оказался в высшей степени тяжелым. В лагере отмечают много заболеваний лихорадкой и воспалением глаз. Правда, наш бивак представляет живописную картину. Но красивый внешний вид не возмещает всего, чего нам недостает. Нам удается, и то с трудом, добыть только немного грязной и нездоровой воды.
Покуда каждый старается, как может, поддержать огонь и отыскать себе хоть какую-нибудь пищу, мы видим, что в палатку императора входят несколько самых видных наших генералов. Мы заключаем из этого, что будет созван совет, на котором решат, что делать дальше [6] .
Кавалерия и одна дивизия итальянской армии продолжают под предводительством неаполитанского короля преследовать графа Палена по дороге в Поречье.

Сураж, 29 июля. Сегодня на рассвете на нашем биваке в Агапоновщине первая бригада дивизии Пино получает приказ двинуться в направлении к Суражу. Около 6 часов утра император выходит из палатки. Королевская гвардия приветствует его обычными восклицаниями. Наполеон без шляпы, со шпагой на боку. Он садится на складной стул, который ему принесли, и обращается с расспросами к двум велитам, стоящим на часах при входе в палатку. Черты лица его выразительны, носят отпечаток силы и здоровья. Об ращаясь к офицеру тех же велитов — тому, который стоит всех ближе к нему, он спрашивает, какова действительная численность его полка; сколько людей потерял он при переходе; много ли больных. Офицер отвечает ему:
— Ваше Величество, у нас есть роты, которые от самой Италии не потеряли до сих пор ни одного человека.
Не выказывая изумления, император говорит в ответ:
— Как! Они так же сильны, как были, уходя из Милана?
— Да, Ваше Величество.
Потом, после небольшой паузы:
— Ваш полк еще не мерился силой с русскими?
— Нет, государь, но он страшно желает этого.
— Я это знаю, — прервал император. — Он покрыл себя славой в Испании, Далмации, Германии, — всюду, где только ни был. А, вот они, старые аустерлицкие усы! (этот шутливый намек относился к гренадерам гвардии). Итальянцы храбры... У них такие славные летописи!.. У вас в жилах течет кровь римлян... Вы не должны никогда этого забывать.
Слова императора всегда оставляли глубокое впечатление. Мы внимательно слушали его, как вдруг явился австрийский штаб-офицер, курьер из главной квартиры князя Шварценберга. Он передал императору конверт, затем последовал за ним в палатку. Потом среди нас говорили, что он принес известие о соединении Рейнье и Шварценберга и о скором прибытии этого австрийского генерала. Но мы так много в течение долгих лет воевали с австрийцами, что присутствие среди нас штаб-офицера этой национальности вызвало общее удивление. Его простой белый мундир составляет странный контраст с богатым платьем офицеров, окружающих императора.
Последний вскоре сел на лошадь и отправился к Витебску. Тогда королевская гвардия последовала за 13-й и 15-й дивизиями в обход Суража. Она расположилась в этом городе, где вице-король поместил свою главную квартиру

 

 

 

 

ГЛАВА VI
Снабжение провиантом


Сураж, от 30 июля до 6 августа. Город Сураж, который мы занимаем вместе с итальянской дивизией, не крепость, но на него можно смотреть как на очень сильную позицию. Он лежит при слиянии Каспли с Двиной; здесь перекрещиваются почтовые дороги: С.-Петербургская и Московская. Несмотря на то, что в Сураже постройки деревянные, он все же один из лучших пунктов, какие мы до сих пор видели, отчасти благодаря своему внешнему виду, отчасти благодаря здоровому местоположению.
Королевская гвардия может только радоваться, что стоянкой ей назначили Сураж. Население здесь многочисленно, но состоит, по обыкновению, главным образом из евреев, которым приходится за их предприимчивость прощать отталкивающий вид. Они оказывают нам кое-какие услуги; рады и этому, так велики наши нужды.
Вице-король поместился в прекрасном, выстроенном из камня господском доме над Двиной; перед домом — площадь, и на ней он, подражая примеру императора, производит смотры королевской гвардии. Вице-король убежден, что порядок — лучшее доказательство силы, и сейчас же принялся его насаждать.
Дисциплина, чистота, порядок, учения, распределение времени, правила службы, установленные в Милане, — все это применяется и в Сураже. Но самый отдых вызывает массу заболеваний, которые до тех пор, ввиду непрерывной деятельности и напряжения сил, перемогались. Еще королевская гвардия вместе с одной дивизией счастливо устроились и отдохнули от пережитых бедствий, но далеко не для всех выпало такое счастье. Многие отряды и теперь испытывают слишком тяжелые лишения; настоящего отдыха, в котором они так нуждаются, для них нет.

Кто стоит далеко от реки, те страшно страдают от жажды. Чтобы достать воды, солдаты своими штыками разрывают землю, но когда им посчастливится найти ее, она оказывается такой мутной, что пить ее можно только профильтрованной через платок.
Верные своей системе, русские и здесь (как и везде, где успели) сожгли свои магазины, рассыпали зерно и уничтожили все, что не могли захватить.
Отдельным отрядам приходится для поддержки своего существования прибегать к собственным средствам: они делают набеги, которые в результате только подрывают основы дисциплины, разоряют население и озлобляют его против нас.
Армия уже уменьшилась на треть со времени перехода через Неман. Многие солдаты, под влиянием голода, отделялись от армии, отыскивая пищу, и были убиты на флангах; другие заперлись в покинутых господских домах, где нашли достаточно припасов, чтобы жить в довольстве, выбрали себе начальника и охраняют себя по-военному, не помышляя об армии, к которой принадлежат. Сочтите еще больных, отсталых, мертвых и раненых, и вы представите уменьшение наличного состава армии.
Мне тяжело постоянно говорить на эту тему. Уменьшение армии следует, конечно, приписать недостатку провианта, происходящему от запаздывания в подвозе, истреблению русскими всяких источников продовольствия и препятствиям, которые самый характер почвы и жаркое время года создают нам на каждом шагу. Но все же, может быть, предусмотрительность начальства могла бы предупредить такое сильное и быстрое развитие зла.
Высшее начальство, насколько это возможно, все еще запрещает мародерство и набеги солдат в поисках пропитания. Но иногда, в силу необходимости, приходится разрешать такие экскурсии. Тогда действуют методически и с возможным соблюдением требований гуманности. Делом заведуют особо выбранные офицеры из числа наиболее развитых.
В каждом полку образована команда булочников, что бы молоть рожь, которую удается собрать, и готовить сухари, когда можно достать муки.
Захваченные на пути быки и другие съедобные животные следуют за полками, ведомые и охраняемые теми же булочниками. С величайшей строгостью следят, чтобы солдат ничего не утаивал, как это обычно делается при обилии добычи после какого-нибудь счастливого набега.
За полками следует несколько повозок. В них складывают припасы, находимые по дороге.
Довольно часто бывало, что расположимся на биваке, раздобудем топлива, изготовим скудную порцию мяса, разобьем палатки, и вдруг неожиданный приказ — идти дальше. Тогда при новой остановке приходится опять начинать все с начала! Это, может быть, единственные случаи, при которых теряются и забрасываются припасы. Ничего неизвестно, далеко еще идти или нет; а может быть, даже предстоит сражение. И вот, солдаты усталые, раздосадованные, приведенные в уныние этими приказами и контрприказами, опрокидывают котелок с готовым уже супом и, придя на новый этап, подавленные усталостью, бросаются на землю и засыпают, ни о чем больше не думая.
Мы часто теряем людей, остающихся на полях, с которых мы уходим. Сколько раз из-за стремительности наших выступлений отставшие солдаты не знали, где найти свой отряд. Они бродят тогда на авось по здешним обширным равнинам, по громадным лесам, прорезанным столькими дорогами; охваченные усталостью, побежденные ею или сном, они становятся жертвой озлобленных крестьян или добычей казаков, кружащихся около наших флангов.
А между тем эти усиленные переходы мы делаем, чтобы спастись от голода, скорее кончить войну и добраться до неприятеля. И тем не менее, в конце концов войско теряет пыл первых дней. Оно истощает свои силы и с каждым днем уменьшается. Войско ослабело, поэтому поневоле сокращается и число отрядов, отправляемых на поиски провианта. А питаться людям надо, и в результате, во имя гуманности, из сострадания, по тяжелой необходимости, мы должны терпеть досадное мародерство, которого хотели бы не допускать.
Поддаются мародерству и самые твердые люди; иногда они возвращаются, иногда — нет. Возвратившись, приносят с собой очень немного. Биваки, недоедание, форсированные марши все более разрежают наши ряды. Иные солдаты, непоколебимые в своем чувстве чести, предпочитают скорее умирать от голода, чем переносить жизнь, ставшую для них ужасной. Они падают изнуренные, ослабленные; но до этого с неизменным постоянством, с твердостью, поистине геройской, они несут на себе ранцы и оружие. Увы! мало у кого хватает мужества остановиться, чтобы помочь им; да и средств нет для помощи. А страх потеряться в громадных пустынях в связи со страхом перед мстящими крестьянами побеждает сострадание. Но, повторяю, в итальянской армии, особенно в королевской гвардии, эти злоключения меньше чувствуются; достойная своего имени, она хочет отличиться прежде всего сохранением дисциплины, своей выправкой, безропотностью и твердостью.
Порождающий геройство дух товарищества привит нам нашими доблестными начальниками, как Пино, Фонтанелли, Лекки, Цукки и многими другими, одинаково храбрыми и развитыми людьми.
Полное отсутствие хлеба вынуждает солдат неумеренно потреблять мясо и мед, которые легче достать; вода на биваках мутная, скверная; вареная рожь — холодная и трудно перевариваемая пища; ночи стоят холодные — вот бедствия, которые мы переживаем и которых нельзя избежать; и, наконец, как неизбежное их следствие — дизентерия.
Перед лицом стольких страданий я заранее радуюсь при мысли, что не только солдаты, но и все, кто будет читать это повествование, будут признательны мне за то, что я изобразил здесь геройство итальянцев во время настоящей кампании и сообщил ряд деталей, которые могли бы остаться неизвестными.
31 июля вице-король отправил сильный кавалерийский отряд королевской гвардии на разведки на противоположный берег Двины по Великолуцкой дороге. Полковник Нарбони, начальник отряда, провел его до Усвятья. Тут он встретил неприятеля, охранявшего большой транспорт, и с такой стремительностью напал на него с первыми кавалеристами, каких только успел взять с собой (остальным он приказал выстроиться и следовать за ним), что конвой поспешно пустился в бегство, оставив у нас в руках капитана, 40 солдат и 200 повозок, нагруженных мукой. Этот быстрый набег, при котором мы не потеряли ни одного человека, делает большую честь командиру и драгунам королевы, участвовавшим в нем.
1 августа вице-король узнал, что большой русский транспорт должен под сильным конвоем выйти из Велижа. Он приказал своему адъютанту, полковнику Бланко, взять 200 отборных людей и преследовать его. Отряд подошел к Велижу в тот момент, когда транспорт выходил из него и собирался по мосту переходить Двину. Его охрану составляли четыре батальона пехоты и 300 человек кавалерии.
Русская кавалерия заграждала путь к мосту, прикрывая его вместе с пехотой. Видя, что ему не избежать нашего преследования, русский отряд построился в каре за Двиной и укрепился за повозками обоза.
Численное превосходство и позиции — все давало им громадные преимущества перед нами.
Тем не менее полковник Бланко, повинуясь полученным инструкциям и сообразуясь лишь со своей собственной храбростью и храбростью двухсот бывших с ним егерей, скомандовал атаку. Неприятельская кавалерия была смята и изрублена, но по другую сторону моста нашу итальянскую кавалерию встретил дождь пуль.
Глубокий ров отделял еще наших от поля, на котором выстроилась русская пехота. Переправа была разрушена, но почва в этом месте оказалась все-таки более удобной, чем в остальных. Два человека кое-как могли пройти тут рядом.
Несколько стрелков, наиболее отважных, попытались было преодолеть препятствия, но, встреченные ружейными выстрелами, вынуждены были вернуться.
Наши видели, что без артиллерии, без пехоты перед угрожающей вдоль всей дороги русской кавалерией, сначала было рассеянной, но теперь опять сомкнувшейся, дело становится сомнительным, что разделиться — значило бы идти навстречу верной неудаче. Полковник Бланко был выведен из оцепенения криками егерей. Они все вместе бросились в атаку. Увлеченный их порывом, Бланко отделил взвод для наблюдения за бежавшей русской кавалерией и для следования за ней в случае надобности, а сам с остальными людьми попытался пробить себе путь по этой узкой и опасной тропинке.
Вахмистр Грассини первый перешел по ней, а за ним и другие смельчаки. Но после шести залпов с фронта, постепенно оттесняемые итальянцы ниоткуда не могли ждать помощи. Бланко, Росси, Джовио Эльдингер, двое Виани, Грассини и многие другие скакали вокруг этого убийственного укрепления, как голодные львы, отыскивая в нем слабое место. Они обращаются тогда к солдатам и кричат им: «Что же! Храбрые егеря! вернемся ли мы к вице-королю, не исполнив долга? Сюда! У кого итальянское сердце, пусть следует за нами! А теперь да здравствует Италия!»
Они бросаются сплоченными рядами, наклонив голову, чтобы смелее идти против адского огня, прорываются поодиночке через промежутки, отделяющие дышла от повозок, опрокидывают все, что препятствует им, и проникают в страшное двойное каре, где все теперь в ужасе и смятении. Ошеломленные такой отвагой русские в ужасе бросают оружие, бегут и прячутся, чтобы спастись от первых проявлений ярости и, взывая к великодушию победителей, молят о пощаде. 500 пленных, 500 повозок, нагруженных припасами и провизией, не говоря уж о том, что земля покрыта убитыми и ранеными — таковы трофеи этого блестящего дела, в котором отличился каждый из наших.
Мы потеряли в этом сражении приблизительно 40 человек убитыми и ранеными, в числе последних — шестерых офицеров.
В высшей степени лестный приказ императора познакомил всю армию с храбрым поведением итальянцев, а наиболее отличившимся были выданы награды. После сражения при Велиже вице-король почувствовал необходимость укрепить этот важный пост; он послал туда целую кавалерийскую бригаду под начальством генерала Виллата с тремя ротами вольтижеров дивизии Пино.
Не следует забывать, что Велиж — место, в котором сходятся почтовые дороги из Петербурга в Смоленск и из Витебска в Тверь, через Белый. Наконец, Велиж лежит всего в ста милях от Москвы, как Усвятье — всего в ста десяти милях от Петербурга.

Генерал Виллата только что разослал по округе разведчиков. Нашли некоторое количество припасов, которые переправлены были в Сураж; обратили в бегство казачьи патрули из соседних равнин и из леса.
Эти непрерывные набеги военных отрядов в результате дали итальянской армии возможность как следует питаться, а в Сураже магазины наполнились достаточным на некоторое время количеством припасов. Безлюдье, окружающее нас, незначительность сопротивления казачьих отрядов, убегающих при нашем приближении, заставляют нас думать, что враг очень далеко, и относительный покой пока нам обеспечен. К сожалению, только отдых в конце концов подрывает дисциплину: итальянцы и французы становятся слишком беспечными, как только начинают чувствовать себя покойно. Сколько несчастий вызвано было такой беспечностью

 

 

 

 

ГЛАВА VII
Переправа через Днепр


Сураж, 7 августа 1812. Наш отдых оказался непродолжительным. Полковник Бланко, командующий вторым конно-егерским полком, в совершенстве владеет местным языком. Несколько подкупленных им шпионов сообщили ему, что русские готовятся врасплох атаковать бригаду. Получив такое предупреждение, генерал Виллата делает секретные приготовления для встречи русских, но обставляет их так, чтобы неприятелю не пришло в голову, будто мы что-нибудь знаем. Нынешним утром, задолго до рассвета, сигналы известили, что подходят в полном безмолвии русские колонны. Наши вольтижеры уже были расставлены на возвышенностях. Передовым сторожевым отрядам приказано было сделать вид, что они застигнуты врасплох, и они действительно галопом отбежали назад. Русский авангард скорее поспешил за ними, боясь, как бы не успели беглецы предупредить гарнизон; остальная колонна подходила рысью, в полном порядке. Хорошо спрятанные в засаде вольтижеры пропустили ее вперед, а потом, когда уже достаточно ее завлекли, открыли в упор ей страшный огонь. Пехотинцы и кавалеристы были опрокинуты. Немногие уцелевшие в ужасе умчались, бросаясь на тех, кто следовал за ними, и распространяя всюду беспорядок и смятение.
Будем надеяться, что русские откажутся после этого случая от намерения нападать врасплох на пост, защищаемый такими храбрецами.
Действительно, хотя в Сураже живется так же покойно, как и в Велиже, но служба на передовых позициях исполняется все время с величайшей заботливостью и бдительностью. Сураж — место, открытое с северо-востока. Цепь постов образует полукруг; направо, в довольно густом лесу по берегу Каспли стоят гвардейские гренадеры, по левому берегу Двины — сторожат егеря. С этой стороны русские еще раз пытались пробраться через промежутки, отделяющие один пост от другого.
Сейчас же поднялась тревога; прибежали солдаты с ближайших постов. Тщетно русские, желая обмануть, кричали: «Кто идет? — Франция!» (в эту самую ночь ждали прибытия нескольких драгунских отрядов, посланных за фуражом). Когда при свете бивачных огней стали видны казачьи длинные копья, офицер, командовавший постом, решил, как прославленный рыцарь д’Ассас, пожертвовать собой, если бы это оказалось нужным: он предупреждает сначала обо всем своих людей, которых было до тридцати человек, затем приказывает открыть огонь и ведет их на казаков.
Эти последние заметили, что их хитрость не удалась и, не желая попасть в ловушку, отступили. Жалею, что не могу назвать этого офицера по имени, так как похвалы распределяются между Гверра, Джованнини и Висконти [7] .

Сураж, 8 августа. Сегодня, в два часа пополудни, вице-король получил приказ выступать. В одну минуту все дивизии заколыхались, и до вечера мы будем уже на дороге в Яновичи. Оставляем в Сураже только второй итальянский линейный полк — он должен дожидаться прибытия бригады Виллата, которая придет только поздно ночью.

Яновичи, 9 августа. Мы двигались все время с разными затруднениями; каждую минуту приходилось останавливаться, чтобы чинить мосты и сделать дорогу возможной для артиллерии и обоза. В довершение бед нам пришлось, вскоре после нашего отправления, выдержать ужасную грозу. Дождь портит дороги, затрудняет движение. Обозы и артиллерия все время в большом затруднении.

10 августа. 9-го вечером дошли только до Яновичей. Мы расположились лагерем вокруг этой деревни по дорогам и полям, очень плохо защищенные от непогоды. Большая часть войска осталась под открытым небом, под проливным дождем. Сегодня утром, когда мы собирались выступать, пришел контрприказ. Только первая и вторая дивизии пойдут в Лиозну; третья же и королевская гвардия останутся здесь; вышедшая из Суража кавалерийская бригада вернется обратно и займет позицию вместе со 2-м линейным полком. Все еще идет дождь.

11 августа. Движемся около Лиозны; кругом равнина, там и сям прорезанная холмами, леса, потоки. Дождь, льющий целый день как из ведра, только увеличивает трудности пути.

Лиозна, 12 августа. Дождь ни на минуту не прекращался; мы устроили биваки на возвышенностях. Теперь мы, не говоря уже о грязи, это неизбежное следствие дождя, стали биваком на болотистой почве, всюду прорезанной маленькими ручейками, впадающими в пруды; это очень тяжелое препятствие для колонны, везущей с собой артиллерию и большие обозы. Для переправы войска служит шаткий, плохо построенный мост, какие можно часто встретить в России на поперечных тропинках... Принц занял господский дом, на расстоянии четверти мили от Лиозны. В маленькой деревушке, приблизительно в двух верстах от Лиозны, проходит главная дорога на Рудню и на Смоленск.

Любавичи, 13 августа. В Любавичи ведет прямая дорога. Мы вышли по ней утром, затем нас вернули и заставили идти по Рудненской дороге. Мы переправились через один из многочисленных маленьких притоков Лучесы; но только свернули с прямой дороги, как заметили, что новая дорога не лучше прежней; дождь сделал ее во многих местах непроездной. Колонны вынуждены останавливаться посреди этой ужасной топи, и мы ждем, пока саперы исправят дорогу или, вернее сказать, проложат новую при помощи фашин, веток и земли. Мы проходим потом через несколько жалких деревушек, расположенных неподалеку одна от другой: все они покинуты, все разорены.

14 августа. Мы получили сегодня утром в Любавичах приказ идти на Расасну, чтобы переправиться через Днепр. По пути местность продолжает быть дикой и пустынной. Разоренные избы попадающихся на пути деревень похожи на разрушенные стойла, а это, по-видимому, единственные жилые постройки. Если дорога, пройденная вчера, была непривлекательна, то нынешняя еще хуже, потому что тянется насыпью через бесконечное болото, в котором мы едва не растеряли половины своей поклажи. После долгих усилий мы, наконец, добрались до Днепра, который греки называли Борисфеном; это имя наводит на серьезные мысли о былых, мрачных временах. Ведь эта река была пределом славы наших предков!
Хотя мы сейчас только союзники великой нации, а не главные лица разыгрывающейся драмы, мы все же не можем без гордости думать, что перейдем через Борисфен. Честолюбие в человеке, как воздух в природе; уничтожьте его в нравственной области, уничтожьте воздух в области физической, и движение остановится.
Но Борисфен в том месте, где мы перешли его, только жалкая маленькая речка с крутыми берегами, поросшими небольшими деревьями. Кто не знает громадности этой реки, не представляет себе, какое пространство она орошает, тот при виде ее почувствует разочарование. Понятно, что у нас было о ней совсем другое представление.
Сообщают, что Наполеон вчера вечером прибыл в Расасну в ту минуту, когда кончали наведение мостов. Он выехал из Витебска накануне ночью. Три дивизии Даву и корпус Груши первыми перешли реку на рассвете. Мы с императорской гвардией располагаемся на левом берегу. Император велит разбить себе палатку перед Расасной.

Ляды, 15 августа. Сегодня на заре двинуты были все корпуса в таком порядке: кавалерия, Ней, Даву, итальянская армия и императорская гвардия.
Звуки пальбы в стороне авангарда одно время заставили нас думать, что там завязалось дело. Войска прибавили шагу, но вскоре узнали, что эти залпы были сделаны по приказу Мюрата захваченным вчера у неприятеля порохом в честь дня рождения императора.
Начальники отправились его поздравить по этому случаю, но солдаты и не подумали праздновать этот день, как обыкновенно. Впрочем, у нас не было для этого возможности, если бы даже и хотели. Мы ждали первой победы.
Новый край, через который мы теперь идем, плодороднее и красивее пройденного до сих пор.
Мрачные леса Литвы кончаются у Днепра и не доходят до Смоленска.
Дорога идет по обширной равнине, усеянной деревнями; это показывает, что здешние земледельцы и вообще здешние жители более деятельны и зажиточны. Гораздо легче покупать провизию.
Рожь начали жать, потом бросили; кавалеристы радуются, что есть чем покормить отощавших лошадей; жители бежали.
Колонны пехоты, кавалерии и артиллерии идут рядами ускоренным шагом на небольшом друг от друга расстоянии, чтобы быстро развернуться при первой же необходимости. Такое необходимое боевое расположение тем, однако, неудобно, что вытаптывается рожь на триста шагов в обе стороны от дороги.
Отставшие, отбившиеся от разных корпусов солдаты соединяются вместе и затем начинают заводить между собой ссоры. Они по большей части из корпусов, шедших впереди; следующие отряды нисколько о них не заботятся; таким образом, они остаются от всех оторванными и делают, что хотят, как будто при таких обстоятельствах судьба отдельного человека не связана с общей судьбой. Но это уж несчастье всех почти армий; из неуместной беспечности или ложного самолюбия офицеры воздерживаются делать замечания низшим чинам, не стоящим непосредственно под их начальством, хотя бы они принадлежали к другой роте того же самого батальона. Нечего и говорить, что такая отчужденность еще чувствительнее, когда дело идет о разных батальонах и полках, а тем более о разных дивизиях или корпусах.

Корпусам, к которым эти солдаты принадлежат, мудрено позаботиться о них. Бывают, правда, минуты, когда колонны останавливаются, но это не обычные остановки для отдыха или подбирания отставших: их делают из-за какого-нибудь препятствия — оврага, сломанного моста, задерживающего на короткое время движение. Ядро войска тогда сплачивается и напирает в ту сторону, где всего легче пройти, чтобы сделать это возможно скорее. От подобных злосчастных задержек всего больше страдают артиллерия и обозы.
Город Ляды, куда мы пришли, пограничный город Польши и, как говорят, последний, где мы видим евреев. Все деревни, через которые мы до сих пор проходили, были заселены евреями, а не поляками. Большинство литовцев всегда бежало при нашем приближении. Напротив того, слишком хитрые и жадные евреи никогда не следовали их примеру. Их скудные и жалкие жилища слишком дороги для них, чтобы они могли решиться их покинуть. По фигуре, лицу, манерам, одежде, языку, по обычаям — по всему можно отличить еврея от поляка. Довольно высокие, с длинной рыжей бородой, худые, гибкие, подвижные, болтливые, они жадно и недоверчиво смотрят на вас исподлобья. Они носят длинную черную одежду, подпоясанную кожаным поясом; головы их покрыты ермолкой, тоже черной. Когда наши полки проходят, они неподвижно стоят на порогах своих хижин. Если они заметят направляющихся к ним офицеров, они уже думают, что те хотят поместиться под их вонючим кровом, бегут им навстречу, целуют края платья и предлагают себя для всевозможных услуг.
Побуждаемые жаждой наживы, они предлагают себя в шпионы обоим армиям, очевидно соображая, что, как бы ни было скверно это ремесло, оно все же является новой, открывающейся для них отраслью промышленности. Но надо быть справедливым: мы часто пользовались их знанием немецкого языка (они все его знают и пользуются им для торговли) и их проницательностью в понимании нужд тех, кто им хорошо платит, и их ловкостью в добывании для нас часто самых необходимых вещей. Кто знает, будем ли мы иметь таких деятельных помощников, когда дойдем до самой России?

Синяки, 16 августа. Вчера, 15-го, итальянская армия из Ляд продолжала движение к Синякам, жалкой кучке избушек, лежащей приблизительно в двухстах шагах от большой дороги. Император, очевидно, нашел эту позицию очень важной для наблюдений по течению Днепра и для прикрытия тыла армии и поэтому увеличил наши силы дивизией Домбровского. Даву и другие построились эшелонами, последним из которых является итальянская армия. Императорская квартира устроена в Корытне.
Сегодня, 16-го, утром, Ней двинулся к Лубне, находящейся только в четырех милях от Смоленска. В девять часов Наполеон осматривал местность под прикрытием сильного отряда разведчиков. Пушки грохочут. День проходит в том, что мы смотрим на все корпуса армии, идущие мимо нашего лагеря в Синяки, и слушаем канонаду со стороны Смоленска.

В лесу близ Корытни, 17 августа. Вчера, в шесть часов вечера, мы получили приказ направиться к Красному, первому городу в этих местах, где мы увидели каменные дома. Поставив несколько постов для поддержания сношений с тылом армии, мы двинулись в путь, перешли речку и стали лагерем в большом сосновом лесу, где провели ночь с 16-го на 17-е.
Сегодня утром мы покинули лагерь и, как нам было приказано, стали в боевую позицию в миле от Корытни, на правом берегу Лосмины, т.е. между Корытней и Лубней. Таким образом, мы служим резервом левого крыла. Местность живописна и разнообразна.
Впереди березовый, довольно редкий лес, а дальше между деревьями виднеется озеро, лежащее в самой средине леса, — его чистые воды манят нас купаться. На южном берегу озера маленький холмик, а на нем палатка вице- короля. Экипажи и повозки принца, генералов и других офицеров рассеяны по лесу; офицеры и солдаты отдыхают группами, прислонившись к деревьям или вытянувшись во всю длину на земле. Некоторые заняты приготовлением супа и огней; дальше образовался кружок мирно беседующих. Другие, наконец, отправляются или возвращаются с фуражировки. Многие заняты стиркой белья на берегу озера, между тем как некоторые по нужде или для удовольствия охотятся за дичью. По временам в лагере начинается движение: это прибыл адъютант или какой-нибудь солдат, покинувший битву под стенами Смоленска. Все окружают прибывшего, спешат узнать новости, а пушки между тем продолжают грохотать. Эти картины несколько оживляют однообразие предшествующих переходов.
Вдруг нам сообщают о прибытии бригады легкой итальянской кавалерии, с которой мы давно расстались и которую мы оставили в Сураже. Суматоха идет во всем лагере. Все кидаются навстречу товарищам, обнимаются, целуются, как будто не видались целые годы. Все наперебой рассказывают про подвиги, про опасности, которым подвергались. Радуются полученным наградам; обойденные утешаются мыслью, что мы не замедлим вступить в дело под Смоленском, а это, без сомнения, даст им возможность получить отличие. Радостные егеря с удовольствием выслушивают похвалы и с гордостью показывают свои шрамы и ордена. Они делятся с товарищами хлебом, мясом, водкой, в которых давно уже чувствуется недостаток.
Вечером на радостях зажигают костры; материал для них поставляет нам лес, в котором мы расположились.

 

 

 

 

ГЛАВА VIII
Смоленск


Перед Смоленском, 18 августа. Сегодня утром мы получили приказ выступить и расположиться на небольшой возвышенности близ поместья Новый Двор (немного меньше полумили от Смоленска); мы стали лагерем в лесу, через который идет большая дорога.
Вице-король отправился в Смоленск, чтобы получить приказания от императора, оставив свою армию построенной колоннами, фронтом назад. Приходящие из Смоленска рассказывают нам, что все солдаты заняты тушением пожара в городе, но нет возможности его прекратить.

Смоленск, 19 августа. В 2 часа пополудни отдан приказ идти в Красный, где мы соединяемся с дивизией Пино. Дивизия Домбровского, бывшая с тех пор с нами, ушла от нас, чтобы заменить в Рогачеве корпус Латур-Мобура, который должен присоединиться к армии.
Единственными свидетелями нашего вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов и лежащие вперемешку трупы своих и врагов, которые засыпают в общей яме.
В особенно мрачном и ужасном виде предстала перед нами внутренность этого несчастного города. Ни разу, с самого начала военных действий, мы еще не видали таких картин; мы ими глубоко потрясены. При звуках военной музыки, с гордым и в то же время нахмуренным видом, проходим мы среди этих развалин, где валяются только несчастные русские раненые, покрытые кровью и грязью. Наши уже подобраны, но сколько трупов, должно быть, скрыто под этими дымящимися грудами! Сколько людей сгорело и задохлось!
На порогах еще уцелевших домов ждут группы раненых, умоляя о помощи. Подбирают наиболее пострадавших и переносят их на руках. Я видел повозки, наполненные оторванными частями тела; их везли зарывать отдельно от тел, которым они принадлежали! Город кажется покинутым. Немногие оставшиеся жители укрылись в церквах, где они, полные ужаса, ждут дальнейшей своей участи. На улицах встречаем в живых только французских или союзных солдат, уже водворившихся в городе. Они отправляются шарить по улицам, надеясь отыскать что-нибудь, пощаженное огнем.
Потушенный теперь пожар истребил половину зданий: базар, магазины, большую часть домов, так что почти ничего нельзя найти... Что касается военной добычи, то она сводится к нескольким плохим железным пушкам.
И вот среди этих груд пепла и трупов мы готовимся провести ночь с 19-го на 20-е.

Близ Смоленска, 20 августа. Сегодня утром, с зарей, мы получили приказ перейти реку и приречную часть города, чтобы занять позицию на возвышенности, с той стороны, в соседстве с монастырем, налево от С.-Петербургской дороги. В этот короткий переход мы могли дать себе отчет в огромном опустошении, причиненном пожаром. В нижней части города, которая почти целиком состояла из больших деревянных домов, остались только груды обломков. Жалко возвышаются среди них почерневшие от пламени стены каменных домов.
Позиция, которую мы занимаем, кажется нам очень сильной, и мы спрашиваем себя, как могло случиться, что русские не защищали ее лучше. Не было ли это единственным средством задержать наше движение, загородить нам Московскую и Петербургскую дороги и тревожить нас, пока мы остаемся в городе?
Однако ж император, боясь, без сомнения, что Витебск будет блокирован, только что приказал генералу Пино выступить с его дивизией, состоящей из 8000 человек, и с бригадой легкой кавалерии Пажоля. Отдохнув несколько часов, эти полки двинулись в путь под начальством генерала Пино, направляясь через Инково, Рудню и Лиозну. Мы продолжаем стоять лагерем на возвышенностях против старого Смоленска.
Чтобы достать провиант и знать, что происходит в городе, мы все спускались туда по очереди. Там мы могли сделать закупки у маркитантов императорской гвардии и следующих за армией торговцев; недешево продают они то, что сами сумели здесь найти, но мы, по крайней мере, получаем теперь вино и разные консервы. Проходя по городу, мы замечаем, что здания, пощаженные огнем, превращены в госпитали для больных и раненых. К несчастью, большое количество последних нуждается даже в соломе и должно долго ждать первой перевязки! Но немногое может быть найдено в этом городе для оказания врачебной помощи. Средства, которыми здесь располагают, далеко недостаточны, чтобы облегчить столько страданий. Уже со второго дня все было исчерпано. Хирурги должны пользоваться бумагой и паклей вместо корпии, делать бинты из найденных в архивах бумаг; доктора теряют голову. Один из госпиталей, заключающий в себе сто раненых, оставался без врачебной помощи в течение двадцати четырех часов! Генерал Рапп, случайно вошедший в эту обитель отчаяния, выходит оттуда в ужасе и пускается на поиски за хирургами и за лекарствами.

Чтобы немного отвлечься и отвернуться от этих грустных сцен, где я ничем не могу быть полезным, я решил посмотреть Смоленск с левого берега. Город в этом месте предстал передо мной в виде крепости, приблизительно в три мили длиной. Среди прекрасных зданий, которые пощадило пламя, выделяются два собора, которые, должно быть, были очень красивы, но увы! сильно пострадали от войны.
На красивой площади еще возвышалось здание суда, оставшееся неприкосновенным. В общем, все эти здания в готическом стиле.
Главная дорога пересекает насквозь старый Смоленск; эта дорога широка и хорошо вымощена; другие улицы почти все узки и извилисты; в городе было коммерческое и духовное училища, в последнем преподавались древние языки. До пожара в Смоленске было 18 000 жителей и 2200 домов.
Продолжая свой осмотр дальше, я проник в один из соборов, о которых я говорил, но зрелище, открывшееся перед моими глазами, заставило меня быстро забыть цель моего посещения.
Целые семьи, покрытые лохмотьями, с выражающими ужас лицами, в слезах, изнуренные, слабые, голодные, съежились на плитах вокруг алтарей. Их взгляды, устремленные на нас, выражали тоску; все дрожали при нашем приближении; еще немного, и эти несчастные люди, кажется, испустили бы вопли ужаса.
К несчастью, большинство этих несчастных отказывается даже от помощи, которую им предлагают. Я до сих пор еще вижу с одной стороны умирающего старика, простершегося во весь рост, с другой — хилых детей, прижавшихся к грудям матерей, у которых пропало уже все молоко! Особенно много женщин; они жмутся к своим мужьям или братьям; все смотрят на нас с недоверием, следят за малейшими нашими движениями, потом поворачиваются к алтарям, как бы для того, чтобы просить у Бога защиты от нас. Я видел там и больных, между прочим, раненого русского солдата, стоны которого разрывали сердце.
В то время, как я созерцал это ужасное зрелище, дверь церкви открылась, и появился русский священник, сопровождаемый несколькими вооруженными гренадерами императорской гвардии; за ними следовали другие, неся припасы от имени императора.
Но несчастные впали в еще больший ужас при виде оружия — они вообразили, что пришли жестоко расправиться с ними. Общий крик страха и ужаса раздался со всех сторон. Наступил неописуемый беспорядок; все бросились по направлению к главному алтарю. Дети бежали с воем за своими до смерти напуганными матерями.
Даже гренадеры остановились, как бы пораженные молнией.
Священник возвысил голос, и ему удалось водворить тишину. Тогда он произнес длинную энергичную речь, и нам, которые его не понимали, казалось, что по мере того, как он говорил, страх рассеивался, уступая место грустному и покорному доверию. Потом каждый медленно возвратился на свое место. Началась скудная раздача пищи: одни жадно хватали ее; другие брали равнодушно; понемногу на нас стали смотреть с меньшим ужасом.
После раздачи священник опустился на колени на верхней ступени лестницы, ведущей к главному алтарю, поднял руки к небу и запел молитву. Присутствующие повторяли ее, стоя на коленях и приникнув лицом к земле. Я никогда не видал, чтобы молились с таким жаром.
Я покинул это место страданий с щемящим сердцем и после стольких ужасных картин, виденных мной в один день, решил не выходить больше из лагеря.
Сделав несколько шагов, я встретил одного польского офицера из штаба вице-короля, который в Бочейкове опровергал обвинения, возводимые нами на поведение его нации в этой войне.
«Вы приходите кстати, — сказал я ему, — посмотрите на результаты упрямства ваших сограждан. Взгляните кругом. Посмотрите, какими ужасами мы окружены. Разве все было бы так, если бы литовцы пошли за своими братьями поляками!»
Этот честный поляк, удивленный таким резким и неожиданным обвинением, сказал мне: «Но зачем же приписывать все эти бедствия литовцам? И почему не приписать их главным образом тем, кто в своих бесчисленных повозках привез с собой бордо и шампанское, не позаботившись даже о продовольствии и лекарствах для своих несчастных солдат. Кто виноват в поджоге домов? Чего хотят от литовцев? Могут ли они сделать больше, чем сделали? Я постоянно слышу такие жалобы. Я вам докажу, когда хотите, несправедливость ваших упреков; я докажу вам, что литовцы всегда были такими же хорошими патриотами, как поляки!»

