Библиотека портала. Антонио Гарридо. Читающий по телам. Части 4 - 5

Библиотека портала. Антонио Гарридо. Читающий по телам. 

Части 4 - 5

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

20

Когда хоронили сестру, Цы казалось, будто в этом маленьком гробике сейчас навсегда закапывают в землю часть его души. А та часть, что оставалась с ним, являла собою что-то вроде тела преступника, подвергнутого четвертованию, — кровавое месиво, которому никогда уже не стать единым.
Он плакал, пока не кончились слезы. Только тогда он бросил последнюю горсть земли на ее могилу. Он ощущал себя пустым, точно выеденная скорлупа. Не было вообще никаких чувств — только горечь и разочарование. Вначале умерли сестры. Потом — брат и его родители. А теперь — и младшая сестра.
Никого не было рядом. Только Сюй. Предсказатель шел рядом с повозкой, на которой везли гроб, и пожевывал корешки. Молча ждал, пока Цы рыдал у могильного холмика. Но когда Цы заканчивал раскладывать цветы, предсказатель подошел вплотную и сунул под нос рабскую купчую. Цы вырвал у Сюя из рук бумагу и порвал на тысячу клочков. Однако на Сюя это действие словно бы не произвело впечатления. Он нагнулся, спокойно собрал клочки и принялся аккуратно их складывать, будто желая восстановить документ.
— Не желаешь ли расписаться, Цы? — ухмыльнулся предсказатель. — Скажи мне только одно. Ты всерьез полагаешь, что я соглашусь упустить лучшую сделку в моей жизни?
Цы смерил предсказателя презрительным взглядом. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда вновь услышал голос Сюя.
— Ну и куда ты пойдешь? Без меня ты — ничто. Просто чванливый паренек, умирающий от голода.
— Куда? — не выдержал Цы. — Подальше от тебя и твоей мерзкой жадности. Одно только мое слово — и меня примут в Академию Мина!
Цы почти не мог здраво мыслить. Закончив фразу, он сразу же устыдился того, что ее произнес.
— Ты и вправду считаешь, что так будет? Неслыханная наивность! — Сюй просто потешался. — Я тут же донесу на тебя тому стражу, который приходил на кладбище. А после помочусь на могилку твоей сестры и пойду по девкам развеяться.

Разглагольствования Сюя прервал удар кулаком, стремительный и страшный, как молния. Второй удар вышиб у предсказателя остатки зубов. Цы потряс ушибленной рукой, сдерживая себя, чтобы не раскроить Сюю череп. Предсказатель сплюнул кровью, но самодовольная улыбочка так и не сползла с разбитого лица.
— Ты будешь либо со мной, либо ни с кем.
— Слушай меня внимательно! — рявкнул Цы. — Надевай опять свою распроклятую маску и подбирай крошки, которые тебе достанутся. Ты наверняка сумеешь обмануть достаточно простаков, чтобы заработать себе на жизнь. А если я когда-нибудь узнаю, что ты и впрямь говорил с Гао, я пушу по городу слух о том, как ты издеваешься над несчастными родственниками усопших, и тогда посмотрим, успешно ли пойдут дальше твои дела. — Цы собрался уходить, но повернулся и добавил: — А если я узнаю, что ты тронул хоть ком земли отсюда, я порву тебя надвое и сожру твое сердце.
Он положил еще один цветок на могилу Третьей и пошел прочь с кладбища в направлении Линьаня.

* * *
Цы едва видел голые ивы, обдуваемые ветром. Даже их лишенные листвы ветви не казались ему такими неприкаянными, каким чувствовал себя он сам. Холодный дождь проникал сквозь одежду и бил по коже, пока Цы брел, ни о чем не думая, наедине со своей печалью. Дорога вывела его к человечьей толчее, которой он не заметил, но и в огромной толпе ни один человек не обращал внимания на него.
Все утро Цы, сам того не понимая, бродил по кругу вдоль тех же каналов, по тем же переулкам. Он не поднимал глаз. Грязь чавкала под его ступнями и будто поднималась по ногам все выше, грозя задушить. В полдень он наконец остановился, чтобы перевести дух. Попытался оглядеться — и тут до него дошла правда, еще более страшная, чем одиночество. Бессильно привалившись спиной к деревянной колонне, Цы спросил себя: а что ему делать в академии? Разве новые знания вернут ему ту радость, которую давала Третья? Воскресят нежность матери или честь отца, которых он оказался лишен?
Зыбкие воспоминания о сестре, о ее легкой улыбке, о ее живых глазках, блестящих от лихорадки, — все это таяло под дождем, исчезало, превращаясь в серую свинцовую грязь, в безграничное, ужасающее безверие.
Цы подумал о семье. О матушке, об отце, о брате и сестрах… Ему вспомнилось время, когда все они жили счастливо, когда мечтали вместе, передавая свою уверенность в будущем один другому. Время, которое никогда больше не вернется.
Цы сидел, точно каменный, и капли дождя стекали по его лицу, по глазам, застилая реальность дрожащей мутной пеленой; точно так же слепило его душу одиночество. Он так и остался бы здесь, если бы по соседству с ним бесцеремонно не уселся в поисках прибежища нищий юнец без обеих рук; у него оставались лишь две культи, к которым было привязано по мешку, чтобы парень мог таскать зерно. Он улыбался, выставляя напоказ свои беззубые десны, глаза его жмурились от удовольствия. Безрукий признался, что дождь ему нравится, потому что моет лицо. Цы поправил его мешки и вытер лицо своим платком. И тогда ему с поразительной четкостью вспомнилось лицо Третьей — всегда лучезарное, несмотря на терзавшую ее болезнь. Цы понял, что душа Третьей рядом с ним, он ощутил ее присутствие. Может быть, до нее можно было бы даже дотронуться…
Цы погладил безрукого по голове и поднялся. Чувство безнадежности отступило. Если он поторопится, то добежит до Академии Мина еще засветло.
Цы явился даже раньше, чем рассчитывал. Еще поодаль от старинного дворца он увидел беспечных студентов. Их смех звенел между плотными рядами слив, груш и абрикосов, что росли вдоль мощной каменной ограды, окружавшей здание. Плотной единой группой ребята шагали по переулку, ведшему к вратам академии; они болтали о книгах, взятых в библиотеке, и даже делали ставки — кто из них первым сдаст экзамены, открывающие им судейскую карьеру. А позади двое слуг катили тележку, нагруженную фруктами, сластями, еще какими-то яствами… Сердце Цы сжалось. Он спросил себя, действительно ли его место — среди этих выходцев из благородных семейств, отпрысков судей с туго набитой мошной; мальчишки опасливо разглядывали его, будто тревожась, что грязь его одежды способна запятнать их благородное происхождение. Цы отвел взгляд; а те нашептывали что-то один другому и кидали на Цы полные презрения взгляды.
А потом все они исчезли по ту сторону двустворчатых врат, за которыми открывались территории дворца. Внутри царили мудрость и чистота. Снаружи оставались мусор, шум и невежество.
Цы запасся мужеством и вошел за ними следом.
Он уже шагал по фруктовому саду, когда навстречу выбежал человечек с палкой, потрясавший ею, будто хотел прогнать муху. Когда Цы сообщил привратнику о своем намерении увидеться с учителем Мином, тот смерил Цы презрительным взглядом и объявил, что это невозможно. Цы настаивал, утверждая, что его пригласил сам Мин, однако слуга не верил.
— Учитель нищеброда не позовет. — С этими словами привратник толкнул юношу к двери, ведущей прочь из сада академии.
Пятясь назад, Цы заметил укрывшихся за деревьями студентов, которые смотрели на него и смеялись.
Этого он стерпеть уже не мог. Вот его шанс, и он не собирается его упускать. Цы, проворно обогнув привратника, бросился к зданию; за его спиной зазвучали тревожные крики. Юноша миновал порог, пересек первый зал, а в это время к спешащему за ним привратнику уже примкнули десятки добровольных помощников-студентов. Цы затворил за собой дверь и сквозь окно запрыгнул в комнату, где медитировали несколько учащихся. Не успели те что-либо сообразить, Цы пробежал зал насквозь и, оказавшись в библиотеке, столкнулся с группой студентов, углубленных в объемистые ксилографы; драгоценные книги попадали на пол. В библиотеке Цы наконец смог оглядеться. К привратнику, который, натужно дыша, бежал за ним по пятам, присоединялись все новые ловцы. Цы был окружен и загнан. Но вот он увидел лесенку, ведущую к верхнему книгохранилищу, и, прыгая через две ступени, бросился по ней. Дверь, ведшая с верхнего яруса наружу, оказалась заперта. Цы ударил плечом; дверь не поддавалась. Внизу уже собралась внушительная толпа разгневанных студентов, вооруженных чем попало — прутьями, шестами, палками… Первые из них, размахивая своим дрекольем, уже продвигались наверх. Цы прижался спиной к двери и еще раз поднажал; его тело уже предчувствовало жесткий бамбук и хлесткую иву. Он лишь прикрыл руками лицо в ожидании, но ощутил только слабый ветерок пролетевшего мимо удара; дверь от его усилий все-таки распахнулась, и он повалился спиной назад.
И неожиданно, точно воочию узрев бессмертного небожителя, свора ловцов остановила свой натиск.
Цы не сразу понял, в чем дело. Пока не обернулся.
Прямо за его спиной немым, но яростным изваянием стоял академик Мин.
Объяснения Цы не помогли. Мин, выслушав рассказ привратника, распорядился вывести нарушителя порядка вон. И тут же на юношу навалились с полдюжины студентов, стащили его вниз, вышвырнули в сад и предупредили, что в следующий раз столь мягкого обхождения он не дождется.
Цы все еще ворочался в грязи, когда чья-то рука помогла ему встать. Перед ним стоял тот самый привратник. Когда Цы поднялся на ноги, он протянул ему миску с рисом. Цы не понимал, что происходит; у него едва хватило сил поблагодарить этого человека.
— Благодари учителя. — С этими словами привратник указал туда, где располагался кабинет академика Мина. — Учитель сказал, что готов тебя принять завтра, если ты явишься достойным образом.

* * *
Цы жадно набросился на пищу, но давно опустевший желудок взбунтовался и отверг щедрый подарок академика. А потом часы до захода солнца потянулись нестерпимо медленно.
Цы ночевал под открытым небом, свернувшись, как собака, у дверей академии. Он почти не спал. Просто прикрывал глаза, представляя Третью, и тем был счастлив. Юноша ничего не мог для нее теперь сделать — оставалось лишь просто почитать ее, как и всех прочих членов своей семьи, и молиться, чтобы дух девочки был доволен и тоже его защищал.
Наутро юношу встряхнула чья-то рука.
Цы увидел того самого привратника, который вчера гонялся за ним с палкой, а теперь улыбался, без тени смущения демонстрируя беззубые десны, и торопил юношу подняться и привести себя в порядок. Цы отряхнулся и убрал волосы под шапочку. Затем он двинулся следом за человечком, семенившим мелкими шажками, будто у него были связаны ноги. Привратник остановился у фонтана, чтобы дать юноше возможность умыться, а потом двинулся дальше по направлению к библиотеке. Войдя, человечек почтительно склонился перед учителем Мином, невозмутимо листавшим какую-то книгу. Заслышав шаги, академик закрыл ее и отложил на стоявший перед ним низкий столик. А потом поднял взгляд и с любопытством воззрился на Цы.
Тот согнулся в поклоне, однако Мин знаком велел ему сесть рядом. Когда Цы уселся, учитель еще долго хранил молчание, внимательно разглядывая своего гостя. Цы, в свою очередь, обратил внимание на светлую кожу и кошачьи усики Мина. На профессоре была все та же куртка из красного шелка, в которую он был облачен при их первой встрече. У Цы, с нетерпением ожидавшего, что скажет Мин, от волнения дрожали пальцы. В конце концов учитель поднялся из-за столика.
— Мальчик-мальчик… Как же мне к тебе обращаться? — Мин принялся прохаживаться. — Прозорливец? Или все-таки просто незваный гость?
Цы покраснел от стыда. Он кое-как сумел пробормотать, что его имя — Цы, однако, когда учитель спросил о фамилии, сразу вспомнил о недостойном поступке отца и о судебном отчете, хранящемся совсем неподалеку от академии. Избегая предсказуемой череды вопросов, юноша предпочел хранить молчание.
— Ну хорошо, стало быть, Цы без роду без племени. Ответь тогда на другой вопрос, — продолжал Мин. — Почему я должен повторять свое предложение человеку, который со странной забывчивостью отказывается от своих предков? В тот день на кладбище мне и впрямь подумалось, что некто, обладающий такой проницательностью, как твоя, не только заслуживает определенного шанса, — я даже рискнул предположить, что он мог бы что-то привнести в непростую науку о мертвых. Однако после твоего вчерашнего вторжения, характерного скорее для обыкновенного бандюги с большой дороги, нежели для достойного юноши, у меня возникли немалые сомнения.

Цы попробовал мыслить с прежней ясностью. Он не мог признаться в своем происхождении, не ставя под удар собственную безопасность, однако ему не хотелось и порождать цепь вранья. Он уже подумал было назваться сиротой, но понял, что и тогда вопросов не избежать. Так пробежали несколько мгновений. В конце концов Цы принял решение.
— Три года назад произошла ужасная катастрофа, величайшее потрясение, которое стерло все мои воспоминания. — Цы не торопясь расстегнул рубаху и предъявил академику шрамы, уродовавшие его грудь. — Я только знаю, что в один прекрасный день очнулся посреди поля. Некая семья подобрала меня и позаботилась о моих ранах, но она уехала на юг, а я постарался добраться до большого города. Эти люди всегда мне твердили, что мое место — здесь.
— Достаточно. — Мин заботливо причесал свои усики. — При всем при том тебе известны методики обнаружения скрытых ран, ты откуда-то знаешь, где татуируют имя преступника, какие ножевые ранения приводят к смерти, а какие нет…
— С той семьей я работал на скотобойне, — нашелся Цы. — Всему остальному — выучился на кладбище.
— Послушай, мальчик. На кладбище можно выучиться только хоронить… или врать.
— Досточтимый господин, я…
— И я еще не сказал ни слова о твоем вчерашнем безобразном вторжении, — прервал его Мин.
— Да этот привратник был просто тупой. Я прямо сказал ему о приглашении, которое получил от вас на кладбище, но он отказывался меня слушать.
— Молчать! Да как ты осмелился оскорблять не знакомого тебе человека? В этих стенах все делают то, что от них требуется, включая этого привратника, которого ты столь необдуманно наградил званием тупицы… — Мин указал ему на книгу, лежащую на столике. — Узнаешь?
Цы присмотрелся. У него перехватило горло; он попытался сглотнуть, но не смог. Он прекрасно ее знал — ведь то была книга его отца. Та самая, которую украли возле канала во время его бегства от Гао.
— Где… где вы ее нашли? — пробормотал Цы.
— А где ты ее потерял? — парировал Мин.
В поисках ответа юноша отвел глаза. Что бы он ни выдумал, Мин это почувствует.
— У меня ее украли, — произнес он наконец.
— Ну да. Так, может быть, этот самый вор мне ее и продал? — снова не растерялся Мин.
Цы молчал. Академик, без сомнения, его узнал. Быть может, ему было известно и о том, что за Цы гоняется стража. Его приход в академию, как ни крути, оказался ошибкой. Юноша положил книгу на низенький стол и вздохнул. Потом поднялся, готовый уходить, однако академик ему не позволил.
— Я купил книгу на рынке, у одного прохвоста. Когда мы встретились на кладбище, твое лицо показалось мне смутно знакомым, однако тогда я тебя еще не узнал. Память у меня уже не та, что прежде, — посетовал он. — Зато еще через неделю, во время обычной моей прогулки по книжному рынку, мое внимание привлек этот томик на лотке, что далеко не из самых достойных. Вот тогда-то я о тебе и вспомнил. Я подумал, что рано или поздно ты объявишься, и поэтому приобрел книгу. — Мин нахмурился и провел по лицу ладонью; несколько раз глубоко и размеренно вздохнул, будто раздумывая, что предпринять. И вновь предложил юноше сесть. — Милый мальчик! Возможно, мне придется об этом пожалеть, но, несмотря на твою ложь и на то, что весомые причины, которые, полагаю, у тебя для нее имеются, могут оказаться еще хуже лжи… я оставляю свое предложение в силе и намерен предоставить тебе шанс. — Мин положил руку на книгу. — Нет сомнения, ты наделен исключительными способностями, и было бы по-настоящему жаль, если бы они расточались на пустяки. Итак, если ты действительно готов делать то, что тебе будет велено… — Учитель протянул ему отцовскую книгу. — Держи. Она твоя.
Цы принял дар, внутренне содрогнувшись. Он до сих пор не понимал, почему академик Мин принимает его в ученики, но из того, что он говорил, следовало, но крайней мере, что он ничего не знает о Гао. Цы повалился ниц, но учитель заставил его подняться.
— И не надо слов благодарности. Ты должен будешь доказывать ее делом день за днем.
— Вам не придется раскаиваться, господин.
— Надеюсь на это, мальчик. Очень надеюсь.

* * *
Цы познакомился с будущими своими однокашниками в Зале важных дискуссий, роскошном помещении, обитом липовым деревом, где, как правило, проходили общие дебаты и экзамены. Как велел ритуал, преподаватели и студенты, разделенные на группы соответственно дисциплинам, выстроились в безупречном порядке, чтобы своими глазами оценить кандидата и высказать свои замечания. Цы стоял посреди зала в перекрестии сотни взглядов, стараясь, чтобы никто не заметил ни дрожи его рук, ни того, как трепещет он сам.
В почтительной тишине академик Мин вступил на старый деревянный помост, царивший над залом. Учитель поднялся по лесенке, склонился перед преподавателями, потом повторил свой поклон перед студентами в знак благодарности за то, что они пришли. Затем рассказал о том, что случайно повстречал Цы на кладбище, — и это сразу позволило ему перейти к описанию особого таланта Цы, который он охарактеризовал как редкостную смесь чародейства, знахарства и реальных глубоких познаний. Самого же Цы он назвал Толкователем трупов, чья непритязательная внешность и, быть может, грубые манеры — он подчеркнул это «быть может» — в процессе обучения будут облагорожены и отточены, так что талант его заблистает, словно мастерски ограненный камень. В силу этих причин Мин ходатайствовал о временном предоставлении Цы комнаты, пустующей после отъезда заболевшего студента, чтобы Цы получил возможность усовершенствовать образованием качества, присущие ему от природы.
К вящему изумлению Цы, когда присутствующие стали спрашивать о происхождении кандидата, Мин, словно и впрямь ему поверил, серьезно повторил рассказ о катастрофе, из-за которой юноша утратил память, продолжая говорить о его прошлом исключительно как о прошлом могильщика, разрезателя мертвечины и предсказателя.
Представив нового студента, Мин жестом подозвал Цы на помост. Пришло время отвечать на вопросы. Цы пытался найти на многочисленных лицах хоть тень доброжелательности, однако внизу стояли словно ряды статуй. Сначала ему задавали вопросы по классическим сочинениям, потом — о законах, какой-то преподаватель с заднего ряда поинтересовался его познаниями в поэзии. В конце концов, после целой серии нелестных замечаний, взял слово сухопарый густобровый профессор:
— Сказать по правде, наш коллега Мин, ослепленный твоим искусством строить гипотезы, без колебаний охарактеризовал тебя самым лестным образом. И я его за это не осуждаю… — Профессор запнулся, подыскивая нужные слова. — Порою бывает сложно отличить блеск золота от сверкания жестянки. Вот только, по-видимому, правдоподобие твоих предположений навело моего коллегу на мысль, что перед ним — особое существо, человек просветленный, способный без труда пренебрегать теми, кто посвятил познанию всю свою жизнь. Все это, конечно, меня не удивляет. Мин известен своей странной одержимостью почками, внутренностями и вообще всякой требухой — в противовес тому, что воистину достойно ученого: литературе и стихосложению. Вообще-то, — профессор обернулся к юноше, — раздражение вызывают даже не столько твои ошибочные ответы, сколько сам твой подход. Тебе надлежит знать: раскрытие преступлений и последующее исполнение правосудия куда сложнее, чем простые гадания о том «что?» и «как?». Свет истины возгорается лишь при осознании мотивов, побуждающих к действиям, при проникновении в суть всех тревог, ситуаций, причин… А этого не увидеть ни в ранах, ни в кишках. Для этого необходимо иметь представление об искусстве, о живописи, о каллиграфии.
Профессор завершил свою речь. Цы молча смотрел на него. Отчасти юноша признавал его правоту, однако его полного презрения к медицине никак не мог принять. Если, что не раз бывало, естественную смерть не отличать от насильственной, то как же, черт подери, вершить правосудие? Цы продумал ответ и заговорил.
— Досточтимый профессор! — с подчеркнутой вежливостью начал он. — Я здесь вовсе не для того, чтобы победить в каком-либо сражении или состязании. Я не намерен ни превозносить мои ничтожные навыки, ни умалять те великие познания, которыми обладают учителя и студенты академии. Я всего-навсего желаю учиться. Учению неведомы стены, границы и любые пределы. Неведомы ему также и предрассудки. Если вы позволите мне поступить в академию, заверяю, что буду работать так же старательно, как и любой другой студент, и даже оставлю в покое — если возникнет такая необходимость — все эти внутренности и кишки, которые вам столь не милы.
Полный, мягкотелый профессор с обвислым ртом поднял руку, прося слова. Он тяжело и одышливо отдувался; несколько шагов, которые пришлось проделать толстяку, совсем сбили его дыхание, как будто он забрался на гору. Сцепив руки на животе, профессор внимательно уставился на Цы:
— Насколько мне известно, вчера ты запятнал доброе имя академии, ворвавшись в здание, подобно дикарю. Этот случай заставил меня припомнить историю о человеке, про которого соседи отзывались так: «Ну ладно, он разбойник, зато знали бы вы, какой он великолепный флейтист!» На что я ответил: «Ну ладно, он великолепный флейтист, но все-таки разбойник!» — Тонкий язык профессора увлажнил мясистые губы, пальцы почесали жирную шею. Толстяк медленно склонил голову, точно размышляя, что бы еще добавить. — Где правда, Цы? То ли, что молодой человек нарушает правила, но зато умеет обследовать трупы? Или то, что молодой человек умеет обследовать трупы, но зато нарушает правила? Скажу и больше. Почему мы должны допускать в столь уважаемую академию бродягу вроде тебя?
Цы вздрогнул. Он для себя заранее решил, что Мин, как директор академии, в силах навязать свое мнение всем прочим учителям, но в сложившихся обстоятельствах предпочел изменить свою речь.
— Досточтимый учитель. — Юноша снова поклонился. — Умоляю вас простить мое неприемлемое поведение. Я совершил постыдное деяние, которое можно объяснить лишь моей неопытностью, бессилием и отчаянием. Я понимаю, что слова мало чего стоят и что в любом случае я должен доказать своими поступками, что достоин вашего доверия. Но чтобы привести ряд доказательств, я, в свою очередь, прошу вашего дозволения меня выслушать.

Юноша снова поклонился и обернулся к остальной части аудитории.
— Людям свойственно ошибаться. Даже мудрейшим из них, — продолжал Цы. — А я всего-навсего — молодой поселянин. Но молодой поселянин, охочий до знаний. А разве не столь уважаемая академия призвана распространять знания? Да если бы я уже знал все правила, соблюдал все предписания, если бы не жаждал познавать новое — тогда зачем мне вообще учиться? И как бы тогда я мог стараться избавиться от собственного несовершенства? Сегодня я могу получить возможность столь же великую, сколь и сама жизнь. Ведь что есть жизнь без знания? Нет зрелища более печального, чем слепой или, например, глухой. А я — в какой-то мере — именно таков. Так разрешите мне видеть и слышать, и заверяю вас: вы об этом не пожалеете.
Учитель-толстяк пару раз шумно вздохнул. Затем кивнул и тяжело попятился на свое место в общем ряду, тем самым передавая слово последнему из профессоров — сгорбленному старичку с потухшим взглядом. Тот поинтересовался, по какой причине юноша соглашается принять предложение Мина. Цы нашел только один ответ:
— Потому что это моя мечта.
Старик покачал головой:
— Только поэтому? Жил-был человек, мечтавший летать по небу, и вот он прыгнул в глубокую пропасть, однако все, что ему удалось, — это разбиться о камни.
Цы смотрел в умирающие глазки старика. Да, это была самая заветная мечта. Юноша сбежал с помоста и приблизился к профессору с пустым взглядом.
— Когда мы желаем чего-то, что уже видели, нам стоит просто протянуть руку. Когда то, чего мы желаем, — есть только мечта, мы должны тянуться к ней сердцем.
— Ты так уверен? Порою мечтанья приводят нас к поражению…
— Может быть. Но если бы мы не мечтали, если бы совершенные мудрецы прошлых эпох не придумали для нас лучший мир, мы до сих пор ходили бы в звериных шкурах, как варвары. Однажды мой батюшка сказал, — голос юноши задрожал, — что если вдруг мне возжелается построить воздушный замок, за дело нужно браться не откладывая. Ведь только в воздухе ему и место. Просто нужно постараться и сначала выложить для него надежный фундамент.
— Твой батюшка? Вот странно! А Мин говорил, что ты потерял память.
Цы прикусил губу; слезы заволокли ему глаза.
— Это все, что я о нем помню.

* * *
Еще до появления нового ученика студенты в Судейском зале нетерпеливо переговаривались, перебивая друг друга. Все и каждый задавались вопросом — кто же на самом деле этот Толкователь трупов и каковы его необычайные способности, позволившие ему избежать сложнейшей процедуры отбора — ведь ее проходил каждый, кто поступал в академию. Главные фантазеры уже пустили слух, что странные таланты этого малого имеют магическую природу; юноши более скептического склада, которых здесь тоже было немало, отказывали Цы в сверхъестественных свойствах и поговаривали насчет опыта, приобретенного им на скотобойне. А поодаль от спорщиков стоял седовласый студент — он дожидался появления Цы, покусывая веточку солодки. Когда Мин ввел нового студента в зал, Серая Хитрость выплюнул солодку на пол, вовсе не заботясь о чистоте академического зала, отошел еще подальше и лишь искоса поглядывал оттуда с презрением.
Мин представил Цы ученикам, вместе с которыми ему теперь предстояло жить, — все они претендовали на места в императорской системе судопроизводства. Большинство — юные аристократы с длинными ногтями и приглаженными волосами; их изысканные манеры поневоле напомнили Цы поведение знакомых с давних времен куртизанок. Мин успел ему сообщить, что в академии обучаются разным искусствам, в том числе живописи и поэзии, однако ему предстоит поселиться среди законоведов. Несмотря на некоторое недоверие, все студенты приветствовали новичка вежливо — за исключением седого угрюмца, так и не вышедшего из своего угла. Как только Мин это заметил, он громко велел студенту подойти. Седовласый юноша, не торопясь, отлепился от стены и с равнодушным видом предстал перед учителем.
— Я вижу, ты не разделяешь любопытства, которое проявляют твои товарищи, Серая Хитрость.
— Не понимаю, что тут интересного. Я пришел сюда учиться, а не соблазняться выдумками умирающего с голоду щенка.
— Прекрасно сказано, мой юный друг… Ведь тебе придется все время наблюдать за ним и самому убедиться, насколько правдивы эти «выдумки».
— Мне? Я не совсем понимаю…
— Отныне этот юноша — твой новый сосед по комнате. У вас будут общие книги и общий отдых.
— Но, учитель! Я не смогу жить рядом с крестьянином… Я…
— Замолчи! — прикрикнул Мин. — В этой академии не имеют никакого значения ни деньги, ни род занятий, ни связи семьи! Либо ты подчиняешься и приветствуешь Цы, либо собираешь свои книжки и укладываешь вещи!
Серая Хитрость склонил голову, но глаза его сверкали недобрым блеском. Затем он попросил разрешения удалиться. Мин разрешил, однако, когда седовласый был уже на пороге, академик остановил его властным окриком:
— Прежде чем уйдешь, подбери ветку солодки, которую ты сплюнул на пол.