21 августа. Генерал Дессоль, начальник штаба итальянской армии, заболел и заменен генералом Гильемино. Сейчас император делал большой смотр всей итальянской армии, за исключением, конечно, ушедшей накануне дивизии Пино.
Вот некоторые подробности этого смотра. Так как император предупредил, что приедет в пять часов вечера, то у войск было время приготовиться и одеться в парадную форму. Хорошо было бы, если бы те, кто вдалеке отсюда думают, что наша армия изнурена, разочарована, уменьшилась до нескольких человек в каждом отряде, могли бы присутствовать при том действительно внушительном зрелище, которое представляла итальянская армия, развернутая на высотах перед Смоленском. Какие крики восторга вырывались при приближении императора! Это не были крики по приказу или с поощрения офицеров, они шли из сердца жадных до славы и состарившихся в лагере солдат.
Величественно проехал император по фронту войск и обращался к офицерам и многим солдатам с вопросами: «Довольны ли они, не страдают ли они в походе». В ответ часто слышалось: «Наше единственное недовольство, Ваше Величество, в том, что мы не так часто видели врага, как другие отряды», — на что он с довольным видом, в свою очередь отвечал: «Вы его увидите». Это не были слова пустой лести; солдаты лести не любят. Это — чувства всей армии.
За смотром следовала раздача наград.
Церемония закончилась уже после заката солнца. В тот же вечер войскам был прочитан приказ принца Евгения. От имени императора он выражал в нем полное удовлетворение их хорошей выправкой, их опрятностью, их щегольским видом и храбростью, успевшей уже проявиться в разных обстоятельствах. В приказе особенно подчеркивалась необходимость духа дисциплины.
Всю ночь в нашем лагере царит самая искренняя радость.

Володимирово, 23 августа. Утром мы оставили лагерь в виду Смоленска и направились к Москве. Деревня Володимирово, куда мы пришли в тот же день, расположена на склоне холма, на котором находится большой деревянный дом. Следуя инструкции, вице-король хотел обойти Духовщину, чтобы потом отступить к Дорогобужу; но адъютант генерала Груши, возвращаясь из этих мест, сообщил нам, что эта местность несколько дней тому назад оставлена генералом Винцингероде, ушедшим на северо-восток, несомненно, для соединения с корпусом Витгенштейна.
В заключение вице-король решил, что мы завтра отправимся по дороге, идущей от правого берега Днепра в Пологое. Ночь проводим здесь, в окрестностях Володимирова.
Пологое, 24 августа. Местность после Смоленска стала красивее и богаче. Там и сям красивые дома; поля возделаны. Наконец, сегодня утром мы видим, — для нас это совершенно необычайное событие, в окрестностях Прудищ пасущийся на полях скот. Видим деревенских жителей, видим дома, оставшиеся в стороне от движения войск и, следовательно, уцелевшие.
Несколько офицеров и солдат отправлены были к местным жителям, чтобы в мирных выражениях попросить у них пищи на сегодня и несколько голов рогатого скота.
Солдат, попадая в гостеприимные места и видя, что существование его обеспечено, легко забывает усталость, вызванную долгим переходом, тянувшимся без остановок 10 часов. Наконец, мы добрались и до деревни Пологое, стоящей не очень далеко от почтовой дороги.

Заселье, 25 августа. Довольные тем, что хорошо отдохнули ночью, мы весело переправились через Вопнель в том месте, где эта речка примыкает к дороге в Духовщину. Но глубина ее настолько значительна, а берега настолько круты, что артиллерию нельзя было переправить вброд. Канониры должны были много поработать, чтобы перевезти с одного берега на другой орудия и повозки, должны были в этот жаркий летний день побороть много всяких затруднений. В конце концов на это мы убили много времени. Продолжая наш путь, мы опять подошли к болотистым берегам Днепра. Еще миля — и мы видим высокие башни замка у одной деревни, находящейся на расстоянии дня ходьбы от Дорогобужа. Кавалерия Груши, недавно приехавшая сюда по Духовщинской дороге, прохлаждается в лежащем рядом озере. Биваки устроены около замка.
Кавалерийские пикеты, принадлежащие к корпусу Груши, пускаются на разведки вперед и по сторонам; они стараются узнать, приехал ли император в Дорогобуж и свободно ли сообщение с этой местностью. В этой неуверенности вице-король, не решаясь посылать ординарцев в императорскую квартиру, вместо этого приказал им переправиться через Днепр и затем перейти на почтовую дорогу между Смоленском и Дорогобужем.

Михайловка, 26 августа. Сначала было решено, что мы должны пройти путь в Дорогобуж до наступления вечера, но из лагеря императора прибыл его адъютант и от его имени передал принцу Евгению, чтобы тот озаботился приисканием подходящего места в здешних окрестностях для лагерной стоянки. Недостаток воды заставил нас переправиться сюда, в деревню Михайловку.
Около деревни мы образовали длинную цепь: королевская гвардия в центре, Дельзон на левом фланге, Бруссье — на правом; легкая кавалерия впереди, линейная кавалерия в арьергарде.

Гапоновщина, 27 августа. Сегодня утром мы двинулись из Михайловки, прошли болотистой приднепровской долиной по пути к Славкову, где надо переходить реку; вправо от нас холмы, на которых стоят деревни. Подымающийся над крышами дым показывает нам, что они еще не брошены; и, действительно, издали мы видим их мирных обитателей, очень, видимо, удивленных, что никто не хочет нарушать их покоя, разорять их хижины. Отряд гвардии отправился туда, чтобы собрать съестных припасов, и кто принимал в нем участие, те рассказывали нам потом, что они могли достать лишь ничтожное количество провизии, так как в этих печальных местах нет положительно ничего. Зато приняты они были жителями очень приветливо. Последние не разбегались, так как видели, что наши солдаты были крайне сдержанны и очень умеренны. Истоки Днепра недалеко отсюда. Здесь его русло очень узко и совсем неглубоко; только высота его берегов представляла затруднения для перевозки артиллерии. Вице-король все время лично наблюдал за этой операцией.

Мы шли слева от главного отряда; нам приходилось идти по длинным, извилистым, очень неудобным тропинкам; мы проходили деревни, не обозначенные на карте, шли по дорогам, где не было никаких следов; тогда колонны шли и через поля. Вице-король, желая, чтобы мы как можно меньше теряли отсталыми, приказал полковнику Нарбони, командовавшему арьергардом, расставить там и сям группы драгунов для наблюдения за отставшими. Эта разумная мера оказалась очень полезной; она сослужила свою службу и для отрядов, посылавшихся за фуражом. Никто в пути не терялся, не сворачивал на неверную дорогу, и вечером все собрались в Гапоновщину.
Мы стали лагерем вокруг деревни, где видим большой господский дом и красивую каменную церковь. Церковь очень богата внутри; построена она по греческому образцу и украшена образами, напоминающими те, которые привозили с собой греки в XIV в. в Италию, когда основывали там свои школы.

28 августа. Трудности, которые мы преодолели сегодня, отыскивая дороги, были еще значительнее прежних. Переход был один из самых тяжелых. Наконец, мы пришли в Какушкино, деревню, хранившую совсем еще свежие следы недавнего перехода войск. Три дороги открылись здесь перед нами; мы взяли правую дорогу, и она привела нас к господскому дому.
Кавалеристы авангарда встретились с хвостом неприятельской колонны (отряд Багговута); между ней и нашими завязалась стычка. Наши итальянцы давно уже ждали такого счастливого момента и теперь, поддержанные артиллерией, не давая передышки неприятелю, быстро выгнали его из всех позиций. Затем они открыли еще несколько русских колонн, отступавших в направлении к Вязьме.
Вице-король, опасаясь, как бы его авангард не попал в беду, приказал ему остановиться и занять позицию. Бдительность удваивается, и так мы проводим ночь на нашем новом месте.

 

 

 

 

ГЛАВА IX
В опустошенной стране


Новое, 29 августа. Мы проснулись в тумане, вокруг невозможно было ничего различить. Двигаемся далее, но вице-король то и дело принужден останавливать колонну; по окрестностям разосланы патрули, чтобы отыскать следы императорской колонны; до нас глухо доносились ее выстрелы [8] .
Скоро наступила изнурительная жара. У солдат на уме было только одно: найти источник, чтобы утолить жажду. Царит невыразимый беспорядок: вновь прибывающие пробирались между ног тех, которые пришли первыми; были такие, что бросали свои котелки через головы впереди стоящих, лишь бы получить хоть немного илистой воды; ссорились, доходили и до кулачных расправ. Сам вице-король принужден был утолить жажду этой мутной водой.
Наконец, мы подошли к Вязьме. Несчастный город был еще в пламени. После Витебска, кажется, это была наиболее красивая местность. В городе, расположенном по обоим берегам Вязьмы (приток Днепра), было 32 церкви и 1900 домов с населением в 13 000. Но что сталось с его торговлей мукой, мылом и пряниками? Магазины, полные мукой, в огне; да, этот пожар — истинное несчастье для нашей армии.
Мы пересекаем объятый пламенем город и затем занимаем позицию влево от него, где и стоим добрых два часа в ожидании приказаний. Королевская гвардия, расположенная на довольно высоком холме, могла обозревать всю живописную окрестность. Направо от нас разрастался пожар; дальше, впереди нас, слышен был треск сражения авангарда. В этот момент он прогонял врага из деревни Козлове. Затем надвигается новый приток громадных масс кавалерии и пехоты, которые развертывались в полном порядке и становились в линию; беспрерывные разъезды адъютантов; поднятие раненых; повсюду всеобщая деятельность, и в короткие минуты отдыха еда на свежем воздухе или расстановка бараков в надежде провести в них ночь. Ничто не ускользнуло от наших взглядов с нашей обсерватории.
После двух часов ожидания явился, наконец, адъютант с приказанием нам вновь перейти один из рукавов Вязьмы и отправиться в Новое по Сычевской дороге. Но берега этого потока были так болотисты, что мы вязли в грязи и двигались поэтому очень медленно. Сами мы шли на другой берег по небольшому мосту, но для переправы артиллерии пришлось устроить плоты из больших бревен. Но всюду одна и та же неудача! В деревне Новое, над которой возвышался прекрасный господский дом и красивая церковь, все уже было уничтожено и разграблено казаками. Барский дом занял принц. Королевская гвардия и 14-я дивизия, вытянувшись в колонну, расположились биваками, соблюдая по возможности изящную симметрию, по левую сторону дома против Сычевской дороги. Артиллерия была расположена на удобной позиции, вблизи от тех больших дорог, откуда мог прийти неприятель.

Новое, 30 августа. Мы остаемся на наших позициях. Непродолжительный, но сильный дождь освежил немного температуру и уничтожил сильную пыль, которая так надоела во время переходов. В Вязьме нашлись газеты с известиями, что в Петербурге было молебствие по случаю побед, одержанных русскими над нами. Неужели же там до сих пор не знают о разрушении Смоленска и о нашем походе на Москву!

Покров, 31 августа. В момент оставления Нового адъютант императора принес нам инструкции насчет сегодняшнего марша и тех мест, которые должны быть нами заняты. На пути мы встретили две великолепные усадьбы.
Русские, покидая литовские земли, пытались с помощью казаков поджигать всякую деревню или усадьбу. Но, начиная со Смоленска, они, без сомнения, слишком стесненные нашими, довольствовались тем, что обворовывали и грабили лишь населенные пункты, расположенные на почтовой дороге; вот почему им ничего не оставалось, как сжигать города.
Вице-король остановил колонны перед второй из этих усадеб. Офицеры штаба вице-короля, которые туда проникли, рассказывали нам, что внутренность барского дома была, должно быть, богата и красива, насколько можно было судить по тому, что там осталось.
Хорошо распланированный парк с длинными, прекрасными аллеями, беседки, недавно построенные, указывали на хороший вкус и на крупные средства хозяина, но сейчас все носит на себе следы варварского разрушения.
Роскошная мебель, драгоценный хрусталь, вазы из тонкого фарфора — все было разбросано или разбито; дорогие книги валялись на полу. Это место называется Покров, и мы здесь проводим ночь на 1 сентября.

Павлово, 1 сентября. Строгие предосторожности, которые нам были предписаны вице-королем перед переходом через Вязьму, были уместны. Враг, вероятно, близко от нас.
Действительно, сегодня на полпути канонада нашего авангарда известила нас о его присутствии. Кавалерия королевской гвардии шла весь день впереди. Обширная равнина позволила ей растянуться, и, предшествуемая большим числом стрелков, она могла приблизиться к трем казачьим полкам, которые, как казалось, сначала не прочь были поспорить с ней за место. Однако, они скоро отступили, подчиняясь, без сомнения, приказаниям, которые были ими получены. Наш авангард из предосторожности шел почти рядом с авангардом Мюрата, и мы приблизительно в одно время с ним вступили в город Гжатск.
Расположенный по обоим берегам реки того же названия, притоке Вазузы (Вазуза — приток Волги), город этот, как по числу населения, так и по торговле, является самым крупным из всех, лежащих на пути между Смоленском и Москвой. Совсем близко от Гжатска мы увидали верфь, где строились плоские суда. Подобное адмиралтейство в месте, совсем, казалось бы, недоступном для навигации, привело нас в изумление. Но нам сказали, что в период дождей, продолжающийся несколько месяцев, все эти ручьи изобилуют водой. С помощью таких судов гжатские купцы сообщаются с Волгой и Днепром и, следовательно, с Каспийским и Балтийским морями.
Дома в этом городе еще теснее стоят один к другому, чем это обыкновенно бывает в других городах России. Более крупные магазины, которые здесь имеются благодаря большой транзитной торговле, были опустошены или сожжены русскими при отступлении.
Неаполитанский король, восстановив переправы, перешел реку, преследовал русских по Московской дороге и остановился в 10 верстах от Гжатска. Во время въезда императора в город его сопровождали несколько казаков, взятых в плен кавалерией Мюрата.
Он расспрашивал их через своего переводчика о движении русской армии, и их ответы вполне согласовались с тем, что было уже известно и раньше.
Сюда император перенес свою главную квартиру. Императорская гвардия расположилась в окрестностях; 1-й и 3-й корпуса в городе и вокруг него, один справа и другой слева; поляки образовали правый фланг и расположились в направлении к Будаеву. Жюно стоял в арьергарде. Так как мы составляли левое крыло, то нам пришлось перейти реку Гжать, частью вброд, частью на плотах, вообще как только было возможно. Преследуя все время казаков, чтобы занять назначенную нам позицию, мы, наконец, к вечеру устроили себе бивак вокруг деревни Павлово.

2 сентября. Пока остаток армии оставался на своих вчерашних позициях, нас заставили продвинуться вперед, чтобы стать в линию с Мюратом.
Вице-король занимает очень красивый дворец, принадлежащий князю Кутузову. Спустя немного времени после своего прихода, в сопровождении адъютантов и обычного конвоя драгун, он пожелал ознакомиться с окрестностями, но едва прошел версту, как увидал, что впереди вся долина полна казаков. Они надвинулись, чтобы захватить довольно малочисленную группу, состоящую из вице- короля и его конвоя. Лейтенант Бокканера во главе нескольких драгун, понимая опасность, которой подвергался принц, бросился смело им навстречу, решаясь скорее погибнуть, чем допустить, чтобы рука неприятеля опустилась на его начальника. Не знаю, случайно или благодаря отваге, которую блестяще выказали наши храбрецы, или, быть может, в силу новых полученных приказаний, но только казаков, собиравшихся помериться с нами оружием, стало значительно меньше. Их скоро привели в расстройство, и они спешно, галопом поскакали догонять своих.

Нам прочитан был приказ императора, помеченный сегодняшним днем, в Гжатске, предписывающий дневной отдых и общую перекличку в три часа дня; перекличку, несомненно, для того, чтобы знать число людей, которыми можно располагать в сражении. Нам было приказано тщательно осмотреть оружие, патроны, артиллерию и госпитали; мы должны были также предупредить солдат, что момент большого генерального сражения наступил, что нужно быть к нему готовым.
Перекличка показала, что боевые силы состоят из 103 000 пехотинцев, 30 000 кавалерии и 587 орудий.
Все менее необходимые повозки приказано было поставить в хвосте колонны и сжечь все поврежденные. Несомненно, что движение артиллерии благодаря этому значительно облегчилось. Но многие из генералов и начальников войск не желали терять из вида как своих, лично им принадлежащих повозок, так равно и тех, которые были нагружены провиантом для их отрядов. Наконец, мы постоянно нуждаемся в наиболее необходимой утвари для лагеря, для кухни, для съестных припасов. И тем не менее, желая показать пример, император приказал в своем присутствии сжечь две повозки своего адъютанта Нарбонна.

3 сентября. Новые приказания: еще один день отдыха, чтобы люди, отставшие от своих отрядов, могли вновь к ним присоединиться. Повторяются инструкции начальникам отрядов относительно солдат, сопровождающих повозки: они должны для пополнения числа стать в ряды в день сражения. Надо сказать, однако, что многие начальники закрывали глаза на то, как этот приказ приводился в исполнение. Такая снисходительность породила немало злоупотреблений, которые могут иметь очень досадные последствия. Многие по небрежности, по слабости, усталости или из сострадания к своим подчиненным не исполняли предписаний.
Отсюда эти беспорядки, которые императору хотелось бы навсегда прекратить.

4 сентября. Сегодня все время, пока мы шли, не переставая раздавалась сильная канонада на нашем правом фланге; мы сами видели в этом направлении густые облака дыма, поднимающиеся к небу, и горящие деревни. Из этого заключаем, что находимся сейчас на небольшом расстоянии от Московской почтовой дороги, на которой стоит центральная колонна.
Скоро мы заметили в отдалении русскую кавалерию, которая собирала свои ряды и, по-видимому, хотела преградить нам дорогу. Вице-король приказал 3-му стрелковому итальянскому полку атаковать. Русские смотрели на их движение, не трогаясь; но когда наши готовы были их настигнуть, толпа врагов внезапно выскочила из леса, испуская обычный крик русских «Ура!»
Из атакующих наши скоро перешли в положение атакованных. Завязалась общая схватка; но наши стрелки жаждали отличиться на глазах принца и всей армии; число их возросло — и подвиг совершен. После отчаянной стычки неприятель обращен в бегство. Рукоплескания армии и похвалы вице-короля вознаградили их за доблестный подвиг.
Артиллерия и пехота неприятеля, остававшиеся в лесу во время стычки, прикрывали отступление кавалерии и пытались задержать наше движение; но, несмотря на все препятствия, мы соединились с авангардом центрального отряда.
Соединенная армия стала лагерем вокруг одной деревни — Гриднева. Итальянская армия расположилась биваком перед другой.

В виду Валуева, 5 сентября. Сегодня на заре мы выступили в поход в обычном порядке; мы шли по кровавым следам войск Коновницына. При выходе из леса, запруженного казаками, обращенными в бегство итальянской кавалерией, мы прошли несколько деревень, опустошенных русскими. Разорение, которое оставляли за собой эти татарские орды, указывало нам дорогу. Подойдя к склону холма, мы увидали на одной из возвышенностей несколько их эскадронов, развернутых в боевом порядке вокруг прекрасной усадьбы, возвышавшейся над всей местностью. Вице- король тотчас отделил легкую кавалерию авангарда, и она, несмотря на трудности пути, вошла на возвышения в прекрасном порядке. По мере того, как она подвигалась вперед, враг отступал.
По другую сторону холма легкая артиллерия гвардии, которая успела построить батарею в несколько орудий на террасе господского дома, послала им вдогонку несколько пушечных выстрелов затем лишь, чтобы заставить их только ускорить шаг. И мы видели, как длинные ряды неприятельских колонн удалялись, прогоняемые нашим авангардом; видели, как они взобрались потом на возвышенность, стоящую в полумиле от нас.
Трудно представить себе окружающую нас картину опустошения. Ни травы, ни соломы, ни деревца; нет ни одной деревни, которая не была бы разрушена вконец. Невозможно найти в них хоть сколько-нибудь пищи для лошадей или съестных припасов для себя, ночью нечем поддерживать огонь. Одно только притягивает к себе наше внимание в этой печальной и жалкой картине, это — Колоцкий монастырь, который сам по себе составляет целую деревню. Он находится в трех верстах от Гриднева и в полуверсте от речки Колочи, протекающей направо от него. Построенное во времена готов, это сооружение часто служило цитаделью во время междоусобных войн, да и до сих пор оно окружено траншеями.
На первый взгляд, этот огромный монастырь, снизу поднимавшийся перед нами, производил впечатление города. Разноцветные крыши его блестели под лучами солнца. Наша кавалерия торопилась и на бегу своем поднимала густые облака пыли. Это было полным контрастом печальному и безжизненному виду, окружавшему нас. Было два часа дня. Одни только авангарды медленно подвигались. Итальянская армия остановилась и выстроила свои батальоны колоннами на нескольких возвышенностях.
Вице-король после прогулки некоторое время прохаживался по террасе господского дома, а затем направился к авангарду, сопровождаемый гвардейскими драгунами, между которыми было и несколько стрелков; он обозревал русские позиции. Только что он прибыл туда, как подъехал император; они долго беседовали вместе, осматривая окрестность. Затем, сделав необходимые распоряжения, император ускакал галопом, чтобы присоединиться к корпусу, с которым он шел. Вице-король, не покидая занятого им холма, разослал своих адъютантов с приказаниями снова продолжать движение.
Мы — среди песков, с длинными рядами ив и кустарника по сторонам; за ними скрывается Валуево, где император устроил свою главную квартиру. Только что мы расположились в нашем лагере, как перед нами открылось грандиозное зрелище: русские, стоящие лагерем на возвышении в форме амфитеатра, зажгли массу огней, которые в целом образовали большой полукруг. Огни отбрасывали яркий отблеск на горизонт и производили поразительный контраст с нашими, слабо мерцавшими кострами. Дело в том, что мы в совершенно незнакомой местности, ничего у нас не приготовлено, и в топливе недостаток. То немногое, что мы находим второпях и в потемках — мокро и сыро. Наши огни поэтому не только не сияют, но они распространяют вокруг нас облака густого черного дыма и отбрасывают во мраке лишь бледный отсвет. Одни стараются как-нибудь устроить себе шалаши из листвы, так как погода суровая. Другие сидят вокруг котлов и присматривают за своим скромным ужином. Те, у кого есть ржаная мука, готовят род теста, который зовут, не знаю почему, пульта. Около полуночи начинает накрапывать мелкий холодный дождь при сильном ветре, и очень скоро наш лагерь становится сплошной топью.
На заре мы с радостью узнали, что русская армия осталась на своих позициях: мы смотрели, как они окапывались.
Император сам поехал под выстрелы батарей обозревать передовые посты. Почти весь день, как с той, так и с другой стороны, прошел в разведках и приготовлениях.
Тишина нарушалась время от времени или пушечными выстрелами, или перестрелкой на аванпостах. Впереди нас на возвышении выставлена батарея из 12 орудий, взятых из итальянских резервов. И хотя Колочу можно почти всюду перейти вброд, было все-таки построено два моста с одного берега на другой.
Около полудня мы заметили в русском лагере необычайное оживление, затем наступила полная тишина, потом снова слышались крики. Было ясно, что вся русская армия была на ногах и под оружием. Без сомнения, там происходил смотр или читалось воззвание к войскам. У нас, увы! никакого смотра, никакого развлечения. Чистили одежду и оружие, так как был отдан приказ назавтра надеть парадную форму. Лишь бы только неприятель не воспользовался ночью для отступления! Но в этот вечер огни его еще ярче, чем накануне. Хотя ведь под Витебском он сыграл с нами такую шутку. Так прошел в ожидании весь день 6 сентября.

 

 

 

 

ГЛАВА X
Битва под Москвой 7 сентября 1812 г.


7 сентября. Всю эту ночь мы принуждены были провести на сырой земле, без огней. Дождливая и холодная погода резко сменила жару. Внезапная перемена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Кроме того, мы умирали от жажды, у нас недоставало воды, хотя мы и лежали на влажной земле.
В эту ночь пришел к нам, наконец, приказ о решительной атаке. Наступал великий, столь нетерпеливо ожидавшийся день. Вице-король должен будет овладеть деревней Бородино и, затем, перейдя три моста, занять высоты, а находящиеся под его начальством генералы Моран и Жерар должны будут двинуться вперед для захвата главного неприятельского редута — все это в порядке и методически, сохраняя по возможности войска в резерве. Таковы распоряжения императора, поскольку они касаются нас. С восходом солнца мы находимся уже на позиции. Я не могу не провести параллели между русской армией и нашей. Мы выступаем натощак, плохо одетые, наполовину замерзшие, утомленные, не выспавшиеся. «Слава и честь, — шутят солдаты, — вот единственные напитки, которые дают нам смелость для того, чтобы сражаться и побеждать».
Вице-король нашел, что мы чересчур открыты, и сейчас же приказал заняться кое-какими защитительными работами — их начинают вести вокруг итальянской батареи, стоящей под руководством генерала Антуара. Батарея находилась на расстоянии около 850 туазов от главной русской батареи, но ее двинули вперед еще на 500 туазов. Русские, вопреки ожиданиям, нисколько этому не противились.

Дивизия Морана, разбившаяся на эшелоны, имела справа от себя дивизию Жерара, потом дивизию Груши. Они размещаются вдоль Московской дороги, справа от нас. Мы таким образом очутились в первой линии. Налево, вдоль течения Войны, около Бородина, двумя линиями расположилась дивизия Дельзона и по берегу Колочи — легкая кавалерия под предводительством генерала Орнано; соприкасаясь с левым флангом отряда Морана, стала дивизия Бруссье. Позади нее в резервах стояла итальянская королевская гвардия.
В пять с половиной часов утра солнце рассеивает туман. Тотчас же новые адъютанты рассылаются императором во всех направлениях, чтобы окончательно увериться, хорошо ли выполнены приказания, отданные в эту ночь. Бьет барабан, и каждый полковник громким голосом читает своему полку прокламацию императора.
У нас, в королевской гвардии, читает ее начальник штаба Бадаласси [9] . Мы слушаем его, тесно сомкнувшись, ротами, без различия батальонов, на покатостях холма, на котором расположилась итальянская батарея. Император возвещает нам, что столь желанный день битвы, наконец, наступил, что победа зависит от нас; победа необходима, чтобы доставить все нужное, получить хорошие зимние квартиры и ускорить возвращение на родину. «Сражайтесь так, — говорит он нам, — как вы сражались при Аустерлице, при Фридланде, при Витебске, при Смоленске». Пусть самое отдаленное потомство ставит себе в образец наше поведение в этот день, пусть о каждом из нас будут говорить: «Он был в великой битве под Москвой!»
Тысячекратные возгласы «Да здравствует император!» были ответом на это лаконическое приглашение. Все удивляются выразительности, простоте и мощной силе императорской прокламации, которая так хорошо соответствовала теперешним обстоятельствам. «Она достойна главы армии,» — слышались замечания. Пушечный выстрел, понесшийся с батареи на правом фланге, дал, наконец, сигнал к сражению. Было ровно 6 часов.
В шесть с половиной часов вице-король дает приказ генералу Дельзону атаковать деревню Бородино, занятую егерским полком русской гвардии. В момент, когда 106-й полк, которому поручено было это дело, пробирался в деревню, стоявший во главе его генерал Плозонн падает смертельно раненый. Деревня взята, и русские стрелки отброшены по ту сторону Колочи.
Этим, собственно, ограничились инструкции, данные 106-му полку; но, охваченный наступательным пылом, он быстро переходит мост, устроенный неприятелем на Колоче позади деревни, и двигается к неприятельским рядам.
Русские стрелки, подкрепленные двумя новыми полками, ставят себе задачей отразить 106-й полк. Последнему дорого пришлось бы заплатить за свой риск, но 82-й полк на звуки пушечных выстрелов устремляется на помощь к нему беглым шагом, атакует три неприятельских полка, освобождает 106-й и с триумфом возвращается в Бородино, согласно полученным приказаниям.
Помощник полкового командира Буассероль заменил несчастного Плозонна. Он тотчас делает несколько превосходных распоряжений для сохранения за собой Бородина, за которое, по общим инструкциям, нельзя было переходить в данный момент. В 8 часов с небольшим император посылает принцу Евгению приказ повести решительное наступление на главный неприятельский редут, поддерживая этим движение Нея и Даву.
Принц, только что выбивший из окопов русских стрелков, засевших в засаде перед главной батареей и по берегам Колочи, сейчас же делает соответствующие распоряжения: первая бригада дивизии Дельзона направляется в деревню Бородино; вторая бригада и легкая кавалерия генерала Орнано идет влево от Бородина через небольшую речку Войну, около леса; другие дивизии, разбитые на эшелоны, расположены так, чтобы могли поддержать одна другую; дивизия итальянской королевской гвардии влево от Колочи стоит в резерве таким образом, чтобы ей можно было в случае надобности устремиться и в правую, и в левую стороны.
Мне по своей молодости не пришлось участвовать ни в одной из битв, покрывших славой армии французскую и итальянскую; я участвовал лишь в кампаниях, приводивших, правда, к стычкам, но не знавших сражений, собиравших такие громадные массы участников. Поэтому я не мог теперь отделаться от охватившего меня любопытства. Вся каталонская кампания знакомила меня только с частичными действиями, с осадами, наконец, со сражениями, где принимало участие всего от шестнадцати до восемнадцати тысяч человек. Сколько раз хотелось мне быть свидетелем и участником какой-либо колоссальной битвы, вроде той, на какой я присутствую теперь!
Поле битвы скрыто было от королевской гвардии возвышавшимся перед ней холмом, и мне решительно ничего нельзя было видеть. Но на другом склоне холма стояла итальянская батарея, и я выпросил у полковника Морони разрешение направиться к ней. Капитан Дальштейн и лейтенант Гвидотти также получили разрешение, и мы трое пустились в путь. Да, до конца жизни не позабуду я возвышенного впечатления, какое произвел на нас вид этого длинного и широкого поля сечи. Нельзя представить более благоприятной для наблюдения позиции, чем та, где мы находимся. Наш взгляд обнимает все изгибы широкого пространства, расположение различных армий, все действия, какие где-либо завязываются. Дивная панорама раскрывается перед нами.
Прежде всего нам бросается в глаза позиция русских; она образует половину амфитеатра, или полукруг, кривая которого соответствует на другой стороне месту, где находится Наполеон. Находясь на левом фланге этого полукруга, я вижу перед собой на далеком расстоянии густой лес, заставляющий меня вспомнить о чудесных описаниях Тасса и Ариоста. Из этого леса все время вырываются громадные столбы огня, сопровождаемые страшными ударами; под действием этих вихрей огня и дыма колеблются глубокие массы, чтобы идти навстречу другим огням, не менее страшным. Под блеском солнца сверкает оружие и амуниция пехотинцев и кавалеристов, марширующих навстречу одни другим. Внизу холма на нашем левом фланге бригада Плозонна уже овладела Бородиным, этим необыкновенно важным стратегическим пунктом при слиянии Колочи и Войны. Покатости этого холма спускаются к Колоче; несколько мостов ведут к широкой и открытой плоской возвышенности, через которую идет большая дорога в Москву, охраняемая расположенным влево от нее главным редутом.
В данный момент 30-й полк, под предводительством генерала Бонами, бросается в атаку. Солдаты держат себя удивительно, и я не могу оторвать глаз от этой группы героев. От этой картины отвлекает меня только не перестающий треск пальбы, поднимаемый во всех пунктах, где завязывается стычка, при различных шансах на успех. Мной овладевает неописуемое волнение. Ведь я смотрю на все это, как посетитель цирка может смотреть на все, происходящее перед ним на арене.
Но экстаз, овладевший мной, внезапно уступает место чувству сострадания. Несчастный полк, которым я только что восторгался, в данный момент подставляет себя на убой, и новые русские батареи выдвинуты для отражения итальянских батарей, расположенных на возвышенности, на которой я стою [10] .
В тот же момент звуки барабана заставляют меня вопреки желанию покинуть свою позицию. Сила обстоятельств вынуждает королевскую гвардию браться за оружие. Я спешно возвращаюсь к своему полку, который идет, чтобы принять участие в деле. Теперь я уже не могу видеть того, что происходит на нашем правом фланге. Я могу говорить лишь о том, что делается около нас. Несчастный 30-й полк не мог удержаться на занятой позиции. Русские, окрыленные успехом, стараются выгнать нас с высот и атакуют правый фланг дивизии Морана; вице-король немедленно противопоставляет им дивизию Жерара. Наш 1-й полк легкой кавалерии, атакованный русскими драгунами, моментально разбивается на каре, подпускает к себе русских, затем открывает пальбу рядами. Пальба отличается такой силой, что в мгновение ока площадь покрывается телами людей и лошадей, мертвых или раненых, — и они создают новый барьер вокруг наших доблестных батальонов [11] .
Русская кавалерия исчезает. Батальоны 7-го полка, прикрытые дивизией Бруссье и итальянской артиллерией, и выступом холма защищенные от огня русских батарей, пытаются сохранить свои позиции. Часть холма открывается нашим взорам, и мы видим ужасное зрелище корчащихся и изуродованных тел людей и лошадей, делающих последние усилия в борьбе со смертью; перед нами и вокруг нас обезображенные трупы, туловища, оторванные части тела — все это покрывает землю.
Русские опять получили новые подкрепления и удваивают усилия, чтобы выгнать с позиции наши дивизии.
Вице-король, видя, что его первая линия удерживается с трудом, дал приказ отрядам легкой артиллерии, гренадерам и стрелкам гвардии броситься вперед на небольшой бугорок подле Колочи. В королевской гвардии мы получаем приказ перейти эту речку, чтобы пойти на помощь атакованным дивизиям.
Огонь наших новых батарей в конце концов совершенно истребил русскую дивизию, стоящую против нас, но взамен ее мы сейчас же видим другую. Вся ярость битвы сосредоточивается теперь на пункте, где мы стоим. Четыре часа мы держимся под градом железа и свинца. Стойкость принца Евгения и доблесть его солдат выше всякой похвалы.
Общий бой ведется и в деревне Бородино и захватывает пространство до старой Смоленской дороги. Более тысячи орудий сеют смерть. Пальба непрерывная, ужасная.
Вот новое положение, в каком мы очутились: дивизии Жерара, Морана и Бруссье, поддерживаемые королевской гвардией, борются с многочисленными русскими силами, упорно стремящимися к тому, чтобы выгнать их с возвышенности, которая ведет к главному редуту.
Вице-король, в свою очередь, решается сделать еще одно усилие; он соединяет войска, чтобы накрыть неприятеля со всех сторон и овладеть редутом. Королевская гвардия до сих пор пассивно переносила потери, причиняемые ей пушечными выстрелами, не будучи в состоянии отвечать на них, но теперь она волнуется от своего бездействия. Она убеждена, что от взятия этого окопа может зависеть результат дня; она ревниво хочет взять на себя всю честь за это дело и через посредство своих начальников добивается от вице-короля, чтобы исключительно ей поручен был натиск. Вице-король уступает. Все мы испускаем радостные крики. Полки строятся справа во взводную колонну. Легкие отряды открывают путь, за ними идут гренадеры, стрелки и драгуны. Радость, гордость, надежда сияют на всех лицах.

Русские заметили наше движение и тотчас же направляют в нашу колонну огонь из сотни орудий. Одни только крики «Да здравствует император!», «Да здравствует Италия!» — раздаются в шуме падающих бомб и гранат и непрестанного свиста железа и свинца. Почти в тот же миг приходят спешные эстафеты от вице-короля, что многочисленные отряды неприятельской кавалерии выступают из леса, чтобы отрезать наш левый фланг, и угрожают нас обойти. Последний прибывший адъютант сообщает нам, что Дельзон и Орнано смяты превосходящими силами неприятеля и вынуждены отступить для прикрытия итальянской батареи, Бородина, Войны и багажа. Они требуют поддержки, прежде чем неприятель получит подкрепления и еще подвинется вперед.
В сопровождении своего штаба принц Евгений сам скачет к этим местам, чтобы дать себе отчет в положении дела, предупреждает об этом императора, задерживает движение вперед королевской гвардии, заставляет ее поворотить и приказывает ей следовать за собой беглым шагом на другую сторону Колочи. Королевская гвардия, к огорчению своему, видит, что ее движение вперед остановлено, но не теряет надежды, что найдет случай вознаградить себя за вынужденный перерыв. Мы идем назад и в хвосте колонны доходим до атакованного пункта.
Новые неприятельские отряды (корпуса Уварова и Платова) с каждым мгновением увеличиваются, выступают из леса, испуская пронзительные крики, и бросаются между войсками Дельзона и Орнано.
Эти последние, как слишком слабые, отступают в полном порядке после отчаянной схватки и стараются прикрыть Бородино и итальянские батареи. Русские батареи с удвоенной яростью стреляют по нашему правому флангу и покрывают своими огнями деревню. Артиллерийский полковник Демэй убит.
Генерал Антуар и полковник Милло, не прекращая огня впереди, вынуждены теперь обратить главное свое внимание на арьергард. Они немедленно ставят туда несколько орудий, чтобы подготовиться ко всякой случайности. Итальянские артиллеристы, сохраняя порядок и хладнокровие, быстро проделывают все маневры, хотя все пространство покрыто трупами наших товарищей.
Вице-король галопом прискакал на позицию и, не находя другого, более подходящего пристанища, въезжает в каре 84-го полка, на который тут же поведена была атака. Вице-король подбодряет людей, обещая, что скоро на помощь им явится королевская гвардия; и действительно, мы в этот момент переходим уже вброд Колочу и быстро двигаемся туда. Несмотря на внутренний пыл, усиливающийся от слухов, что принц находится в опасности, мы сохраняем величайшее хладнокровие. А тем временем силы русской кавалерии, непрерывно увеличивающиеся, возобновляют свои атаки против колонны 8-го Кроатского, 84-го и 92-го полков.