Остаток дня Цы провел, знакомясь с распорядком жизни, принятым в академии. Ему сообщили, что подниматься здесь следует на рассвете — чтобы без спешки привести себя в порядок и воздать должное предкам. Затем студенты завтракают и приступают к занятиям. Еще будет перерыв на обед, а вечер проходит за чтением книг или же обсуждением практических примеров из пройденного днем материала. После ужина Цы ожидает работа в библиотеке — в уплату за пребывание в академии. Мин объяснил юноше, что, хотя Университетский совет и закрыл медицинский факультет, он все равно посвящает часть своей академической программы изучению медицины и, в частности, проблеме выяснения причин смерти. Иногда он водит студентов в судебные морги, чтобы они могли собственными глазами увидеть, как проводят вскрытия, а порою они ходят в суд, чтобы своими глазами увидеть, как ведут себя преступники и что делают судьи, дабы уличить их во лжи и покарать.
— Экзамены у нас раз в три месяца. Мы должны быть уверены, что ученики справляются с программой. А если нет — мы стараемся избавляться от тех, кто не заслуживает наших усилий. И помни: твое место здесь — временное, — добавил профессор.
— Со мной не случится того, что случается с некоторыми сынками богатеев, — заверил Цы.
Мин посмотрел на него, прищурившись:
— Хочу дать тебе пару советов, юноша. Пусть тебя не обманывает изысканная внешность этих ребят. И главное, не путай ее с нерадивостью. Их семьи действительно принадлежат к элите государства, но мальчики хотят добиться своего и учатся с прилежанием. — Мин указал на кучку студентов, не отрывавших глаз от книжек. — А стоит им почувствовать, что ты настроен против них, они разорвут тебя, как кролика.
Цы молча поклонился.
«И все же, — подумал он, — мотивация у них куда слабее моей».
В начале вечера всех позвали ужинать в Абрикосовую столовую — зал, украшенный великолепными шелками с пейзажами и изображениями фруктовых деревьев. Когда Цы вошел, студенты уже расселись по местам, вокруг маленьких ивовых столиков. Юношу поразило целое море плошек и тарелочек, наполненных супами, соусами и жареным мясом, которое, казалось, переваливается через края, — а еще были блюда с рыбой и фруктами, ожидавшие своей очереди на столах поодаль. Цы поискал свободное место, однако стоило ему увидеть пустое пространство, как студенты за столом сдвинулись, мешая ему сесть. За соседним столом все повторилось. На четвертый раз Цы догадался, что ученики, не дававшие ему приняться за еду, ловили выражение лица седовласого юноши, сидевшего в самом углу. Цы мрачно взглянул на Серую Хитрость. Студент не только не отвел взгляда, но еще и ответил ехидной ухмылкой.
Цы понял, что, если сейчас спасует, ему придется сносить выходки седого до последнего дня пребывания в академии. Он столько выстрадал вовсе не для того, чтобы его здесь унижали. Цы прямиком подошел к столу, за которым сидел Серая Хитрость, и просунул ногу между двумя не пускавшими его учениками, прежде чем они успели как-то отреагировать. Юноши наградили чужака зверскими взглядами, но Цы не дрогнул. С усилием протиснувшись, он освободил себе достаточно места и уже хотел садиться, когда Серая Хитрость вскочил:
— За этим столом ты не встретишь любезного приема!
Цы уселся, не обращая внимания на седовласого. Придвинул к себе тарелку с супом и принялся за ужин.
— Ты меня что, не слышал? — взорвался Серая Хитрость.
— Тебя-то я слышал, но никаких возражений со стороны супа что-то не поступало. — Цы продолжал есть, не глядя на соперника.
— То, что ты не знаешь собственного отца, вовсе не означает, что ты не можешь познакомиться с моим, — пригрозил седовласый.
Цы отставил тарелку с супом и медленно поднялся, пока его глаза не оказались на одном уровне с глазами противника. Если бы Цы умел убивать взглядом, Серая Хитрость был бы уже испепелен.
— А теперь ты меня послушай, — отчётливо произнес Цы. — Если ты хоть сколько-нибудь дорожишь своим языком, постарайся никогда больше не упоминать о моем батюшке, иначе тебе придется изъясняться знаками. — Цы снова сел и вернулся к прерванному ужину, будто ничего не случилось.
Серая Хитрость смотрел на Цы, багровея от ярости. Потом, не прибавив ни слова, развернулся и покинул столовую.
Цы поздравил себя с удачей. Его соперник явно нарывался на ссору, чтобы опозорить новичка в первый же день его пребывания в академии, но удалось ему только выставить себя на посмешище перед собственными товарищами. И хотя Цы понимал, что Серая Хитрость не успокоится от первого же поражения, теперь победу на людях тому одержать будет трудно.
К ночи напряжение только возросло. Спальня, которую им предстояло делить с Серой Хитростью, оказалась крохотной клетушкой, отделенной от других таких же лишь панелями из рисовой бумаги, так что вся ее отъединенность сводилась к тому, что свисающие с потолка фонарики давали мало света. Места здесь едва хватало для двух лежанок, расположенных впритык одна к другой, двух столиков и двух шкафчиков для одежды, книг и личных вещей. Цы отметил, что шкаф Серой Хитрости был набит шелками, словно у девицы на выданье, но там же виднелась и порядочная коллекция книг в роскошных переплетах. В его собственном шкафу пока что висела только паутина. Цы смел ее рукой и посреди верхней полки уложил отцовское Уложение. Затем опустился на колени и помолился за своих родных — под презрительными взглядами Серой Хитрости, который уже начал раздеваться перед отходом ко сну. Цы тоже разделся, надеясь, что темнота скроет ожоги на его теле; но седовласый все равно их разглядел.

Студенты улеглись по кроватям и долго молчали. Цы прислушивался к дыханию Серой Хитрости с такой же боязнью, с какой ощущают близость дикого зверя. В голове юноши бурлили тысячи противоречивых мыслей: гибель сестры, утрата семьи, ужасное известие о батюшке… А теперь, когда духи как будто решились предоставить ему шанс изменить к лучшему всю его жизнь, один дурно воспитанный студент решил, казалось, все испортить. Некоторое время Цы прикидывал, как смягчить враждебность Серой Хитрости, но так ничего и не придумал. В конце концов он пришел к выводу, что нужно обо всем посоветоваться с Мином. Ну конечно же, учитель придумает, как ему помочь, — эта мысль успокоила юношу. И вот сон уже начал смежать его веки, когда шепоток с кровати Серой Хитрости заставил его насторожиться.
— Эй ты, уродец! — сквозь зубы смеялся седовласый. — Ведь это и есть твоя тайна, верно? Ты умен, тут ничего не скажешь, но отвратителен, как таракан. — Он снова рассмеялся. — Меня ничуть не удивляет, что ты понимаешь в трупах: ты сам похож на сгнившего мертвеца.
Цы не отвечал. Только стиснул зубы и зажмурился, стараясь не слушать соседа по комнате, — а едкая ярость грызла его изнутри. Цы настолько свыкся со своими шрамами, что совсем перестал думать о том, какое впечатление они производят на окружающих. И хотя, по словам его бывших знакомых, у Цы было приятное лицо и честная улыбка, грудь его и руки действительно напоминали обожженные ошметки мертвой плоти. Цы плотнее завернулся в одеяло и принялся втискиваться виском в камень, по обычаю служивший студенту подушкой, — пока не ощутил, что эта неподатливая подушка грозит продавить ему мозг; и в который раз он проклял коварный дар нечувствительности, из-за которого он, сколько ни печалься, просто не мог не отличаться ото всех.
Но вот, совсем уже засыпая, Цы подумал, что как раз ожоги, быть может, и смогут примирить его с Серой Хитростью. С этой мыслью юноша и заснул.

* * *
Следующие дни понеслись так, что голова шла кругом. Цы вскакивал раньше всех — притом что накануне до последнего лучика закатного света повторял выученное за день. Редкие моменты отдыха, выпадавшие ученикам, он посвящал перечитыванию отцовской книги, пытаясь запомнить любые мелочи, связанные с криминалистикой.
Когда это позволяло расписание занятий, юноша сопровождал Мина в его походах по больницам. Там хватало разного рода целителей, травников, иглоукалывателей и прижигателей, но редко — несмотря на очевидную необходимость — встречались хирурги. Конфуцианское учение запрещало прямое вторжение в человеческое тело, поэтому вся хирургия сводилась к самым необходимым операциям: вправление костных смещений при открытых переломах, накладывание швов, ампутации. В отличие от большинства своих коллег, критиковавших практикующих хирургов, Мин проявлял живейший интерес к новой медицине. И горько сетовал на закрытие медицинского факультета.
— Торжественно открыли всего двадцать лет назад, а теперь вот закрывают. Эти традиционалисты из ректората утверждают, что хирургия есть шаг назад. А потом требуют от наших судей, чтобы они находили преступников, используя свои познания в области литературы и поэзии…
Цы был согласен с Мином: до закрытия он имел возможность посещать основные курсы на факультете, и теперь этих занятий ему не хватало. Хотя в целом медицинские занятия мало кому нравились. Большинство студентов сосредоточивалось на конфуцианских канонах, каллиграфии и поэтике, заранее зная, что эти сведения пригодятся им больше всего в час, когда придется сдавать императорские экзамены. В конце концов, добившись места судьи, большую часть времени они будут тратить на работу бюрократического характера, а если придется иметь дело с убийством, всегда можно призвать мясника или скотобойца, дабы тот отмыл тело и высказал свое мнение.
Все в академии представлялось Цы новым, хотя он многое уже пережил во время первого студенчества. Находиться среди людей со схожими интересами, снова толковать о философии и участвовать в общих церемониях — само по себе все это было не менее увлекательно, чем изучать деревянные анатомические модели или излагать свое мнение в горячих юридических спорах. Вот отчего Цы был так счастлив в Академии Мина. Каждый день он узнавал что-то новое — и, к удивлению товарищей, вскоре доказал, что разбирается вовсе не только в смертях или ранах, но имеет понятие о содержимом объемистого Уложения о наказаниях, о бюрократических препонах в судах, о методах допроса подозреваемых. Мин направил его в группу преуспевающих учеников, тех, кому по окончании академического курса была открыта прямая дорога в государственную судебную систему.
Но чем более крепла вера Мина в Цы, тем возрастала зависть Серой Хитрости.
Цы получил возможность в этом убедиться, когда Мин спешно готовил их группу к ноябрьскому экзамену, объявив, что в этот раз лучшие студенты будут проходить его все вместе и что он состоится не в стенах академии, а в областной управе.
— Экзамен пройдет в Комнате мертвецов. Никаких вопросов не будет, каждый из вас столкнется с неразрешенным делом об убийстве, — пояснил Мин. — Так, как это бывает в реальности, половина из вас попробует себя в роли судьи первой инстанции и постарается написать первый вердикт. Второй вердикт напишет ваш напарник, который будет как бы верховным судьей, — то есть он постарается создать свой собственный текст. В конце концов вам надо будет вырабатывать единый итоговый вердикт. И состязаться вам придется пара на пару, так что крепость вашего духа может вас подвести и обратиться в вашу слабость. И могу вас уверить: так же, как это в подобных случаях делают преступники, такую слабость непременно используют ваши соперники на экзамене. Посему в каждой паре вам надлежит работать сообща, а не состязаясь. Если вы сложите ваши познания воедино, то выйдете победителями. Если же начнете пререкаться, победит только распря. Вы все уяснили?
Мин рассматривал кандидатов так пристально, что никто из двоих, ни Цы, ни Серая Хитрость не мог шевельнуть ни единым мускулом. Прежде чем отвести взгляд, академик глубоко вздохнул.
— И еще кое-что, — добавил он. — Тот, кто лучше всех пройдет эту проверку, получит ранг чиновника, полагающийся нам ежегодно по квоте императорского двора. Я говорю о постоянном месте, о котором вы всегда мечтали. Итак, готовьтесь лучше и работайте усердней.
Когда Серая Хитрость, упреждая выбор учителя, сам потребовал для себя роль верховного судьи, Цы вовсе не обиделся. Что действительно его задело — так это аргументация седовласого: Цы, мол, не готов взять на себя такую важную функцию. Мин согласился с предложенным Серой Хитростью распределением ролей не столько из-за его доводов, сколько потому, что Цы поступил в академию относительно недавно; однако при этом заверил, что из них выйдут отменные напарники.
От Цы Мин получил смиренное согласие. От Серой Хитрости — всего лишь ухмылку.
Они находились в Зале тишины — месте, предназначенном для самостоятельной учебы. Цы решил: случай дает ему слишком важный шанс, чтобы им не воспользоваться. За прошедшее время у него не было серьезных проблем с Серой Хитростью — если не считать подначек и шуточек в первый день; понемногу седовласому пришлось утихнуть, поняв, как мало его насмешки задевают товарища по комнате. С другой стороны, Цы приходилось признать, что Серая Хитрость превосходит его познаниями в юриспруденции и литературе и сам Цы нуждается в способностях товарища, если их команда претендует на победу в состязании. После ужина он попытался обсудить их шансы с седовласым.
Цы подыскал подходящий момент, когда ученики поднимались из-за столов. Некоторые бросились вперед в библиотеку, стремясь поскорее продолжить занятия, и Цы предложил напарнику последовать их примеру.
— Комната мертвецов! Завтра нас ждет великий день. Мы могли бы проработать типичные случаи и…
— Ты живешь здесь четыре месяца — и что же, уверен, что я буду с тобой работать? — насмешливо перебил Серая Хитрость. — Мы вместе только потому, что нам так было приказано, но я в сопляках не нуждаюсь. Ты делай свою работу, а со своей я как-нибудь справлюсь. — И он отправился спать такой спокойный, будто назавтра ему предстояло не важнейшее испытание, а увеселительная прогулка.
Цы не ложился вовсе. Он до поздней ночи перечитывал свои записи, повторял учебные задания, которые выполнял под руководством Мина. Однако волновала юношу не только учеба. Как только Цы узнал, что экзамен пройдет в Комнате мертвецов, он понял, что подвергается большой опасности. Прошло уже полгода с того дня, как Гао неожиданно появился на кладбище, и Цы ничего о нем с тех пор не слышал, однако прорицатель Сюй ведь упоминал, что за поимку беглеца назначена награда, и, быть может, его описание распространили по всей области.
Но шанс выпадал такой редкостный, что Цы готов был рискнуть.
Под утро, когда иероглифы начали плясать у него перед глазами, Цы уложил набор инструментов, служивших ему еще во время работы на кладбище, и добавил к нему большие листы бумаги, угольки, иголки с заранее продетыми в них шелковыми нитями, а еще склянку с камфарой, купленную у знакомых поваров. Он поставит свою суму в Комнате мертвецов в ряду форменных сумок, принадлежащих однокашникам, — все будет, как надо. Затем Цы приступил к преображению.
С превеликой осторожностью он засунул в обе ноздри кусочки ваты; ножиком он подрезал усики и упрятал волоски в отворот новой шапочки, которую одолжил ему один из учеников. Изучив результат в полированном бронзовом зеркальце, Цы довольно улыбнулся. Перемены, конечно, небольшие, однако и это имело значение.
Пока он возился, Серая Хитрость давно уже покинул спальню. Желудок юноши перехватило судорогой. Он умылся над лоханью с водой и, уже на ходу надевая перчатки, бросился вслед за товарищами. Голова гудела так, будто по ней потоптались ногами, так что Цы почти не слышал криков, призывавших его в строй учеников академии. С сумой в руках он бегом спустился по лестнице.

Мин только головой покачал:
— Где тебя носило? Что ты сделал со своим носом?
Цы отвечал, что заранее смазал ватные комочки камфарой, чтобы ему не мешало зловоние. Вот почему он опоздал.
— Ты меня расстраиваешь, — заметил учитель и промокнул вспотевший лоб своей красной шапочкой.
Цы ничего не сказал. Он только склонил голову и встал в один ряд с Серой Хитростью, чье поведение и внешность были безукоризненны.

Вскоре студенты подошли к зданию управы — окруженной стеной крепости между главными каналами, обозначавшими границы Императорской площади; на таком пространстве хватило бы места для четырех обычных домов. Нескончаемые голые стены, возле которых не увидишь ни одного нищего, контрастировали с их ближайшим окружением, представлявшим собой бурлящий котел прилавков, фруктовых и зеленных лотков, среди которых, точно муравьи, кишели торопливые покупатели, бездельничающие бродяги и шныряющие в поисках поживы прощелыги. На этом фоне управа казалась вымершим, опустошенным остовом, будто внезапный разлив реки смыл всех, кто посмел приблизиться к ее стенам, Каждый житель Линьаня знал это место и страшился его. Но никого, пожалуй, управа не пугала так, как Цы.
Руки его задрожали.
Юноша натянул шапочку до самых висков и плотнее закутался в куртку. Входя внутрь, он прилепился к Серой Хитрости, словно сделавшись его тенью, и отважился поднять голову, лишь когда их группа добралась до Комнаты мертвецов. Камфарное масло не слишком-то помогло. Цы вдохнул запах смерти — зато, по крайней мере, он все еще дышал. Помещение оказалось удушающе тесным, сюда едва-едва могли вместиться пришедшие студенты. В центре, на длинном столе, лежало покрытое саваном тело, распространяющее нестерпимый запах мертвечины. В дверях появился тощий страж с лицом борзой собаки, объявил о скором прибытии главы областной управы и дал предварительные указания. По его словам, студентам предстояло столкнуться с темным делом, которое потребует от них великого прилежания и о котором — по этой самой причине — им не расскажут всех деталей.
Две ночи назад в канале выловили мертвое тело. Это был мужчина средней комплекции, лет сорока; обнаружили его рабочие шлюза. Утопленник был одет и сжимал в руке винный кувшин; при нем не нашли ни документов, ни денег, ни ценностей; одежда помогла определить род его занятий, но эта информация от студентов будет скрыта. Рано утром эксперты управы уже осмотрели тело под руководством одного из судей, их выводы также останутся в секрете. Теперь лучшим студентам предоставлена возможность высказать и сопоставить свои мнения. Пояснив все это, страж передал слово Мину.
В их распоряжении — один час.
Профессор еще раз наскоро проинструктировал распределенных на три двойки студентов, которым предстояло изучать труп. Чтобы справедливо разделить между ними время, Мин будет поджигать одну за другой три палочки ладана — каждая пара работает, пока палочка не сгорит. Учитель посоветовал пренебречь формальностями и сразу заняться делом, а еще — записывать все, что только будет обнаружено; эти записи помогут составить отчет, который будет затем сопоставлен с официальным вердиктом. Затем академик установил очередность; первыми берутся за дело два брата-кантонца, специализирующиеся на литературе, потом двое законоведов и последними — Серая Хитрость и Цы.
Серая Хитрость сразу же выразил недовольство тем, что придется работать с трупом, с которым проведут уже так много манипуляций. Для Цы это не представлялось столь уж важным. В конце концов, пары, идущие первыми, не обладая познаниями в анатомии, почти и не притронутся к телу; с другой стороны, ожидая своей очереди, они смогут воспользоваться результатами и выводами предшественников. Когда кантонцы подошли к столу, Цы уже приготовил кисточку и бумагу для записей. Он выбрал наилучшую позицию для наблюдения и принялся смачивать чернильный камень. Мин поджег палочку: состязание началось. Сначала кантонцы поклонились профессору. Потом разошлись по обе стороны стола и вдвоем стащили с трупа саван. Но не успели они начать осмотр, за спинами у них раздался короткий грохот. Все разом обернулись на звук: по полу растекалось громадное чернильное пятно.
Это снова проштрафился Цы. Его пальцы в перепачканных перчатках одеревенели, словно все еще держа чернильный камень; но сейчас в них была пустота, а выпавший камень разбился на тысячу кусков. На столе для осмотра лежало тело старшего стражника Гао.

21

Все молча смерили Цы осуждающими взглядами — за исключением Серой Хитрости; тот просто сплюнул.
В полной тишине Цы неловко попросил прощения и, хотя даже мертвый Гао внушал ему страх, подобрался как можно ближе к столу, чтобы не упустить ничего в работе первой пары. Что бы там ни было, он просто должен узнать, что произошло со стражем порядка. Перебарывая непроизвольный ужас, он наблюдал, как его товарищи осматривают обнаженное тело, и старался запомнить все, что они обнаружат. Итак, первая пара заявила об отсутствии ран, которые могли бы навести на мысль о насильственной смерти, и предположила, что, быть может, это просто несчастный случай. Вторая пара отметила легкие следы укусов на губах и веках покойного и приписала эти повреждения стаям голодных рыб, что водились в каналах. Остальные выводы были бесспорны и относились к комплекции покойного, цвету его кожи или давним шрамам; да только все это ни в малейшей степени не помогало понять причину его смерти.
Когда загорелась последняя палочка ладана, настал черед Серой Хитрости. Юноша подходил к телу не спеша, будто горящий ладан отмерял лишь его время, а время Цы в расчет не шло. Словно кот, почуявший добычу, Серая Хитрость обошел труп и начал осмотр в порядке, противоположном установленному. Притронулся к посиневшим стопам Гао. Затем поднялся к икрам — толстым, но правильно очерченным, к узловатым коленям и мощным бедрам; задержался на «нефритовом стержне» покойника, тоже искусанном рыбами. Серая Хитрость осторожно его приподнял, осмотрел опавшие яички — Цы показалось, что он как-то уж долго их трогает. Палочка ладана таяла. Серая Хитрость еще не подобрался к груди покойного, а четверть времени уже миновала. Седой перешел наконец к голове рябого, повертел ее из стороны в сторону — но и теперь воздержался от комментариев. Затем он попросил о помощи, чтобы перевернуть тело. Цы воспользовался этим моментом и определил, насколько оно затвердело.
Серая Хитрость продолжал осмотр с невыносимой медлительностью; ладан же прогорал невыносимо быстро. Седой изучил затылок, широкую спину, раздвинул и снова сдвинул ягодицы, потом вновь обратился к нижним конечностям.
Цы в который раз покосился на курящуюся палочку; та прогорела уже более чем наполовину. Однако ни Серую Хитрость, ни самого профессора Мина, который рассеянно беседовал с одним из отработавших студентов, это, казалось, не волновало. Юноша решил не прерывать их разговора, подумав, что Мин предоставит ему дополнительное время. Когда Серая Хитрость дал понять, что завершил осмотр, ладана оставалось совсем чуть-чуть. Цы торопливо заступил на место товарища.
Пока проводили осмотр другие, Цы убедился, что на теле действительно нет следов насилия, поэтому сразу же обратился к голове, особое внимание уделив затылку. Он ожидал там что-нибудь отыскать, однако не обнаружил ничего существенного. Он искал во рту, вокруг глаз и в ноздрях — там тоже не было необычных повреждений или признаков отравления. В конце концов Цы занялся ушами. Правое не вызывало подозрений, но неожиданно юноше показалось, будто он что-то ощутил в левом ухе. Это было просто наитие, но проверить его он был обязан. Цы бросился к своей суме и зашарил среди инструментов. Время шло, нужный предмет все не находился. Цы бросил взгляд на ладанную палочку: она угасала. Он вывалил из сумы все инструменты, рассыпав их по полу, и выхватил из их груды пинцет с небольшим камнем столь стремительно, будто от этого зависела его жизнь. Сжав зубы, он взмолился о том, чтобы его догадка подтвердилась. И тут между ним и мертвым телом мрачно встал один из стражников. Цы решил, что его опознали. Он опустил голову и переждал несколько мгновений, показавшихся ему вечностью.
— Осмотр завершен, — объявил страж.
Сердце юноши забилось чаще. Цы просто не мог поверить услышанному. Он должен довершить начатое. Да он вообще только приступил!
— Но, господин, Серая Хитрость истратил часть моего времени, — отважился он на ответ. — Он…
— Это уж не мое дело. Нас ожидает начальник области, — произнес страж, не сдвинувшись с места.
Цы умоляюще посмотрел на Мина, но тот отвел взгляд. Цы был один. Все кончено.
«Я должен это сделать. У меня получится».
Цы поклонился в знак повиновения. И медленно отступил; поднял суму, опустил в нее пинцет. А потом попросил дозволения прикрыть труп простыней. Стражник засомневался было, однако разрешил. Цы почтительнейшим образом исполнил, что ему было дозволено.
Любой на его месте выдал бы себя, переменившись в лице. Но когда они покидали Комнату мертвых, Цы был невозмутим, и лишь глаза его сияли.

* * *
По возвращении в академию Мин извинился перед Цы:
— Уверяю, я собирался дать тебе побольше времени, но никак не мог предположить, что это пойдет вразрез с планами начальника области.
Юноша ничего не ответил. Он думал только о последствиях своего открытия. Глава областной управы на церемонной встрече напомнил студентам, что важнейшее в данном случае — строгая конфиденциальность, и назначил следующую встречу через два дня, давая им время написать письменные отчеты. Два дня оставалось до того, как решатся их судьбы.
Цы почти не притронулся к еде. После обеда они должны были представить Мину свои предварительные заключения, а Цы никак не мог решить, что написать. Вероятно, в областной управе род занятий Гао был известен — иначе и не объяснишь обстановку строгой секретности. Уже не так очевидно, знали ли в управе — как теперь знал Цы, — что старшего стражника убили. Но если Цы доложит о своих выводах, он подстрекнет власти к поискам убийцы, а ведь главным подозреваемым окажется, наверное, он сам. Цы попытался проглотить немного риса — рис застрял у него в горле. Вторая пара сдававших экзамен студентов уже направилась к Мину в кабинет. Скоро настанет и их черед. Цы покосился на Серую Хитрость, который развалился на циновке, просматривая свои записи. Сердце Цы билось тревожно.

«Всеблагое Небо, что же мне делать?»
Цы спросил себя: а как поступил бы батюшка? В груди будто разлился свинец. Всегда, когда Цы предстояло принять важное решение, призрак отца являлся его мучить. Цы вспомнил годы, когда батюшка был человеком почтенным и уважаемым, годы, когда он помогал сыну, поддерживал его в стремлении сдать экзамены, и ему стало тоскливо, что рядом с ним нет никого вроде судьи Фэна — человека, на которого он мог бы опереться.
Внезапный тычок Серой Хитрости оборвал его невеселые размышления. Цы поднял голову. Товарищ по комнате, возвышаясь над ним, смотрел высокомерно и торопил отправляться в кабинет Мина. Цы молча встал, смахнул с одежды послеобеденные крошки и последовал за седым.