 

 

 

 

ГЛАВА XI
Переход через Москву-реку


7 сентября. (Продолжение). Мы без конца повторяем свои крики, чтобы предупредить о нашем приближении принца и войска, его окружающие. Но наши крики в то же время привлекают к себе и внимание наших противников (т.е. войск Уварова и Платова). Только что прибывшие полки королевской гвардии очутились лицом к лицу с неприятельской кавалерией. Разбившись на каре, мы устремились ей навстречу. Русские почти уж подступили к итальянским батареям и заставили их прекратить огонь; затем они опрокинули полки Дельзона. В этот-то момент они очутились перед королевской гвардией, поджидающей их со скрещенными штыками. После одной неудачной попытки русские в конце концов были отброшены сильным огнем с нашей стороны и побежали во всю прыть. Легкая кавалерия Орнано, которая перед тем должна была укрываться за нашими рядами, теперь желает взять свой реванш. С помощью драгун и отряда почетной стражи она вновь нападает на русских. Эти последние, страшно напуганные, спешно бегут через Войну и Колочу и не осмеливаются возвращаться.
Вице-король оставляет тогда кавалерию гвардии на этой позиции, лицом к лесу, и галопом возвращается на возвышенность к главному редуту в сопровождении гвардейской пехоты. Было около трех часов.
Все усилия сосредоточиваются теперь на редуте, который представляется поистине адской пастью. Но вот, как-то внезапно, на этой самой высоте, которая господствует над нами и которая в течение стольких часов сеяла смерть над нами и кругом нас, мы не замечаем более огней; все приняло вид какой-то горы из движущейся стали.
Кирасы, каски, оружие — все это блестит, движется и искрится на солнце и заставляет нас забыть об остальном. Это — кирасиры Коленкура. Вице-король следует за ними во второй линии [12] .
Командир батальона дель Фанте, из штаба вице- короля, обходит тогда слева редут во главе 9-го и 35-го полков и, несмотря на храбрую защиту отчаянно бьющихся русских, захватывает его. Осажденные не хотят сдаваться, и там происходит поэтому ужасная резня. Сам дель Фанте, увидав в схватке русского генерала, — это был генерал Лихачев, — бросился к нему, обезоружил, вырвал его из рук освирепевших солдат и спас ему жизнь против его воли. «Ваше поведение, бравый дель Фанте, — сказал ему вице- король, — было нынче геройским!» Он тут же, на поле битвы, назначил его адъютантом — награда, равно украшающая и принца, и солдата. В тот же приступ мы завладеваем двадцать одним русским орудием; наши враги не успели увезти их с редута.
Взятие этого редута, воздвигнутого нашими противниками с такими заботами, кажется, заканчивает в данный момент наши подвиги. Действительно, приходит приказание держаться на нем в ожидании новых предписаний. Обе армии опять располагаются лицом к лицу, причем наша на поле битвы, захваченном ценой таких героических усилий.
Ночь настала, и битва везде прекратилась.

Бородино, 8 сентября. Еще одна ужасная ночь! Проведя предыдущую в грязи, истребив, несмотря на всю нашу бережливость, весь провиант до последней крохи, мы остались без продовольствия: нечего есть, нечего пить. Колоча, куда многие кидались, чтобы избегнуть резни, запружена трупами; вода окрашена кровью. Нам пришлось расположиться среди мертвецов, стонущих раненых и умирающих. Усталые и изнуренные, мы не можем помочь им. Наконец, погода, прекрасная в течение всего дня, с наступлением ночи стала сырой и холодной. Большинство полков осталось без огня, его разрешили зажечь только в полночь, когда усталым людям, умирающим от голода, не оставалось другого средства от страданий, как согреться!
Утром мы были изумлены: русская армия исчезла. Какое грустное зрелище представляло поле битвы! Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем, на котором мы остались победителями. Все потрясены и подавлены. Армия неподвижна; она теперь больше походит на авангард. Многие солдаты отправляются в окрестности искать пропитания или дров; другие стоят на часах, а некоторые, наконец, заняты подачей помощи и переноской раненых. Несчастных отправляют или в Колоцкий монастырь, в миле от поля битвы, или в соседние дома. Но места для всех не хватает.
Часть утра Наполеон употребил на осмотр вчерашних русских позиций.
Решительно, ни на одном поле сражения я не видал до сих пор такого ужасного зрелища. Куда ни посмотришь — везде трупы людей и лошадей, умирающие, стонущие и плачущие раненые, лужи крови, кучи покинутого оружия; то здесь, то там сгоревшие или разрушенные дома.
Огромная площадь трех главных редутов взрыта ядрами; на ней виднеются тела, оторванные части тела, глубокие ямы, вырытые снарядами, с погребенными на дне их трупами. Ясно видны те места, где разорвавшимся снарядом разбиты лафеты пушек, а кругом убиты все — люди и лошади. В некоторых местах битва была такой ожесточенной, что трупы нагромождены там кучами. Солдаты роются не только в мешках, но и в карманах убитых товарищей, чтобы найти какую-нибудь пищу. Говорят, что Наполеон велел переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все изранены картечью. Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута. Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же лежат канониры, изрубленные кирасирами около своих орудий; погибшая тут почти целиком дивизия Лихачева, кажется, и мертвая охраняет свой редут.
Иногда под кучами мертвецов завалены раненые, призывов и стонов которых никто не услыхал в течение ночи. С трудом извлекают некоторых из них. Одежда и оружие — все покрыто грязью и кровью; штыки согнулись от ударов по лошадям.
Пасмурное небо гармонирует с полем битвы. Идет мелкий дождь, дует резкий однообразный ветер, и тяжелые черные тучи тянутся на горизонте. Всюду угрюмое уныние.
Не один император объезжает поле сражения; генералы, офицеры, солдаты, движимые любопытством, молча бродят везде, осматривая с изумлением каждый кусочек земли. Они смотрят друг на друга, как бы изумляясь, что еще живы. Незнакомые начинают разговаривать, каждому хочется рассказать, что с ним случилось за этот день. Вокруг рассказчиков образуются кружки слушателей; разговор оживляется, и картинные рассказы несколько оживляют это унылое место.
Во время отдыха мы узнаем о приходе нагнавшей нас дивизии Пино. Мы припоминаем, что оставили ее 25 августа у Лиозны; она отправилась в Сураж, где генерал граф Пино хотел убедиться в отступлении генерала Винцингероде.
Наконец армия выступает под начальством неаполитанского короля. В полдень двинулся авангард, состоящий из четырех резервных кавалерийских корпусов и из дивизии Фриана, под командой Дюфура, принявшего начальство после того, как его товарищ был ранен. Ней и Жюно остаются на поле битвы, где все еще подбирают своих и чужих раненых.
В четыре часа Наполеон отправляется вслед за авангардом.
Мы тоже выступаем. Идем вдоль Колочи и Москвы-реки, проходим тем местом, где было правое крыло русской армии, и везде видим оборонительные приготовления, ставшие бесполезными вследствие наших действий.
Дальше, перед деревней Успенское, мы видим многочисленные шрапнели и четыре больших покинутых редута.
Ночь мы проводим частью в деревне, частью около нее. Ночью одно время мы слышали со стороны авангарда грохот пушек [13] .

9 сентября. Перейдя Москву-реку сегодня утром, мы думали, что пойдем к Можайску. Но вице-король в сопровождении своего эскорта драгун один поехал в этом направлении. Против воли пришлось нам ждать новых распоряжений для дальнейшего движения. Вдали виден пожар; говорят, что горит Можайск.
По словам одного очевидца, дома, церкви, улицы, площади были запружены ранеными русскими. Их насчитывали до десяти тысяч. Мертвых выбрасывали в окна. Жители бежали. Кутузов, видя невозможность удержаться и не заботясь о раненых, которым грозила гибель в огне, занял соседние высоты и засыпал город гранатами, чтобы выгнать оттуда французов.
Деревянные дома пылали. Тогда рота гренадеров и 3-я рота стрелков 1-го батальона 33-го полка, около ста человек, под командой капитанов Колье и Сабатье захватили холм, вершина которого была занята неприятельской конницей и артиллерией. Моментально они были окружены неприятельскими эскадронами, которые потребовали сдачи. Капитан Колье ответил командой «Пли!» Русский командир был убит. Отряд, расположенный двумя взводами, стрелял в образцовом порядке во все стороны; неприятельская кавалерия отступила, отказавшись от намерения победить эту горсть храбрецов.

 

 

 

 

ГЛАВА XII
Москва


Руза, 9 сентября. Приказ из Можайска, из главной квартиры: идти нам в Рузу и строить мосты в Сергиеве. Мы идем намеченной дорогой: нам попадаются две красивые деревни, из которых вторая особенно нравится нам. Там же помещичий дом, отделанный внутри красиво и со вкусом. Моментально без всякой пользы было все в нем перевернуто вверх дном. Несколько тысяч бутылок, найденных в погребе, послужили для поддержания некоторых, других же погубили, так как отставшие попадают в руки снующих вокруг нас казаков.
Это место называется Введенское. Мы переходим один из притоков Москвы-реки и углубляемся в леса, за которыми тянутся равнины; наконец, попадаем в большую деревню Куришово. Жара делала этот длинный переход особенно тяжелым.
Уверенные в близком отдыхе, мы уже заметили с радостью, что окрестность здесь лучше, что на соседних холмах виднеются деревушки; но по приказу вице-короля, едущего впереди во главе кавалерии и королевской гвардии, нам пришлось идти дальше, до Рузы.
Уходя с этого места, на котором мы предполагали переночевать, мы встречаем массу жителей соседних деревень, везущих с собой все ценное. Это новое для нас зрелище приводит нас в хорошее настроение; солдаты кричат, веселятся и удивляются этой встрече. За беседой мы забываем усталость и недовольство длинным переходом.
Легкая кавалерия авангарда, преследуя за Рузой гверильясов [14] (первых встреченных нами) [15] , неожиданно на толкнулась на длинную вереницу телег и остановила их в ожидании прихода принца; он решил скорее отправить их под конвоем обратно в их деревни.
Грустно было смотреть на эти телеги, нагруженные детьми, стариками и больными, с ужасом на лицах возвращавшимися домой; с угрызением совести думали мы о том, что эти телеги, являвшиеся всем достоянием многих из этих несчастных, будут взяты и разделены в полках, так как нужда в повозках и в лошадях была в армии очень велика.

Руза, 10 сентября. На адъютанта генерала Пино, капитана Цезаря Рагани, посланного утром к неаполитанскому королю, напали на возвратном пути казаки. После ожесточенной защиты он был ранен, а лошадь у него отобрана. Вице-король, пользуясь коротким отдыхом, поручает своему начальнику штаба, генералу Гильемино, составить донесение. В этом донесении подробно указаны все события знаменитой битвы 7 сентября, в которой итальянская армия особенно отличилась. Это донесение будет сообщено только начальникам дивизий. Прочтет ли его когда-нибудь император?
Мы узнаем, что все деревни по дороге к Москве теперь покинуты неприятелем.
Наш приход в Рузу изумил население. Здоровые люди, присоединившиеся к гверильясам, бросают пики и скрываются со своими семьями в непроходимые леса, подальше от дороги. Запустение деревень поощряет солдат к грабежам. Хозяева огромных поместий заставляют своих крепостных зарывать, прятать и сжигать все на что-нибудь пригодное, потом уезжают вместе с ними, оставляя голые стены.

Алпалщина, 11 сентября. Еще такой же пример мы встретили здесь; кажется, еще нигде мы не видели таких результатов слепой ярости при уничтожении всего. Дома не только пусты, но вся обстановка разломана. Посевы уничтожены; все подверглось систематической порче. Полное разорение, показывающее, до каких крайностей может дойти народ, решившийся сохранить свою независимость и честь.

Звенигород, 12 сентября. Наше движение продолжается. Выйдя 11-го из Алпалщины, мы направляемся к Коринскому. Наш авангард столкнулся с арьергардом Винцингероде. Цепь холмов тянется вдоль нашей дороги. Их верхушки покрыты неприятельской кавалерией, которую преследуют наши стрелки.
Двигаясь вдоль Москвы-реки, мы приходим в Звенигород. На вершине одного из холмов, по которым идут казаки, среди соснового леса, открываются стены и колокольни старого, почти разрушенного Саввинского монастыря. У подошвы холма лежит маленький городок Звенигород, расположенный по обоим берегам Москвы-реки.
Выведенный из себя дерзостью казаков, вице-король посылает нескольких кавалеристов авангарда с приказом во что бы то ни стало нагнать их, что и было скоро исполнено.
Итальянский лагерь расположился у ворот пустого, как и другие, города. Дома, избы, деревни — все представляет самый ужасный вид полного запустения.

13 сентября. Проведя спокойно ночь, мы пускаемся в путь по дороге, параллельной Москве-реке, и проходим через три деревни. Перед каждой из них казаки делают вид, что заграждают нам вход; наша кавалерия атакует их, они исчезают, чтобы начать немного дальше тот же маневр.
Около деревни Успенское мы вброд переходим Москву-реку. После шестичасового перехода нам попадается помещичий дом, стоящий на возвышенности, окруженной лесом, из которого вытекает ручей, приток Москвы-реки. Дивизии развертываются и располагаются лагерем вокруг дома, где остановился принц.

В виду Москвы, 14 сентября. Сегодня утром за деревней Черепово, при нашем приближении к Хорошеву, пока саперы перекидывали мост через Москву-реку для третьего перехода через нее, несколько человек из наших разведчиков успели взобраться еще на один холм... последний!
Новый мир, — так буквально говорят они, — открылся им. Прекрасная столица под лучами яркого солнца горела тысячами цветов: группы золоченых куполов, высокие колокольни, невиданные памятники. Обезумевшие от радости, хлопая в ладоши, наши, задыхаясь, кричат: «Москва! Москва!» Я не смогу, конечно, лучше и красивее выразить наше впечатление при виде этого города, как напомнив стихи Тасса, когда он в третьей песне изображает армию Готфрида Бульонского, увидавшую впервые башни Иерусалима:
«Ali ha ciascuno al cuore ed ali al piede Ne del suo ratto andar pero s’accorge; Ma quanto il sol gli aridi campi fiede Con raggi assai ferventi, e in alto sorge, Ecco apparir Gerusalem si vede, Ecco additar Gerusalem si scorge, Ecco da mille voci unitamente, Gerusalemme salutar si sente...» «У каждого как бы крылья выросли на сердце и на ногах; как легко стало идти! Солнце лило свои горячие лучи на бесплодные поля, оно дошло до зенита, когда Иерусалим предстал перед нами! Да, это Иерусалим, мы видим его, мы осязаем его; тысячи голосов, как один, звучат в воздухе, приветствуя Иерусалим!..»
При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все толпой бросаются вперед, карабкаются на холм, откуда мы услышали этот громкий крик. Каждому хочется первому увидеть Москву. Лица осветились радостью. Солдаты преобразились. Мы обнимаемся и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: «Наконец-то! Наконец-то Москва!»
Мы не устаем смотреть на огромный город с его разнообразными и причудливыми формами, с куполами, крытыми свинцом или аспидом; дворцы с цветущими террасами, островерхие башни, бесчисленные колокольни заставляют нас думать, что мы на границе Азии.
От нетерпения войти в Москву мы, не дождавшись постройки моста, вброд переходим Москву-реку. Вице- король, видя настроение войск, дает своей кавалерии приказ тронуться; пехота следует за ней.
Наше сердце разрывается от радости по мере приближения; но нас изумляет то, что все окрестные дома покинуты, как и везде, где мы только проходили. Мы всматриваемся в огромный город и не решаемся верить, что он так же пуст, как и его окрестности.
Мы скорее склонны думать, что жители предместий, устрашенные нашим приближением, массами укрылись в столицу. Всякого, высказывающего предположение, что Москва покинута, сейчас же поднимают на смех товарищи. И, действительно, можно ли предположить, что столько роскошных дворцов, великолепных церквей, богатых магазинов покинуты своими обитателями?
Беседуя так, дошли мы до деревни Хорошево, находящейся на расстоянии полутора миль от Москвы. Колонна остановилась, чтобы привести себя в порядок, надеть парадную форму и подождать возвращения адъютанта вице- короля с приказаниями от императора. Приказания эти жестоко нас разочаровали. Наше вступление в столицу царей было отложено на завтра.

Москва, 15 сентября. С зарей мы покинули это скверное Хорошево и в парадной форме двинулись к Москве. Приближаясь, мы заметили, что город открыт. Простой земляной вал служит ему единственной защитой. В то же время мы не замечаем ни одного дымка над домами — это плохой знак. Дорога наша идет прямо в город: мы нигде не видим ни одного русского и ни одного французского солдата.
Страх наш возрастает с каждым шагом; он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма.
Сначала мы все думали, что горит какой-нибудь магазин; русские приучили нас к таким пожарам. Мы уверены, что огонь скоро будет потушен солдатами и жителями. Мы приписываем казакам все эти ненужные разрушения и опустошения.
У Звенигородской заставы вместо того, чтобы идти прямо в город, мы получаем приказ двинуться вдоль окраины; мы пересекаем другую, идущую в город, дорогу и начинаем уже думать, что опять наши ожидания будут обмануты; но, наконец, дойдя до С.-Петербургского шоссе, королевская гвардия получает приказ войти в город через эти ворота.
Иначе обстоит дело с дивизиями, которые, повернув налево, идут от Москвы и располагаются лагерем: 15-я — у Петровского дворца, 13-я — в Алексеевской, а 14-я — на Бутырках. Легкая кавалерия под начальством генерала Орнано развернулась по фронту этих дивизий во Всехсвятском и Останкине. Вице-король во главе королевской гвардии въезжает в Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовского. Этот квартал, один из наиболее богатых в городе, назначен для квартирования итальянской армии. Дома, хотя большей частью и деревянные, поражают нас своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! — молчание, нагоняющее страх.

Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам; глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное.
Москва представляется нам огромным трупом; это — царство молчания: сказочный город, где все здания, дома воздвигнуты как бы чарами для нас одних! Я думаю о впечатлении, производимом развалинами Помпеи и Геркуланума на задумавшегося путешественника; но здесь впечатление еще более гробовое.
Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом порядке в ожидании новых приказов. Они скоро приходят, и мы одновременно узнаем о вступлении императора в Москву и о пожарах, начавшихся со всех сторон. При таких обстоятельствах решено, что, не имея возможности обратиться к местным властям, мы разместимся по-военному. Вице-король дает приказ полкам, и назначенные для этого офицеры пишут углем на наружных дверях каждого дома указание постоя, а также новые названия улиц и площадей, так что теперь улицы будут называться только «улицей такой-то роты», будут еще «кварталы такого-то батальона», площади сбора, парада, смотра, гвардии и т.д.
Это странное распределение дает какому-нибудь офицеру возможность занять для себя одного великолепный дворец. Он размещается, как ему заблагорассудится, в этих богатых покоях, с их пышной обстановкой, не встречая никого, кто бы оспаривал его права на обладание им или объявил бы себя хозяином.

 

 

 

 

 

ГЛАВА XIII
Уничтоженная Москва


Москва, 15 сентября. С самого начала мы не могли отделаться от подозрительности, когда проходили по пустынным улицам или входили в покинутые дома. Было почти невозможно поверить, что за этим не скрывается ловушка. А потом, незаметно, мы завладели Москвой, как будто она была построена нарочно для нас. Все розыски открывают только несколько несчастных бедняков, спрятавшихся в церквах, и раненых, которые не могли бежать. Как и в Смоленске, некоторые жители надеялись в церквах найти верное пристанище. Алтари в этих церквах украшены и свечи зажжены как для большого праздника.
Встречаются еще некоторые отсталые русские солдаты в госпитале, несколько мародеров, привлеченных крепкими напитками и задержавшихся при разграблении погребов. При встречах с этими последними, от времени до времени, раздается выстрел, скорее как результат изумления, чем злобы. Некоторых арестовывают, других оставляют бродить, чтобы не было с ними затруднений.
Французская армия, кроме избранных корпусов, кольцом окружает Москву.
Даву расположился со своим корпусом в самом городе, в той его части, которая примыкает к Смоленскому шоссе. Он охраняет все пути между Тульской и Звенигородской дорогами. Пехота императорской гвардии занимает Кремль и прилегающие к нему дома. Кавалерия держится в предместьях, чтобы легче доставать фураж. Что касается Мюрата, то он, поддерживаемый Понятовским, должен преследовать русский арьергард. Наконец, вестфальцы, для охраны сообщений между частями армии, остались в Можайске.
В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь уже ясно, что причины их неслучайны. Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признаний, и на основании этого составляются ноты, предназначающиеся для осведомления всей Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Ростопчина и начальника полиции Ивашкина.
Большинство арестованных оказываются агентами полиции, переодетыми казаками, арестантами, чиновниками и семинаристами. В назидание решают выставить их трупы, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах — зрелище, которое не может нас веселить.
Ночью видишь ракеты, которые все время с целью поджога пускают с колоколен, с крыш домов и даже на улицах. Схваченных на месте преступления немедленно расстреливают. Часто несчастные бывают пьяны и, не успев протрезвиться, прямо переходят в царство смерти. Находились даже такие, которые, подливая деготь, старались разжечь потухавший огонь. Носясь, как сумасшедшие, они на наших глазах бросали в дома, где мы жили, пылающие головешки, которые они прятали под полами платья.
За поджигателями появляется масса жителей, оставшихся в надежде на возможность грабежа. Замки сломаны, двери вышиблены, магазины, которым грозит пожар, разграблены. Прежде всего истребляются сахар, кофе, чай; затем — кожи, меха, материи и различные предметы роскоши.
Солдаты исполняли до сих пор приказы начальства, они заняты были тушением пожара и спасением кусков сукна, драгоценностей, тканей, самых дорогих европейских и азиатских материй и товаров. Но теперь, зараженные примером грабящего на их глазах народа, они сами с увлечением начинают все расхищать. Мучные, водочные и винные магазины разграбляются прежде всего. Да и что же, говоря откровенно, делать, когда городу непрестанно грозит пожар? Разве солдат в нем виновен? Не исходит ли проект сожжения города от русского правительства? При таких условиях расхищение является неизбежной местью.
Нет, солдаты совсем не грабили, пока не убедились, что поджигают сами русские. Разве можно назвать преступлением то, что они захватывают вещи, никому больше не нужные, которые сгорят и в которых они, всего лишенные, крайне нуждаются? Если бы жители не бежали, город не потерпел бы никаких убытков.

Среда, утро. В центре города нет ни одного уцелевшего от огня магазина, кроме книжного и еще одного в помещении Управы благочиния. Смола, водка, купорос, самые дорогие товары — все горит. Потоки огня вырываются из этого огромного костра, увенчанного густой тучей дыма. Самые смелые солдаты решаются еще бросаться в это горнило; они выскакивают оттуда обожженные, но нагруженные драгоценностями. Видя это, другие следуют их примеру; но, менее счастливые, они часто не возвращаются.
Улицы около базара загромождены самыми разнообразными товарами, и скоро начинается торговля между офицерами и солдатами.

Москва, 16 сентября. Приводим подробности о вечере 15-го. Он был ужасен. Кажется, сама природа стала сообщницей русских. Ужасный северо-восточный ветер увеличивал пожар. В девять часов подул юго-восточный ветер и достиг силы урагана. В десять часов весь город пылал.
В несколько часов этот огненный океан истребил приречные кварталы, всю Солянку, а с другой стороны ту же картину представляли Моховая, Пречистенка и Арбат. Надо было быть свидетелем этого зрелища, чтобы иметь о нем представление.
Всюду только и бродят ощупью, покрытые потом, почерневшие от дыма и нагруженные добычей солдаты; волочатся раненые русские, пытаясь спастись от огня, да обезумевшие жители, не зная, где найти пристанище, мечутся со стонами, криками и воем.
С балкона царского дворца, возвышающегося над городом, Наполеон сразу мог окинуть взором это море огня, уничтожающего город, на обладании которым основывались все его заветные мечты.
Говорят, что всю эту ночь, с 15-го на 16-е, он не переставал давать приказания разным частям своей армии. После продолжительных занятий с секретарями он около двух часов ночи пошел отдыхать. Но дежурные офицеры, видя устрашающий рост пожара и боясь за жизнь императора, поспешили разбудить его. И, действительно, к четырем часам утра огонь распространился с такой быстротой, что захватил уже дома, прилегающие к Кремлю; пламя не давало проходить по улицам. Жара от этого костра была невыносима, и целый дождь гонимых ветром искр и головешек падал на крыши внутренних зданий Кремля.
Около полудня был захвачен человек, только что перед тем пустивший летучую ракету. Виновник покушения был арестован и представлен на суд императора. Ракета, упав на смежную с арсеналом башню, подожгла ее; переброшенные ветром искры подожгли дворцовые конюшни, а на дворе лежали зарядные ящики гвардейской артиллерии. Грозила неминуемая гибель. Император, немедленно оповещенный, явился туда и увидал, что вся площадь покрыта горящей паклей. Генерал Ларибуазьер отдавал приказание вынести все из арсенала, когда заметил присутствие императора. Артиллеристы и солдаты гвардии, испуганные опасностью, которой он подвергался, стали принимать еще большие усилия для его охраны. Спеша, они хватали горящую паклю руками и выбрасывали ее. Генерал Ларибуазьер умолял императора удалиться, к своему начальнику присоединились и артиллеристы, терявшие голову от присутствия императора.
Император вернулся во дворец, и после этого пожар, грозивший такой серьезной опасностью, был быстро потушен.
Но и этот пожар не мог заставить Наполеона покинуть Кремль; мысль об опасности, по-видимому, даже удерживала его. Принц Евгений, маршалы Бессьер и Лефевр напрасно заклинают его уехать. Их убеждения тщетны. Ординарца, кажется, Гурго, который пришел сообщить, что дворец со всех сторон окружен огнем, посылают с князем Невшательским на одну из самых высоких террас дворца, чтобы убедиться в этом. Сила ветра и разрежение воздуха, вызванное пожаром, мешают им дышать и принуждают спуститься. Все сообщения оказываются верными. Император все еще колеблется уезжать. «Если бы неприятель, — сказал ему тогда князь Невшательский, — сейчас напал на те части вашей армии, которые находятся вне Москвы, то Ваше Величество никаким способом не могли бы с ними сообщаться».
После долгих размышлений Наполеон уступает желанию своих приближенных и посылает одного из своих ординарцев, де Мортемара, отыскать путь через горящий город к кварталу, занимаемому итальянской армией. Но последний скоро возвращается, говоря, что он не мог проехать через огонь.
Немного спустя другой офицер сообщает, что путь свободен. Император велит подавать лошадей и покидает Кремль, оставляя в нем корпус своей гвардии.
Ворота, через которые Наполеон вышел из Кремля, обращены к Москве-реке. Пламя загородило все другие выходы. Верхом, предшествуемый агентом московской полиции, служившим ему проводником, он долго ехал вдоль реки и, сделав большой крюк, приехал в такой квартал города, где все деревянные дома были обращены в пепел. Этот маршрут был так хорошо выполнен, что император не подвергся ни малейшей опасности. Итак, он прибыл сегодня вечером в императорский Петровский дворец, заботливо окруженный дивизией Пино, которая временно заменяет Наполеону его гвардию. Это и дало нам возможность узнать подробности предыдущего. Удерживаемые здесь этой службой люди жалуются, что не могли взять в городе своей доли добычи. Но генерал пожелал сохранить вокруг дворца свою дивизию в целости и ввел строгую дисциплину. События оправдывают его.

17 и 18 сентября. Сильный восточный ветер. Загорелись еще не тронутые части города, огонь овладел частью Мясницкой, Красными воротами, Лесной площадью, Новой и Старой Басманной и всей Немецкой слободой. Потоки огня несутся по всем кварталам, все слилось в один пожар. Волны пламени, колеблемые ветром, образуют как бы огненное море, взволнованное бурей. Днем большие облака дыма подымаются отовсюду и образуют густую тучу, которая закрывает от нас солнце; ночью пламя пробивается через черные столбы, далеко освещая все зловещим светом.
Жители пригорода, перегоняемые пожаром с места на место, в поисках безопасного пристанища укрылись на кладбищах, лежащих за госпиталем, или бежали к Петровскому дворцу, где находится император. У всех этих несчастных, женщин, мужчин, стариков, детей, калек, больных, — лица искажены ужасом и отчаянием.
Тронутый их судьбой император обещает заняться ими и помочь им в несчастьи.
Более четырехсот из них великодушно помещены в запасном дворце у Красных ворот, где они получают не только верное пристанище, но и уход, помощь и пропитание. Другие направляются во дворец Разумовского, где остановился неаполитанский король, который гуманно относится к ним и старается оказать им всякого рода помощь.
Но сколько этих несчастных, изнуренных голодом, усталостью, страданиями, ужасом, питаются только овощами, которые они находят в огородах.
Иностранные купцы почти все находятся под защитой генералов и офицеров. Что касается некоторых женщин, оставшихся в Москве, то они выдают себя за несчастных, всеми покинутых женщин и стараются пристроиться гувернантками в дома офицеров. Сколько из них, под давлением нужды, ищут покровителя, друга!
Но среди всех этих зрелищ самое ужасное, самое плачевное — пожар больниц. Там было более 20 000 тяжелобольных и раненых. Только что пламя охватило эти здания, как из открытых окон послышались страшные крики: несчастные двигались, как призраки, и после томительных, мучительных колебаний бросаются вниз.
Считают, что таким образом погибло 10 000 больных и раненых — т.е. приблизительно половина.
Тем временем пожар продолжает свирепствовать, истребляя низкую часть Петровки и уничтожая все магазины снизу доверху по Кузнецкому мосту, вплоть до Лубянки.
Большую часть этих ужасов я видел со своего поста в пригороде и у Петровской заставы. Приходившие из Москвы рассказали мне остальное. Я записывал все это по мере того, как слышал. В то же время я могу свободно наблюдать солдат разных полков, которые ходят взад и вперед, нагруженные различной провизией и товарами: мукой, сахаром, ликерами, бутылками вина, кофе, ящиками икры, сукном, мехами, дорогими тканями и другим. Все это они сваливают кучами в домах, где живут, и скорее идут за новой добычей.
Они слишком много страдали дорогой от голода и понятно, что теперь они прежде всего стараются запастись съестными припасами на будущее. За припасами следует одежда; наконец, солдаты тащат полные мешки серебра, жемчуга, ювелирных изделий и другой ценной добычи, которую они сейчас же рады спустить хотя бы за самую ничтожную цену.
«Идем! — говорят они, — постараемся вырвать у огня все, что можно. Не дадим русским радоваться их варварскому торжеству и воспользуемся, по крайней мере, тем, что они бросили. Имеем же мы право воспользоваться тем, что они оставили огню!»

 

 

 

 

ГЛАВА XIV
В горниле


Москва, 19 сентября. Мы узнали, что казакам и русским солдатам, спрятанным в городе, удалось с помощью жителей и под прикрытием ночи и пожара собраться и, перебегая с места на место, разжигать огонь там, где он затихал; они даже чуть не захватили один из наших пороховых обозов, который, во избежание взрыва, объезжал город; вследствие этого вчера вечером нам был дан приказ преследовать этих поджигателей, всюду задерживать их и исполнять обязанности городской полиции. Мы отправились с батальоном велитов, и я собственными глазами видел следующее.
Солдаты всех европейских наций, не исключая и русских, маркитантки, чернь, каторжники, масса проституток, — бросались взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой и пр. Они падали друг на друга, толкались и вырывали друг у друга из рук только что захваченную добычу; и только сильный оставался правым — после кровопролитной подчас схватки. Треск пламени, грохот падающих зданий, драки грабителей, крики, жалобы, проклятия схваченных поджигателей, которых казнят на месте; стоны растерявшихся семейств, в отчаянии бегущих куда-нибудь спасаться, причем родители тащат на руках плачущих детей; при нашем проходе они, дрожащие, бросаются нам в ноги, умоляя о сострадании; самая поспешность, с какой мы идем к указанному месту — все это заставляет сжиматься наши сердца; дыхание прерывается, и мы содрогаемся от ужаса.
Спасаясь от сильного жара, мы бесконечное число раз сворачиваем из стороны в сторону и все же попадаем на дорогу, прегражденную пламенем. Тем не менее мы подвигаемся вперед, пробегаем через горящий дворец, выходим с другой стороны и попадаем в другую улицу, где снова оказываемся окруженными морем огня. Понятно, что первые ряды батальона в поисках выхода заколебались, и мы теряем драгоценное время. Вначале мы еще успели бы выбраться из этого ада той же дорогой, которой пришли, но скоро оказываемся уже не в состоянии двинуться ни вперед, ни назад. Положение становится невыносимым. С каждой минутой треск пожара вокруг нас увеличивается. Мы оглушены шумом вихря крутящегося пламени; нам грозит гибель под обломками зданий, которые, разрушаясь, воздвигают перед нами новые препятствия; мы ослеплены искрами и пылающими головешками, — мы в ужасном положении.
Мы чувствуем, что задыхаемся в этом раскаленном и разреженном воздухе. Обливаясь потом, мы не можем даже осматриваться кругом себя, потому что огненная пыль, поднятая ветром, слепит нас; и во избежание опасности нам приходится закрывать глаза. Руки горят, когда мы их подымаем для защиты лица от этого нестерпимого жара. Мы совсем не знаем, куда идти.
Не видно даже мостовой; все исчезло в дыму, в развалинах. Нетерпение, почти безумие охватывает нас.
Патронташи, наполненные патронами, и заряженные ружья только увеличивают опасность, которой мы подвергаемся.
Сделав попытку пробиться в ту и другую сторону, мы начинаем падать духом. Вдруг ужасный шум раздается сзади батальона. Это разом рушится со страшным грохотом здание, через которое мы только что пробежали. Несколько гренадер ранено. Задние ряды напирают на центр и кричат, чтобы мы двигались вперед, так как они не в состоянии дышать дольше в этой огненной атмосфере. Нам ежеминутно приходится тушить руками искры и головешки, падающие на нашу, уже почерневшую, одежду. Земля горит, небо в огне, и мы окружены морем пламени.
Наконец голова батальона приходит в движение. С огромным усилием саперы намечают нам проход на маленькую площадь, где, скучившись, мы останавливаемся, чтобы перевести дух и прийти в себя. Но, осмотревшись хорошенько, мы видим, что и маленькая площадь охвачена пожаром. Мы уже не знаем, где мы и с какой стороны дует ветер; дым и огонь застилают небо, и мы теперь уверены, что погибнем. Во всех взорах одна мысль; смелейшие бегут и, не обращая внимания на духоту и огонь, ищут выхода; все бесполезно. В сопровождении нескольких товарищей я проникаю во двор горящего дворца; там стояла прислоненная к противоположной стене здания карета, в которой крепко спал нагруженный добычей и совсем пьяный русский барабанщик. Внезапно проснувшись, в ужасе пьяница хотел бежать. Не умея говорить по-русски, мы жестами объясняем ему, чего мы ищем; придя в себя и видя, что его судьба связана с нашей, он понял нас.
Проходив некоторое время кругом площади, он указал нам кратчайшую и наиболее безопасную дорогу. Под наблюдением полкового адъютанта (самого автора) и в сопровождении саперов он идет впереди батальона. Он направляется к маленькой деревянной избушке и дает нам понять, что через нее можно попасть в безопасное место.
Саперы работают, гренадеры и офицеры помогают им, и через дым и пламя мы достигаем узенького и извилистого переулка, в котором большая часть лачуг уже сгорела. Это странное место является для нас тем не менее единственным выходом из этого вулкана. Мы идем по черепицам и обломкам; земля жжет наши подошвы. Барабанщики бьют одной рукой в барабан, а другой держат друг друга за платье, чтобы не сбиться с пути. Полковник Морони, батальонный командир Бастида, капитан Дальштейн, Росси, Феррати, лейтенанты Гвидотти, Монфрини, Баклье да и все вообще офицеры ободряют солдат во время этого опасного перехода. А мы, все следуя за саперами и нашим проводником, подходим, наконец, к какой-то стене; в несколько минут ее разрушают; и вот мы на большом поле, на берегу Москвы-реки!
Последнее слабое препятствие, я говорю о стене, разрушенное после пятичасовой борьбы с ужасной стихией, — и мы спасены. С какой радостью вздохнули мы полной грудью на свежем и чистом воздухе. Было два часа утра; собирался дождь.
Только что батальон построился на этом лугу, как некоторые закричали, что судьба нам благоприятствует, так как они увидели приближающихся казаков. Побежали в указанном направлении, но полковой адъютант, посланный посмотреть, в чем дело, увидал только толпу несчастных, бродивших без пристанища. Испуганные нашим неожиданным появлением, они кинулись бежать в беспорядке, с криками и плачем.
Мы нагнали некоторых и хотели ободрить их; но они так перепугались, что пришлось оставить их в покое.
Мы направились к нашему кварталу, но его уже не было. В наше отсутствие он целиком сгорел. Зато мы получили приказ отправиться в Петровский дворец, вокруг которого мы под проливным дождем расположились биваком.