Юноша впервые входил в личный кабинет Мина. Он удивился, попав в сумрачное помещение без окон и бумажных ширм, через которые сюда мог бы попадать дневной свет. На стенных панелях красного дерева едва различались старые шелковые полотна с подробными изображениями человеческих тел и отдельных их частей. Учитель восседал за черным столом из эбенового дерева, листая в полумраке какую-то книгу. За его спиной располагалась полка, где, подсвеченная фонариками, мрачно тянулась вереница черепов, расставленных по размеру, — словно то были дорогостоящие диковинные товары. Серая Хитрость шагнул вперед. С молчаливого согласия Мина он опустился перед столом на колени; Цы последовал его примеру. В конце концов Мин оторвался от книги и поднял взгляд на студентов. На его усталом лице было написано уныние.
— Надеюсь, хотя бы вы двое наделены минимальными познаниями, которые отсутствуют у ваших товарищей. Никогда не слыхал зараз столько глупостей! Ну, чего ждете? Начинайте.
Серая Хитрость прокашлялся. Его горделивый взор блуждал где-то за пределами кабинета. Вот он достал свои записи и заговорил:
— Достопочтеннейшая мудрость, я искренне благодарю вас за…
— Избавь меня от этих изысков. Пожалуйста, приступай к делу, — перебил академик.
— Ну конечно, господин. — Серая Хитрость снова кашлянул. — Вот только я не уверен… может, лучше Цы подождать снаружи. Как вам известно, не следует подвергать мнение второго судьи опасности искажения под влиянием выводов первого.
— Ради всех бессмертных, Серая Хитрость! Ты собираешься говорить?
И снова седовласый откашлялся. Он разложил свои бумаги на полу и взглянул Мину в глаза.
— Итак, господин. Прежде чем поразмышлять о причинах смерти, давайте разберемся во всей этой скрытности. Обычно подобной секретности не требуется, и это наводит меня на мысль, что покойный был особой исключительной важности или связан с какой-нибудь особой в высшем свете.
— Продолжай, — с интересом буркнул Мин.
— В таком случае вторая задача — это выяснить, отчего власти заинтересовались мнением каких-то там студентов. Если им так нужна конфиденциальность, то лучший способ ее обеспечить — держать нас подальше. А если власти поступают иначе, это значит, что они не знают — или, по крайней мере, не уверены, что знают, — что именно произошло.
— Ну что ж, возможно.
— Что касается должности и общественного положения покойника, нам недостает многих данных из-за того, что нам не предъявили его одежду, однако отсутствие мозолей уже говорит о труде чиновничьем, а его ухоженные ногти свидетельствуют о познаниях в науках.
— Любопытное заключение…
— Да. Так мне представляется. — Серая Хитрость улыбнулся без всякого стеснения. — И последнее: что касается причин смерти, на теле не обнаружили никаких следов насилия — ни синяков, ни ран, ни признаков отравления. Не было и признаков выделений ни в одном из семи естественных отверстий, каковые тоже могли бы навести на мысль о насильственной смерти; если бы таковые существовали, то, несмотря на воздействие воды, остались бы хоть какие-то следы.
— Так, значит…
— Значит, мы должны заключить, что причина смерти — это падение в канал. На мой взгляд, то, что этот человек утонул, не имеет ровно никакого значения. Что действительно важно — так это что он угодил в канал после попойки. На это указывает зажатый в его руке кувшин с остатками вина.
— Ну да… — Лицо Мина выражало теперь не заинтересованность, а разочарование. — Каковы же выводы?
— Сейчас, досточтимый учитель, — заторопился седовласый, увидев недовольство на лице Мина. — Как я и говорил, несчастный, без сомнения, был занят каким-то важным делом. Смерть его, определенно неожиданная, сильно помешала тем, для кого он работал, и теперь они желают удостовериться, действительно ли это был несчастный случай.
Лицо академика вновь выразило досаду. За исключением замечаний о социальной значимости покойного, все, что рассказал Серая Хитрость, оказалось не более чем повторением выводов его предшественников. Мин сухо поблагодарил ученика за усердие и обернулся к Цы.
— Теперь твоя очередь, — произнес он без большой надежды.
— Если бы нам дали осмотреть его наряд… — не мог угомониться Серая Хитрость. — Или переговорить с человеком, который его нашел…
— Твоя очередь, — повторил Мин.
Цы встал с колен. Он внимательно слушал своего напарника и теперь сожалел, что тот успел опередить его парой важных наблюдений. Еще раньше он для себя порешил ограничиться теми же выводами — или сказать чуть больше — и сохранить в тайне свое ужасное открытие. Однако если теперь он просто повторит слова напарника, то предстанет перед Мином полным тупицей. И все же Цы попробовал так и сделать.
Мин, выслушав, вздернул правую бровь. Он ожидал от юноши продолжения, но Цы замкнулся в молчании.
— Это все?
— По результатам моих наблюдений, это все, что я могу сказать. Выводы Серой Хитрости не лишены оснований. — Цы старался, чтобы голос его звучал убедительно. — Действительно, его суждения выглядят разумными и серьезными и совпадают с моими в том, что я успел заключить из увиденного и исследованного.
— Тогда ты должен выслушать меня со всем вниманием: мы взяли тебя в академию не для того, чтобы ты повторял сказанное другими. С этим справится и попугай. — Мин выдержал паузу, явно решая, говорить ли дальше. — И уж совсем не для того, чтобы ты пытался нас обмануть!
— Не понимаю, — покраснел Цы.
— Правда? Скажи-ка мне, Цы, ты что, считаешь меня глупцом?
Цы почувствовал, как щеки загорелись. Он действительно не понимал, что имеет в виду академик; впрочем, так или иначе скоро ему предстояло это узнать.
— Я не понимаю… — повторил юноша.
— Клянусь всеми бессмертными! Прекрати уже этот театр! Ты думаешь, я не заметил, как ты что-то нащупал в ухе мертвеца? Думаешь, не обратил внимания на твои странные движения, когда ты якобы прикрывал тело? Если уж я разглядел, как ты улыбаешься себе под нос…
— Не знаю, о чем это вы. — Цы держался стойко.
Мин вскочил с места, ноздри его раздувались, глаза налились кровью.
— Прочь отсюда! — крикнул он. — Вон с глаз моих! Прочь!
Поспешно покидая кабинет, оба студента расслышали, как Мин бормочет сквозь зубы: «Проклятый враль!»

* * *
Весь вечер Цы размышлял, как найти выход из ситуации, из которой выхода нет. Час тянулся за часом, пока он бессмысленно сидел с позабытой кисточкой в руках, и единственное, что приходило в голову юноше, — это в который раз отказаться от мечты и бежать из Линьаня. И все-таки он продолжал сидеть в библиотеке, ломая голову в поисках решения. В конце концов он принялся лихорадочно записывать все результаты своего осмотра до последней мелочи. Это заняло много времени, но и закончив, Цы не знал, покажет ли он кому-нибудь этот отчет. Сейчас он завидовал Серой Хитрости. Цы видел, как седовласый перебрасывается шуточками с товарищами, держа в руке кувшин с вином, — будто бы поражение стекло с него так же легко, как алкоголь стекает в горло. Уже перед самым ужином Серая Хитрость, пошатываясь, подошел к нему. Глаза его блестели, и влажно блестели улыбающиеся губы. Седой просто излучал довольство. Он предложил Цы глотнуть; тот отказался, поспешно пряча свой отчет.
— Пошли, сотоварищ, — пробормотал пьяный. — Забудь о Мине и выпей немного.
Цы подивился, какое воздействие алкоголь может оказывать на некоторых людей. Его сосед впервые обратился к нему без оскорблений. Цы снова отклонил предложение, но Серая Хитрость настаивал на своем.
— Знаешь, должен признаться, что до этого вечера я тебя ненавидел. «Умненький Цы… Разумненький Цы…» — Студент еще раз приложился к кувшину. — Но, клянусь Великим Буддой… сегодня ты меня не превзошел. Мне до сих пор памятны твои слова: «Его суждения выглядят разумными и серьезными и совпадают с моими в том, что я успел заключить из увиденного и исследованного», — собезьянничал седой. — И теперь ты мне по нраву. Держи. — Он сунул кувшин в лицо Цы и громогласно расхохотался.
Цы принял сосуд и отпил глоток — только чтобы Серая Хитрость оставил его в покое. Он почувствовал жар рисового вина сперва у себя в горле, а потом и в желудке. К столь крепким напиткам Цы не привык.
— Потрясающе! — рассмеялся Серая Хитрость. — Послушай, сегодня вечером мы небольшой компанией отправляемся во Дворец наслаждений и собираемся выпить за здоровье старикашки Мина. Хочешь с нами? Мы будем смеяться, как пьяницы, и наслаждаться, как принцы.
— Нет, спасибо. Мне бы не хотелось, чтобы Мин узнал…
— А что, если и узнает? Ты что же, решил, что мы здесь — его пленники? Мин — всего-навсего несчастный угрюмец, который всегда чем-нибудь да недоволен. Ну давай, веди себя по-мужски! Мы отлично проведем время. Будем ждать тебя ко второму удару гонга, внизу, возле садового фонтана. — Седовласый оставил кувшин у ног Цы и побрел прочь, что-то напевая.
Цы подхватил кувшин и заглянул внутрь. Вино плескалось от стенки к стенке, от стенки к стенке, в темноте и тесноте. Точно его собственная душа. Цы весь вечер метался между решениями одно хуже другого и до сих пор не знал, что предпринять. Если он откроет все, что ему известно, то восстановит доверие Мина, но правосудие окажется не на его стороне. Если же промолчит, то утратит столь чаемую возможность поступить в судебную контору. Цы поднес кувшин к губам и сделал еще один глоток. На сей раз вино его успокоило. Разум затуманился, проблемы отступили. Четвертый удар гонга застал его все так же сидящим в библиотеке. В мыслях Цы не было ясности, да ему это было и не нужно. Рядом валялся пустой кувшин. Цы задумался, как долго еще сможет Мин держать его в академии. Сколько времени осталось до возвращения на кладбище? Да какая разница? Цы услышал смех, доносящийся из сада. Внизу, у фонтана, четверо студентов с четырьмя кувшинами вина обступили Серую Хитрость. Цы внимательно их оглядел. Им было весело. Цы так ничего и не решил. В конце концов он отвернулся от окна, чтобы отправиться в спальню, но тут Серая Хитрость его заметил. Цы слышал, как седой зовет его вниз — в голосе его звучали дружелюбие и убедительность. Цы засомневался, но не сдвинулся с места. Он был не прочь выпить еще, однако что-то внутри подсказывало, что это плохая идея. Тогда Серая Хитрость сам поднялся в библиотеку. С улыбкой он положил руку на плечо Цы и чуть ли не силком повел его в компанию, уверяя, что вместе они повеселятся на славу. На пороге Цы подумал, что, раз уж все складывается так плохо, он, по крайней мере, не упустит возможности подружиться с Серой Хитростью.

* * *
Во Дворце наслаждений Цы встретил женщин столь прекрасных, каких и вообразить себе не мог.
Только студенты вошли, пронырливый слуга бросился навстречу Серой Хитрости и с подобострастными ужимками подыскал для него и его друзей местечко среди толчеи зажиточных горожан, купцов и университетских служащих, ухлестывавших за танцовщицами. Музыка лютней и цитр возбуждала гостей; они смеялись и пыхтели при виде накрашенных женщин, которые плавно скользили вокруг них, словно кувшинки по глади пруда. Цы подметил, что девушки время от времени приподнимали свои одеяния и выставляли напоказ маленькие ножки, вызывавшие у мужчин шумные возгласы вожделения. Серая Хитрость, кажется, чувствовал себя здесь вполне уверенно: бурно жестикулируя, он так приветствовал здешних друзей, знакомых и официантов, будто сам и был хозяином публичного дома. Вскоре целое скопище прислужников заставило их стол всевозможной снедью. Серая Хитрость не стал терять времени и затребовал к их столу пару «цветочков», чтобы не скучать за трапезой. Тут же две улыбчивые красотки подсели к шести юнцам, а Серая Хитрость тем временем откупоривал бутылки. Восемь — это совершенное число.
— Что, нравятся? — подмигнул Серая Хитрость, лаская бедро одной из проституток; а Цы на всякий случай упрятал руки в перчатки. — Теперь слушайте. — Седовласый обращался к «цветочкам» так, будто знал их уже немало лет. — Это Цы. Мой новый товарищ. Он умеет разговаривать с духами, так что будьте с ним сладки, как мед, не то он вас обеих превратит в ослиц. — Серая Хитрость весело рассмеялся, и друзья его поддержали.
Цы стало неловко из-за того, что оба «цветочка» пересели, оказавшись по обе стороны от него. Но острая игла желания пронзила его с невероятной силой. Он давно не прикасался к женщинам. Так давно, что успел позабыть покорную мягкость их кожи и нежность их ароматов. Рассудок его затуманился, однако появление яств на столе отвлекло его от иных желаний. Принесено было столько разных разностей, что казалось, сбывалась пословица: в Линьане едят все, что летает, кроме воздушных змеев, все, что плавает, кроме кораблей, и все, что на ножках, кроме столов. На салфетках громоздились холодные закуски: отваренные ракушки с имбирем, запеканка с почками и жемчужные раки; плошки с закусками оспаривали места у тарелок с жареным рисом, свиными ребрышками с каштанами, устрицами «на зубок дракону» и хрустящей речной рыбкой. На втором, дополнительном столике дожидались своей очереди подкрепить силы студентов несколько супов с разнообразными приправами. Подогретое рисовое вино то и дело наполняло глиняные чашки, а улыбки гостей становились все шире, по мере того как становилось все больше пятен на их салфетках. Довольный Цы поглощал яство за яством, до сих пор изумленный переменой поведения Серой Хитрости, который, то и дело прихлебывая, в промежутках между глотками не уставал направлять его на путь развлечения.
Цы в наставлениях не нуждался. Им уже занялись оба «цветочка».
В первый раз, когда Цы почувствовал руку одной из девушек у себя в паху, он поперхнулся вином и ничего не сказал. Во второй раз он решил быть честным. Юноша признался соседке, что ее ароматы его дурманят и что темно-красный цвет ее губ взбудоражил все его тело вплоть до основания «стержня», однако он беден, как крыса, и ничем не сможет вознаградить ее за услуги. Но «цветочек», казалось, нимало не смутилась этим обстоятельством: она грациозно склонила голову и лизнула шею растерянного Цы.
От почти невыносимого удовольствия вся кожа Цы покрылась мурашками. И тут же раздался смех Серой Хитрости и остальных собутыльников: они настаивали, чтобы Цы уединился с девушкой.
А он уже почти утратил способность мыслить. Последние кувшины вина перенесли юношу в туманный мир ласки и чувственности, обещавший невообразимые, головокружительные наслаждения. Он как раз собирался наградить «цветочек» поцелуем, когда почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, злобно отчитывая за какую-то непонятную провинность.
— А я говорю, оставь эту девчонку и подыщи себе другую! — повторил господин средних лет с посохом в руке.
— Слушай! Отстань от него по-хорошему! — вступился Серая Хитрость.
Мужчина будто не слышал. Он схватил «цветочек» за руку и потянул так, будто хотел ее оторвать; миски и кувшинчики посыпались со стола. Цы вскочил, готовый к бою, но сразу же получил посохом по голове и рухнул на пол.
Господин собирался добавить, но тут на него накинулся Серая Хитрость и сбил с ног одним ударом. Тут же набежали служители заведения и разняли драчунов.
— Мерзкий пьяница! — ругался Серая Хитрость, вытирая расшибленную руку. — Смотреть надо, кого сюда впускать, кого не впускать! — Он помог Цы подняться. — С тобой все в порядке?
Цы до сих пор не разобрался, что произошло: его неуклюжим телом сейчас управлял алкоголь. С помощью Серой Хитрости он доковылял до чистого столика в тихом углу. Другие студенты предпочли остаться с «цветочками».
— Великий Будда! Этот полудурок чуть не испортил нам вечер. Хочешь, я позову сюда ту девчонку?
— Нет, не надо. — У Цы плыли круги перед глазами.
— Ты уверен? Она кажется настоящей мастерицей, и ножки у нее изящные. Бьюсь об заклад, она будет извиваться, как рыбка на крючке. Но если тебе она не по душе, так и забудь. Мы ведь пришли сюда веселиться! — И седовласый сделал знак слуге: еще вина!
И Цы начал веселиться в компании Серой Хитрости. Седовласый будто забыл все свое высокомерие, он болтал и смеялся, будто они — закадычные друзья. Его замечания насчет стариков, которые пускали слюни перед танцовщицами, не упускавшими случая заработать лишнюю монету, его обезьяньи гримасы заставляли юношу смеяться так, как он давно уже не смеялся. Студенты затребовали кунжутных лепешек и еще рисового вина — и пили, пока у них не начали заплетаться языки. Оживленный разговор заглох.
И тогда лицо Серой Хитрости переменилось.
Седовласый заговорил о своем одиночестве. С детских лет отец отправлял его в лучшие школы и училища, где он и рос — окруженный премудростью, но лишенный братской любви, материнских поцелуев и дружеской доверительности. Мальчик научился полагаться лишь на собственные силы, не доверяя никому. Жизнь его была похожа на жизнь чистопородного жеребца, запертого в золотой конюшне и готового лягнуть любого, кто подступится. И он ненавидел это скудное одинокое существование.
Цы невнятно посочувствовал. Ему с трудом удавалось держать глаза открытыми.
— Я должен попросить у тебя прощения, — объявил Серая Хитрость. — Я вел себя с тобой неподобающим образом, но дело в том, что здесь, в академии, я обрел уважение Мина… По крайней мере, мне так казалось, пока не явился ты. Теперь он смотрит только на тебя и верит только твоим выводам…
Цы смотрел на седовласого, не зная, что сказать. Вино усыпляло его разум.
— Да брось, — пробормотал он. — Не такой уж я и мастер.
— Именно что мастер, — понуро признал Серая Хитрость. — Вот, например, этим утром в Комнате мертвецов. Ты обнаружил то, чего не сумел заметить никто из нас.
— Я?
— То, что было у него в ухе. Проклятье! Да я по сравнению с тобой просто заносчивый неумеха…
— Не говори так. Любой мог бы это заметить.
— Но только не я. — Серая Хитрость спрятал лицо за очередной чашкой вина, но Цы успел заметить горечь во взгляде товарища.
Он порылся в кармане и неловким движением выложил что-то вроде небольшого камня.
— Вот, посмотри. — Он показал.
А потом начал медленно приближать тускло поблескивающий слиток к железному блюду — пока тот, точно по волшебству, не соскочил с его ладони и не прилепился к блюду. Глаза Серой Хитрости вылупились и чуть не выскочили совсем, когда он попытался оторвать слиток от блюда.
— Но ведь это… магнит?
— Магнит, — подтвердил Цы, забирая слиток. — Если бы у тебя был такой, ты бы тоже обнаружил железную спицу в ухе стража порядка. Спицу, которой его и убили.
— Убили? Страж? Да что ты говоришь! Ну ты просто демон, Цы. — Серая Хитрость оживился. — Так, стало быть, кувшин, зажатый в его руке…
Цы огляделся по сторонам и увидел дремлющего на диване старичка с посохом в руке. Подходящий пример.
— Смотри внимательно. Он не сжимает свой посох. — Глаза юноши против воли закрылись. С усилием открыв их снова, он продолжил объяснять: — Посох просто касается его рук. А когда человек умирает, он вообще теряет все силы. Только если кто-то вложил ему в руку кувшин уже после смерти и держал, дожидаясь трупного окоченения…
— Ложный след?
Цы допил вино из своей чашки.
— Именно, — произнес он, едва ворочая языком.
— Да ты и вправду демон.
Цы уже не нашелся что ответить. Алкоголь совершенно помрачил его рассудок. Ему пришел в голову тост.
— За моего нового друга, — выговорил Цы.
Серая Хитрость выпил.
— За моего нового друга, — повторил он.
Седовласый подозвал прислужника, чтобы затребовать еще вина, но Цы больше пить не стал. Перед глазами у него мелькал круговорот из чаш, зрителей и танцовщиц. И все же юноше показалось, что он разглядел стройную фигурку, которая отделилась от этого месива и медленно двинулась прямо к нему. Цы как будто даже узнал и прекрасные миндалевидные глаза, которые теперь были совсем близко. А потом его подхватила и повлекла на небеса влажность женских губ, переполненных желанием.
Цы отдался на волю ласковых рук «цветочка»; Серая Хитрость встал из-за стола.
Если бы юноше в эту минуту удалось поднять голову, он поразился бы перемене, происшедшей с его другом: Серая Хитрость в одночасье стал снова трезв как стеклышко и теперь твердой походкой направлялся к тому самому господину с посохом, недавно напавшему на Цы, — чтобы передать ему условленную плату.

22

Когда Цы очнулся в каком-то замусоренном переулке, над мокрыми крышами Линьаня уже сияло солнце.

Крики прохожих отдавались в его одурманенной голове громовыми раскатами. Юноша с трудом поднялся и, в растерянности оглядевшись, увидел над головой вывеску: «Дворец наслаждений». Юноша покрылся испариной. Кожа его до сих пор хранила ощущение грациозно изгибающегося на нем девичьего тела, однако Цы чувствовал еще и какое-то смутное беспокойство. Он не видел в переулке ни Серой Хитрости, ни других вчерашних собутыльников, поэтому в одиночку, очень медленно побрел в сторону академии.
Как только юноша добрался до учебного здания, привратник сообщил ему, что Мин уже несколько раз о нем справлялся. Учитель, по-видимому, решил, что студенты, присутствовавшие на экзамене в управе, должны представить свои отчеты совету профессоров в Зале для важных дискуссий.
— Они уже давно там заседают, но даже не думай являться в таком виде — не то тебя погонят палкой.
Цы оглядел себя с ног до головы. Одежда его была заляпана остатками пищи и пропахла вином. Юноша проклял свою судьбу, хотя до сих пор не понимал, почему Серая Хитрость его не дождался; однако он предпочел не стенать, а поспешить к лохани с водой, чтобы привести себя в достойный вид. Цы торопливо вымылся и побежал в свою комнату за чистой одеждой. Приведя себя в порядок, он подхватил суму, где лежал его отчет, и понесся в Зал для важных дискуссий. Перед самой дверью Цы остановился, чтобы отдышаться. Когда он вошел в зал, все профессора изучающе на него посмотрели. Цы тихо присел на свободное место; в этот момент Серая Хитрость как раз приступал к изложению своих выводов.
Цы приветливо взглянул на друга, но тот даже не посмотрел в его сторону. И это было удивительно. Цы предположил, что причиной тому волнение перед отчетом. Суму он положил на пол. Стоя в самом центре зала, Серая Хитрость постукивал пальцами по маленькой кафедре, на которой он разложил свои записи. Когда ему подали знак, седовласый — с разрешения господ профессоров — приступил к изложению методов, которыми пользовался во время осмотра тела. Цы до сих пор не решил, как поступить с его собственным отчетом, и решил его перечитать. Вот только бумаги куда-то запропастились. Он все еще продолжал рыться, когда с кафедры из уст Серой Хитрости зазвучали его собственные слова.
«Этого не может быть!»
Дрожащими руками Цы опорожнил свою суму; он был совершенно потрясен, когда на самом дне обнаружил свой отчет, весь перемятый — а не аккуратно свернутый, каким он его положил в суму вчера. И тогда юношей овладела ярость.
Чем дальше Серая Хитрость вел свой рассказ, тем яснее Цы осознавал, как подло этот парень им воспользовался. Его притворное дружелюбие было всего лишь коварной уловкой, а вино — средством выведать все его секреты. Цы услышал свои собственные слова: они вновь и вновь звучали в голове юноши, напоминая ему, как глупо было довериться человеку, который сейчас разил его, точно кинжалом. То, что для Серой Хитрости было всего лишь попыткой выслужиться перед Мином, для него самого могло обернуться приговором.
Цы слушал, как его соперник подробно рассматривает и отвергает возможность несчастного случая или самоубийства, основываясь на том, как крепко покойный сжимал ручку кувшина. Серая Хитрость присвоил себе и открытие причины смерти: именно он якобы обнаружил длинную железную спицу, воткнутую в левое ухо; он извинился перед Мином за то, что не сообщил об этом на аудиенции в кабинете, сославшись на необходимость сохранить в тайне «свое» открытие. Все эти слова Серая Хитрость, не торопясь, прочитал по отчету — точной копии записей Цы. Закончив, он передал отчет Мину. Он ничего не упустил. Даже упомянул о служебном положении убитого.
Цы приходилось сдерживать себя, чтобы тут же в зале не наброситься на подлеца с кулаками.
А хуже всего была невозможность вывести его на чистую воду. Если бы Цы заявил о своих правах, ему было бы затруднительно доказать, что именно Серая Хитрость выкрал его отчет, а не наоборот, как, несомненно, объявил бы седовласый. Но даже если бы Цы удалось доказать свое авторство, ему пришлось бы объяснять, отчего он решил, что убитый являлся стражем порядка. По счастью, об этом он в своем отчете умолчал. Вот почему Серая Хитрость не нашелся с ответом, когда Мин спросил его о профессии убитого.
— Я сделал заключение о профессии по необычному, несколько раз повторенному требованию конфиденциальности, — произнес он не слишком уверенно.
— «Сделал заключение»? Не лучше ли было сказать «списал»? — прямо спросил Мин.
Серая Хитрость вскинул брови домиком, щеки его покраснели.
— Я вас не понимаю, учитель.
— Тогда, быть может, мы услышим объяснение от самого Цы. — Мин сделал юноше знак подняться на кафедру.
Цы повиновался, но сначала смял свой отчет и запихнул в суму. Проходя мимо Серой Хитрости, он заметил страх в глазах своего соседа по комнате. Определенно, Мин что-то подозревал. Цы молчал, раздумывая, как выпутаться из сложного положения.
— Мы ждем, — поторопил Мин.
— Я не совсем понимаю, чего вы ждете, господин, — произнес он наконец.
Такой ответ явно разочаровал Мина.
— Ты что, ничего не желаешь оспорить? — В голосе академика звучала ярость.
— Нет, досточтимый учитель.
— Послушай, Цы, не держи меня за дурака. У тебя что же, и мнения своего нет?
Цы посмотрел на Серую Хитрость. Мошенник сглотнул слюну. Прежде чем открыть рот, Цы тщательно взвесил каждое свое слово.
— Мое мнение таково: один из нас проделал отличную работу. — Он указал на Серую Хитрость. — Нам остается только поздравить товарища и продолжать трудиться. — И юноша, не дожидаясь разрешения Мина, сошел с помоста и покинул Зал для важных дискуссий, задыхаясь от едкой желчи.

* * *
Цы тысячу раз проклял себя за глупость и еще тысячу раз — за трусость.
Юноша с удовольствием обрушил бы свои кулаки на Серую Хитрость, но это привело бы только к его исключению из академии и к подтверждению правоты его соперника. А такое в планы Цы никак не входило. Он отправился в библиотеку, отыскал уединенное место и вытащил свой скомканный отчет — Цы искал в нем какую-нибудь зацепку, которая вывела бы Серую Хитрость на чистую воду. Что-нибудь, что помогло бы раскрыть игру седого и не подставиться самому. Цы дотошно изучал свои записи и вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Цы вздрогнул. Это был Мин. Академик покачал головой и уселся напротив, кусая губы. На лице его отражалось негодование.
— Ты не оставляешь мне выбора. Если ты не изменишь своего поведения, мне придется выгнать тебя из академии, — произнес он после долгого молчания. — Что с тобой творится, мальчик? Почему ты позволил ему одержать победу?
— Не понимаю, о чем вы. — Цы спрятал бумаги в рукав.
Мин заметил это движение.
— Что ты там прячешь? Дай-ка взглянуть. — Академик встал и выхватил отчет. Наскоро пролистал, при этом выражение на его лице стремительно менялось.
— Как я и предполагал, — пробормотал Мин, оторвав взгляд от бумаги. — Серая Хитрость никогда не написал бы отчета такими словами. Его стиль — совсем другой, понятно? — Учитель помолчал в ожидании ответа. — Клянусь всеми бессмертными! Ты здесь, потому что я тебе поверил, так доверься теперь и ты мне, расскажи, что происходит. Ты не одинок в этом мире, Цы…
«Совсем одинок».
«Абсолютно одинок».
Цы попробовал забрать отчет обратно, но Мин отодвинул бумаги так, чтобы Цы не мог их достать.
Цы сидел молча, борясь с закипающим гневом. Как этому человеку понять, что с ним происходит? Как объяснить ему, что стоит беглецу сделать одно неверное движение — и он не только погубит свою мечту, но и снова угодит под занесенный меч правосудия? Какими словами выразить чувства человека, которого все, кому он доверял, предали — начиная с собственного отца? Какое уж теперь доверие!

* * *
В течение двух следующих дней Цы старался избегать и Мина, и Серую Хитрость. С первым это было сложно, а со вторым, строго говоря, невозможно, поскольку они продолжали жить в одной комнате. По счастью, седовласый решил прибегнуть к той же стратегии и держался в стороне, насколько это получалось. И действительно: они занимались в разных залах, при случайных встречах седой делал вид, что не замечает Цы, а в столовой садился на самое удаленное место. Цы подумал, что Серая Хитрость опасается какого-нибудь ответного удара; в его глазах Цы представал загнанным зверем, который в самый неожиданный момент способен вцепиться в горло охотнику.
Мин, со своей стороны, больше не заговаривал об отчете, что сильно удивляло Цы.
И все-таки юноша не сдавался. По вечерам, после занятий риторикой, он принимался за составление документа, который — как заверял он своих товарищей — докажет мошенничество Серой Хитрости. Цы даже громко похвастался своей работой за обедом, рассчитывая, что новость достигнет ушей его соперника. Юноша был уверен: Серая Хитрость заглотит наживку и рано или поздно поддастся искушению выкрасть новый отчет — как он украл и первый.
Когда у Цы все было готово, он распустил слух, что на следующий день представит свой отчет в совет профессоров и Серая Хитрость окажется в безнадежном положении. А потом ушел в спальню, сел на стул и стал дожидаться.
Его соперник появился под вечер. Увидев Цы, он закашлялся, понурил голову и повалился на кровать, словно вконец обессилев. Но Цы заметил, что седой не спит, а только притворяется. Еще немного подождав, Цы поднялся и положил суму с отчетом в свой сундук — уверенный, что Серая Хитрость наверняка следит за его действиями.
Когда раздался удар гонга, возвещающий час тишины, Цы вышел из спальни.
Мин, заранее предупрежденный, уже поджидал рядом, в коридоре.
— Не знаю, как только ты уговорил меня на эту безумную выходку, — проворчал академик.
— Вы просто спрячьтесь и смотрите, что будет. — И Цы низко поклонился.
Мин и Цы притаились за колонной в коридоре. Единственный фонарь мерцал в отдалении так тускло, будто тоже участвовал в заговоре. Прошло всего лишь несколько мгновений — которые показались им вечностью, — а потом из своего укрытия они увидели, как Серая Хитрость высунул голову в коридор, огляделся по сторонам и юркнул обратно. И вскоре в абсолютной тишине прозвучал скрип сундучных нетель.

— Он уже попался! — шепнул Мин.
Цы покачал головой и сделал знак обождать. Он сосчитал про себя до десяти.
— Пора! — крикнул Цы.
Серая Хитрость вовсю копался в суме своего товарища, когда учитель с учеником ворвались в спальню. Седовласый понял, что попался, лицо его перекосилось.
— Ах ты дрянь! — выкрикнул он и, утратив от ненависти уже всякое разумение, порывисто набросился на Цы и сбил его с ног.
Студенты, сцепившись, покатились по полу, сшибая мебель в крохотной спальне. Мин попробовал их разнять, но соперники взбесились, точно пара диких котов, готовых разорвать друг друга в клочья. Серая Хитрость, более рослый и тяжелый, взгромоздился было на Цы, но тот, оказавшись ловчее и проворней, мигом высвободился. Серая Хитрость нанес противнику удар в живот, но Цы не согнулся от боли. Седой ударил еще раз, изо всех сил, — Цы стоял как ни в чем не бывало. Серая Хитрость растерялся.
— Что, попался наконец? — Цы врезал противнику по скуле. — Ты ведь искал мои доказательства? — Второй удар пришелся по зубам. — Так вот они! — После третьего удара Серая Хитрость повалился навзничь. Мин так и не сумел вмешаться.
Цы выпрямился. Он тяжело дышал, волосы были растрепаны. А Серая Хитрость с окровавленным лицом что-то бубнил, ворочаясь на полу рядом с кроватью. В ответ на все его угрозы Цы презрительно сплюнул. Он проглотил много желчи по вине седовласого и не собирался делать это впредь.

* * *
На следующий день Цы смотрел, как Серая Хитрость покидает академию. Никто не пришел проводить седого, даже дружки, которых он всегда угощал вином. Цы заметил, что за вратами его соперника дожидается целая свита, чьи роскошные одеяния неплохо смотрелись бы и в императорском дворце. Цы не был удивлен. За завтраком студенты уже судачили, что место в управе будет отдано именно Серой Хитрости. Цы сжал зубы, покорившись неизбежному. Да, он, может быть, и упустил шанс, который дается один раз за всю жизнь, зато поквитался со своим обидчиком. К удивлению Цы, Серая Хитрость ему улыбнулся.
— Я так полагаю, ты знаешь, что я ухожу…
— Какая потеря! — мрачно пошутил Цы.
Серая Хитрость скривился. Он подошел ближе и прошептал на ухо Цы:
— Наслаждайся учебой и постарайся про меня не забывать — потому что я про тебя не забуду.
Цы ответил презрительным взглядом.
«Наслаждайся своими разбитыми губами», — буркнул он себе под нос.

* * *
В тот же вечер был созван внеочередной совет, на котором обсуждалось исключение Цы из академии.
Собравшиеся заявили, что, сколь бы ни были правдивы или ложны заверения Мина в чудесных способностях юноши, они ни в коем случае не оправдывают безрассудного поведения последнего. Цы занимает в академии бесплатное место и при этом лишает ее не только доходов, но и доброго имени. А его последняя выходка, исполненная необузданной жестокости, поставила под удар получение щедрого пожертвования, ежегодно вносимого семьей Серой Хитрости.
— Нам фактически пришлось утвердить кандидатуру Серой Хитрости, чтобы избежать серьезных неприятностей.
У Мина было что возразить. Он объявил как о доказанном факте, что именно Цы составил отчет, который Серая Хитрость обманом присвоил себе и огласил. Сторонники исключения тут же напомнили, что в Зале для важных дискуссий Цы сам признал авторство своего товарища и что его последующие доводы и поведение, коим он пытался их подкрепить, — решительно неприемлемы. Большинство профессоров полагали, что этот юноша должен безотлагательно покинуть академию. Мин не желал сдаваться. Он был убежден, что рано или поздно Цы принесет академии пользу куда более существенную, чем все деньги, которые способен внести любой из отцов здешних воспитанников. По этой причине, а еще чтобы сократить расходы академии, Мин предложил собравшимся такой вариант: он оставляет юношу в качестве своего личного ассистента.
По залу пронесся недовольный ропот. Ю, один из самых непримиримых профессоров, назвал Цы человеком лживым, точно купцы, что вместо шелка продают раскрашенную бумагу, или омерзительные шарлатаны, торгующие поддельными лекарствами. Ю даже наградил самого Мина прозвищем Выдумщик и прямо намекнул, что причины того участия, которое он принимает в судьбе юноши, — не человеколюбие, а куда более интимные побуждения. Выслушав эту речь, Мин молча склонил голову. Он знал, что группа завистников, возглавляемых Ю, давно уже добивается его отставки. Академик уже приготовился ответить, когда со своего места поднялся старейший из собравшихся.
— Это злокозненное измышление совершенно неуместно, — произнес он тоном человека, знающего цену своим словам. — Помимо того, что Мин является руководителем нашей академии, он еще и преподаватель, каких сыщется не много, а досужие разговоры о его моральных качествах просто недопустимы. В этих стенах Мин всегда отлично справлялся со своей работой, а сплетни о его личных предпочтениях, о том, чем он занимается вне этих стен, имеют отношение только к его семье и к нему самому.
В зале повисло напряженное молчание, все взоры были устремлены на Мина. Руководитель академии попросил слова, старейшина разрешил ему говорить.
— Мы обсуждаем сейчас не мою репутацию, а репутацию Цы, — резко бросил он осуждавшему его профессору Ю. — С самого первого дня своего пребывания здесь этот юноша усердно трудился. В течение нескольких месяцев, что Цы провел в академии, он постоянно недосыпал, обслуживал библиотеку, совершенствовал себя и приобрел знаний больше, чем многие из его товарищей за всю свою жизнь. Те, кто не хочет видеть его здесь или, что хуже, преследуя личные цели, стремится при помощи сомнительных доводов подорвать доверие ко мне, — выбрали неверный путь. Цы — юноша неотесанный и вспыльчивый, но при этом он — студент, одаренный редкостным талантом. И хотя его поведение порою заслуживает наших упреков, оно заслуживает также и нашего великодушия.
— Мы и так уже проявили великодушие в полной мере — когда приняли его в академию, — уточнил старейшина.
Мин оглядел собравшихся:
— Если вы не доверяете ему, то, по крайней мере, доверьтесь мне.

* * *
За исключением четверых непримиримых профессоров, мечтавших занять место руководителя академии, все другие участники собрания согласились, чтобы юноша остался учиться — под абсолютную ответственность Мина. При этом было принято еще одно решение: первая же его выходка, которая хоть сколько-нибудь скажется на репутации академии, повлечет за собой немедленное изгнание. И студента, и самого Мина.
Когда учитель сообщил об этом Цы, тот не поверил своим ушам.
Мин постарался ему втолковать во всех подробностях, что с этого дня Цы перестает быть обыкновенным студентом и превращается в его ассистента. Стало быть, он должен забрать свои вещи из спальни, которую делил с Серой Хитростью, и перебраться в личные апартаменты академика на верхнем этаже — там он получит неограниченный доступ и к личной библиотеке Мина. По утрам юноша будет посещать занятия наравне с остальными, но вечерами будет помогать Мину в его исследованиях. Изумленный Цы согласился на все условия; хотя он и не понимал, отчего Мин столь многим рискнул ради него, он все же предпочел обойтись без расспросов.
С этого момента академия превратилась для Цы в рай на земле. По утрам он первым являлся на занятия по классической литературе и последним их покидал. Он не пропускал ни единого занятия по законоведению, а в обходах линьаньских больниц участвовал с пылом влюбленного юнца, стремящегося поразить свою подружку. Но хотя изучение трупов по-прежнему обогащало Цы новыми знаниями, больше всего ему нравились вечера. Сразу после обеда юноша запирался в кабинете Мина и часами вчитывался в трактаты по медицине, которые профессор забрал себе с медицинского факультета перед самым его закрытием. Чем больше юноша читал и перечитывал, тем вернее убеждался, что — несмотря на всю содержащуюся в них мудрость — тексты эти порою неясны, порою беспорядочны и не свободны от повторов. В конце концов он предложил Мину упорядочить этот хаос. По мысли Цы, материал в новых трактатах следовало организовать соответственно болезням, в них описываемым, так, чтобы в каждом конкретном случае достаточно было обратиться к одному источнику — а не прыгать от текста к тексту, в которых все равно повторялись одни и те же идеи.
Мина это предложение увлекло, он отнесся к нему как к делу наиважнейшему. Он сумел убедить в необходимости такой работы совет профессоров и получил от академии дополнительные ассигнования, которые частью потратил на приобретение необходимых материалов, частью — на вознаграждение для Цы.
Цы взялся за дело всерьез. Вначале он просто переписывал и систематизировал информацию из знаменитых книг по медицине, таких как «Уцзан шэнь лу» («Божественные записи о системах человеческого тела»), «Цзинхэнь фан» («Навыки, приобретенные опытом») и «Нэйшу лу» («Записки о реакциях организма»). Ассистент Мина не оставил без внимания и трактаты по криминалистике: «И юй цзи» («Собрание спорных случаев») или «Чжэюй гуйцзянь» («Драгоценное зерцало для разрешения запутанных дел»). А по прошествии нескольких месяцев Цы, не прекращая трудиться над систематизацией, приступил к изложению собственных мыслей. Этим он занимался по ночам, когда Мин уже спал. Прочитав положенные молитвы, Цы зажигал свой фонарь и в его желтоватом свете описывал методы, которые, по его мнению, следовало применять при осмотре трупа. Бывший ученик Фэна полагал, что исчерпывающих знаний об обстоятельствах смерти еще не достаточно — нужно добиться полного понимания всех, даже самых простых и обыденных фактов. А чтобы ничего не пропустить, при осмотре следует подчиняться строгому порядку: начинать с макушки, черепных швов и контура волос; затем осмотреть лоб, ресницы и глаза — причем обязательно надлежит поднимать веки и не бояться, что дух покойного ускользнет через открытые глаза. Потом наступает черед осмотра горла, груди (в случае, если речь идет о покойной, — грудей), сердца, легочной полости и пупа, паховой области, «нефритового стержня», мошонки и яичек — их следует тщательным образом ощупать, чтобы проверить, полны они либо пусты. В случаях с женщинами (здесь особо приветствуется помощь исследователя женского пола) нужно осмотреть «детородные врата» или «тайные врата», если покойница — юная девственница. Ноги и руки осматриваются в последнюю очередь; специальное внимание следует уделить пальцам и ногтям. Заднюю часть тела следует изучать с не меньшим тщанием: начинать надлежит с затылка, потом опускаться ниже, к шее, к позвоночнику, к ягодицам. Исследовать нужно и анальный проход, и тыльную поверхность ног — причем ощупывать следует одновременно обе любые парные части тела, чтобы сразу же заметить возможные различия — следствия ударов или воспаления. С помощью этого первоначального осмотра должны быть приблизительно установлены возраст покойного и время, прошедшее с момента смерти.

Когда Мин прочел первые страницы рукописи, он просто не знал, что сказать. Многие рассуждения юноши, в первую очередь относящиеся к осмотру мертвых тел, превосходили ясностью и точностью беспорядочные советы, наводнявшие многочисленные ученые трактаты, но были и другие, в которых речь шла о вовсе не известных старому академику методиках, — не говоря уже о новаторских предложениях по использованию хирургических инструментов или о необычном леднике, который Цы купил на свои деньги и приспособил для длительного хранения человеческих органов, — ассистент высокопарно именовал его «Покои сохранения».
Цы почти не общался с другими студентами. Призраки из прошлого заставляли его трудиться, точно раба, да ему больше ничего и не хотелось. Ни о чем другом он попросту не думал. Цы делал свою работу так хорошо, как только мог, и приходил в неистовство, если не находил ответа на какой-нибудь вопрос или пропускал при осмотре трупа малейшее повреждение. А когда молодому исследователю удавалось справиться со сложной задачей, он наслаждался победой в одиночку. У него не было друзей, он не сошелся ни с кем из однокашников. И совсем не горевал об этом. Он тратил все свое время на работу, отгородившись от остального мира. Глаза его были только для книг, а сердце — для мечтаний.
А Мин между тем настаивал, чтобы юноша не упускал из виду и юридические аспекты.
— Иногда тебе придется не только устанавливать причину смерти, — объяснял академик. — Что ты скажешь, если покойного избивали сразу несколько человек? Или еще сложнее: что произошло, если этот человек умер через несколько дней после драки? Как ты определишь, явилась ли его смерть следствием избиения, или же здесь сыграло свою роль какое-нибудь давнее заболевание?
А потом Мин рассказал ученику о «Сроках смерти». Цы была знакома классификация ранений соответственно орудиям, которыми они были нанесены, но он был удивлен, услышав, что эта классификация применяется для определения «Сроков смерти». Мин объяснял во всех подробностях: повреждения, нанесенные руками и ногами, заживают максимум через десять дней, тогда как срок заживления для любого другого орудия — включая и зубы — может достигать трех недель. А в случае с ошпариванием или ожогом предельный срок — месяц; то же касается потери глаза, рассечения губы и перелома.
— И это очень важно, ведь если смерть происходит в пределах установленного срока, ее можно отнести на счет ранений, если же позже, то полученные травмы тут ни при чем и мы не можем обвинять подозреваемого в убийстве.
Цы был поражен: оказывается, о столь субъективных материях можно судить с неоспоримой точностью.
— Но если смерть повлекут также и последующие повреждения? Или если человек умрет уже по истечении срока, но все равно от полученных когда-то ран?
— Приведу один пример. Представь себе, что человек ранен каким-то орудием. Вроде бы царапина, однако за неделю она приводит к нагноению, от которого человек и умирает. Предположим, это происходит до истечения двадцати дней — тогда преступника обвинят в убийстве, какой бы легкой ни была первоначальная рана. Теперь так: а если рана гноится и опухает, но именно в это время раненого кусает гадюка и он умирает от яда? Тогда преступника накажут только за нанесение этой царапины.
Цы покачал головой. А чуть позже ему пришлось качать ею еще сильнее — например, когда речь зашла о более сложных случаях, скажем о травмировании беременных женщин. Если после избиения у женщины случится выкидыш, тогда срок сохранения ответственности возрастал еще на месяц — но при этом суммарный срок все равно никогда не мог превысить пятидесяти дней… Когда Цы заявил, что он — сторонник индивидуального подхода к каждому случаю, изумился уже его наставник.
— Законы созданы для того, чтобы их исполняли. А эта твоя строптивость уже доставила тебе немало бед, — проворчал Мин.
Цы не был уверен в правоте учителя. Законы действительно созданы для блага людей, однако совет профессоров, соблюдая все правила и предписания, ходатайствовал о присвоении чиновничьего ранга не кому-то, а Серой Хитрости.
При воспоминании об этом у юноши закололо в боку. Цы склонил голову, чтобы не ввязываться в бесполезный спор, и продолжил работу, размышляя, как теперь обстоят дела у седовласого.

* * *
Зима пролетела незаметно, а вот весна отозвалась в душе Цы новым беспокойством. Юноша теперь часто просыпался среди ночи в холодном поту, с отчаяньем вглядываясь в ночную тьму и силясь разглядеть в этой абсолютной пустоте призрак Третьей. Он искал сестру и глазами, и сердцем. Остаток ночи он трясся в ужасе от того, что ее нет рядом — как нет и семьи; впрочем, Цы временами казалось, что семьи у него никогда не было. В такие минуты Цы с тоской вспоминал о судье Фэне. Юноша, конечно, подумывал о том, чтобы отыскать судью, но, пока дела его в академии шли хорошо, не стоило, что называется, будить лихо; Цы опасался, что если его первый учитель вновь появится в его жизни, то рано или поздно всем станет известно, что сам он — беглый преступник.
Однажды, выкроив для отдыха вечер, Цы решил подыскать себе подружку во Дворце наслаждений.
Девушка, которую он выбрал, была с ним очень обходительна. Юноше даже показалось, что нежна. «Цветочек» не устрашилась его ожогов, губы ее путешествовали по его израненному телу, выделывая такое, чего он и вообразить себе не мог. Что ж, он давал ей деньги, она избавляла его от одиночества.
Цы вернулся во Дворец через неделю, и через две, и через три. Так продолжалось до тех пор, пока как-то пасмурным вечером он не встретил там Серую Хитрость. Седовласый сидел за тем же столом, где когда-то так подло обманул юношу. У Цы снова закололо в боку. Молодой чиновник веселился и пьянствовал в окружении дружков, которые хохотали над его шуточками, словно не замечая уродства его рассеченной губы. Цы попятился к дверям, но Серая Хитрость не дал ему ускользнуть. Он вразвалочку подошел к своему врагу и ухватил за горло. Собутыльники седого тут же бросились ему на помощь. Нечувствительность Цы к боли только распалила ярость этой оравы. Удары становились все жестче, все опасней; в конце концов Цы потерял сознание. Он пришел в себя только в академии, окруженный заботами Мина. Старик отирал его лоб влажным платком с нежностью матери, пекущейся о своем малыше. Цы едва мог шевельнуться и почти не видел. Вскоре тьма вновь поглотила его. Вторично придя в себя, он понял: Мин по-прежнему рядом. Цы слышал его голос, но не разбирал слов. Он еще долго не мог понять, что говорит Мин.
Учитель объяснил, что Цы пролежал без чувств три дня.
— Какая-то девушка, по-видимому твоя знакомая, сообщила в академию, что ты попал в беду, и я с несколькими учениками отправился за тобой. По ее словам, тебя избили какие-то незнакомцы. Именно таким образом я и преподнес это дело здесь.
Цы попытался встать, но Мин ему не позволил. Лекарь, которого пригласил старый ученый, предписал юноше покой до тех пор, пока ребра не срастутся. Постельный режим недели на две. Вполне достаточно, чтобы пропустить важнейшие занятия. Однако Мин велел ученику ни о чем не беспокоиться. Он прикоснулся к его руке с такой же нежностью, как это делают «цветочки».
— Я о тебе позабочусь.

* * *
Пока Цы поправлялся, академик заботился о нем, ухаживал за ним — но и попрекал постоянно. Учитель ворчал, что нелюдимость Цы мешает ему получать удовольствие от процесса познания и лишает радости, доступной всем другим ученикам. Да, Мин был доволен трудолюбием Цы, однако само по себе недосягаемое превосходство, с которым Цы делал свою работу, угрожало юноше пагубным одиночеством. А общество «цветочка», судя по последствиям, оказалось далеко не лучшим выходом. Цы притворялся, будто не слышит, но по ночам, когда часы тянулись особенно медленно, он обдумывал то, что якобы пропустил мимо ушей. Слова академика жалили его в самое сердце, потому что Мин был прав. Призраки, преследовавшие Цы по ночам, не давали ему покоя и наяву. Двусмысленность отношения к отцу доставляла ему буквально физическую боль, словно выгрызая внутренности. Чтобы вернуть себе спокойный сон, он должен был изгнать этот призрак из своего сердца. Вот только как?
Цы решил во всем признаться Мину.
Он нашел академика в его кабинете — Мина трудно было разглядеть в клубах курящихся благовоний; дым поднимался к потолку причудливыми фонтанами, заволакивая темное помещение пепельно-серой завесой. Густой приторно-сладкий запах сандала мешал дышать. Наконец Цы увидел неподвижную фигуру Мина, в глубокой задумчивости сидевшего перед чашкой чая. Лицо старика поблескивало, точно восковое. Разглядев вошедшего, учитель негромко пригласил Цы садиться. Цы молча повиновался. Он не знал, с чего начать, но Мин облегчил ученику задачу:
— Должно быть, дело важное, раз уж ты решился отвлечь меня от молитвы. Ну так выкладывай, я с удовольствием тебя выслушаю.
Голос его звучал мягко. Цы вздохнул. Мин умел превращать обломок сухой ветки в тонкую кисточку, готовую к работе.
Цы начал с того, что объяснил, кто он такой и откуда явился. Он рассказал о странной болезни, которой отмечено его тело; о своей давнишней учебе в университете; о времени, когда он работал помощником у судьи Фэна; о потере всей семьи и о страшном своем одиночестве. Но самое главное — он признался в недостойном поступке отца и в бесчестье, запятнавшем всю жизнь сына. И только когда подошло время рассказать, что и сам он спасался бегством от стража порядка, труп которого так недавно осматривали студенты академии, Цы испугался и замолчал.
Мин слушал признания своего ассистента спокойно, прихлебывая горячий чай с таким наслаждением, будто вкушал редкостное и дорогое яство. Лицо старика было непроницаемо, словно подобные истории он слышал уже тысячу раз. А когда Цы умолк, Мин поставил чашку на низкий столик и пристально всмотрелся в лицо своего ученика.
— И вот тебе уже двадцать два года. Дерево всегда в ответе за свои плоды, а вот плод не может отвечать за дерево. К тому же я уверен, если ты хорошенько поищешь в своей душе, то отыщешь причины гордиться своим отцом. Я вижу их в твоей мудрости, в твоих манерах, в твоем воспитании.

— Воспитании? Да с тех пор, как я попал в академию, вся моя жизнь была сплошным потоком лжи и притворства. Я…
— Ты юноша порывистый и самолюбивый, но вовсе не бездушный. Иначе откуда бы взяться этим угрызениям, лишающим тебя сна? Ну а насчет твоей лжи… — профессор подлил чаю в чашечку, — я дам тебе один нехороший совет: тебе пора бы научиться врать поскладнее.
Мин поднялся и взял с полки книгу, которую Цы тотчас узнал. Уложение о наказаниях — такое же, какое было у батюшки.
— Мясник, который наизусть цитирует «Сун син тун»? — Профессор нахмурил брови. — Могильщик, который только приехал в Линьань, но уже знает единственное место в городе, где продается столь странное лакомство, как сыр? Необразованный бедняк, который позабыл все, кроме анатомии и знаний о человеческих ранах? Ну скажи мне, Цы, ты действительно надеялся меня обмануть?
Цы не знал, что ответить. Он залепетал что-то, но, на его счастье, Мин прервал его бормотание:
— Я кое-что в тебе разглядел, Цы. За лживыми словами, слетавшими с твоих губ, я увидел неподдельную печаль. Твои глаза молили о помощи. Такой наивный взгляд, такой беззащитный… Ты не вправе разочаровать меня, Цы.
В эту ночь Цы наконец-то спал спокойно.
Так было в первый и последний раз. На следующий день все переменилось.