Бивак у Петровского дворца, близ Москвы, 20–23 сентября. Самое необычайное зрелище представляет победоносная армия, расположившаяся лагерем вокруг пылающего города и теряющая зараз и плоды своей победы, и средства к восстановлению своих физических сил. И это за 800 миль от Милана и Парижа!

И как требовать от солдата, привыкшего обходиться без всяких удобств и считать победу своим провидением, как требовать от него, чтобы он не проматывал безрассудно добычу, которой у него по горло?
Я не могу здесь удержаться, чтобы не изобразить странный вид нашего лагеря в данный момент. Среди обработанных, размокших от дождя полей виднеются не скромные бивачные огни, а настоящие праздничные костры, на которых горят картины и роскошная мебель. Кругом, на изящных стульях, на обитых шелком диванах, сидят покрытые грязью и черные от дыма офицеры и солдаты. По земле, в грязи, разбросаны там и сям кашемировые шали, дорогие сибирские меха, персидская парча; дальше, вокруг кастрюлек, стоят серебряные блюда и чашки.
Большинство солдат, одни для шутки, другие для за шиты от дождя, переменили свою изношенную одежду на найденную в Москве. Один нарядился казаком, другой башкиром, третий китайцем, у того на голове персидский чепец, этот надел женское платье, а товарищ его рядом нарядился попом; в то же время искусные и неумелые руки играют на роялях, флейтах, скрипках, гитарах, производя большей частью самые нестройные звуки. Настоящий карнавал!

24 сентября. Мы жили таким образом пять дней в веселии и изобилии, как вдруг сегодня вечером получили приказ вернуться в Москву вместе с дивизией Пино и разместиться в еще уцелевших домах предместья.
Сильный дождь, идущий несколько дней, ярость ветра и пожара.
За последние дни было только несколько отдельных и незначительных пожаров.

Москва, 25 сентября. Москва, действительно, вся сожжена. Девяти десятых огромной столицы не существует. Говорят, что дворец Ростопчина охраняется, но что теперь император отдал приказ разрушить его [16] . Защищенный стенами Кремль остался невредим также благодаря особой предосторожности; туда впускались только военные. Что касается складов всякого рода, наполненных с таким трудом приношениями горожан, то они все уничтожены. Уничтожены и только что возникшие мануфактуры, например, суконная, основанная в 1809 г. знаменитым механиком Кестером.
Итак, мы среди дымящихся обломков, грозящих падением стен и наполовину уничтоженных деревьев. Многочисленные столбы с надписями издали кажутся одинокими колоннами или памятниками на обширном кладбище. Смрад подымается от этой груды пепла и пропитывает нашу одежду.

Москва, 26–29 сентября. Император возвратился в Кремль, как только затих пожар, и теперь занимается главным образом больницами; он отдал приказы, чтобы всем несчастным предоставлены были жилища и пропитание. Он отправился затем в Воспитательный дом, уцелевший от пожара. Там он был принят генералом Тутолминым, директором этого благотворительного учреждения и, может быть, единственным русским чиновником, оставшимся в Москве. Император дал здесь доказательства своего человеколюбия и благородства чувств.
Мы располагаем несколькими помещениями для раненых и больных, которые тащились за армией. Маршал Мортье, назначенный генерал-губернатором, и генерал Мило, комендант, стараются устроить муниципалитет и полицию, чтобы восстановить порядок и получить возможность добывать продовольствие. Город разделен на 20 кварталов; для каждого назначен особый начальник.
Но как сделать все это быстро среди такого хаоса? Пятьдесят тысяч рублей медной монетой переданы в распоряжение муниципальных старшин, чтобы ускорить выдачу пособий бедным. Однако переноска такой тяжести оказывается очень затруднительной, и это лишает возможности осуществить на деле благородный приказ императора.
Что же происходит за это время в русской армии? Ходят самые разнообразные слухи. Мюрат и Бессьер отправлены на ее розыски.
Приказ быть готовыми к выступлению 28-го вызвал всеобщую радость. Но непрерывный ряд получаемых инструкций, по-видимому, указывает на намерение императора провести зиму здесь или в окрестностях. Недолог был восторг, вызванный мыслью об отбытии; но удивительна стойкость солдат; она помогает им перенести все затруднения. Корпусные командиры получили приказ позаботиться о способах запастись провиантом на шесть месяцев. Интендантская часть армии передана в заведование графа Дюма. Он очень способный офицер, но, к сожалению, окружен помощниками, которые получили места по протекции и в государственной службе видят только удобный способ маскировать свою праздность.
Вот результаты наших первых справок: вино, ликеры, сахар, кофе, сухари и т.п. в изобилии. Большие сады, огороды в состоянии доставлять зелень нам и траву для скота. Имеется и кожа, чтобы сшить новую обувь, и сукно, чтобы дать людям новую одежду.
Можно также пользоваться овчинами, которые здесь в большом ходу; они довольно хорошего качества, и русские одеваются в них в течение зимы. Таким образом, мы не умрем от голода, как можно было одно время этого бояться; мы, можно сказать, плаваем в изобилии и обязаны этим не администрации, а случайным результатам наших открытий. Приказы о выходе из Москвы были даны сначала на 22-е, потом на 28 сентября, но затем отменялись. А пока мы каждый день отходим на расстояние приблизительно от 10–12 миль от города, отрядами, составленными из разных частей армии, чтобы раздобыть съестных припасов и фуража.

 

 

 

 

ГЛАВА XV
Первый снег


Москва, 30 сентября. Было бы слишком скучно подробно говорить об этих наших экскурсиях. Но надо сказать, что они все-таки поднимают бодрость наших солдат и почти всегда, за редкими исключениями, сопровождаются стычками с казаками и партизанскими отрядами. Иной раз, впрочем, нам приходится оплачивать добытые нами припасы гибелью кого-нибудь из товарищей; иные возвращаются ранеными. Эти потери, эти несчастные случаи очень чувствительно действуют на нас.
Полковники королевской гвардии чередуются с бригадными генералами войск итальянской армии в начальстве и командовании колоннами.
Добрый и неустрашимый Морони, полковник велитов, несколько раз принимал на себя командование, и я, по своему положению, должен был сопровождать его при каждом выступлении. Но я буду говорить только об одном случае, вчерашнем, как представляющем особенный интерес. Вчера, 29 сентября, около 1000 человек пехоты, двухсот кавалеристов и два орудия были переданы в распоряжение Морони для разведки вдоль Тверской дороги, а также для защиты многочисленных маркитантов, выступивших с телегами и ломовыми лошадями.
Большая часть деревень, через которые мы проходим, были совершенно покинуты и уже сверху донизу обысканы при предыдущих рекогносцировках. Между Черной Грязью и Воскресенском, на расстоянии около 28 верст от Москвы, мы подошли к крайнему пределу, до какого доходили раньше. Мы нашли здесь на равнине несколько разбросанных селений, нашли деревенские хижины, хотя и покинутые, но оставшиеся совершенно целыми и нетронутыми, так что можно было судить о внезапном бегстве оттуда жителей. Ночью мы расположились лагерем в этой местности. На рассвете обнаружено было присутствие неприятеля; пехота, разбитая на две колонны, продолжала, однако, свой путь без принятия каких-либо предосторожностей. И в самом деле, неприятель отступал, по мере того как мы подвигались вперед.
Мы обошли еще несколько деревень и без затруднения забирали себе провизию, охраняемые цепью пехотных и кавалерийских постов. Жара стояла сильная, великолепный лес вырисовывался впереди наших передовых постов — вправо от меня, ехавшего в сопровождении нескольких унтер-офицеров. Мне очень захотелось туда съездить.
Я сделал всего несколько шагов, как вдруг услышал шум голосов. Я, один, спокойно двинулся туда, откуда несся этот шум, и через ветви деревьев заметил среди леса лужайку, где находилась толпа мужчин и женщин всякого возраста и всякого положения. Они внимательно смотрели на меня, не выказывая при этом ни страха, ни изумления. Несколько человек, манеры и внешность которых не предвещали ничего доброго, подвинулись мне навстречу.
Сделав им знак, чтобы они близко не подходили, я подозвал к себе одного из них, в котором я узнал русского священника. При помощи латинского языка я учтиво попросил его объяснить мне, не принадлежат ли эти люди к числу жителей деревень, занятых в настоящий момент нашими войсками.
«Мы, — ответил поп (le pope), окинувши меня внимательным взглядом, — мы группа тех несчастных жителей священной столицы, которых вы превратили в бродяг, в жалких и отчаянных людей, которых вы лишили крова и отечества!» И при этих словах слезы ручьем покатились из его глаз.
Спутники его начали подходить тогда с угрожающими жестами. Священнику удалось их успокоить и заставить отойти. Они отошли на небольшое расстояние, желая как будто слушать то, что мы говорим. Поп обернулся ко мне.
«Каким духом варварства, какой бесчеловечной жестокостью, — говорил он, — охвачен дух вашего вождя, если он мог сжечь нашу дорогую столицу!» Тщетно я пытался убедить его, что он глубоко ошибается. Он ограничился в своем ответе словами, что я сам ошибаюсь, что ни для кого нет сомнения в том, что Наполеон, а не другой кто устроил пожар Москвы.
Во время нашей беседы я имел возможность наблюдать эту толпу несчастных, постепенно приближавшихся к нам. Мужественные, энергичные, обросшие бородой лица сохраняли отпечаток глубокого, мрачного и сосредоточенного горя. У женщин в лицах видна была большая покорность судьбе, но и здесь нетрудно было угадать, какие тревоги пришлось им пережить. Поп не видел, что мое внимание часто отвлекалось, он продолжал свои обличения и, затронутый каким-то моим замечанием, дошел до того, что коснулся рукой моей лошади и положил руку на луку седла. Он увидал мое волнение и заговорил с удвоенной энергией; а мне горько было за участь стольких несчастных семейств, женщин, стариков, детей, которые из-за нас очутились в таком грустном положении.

Эта мысль всецело охватила меня и заставила забыть об опасности, которой я так неосторожно себя подвергал. Вдруг один из русских, присутствовавших при этой сцене, подошел к попу, сказал ему что-то на ухо и взглянул на меня с видом бесконечного презрения.
У меня шевельнулось подозрение, я сделал вид, что собираюсь уезжать, но поп удержал меня вопросом, христианин ли я. Эти слова удивили меня только наполовину, так как я уже знал, что нас расписывали в глазах русского народа как банду еретиков. Мой утвердительный ответ сейчас же сделался известным всем, и я заметил, что на меня стали смотреть с большим интересом, и разговоры кругом оживились. Поп взял меня за руку, с чувством пожал ее и сказал: «Уходите, скорее; Иловайский с местными партизанами и совсем свежим кавалерийским отрядом подвигается, чтобы вас атаковать; оставаясь здесь, вы рискуете подвергнуться опасностям. И помешайте, если вы только можете, тем неистовствам, в которых винят вашего вождя и ваших».
Прежде чем уехать, мне хотелось еще раз внушить ему, как ошибочно думают и он, и другие русские; хотелось убедить его, что все они свободно, не подвергаясь никакому риску, могут вернуться в Москву; но он, все время уговаривая меня уезжать, захотел сам проводить меня до опушки леса; и мы расстались только тогда, когда он увидел разыскивавших меня унтер-офицеров. Поп не обманул меня. Несколько велитов, удивленных нашим отсутствием, искали нас и вызывали нас из лесу; а в это время длинная колонна неприятельской кавалерии появилась около Клязьмы; казаки и вооруженные крестьяне приближались по Дмитровской дороге. Часть наших фуражиров, перешедших за линию передовых постов, повернула назад во всю прыть, причем многие из них побросали и свои тележки, и уже нагруженных лошадей. Неприятельские разведчики их преследовали. Драгуны королевской гвардии бросились вперед; мариупольские гусары приготовились их отразить, но, встревоженные артиллерийским огнем, побежали. Казаки, неосторожно выдвинувшиеся, остались, таким образом, без защиты; они приведены были в расстройство и понесли довольно серьезные потери.
Не желая начинать боя, так как было уже 4 часа пополудни, а фуража было запасено достаточно, Морони приказал готовиться в обратный путь. Но так как неприятель шел близко за нами, то полковник счел опасным начинать движение сразу и приказал прежде всего образовать многочисленный конвой. Потом впереди двинуты были телеги и прочий груз, а далее следовали войска, сохраняя полный порядок. Неприятель ободрился; он выпустил своих лучших кавалеристов; они с пронзительными криками понеслись на нас, сделали несколько ружейных выстрелов, но все-таки вплотную подойти не осмеливались.
Но когда наш конвой вступил на пересекающую лес дорогу и стрелки размещены были по его сторонам для защиты на случай атаки, наши колонны внезапно переменили фронт, из оборонительного положения перешли в наступательное и двинулись против неприятеля. Многочисленные группы вооруженных крестьян тотчас же пустились в бегство, бросая наземь свое оружие. Уже спускалась ночь, и два велита в это время присоединились к отряду. Они заблудились в лесу, разыскивая меня, и поп, с которым я вел беседу, спас их от казаков, советуя им укрыться до нашего возвращения. Не следует, конечно, думать, что все наши экспедиции за фуражом протекали в таких же условиях.

Москва, 1–4 октября. Решительно все заставляет нас думать, что наше пребывание в столице царей продолжится еще на долгий срок. Открыли даже театр, где французская труппа каждый вечер дает представления. Полковнику Ларибуазьеру поручено укрепить Кремль на основании детальных инструкций, переданных ему самим императором, так как эта крепость в настоящем своем виде не в состоянии была бы выдержать правильной осады; воздвигают новые укрепления, которые могли бы по крайней мере удержать ее при неожиданной атаке.
Вот уже (4 октября) значительная часть трудов окончена, и в Кремле можно теперь видеть батарею из 12 пушек большого калибра; другие 18 орудий должны будут занять место около них.
Тюрьма, расположенная в предместье, обращена итальянцами в нечто вроде укрепленной цитадели. Два монастыря, занятые депо 1-го и 3-го корпусов, получают такое же назначение.
Многочисленные больные и раненые постепенно возвращаются в строй; приходят новые полки, и благодаря этому пехотные войска приобретают почти ту же численную силу, какую они имели до битвы под Москвой; но кавалерия и в особенности артиллерия находятся в жалком положении. А между тем для армии эти три рода оружия одинаково необходимы, так как они взаимно друг друга поддерживают. Лошади гвардии, наименее заезженные и наименее пострадавшие, еще туда-сюда; у них недурная внешность; но лошади в войсках Мюрата, но лошади легкой кавалерии, находившиеся при пехотных отрядах! На бедных животных тяжело смотреть, и долго они не продержатся. Ни одно из них не пользовалось хотя бы моментом отдыха с самого начала войны!
Что касается артиллерийских орудий, то хотя число их далеко непропорционально общему количеству наших сил, но все же каждый день прибавляются новые, и армия насчитывает теперь 501 орудие. Зато возят орудия тощие лошади, неспособные на большие переходы. То же можно сказать и про экипажных лошадей, про лошадей походных госпиталей и про других. Задают себе вопросы, как же перевозить ту драгоценную добычу, которая собрана была в Москве, которую уже нагрузили на телеги, если только император не даст приказания оставить ее здесь.

Москва, 5 и 12 октября. Мы в полном бездействии. Говорят, что ждут результатов миссии генерала Лористона [17] , но будет ли мир? Мир — наше самое заветное желание.
А пока, чтобы занять солдат, чтобы не охлаждать их воинского пыла, чтобы постоянно будить в них чувство соревнования и поддерживать дисциплину, Наполеон каждый день устраивает смотры на Кремлевской площади, и каждому в присутствии суверена хочется показаться и самым довольным, и самым мужественным, и самым воинственным. Император приходит, и у офицеров возрождается уверенность. Он электризует сердца, он расточает награды, он вызывает в солдате желание заслужить их; все это окружается торжественностью, которая нас чарует. Так, в один из этих пышных смотров бравый Левье, полковник 3-го линейного полка, корсиканец родом, возводится в ранг бригадного генерала. Батальонный командир дель Фанте произведен в подполковники; батальонный командир Колли получил чин майора; превосходный полковник Крови назначен полковником гренадеров гвардии; начальник артиллерийского эскадрона Клемант назначен майором королевской гвардии. Затем идут еще раздачи знаков отличия в итальянской армии; одни получают «Железную корону», другие — орден Почетного легиона.

Москва, 13 октября. Со дня на день ждем подтверждения наших ожиданий. Начинают уже спрашивать друг друга, по какой дороге пойдем обратно; по той ли, по которой пришли, или двинемся на юго-запад? В Смоленск послан приказ — никого более не пропускать в Москву, за исключением офицеров Главного штаба, имеющих специальные поручения, курьеров и эстафеты. Из маршевых полков, из некоторых разрозненных отрядов, из оторвавшихся от своих частей, из вышедших из госпиталей сформировали дивизию в 12 000 человек пехоты и 4000 кавалеристов; к ним присоединили 12 орудий; эта дивизия должна стоять наготове, чтобы по первому сигналу двинуться в путь.
Генерал Бараге д’Ильер получил приказ идти в Смоленск, принять там главное начальство и устроить в Ельне продовольственные магазины.
С другой стороны, я узнал, что Жюно получил секретный приказ сжечь ружья, находящиеся в Колоцком монастыре, взорвать артиллерийские подводы, которые нельзя с собой захватить и, наконец, принять все необходимые меры для эвакуации страны, занятой его войсками.
После нескольких прекрасных осенних дней, необыкновенно жарких, погода резко переменилась и наступили холода. Сегодня выпал первый снег.

 

 

 

 

ГЛАВА XVI
Оставление Москвы



Москва, 14 октября. Лошади императора отправились третьего дня вечером по неизвестному назначению. Все повозки нагружены съестными припасами. Генерал Борелли, адъютант неаполитанского короля, возвратился вчера к нему с секретными приказаниями императора [18] . Что касается старой императорской гвардии, то она готова уже к пути, точно также и молодая гвардия с двумя артиллерийскими полками.
Офицерам, имеющим лошадей больше, чем то предписывает регламент, приказано продать лишних лошадей в артиллерию и в обозы. За них платят смотря по качеству, по соответствующему тарифу. Но и эти лошади почти не в лучшем состоянии, чем другие; во всяком случае они представляют скудный ресурс.
Послан приказ в дивизию Дельзона итальянской армии, расположившуюся в Дмитрове. Ей предписано очистить этот город и стать в тыл Москве. Вчера Наполеон снова отправлял к Кутузову своего адъютанта Лористона.

Москва, 15–16 октября. Император дал приказ расположенному в Черной Грязи итальянскому отряду вернуться в Москву, оставив там одну кавалерию. Дивизия Бруссье, драгуны королевской гвардии, стоявшие вдоль Смоленской дороги, отправляются к Фоминскому.

Москва, 17 октября. Сегодня генеральная раздача по всей армии: раздают кожаную одежду, белье, хлеб и водку. Разумная мера, которая принесла бы большую пользу, если бы принята была несколько раньше, но теперь слишком поздно. Солдат выбрасывает все, чем он не может воспользоваться сейчас же; к тому же теперь он чересчур и без того нагружен, и я очень боюсь, как бы вся нынешняя раздача не оказалась брошенной на ветер.

Выступление из Москвы, 18 октября. Мы расставлены в боевом порядке на первой Кремлевской площади, — несколько батальонов императорской гвардии, королевская гвардия и дивизия Пино. Император произвел нам смотр. Смотр продолжался около двух часов. Собирались приступить к раздаче наград, до которых так лакомы войска, как вдруг показался адъютант Мюрата Беранже с тревожным видом, с исказившимися чертами.

Смотр прекращается. Император уходит в покои Петра Великого. Через минуту мы получаем приказ возвратиться на наши прежние квартиры и приготовиться к немедленному походу. Очевидно, прощай последние надежды на мир! Мы все еще будем игрушкой в руках Кутузова, и вот теперь наступает зима, а мы на русской почве, где повсюду царствует одно лишь опустошение [19] .
Мы спешно возвращаемся на наши квартиры, складываем свои парадные мундиры и с удовольствием надеваем походное платье. Все настроение совершенно переменилось; на всех лицах сияет радость. Одно только огорчает нас: нам приходится оставить наших товарищей, которые не могут идти. Многие из них собирают все свои силы, чтобы попытаться идти за нами. В 5 часов мы с барабанным боем, с громкой музыкой проходим по улицам Москвы... Москва! Так страстно хотелось нам в нее попасть, но уходим мы отсюда без сожаления. Мы думаем только о родине, об Италии, о наших, которых мы увидим теперь, после такой славной экспедиции.
Мы в последний раз смотрим с Кузнецкого моста на Кремль и на уцелевшие от огня красивые постройки на берегу Москвы-реки. Войска, нагруженные добычей, выходят, наконец, из пределов Москвы и выступают на Калужскую дорогу. Молчание скоро прерывается, и дорогой начинаются песни, начинаются рассказы. Радость общая, этапы проходятся весело.

Калужская дорога, 19 октября. Мы располагаемся лагерем вдоль Калужской дороги на большом протяжении в следующем порядке: итальянская армия составляет авангард, затем следует Даву, императорская гвардия и, наконец, в арьергарде корпус Нея. Маршал Мортье, молодая гвардия, спешенные и разбитые на батальоны кавалеристы временно остаются в Москве. Император перенес вчера вечером свою главную квартиру на Коломенскую заставу.

Около Игнатова, 20 октября. До нас начинают доходить подробности поражения, нанесенного русскими Мюрату. Хотя оно и оказалось, благодаря доблести французских и польских войск, частичным, но все же мы видим отсюда, что русские решили продолжать кампанию. Следуя по Калужской дороге через Боровск и Малоярославец, мы имеем, быть может, шансы обойти русскую позицию при Тарутине. Но надо спешить, надо достичь Калуги раньше их. К несчастью, нам нужно еще соединиться с расстроенными войсками Мюрата. Говорят, что вчера вечером император перенес главную квартиру в Троицкое, возле деревни Вятутинки, где он встретится с неаполитанским королем.
В два часа пополудни, все время в авангарде, мы перешли Пахру в Горках и затем взобрались на холм, на котором, влево от дороги, возвышается красивый дом Краснопахрской усадьбы. С этой возвышенности мы видим в правой стороне колонны, движущиеся к Фоминскому, где стоит дивизия Бруссье вместе с бригадой Виллата, которая сумела выдержать славный бой с легкой кавалерией корпуса Дохтурова. Ночь мы проводим подле Игнатова. Принц расположился в господском доме, который доминирует над равниной, где мы ночуем.

Фоминское, 21 октября. Смелость казацких отрядов невероятна. Они устроили засаду в лесах, невдалеке от места, где мы провели ночь, и поджидают, когда уйдут последние солдаты, чтобы нападать на изолированные группы, на отставших или на повозки, которые не могли идти непосредственно за войсками. Вечером мы приходим в Фоминское, где находим дивизию Бруссье, стоявшую на другом берегу Нары, среди квадрата, образованного телегами, артиллерийскими повозками и орудиями. Таким образом, почти вся итальянская армия теперь соединилась.

Около Фоминского, 21 октября. Порядок движения установлен такой: легкая кавалерия, дивизия Дельзона, дивизия Бруссье, дивизия Пино, королевская гвардия.
Император провел ночь в Плескове.
Все войска собираются на Фоминской дороге, кроме войск Нея и дивизии Клапареда, оставшихся позади р. Мочи, а также дивизии Морана и бригады Кольбера, размещенных на позиции за Десной. Мы Переходим р. Нару. Падает дождь, дороги становятся скверными; идти по ним скорее невозможно. Каждый мост загроможден людьми, лошадьми и багажом. Большая часть мостов узки и малонадежны; часто они сгибаются под тяжестью повозок. Все эти затруднения в связи с медленностью пути утомляют солдат и отнимают все силы у артиллерийских лошадей. Многие телеги сломались или попортились до того, что дальше везти их невозможно. Грустью веет над армией.

Уваровское, 23 октября. Нынешним утром, в 5 часов, отправлены инструкции герцогу Абрантесскому; приказано сжечь все, чего нельзя захватить с собой, и быть готовым к тому, чтобы по первому сигналу двигаться к Вязьме; начальники вплоть до Смоленска предупреждены о движении армии; генералу Эверсу приказано выступить из Вязьмы с четырьмя-пятью тысячами человек для того, чтобы обеспечить сношения армий через Юхнов со Смоленском.
Мы переходим покинутый Боровск и располагаемся лагерем дальше от него на одну милю, около Уваровского. Дивизия Дельзона отправлена в Малоярославец. Этот небольшой город стоит на правом берегу реки Лужи, на склоне очень крутого холма.

Малоярославец, 24 октября. Сегодня, в 4 часа утра, все еще спали в лагере Дельзона, исключая часовых, как вдруг четыре отряда русских стрелков неожиданно выступили из лесов, покрывавших здешние возвышенности, заставили часовых спешно отойти к передовьм постам, посты — к стоявшим впереди батальонам, а эти последние, пораженные неожиданным нападением, должны были после слабой обороны покинуть деревню, чтобы соединиться с остальной частью дивизии, находившейся на равнине.
При первой же тревоге Дельзон велел браться за оружие и бежать на помощь к своим. Но русские успели уже выдвинуть свои батареи и на высотах, и с двух сторон от города, чтобы обстреливать мост и тем воспрепятствовать всякому наступательному движению. Наконец, и русская кавалерия развернулась в боевой порядок, справа от пехотных войск.
Сражение завязалось. Та и другая сторона билась с жаром, но невыгодное положение Дельзона было очевидно: он принимал на себя весь огонь русских, а сам отвечать на него не мог, так как неприятель был прикрыт скрывавшим его гребнем холма.
Принц Евгений, эскортируемый драгунами королевской гвардии и драгунами королевы, двинулся на соединение с Дельзоном еще раньше, чем прозвучал первый пушечный выстрел. Почти в тот же миг явился офицер, посланный Дельзоном для оповещения принца обо всем происходящем. Нам был отдан приказ немедленно вооружаться.
В это время новые русские колонны под предводительством Кутузова выступили тесно сомкнутыми массами из лесов, лежащих за Малоярославцем, и также двинулись в бой. Можно было видеть теперь, как за неприятельским фронтом воздвигались четыре редута, приводившиеся в состояние обороны с помощью бруствера и рва уже во время самого сражения.
Положение Дельзона было критическое. Пронизывающий огонь русских градом падал в глубь воронки, где Дельзону нельзя было двигаться. Вице-король приказал ему немедленно, во что бы то ни стало, выбраться оттуда и пробиться вперед. Путь, идущий от моста, лежит по дну оврага, между двумя тяжелыми каменными навесами, вершины которых заняты многочисленными русскими стрелками; этих последних, в свою очередь, поддерживают массы, расположенные на холме.
Несмотря на убийственный огонь, бравый, доблестный Дельзон успел все-таки овладеть кой-какими из этих верхних позиций; он начал уже развертывать свой блестящий план атаки, но картечь вдруг сваливает его. Брат Дельзона, состоявший в это время его адъютантом, хочет помочь ему, но сам падает, пораженный пушечным выстрелом.
Принц Евгений не перестает требовать новых подкреплений; новые отряды спешат на помощь, но кажется, что им никак не удастся поспеть вовремя. Принц отправляет полковника Лабедуайера, чтобы ускорить наше движение, и вместе с тем, чтобы дать императору отчет о событиях. Королевская гвардия встречает этого славного офицера при своем спуске с холма, доминирующего над долиной Лужи. «Спешите, бравые итальянцы, — говорит он нам, — вице- король ждет вас с нетерпением. Ваши товарищи в опасности, если вы не подоспеете вовремя. Не теряйте случая выказать вашу отвагу!» На эти слова, передаваемые из уст в уста, все батальоны отвечают радостными криками, предвестниками победы. Колонны даже не идут; они летят, но с какой быстротой ни ведут нас наши вожди, нам все кажется, что мы идем еще недостаточно быстро. Раздаются воинственные песни; радость заставляет нас забывать об усталости.
Мы спускаемся к подножию холма, следуем по равнине Лужи и влево от дороги, на опушке соснового леса, находим стоящую здесь в резерве итальянскую кавалерию. В этот момент шум пушечной пальбы удваивается, и пули русских стрелков свистят уже над нашими головами. Мы не видали наших бравых товарищей с конца сентября, но знали об их подвигах и теперь спешим заключить их в свои объятия. Встреча не могла быть более кстати.
Едва только заметив нас, они бросаются к нам навстречу; они смешиваются с нашими рядами; каждый ищет друга, родственника... Они предлагают нам съестных припасов, предлагают напитки, дают ряд советов и великое множество наставлений. Они отводят своих лошадей и непременно хотят нас сопровождать. «Помните, — говорят они, — что мы, как и вы, итальянцы; мы должны озарить это имя новой славой! Какой еще один чудный день для родины!» Мы пожимаем друг другу руки и плачем от волнения. Мысль о родине пронизывает нас.
Было около десяти с половиной часов, когда мы соединились со своими товарищами, вызванными уже с утра. Настал час расстаться с нашими храбрыми кавалеристами. Долг призывает нас. В последний раз обнимаем мы друг друга, в молчании возвращаемся в свои ряды и ждем приказаний принца.
А он, зная свою численную слабость, распорядился уже двинуть часть 14-й дивизии на помощь 13-й, которая, лишившись своего славного вождя, один момент еще колебалась, но затем вынуждена была вторично покинуть высоты.

Начальник штаба итальянской армии, неустрашимый Гильемино, принимает теперь на себя командование дивизией, собирает ее за постройками и затем борется с неприятелем за каждую пядь земли. Чтобы сохранить все приобретенное им до прибытия новых войск, приобретенное, несмотря на все невыгоды позиции и на ничтожество своих сил, он приказывает нескольким гренадерским ротам занять церковь и два дома, лежащие в преддверии города и господствующие над оврагом, по которому проходит путь. Эти позиции были приведены в состояние обороны, чтобы служить прикрытием для наступательных попыток на всякий случай, когда наших станут выбивать с высот.

 

 

 

 

ГЛАВА XVII
Битва под Малоярославцем
(24 октября 1812 г.)


Малоярославец, 24 октября. (Продолжение). События вскоре же показали разумность и полезность этого распоряжения. Всякий раз, когда русские переходили за эти передовые посты, они обстреливались сзади, бежали в беспорядке, и наши опять возобновляли наступление, чтобы отбросить их окончательно. Гильемино лично, соединившись с первой бригадой Бруссье, выбил, наконец, русских. Три бригады завладели теперь позицией перед линией неприятеля. Первая и вторая бригады 13-й дивизии находились в Малоярославце и впереди города, часть 14-й дивизии стояла в предместье, по ту сторону глубокого оврага, простирающегося более чем на 600 туазов [20] в длину и идущего параллельно Калужской дороге.
Генерал Кутузов, видя, что успех дня зависит единственно от завладения этим важным пунктом, посылает тогда целый корпус (корпус Раевского) на помощь к Дохтурову. Сражение возобновляется с еще большим ожесточением. Город взят, потом отнят, и так до трех раз. Гильемино и Бруссье, вынужденные отступить перед численным превосходством неприятеля, собираются около места, где находится вице-король, чтобы дать себе отчет в общем положении дел и подготовить резервы. Он тотчас же посылает к ним вторую бригаду Бруссье. Положение как будто готово измениться. Но едва батальоны перешли цепь домов, едва они отошли от того центрального пункта, откуда были выдвинуты и появились на равнине совершенно открытыми для неприятельского огня, как силы их стали ослабевать.
Поражаемые огнем целой армии, они приходят в смятение и отступают. Подкрепления притекают к русским без конца; наши ряды уступают и прорываются неприятелем. Беспорядок продолжает расти; орудийный огонь в разных местах зажигает город, построенный из дерева, и это еще более затрудняет и движение, и атаку двух дивизий. В пятый раз они вынуждены отступить. Русские продвигаются дальше, и оборона на один момент парализована.
Вице-король двигает тогда им на помощь дивизию Пино. Войска, руководимые своим вождем, идут сомкнутыми колоннами, в тревожном молчании, жаждущие славы. Что касается нас, то всю пехоту королевской гвардии оставляют пока в небольшом селении на левом берегу Лужи. Русская батарея на гребне холма, влево от линии их войск, не только страшно бьет по войскам, взбирающимся и проникающим в Малоярославец, но ударяет по флангу и наших полков королевской гвардии; мы терпим такие потери, что должны каждую минуту менять свою позицию. Неприятельской батарее вице-король противопоставляет несколько пушек легкой артиллерии нашей гвардии, и мы имеем тогда возможность удивляться вблизи энергии, разумности и храбрости наших артиллеристов. Совершенно открытые, подставленные под неприятельские удары, вынужденные отвечать снизу вверх, они маневрируют с таким хладнокровием, с такой рассчитанной точностью, что заставляют неприятельскую батарею сперва замолчать, а потом и отступить.
В течение этого времени итальянцы Пино перешли мост, не производя выстрелов, перебрались затем через овраги, выгоняя отовсюду неприятеля, и дошли до церкви, находящейся в преддверии города. Там они переводят дух и оправляются; затем первая бригада, во главе с генералом Пино и генералом Фонтана, идет вправо от города, для защиты 13-й дивизии; вторая бригада, под начальством генерала Левье (корсиканца) переходит на противоположную сторону, чтобы зайти в тыл русским колоннам, вытеснившим 14-ю дивизию.
Неприятель, удивленный, пораженный, ошеломленный столь неожиданным общим натиском, отступает, и мы с радостью замечаем, что наши итальянцы овладевают всеми позициями, которые были намечены для них вице-королем и прибывшим на место боя адъютантом императора, генералом Гурго. Первая бригада проникает в город и выбивает оттуда русских. Страшная стычка завязывается среди пламени, пожирающего постройки. Большая часть падающих раненых сгорели живыми на месте, и их обезображенные трупы представляют ужасное зрелище. Вторая бригада следует по оврагу под убийственным орудийным и мушкетным огнем. Предместье снова в наших руках, так же, как и увенчивающие его высоты.
Генерал Левье и много высших и низших офицеров ранены. Генерал Пино, после того, как лошадь под ним была убита, на ногах, с саблей в руке, словами и примером продолжал подбодрять своих солдат. Ружейный выстрел убил у его ног его брата и адъютанта, начальника эскадрона; его племянник Фонтана, адъютант дивизионного командира, ранен; генерал Фонтана, полковник Лашес и множество офицеров выведено из строя. Генерал Галимберти, сопровождаемый полковником Лабедуайером, принимает на себя начальство, и сражение продолжается с еще большей яростью.
Милло, полковник итальянской артиллерии, старается теперь поставить свои орудия на высоты. Солдаты королевской гвардии прибегают к нему на помощь. Ряд невероятных усилий, и мы, наконец, на вершине.
Натиск дивизии Пино поднял дух у солдат 13-й и 14-й дивизий. Они соединяются с войсками 15-й дивизии и пускаются на русских. Артиллерия, в свою очередь, действует: она крошит тела мертвых и умирающих, распростертых по дорогам, ужасающе их уродуя.
Я расскажу здесь об одном случае, который хорошо выказывает всю отвагу наших солдат. Вице-король заметил бледность на лице одного итальянского солдата из обоза. «Что это? — сказал принц, — ты трусишь, а между тем ты из гвардии...» «Нет, принц, — ответил несчастный, показывая ему изуродованную картечью ногу, — только вот это мешает мне твердо держаться на стремени». Принц, видимо, был тронут, хотел оказать ему помощь и раскрыл свой кошелек. «Ни помощь, ни деньги не нужны мне, — отвечал храбрец, — я хочу только видеть, как мои товарищи побеждают!»
Гренадеры взобрались на высоты, вздымавшиеся над мостом, и там оставлены были в резерве подле церкви, расположенной за пригородом. Но стрелки, помещенные впереди войск второй бригады Пино, бегут навстречу русским, идущим с намерением овладеть мостом и отрезать путь отступления войскам, находящимся в Малоярославце. Мужественный полковник Перальди выступал впереди стрелков. Он постепенно развернул их в боевые колонны и крикнул: «Не стреляйте, солдаты, штык — вот оружие гвардии. В штыки, бравые итальянцы!» Возбужденные этими словами и примером своего вождя, стрелки стремглав бросаются на русских, подвигавшихся вперед в беспорядке после жестокой стычки с дивизией Пино.
Одновременная атака стрелков в городе и за чертой города выгнала неприятеля из всех занятых им раньше домов. Все время, орудуя штыком, они отбрасывают русских до перекрестка дорог.
Стрелки не довольствуются этим. Опьяненные дымом, пожарами, ударами, нанесенными ими и им, опьяненные, наконец, своей победой, они продвигаются в верхнюю часть долины и стремятся овладеть неприятельскими орудиями; но, достигнув края, ведущего к глубокому рву и очутившись на выступе, окруженном густой изгородью, они подвергаются снова страшному огню и целому граду картечи. Это русская батарея, неожиданно открывшаяся, посылает свои заряды и наносит нашим стрелкам страшные потери. Беспорядок вносится в их ряды; неприятельская кавалерия атакует их, и весь 7-й корпус Бороздина вступает в бой. Русские снова отвоевывают себе сады и предместье. Все итальянцы тесно сжимаются там, строят баррикады и приготовляются к отчаянной защите.
От отряда Перальди остается половина, но он соединяет своих стрелков со второй бригадой Пино, выстраивает их в колонны, оставляет оборонительную позицию и, несмотря на численное несоответствие их силам неприятеля, ведет их в новый бой. В довершение всего он возбуждает национальный энтузиазм. «Вспомните, солдаты, — обращается он к ним, -— что в этой битве итальянцы должны победить или умереть!» «Да, да! — кричат в ответ солдаты,— победить или умереть! Барабанщики, к атаке!» Из садов они выходят, подобные стае львов, снова бросаются в штыки, но на этот раз обходят знаменитый ров, послуживший причиной их первого поражения, и двигаются, опираясь на небольшой лес, где они скрыты от огня батарей и от артиллерийских атак, тщетно старающихся отогнать их.
Часть итальянской артиллерии вступает теперь в строй и к вечеру получает, наконец, возможность наносить удар за ударом, и победа уже вне сомнения. Русские, притиснутые к своим фортам, замедляют атаки; итальянцы спешно окапываются для обеспечения своей победы.
Перальди просит тогда принца дать ему остальную часть гвардии, ручаясь за полную победу. Но принц не хочет лишать себя столь ценного резерва. Эта гвардия, оставаясь неподвижно в лощине в течение целого дня, принимала, однако, на себя все выстрелы русской артиллерии: русские ядра, пролетая над головой наших товарищей, стоявших в боевой линии, падали как раз туда, где мы находились. Неподвижно и невозмутимо держась на этой опасной позиции, мы не могли даже мстить за наших убитых и раненых, а потеряли мы много лихих товарищей, и между ними доблестного Маффеи, батальонного командира, который убит был ядром на наших глазах.
Пришла ночь, а вместе с ней и французская армия. Старая гвардия заняла позицию в Городне; Ней и Даву выстроились между Городней и Малоярославцем.
В 9 часов вечера генерал Кутузов, который выдвинул уже большую часть своих войск, хочет сделать последнее усилие и снова завладеть городом. Из резервов он строит глубокие колонны, которые и выступают, прикрываясь артиллерией. Дивизии Жерара и Компана корпуса Даву отправлены Наполеоном с приказанием стать в боевую линию — одна справа, другая слева от Малоярославца. Полковник Серюрье, командующий отрядом легкой французской артиллерии, превозмогает трудности переправы вброд через Лужу и прекрасно задуманным, и еще лучше выполненным, маневром проникает в небольшой лес и оттуда обрушивается на неприятеля градом картечи и гранат. Итак, собранные теперь и приведенные в порядок итальянцы идут вперед, чтобы довершить свои успехи. Кутузов, не могший победить даже одного корпуса наполеоновской армии, считает теперь благоразумным ретироваться. Сражение мало-помалу ослабевает, но ружейная перестрелка прекращается только к 11 часам вечера. Неприятель ставит свои передовые посты у опушки леса и занимает позицию вдоль Калужской дороги, приблизительно в двух милях от Малоярославца. Итальянцы остаются господами положения и в долине, и в городе, но этот последний представляет теперь собой лишь кучу пепла и груды трупов.

Так закончилась битва, длившаяся 18 часов, в течение которых горсть французов и итальянцев из глубины оврага держалась против русской армии, позиции которой казались неприступными.

Малоярославец, 25 октября. Армия расположилась биваком на своих позициях; император провел ночь в Городне. Ночь была очень холодна. Задолго до рассвета все уже поднялись и жались около больших костров. Мягкий сезон сменился суровым, и этот переход показался нам очень резким. Император, прежде чем отправиться на ночь в Го- родню, послал своего адъютанта Гурго на передовые посты, чтобы выяснить характер движений неприятеля. Нынешним утром, около 5 часов, Гурго доложил о своих наблюдениях. Нам передавали, что император имел совещание с неаполитанским королем, маршалом Бессьером, графом Лобо и Гурго насчет того, желательна ли новая битва или, напротив, ее следует бояться. В семь с половиной часов он выехал из Городни в сопровождении большей части своего штаба, герцога Виченцского, князя Невшательского и генерала Раппа, но вскоре возвратился обратно [21] . В 10 часов состоялся новый выезд императора, пожелавшего взглянуть на поле вчерашней битвы.
По первым сведениям выясняется уже, что мы потеряли более 4000 человек. Из генералов и штаб-офицеров — Пино, Фонтана, Джифленга, Левье, Маффеи, Лакесси, Негрисоли, Болоньини и др. убиты или ранены. Рассказывают про батальонного командира Негрисоли: получив первую рану, он вернулся в строй; но затем поражен был еще одной пулей и упал со словами: «Вперед, итальянцы! Я умру счастливым, если вы победите!»
Казаки приближались к разным частям нашей армии, включая и наши экипажи. Отряд драгун королевской гвардии, под начальством капитана Колеони и лейтенантов Брамбилла, Кавалли и Бокканеры, саблями разогнали их. Затем император сделал нам смотр. «Честь за этот день всецело принадлежит вам, — сказал он, обращаясь к вице- королю, — вам и вашим бравым итальянцам, которые решили эту блестящую победу». В 5 часов, осмотрев все и отправив разведочные отряды вдоль Калужской дороги, он возвратился в Городню. Недовольный вид, какой у него был при отъезде, заставил нас думать, что у него возникли несогласия со своими старшими генералами и что если бы дело зависело только от него, то битва возобновилась бы.
Что бы то ни было, но мы, волнуясь, готовимся к новому сражению и с нетерпением ждем сигнала. Однако проходит день, и, к нашему великому изумлению, никакого приказа нет. К вечеру по войскам передается распоряжение отступать. Мы должны этой же ночью достичь Уваровского, регулируя свое движение с движением корпуса Даву, шедшего в арьергарде. Отступление должно начаться нынешним вечером, в 10 часов. Отдан приказ сжигать все, что мы ни найдем на пути.

Уваровское, 26 октября. Это неожиданное отступление после выигранной битвы произвело на нас самое тяжелое впечатление. Верно или ошибочно, но мы начинаем считать себя окруженными опасностями. Громадность пути, полная опустошенность страны, через которую мы переходим, обескураживает нас, и никто не может уяснить себе мотивы этого внезапного отступления [22] .
Итальянская армия приходит в Уваровское к закату солнца.

Алферьево, 27 октября. Мы оставляем справа от себя город Боровск, весь в огне, как и большинство тех селений, которые нам приходится видеть на некотором расстоянии. Надо переходить Протву. Ищут брод для артиллерии; один находят, да и тот оказывается неудачным. Приходится артиллерию и багаж перевозить через Боровский мост, а для этого надо сначала переправлять артиллерийские обозы и вооружение через объятый пламенем город. С левой стороны показываются казаки; несколько солдат гвардии обращают их в бегство. Мы перешли громадное число небольших речек, что беспрестанно замедляло нам движение, заставляя нас оставлять позади себя массу телег и обозов, и вечером приходим в Алферьево, где генералы с великим трудом отыскивают себе подходящее место для ночлега.

Митяево, 28 октября. Ночью термометр ужасно упал. Да, это зима. И тем не менее погода хорошая. Солнце достаточно пригревает. Только ночи тяжелы. Мы снова переходим Протву выше Вереи, которая пылает, и идем в Митяево.

Успенское, 29 октября. Вышли на рассвете, переходим среди пламени через Борисов-Городок, оставляем вправо от себя Можайск и попадаем на биваки императорской гвардии в Успенское. Деревни больше нет; стоит один только господский дом, и вокруг него мы располагаемся лагерем. Я долго буду помнить о наслаждении, с каким мы улеглись в эту леденящую ночь на здешнем, все еще теплом, пепле.

 

 

 

 

ГЛАВА XVIII
Затруднения возрастают


30 октября. Сегодня утром, после 54-дневного отсутствия, мы вернулись на поле битвы под Москвой. Солдаты, еще продрогшие и чувствовавшие себя плохо, вследствие неожиданных по времени года холодов, шли, не останавливаясь; но как пройти мимо этих мест, полных воспоминаний, не нарушив молчания и не бросив сочувственного взгляда на могилы стольких друзей!
8-й корпус, оставленный на поле битвы для того, чтобы подобрать раненых и похоронить мертвых, исполнил возложенное на него поручение. Но тем не менее видно еще множество не убранных трупов русских и лошадей, — холод не давал им разлагаться.
Оружие, одежда, мешки, тысячи различных предметов лежали разбросанные вперемешку на огромном пространстве.
Мы перешли Колочу по двум наведенным мостам, из которых один находится правее, а другой в самом Бородине. Прошли мимо Колоцкого монастыря, и тут нашим глазам предстало тяжелое зрелище, глубоко нас поразившее.
Император несколько раз посылал приказы из Москвы о том, чтобы все раненые были эвакуированы. Покидая этот город, он еще раз подтвердил, чтобы все без различия повозки, не исключая и его собственных, были оставлены под раненых, которые не были в состоянии идти. Не делал ли он того же самого в Египте или при возвращении из Сирийской экспедиции? Не шел ли он сам пешком по пескам пустыни, уступая для раненых свою собственную лошадь? И вот теперь в этом монастыре нашлось еще около 1000 раненых, о которых сказали, что они неспособны перенести дорогу. Узнав о таком положении вещей, император, говорят, сильно рассердился на Жюно. Он досадует, что его распоряжения не были исполнены, и приказывает поместить всех этих несчастных в свои парадные экипажи, в экипажи его офицеров, в тележки маркитанток, в повозки из-под провианта и багажа.
Все дело в небрежности, эгоизме и торопливости этих презренных возниц: они с неудовольствием смотрят на то, что их заставляют нагружать повозки ранеными, так как боятся, что потеряют те богатства, которые они туда сложили. Они доходили до того, что ссаживали массами несчастных раненых, просивших хлеба и воды и умолявших дать им местечко на телеге. Вице-король старался спасти кое-кого из них. Говорят, что Даву делал то же самое, но все же значительное большинство раненых было брошено на произвол судьбы.
Пройдя еще некоторое время, мы остановились около маленькой деревушки, находившейся в двух верстах от большой дороги, между монастырем и Прокофьевым, где на эту ночь принц расположился со своей главной квартирой.

На развалинах Ивашкова, 31 октября. Покинувши на заре нашу стоянку, мы подходили к Прокофьевским высотам, когда услыхали оживленную канонаду. Вице-король послал одного из своих ординарцев, чтобы узнать, что там происходит. Тот вернулся и донес, что Платов напал утром на Даву около Колоцкого монастыря, но что бой был незначительный. Даву ответил на атаки врага артиллерийским огнем и продолжал свой путь. Отряды снова двинулись, но с постоянными остановками. Эта медлительность, эти остановки утомляют войска и оттягивают их приход на стоянку; при недостатке провианта, страдая от сильного холода, мы волнуемся вследствие этих несвоевременных задержек и виним в них Даву, тактика которого слишком медлительна для нынешних обстоятельств.
Вице-король, все время державшийся в хвосте колонны, располагается, наконец, лагерем в двух верстах от Гжатска, чтобы, таким образом, быть ближе к Даву, остановившемуся в Гридневе.

Подле Величева, 1 ноября. Мы провели очень тяжелую ночь, показавшуюся нам самой длинной из всех, до сих пор пережитых нами. Мы провели ее на возвышенности, близ того места, где когда-то находилась маленькая деревушка Ивашково, от которой не осталось теперь ни одного дома. К довершению несчастья, поднялся сильный ветер; лишенные огня, мы прижались друг к другу и прикрылись всем, чем только можно было: платьем или кожами. Весь наш лагерь состоял из нескольких тесных групп, едва заметных в темноте.
Сегодня утром отступление продолжается. Ней должен прийти в Вязьму. Платов вновь пытается напасть на Даву, вследствие чего происходит только задержка движения войск, так как Даву при каждой такой попытке выстраивает своих солдат и не двигается до тех пор, пока не пропустит артиллерию и багаж.
Вскоре после полудня, когда багаж итальянской армии проходил по узкой дороге, находящейся близ деревни Царево Займище, на недалеком расстоянии, влево от пути, появился неприятельский авангард. Затем стала приближаться казачья бригада, желавшая завладеть обозами. Нельзя было выбрать более удачного момента. Масса отставших солдат, служащих, женщин и раненых шли вперемешку около повозок; тут были также пушки, лошади, которых вели под уздцы, фуры — все это двигалось так, как будто было в полной безопасности.
Возницы, служители, маркитанты пустились в бегство по полю в направлении уже прошедших колонн, толкая друг друга, падая и увлекая за собой несчастных раненых, которых они перевозили. Самые храбрые сдвинули свои повозки и засели за ними, решившись защищаться в ожидании помощи, и хорошо поступили, так как генерал Галимберти, командующий дивизией Пино, тотчас же повернул сюда 2-й батальон легкой кавалерии, построенной в каре. Он быстро приблизился к ним. При виде его казаки и вся неприятельская кавалерия быстро ретировались, успевши только ранить кое-кого из возниц и разграбить несколько фургонов.

Что касается нас, т.е. королевской гвардии, то хотя мы и часто видим гарцующих вокруг нас татар, но нам дан приказ не ускорять нашего движения. Наконец мы останавливаемся в лесу, близ Величева. Там под разными предлогами некоторые из солдат уходят из строя, чтобы ответить дерзостью на дерзость, чтобы в свою очередь подразнить и подзадорить противников. Затем вице-король, остававшийся за все время движения в хвосте колонны, чтобы поддерживать Даву, располагается лагерем среди нас. Даву прошел Гжатск и достиг Царева Займища.

Федоровское, 2 ноября. Движение продолжается отдельными корпусами, которые находятся на расстоянии нескольких верст друг от друга. Таким образом, при помощи всевозможных усилий и терпя всяческие лишения, мы добираемся до Федоровского, находящегося всего в восьми верстах от Вязьмы, хотя приказ императора на этот день был: пройти Вязьму и соединиться с Неем, избегая битвы. Вице-король предложил Даву, следовавшему за ним на расстоянии полумили, двинуться далее. Но тот ответил, что его войска слишком утомлены, чтобы опять пускаться в путь. Холод становится все сильнее, хотя погода продолжает быть ясной и солнце не перестает еще греть.
Положение армии становится довольно печальным. Нужна вся отвага, нужна вся выдержка, чтобы его переносить; только стойкость и влияние главных начальников и офицеров мешает нашим ежедневным потерям разрастаться в ужасающих размерах. Армии нужно собрать все свои нравственные силы, чтобы не погибнуть под тяжестью физических страданий, доставляемых нам резким климатом, переходом по пустынной местности и непривычной для нас температурой. Прошло только семь дней с тех пор, как мы покинули Малоярославец, а наши потери уже очень значительны.
Ни соломинки нельзя найти на полях и в деревнях; лошади выбились из сил, и теперь ясно, что им не вынести тяжести безостановочного передвижения. К этому надо еще прибавить бесчисленные затруднения, с которыми нам приходится бороться: подмерзшие дороги, испорченные броды, разрушенные мосты, болота, гололедица — одним словом, препятствия, преодолеть которые не в силах истощенные люди и лошади.
Сперва легко заменяли лошадей, падавших в артиллерийских обозах и повозках, на которых лежат больные и раненые, лошадьми, освободившимися в большом количестве после сожжения багажа, или теми, на которых ехали маркитанты, или даже взятыми из кавалерии; но теперь все приведены в одинаковую негодность. Их впрягают по двенадцати-пятнадцати в пушку. Малейший подъем является непреодолимым препятствием для несчастных животных.
В Верее в первый раз взорвано было несколько зарядных ящиков, в Колоцком монастыре в первый раз разбили и бросили пушки. Каждый день что-нибудь приходится бросать, чтобы спасти хоть часть артиллерии.
Положение людей столь же малоутешительно. У кого нет повозок, у тех провизия уже истощилась. Мы проходим по местности, совершенно опустошенной верст на пятнадцать, на двадцать по обе стороны дороги, по которой уже прошли две многочисленные армии, не считая всех отрядов, за ними следовавших. Таким образом, солдат должен значительно углубиться в сторону, если хочет отыскать какое-либо пропитание для себя и для своих лошадей [23] .
Слева русская армия; справа многочисленные сотни казаков; всюду вооруженные крестьяне местных деревень. Конечно, отряды регулярных войск легко бы справились с этими последними, но быстрота движения, опасность отделить еще людей от и без того уже слишком уменьшившихся корпусов, невозможность остановиться, страх быть обойденными русскими заставляет армию довольствоваться тем, что они находят на дороге. Увы, на их долю приходится только мясо лошадей, павших от голода, усталости и истощения.
Кто не желает довольствоваться этой пищей, те уходят от войск в глубь страны и редко возвращаются.
С пренебрежением смотрят теперь на драгоценные камни и вещи, но кожи или меха, которыми можно покрываться, и пища, в каком бы то ни было виде, не имеют цены.
Страшные биваки! Ужасные ночи!
Ввиду загроможденности дороги движение еще более замедляется, а холода становятся все сильней и сильней. Очень много людей больных, раненых или слишком слабых для того, чтобы следовать за войском, начинают отставать. Сперва они бросали только свои мешки, потом оружие, в надежде, что им будет легче идти и что они смогут не отставать от своих частей; идя вперемешку, в беспорядке, они еще не хотят поддаваться и в отчаянии делают сверхчеловеческие усилия, чтобы не терять из виду арьергард, но в конце концов падают... Бог знает, какова будет их участь!

Подле Вязьмы, 3 ноября. Ночь со 2-го на 3 ноября — ночь самая ужасная из всех!
Предупрежденный о приближении неприятеля [24] , вице-король отправил обозы ночью. Мы снимаемся до рассвета и двигаемся по направлению к Вязьме; корпус Понятовского нам предшествует; в восемь часов мы проходим деревню Максимово; Даву следует за нами, но на некотором расстоянии.
Вдруг значительный отряд казаков вылетает на большую дорогу и мгновенно отрезывает нас от корпуса Понятовского; королевская гвардия, находящаяся сегодня в авангарде, немедленно их рассеивает; но в то же время кавалерия неприятельского авангарда атакует левый фланг наших последних колонн и старается отрезать им дорогу. Гвардия выстраивается тогда колонной, идет на неприятеля в штыки и освобождает наших товарищей.
Между тем позади дело обстоит не так благополучно. Даву, который еще не прошел Федоровского, был атакован значительными силами. Вице-король, уведомленный об опасности, которая ему угрожает, заставляет наши колонны отступить, собирает их в отряд и спешно двигает их на помощь маршалу. Понятовский тоже возвращается и занимает позицию перед Вязьмой, влево от дороги. Небольшое количество кавалерии, которым мы еще располагаем, стоит вправо от поляков.
Вице-король, видя, какие силы русские выдвинули против Даву, чтобы отрезать его от нас, продолжает двигать назад свои дивизии до деревни Мясоедово и занимает высоты, стремясь зайти в тыл левому крылу Милорадовича. Артиллерия занимает позиции, и наши стрелки под прикрытием изгороди атакуют неприятельские ряды. В то же время главная часть корпуса Даву начинает действия, чтобы пробить себе дорогу.
Итальянские стрелки постепенно достигают русских центральных батарей и едва не овладевают ими. Подбегают неприятельские канониры и быстро их увозят. Вице-король отправляет тогда колонну пехоты через кусты в левый фланг русских. Вынужденные отражать нападение сзади, атакуемые со всех сторон, эти последние покидают свои позиции на дороге; сообщение между нами и Даву восстановлено.
Тем не менее все единогласно стояли за то, чтобы отойти к Вязьме. В то время как мы намечали этот план действий, канонада русских возобновляется и становится очень оживленной. Мы храбро сопротивляемся, но корпус Даву, деморализованный усталостью и всякого рода лишениями, которые ему приходилось переносить со времени выхода из Малоярославца, уже не держит себя так блестяще, как за все время кампании. Неприятель это замечает, становится отважнее и усиливает артиллерийский огонь. С нашей стороны дурное состояние наших лошадей задерживает движение артиллерии. Убежденный в своем превосходстве, Милорадович делает еще одно сильное нападение, стараясь охватить оба наши крыла. Но итальянские стрелки, баварцы и польские уланы (хотя лошади под уланами и были очень плохи) решительно устремляются навстречу русским и обращают их в бегство.
Наконец, главным образом благодаря нашим кавалеристам, пехота достигает высот, защищающих Вязьму, и располагается на них в следующем порядке:
Итальянская армия, состоящая приблизительно из 13 000 человек, стоит перпендикулярно к почтовой дороге, причем большая часть ее расположена по правую, а меньшая по левую сторону, образуя на левом фланге крюк, чтобы стоять лицом к лицу с казаками, которые нас окружают. Левое крыло Даву, дивизии которого могут выставить всего от 11 000 до 12 000 человек, соединяется с правым крылом итальянской армии. Правое крыло Даву доходит до Нея (приблизительно 6000 человек), который выставил бригаду, чтобы поддержать первый корпус. Таким образом, боевая линия Даву образует очень острый угол с почтовой дорогой. 3500 человек Понятовского и 3000, оставшиеся от 1-го и 3-го кавалерийских корпусов, занимают свои прежние места на второй линии.
Холод увеличивается, истощение солдат, еще ничего не евших, таково, что многие падают в обморок; другие почти не в состоянии нести оружие, но тем не менее желают боя, чтобы согреться, а может быть, надеются найти смерть, которая избавит их от этой долгой агонии. Среди командующих ими офицеров встречаются многие с рукой на перевязке или забинтованной головой. Одни ранены еще под Москвой, другие под Малоярославцем. Все стараются поднять мужество у наиболее отчаявшихся из солдат.
Три французских корпусных командира, войска которых были в деле, стояли на возвышенности около королевской гвардии, вправо от почтовой дороги, и старались на этом пути сосредоточить свои действия; в это самое время русские колонны вдруг начали атаку. Стрельба вспыхнула по всей линии с необыкновенной силой. Наконец, в 5 часов вечера русские, утомленные таким упорным сопротивлением, прекращают атаку, и наши войска продолжают отступление.
Ней составляет арьергард; город в огне, и русский генерал (Чоглоков) входит в него с барабанным боем и развевающимися знаменами. Вязьма разделяет обе армии.

 

 

 

 

ГЛАВА XIX
Общее расстройство


Близ Вязьмы, 4 ноября. Ней остался на берегу реки. Итальянская армия расположилась лагерем по левой стороне дороги, лицом к неприятелю. Топливо оказалось в изобилии, и мы всю ночь поддерживали громадные костры. Палатка вице-короля была раскинута посреди полка велитов. Они всеми силами старались высказать принцу свою радость, которая, однако, не была искренней и не соответствовала общему настроению. Другие отряды выстроились в порядке движения эшелонами в лесу, который пересекается почтовой дорогой. Всю ночь время от времени слышались пушечные выстрелы. Наконец, в пять часов пополудни, мы покидаем окрестности Вязьмы, чтобы направиться по почтовой дороге, которая ведет в Новоселки. Мы встречаем обоз больных и раненых. Несчастные, лишенные в продолжение нескольких дней всякой помощи, стояли в лесу. Проводники, которые нигде не могут достать корму лошадям, решились, наконец, все бросить.

По пути к Дорогобужу, 5 ноября. В половине второго ночи вице-король нашел нужным, прикрываясь темнотой, сделать отступление и опередить немного русских. Мы идем ощупью по большой дороге, загроможденной повозками и артиллерией. Останавливаемся на каждом шагу. Слабость, как последствие всевозможных лишений, — наша ежедневная пища состоит из небольшой порции жареной конины, — и отсутствие отдыха заставляют нас еще сильнее чувствовать всю суровость погоды. Многие страдают от холода еще больше, чем от голода, и выбывают из строя, чтобы погреться около какого-нибудь большого костра. Но когда настает время уходить, эти несчастные предпочитают попасть лучше в руки неприятеля, чем продолжать свой путь.
Уже совсем рассвело, когда показалась деревня Поляново, близ которой протекает маленькая речка Осьма. Мост, построенный через нее, в неисправности и очень узок. Огромная толпа производит невообразимую толкотню, неслыханный беспорядок. Вице-король старается лично установить порядок при переправе.
Снег показался снова, хотя и не в большом количестве, а холод сделался еще резче.
Сегодня мы располагаемся лагерем в большом селе, в котором осталось теперь только несколько уцелевших домов.

Дорогобуж, 6 ноября. В эту ночь, с 5-го на 6-е, нам пришлось присутствовать при агонии одного из лучших наших товарищей, лейтенанта Бенде. Почти все офицеры велитов старательно ухаживали за ним, но напрасно. Укрывшись в каменном доме, который был без крыши, мы посреди развалин развели жалкий огонь. Около 11 часов Бенде, который с трудом дотащился сюда, позвал своего друга Раффалья и попросил придвинуть его еще ближе к огню. «Я чувствую, что умираю, — сказал он ему едва слышным голосом, — хорошенько запомни мои последние слова, но ты не расслышишь, если не наклонишься ко мне ближе».
Затем в присутствии всех нас Бенде сделал словесно свое духовное завещание. Мы старались его ободрить. «Вы все отлично знаете, что мы не боимся смерти, — продолжал он, — смерть покончит с моими страданиями. Я жалею только о двух вещах... что я не умер за свободу и независимость нашей Италии... и что перед смертью я не мог взглянуть на мою семью. По воле Провидения этого не случилось... Но сегодня вы мне заменяете ее... видеть вас — для меня утешение... Умоляю вас, идите отдохнуть... Вам предстоит перенести еще много страданий... Для этого надобны силы... Меня же через час не станет... Любите родину; небо, быть может, сподобит вас умереть в ее защиту». Он улыбался, глядя на нас и пожимая руки Раффалья и Пьерони.
Эта смерть сильно подействовала на всех нас, так как это была первая кончина такого рода в нашем обществе офицеров. Поразило нас и то, что он умер в ту самую минуту, которую сам себе предсказал. Он сказал, что ему остался только один час жизни, и еще раз стал требовать, чтобы мы шли спать. По прошествии 50 минут (Раффалья по его приказанию держал часы в руках) он спросил у своего друга, который час. «Одиннадцать часов пятьдесят минут», — ответил тот. — «Итак, мне осталось еще десять минут жизни, и страдания мои окончатся! — сказал он. — Пододвиньте меня еще немного к огню». И в назначенный момент он испустил последний вздох.
.................................
Новый враг появился, еще более страшный, чем холод — это северный ветер. Небо сумрачно, снег падает хлопьями, гонимые стремительным ветром, они заволакивают всю армию. Мы уже ничего не видим кругом. Каждый прикрывается чем может. Неужели мы так и погибнем в неизвестности, без славы?

Заселье, 7 ноября. Ночь продолжалась 16 часов. Дует ледяной ветер. На рассвете мы перешли Днепр в Дорогобуже через наведенный там мост и направляемся на Витебск. Наше движение становится все медленнее и все тяжелее. То и дело встречаются умирающие от холода и голода; смешанные группы из офицеров и солдат стараются развести где-нибудь костер, чтобы погреться; лошади, измученные жаждой, проламывают лед, чтобы достать хоть немного воды. Таков наш лагерь.

8 ноября. Двигаться дальше невозможно — так трудна дорога. В два дня мы потеряли 1200 лошадей, на которых держались все наши надежды. Казаки то идут впереди нас, то за нами следуют, и мы больше не можем посылать ни отрядов, ни фуражировщиков, так как у нас осталось лишь небольшое количество всадников. Пушки перекликаются на ходу, и в этом плачевном обмене выстрелами мы теряем значительно больше, так как неприятельская артиллерия на легких санках и двигается свободно, запряженная хорошими лошадьми, кованными железом.
Среди потерь, которые особенно нас огорчили, надо отметить смерть генерала Антуара, начальника нашей артиллерии; он пал на своем посту, раненый в бок.
Никакого пропитания по дороге найти нельзя. Поэтому, увидев вдали деревню, которая кажется уцелевшей, многие солдаты выходят из строя и, перестреливаясь с казаками, идут туда наудачу. Некоторые из наших были таким образом захвачены в плен, другим удалось купить немного ржаного хлеба, сухого и черствого.
Вице-король, почти совершенно лишенный кавалерии, не в состоянии теперь защищать те части, которые каждый день отрывались от нас, а пехоту он не хочет подвергать опасностям, связанным с подобного рода экскурсиями.
Приблизительно на расстоянии мили от реки Вопи принц Евгений посылает вперед инженерного генерала Пуатвена с солдатами инженерного отряда и саперами, чтобы навести мост для переправы армии.

Переправа через Вопь, 9 ноября. На рассвете вице- король двинул войска. Но каково было наше изумление, когда, достигнув берегов реки, мы очутились перед препятствием, которое в это время года и для людей, столь ослабевших и изнуренных, как мы, кажется непреодолимым.
Вопь, на которую мы смотрели как на ручей во время нашей первой переправы, превратилась в реку, протекающую по тинистому дну, между крутыми берегами. Понтонеры, несмотря на отсутствие необходимых инструментов, полузамерзшие, пытались навести мост; но он оказался недостаточно крепким, чтобы выдержать движение войска; поэтому ночью все было снесено в одно мгновение. Отчаявшись, рабочие не хотят больше приниматься за дело.
Отсталые, больные, раненые, которые идут впереди колонны, останавливаются на берегу Вопи, не будучи в состоянии идти дальше. Семьдесят пушек с артиллерийскими фурами и всякого рода поклажа еще усиливают загромождение, и, наконец, хвост колонны стоит на две мили позади.
Люди там стоят, точно прикованные к своему месту, без огня, среди снежной бури, при 19° ниже нуля по Реомюру.
Вскоре все теряют терпение, и каждому хочется взглянуть на то, что происходит. Многие оставляют ряды, кидаются вправо и влево, чтобы отыскать брод. Однако при виде поднявшейся от снегов воды, при виде торчащих оттуда острых льдин и при мысли, что придется окунуться в ледяную воду при таком невыносимом холоде, подошедшие начинают колебаться. С часу на час опасность растет: положение становится отчаянным. Платов, догадавшись о нашем бедственном положении, не замедлил открыть усиленный огонь по нашему арьергарду. Казаки, воодушевленные надеждой на богатую добычу, набрасываются на нас со всех сторон. Служащие при администрации женщины, больные, раненые, отсталые, гонимые артиллерийским огнем, обезумев, бросаются к берегам реки, но не осмеливаются, однако, через нее переправляться. Вице-король видит, что ему надо немедленно принять какое-нибудь решение. Некоторые солдаты выведены из терпения дерзостью казаков и, не будучи в силах выносить более такое промедление, группируются в отряд и начинают стрелять в них. Неприятель, ободренный превосходством своей артиллерии, открывает по ним страшный огонь. Принц посылает отряд для поддержки своих.
Тем временем надо переходить реку вброд. Вице- король приказывает королевской гвардии показать пример.
Тогда раненый генерал Пино верхом на лошади, полковник дель Фанте и генерал Теодор Лекки обратились к гренадерским велитам, которые стояли взводами во главе каждой колонны и в тоске ожидали приказания. «Спасемте армию! Вперед, за нами!» — воскликнули они. Для этих юношей было достаточно такого побуждения. Поразительная вещь! В минуту такой невзгоды слава и любовь к родине пробудила их силы. Велиты отвечают криками: «Да здравствует Италия!» Барабаны бьют атаку, и королевская гвардия, а следом за ней и другие полки бросаются в реку. Люди погружаются по плечи в воду и пробивают лед на своем пути. Многие вязнут в тине и пропадают, у других от холода стынет кровь. Иные делают нечеловеческие усилия, чтобы двинуться вперед, но промокшая одежда, ранец и оружие, которые они не хотят бросать, скоро становятся для них непосильной тяжестью, и они погибают. Остальные, более счастливые, достигают противоположного берега, но тут представляются новые затруднения. Ноги скользят по обледенелому берегу; люди скатываются друг на друга, некоторые вновь падают в реку. Наконец те, которые достигли своей цели, промокшие и продрогшие, воодушевлены одним желанием помогать друг другу, они протягивают товарищам, которые идут за ними, руки и оружие. Невозможно описать ни состояния войска после этого перехода, ни перенесенных физических мучений, ни страданий, причиненных этим ледяным купанием.
Вице-король вместе со своим штабом переправляется через реку после гвардии. Тем не менее наиболее слабые и наиболее робкие остались еще на том берегу. Вице-король усиленно требовал артиллерию. Но уже при спуске орудий начались затруднения. Несчастные саперы и смелые канониры всячески старались исправить дорогу, которая каждую минуту вновь покрывалась льдом. Неустрашимый и неутомимый полковник Милло, один из тех людей, которые действительно выдаются по своей энергии, и капитан саперов Феррари показывали пример своим людям; стоя в воде, они работали сами и ободряли других. Первые пушки были переправлены; но вода ежеминутно прибавлялась, брод углублялся под тяжестью колес и от усилий канониров. Одна повозка увязла, другие также, и все остановилось. В короткий срок весь переход был загроможден опрокинутыми повозками. Кто хотел воспользоваться остатками моста, чтобы не влезать в воду, все же были туда сброшены.

Надвигалась ночь, и оставаться в таком положении было невозможно. Мороз все увеличивался, и пушечные выстрелы казаков делались все ближе и ближе. Вице- король был принужден в конце концов бросить всю артиллерию и все повозки, которые не были переправлены. Как только это, вызванное жестокой необходимостью, распоряжение сделалось известным, на берегах Вопи открылось зрелище, невиданное в летописях военной истории. У кого были еще повозки и кто вынужден был теперь бросить их, те поспешно стали навьючивать на лошадей наиболее ценные вещи и припасы. Как только окончилась эта переборка вещей, толпа отсталых кинулась к повозкам, выбирая наиболее роскошные экипажи. Они разбивали, ломали все, что ни попадалось им под руку, вымещая, должно быть, этим на богатых и имевших излишек свою нищету и свои лишения. Казаки, сдерживаемые горстью солдат, скачут вокруг и наблюдают, но не смеют приблизиться. Между тем жадная толпа кидается скорее на съестные припасы, чем на богатства. Ценные картины, вышитые одежды, серебряные канделябры валялись разбросанными, и никто не обращал на них внимания.
Храбрые канониры и саперы пытаются сделать последнюю попытку спасти орудия, но затем в отчаянии принимаются их разбивать, а порох пускают по ветру. Другие посыпают им дорогу к артиллерийским повозкам, которые находятся позади обоза. Они ждут, не решатся ли самые смелые из казаков приблизиться. И когда они видят, что уже число казаков, собравшихся вокруг добычи, значительно, они кидают на этот порох бивачные огни. Огонь с быстротой молнии пробегает по проложенной дорожке, зарядные ящики взрываются, гранаты лопаются, и уцелевшие казаки в ужасе стараются спастись.
Эти повторяющиеся взрывы, внезапные вспышки огня, густой дым, который после них остается, горе женщин, которые нас сопровождают, отчаяние больных и раненых, предчувствующих ожидающую их судьбу — вот картина, которая раскрывается на левом берегу Вопи.
По воде плывут бренные остатки многих храбрецов, а также трупы лошадей.
Вице-король видел, что солдаты погибали и после переправы через Вопь, и дал приказ королевской гвардии, а также 1-й и 3-й дивизиям остановиться около нескольких домов, стоящих невдалеке. Эти дома вскоре подожгли, чтобы люди близ огня могли согреться и обсохнуть. На левом берегу оставалась только 2-я дивизия, которая должна была задерживать казаков, чтобы дать время перейти брод всем, кто только мог [25] .