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

23

То утро началось, как и любое утро в июне. Цы проснулся чуть свет, умылся во внутреннем дворике Мина и воздал положенные почести усопшим предкам. Позавтракав, побежал в библиотеку и с головой погрузился в написание отчета, который к вечеру следовало представить в совет профессоров; это был свод методов и приемов для осмотра трупов, который должен был дать представление о его работе в качестве ассистента Мина. Но вскоре юноша с ужасом обнаружил, что забыл вставить в свой отчет несколько ключевых положений из «Чжубин Юаньхоу Цзунлунь» — «Общих рассуждений о причинах и последствиях всех болезней». А сам трактат остался в кабинете Мина.
Цы в раздражении грохнул кулаком по столу. Трактат был ему необходим срочно, но именно в это утро академика неожиданно вызвали в областную управу, и вернется он еще не скоро. Если дожидаться его возвращения, к вечеру с отчетом не управиться. Цы понимал, насколько это дерзостный поступок — проникнуть в личный кабинет профессора без его дозволения. Но ведь ему нужен трактат…
«Это плохая идея».
Цы толкнул дверь и вошел в кабинет Мина. Здесь было темно, так что к стеллажу с книгами он брел почти вслепую.
Сердце юноши бешено колотилось. Пальцы его пядь за пядью ощупывали полку, где обычно стоял «Чжубин Юаньхоу», — и ничего. Пустота. Цы пробрала нервная дрожь.
Он снова проклял свою несчастную судьбу. Но не сдался и начал шарить на соседних полках.
И вот наконец Цы разглядел нужную книгу — она лежала на столе, под другим фолиантом в шелковом переплете. Цы приближался к столу медленно, бесшумно скользя по полу. Вот он протянул руку. Вот прикоснулся к трактату, но робость сковала его движения. Юноша замер в нерешительности.
«Это плохая идея», — повторил он про себя.
Цы уже готов был отступить, когда дверь неожиданно распахнулась. Рука юноши дернулась, книга упала на пол, увлекая за собой и другую, ту, что в шелке.
На пороге стоял Мин. Учитель прошел внутрь и зажег фонарь. Увидев Цы, он удивленно заморгал:
— Что ты тут делаешь?
— Я… мне нужно было заглянуть в «Чжубин Юаньхоу», — выдавил Цы.
— А я тебя предупреждал: не трогай мои вещи! — Мин был вне себя от ярости.
Цы быстро наклонился, чтобы подобрать книги и вручить их владельцу. Шелковый переплет распахнулся, и Цы увидел иллюстрации: голые мужчины в разнообразных позах. Мин поспешил убрать книгу подальше.
— Это трактат по анатомии, — произнес он, как будто оправдываясь.
Цы кивнул, не понимая, отчего это учитель пытается его обмануть.
Он хорошо знал подобные труды — в них никогда не изображались однополые парочки. Юноша еще раз извинился и попросил разрешения выйти.
— Забавно: ты просишь моего дозволения, чтобы выйти, а можно ли войти — ты меня не спрашивал. И возьми свой трактат. Или он тебе больше не нужен?
— Простите меня, господин. Я повел себя как последний дурак.
Мин затворил дверь и велел юноше садиться. И сам сел напротив. Вены на его лице вздулись от гнева; взгляд был исполнен того же чувства.
— Скажи-ка, Цы: ты хоть раз задумывался, отчего это я проявляю к тебе столько заботы?
— Да, много раз. — Цы пристыженно склонил голову.
— Ну так ответь откровенно: думаешь, ты этого заслуживаешь?
Цы насупился еще больше:
— Полагаю, что нет, господин.
— Он полагает! Ты знаешь, где я сейчас был? — Мин почти кричал. — Я ходил в областную управу. Мне было приказано явиться в Императорскую высшую судебную палату, чтобы проконсультировать тамошних судей. А все потому, что некто, похоже, совсем сбился с дороги и совершил преступление столь кошмарное, что его не в состоянии был бы измыслить и самый разнузданный дикарь. Мне было велено явиться ко двору — и знаешь, что я сделал? Я завел разговор о тебе. Да-да, именно о тебе. — Мин горько улыбнулся. — Я рассказал, что в академии сейчас учится поистине исключительный студент. Лучше меня! Молодой человек, наделенный даром невероятной, просто фантастической наблюдательности. И я умолял их — да-да, умолял! — чтобы тебе было дозволено сопровождать меня. Я рассказывал о тебе, как отец, гордящийся своим сыном, я описывал им человека, которому готов доверить заботы о собственном доме и даже о собственной жизни. И чем ты мне платишь? Обманываешь мое доверие? Шмыгаешь в мои покои и роешься в моих книгах? Что еще я должен для тебя сделать, Цы? Отвечай же! Я дал тебе работу, я вытащил тебя из грязи, я тебя защищал и оберегал. Чего же еще я не сделал? — Мин ударил кулаком по столу.
Цы онемел от услышанного. Все тело его дрожало, и пожелай он что-нибудь ответить Мину, он не сумел бы выговорить ни слова. Цы было больно даже от собственных мыслей. Он мог бы сказать, что никогда не вошел бы в кабинет к учителю, если б не отчаянная необходимость. Объяснить, что если бы не его любовь к учению, не благодарность за все, что для него сделано, не чувство долга и искреннее желание оправдать надежды Мина, — он никогда не позволил бы себе вторгнуться в частную жизнь учителя. И что само это столь непростительное вторжение объясняется одним-единственным желанием: не подвести профессора на совете и дать ему возможность, гордясь своим учеником, посрамить тех, кто выступал против него.
Вот только объяснения эти сейчас выплескивались одной лишь соленой влагой в глазах.
Стыдясь своей слабости, Цы молча поднялся, но профессор схватил его за плечо.
— Не так быстро. — Он снова повысил голос. — Я дал судьям слово, что ты явишься ко двору, и так оно и будет. А после этого ты уйдешь. Соберешь свои вещи и навсегда исчезнешь из академии. Я не желаю тебя видеть больше ни минуты.
Мин выпустил его плечо, и это значило: теперь — прочь.

* * *
Любой из смертных в здравом рассудке отдал бы руку на отсечение за возможность проникнуть за стены императорского дворца. А вот Цы сейчас отдал бы обе руки — лишь бы добиться приветливого взгляда Мина.
Понурившись, он брел в пыльном облаке, которое поднимал большой судейский кортеж. Они двигались по Императорскому проспекту к холму Феникса. Шествие открывали двое слуг, неистово колотивших в барабаны, возвещая о явлении областного судьи; а тот, раскачиваясь, будто плыл в своем паланкине посреди толпы зевак, жадных до любых зрелищ — в особенности до пыток и казней. Угрюмо опустив голову, Мин шел следом. И каждый раз, глядя на него, Цы терзал себя вопросом: как мог он предать своего учителя?
Мин больше не перемолвился с ним ни словом. Единственное, что он сообщил, даже не глядя на Цы, — это что во дворце их ожидает император Нин-цзун.
Нин-цзун, Сын Неба, Умиротворяющий Предок. Немного было избранных, коим дозволялось простереться перед императором ниц, и еще меньше — тех, кто имел право на него взглянуть. Только ближайшие советники осмеливались к нему подойти, только его жены и дети могли к нему прикоснуться, только его евнухам удавалось на него повлиять. Жизнь императора протекала внутри Запретного Города, за стенами, отгораживавшими его от городской гнили и всеобщего несчастья. Запертый в золотую клетку, Сын Неба тратил жизнь на нескончаемый протокол приемов, церемоний и конфуцианских ритуалов, не имея ни малейшей возможности что-то переменить. Всякий знал, что быть императором — это величайшая ответственность, тяжкая повинность. Его служение исполнено было не радости, но постоянного самопожертвования.
И вот теперь Цы стоит на пороге, отделяющем преисподнюю от небес, — только сам еще точно не знает, где одно, а где другое.
Когда судейский кортеж вступил за стены, перед юношей открылся мир богатства и роскоши. Фонтаны, вырубленные прямо в скале, орошали зеленый сад, по которому бегали косули и чинно вышагивали павлины такой насыщенной синевы, что казалось, их специально подкрасили к прибытию судьи. Между газонами, засаженными пионами, и деревьями с узловатыми стволами весело журчали ручьи; на скатах крыш, колоннах и перилах состязались между собой в пышности блеск золота и яркость киновари. Цы удивили причудливые изгибы крыш — края их как будто стремились вернуться обратно к середине. По мере продвижения глазам юноши открывался потрясающий архитектурный ансамбль: здания были собраны в идеальный квадрат и сориентированы по оси север — юг, они высились грозно и самодовольно, словно исполинские солдаты, уверенные в своей мощи и даже не думающие об обороне. И все-таки по обе стороны дороги, соединявшей ворота во внешней стене с дворцовым ансамблем, частоколом тянулись цепи караульных.
Кортеж в молчании продвигался вперед. А потом остановился перед лестницей, ведущей к первому из дворцов, Павильону приемов, который располагался между Дворцом холода и Дворцом жары. Там под мозаичным портиком их нетерпеливо дожидался полный мужчина с дряблым морщинистым лицом: судя по знакам на его шапочке, то был досточтимый Кан, министр Син бу — страшной Палаты наказаний. Присмотревшись, Цы разглядел пустую впадину на месте его левого глаза. Веко над правым глазом министра нервно подергивалось. Дворцовый распорядитель с угрюмым лицом приступил к церемонии приветствия. Когда протокольные поклоны завершились, он предложил прибывшим следовать за ним. Процессия молча двинулась по нескончаемой галерее. Цы миновал вместе с судейскими несколько залов, украшенных молочно-белыми фарфоровыми вазами, выделявшимися на фоне лакированных алых стен; затем они миновали квадратное помещение с потолком, который своим блеском не уступил бы нефриту; далее их ожидал еще один зал, пусть и не столь пышный, но не менее величественный. Как только все вошли, дворцовый распорядитель повелительно взмахнул рукой:

— Досточтимые эксперты, приветствуйте императора Нин-цзуна! — Распорядитель указал на пустой трон, занимавший самое почетное место в этом зале.
При этих словах все присутствующие простерлись перед троном и ударили головами в пол — будто перед ними действительно восседал император. Тотчас по завершении ритуала чиновник предоставил слово министру Кану. Одноглазый с трудом взобрался на подмостки рядом с троном и внимательно оглядел присутствующих. Цы отметил отпечаток пережитого ужаса на его грозном лице.
— Как вам уже известно, я призвал вас сюда из-за поистине омерзительного дела. Обстоятельства таковы, что вам придется полагаться не столько на проницательность, сколько на чутье. То, что вам предстоит увидеть, выходит за рамки человеческого разумения, принадлежа, скорее, миру чудовищ. Я не знаю, каков он, этот преступник, бросивший нам вызов, — человек ли, зверь или призрак, однако, кем бы он ни был, вы призваны сюда, дабы изловить это мерзостное существо.
Кан спустился с подмостков и направился к следующему залу, который охраняли двое солдат столь же невероятно огромных, сколь и воздетые алебарды в их руках. Но еще больше юношу поразила дверь из черного дерева, на которой были вырезаны десять царей преисподней. Когда дверь открылась, Цы ощутил знакомое зловоние гнилой человеческой плоти.
На входе помощник Кана раздавал пришедшим нитки, пропитанные камфарным маслом; судейские, скатав те в шарики, поспешно засовывали их в ноздри. А потом всех пригласили в Комнату ужаса.
По мере того как эксперты обступали груду окровавленного мяса, любопытство на их лицах сменялось замешательством, а замешательство — паникой. Под саваном легко можно было различить очертания искалеченного тела, напоминавшего человеческое. На ткани проступали алые пятна — там, где у нормального человека находятся грудь и шея. А потом саван резко опадал вниз — у этого тела отсутствовала голова.
По знаку чиновника верховная управительница дворца откинула покров, в зале послышались вздохи и вскрики. Одному из приглашенных стало дурно, другого стошнило. Все гости Комнаты ужаса попятились назад. Все, кроме Цы. Юноша даже глазом не моргнул. Он бестрепетно рассматривал окровавленное тело, которое совсем недавно было женским. Эта нежная плоть, теперь безжалостно изувеченная, напоминала останки животного, которым уже успели поживиться падальщики… Голова была срезана начисто, обрубки пищевода и трахеи свисали из шеи, точно свиные кишки. Ноги тоже были обрезаны на уровне лодыжек. На туловище выделялись две страшные раны: одна открывалась под правой грудью и напоминала глубокий кратер — как будто какой-то зверь проедал это место, пока не добрался до легкого. Вторая рана была еще страшнее, от ее вида у Цы все же закружилась голова: ужасная треугольная прорезь шла от промежности и почти до пупка, обнажая месиво из мяса, жира и крови. Вся «пещера наслаждений» была вырезана подчистую — это наводило на мысль о каком-то загадочном ритуале. Ни головы, ни других отрубленных частей под саваном не было.
Цы неуместно взгрустнулось. Девушка с такими изящными руками никак не заслуживала столь бесчеловечной расправы. Слабый аромат ее духов все еще пытался бороться с гнилостью разложения. Чиновник сделал знак отойти от трупа, Цы повиновался. Кан зачитал экспертам предварительный отчет, составленный по результату первичного обследования, проведенного под руководством верховной управительницы. Помимо того, что Цы и сам успел увидеть, в отчете почти ничего не было, только мелкие детали: приблизительный возраст женщины — около тридцати лет; описание ее грудей и сосков — маленькие и мягкие; кожа — белая и шелковистая. Упоминалось также, что женщина была обнаружена одетой — лежала в переулке поблизости от Соляного рынка. Под конец приводились соображения управительницы по поводу того, какое животное способно так изувечить женщину — предположительно тигр, собака или дракон.
Заслушав этот отчет, судейские разом принялись бормотать, вполголоса обмениваясь первыми впечатлениями; Цы молча покачал головой. Несомненно, верховная управительница многое знает про роды, про ведение хозяйства и устроение праздников, однако вряд ли эта женщина способна отличить укус насекомого от ожога. Но Цы ничем не мог помочь расследованию. Мужчинам решительно запрещено прикасаться к трупам женщин. Таковы установления конфуцианства, и никто в здравом рассудке не станет им противоречить.
Кан тотчас же потребовал, чтобы эксперты высказали свое мнение.
Первым решился выступить судья из областной управы. Он шагнул вперед, медленно обошел вокруг трупа и попросил управительницу перевернуть тело, чтобы увидеть также и спину.
Остальные воспользовались моментом и тоже придвинулись ближе. Женщина осторожно перевернула покойницу, и взорам присутствующих предстала молочно-белая спина без видимых повреждений. Талия убитой была полновата. Ягодицы казались мягкими и рыхлыми. Судья еще раз обошел труп по кругу, то и дело дергая себя за реденькую бородку. Потом осмотрел одежду, которая была на убитой при обнаружения тела. Одежда была самая простая, льняная — из тех, что носит прислуга. Судья почесал голову и обернулся к советнику Кану:
— Досточтимый министр наказаний! При виде столь чудовищного зверства даже слова со страхом слетают с языка. Полагаю, было бы неуместно заново описывать характер и количество ранений, достоверно изученных теми, кто осматривал тело прежде меня. Разумеется, я согласен с моими коллегами в том, что касается нападения чудовища; какого именно — я даже предположить не могу из-за совершенно необычайного характера телесных повреждений. — Судья задумался над следующей фразой. — Однако в свете всех фактов я беру на себя смелость утверждать, что мы столкнулись с одной из сект, практикующих темные искусства ведовства. Быть может, это приверженцы Белого Лотоса, или манихеи, или же христиане-несторианцы, или Посланцы Майтрейи. Мои слова подтверждаются тем, что убийцы, движимые отвратительными страстями, на своем кровавом сборище отрубили ступни этой несчастной, но, не удовлетворившись и этим, потешили свои извращенные желания и свою кровавую похоть, дав какому-то зверю выесть жертве печень. — Судья посмотрел на Кана в ожидании согласия. — Мотивы преступления? Кто угадает побуждения, что порождены вывернутыми наизнанку мозгами этих убийц: обряд инициации, расплата за непослушание, жертва демонам, изготовление чудодейственного эликсира, в состав которого должны входить человеческие органы…
Кан покивал, обдумывая речь судьи. А затем предоставил слово Мину.
Цы внимательно следил за академиком, когда тот не спеша всходил на подмостки. Юноша ловил каждое его слово, каждую тень на лице.
— Досточтимейший министр наказаний, позвольте мне склониться перед вашим величием. — Мин низко поклонился. — Я всего-навсего скромный преподаватель и поэтому не могу даже слов найти для выражения благодарности за то, что вы сочли меня достойным участвовать в расследовании этого кошмарного события. Надеюсь, духи просветлят мой разум и мне удастся хоть немного рассеять тьму, в коей мы пребываем. — (Кан жестом велел академику продолжать.) — Я также хотел бы принести извинения тем, кто мог бы оскорбиться, услышав, что мои предположения расходятся с изложенными ранее. Если такое и впрямь случится, я вверяю себя вашему милосердию.
Мин замолчал, разглядывая спину покойницы. Потом попросил управительницу вернуть тело в первоначальное положение. Увидев вблизи дыру на месте промежности, Мин не сдержал гримасы отвращения. И все-таки он внимательно осмотрел каждую рану. Затем потребовал бамбуковый жезл, чтобы с его помощью покопаться в ранах; Кан это дозволил. Закончив, Мин окинул труп последним взглядом и обернулся к советнику.
— Раны — надежные свидетели, повествующие нам о случившемся. Иногда они сообщают — как; порою — когда; а бывает, даже и почему. Однако мы, здесь собравшиеся, добиваемся справедливого возмездия. Умение исследовать трупы позволяет нам установить, глубока ли рана, преднамеренно нанесен удар или нет, силен преступник или слаб, — однако, чтобы раскрыть преступление, всенепременно требуется проникнуть в побуждения убийцы. — Мин сделал паузу, Кан нервно забарабанил пальцами. — И хотя все это лишь мои умозаключения, я полагаю, что вырезание «пещеры наслаждений» было деянием извращенца. Порыв дурного сладострастия привел к преступлению невиданной жестокости. Я не уверен, что в этом деле замешана какая-то тайная секта. Быть может, отверстие на груди и наводит на эту мысль, но я убежден, что убийца отрезал голову и ступни вовсе не из-за приверженности зловещему культу. Он это сделал, скорее, чтобы затруднить опознание жертвы. Надо думать, любой смог бы узнать эту женщину по лицу. А ступни пришлось удалить потому, что они указывали на ее происхождение или общественное положение.
— Я вас не понимаю, — перебил Кан.
— Эта женщина — не простая крестьянка. Изящество рук, ухоженные ногти и даже ощутимый аромат духов, который до сих пор исходит от тела, — все это говорит нам, что женщина принадлежала к высшему кругу. А вот убийца пытается убедить нас в обратном, для того он и обрядил ее в грубые одежды. — Мин не спеша прошелся по залу. — Всем известно, что женщины знатного происхождения с детства заботятся о своих ступнях, перевязывая их так туго, чтобы они не могли расти. Но мало кто знает, что эта болезненная деформация, превращающая ступни в маленькие кулачки, у каждой женщины проходит по-разному. Скованные повязкой, большие пальцы загибаются кверху, а прочие — к подошве; бинтование продолжается до тех пор, пока не достигается желаемый результат. И для нас важно, что у каждой ее маленькие ножки будут отличаться от любых других. Потому что, хотя благородные дамы никогда не демонстрируют свои «цветки лотоса» прилюдно, они не оставляют ухода за ногами — и этим занимаются служанки. Итак, любую женщину, пусть даже и без лица, легко опознают их служанки — стоит только взглянуть на их ступни. А именно этого и стремился избежать преступник.

— Да, любопытно… А что насчет раны на груди?
— Ах да! Эта странная выемка! Мой досточтимый предшественник говорил о жестокости убийцы — и это факт бесспорный, вот только я не вижу, по какой причине нам следует заключить, что эта рана была нанесена непосредственно после смерти. Да, верно, она напоминает укусы животного, однако не менее верно и то, что любая собака могла выгрызть этот проем, когда труп уже валялся в проулке.
Кан поджал губы. Затем он в задумчивости перевел взгляд с Мина на клепсидру, отмеряющую время.
— Ну что же, господа. От имени императора благодарю вас за усердие. Если вы снова нам понадобитесь, мы сразу же вас призовем, — объявил министр наказаний. — А теперь, будьте так любезны, мой помощник проводит вас к выходу. — Кан уже повернулся к другой двери.
— Прошу прощения, ваше превосходительство! — осмелился нарушить церемонию Мин. — Еще не высказался Толкователь… Я говорил о нем судье управы, и его степенство согласился пригласить его сюда.
— Толкователь? — удивился Кан.
— Толкователь трупов. Мой лучший ученик. — Мин указал на Цы.
— Мне ничего не докладывали об этом. — Министр сурово взглянул на своего приближенного, тот опустил голову. — А что он может помимо того, что уже сделали вы?
— Вероятно, вас это удивит, однако его глаза способны видеть то, что для остальных — потемки.
— Действительно, это меня удивляет. — Кан посмотрел на юношу с таким недоверием, как если бы ему сказали, что тот способен оживлять мертвых. Немного поразмыслив, министр решился. — Ну хорошо, только давайте побыстрее. Что ты можешь добавить?
Цы вышел вперед и достал нож. «Я почти уверен», — шепнул он себе под нос.
И в следующий момент, к изумлению всех собравшихся, он ткнул ножом в живот покойницы.
— Теперь вы понимаете? — спросил Цы, окровавленной рукой раздвигая кишки.
— Что я должен понимать? — выговорил Кан.
— Что перед нами труп мужчины. А не женщины.

24

«Это мужчина. А не женщина…»
Когда штатные медики Кана подтвердили, что под кишками и вправду нет женских органов, зато обнаруживаются обрезки мужских, министр надолго онемел. Он медленно осел на табурет и сделал Цы знак продолжать.
Взволнованным, но твердым голосом юноша объявил, что причиной смерти явилось проникающее ранение легкого. Да, по краям раны нет характерных сокращений мышц и розовых затвердений, как бывает, когда режут по живому; нет их и на щиколотках, и на шее, однако он убежден, что смерть наступила из-за раны в легком, поскольку оно разорвалось, будто проколотое остро отточенным предметом.
Перейдя к способу нанесения раны, Цы напрочь отверг версию о животном. Действительно, в правом легком яростно копались, будто стремясь забраться как можно глубже, однако по краям не наблюдалось ни царапин, ни следов от укусов. Ни единого шрамика. Ничего, что указывало бы на нападение зверя. К тому же, хотя ребра у трупа и переломаны, они переломаны «чисто», почти осторожно — как если бы работали щипцами. Не важно, чем их ломали, но создавалось впечатление, что убийца что-то искал в этом теле. И по всей вероятности, нашел.
— И что же это? — не выдержал Кан.
— Этого я не знаю. Быть может, наконечник стрелы, которая обломалась при попытке ее извлечь. Вероятно, она была выкована из какого-нибудь драгоценного металла или несла на себе опознавательный знак, — не знаю, однако истина в том, что убийца взял на себя труд избавиться от всех возможных улик.
— Даже прибег к ампутации…
— Учитель Мин с присущей ему достославной проницательностью упомянул о женщине из благородной семьи, чьи крохотные ступни могли бы выдать ее родовитость. Но именно с помощью этой хитрости преступник и пытался нас запутать. Что еще мы могли себе вообразить, видя перед собой нежное женское тело, с женской грудью и прочими формами? Убийца избавился от всего, что могло бы верно указать нам на пол убитого. Он отрезал голову, чтобы мы не смогли опознать этого человека, отпилил его большие ступни, чтобы мы решили, будто перед нами знатная женщина, и вырезал его «нефритовый стержень» и «семена плодородия». Однако же он хитроумно оставил нетронутой женскую грудь несчастного. И убийца обязательно добился бы своего, если бы обратил внимание на размер рук покойного — они ведь слишком велики для женщины, хотя действительно мягки и изящны.
— Но тогда я просто не понимаю, — покачал головой Кан. — «Нефритовый стержень», женские груди… Если он ни то ни другое — то что же это тогда за чудище?
— Никакое не чудище, господин министр наказаний. Этот несчастный просто-напросто был императорским евнухом.
Кан захрипел, точно буйвол. Хотя этот случай был не из самых обычных, наличие женоподобных евнухов было при дворе делом известным, особенно много встречалось таких, кого кастрировали еще до наступления половозрелого возраста. Министр в ярости сжал кулаки и выругался про себя — как мог он сам не подумать об этом! Если в мире и было нечто более ненавистное Кану, чем неповиновение, — так это когда кто-нибудь выказывал больше хитроумия, чем он сам. Министр посмотрел на Цы так, будто именно юноша был виноват в его недогадливости.
— Все свободны, — процедил он. — Больше мне от вас ничего не нужно.

* * *
На обратном пути в академию Мин принялся допытываться:
— Чем больше я об этом размышляю, тем меньше понимаю, как же ты догадался…
— Мне пришло это в голову во время вашего осмотра. Когда вы упомянули, что женщину легко опознать по ее перебинтованным ногам и что именно поэтому убийца их и отрезал…
— И что же?
— Вы сами сказали, бинтование ног — традиция довольно новая и распространена только среди знати. Это Кану, безусловно, известно. И я подумал, что наверняка он уже разузнал, не пропала ли женщина в какой-либо из зажиточных семей. А если он прибег к вашей помощи, следовательно, ничего выяснить ему не удалось.
— Но вывод насчет евнуха…
— Как выразился Кан, покойный не был ни женщиной, ни мужчиной… Что-то невразумительное. Просто мерцающий образ. Вскоре после того, как я появился в Линьане, мне, к несчастью, пришлось наблюдать кастрацию мальчика, родители которого собирались сделать его императорским евнухом. Мальчик погиб от потери крови, никто не сумел помочь. Я вижу это так же ясно, как будто бы все случилось вчера…

* * *
Весь остаток пути Мин прошагал в молчании. Его мрачное лицо и сжатые челюсти приводили Цы в трепет. Перед аудиенцией во дворце профессор объявил, что намерен изгнать ученика из академии. Теперь Цы страшился, что его догадливость в деле с евнухом могла показаться обидной для гордого академика и лишь добавит твердости страшному для Цы решению. Юноше вспомнился тот день, когда он в деревне помог судье Фэну провести расследование, — и то, чем эта помощь обернулась. Цы был сам не свой от страха.
Едва зайдя в академию, Мин сообщил ученику, что должен отлучиться, вернется к вечеру и тогда они поговорят. Цы предпочел ни о чем не спрашивать. Он отвесил глубокий поклон и одиноко побрел к учебному зданию, твердо уверенный, что в последний раз переступает этот порог. Юноша уже собирался войти, но привратник неожиданно подхватил его под локоть и, не давая опомниться, потащил в сад; а когда Цы все же попытался узнать, что стряслось, маленький человечек покраснел.
— К тебе приходил очень странный тип. Назвался твоим другом, но больше походил на пьяницу. Я сказал, что тебя нет, — он пришел в ярость и начал орать так, точно в него бес вселился, и мне пришлось его выставить. Он еще называл себя прорицателем — уж не знаю, что он там может прорицать, — и обещал вернуться вечером, — шепотом поведал привратник. — Я подумал, что тебе лучше про это знать. Ты мне нравишься, паренек, но сразу скажу: избегай дурных компаний. Если наши профессора увидят тебя с этим фруктом, не думаю, что они обрадуются.
Цы покраснел. Сюй нашел его и, похоже, готов был исполнить свою угрозу.
Теперь все кончено. Вечером он соберет вещи и уйдет из города, пока дела не пошли еще хуже. Цы попробовал вздремнуть, но сон не шел. Мин собирается изгнать его из академии, а пробовать защищаться — значит позволить Сюю шантажировать Цы либо на него донести. Юноша посмотрел в туманное небо и проклял свою судьбу. Все его мечты развеялись навсегда. Надежды оказались призрачными, как сероватая дымка над городом. Собирая вещи, Цы задумался о судье Фэне. С самого первого дня, когда Фэн взял его к себе, он не только учил его. Нет, он превратился в отца — именно такого, какого Цы мечтал бы иметь. Человека честного и справедливого. Такого, каким был и Мин.
Цы вспомнился день, когда, удрученный постоянными недомоганиями Третьей, он пришел в опустевший особняк Фэна. В тот раз он задумался было, что же сталось с судьей, однако потом выбросил эти мысли из головы. В конце концов, отказ от возможной встречи представлялся ему самым благородным деянием. Фэн не заслужил того, чтобы честное имя его было запятнано беглым преступником.
Цы в последний раз прогулялся по академии. Он заглядывал в пустые печальные классы, будто бы разделявшие его чувства, — то были немые свидетели напрасных усилий, сновидений, от которых теперь самое время очнуться. Проходя мимо библиотеки, он взглянул на толстые книги в шкафах, ожидающие своих читателей, жаждущие быть открытыми, чтобы поделиться с новыми поколениями мудростью предков. Цы смотрел на книги с завистью, а после простился и с ними.
Улица уже начинала засыпать. Полусонные прохожие струились по ней кто куда, словно остатки разлетевшегося роя, в котором, несмотря на кажущийся хаос, каждый знает свою цель. У каждого идущего было впереди его прибежище. У каждого — кроме Цы.
Юноша забросил суму за плечо и побрел куда глаза глядят. Он будет идти, пока не отыщет повозку или лодку, и та увезет его далеко-далеко, к другой жизни, к жизни без счастья. Обернувшись, он бросил мимолетный прощальный взгляд на то, что так долго было его домом, и взмолился про себя: пусть в одном из окон появился хоть кто-нибудь, кто позовет назад. Но никто не появился.