 

 

 

 

ГЛАВА XX
От берегов Вопи к Смоленску


Духовщина, 10 ноября. Промокшие до костей, без всякой помощи, лишенные какой бы то ни было пищи, наши войска провели ночь вокруг костров, среди снега. Всю ночь не переставая раздавались крики и проклятия тех, которые старались перейти реку и обрывались с крутых берегов или исчезали подо льдом, а также стоны раненых и отсталых. Какая ужасная вещь — эти ночные биваки при таком климате! Несчастные солдаты напрасно ищут покоя: боль, страдания от холода, мокрые одежды, голод, чрезвычайная слабость, ужасные сцены, которые происходят вокруг них — все разгоняет сон, в котором они так нуждаются. А что будет завтра? Ни кавалерии, ни артиллерии, даже обуви почти нет. Отдать оружие! Нет, лучше умереть! Люди сидят на своих мешках, поставив локти на колени и опершись лбом на руки, и выходят из своего оцепенения только для того, чтобы посмотреть на небо, не приближается ли день, чтобы пуститься опять в путь и ходьбой согреть закоченевшие члены.
Наконец-то рассвет! 2-я дивизия, стоявшая лагерем на противоположном берегу, переходит место, заваленное обломками, остатками, которые побросали там накануне и которые станут добычей казаков; но, не обращая на них внимания, дивизия переходит вброд реку и образует арьергард.
Мы продолжаем наш путь. 2-я дивизия сделала достойное дело, сумев в течение 20 часов, среди стольких лишений и ввиду такого количества добычи, сдерживать не только дерзость, но и алчность казаков. 58 заклепанных пушек с их фурами и большая часть багажа — все это без упряжных лошадей осталось на левом берегу.
Как только двинулись, сейчас же стали перестраивать полки; голод, холод, слабость — все против этого. Тем не менее удается организовать отряды гвардии по 70 и 80 человек, в общем 2600 человек очень слабых, но вооруженных и решившихся на все, чтобы только не сдаваться.
Вице-король, чтобы не было беспорядка, собрал нескольких уцелевших кавалеристов и поручил им группировать отсталых всех родов оружия, следующих за нами. Но эти последние едва увидят какой-нибудь не разрушенный дом, как все кидаются к нему.
Сегодня, к несчастью, они попались впросак. Деревня, куда они направились, была занята русским отрядом генерала Иловайского, который шел немного впереди корпуса Винцингероде. Неожиданно атакованные, эти несчастные пустились бежать и бросились на голову колонны. Велитам кавалерии, шедшим впереди, пришлось проявить всю свою стойкость, чтобы не дать нарушить порядок нашего движения и не навести панику на всю армию. Офицеры ударами сабель, солдаты прикладами принудит их разместиться вдоль батальонов.
Вице-король, как всегда — на своем посту. Он быстро отдает приказ гвардии построиться полками в каре, в эшелоны и в этом порядке двинуться на врага.
Чтобы атаковать, надо было перейти глубокий овраг по мосту, наполовину разрушенному. Для восстановления его не брезгует работать и сам принц. Он остался на этом месте, чтобы регулировать движение своего корпуса и нескольких экипажей, следующих за нами. Тогда мы заметили многочисленную неприятельскую конницу, рассыпанную по равнине. Гвардия атакует ее с большим подъемом, неприятельская кавалерия пускается в бегство, и мы занимаем местность, не потерпев урона.
Там мы узнали, что ни один полк не проходил здесь раньше нас, кроме кавалерии Груши и дивизии Пино. Поэтому деревня почти не тронута. Жители убежали при нашем приближении, оставив немного скудной провизии, которую мы с жадностью захватываем. Но особенно ценным было для нас то, что мы могли изготовить себе кушанье под крышей, в закрытых домах, где мы могли приютиться от страшного холода и северного ветра.
Пока мы пользовались этим пристанищем, принц обдумывал, каким образом нам выйти из затруднительного положения. Продолжать свое длинное отступление на Витебск — значило подвергнуть свой изолированный корпус верной гибели, тем более, что он был лишен большей части артиллерии и почти всей кавалерии, а при таких условиях становилось невозможно бороться с многочисленными казачьими отрядами, окружавшими нас со всех сторон. Он только что послал одного поляка, наряженного крестьянином, чтобы узнать, что делается в стороне к Витебску и что там говорится о других армиях.

11 ноября. Мы проводим день почти спокойно и в хороших жилищах. Мы пользуемся этим, чтобы немного привести в порядок полки. Спокойствие, которым мы сегодня наслаждаемся, кажется нам чем-то чудесным.

12 ноября. Увы! ему не суждено было продолжаться. Действительно, пока мы вчера вечером спокойно спали, наши передовые посты были окружены со всех сторон. Одни, захваченные врасплох, сдались; другие защищались, и их выстрелы призвали нас к оружию.
Посты велитов, размещенные слишком далеко от места, на протяжении двух дорог — на Смоленск и на Киселево, оказались окруженными. Они отчаянно боролись, отказываясь от всех условий сдачи.
Полковой адъютант велитов де Ложье (т.е. автор) был сейчас же послан полковником узнать о численности неприятеля, собрать посты и вернуть их в деревню. Под прикрытием ночной темноты этот офицер мог выполнить полученный приказ.
Один только маленький пост под командой капрала Гверрини не отзывался до конца. Атакованный раньше всех и окруженный казаками, он едва успел кинуться к оружию. Напрасно ему обещали жизнь за прекращение стрельбы. Этот мрачный герой сейчас же сообразил, что это будет гибелью для своих, и верный своему долгу, этот новый рыцарь д’Ассас решительно воскликнул: «Велиты, пли! иначе погибнут товарищи!»
Это послужило к нашему спасению и к их смерти.
Между тем казаки не рискнули ночью двинуться дальше и скрылись. Между тем поляк-разведчик вернулся, сообщив, что Витебск с 6 ноября занят Витгенштейном. Принц сейчас же решил двинуться на Смоленск. Полки, поспешно выходя из домов, не успели потушить огней в печах и вытащить оттуда те немногие хлебы, которые там пеклись.
В результате вспыхнуло несколько пожаров, уничтоживших скудные припасы, которые мы там нашли. Хоть мы и привыкли уже к подобным зрелищам, но все же не могли оторвать своих взоров от ужасной и великолепной картины леса, покрытого снегом и вдруг осветившегося во мраке потоками пламени. Все деревья, подернутые инеем, казались разноцветными призмами, а ветви елей, похожие на ветки плакучих ив, сверкали, как бы покрытые бриллиантовой росой. Итак, мы вступаем на Смоленскую дорогу в очень темную ночь. Другие деревни, горящие вдали, кажутся северными сияниями. Вправо от нас идет дорога в Пологое, по которой мы три месяца тому назад шли в гораздо большем числе, чем теперь.
Снег, покрывающий поля, почти засыпал деревни, которые издали еле виднеются черными точками на белом покрове. В пять часов вечера мы приходим в Володимирово; вице-король располагается в усадьбе, где он уже останавливался раньше.
Казаки постоянно следуют за нашим арьергардом, состоящим из 1-й и 2-й дивизий, соединенных в одну, под начальством генерала Бруссье. Мысль о приближении к Смоленску заставляет нас ускорить шаги; быть может, там мы найдем изобилие припасов и отдых. Говорят, что генерал Виктор ожидает нас там с продовольствием, хорошими квартирами, приготовленными для нас, что там есть все необходимое для поправления нашего здоровья и восстановления сил.

13 ноября. Сегодня утром, пускаясь в путь, мы говорили друг другу: «Вот, наконец, предел наших бедствий; сегодня вечером кончатся наши страдания; благодаря нашей храбрости и нашей выносливости это роковое отступление будет закончено». Лица стали веселее, настроение — спокойнее. Увы! Боюсь, что наши несчастья станут такими же необычайными, какими были наши победы.

Дойдя до возвышенностей Стабны, где дорога из Духовщины разветвляется на Смоленскую и Витебскую, мы вдруг оказались у подножия ледяной горы. Люди и лошади тщетно пытаются перейти через нее: они скатываются друг на друга. Счастливы те, которые благодаря своей бодрости, благодаря своему упорству могут добраться доверху, опираясь и руками, и ногами. Особенно тяжело положение везущих фуры, орудия и повозки: каждую минуту разыгрываются самые плачевные сцены, когда несчастные возницы напрягают все старания, чтобы как можно скорее провести свои повозки, запряженные выбившимися из сил лошадями.
Авангард вскоре останавливается и занимает позицию на холме, подле небольшой часовни, поджидая, пока остальные части покончат со всеми затруднениями и присоединятся к нему. А тем временем казаки, догадываясь, без сомнения, о наших новых невзгодах и рассчитывая, что теперь легко навести на нас панику, собираются атаковать наш арьергард, остановившийся у подножия холма. Мы возможно скорей удаляемся, и казаки могут захватить только половину нашей артиллерии, брошенный багаж, лошадиные трупы да еще там и сям нескольких несчастных солдат, опрокинутых и полузадавленных колесами орудий и фур.
Выносливость, смелость, самолюбие войск, пример, который подают принц Евгений и его офицеры — только это и способно побороть чувства безнадежности и отчаяния и поддерживать дисциплину.
Один из гренадеров королевской гвардии упал в полном бессилии. Этот храбрец не желал, как и многие другие, умолять о помощи и смотрел стоически на приближающуюся смерть. Товарищи подбежали к нему, чтобы его поднять, но наш ветеран собирает тогда свои последние силы и говорит одному из них: «Твои заботы — бесполезны. Но если хочешь мне удружить, то сделай мне удовольствие, передай капитану мой итальянский знак отличия. Я заслужил его под Аустерлицем, сражаясь против них, и я не хочу, чтобы он попал в их руки». И едва кончил он свое славное завещание, как испустил последний вздох на руках у своих друзей.
В кожаном мешочке, висевшем у меня на шее, я храню уже пять таких знаков отличия, принадлежавших велитам, и генерал Теодор Лекки, со своей стороны, сохраняет те из них, которые доставлены ему таким же способом. Да, каждый итальянский солдат, награжденный «Железной короной», счел бы себя глубоко несчастным, если бы перед смертью не попросил кого-нибудь из офицеров или из своих товарищей об этом небольшом одолжении.
Две мили только отделяют нас от столь желанного Смоленска; сердце в нас бьется от радости, мы тихо благодарим Провидение и с признательностью обращаем к небу наши взоры: наконец-то мы находим защиту от непогоды, обретаем пристань. Кровь сильнее движется в наших жилах, наш пыл удесятеряется, мы почти не чувствуем страшного холода.
Нам остается час пути до Смоленска. Но приходится стоять на месте, выстроившись в колонну на главной дороге, чтобы прикрывать движение второй дивизии. Платов, раздраженный тем, что от него ускользает добыча, удваивает быстроту своего преследования. Со всех сторон многочисленные отряды надвигаются на нас. Мы должны поэтому идти медленно, должны быть готовыми к внезапной атаке, и время от времени нам приходится останавливаться и поворачиваться лицом к неприятелю. Наконец, на вершине, господствующей над городом, мы решительно поворачиваемся лицом к неприятелю и оспариваем у него каждую пядь земли. Неприятель со всей яростью обрушивается тогда на отсталых, на повозки и на арьергард.
Вице-король вступает в Смоленск со всем своим штабом, чтобы дать императору отчет в своих действиях. Генерал Бруссье подвигается с арьергардом вправо, на небольшом расстоянии от главного пути. В это время неприятель пробует выбить нас с нашей позиции, старается разгромить нас своей артиллерией, которая, однако, в общем причиняет нам меньше зла, чем леденящий ветер. С минуты на минуту мы ждем прибытия войск Виктора, которые должны выйти из Смоленска, чтобы заменить нас; мы удивляемся, что они медлят, и по-прежнему остаемся в полном неведении относительно событий, совершившихся позади нас в то время, когда мы стояли в Москве.
Поэтому даже заряды, разрывающиеся у наших ног, не могли так подействовать на нас, как глубоко поразившее нас неожиданное известие, что 9-й корпус, т.е. Виктор с 30-тысячным уцелевшим отрядом, на который мы возлагали все наши заветные мечты, отправлен навстречу Витгенштейну. Мы узнали, что Витгенштейн, изгнавши Сен-Сира из Полоцка, угрожал теперь тылу нашей армии; мы узнали, что войска, выступившие в Смоленск 9-го числа, успели взять себе и истребить весь провиант, который был сложен. Мы узнали, далее, что генерал Бараге д‘Ильер потерял одну из своих бригад, взятую в плен казаками, т.е. половину сил, которыми можно располагать в Смоленске. Мы раздавлены такими новостями и в отчаянии не хотим им верить. Несколько человек покидают тогда ряды, так как не в силах более выносить отчаянной обстановки, в какой мы очутились; они спускаются в Смоленск, рассчитывая найти там какое-нибудь пристанище и желая сами удостовериться в положении дел. Вскоре они возвращаются, чтобы подтвердить нам справедливость этих ужасных известий и сказать еще, что смоленский гарнизон вынужден питаться мясом лошадей, павших после стольких путевых лишений.
Император, однако, приказывает раздать нам пищевые припасы — наделить нас порциями муки, риса и сухарей. Но в этот момент новая ужасающая сцена разыгрывается на наших глазах. Часть солдат, принадлежащих к арьергарду, значительное число прислужников и отсталые, решили присоединиться к нам, чтобы вместе с нами спуститься к Смоленску. Израненные, окровавленные, преследуемые казаками, они с воем подбегали к нам и умоляли о помощи. Весь путь покрывается этими несчастными; они представляют собой самую жалкую картину, особенно в тот момент, когда спускаются с горы, где не чувствуют себя в безопасности. Но спуск настолько крут, а покрывающий его лед делает его таким опасным, что все эти несчастные, которые и без того едва держатся на ногах, свергаются по покатости прямо вниз, и большинство их гибнет, образуя целое озеро крови, и испускают последний вздох под стенами, бывшими злосчастным предметом их пламенных стремлений. Несколько кавалерийских офицеров и драгуны гвардии, еще составляющие свиту принца, не могут сдержать себя при виде этого зрелища и пускаются на своих плохеньких лошадях против казаков. К счастью для них, генерал Лекки выдвигает пехоту гвардии вдоль дороги, по которой двигались бежавшие от русских. Движение Лекки приводит неприятеля в бегство и спасает известное число этих жалких людей, совсем уже ставших добычей казаков. Но эти последние при нашем приближении сейчас же их оставили.
В ту же минуту к генералу Бруссье является офицер и от имени принца обещает ему, что подкрепление придет скоро. Вместе с тем Бруссье передается приказ удерживаться на позиции до появления новых войск. Генерал размещает тогда обе свои злополучные дивизии в деревне, стоящей позади небольшого леса; в качестве защиты служит им усадьба, окружность которой обрамлена изгородью. Таким образом этот доблестный генерал увеличивает свои оборонительные средства и с благородной покорностью ожидает решения судьбы.
Нам пришлось до поздней ночи оставаться на назначенной нам позиции. И несмотря на столько ударов, обрушившихся на нас, чувство чести и дисциплина по- прежнему сохраняют свою власть. Представьте только себе наших солдат, которые с полной невозмутимостью держатся на обледенелой почве, представьте себе, что они стоят на возвышенности, открытой бешеным порывам ветра при 29° холода; они без припасов; у них нет одежды, перед ними только одно — лучше умереть от холода, чем покинуть свое знамя. Пусть же слава покроет этих славных воителей, которые заснут здесь вечным сном!
Однако ночь положила конец предпринятой казаками своеобразной охоте. Ищут биваков, и войска, за исключением сторожевых отрядов, идут устраиваться в первых попавшихся домах на высоте, которую мы занимаем.
Таким образом, мы едва добрались до заветного города, как узнали, что он заполнен отсталыми, разграбившими съестные припасы, и теперь мы находимся под гнетом нужды, усталости, голода и холода, и осаждены врагами. И тем не менее, мы предпочитаем сражаться и погибнуть от неприятельского оружия или от суровости зимнего времени, чем покинуть пост, доверенный нашей чести. Разве это не такие характерные черты, которые Плутарх мог бы собрать, чтобы поведать о них потомству? И разве наши герои не черпают этих чувств в примерах своих вождей, таких, как превосходный генерал Лекки, как полковники Морони, Крови, Бонфанти, Бастида, Берретини, Саккини или другие бравые офицеры, как Росси, Джакопетти, Ферретти, Айрольди, Вилла, Соммарива, Додичи, Цаппа, Чима, Феррари, Киези, Банки, Гвидотти, Раффалья, Бацци, Данези, Цукки, Баклер и многие-многие другие, которых мне хотелось бы назвать, чтобы увековечить их память? Таковы же и французские офицеры, не менее достойные похвал. Они, сражаясь среди нас, гордятся нашей славой; и из них с особенным удовольствием я всегда буду вспоминать таких людей, как Жаке, Клеман, Сюбервиль, Дальстейн, Блан Шардон, Жермен и другие.

 

 

 

 

ГЛАВА XXI
Полная анархия


Смоленск, 14 ноября. Ночь прошла довольно спокойно, но с рассвета до нас через каждые 5 минут стали доноситься звуки пушечных выстрелов. Находившийся в Смоленске вице-король был уверен, что это тревожные сигналы генерала Бруссье; он немедленно вскочил на лошадь и в сопровождении своих адъютантов отправился в путь. Дивизия Пино, идя по дороге от Вопи к Смоленску, встретила войска русского генерала Грекова около Каменки; они находились на прекрасной позиции, защищенные двумя пушками. Полковник Баталья их атаковал и, опрокидывая все на своем пути, пришел в Смоленск. Лишения и опасности, перенесенные остатками итальянской армии, не миновали также и солдат армии Пино, которая совершала свой путь поистине среди тучи врагов, тревоживших ее со всех сторон.

Утром 14-го вице-король поднялся на нашу позицию. Взобравшись на возвышенность, принц Евгений стал во главе королевской гвардии и повел ее на неприятеля. Холод был такой, что 32 гренадера упали, замерзнув в строю, где они ждали приказа о выступлении. Вице-король не ошибся. Платов до восхода солнца атаковал деревню, где укрепился Бруссье. Артиллерия Платова зажгла дома, и Бруссье должен был оставить позицию. Он отступил со своим небольшим отрядом в полном порядке, но все же оставался в крайне затруднительном положении. Наш приход вернул мужество этим смельчакам и остановил горячность нападающих.
Глубокая рытвина препятствовала Бруссье двигаться вперед. Казаки поставили на возвышенности батарею, которая делала переход чрезвычайно опасным. Принц поставил сюда две пушки и гаубицу и послал 50 выглядевших скелетами солдат из двух рот на атаку позиции. Эта горсть смельчаков, не обращая внимания на картечь и пики, вошла на высоты, как стая львов. Враг, напуганный такой отвагой, вскачь понесся назад со своей артиллерией и отказался от намерения отрезать отступление Бруссье. Повозки, войска, отсталые прошли на его глазах и спаслись от полной гибели, которую готовил им Платов.
Наконец, днем 14-го, королевская гвардия, к которой принадлежал и я, и спешенная кавалерия итальянской армии получают приказание спуститься к Смоленску. Дивизии Бруссье и Пино остаются на позициях на возвышенностях вдоль Петербургской дороги.
В момент нашего вступления в Смоленск мы узнали, что император выехал отсюда сегодня утром, в восемь с половиной часов, в сопровождении старой гвардии и предшествуемый на расстоянии трех часов ходьбы молодой гвардией.
С 9 ноября — день его прихода в Смоленск, — император старался, насколько это было возможно, реорганизовать свою армию; он соединил в один корпус, под командой Латур-Мобура остатки кавалерии; раздал ружья тем солдатам, у которых их уже не было; каждый поясной патронташ снабжен был 50 патронами; переносные мельницы были распределены между различными корпусами. Большая часть раненых и больных, которых всего было здесь 3678 человек, была эвакуирована из Смоленска в Оршу; в отделившиеся отряды были отправлены приказы и инструкции, велено было правильно распределить находящийся в магазинах города провиант по всем войскам, стоящим под оружием. Императорская гвардия при этом распределении должна была получить запасов на 15 дней; остальные части — на 6. Раздача началась с гвардии, в первый же день ее прихода, но она замедлилась и тем замедлила раздачу прочим войскам.
Отсталые, которых отчасти жадность, отчасти необходимость побудили снова вступить в ряды войск, получают теперь несколько горстей ржаной муки, овощей и немного водки. Этим они остаются неудовлетворенными и снова уходят и живут тем, что нападают на нестроевых людей, которые возвращаются с полученным провиантом к своим полкам.
Только благодаря бдительности офицеров и дисциплине императорской гвардии удается улаживать ссоры и успокаивать беспорядки, то и дело возникающие у дверей магазинов. Многие солдаты отказываются разносить провиант по войскам, а если их заставляют, то они берут его, прячут и потом распределяют между собой.
Принц Евгений получил приказ удержать до вечера высоты новой части города; нам была обещана раздача провианта, и завтра мы должны следовать за гвардией, которая отправилась в путь сегодня утром; днем раньше нее вышли Жюно, Зайончек, заменивший раненого при падении лошади Понятовского, и Клапаред, которому было поручено сопровождать гвардию, казну, трофеи и имущество главной квартиры.
К несчастью, после отъезда императора порядок сразу нарушился. Нам было очень трудно найти себе пристанище, и весь штаб, королевская гвардия и кавалерия 4-го корпуса на эту ночь должны были довольствоваться несколькими домами, уцелевшими в предместье Красном, наполовину разрушенном огнем.
Прежде всего мы ищем съестных припасов. Мы рассыпаемся по улицам, чтобы их купить. Иногда у тех, кто имел неосторожность их показать, хотя бы и не желая продавать, запасы вырываются из рук. Офицеры и солдаты идут вперемешку, одетые самым странным и необычайным образом, вступают друг с другом в драку и едят посреди дороги! Увы! наши физиономии, похудевшие и почерневшие от дыма, наши разорванные одежды, изношенные и грязные, плохо соответствовали тому воинственному и величественному виду, который мы являли собой три месяца назад, проходя через этот самый город.
Нам была обещана раздача провианта, но долгие формальности, которые надо было выполнить, утомляли изголодавшихся солдат. Волнения возобновляются, идет какая- то путаница, и от всего этого беспорядка страдают прежде всего сами солдаты.
Больные и раненые, оставшиеся в покинутых среди улицы повозках, не находят пристанища ни в домах, ни в госпиталях, которые уже переполнены. Эти несчастные не в силах были перенести холода и теперь умирают в ужасных мучениях.
В конце концов отдых, который мы должны были найти в этом зловещем Смоленске, не говоря уже о его мимолетности, оказался отдыхом только кажущимся. Многие из нас здесь растеряли последние остатки своего увлечения, которое еще поддерживало в них надежду. На нас напали ужасные сомнения, и все нас окружающее только подкрепляет наши подозрения. И тем не менее мы решили все превозмочь во что бы то ни стало, смотрим на все с оттенком безразличия; мы негодуем только на судьбу, но и тут делаем вид, будто сохраняем полное бесстрастие.
Вечером слышим страшный шум и скорей бросаемся к дверям наших домов. Это, оказывается, отряды, оставленные на высотах; их заменил корпус Нея, и они теперь ищут убежища и стремятся хоть немного отдохнуть от невыразимых страданий. У многих из этих несчастных были отморожены ноги, руки, нос и уши; те, кто приближался к огню, скоро испытывали последствия своего неблагоразумия.
Мы только что принялись за пищу, добытую ценой стольких усилий, как многие из наших товарищей прибежали с криками: «Бежим скорее, грабят магазины!» Множество голодных людей, услышав, что другие части войск ушли или уходят, и боясь быть забытыми при раздаче, сломали, несмотря на стражу, двери и проникли в магазины, чтобы их разграбить. У всех тех, кто оттуда выходил, одежда была полна мукой или проткнута ударами штыков. Одни сгибались под тяжестью мешков с мукой, которых они не могли нести; другие, слишком слабые, должны были довольствоваться ящиком сухарей, порцией говядины, рисом, горошком или водкой.
Итак, это верно, что Смоленск был снабжен обильным и разнообразным провиантом; и здесь сказалась предусмотрительность императора. Неожиданное изобилие вызвало у нас улыбку удовлетворения. После нашего беспрестанного беспокойства об обеспечении себя пищей на завтрашний день мы можем, наконец, рассчитывать на провиант в течение нескольких дней.
Мы понемногу восстановляем силы и мужество и готовы идти навстречу новым приключениям. К несчастью, вид всего, нас окружающего, портит наше удовольствие и нагоняет на нас мрачные мысли; всюду только и видишь, что несчастных, лежащих на мерзлой земле в жестокой лихорадке, или с отмороженными членами; все это — умирающие, которые хотят поверить друзьям свои последние мысли.
Хотя в воздухе стало тише, чем в предыдущие дни, но холод не менее резок и смертелен для тех, кто не мог найти места, чтобы укрыться. Жестоким доказательством тому были громоздившиеся у порогов дверей трупы. Полковник Баталья, командующий почетным конвоем итальянского королевства, только что испустил свой последний вздох!

Смоленск, 15 ноября. Мы, генералы и офицеры итальянской армии, ночью 14-го и 15 ноября занимались тем, что собирали отсталых, вооружали их, возможно лучше одели, накормили, заставили их отдохнуть и подготовляли к походу сегодняшнего дня.
Несмотря на то, что таким образом сгруппировано было немного народу, все же решено было этим новым отрядам дать наименование 1-й и 2-й дивизий. Только место генерала Гильемино, опять вступившего в обязанности начальника штаба, занял генерал Филиппон, который будет командовать второй дивизией. Мы соединили в одном помещении всех тех, кто не мог следовать за нами и должен был остаться в Смоленске. Мы достали им средств к существованию, и утром 15-го, для большей осторожности, вице-король, который собирал провиант повсюду, где только было возможно, приказал раздать его как отъезжающим, так и остающимся. Эта мудрая мера, к несчастью, затянула наш отъезд на добрый час.
Как описать разлуку, которая лишила нас наших товарищей и друзей? Они безнадежно жали нам руки, обнимали колени, рыдали, кричали, они цеплялись за нас и умоляли не покидать их, найти средств к их передвижению. «Сжальтесь, — с плачем говорили они нам, — не бросайте нас в руки казаков! Если у вас есть хоть капля человеколюбия, не оставляйте нас; избавьте нас от наблюдения за тем, как шаг за шагом к нам будет приближаться смерть. Мы уже перешли через столько несчастий, через столько ужасных опасностей! И все это для того, чтобы сгореть живыми, чтоб попасть на костер, как только вы оставите нас и они придут. Товарищи, друзья, сжальтесь, возьмите нас!»
А мы, чем могли мы доставить им какое-нибудь облегчение? Разве только несколькими словами утешения, поддержки. Мы удаляемся со стесненным сердцем. Тогда эти несчастные начинают кататься по земле, возбуждаясь точно одержимые; их стоны, их крики звучат в наших ушах добрую часть пути, и мы забываем думать о них только перед новыми опасностями, которые уже охватывают нас со всех сторон.
При выходе из Смоленска мы бросаем последний взор сострадания на трупы стольких храбрецов, которые лежат по улицам без погребения. Толпа отсталых и прислужников, которые следовали за нами из Москвы, ждала нас у ворот города. Многие из них едва могут подниматься сами и с отчаянием указывают нам на казаков, которых можно было заметить на возвышенностях по правому берегу реки.
Что касается людей, способных сражаться, то мы оставили в Смоленске около 8000 человек первого корпуса, включая сюда и 2565 солдат, которые здесь были найдены Даву, и 6000 — корпуса Нея, два полка гарнизона и обозы.

Путь продолжался в молчании; только слышны были удары лошадиных копыт да короткая и частая брань проводников, когда они попадали на обмерзший косогор, через который не могли перебраться. Сколько падало в изнеможении в таких случаях! А иногда, несмотря на деятельное усердие канониров, приходилось даже бросать повозки, зарядные ящики и пушки. У артиллерии гвардии сравнительно лучшие лошади, но и ей потребовалось 13 часов, чтобы пройти расстояние от Смоленска до Корытни, т.е. всего 5 миль.
Выехав поздно из Смоленска, подвигаясь медленно вперед и с бесконечным числом проволочек, мы не могли в этот вечер пройти дальше Лубни, которая находится всего в трех милях от Смоленска. Вся дорога загромождена зарядными ящиками, повозками, покинутыми пушками. Никому и в голову не приходит взорвать все это, разрушить, разобрать, сжечь. Тут и там умирающие лошади, всякого рода оружие, ящики без дна, опорожненные мешки указывают нам дорогу тех, кто шел впереди нас. Мы видим также деревья, у стволов которых пытались разводить огонь, и вокруг этих стволов, ставших надгробными памятниками, несчастные жертвы испустили дух после бесполезных усилий согреться. На каждом шагу многочисленные трупы; возчики пользуются ими, чтобы завалить рвы, колеи, чтобы выровнять дорогу. Сначала нас от этого бросало в озноб, затем мы привыкли. Всякий, у кого нет хороших лошадей и верных слуг, почти уверен, что не увидит своей родины.
Что касается меня, то достаточно было моей недолгой отлучки из своей колонны, чтобы я потерял свою провизию и маленький багаж [26] .
Полковой командир и начальник батальона Бастида предписали мне оставаться в хвосте полка и следить за тем, чтобы никто из наших не отставал. Я почти всегда удачно справлялся с этой опасной и тяжелой обязанностью, благодаря которой я был зрителем всех несчастий нашей колонны.
Я несколько задержался в Смоленске, чтобы позаботиться о судьбе несчастных велитов, которые там оставались, и чтобы торопить отсталых, и эти мои обязанности заставили меня на довольно продолжительное время отделиться от колонны. Верхом на усталой лошади я спешил потом ее догнать; но моя лошадь, не подкованная железом, несколько раз падала. Я увидал казаков, показавшихся слева дороги и на высотах около Смоленска, и боялся стать их добычей.
При последнем падении моей лошади вся моя амуниция отвязалась. Я был в сильном возбуждении ввиду опасности, которой я подвергался; мои руки коченели от холода и ноги замерзали во время вынужденной остановки. Наконец, приведя все кое-как в порядок, я, держа лошадь в поводу, бросился бежать, чтобы согреться. Лошадь скользила на каждом шагу, увлекая и меня за собой; раны на ногах, образовавшиеся вследствие слишком узкой обуви, открылись и увеличивали мои страдания. Наконец, я присоединился к колонне, выбившись окончательно из сил. Свою лошадь я поручил саперу Маффей с приказанием не удаляться от меня.
Потом мало-помалу он отстал, и я увидал его только через несколько дней, но без моей лошади и без багажа, который был на ней.

 

 

 

 

ГЛАВА XXII
Горсть героев


Лубня, 16 ноября. Терзаемый жестокой лихорадкой, мучимый острыми болями, под тяжестью стольких зол, я был почти не в силах двигаться. Когда какой-то человек, проходя вплотную около меня, толкнул меня, я свалился и во время падения мои раны дали живо себя почувствовать. Ошеломленный толчком, вне себя от бешенства и видя собственное бессилье, я остаюсь здесь и не имею возможности двигаться. Два отставших итальянских солдата меня подняли и прислонили к откосу направо от дороги. Я почувствовал тогда, как стыла моя кровь, я видел приближающуюся смерть и мало-помалу стал терять сознание.
Капитан и полковой адъютант Дальстейн (француз), не знаю зачем, но на мое счастье, принужден был остаться в хвосте колонны. Он увидел меня в этом плачевном состоянии, подбежал ко мне на помощь, привел в чувство, ободрил, приподнял, почти насильно дал мне выпить водки и увез меня с собой. Поистине, жизнь очень часто бывает только бременем, но тот, кто среди невообразимых бедствий мог спасти ее одному из своих ближних, достоин вечной признательности. Быть может, повторяю, до тебя, мой чудный и бравый Дальстейн, дойдет когда-нибудь это выражение моей признательности не за жизнь, которую ты мне сохранил, а за твой доблестный и великодушный поступок, какой ты способен был совершить. Ты узнаешь, что если ты доблестно служил в рядах итальянцев, то и они, со своей стороны, никогда не забудут добрых дел, где бы они их ни встречали.
Итак, мы покинули Лубню до рассвета и все утро шли, не встречая никаких препятствий. Принц Евгений, сопровождаемый своим штабом и ротами саперов и гардемаринов, ехал впереди войска. Отъехав на 3/4 мили, он около трех часов дня увидал перед собой группу отсталых и оторвавшихся от своих отрядов; они занимали дорогу на большом пространстве, атакуемые казаками.
Принц приказал генералу Гильемино, начальнику своего штаба, присоединить всех этих несчастных к отрядам саперов и гардемаринов, затем занять позицию в пересекавшем дорогу лесу и там держаться.
Вдруг русский офицер, князь Кудашев, полковник и адъютант генерала Милорадовича, предшествуемый трубачом, возвещавшим о парламентере, приблизился к группе вице-короля. Он объявил, что император и его гвардия вчера были разбиты. «Двадцать тысяч русских, сопровождаемые всей армией Кутузова, окружают вас, — сказал он, — и вам ничего не остается лучшего, как сдаться на почетных условиях, которые предлагает вам Милорадович».
Уже несколько офицеров, желая скрыть вице-короля, чтоб он не был узнан, двинулись вперед и сами хотели ответить, но вице-король отстранил их. «Вернитесь скорее, откуда пришли, — сказал он парламентеру, — и скажите тому, кто вас послал, что если у него 20 000 человек, то у нас — 80 000!» И русский, который собственными глазами мог видеть всю слабость этой горсти непреклонных людей, удалился, изумленный таким ответом.
Затем вице-король галопом догнал свой отряд, остановил его и обратился к нему с речью, в которой обрисовал опасность положения. И солдаты, которые за минуту до того чувствовали себя изнуренными и подавленными, нашли в себе остатки прежней энергии; их лица озарились тем же светом, какой в былые времена предвещал победу. Все, у кого было еще оружие, становятся в ряды, хотя многие из них изнурены лихорадкой и едва живы от холода. Вице-король развертывает свои батальоны; они, правда, не представляют собой достаточно растянутой и глубокой линии, но все же держатся они гордо и неустрашимо.
Пока Евгений приготовлялся к сражению, Гильемино под прикрытием своих саперов и итальянских гардемаринов, невзирая на жестокий артиллерийский и мушкетный огонь, формировал роты из разрозненных солдат, сохра- нивших свое оружие. Он сформировал таким образом 1200 человек. Кругом толпились солдаты, потерявшие свои части, чиновники, служащие, а также женщины. Можно было видеть, как штаб-офицеры за отсутствием солдат сами с гордостью становились в ряды. Зато гардемарины не хотят, чтоб ими командовал кто-нибудь чужой, тогда как каждым из остальных взводов командовали генералы.
Первой мыслью было направиться к Красному, но, угрожаемые со всех сторон, они должны были отказаться от этого намерения и остаться в лесу и здесь защищаться; это станет потом вечной славой наших воинов: 1500 итальянцев и французов, один против десяти, имея в своем распоряжении малое количество оружия, которым можно было пользоваться, сумели, однако, удержать врага в течение часа.
Вице-король все еще не подходил, а дальнейшее сопротивление становилось невозможным. Требования сдать оружие следовали одно за другим, а в краткие промежутки итальянцы слышали издали пушечную стрельбу и впереди, и позади, так как принц Евгений был также атакован. Надо было на что-нибудь решиться. Достигнуть Красного? Невозможно. Это было слишком далеко и все заставляло думать, что и там шло сражение. Покориться необходимости и отступить? Но русские нас окружили со всех сторон.
И все-таки казалось более благоразумным идти отыскивать принца Евгения; возвратившись назад, соединиться всем вместе и, уже раз соединившись, двинуться вперед к Красному.
Таково было предложение Гильемино. Его слова были встречены единодушным одобрением. Немедленно он строит колонну в каре и бросается против 10 000 ружей и пушек неприятеля.
Сначала русские в глубоком изумлении расступились; они смотрели, что хочет делать это небольшое число почти безоружных воинов; но затем, когда они поняли план Гильемино, они, не то от удивления, не то от другого какого-то чувства, закричали, чтобы отряд остановился. Смелые и благородные русские офицеры заклинали его сдаться; но вместо всякого ответа наши решительно продолжают свое наступление в зловещей тишине, надеясь только на свои штыки.
Тогда против них вспыхнул вдруг весь неприятельский огонь, и после нескольких шагов вперед половина героической колонны покрыла собой почву.
Но те, кто остался, продолжали свой путь в полном порядке — результат, действительно, необычайный, достигнутый отрядом, состоящим из самых разнородных элементов — до того момента, когда их встретила итальянская армия с громкими криками радости и освободила их от всякого преследования.
Тем временем Евгений, видя, что Милорадович хотел ему преградить дорогу, поставил королевскую гвардию в центре, вторую дивизию — слева, первую — справа от дороги, а дивизию Пино — позади, в резерве. Оторванные от отрядов солдаты и багаж укрылись в маленьком лесу, расположенном позади правого крыла дивизии Пино. Многочисленная русская кавалерия двинулась вперед и начала битву. Дивизии, построенные в каре, ее оттеснили, и русские, не решаясь атаковать вновь, открывают артиллерийский огонь. На него мы можем отвечать только медленно и слабо, ввиду бедности запасов, которыми мы располагаем.
Принц Евгений, утомленный столькими бесполезными жертвами, посылает королевскую гвардию атаковать правый фланг русских; но дивизия эта, слишком слабая, чтобы оперировать против линии войск, не медлит принести себя в жертву под ужасный огонь картечи. Новый отряд неприятельской кавалерии выступает в дело, и, хотя наши храбрецы, сильно разреженные пулями, с великим хладнокровием опять выстроились в каре, но все-таки вынуждены отступить.