Зато, к изумлению юноши, стоило ему шагнуть за ворота, он нос к носу столкнулся с солдатом императорской гвардии; позади него стояли еще трое в полном вооружении.
— Вы Толкователь трупов?
— Да, так меня называют, — пробормотал Цы, узнав одного из стражников, присутствовавших при осмотре евнуха во дворце.
— Следуйте за нами.
Цы не сопротивлялся.
Его привели в областную управу. Там ему, не сказав ни слова, набросили на голову глухой капюшон и посадили в запряженную мулами повозку, долго плутавшую по улицам Линьаня. В начале пути юноше пришлось сносить оскорбления и шуточки прохожих, что расступались перед сопровождавшими повозку охранниками, однако понемногу эти выкрики начали стихать, пока не превратились в шепоток, совсем умолкший, когда повозка остановилась. Цы услышал лязг петель каких-то гигантских ворот и возгласы, которых он не разобрал. Затем повозка проехала еще немного, снова остановилась, и Цы велели выйти. Его повели по вымощенному полу, который вскоре превратился в скользкий нисходящий пандус. Цы начал чувствовать запахи плесени, грязи и затхлости, и ему подумалось, что живым он отсюда не выйдет. Вот он снова услышал скрип дверной задвижки. А потом наступила тишина. Когда Цы подумал, что остался один, с его головы сорвали капюшон. Слышно было, как строевым шагом идут солдаты; потом прозвучала команда:
— Стоять!
Цы зажмурился — поднесенный слишком близко факел чуть не опалил ему ресницы. Только когда солдат отошел, юноша разглядел, что его привели в темный каземат. Здесь не было ни окон, ни дверей — лишь камень, поросший мхом, источающий липкий сырой смрад. Слева и справа на стенах висели цепи, щипцы и другие пыточные приспособления. А когда глаза его привыкли к сумраку, Цы разглядел в отдалении грузного человека, стоявшего под охраной караульных.
— Вот мы и снова встретились, — приблизившись, произнес министр Кан.
Спина юноши покрылась испариной.
Он глубоко вздохнул, заметив цепи и щипцы, лежавшие совсем рядом, на скамье, и проклял себя за то, что не сбежал из города хоть немного раньше. Где-то вдали раздался душераздирающий вопль, и от этого Цы стало так страшно, что даже ладони его покрылись потом.
— Ну да. Просто совпадение, — попробовал отшутиться Цы.
— На колени.
Еще ничего не понимая, Цы приготовился к худшему. Колени его уперлись в пол, голова опустилась так низко, что волосы намокли в лужице. Цы приготовился к удару палача. Но удара не было — вместо этого из темной глубины каземата выступила вперед другая фигура. Когда факелы озарили ее своим светом, Цы увидел худого человека болезненного вида, с беспокойным взглядом. Прямо перед его глазами оказались черные туфли, украшенные золотом и драгоценными каменьями. Взгляд юноши медленно и робко поднимался к подолу красного халата, затканного золотом, потом к перламутровому поясу, и вот, вопреки всему мыслимому и немыслимому, он остановился на золотом ожерелье, свисавшем с груди этого человека. Печатка, сверкавшая ярче любого золота, бесспорно, была императорской печатью.
Цы зажмурил глаза и помотал головой. Созерцание Сына Неба без прямого на то дозволения означало смерть. Цы решил, что император желает лично наблюдать за его казнью. Он стиснул зубы и опустил голову.
— Так это тебя называют Толкователем трупов? — Голос прозвучал неуверенно.
От этого вопроса Цы онемел. Он попробовал сглотнуть, но горло его было сухим, будто он проглотил пригоршню песка.
— Так меня называют, высокочтимейший император.
— Вставай и иди за нами.
Руки стражников подняли Цы из лужи — он все еще не мог поверить в происходящее. Императора Нин-цзуна тут же обступили вооруженные телохранители и слуги, и он, сопровождаемый министром наказаний, отправился в путь по темному коридору. Цы следовал сзади под конвоем двух стражников.
Миновав узкий подъем, процессия оказалась в сводчатом помещении, посреди которого стояли два сосновых гроба. Телохранители разошлись в стороны, возле гробов остались только министр и император. По знаку Кана стражники подвели к ним и юношу.
— Его императорское величество интересуется вашим мнением. — В голосе Кана сквозила ревность.
Цы взглядом испросил дозволения у императора. Юноше показалось, что его изможденное лицо — это восковая маска, облепившая череп. Император кивнул.
Цы приблизился к первому гробу. В нем лежал мужчина преклонных лет, худощавый, с длинными конечностями. Цы отметил, что черви изгрызли его лицо до полной неузнаваемости, проникли они и в живот — через отверстие, сходное с тем, что он уже видел раньше. Цы предположил, что мужчина умер приблизительно пять дней назад.
Он молча перешел ко второму гробу. Еще один мужчина, помоложе, примерно на той же стадии разложения. Личинки угнездились во всех его естественных отверстиях и в ране на груди.
Определенно, оба мужчины погибли от руки одного убийцы. Того же самого, кто недавно расправился с евнухом. Цы принялся объяснять это Кану, но император его перебил.
— Обращайся ко мне, — приказал он.
Цы склонился в поклоне. Вначале он не осмеливался произнести ни слова, однако постепенно, когда кровь снова заструилась по жилам, у юноши хватило смелости взглянуть на священную особу и твердым голосом объявить, что его умозаключения будут основываться на необыкновенных, но при этом сходных обстоятельствах каждой из этих смертей.
Прежде всего, причиной смерти во всех трех случаях являлись одинаковые ранения: некий предмет проникал в грудь жертвы, а затем его вытаскивали. По ширине проникновения и внешнему виду краев можно заключить, что раны нанесены одним и тем же орудием, чем-то вроде ножа с изогнутым лезвием, и все с одной и той же целью — извлечь что-то из тела. Характерно, что ни на одном из трупов не обнаруживается следов сопротивления или борьбы. И особо следует отметить самое загадочное: несмотря на запахи разложения, каждое тело источает тонкий, но интенсивный аромат очень странного оттенка.
Однако наблюдаются и различия. В случаях с евнухом и с пожилым покойником из первого гроба убийца стремился уничтожить все следы, которые могли бы помочь опознанию. Евнуху он отсек половой орган, голову и ступни; второму изрезал все лицо — отсюда и кишенье червей.
Но, глядя на третий труп, можно видеть, что, несмотря на появление личинок, лицо осталось почти нетронутым.
Император повернулся своим восковым ликом к месту, куда указывала обожженная рука Цы. Молча кивнул и сделал знак продолжать.
— По моему суждению, таковое деяние не могло быть совершено по случайности или же по внезапному наитию. Если мы приглядимся к рукам, то увидим, что руки самого молодого из покойников покрыты мозолями и грязны — как то свойственно рабочему люду. Ногти у него в сколах и зазубринах, да и мелкие царапины и шрамы на пальцах показывают, что человек этот привык к тяжелому физическому труду и принадлежит, следовательно, к низшим слоям общества. И напротив, руки евнуха и руки старика изящны и ухожены, что свидетельствует о высоком социальном положении.
— Любопытно… Продолжай.
Цы поклонился в ответ. Он сделал короткую паузу, чтобы собраться с мыслями, и снова указал на тело молодого покойника.
— По моему мнению, убийцу в данном случае либо что-то спугнуло, либо ему было не важно, если этого несчастного работягу, которого, наверное, и родная мать позабыла, кто-то сможет опознать. Однако же убийца обстоятельно позаботился о том, чтобы такого не произошло в двух других случаях, — поскольку, знай мы личности убитых, мы кое-что узнали бы и об убийце.
— Итак, каково ваше заключение?
— Но у меня его нет! — горестно воскликнул Цы.
— Я ведь предупреждал, ваше величество! Он не умеет читать по трупам! — злорадно заметил Кан.
— Ну хоть какие-то выводы ты можешь сделать? — На лице императора не отражалось никаких чувств.
Цы вздохнул и снова заговорил:
— Мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение, ваше величество. Я полагаю, что ваши эксперты были правы, предположив, что за эти убийства несет ответственность какая-то опасная секта. Возможно, будь у меня под рукой необходимые материалы, я принес бы вам больше пользы. Однако без щипчиков и уксуса, без пилок и химикатов мне сложно сказать более того, что я уже сказал. Тела эти настолько поражены разложением, что единственный мой вывод таков: оба эти преступления — примерно одной и той же давности. Судя по этим же признакам, вначале был убит старик, а потом — работник.
Нин-цзун пригладил реденькие усики, свисавшие по обе стороны его губ, и погрузился в молчание. В конце концов он сделал знак Кану, и тот приблизил к императору свое лицо, словно для поцелуя. Его величество что-то прошептал министру на ухо, и лицо Кана перекосилось. Министр посмотрел на Цы с ненавистью и удалился в сопровождении одного из чиновников.
— Ну что ж, Толкователь трупов. У меня к тебе последний вопрос, — негромко сказал император. — Ты упомянул о моих экспертах. Сможешь сказать, чего они не сделали, хотя, возможно, и должны были сделать? — Он указал на державшихся чуть в стороне от всей свиты двух мужчин в судейских зеленых куртках и таких же шапочках.
Цы пригляделся к их самодовольным лицам. Казалось, эти двое принадлежат к тому типу чиновников, которые с презрением смотрят на медиков. И на него, вероятно, тоже.
— Его зарисовали? — Цы указал на молодого человека, лицо которого до сих пор было не сильно тронуто смертью.
— Зарисовали? Как это?
— Через пару дней от этой головы останется один только череп. Я бы на их месте озаботился созданием как можно более точного портрета. Не исключено, что в будущем он понадобится для опознания покойника.

* * *
Император в сопровождении всех остальных наконец покинул застенки и направился в соседнее помещение. Никакого особого убранства в этом зале не было, зато, по крайней мере, не пахло гнилью и цепи по стенам не висели. Император в зал не вошел. Он что-то шепнул чиновнику с седыми волосами и землистой кожей, который согласно закивал. А затем Нин-цзун отбыл со всей своей свитой, оставив Цы наедине с чиновником.

Как только двери захлопнулись, седой приблизился к Цы.
— Толкователь трупов… Забавное имечко. Сам выбирал? — Чиновник обошел вокруг Цы, осматривая его с головы до ног.
— Нет, господин. — Цы видел, как сверкают под кустистыми бровями маленькие живые глазки.
— Ясно. И что же оно значит? — Чиновник продолжал крутиться вокруг Цы.
— Полагаю, оно связано с моей способностью досконально изучать мертвые тела и через это постигать причины смерти. Так меня прозвали в академии, где я обучаюсь… Обучался, — поправил себя Цы.
— В Академии Мина… Да. Мне знакомо это заведение. Да и всем в Линьане оно знакомо. Меня зовут Бо, — любезно представился седой. — Император только что поручил мне поддерживать с тобой связь — это означает, что отныне обо всем, что тебе потребуется, и обо всем, что ты выяснишь, ты будешь сообщать мне. — Бо остановился прямо перед юношей. — Я наблюдал вчера, как ты осматривал евнуха, и, скажу тебе, это было впечатляюще. Как видно, император того же мнения.
— Не знаю, должно ли это меня радовать. Его превосходительству министру наказаний мои действия, кажется, не слишком понравились.
— Ну да… — Бо помолчал, не зная, как продолжить объяснение. — Этим делом занимается лично Кан, однако идея пригласить тебя исходила от императора. Министр — человек сухой, несгибаемый, приверженец жесткой дисциплины. В общем, муж старой закалки. Воитель, всегда готовый грызть камни и запивать их огнем. — Бо снисходительно усмехнулся. — Во дворце поговаривают, воспитание его было столь суровым, что в детстве он ни разу не заплакал, а я лично готов биться об заклад, что Кан и на свет родился без единой слезинки. Кан служил отцу нашего императора до самой его смерти, и со временем сделался одним из самых доверенных советников императора Нин-цзуна. Он неподкупен, быть может, слишком убежден в своей правоте, порою пути его извилисты — как те деревья, что вырастают искривленными и больше уже не могут выпрямиться. Ты заметил, что министр недоволен твоими новыми полномочиями. Я полагаю, ему сильно не понравилось, что ты распорол ножом чрево женщины, не испросив у него дозволения. Чего Кан не переносит — скажу даже больше, приводит его в ярость, — так это самоуправство. А ты вчера перешел границу, из-за которой мало кому удается вернуться.
— Полагаю, так оно и было… — обеспокоенно ответил Цы. — Чего я не понял, так это ваших слов о поддержании связи и о том, что я должен что-то выяснять… Что мне поручено выяснить?
— Сейчас поймешь. Хитроумие, выказанное тобою вчера, было отмечено императором, и он счел, что ты можешь быть полезен. Ты докопался до таких открытий, которые придворным судьям и во сне не снились! — Бо замолчал, как будто засомневался — стоит ли продолжать? Внимательно посмотрел на Цы, глубоко вздохнул и все-таки продолжил: — Итак! Я получил все полномочия, так что слушай меня внимательно. Слушай и забудь, что у тебя есть язык. Если ты заговоришь о том, что я расскажу, хоть с кем-нибудь, никто во всем мире не спасет тебя от возмездия. Ты все понял?
— Я буду нем, как могила, господин, — сказал Цы и тотчас пожалел о сказанном: сравнение слишком уж грозило перестать быть только метафорой.
— Я рад это слышать. — Царедворец тяжко вздохнул. — Вот уже несколько месяцев, как в Линьане поселилось страшнейшее из всех зол. Нечто сокрытое и угрожающее всех нас пожрать; быть может, оно пока еще не окрепло, однако представляет собой опасность невероятных размеров. Это смертоносно, как вторжение захватчиков, ужасно, как чума, а избавиться от этого намного сложнее. — С этими словами Бо подергал себя за седую бородку.
Цы так ничего и не понял. Из слов чиновника можно было заключить, что в этих преступлениях подозревается некое сверхъестественное создание, но осмотр всех трех трупов указывал на существо вполне земное. Цы уже хотел сказать об этом, но придворный его опередил:
— Наши стражи порядка усердствуют понапрасну. Они строят предположения, собирают улики, но это лишь сильнее запутывает дело. А когда судьям вдруг кажется, что они наконец-то напали на след преступника, этот человек либо исчезает, либо его находят мертвым. — Бо поднялся и нервно заходил из угла в угол. — То умение, что ты продемонстрировал вчера, побудило императора привлечь тебя к расследованию. Сожалею, если тебя удивили наши способы, однако в этом деле требуются стремительность и осторожность.
— Но, господин, я всего-навсего обыкновенный студент. И я не понимаю, как…
— Студент — быть может, но вот обыкновенным тебя никак не назовешь. — Бо посмотрел на юношу оценивающим взглядом. — Мы навели о тебе справки. Сам император говорил о тебе с судьей области, и тот высоко оценил твое истолкование результатов вчерашнего осмотра; судья, кстати, оказался близким другом профессора Мина. Он любезно поведал нам о твоих успехах в академии и даже открыл, что ты составляешь трактаты по судебной медицине — что свидетельствует о твоей способности к организованной работе.
Цы ощутил, как наваливается на него груз ответственности.
— Но ведь это не вся правда, господин. Люди судачат об успехах, и слухи растекаются, словно масляное пятно на воде. Но они не говорят о неудачах. Я десятки раз ошибался в своих толкованиях, а еще сотню раз замечал не более того, что заметил бы и грудной младенец. Вся моя жизнь проходит среди трупов — как же мне не видеть чуть больше других? Большинство случаев, с которыми сталкиваемся мы в академии, — это самые обыкновенные убийства: припадки ревности, драки в харчевнях, земельные распри. Любой, кто был знаком с убитым, способен вынести правильный вердикт — даже не приходя на похороны. Но теперь ведь нам противостоит не обычный убийца с одурманенными вином мозгами. Человек, совершивший эти преступления, отличается не только невиданной жестокостью: определенно, его хитрость превосходит даже его злонравие. А судьи? Они ни за что на свете не согласятся, чтобы новичок без опыта и образования указывал им, как и что делать.
— И все-таки ни один из наших судей не догадался, что мертвая женщина — это на самом деле евнух.
Цы промолчал. Конечно, он был горд, что его познания так оценили при дворе императора, но, если он глубоко втянется в это дело, рано или поздно наверняка откроется, что и сам-то он — беглый преступник; это его страшило. И на лице его отражались и гордость, и тревога.
— Забудь про судей, — не отступался Бо. — В нашем государстве нет привилегий. Мы справедливы к тем, кто стремится наверх, кто старается изо всех сил, кто доказывает свою значимость и мудрость. Нам известно, что у тебя есть мечта — сдать императорские экзамены. Экзамены, к которым, как тебе хорошо известно, допускаются все — вне зависимости от их происхождения и общественного положения. В нашем государстве простой батрак может сделаться министром, рыбак — судьей, а сирота — сборщиком податей. Наши законы суровы к тому, кто их нарушает, но всегда поощряют достойного. И вот еще что запомни: если ты умеешь что-то делать лучше других, ты не просто имеешь право вмешаться и помочь. Нет, ты обязан вмешаться и помочь.
Цы молча кивнул в ответ. Он уже понимал, что ему не избежать сдобренного высокими словами соглашения, но оно было чревато для него многими опасностями.
— Я понимаю, ты растерян, но, как бы то ни было, никто не собирается перегружать тебя чрезмерной ответственностью, — продолжал чиновник. — При дворе есть достойные судьи, которых ты не должен недооценивать. Так что тебе не придется возглавлять расследование, ты просто добавишь свое видение дела. В этом нет ничего непосильного. К тому же император готов быть с тобою щедрым, и в случае успеха расследования он гарантирует тебе прямое назначение на важную должность.
Цы колебался. О таком предложении он никогда и мечтать не смел. Но он чувствовал: этот подарок — отравленный.
— Господин, могу я говорить с вами откровенно?
— Я даже требую этого. — Бо всплеснул руками.
— Быть может, придворные судьи умнее, чем вы полагаете.
Бо, наморщив сухую кожу на лбу, вздернул правую бровь:
— Теперь уже я не понимаю.
— Вы говорили мне о правосудии. О том, что карает и награждает, что отражено в «Перечне заслуг и недостатков».
— Ты имеешь в виду четкость, с которой, согласно закону, исчисляются человеческие добродетели и пороки? Выглядит вполне справедливо: мы наказываем того, кто совершает преступление, и награждаем того, кто творит благое дело. И при чем же тут придворные судьи?
— Притом что эти же самые правила применимы и к судьям. Они тоже получают поощрения за верные приговоры, но их жестоко карают за ошибки. Не раз ведь такое бывало, что судью за ошибочный приговор изгоняли с должности?
— Ну разумеется. Ответственность обоюдна. Жизнь обвиняемых зависит от судей. И если судьи ошибаются, то расплачиваются за это.
— Иногда даже ценою собственной жизни, — подчеркнул Цы.
— В зависимости от степени ошибки. И это справедливо.
— Тогда вполне логично допустить, что судьи боятся оглашать приговор. Если встречаешься с запутанным случаем — зачем же рисковать? Лучше уж промолчать и спасти свою шкуру.
В этот момент дверь распахнулась и в зал вошел Кан. Министр сурово приказал Бо удалиться, взглянул на Цы через плечо и встал рядом. Нахмуренные брови и поджатые губы говорили красноречивее любых слов.
— С этого момента ты поступаешь в мое распоряжение. Если тебе что-то понадобится, говори. Ты получишь верительную печать, которая откроет тебе вход во все дворцовые помещения — кроме Дворца Наложниц и моих личных покоев. Ты сможешь наводить справки в наших архивах и, если потребуется, осматривать трупы. Также тебе будет дозволено допрашивать дворцовых служащих — всегда с моего предварительного разрешения. Детали уточнишь у Бо.
Цы почувствовал, как стучит сердце в груди. Ему предстояло столько вопросов, столько сложностей и опасностей, что ему жизненно необходимо было время все обдумать.

— Ваше превосходительство, — низко склонился Цы, — не знаю, способен ли я…
Кан смерил его холодным взглядом.
— А никто тебя и не спрашивает.

* * *
Они, миновав знакомые уже застенки, оказались в Императорском архиве. Министр наказаний шагал быстро, словно стремясь поскорее отделаться от Цы. Промозглые теснины понемногу остались позади, уступив место коридорам с пышным убранством. Когда они вошли в Тайный зал, Цы онемел. В сравнении с университетской библиотекой этот архив представлялся гигантским лабиринтом, уходящим в бесконечность. Глазам Цы открылись тысячи полок, заполненных всяческими писаниями; они были повсюду, куда бы он ни пошел. Юноша следовал за Каном по узким коридорам, вдоль которых теснились книги, рукописи и свитки — полки поднимались к самому потолку, откуда сквозь небольшой проем едва сочились бледные лучи утреннего света. Кан остановился перед черным лакированным столом, на котором лежала стопка бумаги. Министр уселся на стул, оставив Цы стоять. Какое-то время он был, казалось, полностью погружен в чтение документа, затем все-таки предложил юноше садиться.
— Так уж вышло, что я слышал твои последние слова, — заговорил Кан, — и желаю, чтобы ты кое-что ясно понял: то, что император предоставил тебе возможность отличиться, не означает, что я тебе доверяю. Наша судебная система не знает жалости к тем, кто ее извращает или нарушает, и наши судьи успели состариться, изучая и применяя эту систему. Быть может, твое самодовольство наводит тебя на мысли о невысоком уровне наших судей; быть может, они кажутся тебе закоснелыми старцами, неспособными видеть дальше, чем могут помочиться. Но предупреждаю: не вздумай сомневаться в умениях моих людей — иначе ты сильно пожалеешь. Пожалеешь прежде, чем успеешь о таком даже подумать.
Цы притворился, что полностью согласен с министром, но про себя решил, что если бы судьи и впрямь могли проявить свои способности, его бы в этой комнате не было. Впрочем, когда Кан заговорил о содержании бумаг на столе, Цы постарался не пропустить ни слова.
— Здесь отчеты о трех недавних смертях. Вот кисточка, вот тушь. Изучай документы сколько потребуется, а потом изложишь на бумаге свое мнение. — Кан протянул юноше квадратную печать. — Всякий раз, когда тебе потребуется куда-то перейти, предъяви это караульному на входе, чтобы он пропечатал твой знак в книге регистрации посетителей.
— Кто проводил осмотры? — осмелился спросить Цы.
— Их подписи ты найдешь в документах.
Цы пролистал бумаги:
— Здесь подписались только судьи. Я имел в виду — кто лично осматривал тела?
— Такой же уцзо, как и ты.
Цы нахмурился. «Уцзо» — так презрительно именовали тех, кто обмывает покойников и укутывает их в саван. Обсуждать с Каном этот вопрос далее Цы не стал. Просто кивнул и вернулся к чтению. Вскоре он отодвинул бумаги в сторону:
— Здесь ничего не написано об опасности, о который столько говорил господин Бо. Бо рассказал мне о страшной угрозе, о злодействе необъятных размеров, а здесь речь идет просто о трех трупах. Ни мотивов, ни предположений… Ничего.
— Мне очень жаль, однако это вся информация, которую я могу тебе предоставить.
— Но, ваше превосходительство, если вы ждете от меня помощи, мне бы следовало знать…
— Я — жду от тебя помощи?! — Кан, надвинувшись вплотную, теперь буквально дышал юноше в лицо. — Ты, кажется, так ничего и не понял. Лично меня абсолютно не интересует, выяснишь ты что-нибудь или нет, так что делай, что тебе велено. И помогай себе сам. Если сможешь.
Цы сжал кулаки и прикусил язык. Чтобы успокоиться, он принялся снова перечитывать документы. Потом отбросил их на лакированный стол, подальше от себя. В этих бумагах не было ничего. Такое мог бы написать и простой батрак.
— Ваше превосходительство, — Цы поднялся из-за стола, — мне потребуется удобное место для детального осмотра трупов, и пусть туда доставят все мои инструменты. Если возможно — то сегодня же к вечеру. А также устройте мне встречу с парфюмером, с самым прославленным в Линьане. Мне нужно, чтобы он присутствовал на осмотре, который я проведу сегодня. — Удивление на лице министра наказаний не сбило юношу с мысли. — А если случатся новые убийства, пусть о них сразу же оповещают меня — вне зависимости от часа или места обнаружения. Найденные тела запрещается трогать, мыть или перемещать до моего появления. Даже судьям запрещается. Если обнаружатся свидетели, то пусть их задержат и не позволяют общаться между собой. Также следует вызвать и наилучшего портретиста — не из тех, что приукрашивают лики власть имущих, но такого, кто умеет запечатлеть реальную картину. Еще мне нужно знать все об этом евнухе: какую должность занимал он во дворце, каковы были его пристрастия, пороки, слабости и добродетели. Имел ли он любовников — или любовниц, поддерживал ли родственные связи, чем увлекался и с кем общался. Я должен знать, что он ел, что пил и даже сколько времени проводил в отхожем месте. А еще мне было бы полезно иметь список всех сект — даосских, буддийских, несторианских и манихейских, — которые проходили за последние годы по делам о ведовстве, черной магии и прочих незаконных деяниях. И последнее: я хочу получить полный доклад обо всех смертях, случившихся за последние полгода при сколько-нибудь необычных обстоятельствах, а также обо всех доносах, исчезновениях и свидетелях, которые, каким бы маловероятным это ни представлялось, могут быть связаны с этими смертями.
— Бо сделает все, что нужно.
— А еще мне бы пригодился план дворца, на котором были бы показаны все помещения и их назначение и отдельно отмечено, куда мне разрешен доступ.
— Я распоряжусь, чтобы хороший художник нарисовал такой план.
— Ну и самое последнее.
— Я слушаю.
— Мне потребуется помощь. В одиночку я не смогу все распутать. Быть может, мой учитель Мин…
— Я уже подумал над этим вопросом. Это должен быть кто-то, кому ты доверяешь.
Министр поднялся и хлопнул в ладоши. И вскоре в дальнем конце коридора раздался звук шагов. Цы вглядывался в светловолосую фигуру, приближавшуюся к ним в луче бьющего со спины света. Он даже прищурился, но больше ничего рассмотреть не мог. Потом, приближаясь по коридору, фигура начала приобретать знакомые очертания. Цы на короткое мгновение даже подумал, что это Мин; потом различил знакомую кривоватую ухмылку, и по спине его пробежал холодок: стало явственно видно, что это Серая Хитрость. От изумления Цы потерял дар речи.
— Ваше превосходительство, прошу простить меня за настойчивость, — наконец выговорил Цы, — но мне не кажется, что Серая Хитрость будет самым подходящим помощником. Я бы предпочел…
— Уймись уже со своими требованиями! — рявкнул Кан. — Этот судья сумел завоевать мое доверие, чего никак не скажешь о тебе, так что — меньше болтай и больше работай. Ты будешь рассказывать ему о каждом своем открытии, так же как и он — тебе. Пока длится расследование, Серая Хитрость будет моими ушами и моим ртом, так что лучше тебе с ним ладить.
— Но этот человек меня предал. Он никогда…
— Молчать! Это сын моего брата. И больше говорить не о чем.

* * *
Бывший соученик подождал ухода Кана, а потом подмигнул юноше:
— Вот мы и снова встретились.
— Ну да, еще одна неприятность. — Цы даже не смотрел на седовласого.
— Но как же ты переменился! Толкователь трупов при самом императоре! — Серая Хитрость уселся и придвинул к себе стопку документов.
— Зато ты все так же тянешь к себе все, что ни увидишь. — Цы выхватил у седого отчеты.
Серая Хитрость порывисто вскочил, Цы шагнул ему навстречу. Теперь они стояли лицом к лицу, и никто не хотел отступать.
Первым сделал шаг назад Серая Хитрость.
— Видишь ли, жизнь наша полна совпадений, — заговорил он с глумливой улыбочкой. — Так, например, первым заданием, что я получил во дворце, стало расследование смерти того самого стража порядка, которого мы вместе осматривали в префектуре. Его звали Гао…
Спина Цы снова покрылась холодным потом.
— Этого я не знал, — пробормотал он.
— А тут вообще много любопытного. Чем больше я выясняю про этого стража, тем более странным выглядит дело. Ты вот знал, что он от самого Фуцзяня преследовал одного беглеца? По-видимому, решил получить деньги за поимку.
— Откуда мне об этом знать? — отнекивался Цы.
— Ну как! Ты ведь оттуда родом. Или, по крайней мере, ты так заявил в день своего представления в академии.
— Фуцзянь — округ большой. Каждый день оттуда приезжают тысячи людей. Почему бы тебе не расспросить их всех?
— Что за подозрительность, Цы! Я рассказываю тебе это просто по-дружески. — Серая Хитрость фальшиво ухмыльнулся. — Но совпадение все же любопытное…
— А имя беглеца тебе известно?
— Пока еще нет. Этот Гао, похоже, был скрытный тип и мало рассказывал о своих розысках.
Цы не смог сдержать облегченного вздоха. Может, следовало промолчать, однако отсутствие интереса к такому важному вопросу тоже могло бы выглядеть подозрительно.
— Все это странно. Стражам порядка суд не выплачивает деньги за поимку беглых преступников.
— Я знаю. Но, быть может, предложение исходило от какого-нибудь частного лица. Этот беглец, по-видимому, был очень важной персоной.
— Возможно, страж напал на какой-то след и захотел присвоить себе награду? — предположил Цы. — Или даже так: он получил вознаграждение и был убит из-за денег.
— Возможно. — В голосе Серой Хитрости послышалось уважение. — Я выслал срочное письмо в область Цзяньнин. Через две недели я надеюсь получить имя беглеца и его описание. И тогда взять его будет так же просто, как отобрать яблоко у ребенка.

25

За обедом Цы не смог проглотить ни горсточки риса. Узнав, что Серая Хитрость будет его напарником, юноша рассвирепел, но когда он услышал, что седой к тому же расследует дело об убийстве Гао, то по-настоящему испугался. У него было всего лишь две недели, а потом Серая Хитрость получит сведения, которые так или иначе свяжут Цы с Гао. А покамест он должен раскрыть череду этих жутких убийств. Тогда, быть может, у него появится шанс.

Серая Хитрость поглощал суп с жадностью свиньи. Цы, взяв тарелку, отсел подальше от седовласого, но тот снова придвинулся. Им только что доложили, что трупы готовы к осмотру в одном из тюремных помещений, и никто из двоих не хотел потерять возможность изучить тела прежде, чем они совсем сгниют. Цы спешил как мог. Но не тут-то было: войдя в смотровую, он обнаружил, что затребованные им инструменты до сих пор не прибыли. Чиновник Бо, специально приставленный к Цы для поручений, сказал, что никакого приказа относительно инструментов не получал.
Цы догадался, что это происки Кана, и пришел в ярость. Он решил воспользоваться выданной ему печатью и, не спрашивая разрешения у Бо, объявил, что возвращается жить в академию, дав при этом чиновнику понять, что и ему придется туда перебраться. Его мнения Цы не спросил. Просто вышел из дворца и отправился куда хотел; и Бо заторопился следом. Цы порадовался, что с ними не увязался и Серая Хитрость.
В академии Бо вызвал служителя и наконец озаботился доставкой инструментов, а Цы бросился на поиски Мина. Он застал академика в его кабинете, погруженным в чтение. Глаза Мина покраснели. Цы подумал, что это от слез, но ничего о своей догадке не сказал. Он просто низко склонился перед учителем и попросил, чтобы Мин проявил милосердие и выслушал его.
— Теперь, значит, я тебе понадобился, — печально изрек Мин. — Всей академии уже известно, что император взял тебя в помощники. Толкователь трупов… «Этот самодовольный юнец, который обскакал своего учителя» — вот что о нас теперь говорят. — Мин невесело улыбнулся.
Цы повесил голову. В словах Мина, конечно, слышался укор, однако юноше почудилось в них еще и сожаление. Он чувствовал себя в долгу перед этим старым человеком, который подобрал его на помойке, обучал, опекал и ровным счетом ничего не получил взамен. Цы хотел рассказать Мину, как сильно он нуждается в учителе, и еще — что он просил вызвать академика во дворец, однако не получил на то дозволения. Он уже собирался заговорить, но в этот момент в кабинет вошел Бо и поторопил Толкователя трупов.
— Час уже поздний, — заметил он.
— Ну да, я вижу, зачем вы пожаловали. — Мин смотрел на прислужника с полным набором инструментов Цы, а в придачу — еще и с «Покоями сохранения».
Цы понял, что говорить больше не о чем.
— Простите. Мне пора, — вот и все, что он сказал.
— Я вижу. Ступай.
Глаза Мина снова затуманились, и Цы почувствовал, что сейчас учитель не сердит, а опечален.

Когда Цы добрался до зала с покойниками, Серой Хитрости там уже не было. По словам стражников, седовласый произвел краткий осмотр трупов и удалился, ни словом не обмолвившись о результатах. Цы решил воспользоваться отсутствием навязанного ему напарника и детально осмотреть мертвецов. Он уже начал раскладывать инструменты, когда заметил, что в дверях дожидается низкорослый человечек, прилично одетый и до крайности напуганный. На вопрос юноши Бо пояснил, что это и есть запрошенный им парфюмер.
Звали его Сюэ, и он являлся штатным поставщиком императорского двора.
Цы приветствовал парфюмера, но тот даже не сумел внятно ответить. Он не мог оторвать бегающего взгляда своих маленьких глаз от стоявшего при входе караульного стражника, точно опасался, что тот вдруг возьмет да и отрубит ему голову. Цы заметил этот тревожный взгляд, но успокоить поставщика императорского двора ему не удалось.
— А я повторяю, что ничего противозаконного не совершал! — заверещал парфюмер. — Я объяснял это стражникам, которые меня арестовали, но эти дикари меня даже не выслушали!
Цы понял, что бедняга действительно не догадывается, почему его доставили во дворец. Прежде чем он успел вмешаться, вперед выступил Бо.
— Ты должен подчиняться этому человеку. — Чиновник указал на Цы. — И если хочешь сохранить язык в целости, то лучше помолчи!
Ничего больше говорить не пришлось: человечек с воем простерся у ног Цы, упрашивая только об одном: чтобы его не убивали.
— Господин, у меня же внуки…
Цы осторожно поднял парфюмера. Сюэ трясся, как испуганный пес. Юноша успокаивал его как мог:
— Нам нужно только проконсультироваться с вами о духах. И ничего больше.
Сюэ посмотрел недоверчиво. Любой человек в здравом рассудке знал, что императорские стражи никого не хватают, просто чтобы посоветоваться насчет духов; но слова Цы, казалось, немного успокоили парфюмера. Стоило, однако, распахнуть дверь, за которой взгляду Сюэ предстали три полуразложившихся трупа, он грохнулся на пол, точно мешок с рисом.
Цы привел его в чувство с помощью нюхательной соли, которую всегда носил с собой — для родственников покойных. Очнувшись, Сюэ принялся долго и пронзительно визжать. Когда голос его ослаб, Цы объяснил парфюмеру его задачу.
— Только и всего? — Сюэ никак не мог поверить.
— Только распознать аромат, — подтвердил Цы.
Он пояснил: раз черви, к счастью, пока не повредили края ран, можно предположить, что их отпугивает сохранившийся запах духов. Затем Цы показал, как для борьбы со зловонием применять пропитанные камфарным маслом нити, но человечек от них отказался. Набрал полную грудь воздуха и шагнул в комнату. Цы воспользовался камфарными нитями и вошел следом. Все помещение было наполнено зловонием, тошнотворным, разрывавшим горло. Сюэ пошатнулся, увидев жуткое пиршество, которое устроили на трупах черви и мухи, но медленно, с опаской двинулся вперед. И все-таки, не успев добраться даже до первого тела, парфюмер замотал головой и выбежал из комнаты. Когда Цы его нагнал, беднягу уже рвало.
— Это… это кошмар, — пробормотал он между спазмами.
— Пожалуйста, попробуйте еще раз. Нам очень нужна ваша помощь.
Сюэ вытер рот и потянулся было за камфарными нитями, но в конце концов снова отказался от них. На сей раз он входил в комнату решительно, вооружившись небольшими пластинками бамбука. Подойдя к трупам, Сюэ потер этими щепками края ран — по щепке на рану; каждую из пластинок он опускал затем в отдельный стеклянный сосуд. И не мешкая, вприпрыжку выскочил из комнаты. Цы закрыл за парфюмером дверь.
— Там, внутри, дышать невозможно, — пожаловался Сюэ. — Более отвратительного зловония я в своей жизни не нюхал.
— Согласен с вами. Когда мы сможем что-то узнать?
— Тут предсказывать сложно. Во-первых, мне потребуется как-то распознать запах духов среди смрада. А если это и получится, надо будет сравнить его с бесчисленными благовониями, что продаются по всему городу. Это совсем не просто, — пробормотал Сюэ. — Каждый состав имеет свой аромат. И пусть даже духи изготовлены из одних и тех же эссенций, каждый изготовитель смешивает их в тайных, только ему одному известных пропорциях — а в итоге запахи получаются разными.
— Не слишком-то обнадеживает.
— Впрочем, я подметил одну особенность… деталь, которая, не исключено, поможет. Тот факт, что по прошествии нескольких дней запах духов все же сохранился, неоспоримо свидетельствует о их высокой концентрации, а значит — и о потрясающем закрепителе. Я пока не могу говорить со всей определенностью, но этот аромат, — парфюмер раскупорил один из своих флаконов и поднес к самому носу, — наводит меня на мысль, что здесь была использована не чистая эссенция.
— Что это значит?
— Что нам, быть может, повезет. Пожалуйста, дайте мне заняться своим делом. И тогда через пару дней у меня, возможно, будет ответ.

* * *
После ухода парфюмера Цы вновь осмотрел трупы и отметил важный факт, доселе от него ускользавший. Помимо ужасных, но уже знакомых ран на груди, у старика на спине, под правой лопаткой, обнаружилась круглая ранка диаметром с монету — края у нее были рваные, кожа вывернута наружу. Цы записал эти наблюдения и продолжил осмотр.
Отсутствие повреждений, характерных для самообороны, свидетельствовало, что жертвы не оказывали сопротивления, а это, в свою очередь, наводило на мысль, что их либо застали врасплох, либо все они хорошо знали своего мучителя. Как бы то ни было, об этом стоило еще поразмыслить. Юноша обнаружил и еще одну новую подробность: на руках у старика с изувеченным лицом он заметил странные повреждения кожи на тыльных сторонах ладоней выше пальцев. Это были изъязвления, равномерно затронувшие поверхность кожи; в процессе общего разложения они странно посветлели. Казалось, руки обработали едким порошком, так что они приобрели цвет белой глины. А еще Цы обнаружил под правым пальцем старика нечто вроде маленькой розовой татуировки, напоминавшей язычок пламени. Он взял пилу и отрезал кисть руки на уровне запястья. Потом распорядился, чтобы кисть обложили льдом и поместили в «Покой сохранения». Потом бросил последний взгляд на трупы и покинул зловонное помещение.
Вскоре Бо привел художника, которому было поручено зарисовать одного из мертвецов. В отличие от маленького парфюмера, портретист был заранее предупрежден о неприятном характере предстоящей работы, но, войдя в комнату, он тоже не смог сдержать крик ужаса. Когда художник успокоился, Цы указал, чье лицо следует запечатлеть, и пояснил, на каких чертах нужно сосредоточиться, чтобы портрет получился как бы прижизненным. Художник с пониманием кивнул, достал свои кисточки и принялся за работу.
Пока он трудился, Цы внимательно изучил новые отчеты, которые принес Бо за это время. В документах значилось, что убитый евнух, по имени Нежный Дельфин, начал работать во Дворце Наложниц в тот самый день, когда ему исполнилось десять лет. С тех пор он проявил себя в качестве стража, доверенного собеседника, музыканта и чтеца. Своею небывалой сообразительностью Нежный Дельфин заслужил доверие и у руководства Министерства финансов; по исполнении ему тридцати лет его назначили там помощником управляющего — и на этой должности евнух пребывал до самого дня своей смерти, постигшей его в возрасте сорока трех лет.
Для Цы в этих сведениях не было ничего удивительного. Известно ведь, и даже общепринято, что евнухи — самые подходящие кандидаты на должность, например, дворцовых управителей, поскольку им, не имеющим потомства, легче всего победить искушение обогатиться за чужой счет. В отчете сообщалось, что за неделю до своего исчезновения Нежный Дельфин испросил дозволения отлучиться из дворца, сославшись на призыв своего батюшки, который внезапно занемог. И дозволение ему было дано — вот почему отсутствие евнуха ни в ком не возбудило подозрений.

В отношении пороков и слабостей было упомянуто лишь о чрезмерной любви евнуха к предметам древности, из коих он составил небольшую коллекцию и бережно хранил ее в своих личных покоях. В конце документа приводились ежедневный распорядок дня Нежного Дельфина и список лиц, с которыми он общался, — в основном это были евнухи, занимавшие равное с ним положение. Об осмотре тела ничего не сообщалось.
Цы положил этот отчет рядом с планом дворца, на котором было отмечено и помещение, где ему предстояло проживать, пока не закончится расследование. Толкователь трупов отметил, что временно выделенная ему комната находится по соседству с Дворцом Наложниц, в который, как он помнил, вход ему запрещен. Собирая инструменты, Цы бросил взгляд на этюд портретиста. Этот мастер, несомненно, оправдывал свою репутацию: ему удалось до последней черточки отобразить лицо покойника. Такой портрет мог стать большим подспорьем в расследовании. Цы не стал мешать мастеру; уходя, он дал указание Бо, чтобы тот поручил хорошему столяру изготовить копье со строго определенными характеристиками.
Остаток дня Цы посвятил обходу тех дворцовых помещений, в которых ему было дозволено находиться.
Для начала юноша осмотрел дворец снаружи: это было квадратное здание тридцати шести ли в периметре, защищенное двумя зубчатыми стенами, высота которых, по прикидке Цы, превышала человеческий рост вшестеро. По углам располагались четыре сторожевые башни, а рядом с ними — четверо парадных ворот, сориентированных по сторонам света; ворота были столь массивные, что Цы почел их неодолимыми для любого возможного агрессора.
Обойдя дворец по периметру, Цы углубился в густые сады, украшавшие это неприступное место. Теперь вокруг были волны пышной зелени изумрудных оттенков: мох был влажен и блестел так, словно его недавно покрыли лаком; были здесь и бурые оливки, и извилистые яблони с листьями цвета бирюзы, — все это складывалось в картину, потрясавшую своим великолепием. Свежий аромат вишен, абрикосов и жасмина промыл легкие от гнилостного смрада. Цы прикрыл глаза и вздохнул полной грудью. К нему возвращалась жизнь. Цы никуда не торопился: он созерцал клумбы с пионами, причудливо перемежавшиеся с рядами орхидей и камелий; он наслаждался зрелищем сосновых и бамбуковых рощиц, наполненных рукотворными ручейками, прудиками, мостами и павильонами. Как будто здесь было собрано все, о чем только может мечтать человек. В конце концов Цы уселся у подножия небольшой скальной гряды; она носила следы ручной обработки, еще более уподобившей ее миниатюрному горному кряжу. Под щебетание щеглов он раскрыл на коленях тетрадку, которую получил вместе с планом дворца. Оказалось, его снабдили разделом Уложения о наказаниях, где говорилось об ответственности тех, кто оставался в императорских дворцах по окончании рабочего дня. Особое внимание там уделялось времени шэнь — периоду между тремя и пятью часами вечера: в этот промежуток все работники должны являться к дежурному командиру для проверки личности. Тот же командир обязан был проконтролировать, чтобы работник покинул дворец через те же ворота, через которые пришел. Если же, пренебрегши этими правилами, кто-то из работников своевольно остался бы в пределах дворца, его на время проведения следствия сажали в тюрьму, а затем подвергали смертной казни через удавление.
Цы не мог понять причин этого предостережения. Врученная ему печать позволяла не только перемещаться по большинству дворцовых помещений, но также и ночевать в комнате, которую отвел для него Кан. Быть может, это гостеприимство было только временным — или же Толкователю трупов предписывалось действовать с осмотрительностью.
От нехороших предчувствий его опять пробрал озноб.
Дальше в отрывке из Уложения трактовалось понятие «рабочие часы». Цы прочел, что ни один приходящий работник не может оставаться во дворце по окончании своей смены. В случае, если будет обнаружено обратное, смотрителям, дежурным начальникам стражи, солдатам и привратникам надлежит незамедлительно отправиться на поиски нарушителя, а также уведомить о случившемся императора. Что же касается прислуги, проживающей во дворце, тех, кто с опозданием приступит к исполнению своих обязанностей или закончит работать раньше положенного срока, надлежало наказывать сорока ударами палок за каждый день отсутствия. В конце уточнялось, что если виновным окажется военный или гражданский чиновник, наказание следует ужесточить на одну степень, притом что оно ни в коем случае не должно превышать шестидесяти ударов и одного года ссылки.
Цы закрыл тетрадку. Ему хотелось думать, что ни одно из этих предписаний не будет применено к нему. И неожиданно вся пышность дворцовых садов представилась ему роскошной, но жуткой тюрьмой.
Юноша направился к зданиям Внешнего двора, помещавшимся на юге: там была сосредоточена исполнительная власть империи. Цы хотелось запомнить здесь каждое здание и министерство. Слева от главных ворот, отделявших Запретный город от собственно Линьаня, располагалась Палата чинов, Ли бу, — здесь занимались учетом и служебным продвижением чиновников, их назначениями. За ней — Подворная палата, Ху бу, ведавшая сбором налогов, и еще дальше вглубь — Палата церемоний, Ли бу, надзиравшая за проведением разнообразных общественных ритуалов и соблюдением дворцового протокола. По правую руку располагалась Военная палата, Бин бу, — название говорило само за себя, за ней — Палата наказаний, Син бу, что контролировала работу судебных органов (ее-то как раз и возглавлял Кан), и Палата общественных работ, Гун бу, отвечавшая за прокладку дорог, проспектов и каналов, строительство портов. На плане Запретного города было указано также и расположение ведомств, управлявших делами меньшего масштаба: пирами, жертвоприношениями, дипломатическими приемами, императорскими экипажами, образованием; где-то неподалеку находились и императорские мастерские, но распознать все эти здания Цы был уже не в силах.
Остановившись перед главными воротами, Цы решил проверить, хорошо ли составлена его карта. Юноша предъявил свою печать караульному; тот, записав имя посетителя и время прихода, пропустил его внутрь. Оглядевшись на исполинских размеров Главном дворе, Цы понял, что план выполнен вполне точно. Юноша оказался на границе огромного Внутреннего двора, где располагались Дворец Наложниц и Императорский дворец.
Сделав шаг, юноша поразился грандиозности обоих дворцов, в которых, судя по плану, помещалось две сотни разнообразных комнат. В них, помимо самого императора, проживали его супруга, его наложницы, евнухи и постоянный гарнизон императорских гвардейцев.
Цы снова посмотрел на карту. Судя по ней, в восточном крыле, напротив Дворца Наложниц, были сосредоточены кладовые и кухни, а в противоположном крыле — конюшни. Цы решил, что темницы помещаются именно под конюшнями, впрочем, подземные лабиринты были настолько запутанными, что ему приходилось лишь предполагать. Юноша также отметил, что два летних дворца — Утренней прохлады и Вечной свежести — расположены в северной части и от Южных ворот не видны.
Удовлетворившись осмотром, Цы вытащил отчет об убийствах, которым снабдил его Кан, чтобы сравнить его с собственными записями. Перечитав оба текста, Толкователь трупов плотнее сжал зубы.
До сих пор в этом деле выглядело неоспоримым лишь одно: ему противостоит убийца чрезвычайно опасный, до невероятия умный; его способность маскировать свои преступления может соперничать разве что с жестокостью, с которой он их совершает. И ничего более. Цы полагал своим преимуществом то, что он раскрыл обман с евнухом, — он надеялся, что убийце об этом неизвестно; однако против Цы играли целых два неподвластных ему обстоятельства. С одной стороны, это было абсолютное непонимание мотивов убийцы — а их, учитывая стремительное разложение трупов, требовалось выяснить как можно скорее. С другой — подчеркнутая враждебность Кана, для которого присутствие молодого эксперта являлось скорее бременем, нежели подспорьем. Однако эти неудобства выглядели всего лишь как два рисовых зернышка в сравнении с тем, что представлялось Цы самым опасным: иметь в напарниках по розыску убийцы такую крысу, как Серая Хитрость.
Цы отправился в свою новую комнату, чтобы как следует поразмыслить.
Оказалось, ему отвели чистую клетушку с низкой кроватью и письменным столом. А Цы ничего больше и не требовалось, к тому же он был благодарен за открывавшийся из единственного окошка вид во внутренний сад. Он сел за стол и попытался заново осмыслить происшедшее. К несчастью, самые большие надежды Толкователь трупов возлагал на выводы парфюмера и на еще не готовый портрет убитого молодого простолюдина; Цы уже распорядился показывать портрет повсеместно. А результат в обоих случаях вовсе не был гарантирован и совсем уж не зависел от самого Цы. Это было прискорбно: он терпеть не мог полагаться на волю случая.
Юноша открыл «Покои сохранения», уже доставленные в его жилище, и извлек отрезанную им кисть руки, чтобы рассмотреть ее при свете дня. Цы обратил внимание на подушечки пальцев: они были покрыты десятками морщинок, так что походили на фу хай ши, морщинистую пемзу, камень из Гуандуна. Цы приписал происхождение морщин каким-то давним повреждениям, но дальше в своих догадках пойти не рискнул. Потом он занялся ногтями. Под их кромкой обнаружились какие-то черные кусочки, похожие на щепки. Однако, извлекая и пробуя их пальцами, Цы убедился, что они под давлением распадаются, — значит, на самом деле это были мелкие угольки. Толкователь трупов убрал руку обратно в «Покои» и принялся размышлять о странных конусообразных вырезах, которые убийца проделал в груди всех жертв. Отчего тот надушил их особо стойким ароматом? Отчего так яростно копался в ранах? Действительно ли что-то искал или, как предполагали Мин и судья, то была часть ритуала или просто инстинкт хищника?

Цы захлопнул свои записи и рывком поднялся из-за стола. Если он собирается продвинуть расследование, то должен поговорить с друзьями Нежного Дельфина.

Дежурный чиновник сообщил Цы, что Трепетный Рассвет сейчас находится в Императорской библиотеке.
Ближайший друг Нежного Дельфина на поверку оказался жеманным евнухом никак не старше шестнадцати лет. Цы отметил, что глаза его покраснели от слез, но голос звучит приветливо, а на вопросы мальчик отвечает взвешенно и разумно. Но стоило Цы заговорить о Нежном Дельфине, тон евнуха сразу же переменился.
— Я уже докладывал господину министру наказаний, что Нежный Дельфин был человек весьма замкнутый. Мы действительно проводили много времени вместе, но разговаривали мало, — объяснил Трепетный Рассвет.
Цы не стал спрашивать, чем же они тогда занимались; вместо этого он поинтересовался семьей Нежного Дельфина.
— Он почти никогда не упоминал о родственниках, — с облегчением ответил Трепетный Рассвет, поняв, что его не собираются обвинять в исчезновении товарища. — Отец его ловил рыбу на озере — как и многие из наших отцов, однако Нежному Дельфину не нравилось об этом вспоминать, он предпочитал фантазировать.
— Фантазировать?
— Преувеличивать, воображать… Если он заговаривал о своей семье, то всегда с уважением и восхищением, но не из сыновнего почтения, а скорее как бы кичась. Будто бы он из богатой и влиятельной семьи. Бедный Нежный Дельфин! Он ведь лгал не по злонравию. Он просто ненавидел нищету, в которой прошло его детство.
— Я понимаю. — Цы оторвал взгляд от своих бумаг. — Судя по всему, он очень ревностно относился к своей работе…
— Это точно! Именно так. Он всегда вел учет своим делам, по ночам пересматривал свои записи и к завтраку выходил всегда последним. Нежный Дельфин очень гордился тем, что продвинулся по службе. Вот откуда у него столько завистников. И вот почему я тоже пробуждал зависть.
— Завистники? Кто же это?
— Да почти что все. Нежный Дельфин был красив и нежен, точно шелк. А еще он был богат. Да, он умел копить.
Цы ничуть не удивился. Многие евнухи добивались высокого положения при дворе и сколачивали значительные состояния. Дело было в их трудолюбии, в способности к чинопочитанию и лести. Но когда Цы высказал эти мысли вслух, Трепетный Рассвет с ним не согласился:
— Он был не такой, как все. Его интересовала только его работа да его коллекция древностей… и я. — Тут юный евнух разрыдался.
Цы попробовал утешить мальчика, но тщетно. Похоже, не стоило сейчас продолжать расспросы. Если потребуется, Цы сможет допросить евнуха и в другой раз. Он уже собирался отпустить юного страдальца, однако новая мысль пришла ему в голову, и он не удержался:
— И последний вопрос. Ты сказал, что Нежному Дельфину завидовали почти все?
— Точно так, господин… — всхлипнул евнух.
— А кто — кроме тебя — ему не завидовал?
Трепетный Рассвет заглянул в глаза юноше так, словно благодарил за важный вопрос. А потом отвел взгляд:
— Простите. Этого я сказать не могу.
— У тебя нет причин меня бояться! — удивился Цы.
— Я боюсь не вас, а Кана.

Ситуация становилась все более запутанной. Было над чем поломать голову. Цы направился в покои, которые до своего исчезновения занимал Нежный Дельфин. Евнух служил в должности помощника управляющего и проживал при Подворной палате, на втором этаже.
Перед входом в покои стоял караульный, который, несмотря на грозный вид, все-таки разрешил Толкователю трупов войти — разумеется, лишь удостоверившись в подлинности императорской печати и записав имя входящего. Пройдя внутрь, Цы собственными глазами убедился, что Нежный Дельфин был фанатичным приверженцем порядка и опрятности. Книги в его кабинете (исключительно поэзия) не только стояли точно в линию, но еще и были снабжены шелковыми переплетами одинакового цвета. Ни одна вещь не валялась как попало: одеяния были аккуратнейшим образом свернуты и сложены ровной стопкой в сундук, сиявший первозданной чистотой; кисточки для письма выглядели столь скрупулезно отмытыми, что любую из них можно было дать новорожденному в качестве соски; даже благовонные палочки были рассортированы по размеру и по запаху. И лишь один предмет нарушал всеобщую гармонию: на письменном столике лежал небрежно брошенный раскрытый дневник.
Цы спросил стражника, заходил ли кто-нибудь в эти комнаты после исчезновения евнуха; тот сверился с книгой записи и ответил, что никто не заходил. Цы пошел осматривать вторую комнату.
Это был просторный зал, стены которого будто оккупировала армия древностей. Ближе к двери толпились десятки статуэток из бронзы и нефрита, каждая со своей этикеткой, свидетельствующей о благородстве происхождения: все они относились к эпохам Тан и Цзинь. Возле внешней стены и у окна, выходившего на Дворец Наложниц, стояли четыре вазы прозрачной белизны их изготовили из тонкого фарфора в мастерских Жучжоу. Противоположная стена была сплошь завешена изысканной живописью на шелке: горные пейзажи, реки, сады и заходы солнца. А вот на четвертой стене, над входом в последнюю комнату, был размещен один-единственный лист бумаги, украшенный каллиграфической надписью. Текст представлял собой стихотворение, написанное точными, энергичными мазками; иероглифы будто летели справа налево, исполненные лиризма и гармонии. Цы пригляделся к множеству красных печатей, которые были поставлены предыдущими владельцами текста. А еще он обратил внимание на едва заметный изгиб рамки.
Цы не мог в точности исчислить стоимость этого шедевра. Определенно, даже такому состоятельному евнуху, как Нежный Дельфин, не хватило бы средств для его покупки.
Толкователь трупов вошел в третью комнату — спальню с ложем, покрытым газовой тканью, от которой исходил изысканный аромат. Пуховое одеяло было в точности подогнано к углам, как перчатка к пальцам руки. На стенах, обитых вышитым шелком, не было ни единого пятнышка. Во всех трех комнатах каждая вещь находилась на своем месте.
Каждая — за исключением дневника Нежного Дельфина.
Цы вернулся в первую комнату, чтобы как следует его изучить.
Юноша держал в руках книжицу с тонкими листами, украшенную изображениями лотоса, до конца заполненную записями. Цы погрузился в чтение, надеясь найти сведения, которые хоть как-то ему помогут. К удивлению Цы, речь в дневнике шла совсем не о работе — этот документ был целиком посвящен личным делам Нежного Дельфина. Евнух скрупулезно анализировал свои чувства к Трепетному Рассвету, в которого, по-видимому, был не на шутку влюблен. Он писал о мальчике с нежностью и утонченностью, почти с той же силой страсти, что и о своих родителях — а упоминания о них встречались почти на каждой странице дневника.
Дочитав до конца, Цы надолго задумался. Из дневника явствовало, что евнух, несмотря на кипевшую в нем страсть, был человеком чувствительным и порядочным.
А еще по дневнику можно было догадаться, что Нежный Дельфин был каким-то образом обманут своим убийцей.