Пользуясь тем, что слева королевская гвардия осталась, таким образом, без прикрытия, русские драгуны пытаются атаковать ее. Но довольно плохо принятые, они не возобновляют своей попытки.
Направо первая дивизия получает приказание атаковать левый фланг русских, стоящий в лесу. Вначале этот маневр как будто удается, но вскоре же, под натиском новых масс неприятеля, под гибельным орудийным огнем, наши принуждены вернуться на старое место, чтоб не быть окруженными. Подполковник дель Фанте, в сопровождении двухсот волонтеров, бросается по приказанию принца вперед, вдоль большой дороги, чтоб догнать первую дивизию и прикрыть ее отступление. Смелый итальянец, под градом пуль и картечи, почти уже выполнил с горстью бесстрашных солдат полученное приказание, когда вдруг две тяжкие раны свалили его на землю. Де Виль-Бланш видя, что дель Фанте, весь залитый кровью, пробует подняться, подает ему руку и старается помочь ему доползти до леса, где находились отсталые и где можно было оказать ему помощь. Но в этот момент снаряд настигает смелого дель Фанте, разбивает ему плечи и обезглавливает де Виль-Бланша [27] .
Но что сказать еще о трогательных мольбах, просьбах, раздирающих душу прощальных словах наших несчастных раненых? Мы покидаем их залитыми кровью, от которой алел снег. Какие муки и какая агония! У старого велита, который был моим товарищем со времени вступления в этот корпус, ядром сломано ребро. Звали его Виньяли. Я отдал бы свою жизнь за его спасение, но не было ни повозки, никого, кто захотел бы помочь мне перенести этого несчастного. Каждое движение, которое я делал, чтоб помочь ему подняться, вызывало у него ужасные судороги. «Нет — сказал он мне, — я не могу более двигаться, окажите мне милость, и пусть ружейный выстрел докончит начатое, или заколите меня вашей саблей, чтобы я умер сразу». Все мои усилия помочь ему оказались тщетными, и в конце концов я должен был предоставить его злосчастной судьбе, ставшей уделом многих наших товарищей. Глаза мои закрываются при этом воспоминании, мне кажется, что я еще слышу его грустные жалобы, его раздирающий сердце голос.
Вице-король соединил свои войска. «Не остается других средств, — сказал он, — как проложить себе дорогу остриями наших сабель. Тишина и порядок! Следуйте примеру королевской гвардии, которую веду я!»
Забили все барабаны, которыми управлял сержант Костальди, и вслед затем первым выступил пикет велитов, с ним шел полковник Клиский, поляк, говорящий по- русски. Колонны следовали за ними. Ночь развернула уже над полем сечи свой густой покров. Мы шли без шума, с большой осторожностью; мы проходили по полям, по оврагам, по волнообразной местности, покрытой снегом, оставляя слева от себя левый фланг боевой линии русских, минуя их огни и их посты. Первая же неосторожность могла погубить эти уцелевшие после боя силы. Ночь благоприятствовала нам, но луна, скрывавшаяся до последнего момента за густым облаком, вдруг вышла, чтоб осветить наше бегство. Скоро русский голос нарушил эту таинственную тишину, приказывая нам остановиться и закричал: «Кто идет?» Мы все остановились, только полковник Клиский отделился от авангарда, подбежал к часовому и сказал ему тихо, по-русски: «Молчи, несчастный; разве ты не видишь, что мы из корпуса Уварова и назначены в секретную экспедицию?» Часовой больше не сказал ничего.
Чтобы скрыть свое движение, мы должны были обойти деревню Фомино, затем выйти на большую дорогу, между Кутьковым и Ксензовым, где мы надеялись найти французские войска; вместо этого мы были здесь встречены ружейными выстрелами. Вице-король остановил колонну и послал узнать, откуда стреляли. Мы считали себя погибшими, так как были совершенно отрезаны от императора. Мы уже начали готовиться к отчаянной защите, но вернулся полковник Клиский и, к великой нашей радости, сообщил нам, что он нашел только посты молодой гвардии, которые, будучи всегда настороже, ввиду соседства с корпусом Карпова, по ошибке выстрелили в нас. Тогда мы продолжаем путь, проникаем в Красный и там соединяемся с войсками, шедшими впереди. Дивизия Пино пришла только часом позднее нас.
Наши потери сегодня были велики; нам пришлось бросить все пушки, повозки, зарядные ящики, багаж. Оказалось также, что наши силы сократились почти на 4000 штыков. Многие из выдающихся офицеров погибли, пораженные ядрами, которые, пронизывая ряды сражающихся, сеяли также ужас и смерть и в массе отсталых, раненых и больных. Таким образом покончили жизнь капитаны Бор- доньи и Мастини, которые входили в состав обломков нашей почетной стражи.

Красный, 17 ноября. Наполеон и Евгений совещались всю ночь. Позваны были Бертье, Мортье, Лефевр, Бессьер. Было решено, что дальше идти нельзя, пока не будут получены известия от оставшихся позади Нея и Даву. Мортье с рассветом пустится в атаку, старая гвардия, с 30 орудиями следуя за ним, займет дорогу между Красным и Кутьковым. Артиллерия молодой гвардии подкреплена батареей генерала Друо, одного из тех людей, которые способны просто и спокойно решаться на величайшее самоотвержение.
Кавалерия гвардии и кавалерия Латур-Мобура получают приказ следовать за этим движением. Итальянской армии и Клапареду, соединяющему под своим начальством свою собственную дивизию, разрозненные отряды и части артиллерии гвардии, поручена оборона Красного.
Наше движение приводит в изумление неприятеля, дает возможность Даву и Нею присоединиться к армии, а нам в два часа пополудни начать отступление к Лядам.
К ночи мы туда приходим, и новая местность дает нам иное и более бодрящее зрелище. Видны жители, и хотя они по большей части евреи, но мы забываем об их неопрятности ввиду услуг, которые они могут оказать нам по нашей просьбе и за наши деньги. Таким образом, их жадность, вызывающая в нас презрение к ним, оказывает нам теперь великую поддержку, так как они готовы пренебрегать всеми опасностями, чтобы доставить хоть часть того, что мы у них требуем.

Ляды, 18 ноября. Ночь с 17-го на 18-е прошла доволь но спокойно, если не считать тревоги, вызванной разведчиками Кутузова, которые пытались было нарушить наш покой. Но нескольких храбрецов, стерегших нас, оказалось достаточно, чтобы обратить их в бегство.
Я не могу здесь не коснуться, хотя бы бегло, тех причин, которые вместе с климатом и тяжкими лишениями содействовали разложению наших полков.
Как только армия перестала идти вперед и повернулась спиной к завоеваниям, доверие тех, кто продолжал забирать добычу, найденную в Москве, было поколеблено. Дисциплина, порядок, рвение к службе — все это для многих стало делом второстепенным. Сначала равнодушно смотрели на все опасности, какие могла породить такая распущенность; думали почти исключительно о том, как спасти добычу, и в помыслах о ней стали забывать о том, что надо делать, чтобы спастись самим. Иные вскоре же начали откалываться от армии, воображая, что, опережая ее, скорее и легче сохранят свою жизнь; этим давался дурной пример и разрывалась моральная связь, спаивавшая до сих пор все части войска. Другие не покидали, правда, своих частей, но занимались по преимуществу своими личными делами и все заботы, все внимание посвящали своим повозкам, своим лошадям, мало интересуясь своими полками.
Дурное, как и хорошее, действует заразительно, и эта роковая беспечность распространилась повсюду, сверху донизу иерархической лестницы. Солдаты отлучались из своих частей, сперва небольшими группами, потом все в большем количестве, и все чаще и чаще. Исключениями являлись только некоторые отряды, где начальники зорко наблюдали за своими подчиненными, но и там невозможно было за всем усмотреть. Мы видели, в каких тревожных размерах росло со дня на день число вырывавшихся из своих рядов солдат. И если бы начальники, если бы жандармы задерживали первых же встреченных ими «одиночек» и поступали с ними так, как они того заслуживали, то, быть может, зараза не распространялась бы с такой быстротой, может быть, и наши позднейшие несчастья оказались бы менее тяжкими. Но когда об этом подумали, было уже слишком поздно; не было уже благоприятных обстоятельств, ослабевала сила, а зло впустило слишком глубокие корни, чтобы его можно было вырвать.
Затем наступила эта страшная зима, к которой мы совсем не подготовились. С 6 ноября все изменилось: и пути, и внешность людей, и наша готовность преодолевать препятствия и опасности. Армия стала молчаливой, поход стал трудным и тяжким. Император перестал работать; он взваливает все на своих помощников, а те, в свою очередь, на своих подчиненных. Бертье, верное эхо, верное зеркало Наполеона, бывало, всегда начеку, всегда ясный, всегда определенный, ночью, как и днем, теперь только передает приказы императора, но ничего уже от себя не прибавляет.
Масса офицеров растеряла все — взводы, батальоны, полки; в большей своей части больные и раненые, они присоединяются к группам одиночек, смешиваются с ними, примыкают на время то к одной колонне, то к другой, и видом своих несчастий еще более обескураживают тех, кто остается еще на своем посту. Порядок не в состоянии удержаться при наличности такого беспорядка, и зараза охватывает даже полковых ветеранов, участвовавших во всех войнах революции.
Но вот что замечательно: в полках, где командиры выказали себя и справедливыми, и строгими, офицеры с большей твердостью отстаивают требования дисциплины; к этим начальникам всегда относятся с большим уважением и охотно помогают им в их бедствиях. Полная противоположность наблюдается в полках, где царит слабость, снисходительность и мягкая распущенность; там солдаты отказывают и в уважении, и в преданности, и в подчинении; да, сердце человеческое дает необыкновенные уроки!
Но надо сказать и то, что борьба оказывается выше сил человеческих. Солдатам, еще стоящим под ружьем, все время одним приходится стоять лицом к лицу перед неприятелем; они мучаются от голода и часто вынуждены спорить с вышедшими из рядов, которых они презирают, из-за какого-нибудь куска павшей лошади. Они подвергнуты всем ужасам зимы, они массами падают в местах, где властная необходимость заставляет их задержаться и повернуть лицо к неприятелю. Они умирают во сне, умирают на долгих переходах. Каждый шаг, каждое движение требуют от них усилий; а кажется, что им надо хранить все свои силы, чтобы воспользоваться ими в момент битвы.

Вечером в полях, где приходится останавливаться для ночного отдыха, они укладываются у подножия елей, белых берез или под повозками, — кавалеристы с уздой в руках, пехотинцы оставляют на спине ранец и прижимают к себе оружие; точно как в стаде, они плотно прижимаются друг к другу и обнимаются, чтобы разогреться. Сколько раз при пробуждении среди этих обнявшихся находят уже остывший труп; его оставляют, не бросивши на него ни одного взгляда. Иные, чтобы развести огонь, вырывают с корнем деревья, иные в отчаянии поджигают дома, где расположились генералы. Иные, наконец, настолько изнурены усталостью, настолько слабы, что уже не в состоянии шевелить ногами; прямо и неподвижно, как призраки, сидят они перед кострами.
Лошади грызут древесную кору, проламывают лед ударами копыт и лижут снег, чтобы утолить жажду.
Каждый бивак, каждый трудный переход, каждый сожженный дом открывает для взора кучу трупов, наполовину уже истребленных. К ним скоро подходят новые жертвы, которые, стараясь как-нибудь облегчить свои муки, устраиваются возле дымящихся остатков среди испускающих последний вздох товарищей, и сами вскоре подвергаются той же участи. Что же касается тех, кто попадает в руки казаков, то слишком нетрудно отгадать, как с ними поступают! Таково положение армии при возвращении из Москвы. Большую часть этого долгого пути единственной пищей служит для нее лошадиное мясо; спиртные напитки отсутствуют, а все ночи приходится проводить на открытых биваках при 20-градусном морозе.
Немыслимо описать, как страдают наши несчастные раненые! Всего сказанного недостаточно, чтобы выразить, какое сострадание возбуждают они к себе даже в самых загрубелых сердцах. В беспорядке наваленные на повозки, лошади которых падают, они оказываются покинутыми посреди дорог, около биваков, без помощи, даже без надежды получить ее. Открытые всем ужасам климата, ничем не прикрытые, умирающие, они ползают между трупами, поджидая смерти с минуты на минуту; и нет никого около, кто дал бы им хоть каплю воды, чтобы смочить их уста.
Товарищи, друзья, даже самые преданные, этих жертв, проходя мимо них, притворяются, будто не узнают их; они отводят свои взоры из боязни, как бы не пришлось поступиться чем-нибудь, что еще у них осталось, или как бы не решиться на какое-нибудь ужасное действие, о чем эти несчастные умоляют все время.
Нет больше друзей, нет больше товарищей. Жестокие друг к другу, все идут, одетые в какие-то нелепые лохмотья, смотря вниз и не произнося ни единого слова. Голый инстинкт самосохранения, холодный эгоизм заменили былой душевный пыл и ту благородную дружбу, которая обычно связывает братьев по оружию...
В ночь с 17-го на 18-е император оставил Ляды и двинулся к Дубровне, куда должен был приехать до рассвета. Даву, поддерживаемый Мортье, командует арьергардом. Перед ним идет императорская гвардия, а еще впереди — итальянская армия. Зайончек и Жюно составляют авангард.
Ляды — литовское местечко, и мы надеялись, что оно будет пощажено. Но и вчера вечером, и ночью значительная часть домов была уже разрушена, а в момент нашего отъезда мы с грустным удивлением смотрели, как все оставшиеся дома предавались огню. Печальная, суровая необходимость! Это нужно было для того, чтобы замедлить движение преследующих неприятелей.
Кавалерии великой армии, кроме итальянских кавалеристов гвардии, уже нет больше. Из ее остатков составили только 4 роты по 150 человек в каждой; в состав их входят большей частью офицеры, лошади которых еще уцелели. Генералы играют здесь роль капитанов, полковники — роль лейтенантов и т.д. В рядах можно видеть офицеров, бывших саксонских драгунов, итальянцев, принадлежавших к легкой кавалерии, тосканских стрелков 28-го полка.
Вечером, наконец, мы приходим в Дубровну. Эта местность уцелела гораздо лучше всех, какие нам попадались на пути по выходе из Москвы. Здесь находятся польский супрефект и местный комендант. Евреи выказывают здесь еще больше недоверия, чем обычно, и только с большим трудом можно добиться, чтобы они что-нибудь продали или купили.
Здесь не так холодно, тает. Кое-какие припасы мы получили. Император поместился у одной русской дамы, которая имела мужество не покидать своего дома.

 

 

 

 

ГЛАВА XXIII
Переход через Березину



Орша, 19 ноября. С рассветом армия трогается в путь. В два часа дня мы приходим в Оршу, достигаем Днепра, не встретив ни одного казака.
Главная квартира устроена в иезуитском доме. Император осмотрел укрепления, возвышающиеся у двух мостов, и в 12 часов перешел Днепр.
Благодаря устроенным здесь магазинам можно было произвести раздачу, правда, скудную, припасов, оружия, снарядов. Здесь находим также 36 орудий; из них формируют 6 батарей и распределяют их по разным отрядам, у которых они отсутствуют.
Наконец, Наполеон, в меру возможности, занимается реорганизацией армии. Он включает в нее войска Зайончека, гарнизоны Орши и ее окружностей, между ними отряд польской кавалерии, составляющий сильную и очень полезную при нашей бедности в лошадях поддержку.
Офицеры и жандармы задерживают у днепровских мостов толпу оторвавшихся от своих отрядов солдат и заставляют их возвращаться под свои знамена. Как на что-то новое, необычайное, от чего мы уже давно отвыкли, смотрим мы на чистую экипировку жандармов, на блеск их оружия, на их сверкающую амуницию, на их заботливость о своих мундирах. Все это составляет удивительный контраст с грязью и лохмотьями, к которым мы привыкли. Императорская гвардия и итальянская королевская гвардия должны энергично, с оружием в руках, охранять магазины, которые без этих предохранительных мер подверглись бы беспощадному разграблению.
Начальники отдельных корпусов представляют сегодня следующие цифры о количестве людей, оставшихся в строю, из которых можно судить о потерях, понесенных с начала кампании:

Императорская гвардия 35 000 теперь 7000 1-й корпус 67 000 >> 5000 4-й 41 000 >> 4000 6-й, 8-й корпуса, Кавалерия 86 000 >> 2000
К этим цифрам вооруженных людей следует прибавить приблизительно втрое их превышающее (а может быть, и больше) число оторвавшихся от своих частей.
Император, желая побудить людей вернуться под знамена, приказывает громко прочесть в разных частях города свой сегодняшний приказ.

Орша, 20 ноября. Император хотел остаться здесь несколько дней, чтобы армия оправилась, отдохнула, восстановила свои силы. Но получается известие о взятии Минска, о невыполнении приказаний, отданных маршалу Виктору, атаковать и отбросить Витгенштейна по ту сторону Двины. Поэтому необходимость отправить на помощь Домбровскому и минскому губернатору 2-й корпус, с одной стороны, а с другой — наша неизвестность о теперешних действиях Шварценберга заставляют императора отказаться от этого плана.
Вот уже четыре дня, как до нас не доходит никаких известий о том, что делает русская армия, ничего не могут сказать о ней и евреи, несмотря на то, что им обещают за сведения крупные вознаграждения. В этот вечер император уезжает в Борисов, находящийся отсюда на расстоянии четырех миль. Там он устроит свою главную квартиру. Принц Евгений, Мортье и Даву остаются здесь. Они без конца посылают разведчиков по Смоленской дороге, но те возвращаются, повстречав только неприятелей, готовых грозить мостам через Днепр.

Орша, 21 ноября. Принц Евгений, Мортье и Даву получили вчера от императора приказ дожидаться Нея до середины ночи с 20-го на 21-е; не имея никаких известий, мы должны продолжать наш путь и отказаться от надежды когда-либо вновь с ним свидеться. Все войско уже разделяло скорбь главы нашей армии, когда вдруг в полночь прибыли офицеры, посланные Неем, и сообщили нам, что маршал не погиб, но близок к гибели и умоляет о помощи.
Солдаты мирно отдыхали в тепле, под крышей — какой исключительный отдых! Розданные припасы произвели лучшее действие, чем угрозы, и при вести, что Ней в опасности, все поднимаются на ноги. Выступаем в путь, две мили проходим в темноте, часто останавливаемся, чтобы прислушаться. У нас нет средств сообщения в этом море снега, и вице-король приказывает сделать несколько пушечных выстрелов; отряд Нея, в свою очередь, дает ответные выстрелы. После этого боя корпуса продвигаются навстречу один другому.
Ней и Евгений первые встречаются и бросаются друг другу в объятия. Никто при этом зрелище не мог оставаться на месте. В темноте, не узнавая один другого, все обнимаются: вюртембергцы, иллирийцы, французы, тосканцы, генуэзцы, итальянцы вице-короля, сгруппировавшиеся вокруг вновь прибывших. Мы слушаем рассказы об этой новой одиссее, мы рассыпаемся в похвалах, расточаем заботы и внимание прибывшему войску, забываем в эту минуту все испытанные нами несчастья, забываем эгоизм людей, жестокость судьбы и грядущие опасности. В беспорядке, как попало, но составляя как будто одну семью, мы возвращаемся в Оршу, помогаем нашим несчастным товарищам восстановить свои силы и укладываем их на отдых под нашей охраной.

Коханов, 21 ноября. Дорога от Орши до Толочина — одна из красивейших в Европе.
Совершенно прямая, она с обеих сторон окаймлена посаженными в два ряда березами. Ветви деревьев, усыпанные инеем, печально склонялись до самой земли. Вся окрестность была покрыта хвойными деревьями разных пород.
Положение армии несколько улучшилось благодаря тому, что после сильных морозов наступила оттепель.
Эта перемена погоды давала армии возможность расположиться биваком. В период холодов бывало иначе: высшие чины поселялись в деревнях, где назначался постой, а простые солдаты бродили по окрестностям. Дома, не занятые офицерами, подвергались разорению, причем выгоняли лиц, нашедших себе там пристанище, а здание разбиралось и шло для костров. Большим подспорьем являлось то обстоятельство, что вблизи биваков можно было достать сухое топливо. Дело не обошлось, правда, без схваток с теми, которые не желали нас подпустить.

Но, с другой стороны, в силу той же перемены погоды передвижение стало гораздо труднее, так как дороги покрылись теперь густым слоем грязи, а люди ослабели, обувь у них была плохая или, лучше сказать, ее почти не было.
Наш печальный жребий несколько облегчился тем, что мы имели кой-какие припасы и, кроме того, у нас всегда была возможность где-нибудь укрыться. Однако болезни, раны, сырость, долгие переходы, плачевное состояние наших ног, почти полное отсутствие отдыха — все это производило между нами огромные опустошения. В добавление ко всем нашим тяжким невзгодам явилось новое бедствие: люди, недостаточно одаренные от природы энергией, нужной для того, чтобы мужественно выносить все выпадавшие на нашу долю ужасы, впадали в крайне удрученное состояние, иногда даже граничившее с острым умопомешательством. Многие солдаты не в силах больше крепиться; у них опускаются руки, и то самое оружие, которое раньше служило им в стольких славных боях, вдруг оказывается для них слишком тяжелым, и они уже не в силах его нести. До Смоленска число строевых значительно превышало число отпавших, но после Красного наблюдается обратное.
В таком жалком положении 21 ноября мы прибыли в Коханов. Здесь Наполеон устроил свою главную квартиру, а мы расположились вокруг города.

Толочин, 22 ноября. Двигаемся эшелонами от Коханова к Бобру, следуя за императором, перенесшим главную квартиру в Толочин, и встречаем на пути прискакавшего к нам во весь опор адъютанта маршала Удино.
Не принес ли он нам весть о прибытии Шварценберга, или о победе, или, быть может, о каком-нибудь благородном решении Волыни, Подолии или поляков? Увы! Счастье уже перестало нам улыбаться, и это были только тщетные надежды. Русские овладели не только оборонными укреплениями на Борисовом мосту, но в их руки попал также и город со всеми складами.
Известие о потере нами Борисовского моста было настоящим громовым ударом, тем более, что Наполеон, считая утрату этого моста делом совершенно невероятным, приказал, уходя из Орши, сжечь две находившиеся там понтонные повозки, чтобы везших их лошадей назначить для перевозки артиллерии.
Император приказал генералам распорядиться сожжением всех повозок и даже всех упряжных экипажей, принадлежащих офицерам; лошадей приказано было немедленно отобрать в артиллерию, всякого же, нарушившего этот приказ — подвергать смертной казни.
И вот началось уничтожение всех лишних экипажей; офицерским чинам, включая сюда и полковников, не разрешалось иметь больше одного. Генералы Зайончек, Жюно и Клапаред также принуждены были сжечь половину фургонов, колясок и разных легких экипажей, которые они везли с собой, и уступить своих лошадей в артиллерию гвардии. Один офицер из Главного штаба и 50 жандармов должны были при этом присутствовать. Император дал разрешение брать в артиллерию всех лошадей, какие только понадобятся, не исключая и лично ему принадлежащих, только бы не быть вынужденным бросать пушки и зарядные ящики. Наполеон первый подал этому пример, но, к несчастью, мало нашлось подражателей.

23 ноября. Колонны главной армии двигаются с трудом. Вышли еще с рассвета и остановились уже темной ночью. Эти бесконечные переходы, медленные и скучные, раздражают и утомляют солдат; в конце концов они разбегаются, и ряды войск все более редеют. Многие сбиваются с дороги в мрачных огромных лесах и нередко, лишь проблуждавши целую ночь, находят, наконец, свой полк. Сигналы не давались больше ни к выступлению, ни к остановкам; заснув, рисковали пробудиться в неприятельских руках.

Бобр, 24 ноября. Прибыв сюда на рассвете, император приказал генералам Эбле и Шаслу выступить в 6 час. утра со всеми своими саперами, захватить все оставшиеся у них инструменты и идти немедленно в Борисов для починки мостов на реке Березине в тех местах, какие будут им указаны герцогом Реджио; они должны быть там еще до наступления ночи и 25-го на рассвете уже начать работы. Наступил холод, и дороги опять заледенели. Император переносит главную квартиру в Лошницы.

Близ Начи, 25 ноября. Итальянская армия, уменьшившаяся до 2600 человек, расположилась лагерем около одной заброшенной церкви близ Начи. Даву стоял между Начей и Крупками. Подойдя к Лошнице, мы неподалеку справа услышали громкие крики. Это кричат солдаты Виктора, теперь соединяющиеся с нами. Они думают, что видят перед собой императора вместе с армией, увенчанной лаврами Москвы и Малоярославца, и восторженно нас приветствуют, чего мы уж так давно не слыхали. Нам было чрезвычайно приятно смотреть на войско в образцовом, давно не виданном порядке. Мы забыли все, и все опасности, грозящие нам, по слухам, в будущем, теперь мы считаем преувеличенными. Мы предаемся беззаботному веселью, хотя оно и мало гармонирует с нашими измученными и бледными физиономиями.
9-й корпус еще ничего не знал о наших бедствиях, скрывались они даже от его генералов; так что можно себе представить, какое изумление вызываем мы в них своим видом: вместо грозных завоевателей люди видят проходящие мимо них, один за другим, какие-то призраки, одетые в лохмотья, в женские салопы, закутанные в оборванные плащи или в куски оборванных ковров, с ногами, обернутыми тряпками.
Идет только тень Великой Армии. Эту Великую Армию победила природа, но все же, несмотря на всю свою слабость и свое угнетенное состояние, она, пока ее ведет Наполеон, не впадает в отчаяние.
Солдаты Виктора, такие радостные вначале, потом, когда мы в молчании дефилируем перед ними, начинают с каким-то растерянным видом на нас смотреть. Они видят только измученных, бледных, прокопченных дымом людей с небритыми, покрытыми грязью, лицами. Многие от голода и утомления падают у их ног.
Но какое, однако, удивление, какое восхищение они должны почувствовать перед этими воинами, которые, одолевая все препятствия, предпочитали умереть с оружием в руках и пасть, теряя сознание, под сенью своего знамени, но не сдать его неприятелю.
Солдаты и офицеры 9-го корпуса, очень обеспокоенные, выходят нам навстречу. Боясь нас чем-нибудь оскорбить, они застенчиво расспрашивают о нашем походе, мы рассказываем вкратце все наши приключения.
Нас поздравляют, нашей храбрости и выносливости удивляются. «Будьте покойны, — говорят они нам, — с этого дня мы будем защищать вас своей грудью. Вид ваш придает нам новые силы. Теперь мы вместе, и все пойдет хорошо», и с этими словами они дают нам и провизию, и одежду. Они делятся с нами всем, что у них было.

Неманица, 26 ноября. Сегодня утром принц Евгений получил депешу от князя Невшательского и Ваграмского с пометкой: Старый Борисов, 4 часа утра. Предписывается перекинуть мосты по реке Березине около Студянки и сделать немедленно попытку силой пробраться через реку в виду неприятеля, стоявшего на противоположном берегу.
В 8 часов утра, когда были собраны все необходимые материалы для постройки мостов, эскадрон поляков (причем каждый кавалерист сажал с собой на лошадь по пехотинцу) перешел реку вброд и стал в боевую линию на правом берегу, чтобы таким образом удалить казаков и облегчить этим стройку мостов. Остальные части бригады двинулись вслед за ними. Император приказал Эбле выступить из Студянки со своими понтонерами. За ними ехала фура, наполненная собранными по дороге колесами, что значительно облегчило работы. Тридцать пушек были установлены на возвышенностях Студянки для обороны работающих.
Саперы спускаются к реке, становятся на лед и погружаются по плечи в воду; льдины, гонимые по течению ветром, осаждают саперов со всех сторон, и им приходится отчаянно с ними бороться. Куски льда наваливаются один на другой, образуя на поверхности воды очень острые края. Глубина достигала до 96 футов, дно было тинистое и неровное, ширина была не в 40 саженей (туазов), как думали, а по крайней мере 54 (приблизительно 106 м 92 см, считая сажень в 6 фут., а фут равным 0 м 33 см).
Таким образом, все затрудняло работы. Несмотря на сильную стужу, Наполеон сам присутствовал на работах, делая при этом ряд распоряжений. Нельзя умолчать и о благородном самопожертвовании и преданности самих понтонеров; память о них никогда не померкнет, и всегда будут их вспоминать при рассказах о переходе через Березину.
Все они без различия: французы, итальянцы, поляки и немцы, лишенные пищи и питья, обессиленные, измученные, забывали, однако, все свои беды и страдания и одушевлялись, глядя на своего императора. Деятельность и рвение бравых офицеров подбодряли их; они работали без отдыха и с нечеловеческими усилиями одолевали все препятствия, самоотверженно жертвуя собой для спасения армии.
В 1 час дня уже окончен мост, предназначенный для пехоты. Войска маршала Удино с кавалерийской бригадой впереди тотчас же перешли через него на глазах самого императора при тысячекратно повторяемых криках «Да здравствует император!», несмотря на то, что мост не был достаточно прочен, чтобы безопасно выдержать тяжесть двух пушек со всеми боевыми запасами и многих ящиков с патронами для пехоты.
В 4 часа второй мост, на 100 саженей ниже от первого и предназначающийся для переправы возов и артиллерии, был также готов.
Для настилок вместо досок употребили перекладины в 15 и 16 футов длины и в 3–4 дюйма толщины и покрыли все соломой и навозом.
Вышина подставок под мостами была от трех до девяти футов, на каждый мост их требовалось двадцать три. Тройной ряд перекладин, снятых с крыш домов, и густая настилка из соломы составляли главную часть моста. Трудно себе представить, сколько рвения, сообразительности, труда и расторопности должны были проявить падающие в изнеможении саперы и понтонеры, чтобы в одну ночь разрушить столько домов и наготовить достаточное количество дерева для сооружения двух мостов.
Артиллерия 2-го корпуса и артиллерия гвардии, тяжелая артиллерия под начальством генерала Нейгра проходит по мостам по очереди со своими повозками.

К несчастью, некоторые подставки, врытые в русло реки, во многих местах обрушились, и починка их потребовала продолжительной работы. Во время починки приходилось часто погружаться в воду, а это значило для работающих идти навстречу верной смерти. Наши славные понтонеры все жертвовали своей жизнью во имя общего блага. Они повиновались беспрекословно, без жалоб и без единого вздоха. Сколько их тогда навсегда исчезло на дне реки!

 

 

 

 

ГЛАВА XXIV
Катастрофа на мостах


27 ноября. Всю ночь наблюдал император за переправой войска, заставляя ускорять ход и восстановляя на мостах нарушаемый ежеминутно порядок. Когда ему приходилось, хотя бы на короткое время, удаляться, его заменяли Мюрат, Бертье или Лористон.
Ночью Ней переправился через реку, утром Клапаред присоединился к нему на правом берегу.
Бесконечные переходы последних дней сделались гораздо затруднительнее вследствие усилившегося холода, и слабые силы войска вновь подверглись испытанию, так что количество ратников все уменьшалось, а число беглецов прибавлялось. В ночь с 26-го на 27-е нужда сделала из людей варваров. Люди чуть не на смерть дрались за краюху хлеба, за щепотку муки, за кусок лошадиного мяса или за охапку соломы. Когда кто-нибудь, весь продрогший, хотел подойти к огню, его грубо отталкивали, говоря: «Пойди, сам тащи себе дров». Иной, страдая от жажды, тщетно вымаливал у товарища, который нес целое ведро воды, хоть один глоток и получал в ответ оскорбительные слова и отказ в самой грубой форме. И все это происходило между людьми порядочными, которые до сей поры питали друг к другу чувства искренней дружбы. Надо сказать правду, что этот поход (в чем и заключался весь его ужас) убил в нас все человеческие чувства и вызвал пороки, каких в нас до сей поры не было.
Среди ночи мы должны были покинуть высоты Неманицы; многие из отсталых, слишком слабые для того, чтобы следовать за нами, принуждены были остаться, а потом Уже присоединиться к дивизии Партоно. Эта дивизия должна была выйти из Лошницы и быть теперь следом за нами в пути к Борисову.
Прибыв сюда около 5 часов утра 27-го числа, мы нашли здесь все загроможденным бесчисленным количеством возов и отставших солдат, принадлежащих ко всем полкам. Виктор опередил нас и уже в 4 часа отправился по дороге в Студянку.
В Борисове мы застали адъютанта императора Мортемара, который привез вице-королю приказ торопиться переходом, что было трудно исполнить ввиду сильного утомления войска. Пока солдаты пользовались кратковременным отдыхом, на берег реки был послан отряд для преследования русских разведчиков с целью отвлечь их внимание. Даву получает приказ удержаться на позиции до прибытия Партоно, которого ожидали только к полудню.
Что касается нас, то мы, выступив, пришли на высоты Студянки приблизительно в то же время и раскинулись лагерем по холму, направо от дороги.
В 1 час пополудни Наполеон, в сопровождении своего штаба, императорской гвардии, дивизий Жирара и Денделя и корпуса Виктора перешел мост и перенес главную квартиру в маленькую деревушку Занивку, среди леса, в одной миле (4 версты) от моста и поблизости от дороги на Борисов.
Благодаря тому, что эти войска вышли из расположенной налево от дороги деревни, многие хижины освободились, и в одной из них вице-король устроил свою главную квартиру, а в остальных постарался разместить оставшихся от своих полков солдат.
В 3 часа дня прибыл Даву и занял на возвышенностях ту позицию, которую мы только что покинули. Наши солдаты мирно отдыхали, как вдруг, около четырех часов дня, на дороге к Дубени появился отряд из корпуса Витгенштейна, с несколькими пушками позади, и внезапно стал надвигаться на тяжелую артиллерию Виктора, стоявшую на равнине, под нами. Мы бросились к оружию и, кинувшись навстречу неприятелю, после короткой, сильной схватки, стоившей жизни многим храбрецам, победили.
Капрал велитов Паганелло с несколькими своими товарищами кинулся на неприятельские пушки, желая ими овладеть, но все они за эту попытку поплатились жизнью, получив в награду только восторженное чувство удивления как с нашей стороны, так и со стороны самого неприятеля. После этого мы возвратились в наши хижины, но они оказались занятыми толпой беглых, и только с помощью кулаков нам удалось отвоевать себе места для отдыха. Половина ночи прошла в этих спорах.
Эта новая битва, а главное дальность расстояния, на каком находилась от нас дивизия Партоно, сильно обеспокоили императора, который боялся за безопасность мостов. Он вернул на левый берег дивизию Жирара и поручил Виктору организовать для охраны перехода очередное дежурство и разослать по всем направлениям сторожевые пикеты, во избежание всяких неожиданностей. Вице-король подошел уже близко и возвестил через свой штаб, что 4-й корпус может перейти мост, приблизительно около 8 часов вечера. Приказ этот не был объявлен во всех хижинах, так что многие по неведению, а другие по лени и беспечности остались. Остатки королевской гвардии, около 500 человек, последовали тотчас же за принцем. Как только Евгений ступил на правый берег, он обратился к командиру гвардии, генералу Теодору Лекки со следующими словами: «Оставьте здесь какого-нибудь офицера, чтобы он мог указать дорогу дивизиям Бруссье и Пино в горящую деревню, где мы станем лагерем», — и, говоря это, он указал рукой на пожар вдали. Я был адъютантом велитского полка, и генерал назначил меня для исполнения этого опасного поручения. Опасно оно было потому, что стояли сильные морозы, и кроме того, ночью легко можно было заблудиться в громадных болотистых лесах и с трудом найти потом направление, по которому ушел мой полк.
Некоторое время, приблизительно минут двадцать, мост оставался свободен. Потом подошли первая и вторая дивизии сразу и перешли мост повзводно, по 5 или 6 человек в рядах. Спустя четверть часа мост опять был свободен, а затем уже пришла дивизия Пино. По собранным мной документам, состав нашей армии в наличности был тогда около 32 500 пехотинцев и 4060 — кавалерии.

Зембин, 28 ноября. Почва позади сожженной деревни, где мы стояли лагерем, была сплошным болотом до самой реки. Чтобы пройти через нее, надо было выискивать более замерзшие места, иначе был риск увязнуть или провалиться.
Такая была темь, такой ветер, снег, сырость и холод, что мы принуждены были все время двигаться и бегать, чтобы не замерзнуть. В довершение нашего бедственного положения — в лагере дров почти совсем нет; чтобы раздобыть огня, вице-королю пришлось даже напомнить баварским солдатам, что он женат на дочери их короля.
Из остатков итальянского войска император сформировал авангард, который должен был конвоировать кассу, а также раненых генералов и офицеров, и приказал ему явиться в Зембин на рассвете 28-го, чтобы занять там мосты.
В остальную часть ночи с 27-го на 28-е Даву со своей артиллерией и с артиллерией итальянского войска перешел на правый берег. На левом же берегу и в Борисове оставалась только дивизия Партоно и кавалерийская бригада Далейтра. На высотах Студянки стояла дивизия Жирара и бригада легкой кавалерии под командой Фурнье — всего было 6700 пехотинцев и 900 — кавалерии, да еще огромное количество отставших солдат, которые не успели или не желали перейти реки, и повозки.
Цель императора заключалась главным образом в том, чтобы привлечь внимание противников на низовье Березины и благодаря этому свободно соорудить мосты на Студянке. Ему кажется поэтому ненужным оставлять французский арьергард в Борисове, и всем войскам отдан приказ соединяться с передовыми отрядами.
Партоно водворил некоторый порядок в толпе отсталых солдат и тех лентяев, которых нельзя было никак принудить выступить в поход, но которые хоть теперь могли перейти мосты, остававшиеся свободными в течение части ночи. Вслед затем Партоно вчера в 2 часа дня уже собрался в поход, но неожиданно явился офицер из Главного штаба и по своей ли инициативе, или в силу данного приказания, но объявил ему, что он должен ночевать в Борисове. Несчастная ошибка! Это поставило вскоре в самое отчаянное положение французского генерала.
Слыша все время пушечные выстрелы со стороны дороги, по которой мы должны были отступать, и, видя кучу возов и множество солдат, быстро бегущих, мы подумали, что Партоно захвачен врасплох и отрезан от армии. Бегущие рассказывали, что там прошел слух, что все войска перешли мосты и их уже сожгли, а эта злополучная дивизия была Наполеоном предназначена заранее как жертвоприношение, чтобы дать своей армии возможность своевременно отступить. Через несколько минут мы узнали, что русские в огромном числе заставили Партоно сдаться.
Сегодня утром, на рассвете, сражение завязалось на обоих берегах. До сих пор переправа через мосты совершалась в полном порядке, но когда раздались пушечные выстрелы и пришло известие, что дивизия Партоно попала в руки неприятеля, а Витгенштейн приближается, то все — мужчины, женщины, фуры, пушки, багаж, — все очутилось в узких проходах мостов и сразу загромоздило их. Нельзя описать всего смятения, шума и беспорядка, какой произошел там. Тщетно старались офицеры и солдаты успокоить обезумевших людей. Все усилия были напрасны, и это только еще более мешало и задерживало толпу. Сумятица и толкотня были невообразимые. Как я уже сказал, император дал приказ понемногу сжигать все лишние экипажи, а большинство офицеров придало особую важность этому предписанию. Всю ночь они ходили по лагерю, торопили уничтожить все экипажи и уговаривали, и принуждали нерадивых солдат идти в поход, предупреждая, что с восходом солнца мосты будут сожжены. Но все просьбы, угрозы офицеров и уговоры ни к чему не привели.
В это же время на правом берегу неприятель сделал нападение на Нея и Удино. Большинство французских и польских генералов были ранены. Все, наравне с последним солдатом, подвергались опасности; и можно было часто видеть, как офицеры быстро хватались за ружье и шли в ряды, чтобы заменить павших солдат. Потери были громадные с обеих сторон. Наполеон на опушке леса, окруженный своей гвардией, смотрел, как проходили мимо него один за другим две тысячи русских военнопленных.

На левом берегу в это время Виктор, поддерживаемый дивизиями Жирара и Денделя, отстаивал в окрестностях Студянки каждую пядь земли. Несмотря на жестокую картечь, они принудили неприятельские батареи прекратить огонь. Беглецы возвратились в свои отряды и в полном отчаянии бросились на отряды русской кавалерии и нашли там смерть. Наши товарищи: Пьерони, Тирабоски, Пизони, Манегати и многие другие храбрецы из офицеров и солдат, также отставших от своих полков, сочли своим долгом принять теперь горячее участие в этой борьбе и первыми напали на русские орудия.
Наступившая ночь не прекратила боя; стрельба главным образом направлена была на мосты, на обезумевшую толпу беглецов, где царили уже смерть и полное отчаяние.
В данном случае, как и часто бывает в жизни, нам пришлось быть свидетелями, с одной стороны, очень гнусных поступков и, наоборот, других, в высшей степени благородных. Одни, надеясь на свои силы и думая только о себе, с яростью, с оружием в руках пробивали себе проход; другие же с презрением отвергали такой способ спасения своей жизни и сами, подвергаясь опасности, приходили на помощь слабейшим. Колебание и волнение в толпе было таково, что издали казалось, будто на мосту было громадное поле ржи во время бури. Беда тому, кто ближе стоял к краю. Сильные толчки сталкивали их вниз, и несчастные падали стремглав, хватаясь руками за перекладины, за острые края льда и за обледенелые берега, но толпа оттискивала их, и они летели прямо в реку, погружались, вновь выплывали и бледные, как привидения, исчезали навеки. Экипажи, возы и фуры, стараясь освободиться друг от друга, опрокидывались на несчастных, находящихся вблизи. Вопли бегущих, стоны раненых, задавленных и умирающих, голоса солдат, крики потерявших свои отряды, куча всякой одежды, всякого оружия, повсюду валяющиеся мертвые, гул толпы, грохот возов и всеобщее исступление. Все вместе создает потрясающую и в то же время величественную картину. Некоторые, видимо, решились отказаться от всего; они побросали все свои возы и вещи и, предоставляя себя воле Божией, садились поодаль и глядели тупым взором на этот снег, будущую их могилу.
Только поздно ночью, когда уже пыл сражения утих и выстрелы прекратились, порядок на мостах начал понемногу восстановляться.
В 9 часов вечера войска Виктора, а за ними артиллерия, начали переходить реку.
Генерал Эбле, заслуги которого всегда будут вызывать восхищение, со своими храбрыми понтонерами выполнил с изумительной стойкостью все повеления императора [28] .
В 9 часов и вице-король получил депешу от генерал- майора, заключающую в себе приказ выступить на рассвете из Зембина и в Плещеницу со всеми нашими доспехами.

Плещеница, 29 ноября. В Зембине нас заменили немногие солдаты, уцелевшие от первого полка; им было поручено охранять пока эту важную позицию. Виктор идет вслед за императорской гвардией; Ней, командовавший арьергардом, был принужден остановиться на перекрестке дорог на Зембин и на Борисов, так как путь был совершенно загроможден.
Катастрофа на мостах была единственным предметом разговоров, хотя они заключались в одних только восклицаниях, а все мысли наши и надежды обращены были к австрийской армии. Солдаты, не вполне осведомленные о ходе событий, только и думали о Шварценберге: «Где он? Что он делает? Почему до сих пор не появляется?» — Вот что слышалось от времени до времени во время похода.
29-го вечером французская армия должна была расположиться в следующем порядке: Ней на позиции за Зембином; Виктор — внутри страны; Наполеон со своей гвардией в Камене; а Евгений и Даву, составляя авангард — в Плещенице.
Между тем новая неожиданность. Сегодня, около полудня, перед тем, как остов того, что составляло когда-то «великую армию», прибыл в Плещеницу, генерал неприятельской армии Ланской проник внезапно в этот город. Ланской опустошил местность, напал на наших несчастных оторванных солдат и взял затем в плен генерала Каминского и нескольких фурьеров, посланных вперед для того, чтобы приготовить главную квартиру. Затем Ланской вернулся и расположил свою кавалерию в боевом порядке перед домом одного еврея. Вход в этот дом был закрыт деревянной решеткой и охранялся карабинерами 3-го полка итальянской легкой кавалерии.
Генерал Пино, сопровождаемый генералами д’Антуар, Фонтана и другими ранеными генералами и офицерами (между ними был полковник Варез и полковой адъютант, капитан Фонтана, племянник и адъютант генерала того же имени), только что приехал из Плещеницы и устроил себе и своей свите квартиру в этом доме. Десяти карабинерам 3-го итальянского летучего полка была поручена охрана их любимого генерала.
Два итальянских часовых, увидя подходящие русские эскадроны, крикнули: «К оружию!» Выстрелили и убили одного всадника и ранили другого. В то же время остальные карабинеры быстро и решительно развернулись за решеткой. Эта встреча заставила Ланского предположить, что нас было здесь много, и он решил отойти. Маршал Удино, герцог де Реджио, получивший вчера серьезную рану в грудь и находившийся здесь вместе со своим адъютантом, просит у Пино приюта; рассыпанные люди ретируются во внутренний двор, и дом остается под охраной только тех же десяти карабинеров.
Генерал Пино спешит навстречу маршалу, и пока они беседуют о сопротивлении, оказанном маленьким отрядом из десяти человек, Ланской, не сомневавшийся ни минуты, что он справится с этой горстью храбрецов, защищавших маршала Франции и других генералов, принимается снова за атаку, чтобы доставить себе честь захватить таких блестящих пленников. Он вновь развертывает свою кавалерию перед домом, занимаемым Пино, и предлагает маленькому гарнизону сдаться под угрозой полного уничтожения. Генерал Пино приказывает немедленно поместить маршала на самой лучшей вязанке соломы и уверяет, что его итальянцы и он сам, Пино, все готовы умереть прежде, чем отдадут его в руки осаждающих. Затем он отправляется к своим десяти, приказывает им стрелять только по его команде, другим же своим товарищам предписывает полное абсолютное молчание.
Ланской угрожает всех истребить и все сжечь; но вид 150 или 200 человек, собранных во дворе, и глубокое молчание, царившее в этой маленькой крепости, заставляет его переменить план: он приказывает разбить ворота и войти туда силой. Но кавалерия напрасно вертится кругом дома: кроме решетки, нет другого входа, а те, которые приближаются, находят неминуемую смерть, падая от пуль храбрых и безмолвных карабинеров.
Взбешенный этим, столь же смелым, как и неожиданным, сопротивлением, Ланской отступает на высоты Плещеницы, устанавливает там свою маленькую артиллерию и в течение часа обстреливает деревянный дом, где нашли себе приют итальянские храбрецы. В конце концов десять русских было убито, более двадцати ранено и один взят в плен. В доме же некоторые стены были пронизаны пулями. Маршал Удино и генерал Пино были несколько раз серьезно контужены.
Под вечер появляется королевская гвардия с остатками итальянской армии, и с ними вице-король; тогда Ланской исчезает.
Маршал Удино возобновляет свои похвалы десяти карабинерам, благодарит генерала Пино за гостеприимство и удаляется на свою первую квартиру, откуда он должен уехать в ночь, чтобы продолжать свой путь. Генерал Пино послал вице-королю донесение о всем случившемся. Его передал капитан Мильорини, который много раз отличался во время всей этой кампании. Капитан представил принцу казака, взятого им в плен [29] .

 

 

 

 

ГЛАВА XXV
Отъезд императора


Нестановичи, 30 ноября. Форсированный марш без отдыха, чтобы не попасть в руки неприятеля; мучение еще более ужасное, чем сама смерть. Вечером мы останавливаемся биваком в Нестановичах; император имеет квартиру в Плещеницах вместе с императорской гвардией, Виктором и Неем.

Илия, 1 декабря. Французский авангард, состоящий из остатков корпусов Евгения и Даву, прибывает в Илию 1 декабря. Евреи, находящиеся там в большом количестве, нам очень полезны в нашем положении. Самая омерзительная пища предпочтительнее всякого золота. Император находится в Стойках.

Молодечно, 2 декабря. Мы сделали мучительный 12-часовой переход, нигде не отдыхали, боясь быть обойденными, и в 11 часов утра приходим в Молодечно. Этот переход довершил расстройство наших полков. Много способствовали этому и медлительность движения, вызванная необходимостью эскортировать казну и раненых. Холод сильно увеличился; он утомляет наши расслабленные, обессиленные, плохо прикрытые, еще хуже того питаемые, тела.
Император осведомляется о нашей действительной численности; он спрашивает, начали ли реорганизовать полки [30] . В итальянской армии те люди, которые находятся налицо и которые составляют кадры рот, где сохранилось очень малое число солдат, большей частью принадлежат к офицерам.
И что же! Эти несколько человек должны нести на себе всю тяжесть службы; днем они принуждены быть все время начеку, чтобы отбивать частые атаки казаков; ночью они подвергаются ужасной суровости климата; они должны следить за безопасностью отсталых, сами не имея ни минуты отдыха, который им так необходим.
С рассветом вся армия продолжает свое отступление без всякого сигнала, а изнутри страны появляются в большом количестве солдаты отдельно или группами. Они направляются в беспорядке к большой дороге, на которой из них скоро составляется целая колонна разрозненных солдат. Да это уже не только одни солдаты, как прежде. После перехода через Березину офицеры, полковники, генералы перемешались с солдатами, они принуждены молить о помощи у тех, которыми еще так недавно командовали; они кажутся еще более несчастными, так как впали в ужасное положение после сравнительного благополучия. Часто солдаты делают вид, что их не узнают, или смотрят на них с презрением, когда они просят умоляющим голосом немного огня, каплю воды или кусок лошадиного мяса. Нет речи о том, чтобы платить серебром, берут только золото. Я заплатил луидор за кусок свинины и должен был жарить его со страшными затруднениями на горящих угольях пылающего дома и все же съел его почти сырым. На узких, загроможденных экипажами и возами, дорогах стояла невообразимая толкотня. Всякий раз, когда лошади падали, мы страшно волновались, так как это и нам грозило падением. Казаки не осмеливались близко подойти к вооруженному войску, но напали на безоружных, те кинулись бежать и побежали прямо нам навстречу и этим еще более увеличили сумятицу.

Видя все это, вице-король приостановил нашу колонну на полдороге и написал императору обо всем, что здесь происходит. Но когда он заглянул в тыл, то еще лучше нас понял всю громадность затруднений.
Остановился вице-король в замке Огинского, одного из знаменитейших литовских дворян, отличившихся в первую войну за освобождение Польши. К сожалению, теперешний владелец этого замка был в отсутствии и не мог оказать нам должного гостеприимства. (В этот замок явился на другой день и Наполеон; там был составлен известный погребальный 29-й бюллетень о положении Великой Армии). Мы были в таком печальном состоянии, что где бы мы ни появлялись, мы возбуждали сострадание в самых суровых сердцах. Находясь под защитой громадных амбаров, мы считали такое пристанище восхитительным.

Молодечно, 3 декабря. Выполняя полученный приказ, вице-король отправил по направлению к Вильне всю кассу, все экипажи, больных и раненых.
Приблизительно на расстоянии одной мили от Беницы на этот обоз бандой казаков Ланского, состоявшей человек из шестисот, было сделано нападение. Охрана обоза была слишком ничтожна; ее едва хватало на то, чтобы прикрыть одну только часть всей вереницы.
Казаки ворвались туда, где не было вооруженных солдат, но скоро были обращены в бегство и в этот день уже не появлялись.
Однако карета, которая везла двух раненых генералов, Пино и Фонтана, возбудила алчность казаков. Быть может, они надеялись взять в плен выдающихся офицеров; быть может, просто думали захватить богатую добычу, но только несколько казаков под предводительством своих офицеров бросились на карету.
То, о чем я хочу рассказать, может показаться неправдоподобным, но все войска, там находившиеся, видели это собственными глазами. Три стрелка из тех десяти, которые так отличились в Плещенице при стычке с отрядами Ланского, бросились на защиту своих командиров. Они защищали их с поразительной отвагой и энергией, наносили удары с таким остервенением, что заставили нападающих отступить. Об этом подвиге мне рассказывал сам генерал Пино.
Во время однодневного отдыха в Молодечно мы озабочены были тем, как бы достать себе хоть немного припасов. Некоторые, отставшие от своих отрядов, вновь присоединились к нам, и в полках, по-видимому, стал водворяться некоторый порядок, хотя по дорогам еще лежало множество умирающих солдат. Отчаянное положение было и в квартирах у офицеров: один изнемогал от усталости, у другого оказывались отмороженными ноги, и он заранее оплакивал судьбу свою, которая таким образом кидала его в руки русских.
С чинами больше не считались, большинство штаб- офицеров не имело уже своих лошадей, и малейшее недомогание или нездоровье было для них смертным приговором.

Молодечно, 4 декабря. Сегодня утром император приказал Виктору собрать всех отставших и затем присоединиться к другим отрядам. Авангард должен направиться в Марково, а Нею предписано ожидать здесь прибытия Виктора.
В 9 часов утра главную квартиру перенесли в Беницу, а ночью передовые части нашей колонны и главная часть 1-го отряда двинутся в Сморгонь.

Сморгонь, 5 декабря. Сегодня утром, в 8 часов, император покинул Беницу и перенес свою главную квартиру в Сморгонь. Сам он прибыл туда в 1 час дня.
Генерал Гогендорп, военный губернатор Литвы, выехал в Вильну ему навстречу.
В 7 часов вечера император уехал в своей дорожной карете вместе с Коленкуром. На козлах сидел капитан польских гвардейских уланов Вонсович, служивший ему переводчиком, и мамелюк Рустан. Генералы Мутон и Дюрок следовали за ними в санях. Они направились в Вильну с небольшим конвоем неаполитанского кавалерийского отряда под командой герцога Рока Романа, приехавшего с генералом Гогендорпом [31] .
Термометр показывал 20 градусов ниже нуля; несколько птиц замерзло на лету, а почва представляла собой гладкую, как стекло, поверхность, по которой нельзя было пройти. Даже те, у которых были еще лошади, не могли ими пользоваться. Чтобы не погибнуть от холода, приходилось слезать и, скользя и падая, тащить за собой лошадь на уздечке.
В воздухе была необычайная тишина, не чувствовалось ни малейшего дуновения, казалось, что все, что живет и движется, не исключая даже ветра, — все окоченело, замерзло, все умерло.
Те из наших солдат, которые до сих пор мужественно боролись с бедствиями и проявляли необыкновенную выносливость, теперь потеряли все свои силы.

Ошмяны, 6 декабря. Термометр показывал уже 24 градуса. Как только уехал император, императорская гвардия совершенно небрежно стала относиться к своим обязанностям и совершенно перестала заботиться о безопасности тех, кто не был самим императором. С отъездом императора исчезло все их мужество и терпение — сила, облегчавшая им дни великих испытаний.
Генералы, полковники, штаб и обер-офицеры относились или без всякого доверия к новому главнокомандующему, или же просто они совсем растерялись от стольких бедствий. Все шли наудачу, руководясь своими соображениями. Инстинкт самосохранения брал верх, и каждый искал спасения только в самом себе и полагался только на свои силы. Вильна! — вот теперь цель наших стремлений, все мысли прикованы к ней. Одно это название, одна уверенность, что мы приближаемся к этому городу, вселяет в нас бодрость. Ночи еще длиннее и еще ужаснее. Вице- король устраивает в Ошмянах свою главную квартиру в одной из церквей. Из его блестящего корпуса осталось каких-нибудь 500 или 600 человек. Полковник 9-го армейского полка Дюбуа и интендант или военный комиссар дивизии Пино съехались со своими женами в Москве, которые нагнали их и, укутанные в меха, следовали все время за ними во время отступления. Из Сморгони они выехали в санях. В Ошмянах полковник и интендант поспешили их встретить и увы! увидели только два трупа.

Ровно Поле, 7 декабря. Среди всех этих ужасов, среди варварских деяний, среди проявлений чудовищного эгоизма я не могу не отметить и самых великодушных и человеколюбивых поступков, свидетелем которых я был. Я видел и то, как солдаты императорской гвардии подбежали к упавшему с лошади интенданту Жуберу и, думая, что он умер, бросились к нему и хотели его обокрасть, и я слышал, как тот слабым голосом просил: «Дайте мне сначала умереть, а потом уже раздевайте меня», — но я видел и то, как солдаты выносили на своих плечах офицеров и как слуги поднимали своих господ с поля битвы.
Тяжелобольные полковник Морони и майор Бастида и смертельно раненый майор Маффеи были взяты велитами на свое попечение. Нужно заметить, что вообще офицеры этого полка были необыкновенно дружны и всегда помогали друг другу, доказывая, какие прекрасные принципы товарищества и братской любви сумел им внушить их бывший полковой командир Фонтанели.
Вот, например, случай. Главный хирург королевской гвардии Филиппи сам страдал сильнейшей лихорадкой и вдобавок был изнурен дизентерией. Но, услыхав, как несколько офицеров взывали о помощи, он кидается им на помощь и, не думая о пулях, забывая о неприятеле, помогает раненым, сажает их в кареты и лишь после этого, с большим трудом, нагоняет свой полк; о нем же никто не позаботился во время его переезда. Когда Филиппи, наконец, появился между ними, он был встречен радостными криками товарищей, которые думали, что его уже нет в живых.
Главная квартира Мюрата устроена была в Медниках. Тень «великой армии» перешла через Ошмяны без всяких остановок и не получила даже раздач. Вице-король, окруженный остатками своего войска, расположился в замке Ровно Поле.

Рукойны, 8 декабря. Мюрат и Бертье выступили сегодня в 11 часов утра в Вильну.

Вильна, 9 декабря. Мы стали биваком в Рукойнах, где уцелели лишь несколько разрушенных хижин и где кругом все завалено было трупами. Виктор ввел в Медники остатки дивизии Луазона и неаполитанской кавалерии и соединил свой отряд с солдатами Нея. Когда мы выступили из Рукойн, нам на пути попадались баварские войска, в беспорядке возвращающиеся из Неменчина. Вид их достаточно опровергал ложно пущенный слух о будто бы одержанной ими победе. Во всяком случае надо сказать им в похвалу, что они все-таки сумели удержать несколько пушек; но орудия тащили такие изнуренные лошади, что это, конечно, не могло долго продолжиться.
Трупы неаполитанских велитов, которых всегда можно было распознать по их богатым, совершенно новым одеждам, показывали нам, что здесь проходил император.
Попадались навстречу офицеры и солдаты всех наций, слепые, глухие и безумные; у некоторых из них оказывались отмороженными уши; они жестоко страдали и от боли кусали себе пальцы.
Вильна представлялась нам якорем спасения; мы надеялись, что там мы, наконец, остановимся, отдохнем и наберемся новых сил.
Эти надежды придавали нам бодрости, и лица наши прояснялись. Наконец-то мы достигли этого города, так давно ожидаемого! Люди, экипажи, пушки, фуры, лоша- ди — все это ринулось взапуски друг перед другом вперед и настолько загородило вход, что вскоре образовалась масса, которая не могла продвинуться ни туда ни сюда. Это смятение и беспорядок напомнили нам переход через Березину. Увы! Надо сказать правду, наши способности настолько притупились, что мы машинально следовали за толпой, без всякой попытки отойти хоть на несколько шагов вправо или влево. Потому-то и произошла такая давка у этих ворот, хотя другие проходы были в это время совершенно свободны.
Целых десять часов подряд в сильнейший 28-градус- ный мороз тысячи несчастных солдат, надеявшихся уже найти здесь спасение, были раздавлены или замерзали, как у ворот под Смоленском или на мостах у Березины. Как описать ужас жителей Вильны, все время хранивших у себя в городе все наши вещи, наших раненых и больных, наш провиант и шесть миллионов денег! Они далеки были от мысли, что наши войска могли подвергнуться таким бедствиям. Вначале они смотрят на нас с удивлением, а затем со страхом. Наконец, они поспешно начинают запираться в своих домах и баррикадировать двери и окна. И надо сознаться, что они правильно поступали, так как изголодавшиеся солдаты и даже офицеры, ворвавшись в город, бегали во все стороны в поисках квартир и провианта. Они стучали во все двери, крича: «Продайте нам хлеба! Нам нужно только хлеба!» Всех лавок, кофеен и трактиров оказалось недостаточно для такого огромного количества покупателей, так что они скоро закрылись. Раздраженные голодом, солдаты настойчиво требовали пищи и с бешенством стали ломать двери, другие же с деньгами в руках бежали за евреями, но последние, несмотря на нашу щедрость, не могли удовлетворить всех наших требований. Тяжело было смотреть на отчаяние бедных жителей, потерявших вдруг всякую надежду и дрожавших при мысли о том, что русские вернутся.

Мы узнали, наконец, что предназначенной для итальянского войска квартирой был монастырь Св. Рафаила за Вильной.
Офицеры немедленно разошлись по городу, чтобы собрать солдат, но найти их и распознать было очень трудно под теми лохмотьями и странными нарядами, которые были на них. Интенданты, думая, что мы пробудем в Вильне некоторое время, пытались ввести порядок и очередь в раздаче провианта, а также и остальных, необходимых для войска, предметов.
Эта, при других обстоятельствах, мера разумная и необходимая, в настоящем вызвала только еще больший беспорядок. Солдаты, утомившись ожиданием и предвидя печальные результаты этого замедления, стали громить и грабить склады с запасами сухарей и водки.
Кто мог бы поверить, что Мюрат, несравненный по храбрости солдат, относящийся с полным презрением ко всякой опасности и привыкший с саблей в руках бросаться на неприятельские эскадроны; что, сделавшись главнокомандующим, этот самый Мюрат был настолько подавлен возложенной на него тяжелой ответственностью, что вдруг сделался робок и нерешителен?
Едва ему донесли, что неприятель подступает к городу, как он быстро вышел из дому, где квартировал, и, расталкивая окружавшую его в полном смятении толпу, бросился в сторону, совершенно противоположную, как бы желая спастись один, предоставляя судьбе озаботиться о всех нас. К счастью, все дело было в том, что при данных обстоятельствах понадобилось только перенести немедленно главную квартиру в одно из кафе, находящихся по дороге в Ковно, на расстоянии ружейного выстрела от ворот города. Офицеры разошлись по всему городу, давая приказ всем стоявшим в нем войскам выступить.
Императорская гвардия и части других отрядов собирались понемногу и располагались лагерем перед самым жилищем короля.
К крайнему сожалению, этот переполох вызвал необычайную тревогу. Исчезли всякое доверие и всякая дисциплина.
Вечером все было покойно, и Бертье воспользовался этим, чтобы изготовить все инструкции. Только в 11 часов вице-король, в сопровождении всего нескольких солдат, которых он едва мог собрать, поехал к неаполитанскому королю.
Все улицы были завалены пьяными, спящими и мертвыми. Дворы, галереи и лестницы всех зданий были полны людей, и никакие крики, никакая команда не могла принудить их к послушанию.

 

 

 

 

ГЛАВА XXVI
То, что осталось от итальянской армии


Еве, 10 декабря. В четыре часа Мюрат выступает, и все войска идут по Ковенской дороге. В течение ночи многие опять побросали свои полки. Несчастные напуганы были ужасами такого беспримерного в летописях военной истории отступления, а кроме того, стали носиться слухи о предстоящих новых страданиях и новых опасностях. Поэтому они дезертировали. Но, чувствуя себя не в силах проводить ночи на биваках в такой смертельный холод, они остались дома в квартирах, где стояли. Императорская гвардия уменьшилась теперь приблизительно до 800 человек.
Баварский отряд и дивизия Луазона, к которым присоединились все депо, составили арьергард под начальством Нея. Весь отряд этот состоял в общем из 2300 человек пехоты и 200 — кавалерии, так что Великая Армия едва доходила до 5000 вооруженных человек, не считая поляков и кавалерии, отправившейся к Олите. Мюрат и Бертье ехали в карете. Евгений, Даву, Лефевр, Мортье и Бессьер, с остатками своих штабов, следовали пешком или верхом.
Вильна, очищенная французами, была благодаря этому захвачена русскими. Пикет из 40 человек французов из 99-го и 113-го армейских полков был забыт на мосту близ Вильны. Капитан Паоло Лапи, ординарец генерала Гратьяна, был послан вернуть их и едва сам не погиб. Его атаковали казаки, бившие и грабившие наших отставших солдат. Лапи сдвинул ряды и со своим крошечным отрядом отбил атаку, выдержав натиск многочисленной кавалерии, и только вблизи Погулянки уже нагнал, наконец, арьергард со своими сорока людьми.
В двух милях от Вильны, по дороге в Ковно, стоит Понарская гора. Там, из-за непредусмотрительности нашего нового начальника, нас опять ожидало бедствие, напомнившее нам катастрофы при Березине и Вильне. Глубокий снег и ледяная кора делали гору неприступной, взобраться туда было невозможно. Цепляясь ногами и руками, солдаты едва держались, а между тем так легко было избегнуть этой опасности, взяв влево, между Вильной и Понарской горой, дорогу на Новые Троки. Эта дорога идет по равнине и по ней через Троки, Еве и Жижморы легко было попасть на большую дорогу между Вильной и Ковно. Это — та самая дорога, по которой итальянская армия двигалась при своем наступлении в Россию. Почему-то не догадались поставить пикеты у подножия этой ледяной горы, чтобы поддерживать порядок в движении экипажей; и в результате все фуры, пушки, багаж, все вывезенные из Москвы и еще остававшиеся трофеи, наконец, экипажи самого императора и вывезенная из Вильны казна — все это сбилось и перепуталось. Пришлось все бросить, да сверх того мы вынуждены были оставить и значительное число раненых и больных офицеров, ехавших до сих пор в своих каретах. Какая жестокая судьба ожидала их! Они поняли, что смерть, давно грозившая им, теперь приближалась, и подходила она как раз в тот момент, когда они считали себя уже спасенными.
Во время этого беспорядка, когда люди давили друг друга, все яснее и яснее слышится канонада со стороны приближающихся русских, направленная на наш арьергард. Ужас охватывает всех, и опять повторяются такие же сцены, как при переправах через Березину и через Вопь.
Позади нас появляется батальонный командир Казанова во главе трехсот тосканцев, выполнявших разные поручения и потому отделившихся от остального войска. Благодаря своей неустрашимости и выдержке своего отряда он пробивается через неприятельские ряды и присоединяется к маршалу.
Не имея достаточного количества сил, чтобы сопротивляться русским, число которых все увеличивалось, и, сознавая полнейшую невозможность перетащить на Понарскую гору все скопившиеся экипажи, Ней дал приказ полковнику Тюренну, камергеру императора, открыть все ящики с казной и разделить деньги между всеми, кто их только захочет.
Всемогущий рычаг всех человеческих деяний, корыстолюбие, сделало свое дело. Забывая опасность, все жадно бросаются к деньгам. Жадность доходит до того, что никто уже не слышит ни свиста пуль, ни неистовых криков казаков, мчавшихся под предводительством четырех русских генералов. Говорят, что казаки, соблазненные видом всего этого золота, стали брататься с нашими [32] . И русские, и французы забыли войну на время и сообща грабили из ящиков казну — шесть миллионов золотом и серебром.
Торопясь захватить побольше денег, много людей из авангарда запоздали, потеряли из вида свой отряд и сделались жертвами своей непростительной жадности!
Только ночь положила конец всей этой невыразимой суматохе.

Жижморы, 11 декабря. В четырех часах езды от Понарской горы находилась деревня Еве, где Мюрат устроил свою главную квартиру. Стоявшая влево от дороги церковь и несколько домиков, приблизительно около двадцати, вместили теперь всю Великую Армию, всех состоявших при ней, всех ускользнувших из Вильны, и все подкрепления, которые при них были.
Ней расположился лагерем в Рыконтах. Сегодня утром, 11 декабря, когда мы выступили из Еве, у нас на флангах показались казаки. Несколько солдат, у которых еще сохранилось оружие, кинулись отразить их набег во главе с полковым адъютантом Ложье (автор записок), который также вооружен был ружьем. Мы отняли у казаков лошадь вице-короля, у которой на спине был привязан чемодан, содержавший в себе планы и очень богатую шубу [33] .
Казаки попадались все реже и реже, и пушечные выстрелы прекратились. Это кажущееся спокойствие обманывало многих солдат, и они по нерадению или по лености попадали в руки неприятеля.
В 7 часов вечера король, гвардия, маршалы и часть той толпы, которую уже более нельзя было называть армией, прибыли в Румшишки, а малочисленные остатки итальянской армии и 1-го корпуса расположились вместе с авангардом у Жижмор.

Ковно, 12 декабря. Мюрат считал свое присутствие в Ковно необходимым и в ночь на сегодня направился туда. Хотя нам оставалось пройти до города всего 10 миль, но мы так устали, что нам казалось невозможным пройти такое большое расстояние в один день, особенно в такой обуви, как наша. Наконец, все те, кого только пощадила зимняя стужа, все бежавшие из Вильны и спасшиеся от казаков, подошли к Ковно между двумя и пятью часами дня. Вид этого города, окруженного крепостями, положение его, пушки, многочисленные сторожевые отряды и хорошо расположенные передовые посты — все это возбудило в нас опять надежду, что мы, наконец, отдохнем. Напрасная надежда!
Город оказался переполненным спешившейся кавалерией. Король приказал генералу Бертрану и графу Дарю вывезти из города все, что только можно было, распределить провиант на 8 дней, а дома, которые служили складом оружия, поджечь, кладовые с припасами разорить и поставить батарею из 9 орудий на высотах Алексотена, за Неманом для того, чтобы можно было защищать мост и арьергард.
Трудно описать, какое от этого произошло смятение. Все бежали, давили друг друга, торопясь запастись провизией. Заведующие складами думали только о своем спасении и все разбежались, когда толпа стала ломать ворота амбаров. Водка текла по улицам. Одни солдаты тащили мешки с сухарями и рисом, другие катили бочки с винами и, желая тотчас же распить их, врывались даже в те дома, где квартировали штаб-офицеры. Пожар быстро распространился и перешел с винных складов на соседние дома; жители обезумели от горя и с ужасом смотрели, как все их имущество стало добычей огня.
В 7 часов вечера все маршалы сошлись и обсуждали вопрос: возможно ли держаться на такой позиции и соображали, много ли солдат находится в их распоряжении. Оказалось, что вместе с гвардией насчитывалось всего только 3000 человек. Решено было оставаться и ждать момента, когда возможно будет присоединиться к армии под прикрытием привислинских крепостей и отряда Макдональда.

Время шло, а беспорядок все увеличивался и увеличивался. Солдаты, так долго не пившие вина, до того перепились, что все улицы были переполнены мертвыми и пьяными. Опьяневшие валялись на снегу и незаметно погружались в вечный сон, т.е. засыпали, чтобы не проснуться.

13 декабря. Сегодня утром, в 5 часов, Мюрат выступил из Ковно в направлении к Гумбиннену, вместе с гвардией и четырьмя пушками, которые и расположил на высотах Алексотена. Остальные пять пушек оставили под охраной небольшого отряда из 80 рекрутов.
К несчастью, приказы очень быстро сменялись контрприказами: так, например, получив приказ идти на Тильзит, мы немедленно получаем другой: отправляться в Гумбиннен. Эти колебания способствовали тому, что окончательно разрывалась всякая связь между отдельными частями армии, представлявшими собой последние остатки прежних корпусов.
Пожар в Ковно, охвативший лавки и амбары, ясно показал русским, что французы покинули их владения.
..............................
17 декабря в Гумбиннене мы, к крайнему нашему удивлению, встретили Нея с жалкими остатками армии. Таким образом, начиная с Ковно, замешательство в войсках было полное, мы уже шли без арьергарда, который мог бы служить нам охраной. Вице-король послал в Кенигсберг генерала Джифленга для того, чтобы тот направил всех людей 4-го корпуса в Мариенвердер; а они, согласно приказу (позднее присланному), следовали уже по дороге в Тильзит.
Преследование русских прекратилось.
Пруссаки, увидя вновь войска, сначала подумали, что это был только передовой отряд нашей армии, но когда убедились в своей ошибке, то не могли уже скрывать ненависти, какую питали они к французам.
Вначале они смотрели на нас с удивлением, но было ясно видно, что к чувству некоторого сострадания примешивалось большое злорадство. Патриотизм брал верх над человеколюбием...
Действительно, Великая Армия, в течение двадцати лет входившая с триумфом во все столицы Европы, теперь являлась впервые изувеченной, обезоруженной и преследуемой. В таком виде Великая Армия была радостным зрелищем для всех, кто считал ее главной виновницей своего позора и своего угнетения. С восторгом перечислялись все наши бесконечные неудачи, радовались нашему печальному виду, в их жадных взорах светились теперь надежды!
О! как тяжело было после стольких испытаний, стольких страданий, невзгод и опасностей встречать к себе такое отношение! Ни сострадания, ни безграничного удивления, как того заслуживали люди, сохранившие свои знамена и свое оружие! Вместо этого, повторяю, мы видим злорадство, встречаем презрение. Я чувствую, что эти оскорбления способны вызвать озлобление в солдатах и разного рода выходки с их стороны, а может быть, даже прямое возмущение и бунт.

Конец декабря, Кенигсберг. Неаполитанский король перенес свою главную квартиру в Кенигсберг, куда нахлынули все отставшие солдаты Великой Армии. Кафе, рестораны, отели — не могли вместить огромного количества приезжих. Не хватало золота, чтобы сделать все покупки, какие хотелось; а теперь всякий желал упиться наслаждениями, и это излишество, в связи с тем, что температура внезапно, в одну ночь, поднялась до 20° — не замедлило на всех гибельно отразиться. Многие, оставшиеся в живых, еще держались на ногах вследствие постоянного лихорадочного состояния, а теперь вдруг слабели и умирали. Таков был конец Ларибуазьера, главного начальника артиллерии, Эбле, боровшегося так долго и упорно против стихийных сил, против беспорядка, бывшего таким смелым в опасные моменты и показавшего себя героем при переходе через Березину. Каждый день и каждый час уносили новые жертвы и усугубляли наше горе [34] .

 

 

 

 

Post Scriptum


27 января 1813 г. Неаполитанский король был освобожден от своих обязанностей и заменен принцем Евгением. Тотчас же все приняло совершенно иной вид.
Почетный караул и итальянские, тосканские и пьемонтские велиты составили его стражу. Он вызвал немедленно две итальянские дивизии под командой Фонтанелли и Пьери.
Под охраной этих дивизий остатки московской армии образовали кадры, предназначенные принять рекрутов, набранных еще до 1812 г.
Ветераны заражали рекрутов благородной, пламенной отвагой. Рассуждали о причинах всех несчастий. Почему так запоздали открытием кампании? Почему 27 июля не дали сражения при Витебске? А 7 сентября — при Бородине — почему русскую армию не преследовали немедленно после боя? К чему было столь продолжительное пребывание в Москве? Почему не воспользовались победой, одержанной итальянцами при Малоярославце 24 октября, и отступили вместо того, чтобы идти на Украину? Думали, что в этом заключалась причина многих неудач, но главным образом вся беда была в стихийных силах. Итальянская армия, представлявшая теперь из себя только немного уцелевших воинов, все же с гордостью несла, среди пятидесяти или шестидесяти человек, составивших кадры полка, своих орлов, свои развевающиеся победные знамена, прошедшие с триумфом берега Двины, Лужи и Вязьмы. Все остались целы! Ни одного не отдали! Престиж оружия не пострадал, и можно было сказать, как сказал Франциск I после битвы при Павии: «Все погибло, кроме чести!»