* * *
На следующий день Цы с утра пораньше отправился в архив. Серая Хитрость во дворце не ночевал. Цы знал, что седовласый рано вставать не любит, и решил использовать часы одиночества на то, чтобы выяснить, над чем работал перед смертью Нежный Дельфин.
Порывшись в документах, Цы убедился, что весь последний год евнух ведал счетами, относящимися к соляной торговле — одной из сфер коммерции, на которую, наряду с торговлей чаем, ладаном и алкоголем, государство имело исключительное монопольное право. Цы плохо разбирался в вопросах рынка, но простое сопоставление с отчетами предыдущих лет показывало, что оборот соляной торговли очевидно и неуклонно снижается. Этот спад мог оказаться следствием обычных рыночных колебаний, но можно было представить себе и другую причину: незаконное обогащение некоего чиновника, что одновременно объясняло и наличие ценной коллекции древностей в его доме.
Цы отправился проверять свою догадку в Подворную палату, там ему рассказали, что общее уменьшение товарооборота связано с агрессией северных варваров. Вполне логичное объяснение: все жители империи так или иначе ощущали на себе последствия вторжения чжурчжэней. Войска Цзинь, которые когда-то удавалось сдерживать на границе, резко продвинулись и завоевали весь Северный Китай. С тех пор объем торговых операций неуклонно снижался, особенно в последние годы, когда, несмотря на все договоры и выплату дани, чжурчжэни грозили продвинуться еще южнее. Цы поблагодарил чиновника за разъяснение и направился туда, где лежали трупы, — юноша собирался их обмыть и посмотреть, что изменилось за сутки.
Прежде чем спуститься в подземные застенки, Цы прошел по кухням и конюшням, чтобы собрать припасы, которые он заранее велел приготовить. Забрав все, что требовалось, Цы начал спуск. Когда он приблизился к знакомой двери, на него накатила тошнота: запах разложения чувствовался уже и за пределами комнаты. И даже от камфарных нитей будет не много проку. Цы все равно засунул их в ноздри и начал подготовку к осмотру, когда появился Бо.
— Я задержался, зато посмотри, вот она. — Чиновник предъявил деревянную пику, что Цы заказал накануне.
Толкователь трупов внимательно осмотрел древко, взвесил на руке, проверил диаметр и заточку. Он остался доволен проверкой — все было как надо. Цы отложил пику в сторону и продолжил работу. Он положил в терракотовый горшок пригоршню листьев белого репейника и стручки фасоли, придавил и поджег: дым от такой смеси поможет победить любое зловоние. Потом Цы достал бутылку с уксусом и наполнил плошку, понюхал конопляного масла, а в рот положил свежий имбирный корень. Исчерпав все средства самозащиты, Толкователь трупов набрал в грудь побольше воздуха и решительно вошел в Комнату мертвецов.
Несмотря на то что тела обмывали накануне, черви снова расплодились на мертвечине. Цы сразу же плеснул уксуса в горшок с горящей смесью, чтобы дым распространился по всей комнате, и начал готовить состав для последнего омовения. Остатки уксуса он замешал с перепревшим навозом, получившуюся кашицу разбавил водой, смазал в ней деревянную палочку и занялся удалением червей и их личинок. Завершая операцию, он вылил на трупы несколько ведер воды. Под ногами у юноши теперь хлюпало отвратительное месиво из крови, насекомых и гнилой плоти, но он только крепче прикусил имбирный корень и приступил к осмотру.

На трупе евнуха и на трупе без лица ничего существенно нового не обнаружилось. Процесс разложения зашел далеко, кожа почернела и лохмотьями отделялась от мышц, а во многих местах она уже вздыбилась. А вот на лице самого молодого — того работника, с которого сделали портрет, — проступило множество мелких крапин, размером не больше макового зерна. Цы тщательно протер сохранившиеся участки кожи и всмотрелся в крапины со всем вниманием. Крошечные шрамы покрывали все лицо и напоминали ожоги или оспины — все, за исключением странных квадратных обводов вокруг глаз. Цы записал это наблюдение в тетрадку, а рядом точными движениями воспроизвел форму обводов. Сходные повреждения он обнаружил и на руках покойника. И вот наконец Цы взял со стола пику.
У Толкователя трупов не было никакой уверенности, что его идея сработает. Однако он бестрепетно подошел к изувеченному трупу старика, воткнул наконечник пики в открытую рану на груди и принялся осторожно проворачивать свое оружие, отыскивая канал, который позволил бы продвинуться дальше. Когда наконечник пики подался вглубь, Цы издал победный рык. Понемногу, словно двигаясь по тайному ходу, наконечник уходил все глубже; когда же он уперся, Цы позвал на помощь Бо, и вместе они перевернули тело. И тогда Цы увидел, что, как он и предполагал, наконечник вышел наружу через отверстие в спине. А стало быть, Цы имел дело не с двумя разными ранами, а с одной, имеющей вход и выход. Юноша уже собирался вытянуть пику обратно, когда заметил необычный проблеск на самом острие. Цы взял щипчики и осторожно извлек из запекшейся крови блестящий обломок. Внимательно его изучив, юноша пришел к выводу, что это крупица камня. Больше по этой крупице он определить ничего не сумел, но сохранил обломок в качестве вещественного доказательства.
— Мне необходим еще один труп, — объявил он чиновнику.
Бо озадаченно посмотрел на эксперта.
— На меня можешь не рассчитывать, — предупредил он.
Цы рассмеялся, а Бо вздохнул с облегчением, поняв, что убивать никого не придется. Цы просто как можно скорее требовалось еще одно мертвое тело для проверки своей теории. Но когда Бо предложил позаимствовать мертвеца с Линьаньского кладбища, Цы наотрез отказался. Ведь там работал прорицатель Сюй.
— Придется поискать в другом месте, — поторопил он седого чиновника.
Цы достал из сумы два свернутых листа бумаги: на одном в натуральную величину отображалось человеческое тело спереди, на другом — вид сзади. Рисунки были испещрены черными и белыми точками; их скопления повторяли очертания внутренних органов. Бо полюбопытствовал, что это такое.
— Это как карта. Черные точки обозначают места, поражение которых смертельно для человека; белые — это места, повреждение которых причиняет большой вред.
Толкователь трупов расстелил оба листа и нанес на них точное место и форму каждой из ран на теле старика.
Закончив рисовать, Цы отер наконечник пики, подобрал и сложил рисунки и, распорядившись предать трупы огню, вместе с Бо покинул дворец.

* * *
Центральная больница представляла собой нечто вроде огромной мастерской по производству умерших из умирающих; их перемещали с больничных коек на кладбище в таких количествах и так привычно, будто яйца перекладывали из одной корзины в другую. Цы надеялся, что нашел идеальное место для опытов с мертвыми, однако управляющий объявил, что последних сегодняшних покойников уже забрали родственники. Бо предполагал, что Толкователь трупов собирается пронзить той же пикой еще одно человеческое тело и посмотреть на результат, и предложил использовать для этой цели кого-нибудь из больных. Цы не мог поверить своим ушам. Бо привел свои аргументы: доброволец, который согласится заменить собою покойника, заслужит достойные похороны для себя и хорошее вознаграждение для своей семьи; и хотя Цы не одобрил эту идею, Бо приказал управляющему обнародовать заманчивое предложение среди больных. К удивлению Цы, управляющий и не думал возражать.
И вот уже они обходят палату за палатой в поисках подходящего тела. Однако Цы раз за разом отвергал добровольцев — всем им еще было жить и жить. В конце концов управляющий показал им обожженного мужчину, чья жизнь висела на волоске, но Цы не согласился и тут: такие страшные ожоги способны были испортить всю проверку. Они подошли к следующей циновке, где лежал рабочий с не оставляющей сомнений печатью смерти на лице. Его придавило каменной плитой, и теперь он медленно агонизировал. Цы понял, что последние часы жизни этого человека будут отравлены непереносимым страданием. Но и умирающего Цы отверг. И тогда Бо понял, что Толкователь трупов никогда не пойдет на замену мертвеца живым человеком. Императорский чиновник покидал больницу в мрачном расположении духа.
— Не знаю, как мне такое и в голову пришло, — произнес он.
У Цы появилась новая идея.
— А как насчет казней?
И предложил воспользоваться трупом смертника.

* * *
Начальнику внешней тюрьмы, покрытому шрамами воителю, очень понравилась идея проткнуть мертвеца насквозь.
— Как раз сегодня мы удушили одного злодея, — воодушевился он. — Никогда не получал подобных предложений, но если это — на благо империи, то пускай и преступники хоть как-то ей послужат.
Начальник тюрьмы отвел Цы и Бо во внутренний дворик, где лежало тело несчастного. Публичную казнь собирались устроить еще вчера, на одном из рынков, но потом ее перенесли в тюремный двор, и теперь казненный лежал здесь в назидание другим преступникам — в изодранных обносках, прямо на земле.
— Этот сукин сын изнасиловал и убил двух девочек, а тела бросил в реку. Был схвачен разъяренной толпой, — произнес начальник, словно себе в оправдание.
На вопрос, нужно ли раздеть покойника, Цы ответил, что не нужно. Старик был убит одетым, а Цы собирался восстановить картину убийства как можно более достоверно. Он достал свои рисунки и проверил расположение ран. А потом приколол на рубашку преступника бамбуковую щепочку, отмечая, куда воткнуть пику.
— Его нужно приподнять, — объявил Цы.
Несколько солдат подняли тело, пропустили под мышки веревку, а концы ее привязали к деревянной перекладине. Теперь труп висел, словно марионетка. Цы взялся за пику, и ему вдруг стало жаль казненного преступника. Его полуоткрытые глаза как будто глядели на Цы с другой стороны — из мира смерти. Юноша представил себе убитых девочек и резким ударом всадил наконечник в мертвое тело. Раздался треск, дерево проникло в плоть — так забивают свиней. Наконечник, увязнув где-то на полпути, так и не высунулся из спины.
Цы выругался сквозь зубы. Он вытащил пику и приготовился к новому удару. Напружинил каждый мускул и снова подумал о девочках. Удар получился сильнее прежнего, но пронзить тело насквозь все равно не получилось.
— Можете опускать. — Цы с яростью пнул лежавший под перекладиной камень, а потом долго мотал головой.
Он ничего не стал объяснять начальнику тюрьмы. Просто поблагодарил за сотрудничество и на этом прекратил свой эксперимент.

* * *
Вечер Цы провел в размышлениях, строя и проверяя догадки и предположения — пока не заявился Серая Хитрость. Новоявленный судья спросил, как продвигается дело, и Цы без колебаний принялся врать. Уж во второй раз он не даст себя облапошить!
— Судя по всему, этот Нежный Дельфин был честный человек. Он жил единственно ради своей работы, но больше мне ничего выяснить не удалось. А тебе? — Цы изобразил живой интерес.
— Я могу быть с тобой откровенен?
Цы вспомнил, при каких обстоятельствах седой заводил с ним подобный разговор. Даже если бы дело шло о спасении его отца, Серая Хитрость все равно бы солгал.
— Для нас с тобой это дело — отравленное лакомство, — провозгласил он. — У них нет никаких зацепок. Они предоставили нам разбираться в истории, где все шиворот-навыворот, и, поскольку сами справиться не могут, хотят выставить неумехами нас.
— Да уж, хорошо сказано, — мрачно усмехнулся Цы. — И как же ты намерен поступить?
— Я решил ускорить другое расследование — то дело о мертвом страже порядка. Там-то я хорошо продвинулся, так что теперь не позволю этим свиньям запятнать мою карьеру.
Цы тоже решил ускорить свое расследование. Преодолевая страх, он попробовал побольше выведать о планах седого. И прямо спросил: есть ли новости из Фуцзяня?
— Ничего нового, почта стала поступать гораздо медленнее. Вчера вот пришло письмо, которое мы ожидали получить еще шесть дней назад. Поэтому я решил сам отправиться в Фуцзянь. — Серая Хитрость выдержал паузу. — Да, именно так. Мне нужно срочно распутать мое первое дело. И я не остановлюсь, пока не узнаю, кто убил этого Гао.
Цы попытался разубедить Серую Хитрость:
— А как же приказ министра?
— А я уже с ним поговорил, и Кан обещал не чинить мне препятствий. — Седовласый ухмыльнулся. — Вот она, польза родственных уз. Тебе придется выпутываться в одиночку.
Цы уже пожалел, что задал свой вопрос. До этого момента он еще мог надеяться, что разыскания его противника ни к чему не приведут, однако теперь пришла ясность: юный судья скоро выяснит, что беглец, которого преследовал Гао, — это Цы.
— Когда ты отправляешься?
— Сегодня же ночью. Чем дольше я здесь пробуду, тем легче будет объявить меня неудачником.
Цы не знал, радоваться или горевать. С одной стороны, он получит возможность спокойно расследовать тройное убийство, с другой — даже думать об этом, так необходимом ему спокойствии, когда оно зависит от действий Серой Хитрости, было нелепо.
— Что ж, удачи, — произнес Цы.
Никогда еще пожелание удачи не было столь лицемерным. Цы попрощался с Серой Хитростью и пошел к себе.
У него было о чем подумать.
Только вот ни о чем хорошем не думалось.

26

Цы размышлял над происхождением крошечных шрамов на лице молодого покойника, когда во дворец вернулся парфюмер. Цы успел прикинуть несколько вариантов, но так и не пришел к определенному выводу, поэтому, когда Сюэ сказал, что ему повезло, Толкователь трупов воспрянул духом. И сразу же несказанно удивился: в продолжение своих слов парфюмер улыбнулся и протянул ему запечатанный воском флакончик.

— Вот, понюхайте, — гордо прибавил он.
Цы сорвал восковую печать и вдохнул насыщенный аромат, который тотчас вязко растекся по его дыхательным путям. Запах был густой, глубокий, сладкий и приторный, как мармелад, с оттенками сандала и пачулей. Крепость его пьянила. Юноше запах показался смутно знакомым, но почему — он вспомнить не мог. Маленький парфюмер скорчил обиженную гримасу:
— Разве не узнаёте?
— А разве я должен?
— Полагаю, что так. Это же «Нефритовая эссенция», которую я уже много лет изготавливаю для императора.
Цы нахмурился. Пришлось признаться, что при дворе он всего-то два дня, да и те провел среди трупов и архивных свитков.
— И хотя я удостоился чести лицезреть императора, могу вас заверить: обстоятельства не располагали к тому, чтобы наслаждаться духами, — добавил он.
— Да нет же! Эта эссенция вовсе не для него, — вскричал Сюэ.
Чтобы взбодриться, Цы провел ладонями по лицу; он готовился не пропустить ни слова. А человечек перед ним взахлеб рассказывал, что многие годы готовит из совершенно секретных ингредиентов и с соблюдением тайны пропорций эти самые духи, пользоваться которыми настрого запрещено кому бы то ни было, за исключением супруги и наложниц императора.
— И разумеется, я единственный, кто готовит такой аромат.
Цы долго молчал, обдумывая признание маленького парфюмера, а тот с нетерпением дожидался слов благодарности. В конце концов юноша спросил, возможно ли, чтобы кто-нибудь из работников мастерской присвоил часть уже готовых духов. Сюэ оскорбился до глубины души.
— Нет, невозможно! Каждый раз, как мне заказывают новую партию, я сам готовлю духи, сам переливаю во флаконы, сам их нумерую и сам доставляю во дворец, — решительно ответил парфюмер.
— А если кто-то воспроизвел вашу эссенцию?
— Воспроизвел? Это не просто маловероятно, это немыслимо. Во-первых, потому что набор ингредиентов известен только мне, а подобрать их — уверяю — задача весьма непростая. А во-вторых, если фальсификатора обнаружат, он будет незамедлительно казнен.
— Понимаю. А скажите, существует ли вероятность ошибки?
— На что это вы намекаете? — Человечек снова оскорбился.
— Я имею в виду: насколько вы уверены, что это именно ваши духи? В конце концов, запах был совсем уже слабый, да к тому же отравленный гнилью.
— Послушайте, юноша, — в голосе парфюмера звучала неколебимая убежденность, — если бы вы от рождения занимались запахами, вы бы меня поняли. Я всегда отличу аромат моего изготовления, даже посреди целого лагеря потных солдат.
Маленький человечек произнес эти слова с такой твердостью, что Цы перестал сомневаться в правильности его выводов. Он собирался задать очередной вопрос, но тут парфюмер кое-что добавил:
— Но, как ни странно, там и впрямь было что-то еще… Посторонний запах. Такой резкий… Он почти совсем выдохся, но все же я его почувствовал.
— Другие духи?
— Нет, это были не духи. Но и не трупная гниль. Право, не знаю — я пытался вычислить этот запах, но не сумел.
Цы записал в тетрадку и это обстоятельство. Он получил уже достаточно пищи для размышлений, но тут ему пришел в голову еще один вопрос.
— Ну да, вы сами готовите вашу «Нефритовую эссенцию». А кто во дворце уполномочен ее у вас принимать?
— Не «уполномочен», а «уполномочена». — Глаза Сюэ расширились так, точно он увидел, как кто-то раздевается. — Одна нюйши, дама, которая готовит встречи императора с его наложницами. Обычно я отношу ей партию духов в каждое новолуние. Приблизительно тридцать флакончиков, в соответствии с заказом. Имейте в виду, что, помимо нюйши, во дворце проживают около тысячи наложниц. А она принимает и распределяет каждую партию и, будьте уверены, следит за девушками так, словно это ее родные дети, которых у нюйши никогда не будет.
Проводив маленького парфюмера к воротам, Цы углубился в дворцовый сад. Сведения о нюйши заинтересовали его, и, хотя Цы помнил, что вход во Дворец Наложниц для него закрыт, ему захотелось хотя бы побродить поблизости. Шагая, Толкователь трупов мысленно раскладывал по полочкам все, что ему удалось выяснить.
Итак, имеются мертвые тела. Начнем с евнуха: трудолюбивый и аккуратный человек, любящий свою семью, на первый взгляд честный работник, вот только относительно скромная должность помощника управляющего плохо сочеталась с обладанием ценнейшей коллекцией. Второй — это мужчина лет около пятидесяти, с изуродованным лицом и с руками, странным образом пострадавшими то ли от кислоты, то ли от какого-то заболевания. И наконец, третий — самый молодой покойник с лицом, испещренным давними крохотными шрамами, а еще с двумя непонятными обводами вокруг глаз.
У трех мертвецов имелось много общего, и этим надлежало заняться в первую очередь: убийца старался, чтобы трупы было сложно опознать; у всех троих — страшные раны в виде воронки на груди, а еще невесть откуда взявшийся аромат духов, которые способен изготовить один-единственный парфюмер, и надзор за ними поручен императорской нюйши. Когда Цы отвлекся от этих мыслей и посмотрел вокруг, оказалось, что он подошел вплотную к Дворцу Наложниц, а это было опасно. Чтобы никто из евнухов его не обнаружил, юноша спрятался за дерево и принялся рассматривать запретный дворец, все окна которого были забраны жалюзи. Это строение выглядело не менее изящно, чем его обитательницы. За бумажными шторками Цы разглядел грациозно порхающих девушек, как ему показалось — обнаженных; теперь он уже не мог отвести глаз от окон. Юноша почувствовал, что тело его наполняется желанием. Он уже давно не делил ложе ни с кем из «цветочков».
Цы заставил себя не думать о наслаждениях плоти и принялся вспоминать все, о чем говорил ему маленький парфюмер. Во дворце девушки находились в ведении одной только нюйши, никто другой не имел к ним доступа. Даже евнухи. И если, как заверял Сюэ, он являлся единственным производителем «Нефритовой эссенции», у Цы не оставалось иного пути, кроме как расспросить даму, ответственную за распределение этих уникальных духов.
Юноша пошел обратно, во Внешний двор, чтобы выяснить, как продвигаются дела у портретиста. Зайдя к нему в мастерскую, Цы ахнул от восхищения: перед ним на мольберте было полное жизни лицо, выписанное столь тщательно, что казалось, убитый вот-вот улыбнется и заговорит. Художник с абсолютной точностью воспроизвел каждую черточку, словно бы вернув покойнику жизнь. Все было сделано идеально — за исключением одной ужасной ошибки.
— Мне следовало четче вас проинструктировать: портрет должен быть с открытыми глазами.
Художник переполошился и начал низко кланяться, страшась последствий, однако Толкователь трупов не упрекнул его ни словом, взяв всю вину на себя. Художник заверил, что, к счастью, может легко поправить дело.
— Закрыть открытые глаза мне было бы сложнее.
— А шрамы подрисовать сможете?
И Цы начал прямо на портрете показывать размеры, форму, количество и распределение кожных повреждений, не забыв предупредить, что вокруг глаз их быть не должно. Он дождался окончания работы — на всякий случай, чтобы художник не допустил новых ошибок. В итоге Толкователь трупов остался очень доволен результатом.
— Это и вправду потрясающе, — произнес он.
Художник воспринял похвалу с гордостью. Он снова поклонился и обеими руками подал юноше рисунок на шелке. Цы бережно свернул его и упаковал в отдельную сумочку с таким тщанием, точно это был слиток золота. Попрощавшись с мастером, Цы пошел к себе. Войдя в комнату и закрыв дверь, юноша сразу же развернул портрет и долго его рассматривал. Да, действительно, как живой. Единственная проблема заключалась в невозможности воспроизвести этот шедевр, а следовательно, его нельзя было размножить и распространить повсеместно. Но Цы все равно был уверен, что портрет ему пригодится — когда он разберется с происхождением этих крохотных шрамов.
Просидев некоторое время просто так и не зная, что делать дальше, юноша подумал об учителе Мине, о том, как не хватает ему теперь советов академика, его хладнокровия. Мин ведь всегда знал, что сказать и как поступить. Цы чувствовал себя в долгу перед ним — и стыдился, что однажды предал доверие учителя. Да, вот что сейчас нужно: навестить Мина и обсудить вопросы, на которые у него самого не находилось ответов. Цы снова скатал рисунок, собрал свои записи и вышел из комнаты: он направлялся к единственному человеку в Линьане, который оказывал ему бескорыстную помощь.
Цы без помех миновал сад. Однако, когда он попробовал выйти за ворота в дворцовой стене, караульный его не пустил.
— Даже не думай об этом, — грубо бросил страж ворот, с презрением посмотрев на печатку, которую предъявил Толкователь трупов. Цы с важным видом объяснил, что эта печать выдана ему самим министром наказаний, но караульный и бровью не повел.
— Ну тогда с ним и договаривайся. Это Кан приказал тебя не выпускать.
Цы не поверил караульному, но проход для него был закрыт.
Юноша пнул валявшийся у ворот камень с такой злостью, словно это был сам Кан. Все-таки ему пришлось повернуть назад. Если императору угодно, чтобы Цы продвигал порученное ему дело, так пусть подумает, что делать с министром, который вместо того, чтобы содействовать расследованию, с удовольствием чинит все новые и новые препятствия. По счастью, печатка-пропуск, кажется, не утратила своих свойств внутри дворцового комплекса, что позволило юноше добраться до кабинета, который занимал личный секретарь императора. Цы представился и попросил об аудиенции, но секретарь с замашками престарелого щеголя воззрился на посетителя так, будто ему показали полудохлую муху. Поступок Цы был не просто необычным — нет, он был оскорбительным: простой исполнитель желает встретиться с Сыном Неба!
— Многие умерли и за гораздо меньшие провинности, — изрек секретарь, лишь мельком взглянув на наглеца.
Цы подумал, что если бы он был им нужен мертвым, его бы давно уже убили. И продолжал настаивать — но достиг лишь того, что секретарь по-настоящему взъярился: старец приказал ему немедленно убираться и пригрозил вызвать стражу. Но юношу и это не смутило. Он был готов решить свою проблему любой ценой, поэтому с предерзким видом остался стоять на своем месте и бестрепетно воспринял обещание секретаря отправить его в тюрьму, а потом полюбоваться его казнью. Старик вопил и надрывал голос, а Цы тем временем заметил, что по галерее приближается, окруженный многочисленной свитой, сам император; рядом с Нин-цзуном шел Кан. Юноша понял, что действовать нужно стремительно. Не дослушав очередную тираду секретаря, не оставив телохранителям ни секунды на размышление, Цы выбежал в галерею и простерся ниц у ног императора. Кан узнал своего подчиненного и приказал солдатам его схватить, однако Нин-цзун остановил расправу.

— Необычный способ поздороваться со своим монархом, — отметил он.
Сознавая, насколько дерзостен этот способ, Цы не отважился поднять взгляд. Он еще раз бухнул лбом о каменный пол и взмолился о милосердии. Не получив никакого ответа, Толкователь трупов дрожащим голосом прибавил, что дело у него срочное, напрямую связанное с раскрытием зверских убийств.
— Ваше величество! Он сполна заплатит за свою наглость! — взревел Кан.
— Всему свое время. Ты что-нибудь узнал? — коротко спросил император.
Цы подумал, что лучше бы ему переговорить с его величеством наедине. Он уже собрался попросить об этом, но вовремя решил больше не искушать судьбу. Все так же лежа перед Нин-цзуном, он бросил взгляд на министра наказаний.
— Ваше величество, при всем почтении и благоговении, я подозреваю, что некто высокопоставленный преднамеренно мешает мне работать, — отважно объявил Толкователь трупов.
— Мешает? Преднамеренно? Что ты имеешь в виду? — Нин-цзун сделал солдатам знак отойти на несколько шагов. Цы распластался на полу, как мертвый.
— Ваше величество, — вполголоса пожаловался он, — только что, когда мне понадобилось продолжить расследование вне этих стен, стражник не выпустил меня. Он даже пренебрег печатью, выданной мне его превосходительством министром наказаний, и вот…
— Понятно. — Нин-цзун бросил короткий взгляд на Кана — старый служака внешне никак не отреагировал на донос своего подчиненного. — Что-нибудь еще?
Цы раскрыл рот от изумления. Но лоб от пола не оторвал.
— Да, ваше величество, — пробормотал он. — В переданных мне отчетах не отражены результаты расследования дворцовых судей. Ни слова не говорится о местах и обстоятельствах обнаружения трупов. Не упомянуты свидетели, не представлены первые рапорты об исчезновении Нежного Дельфина, не изложены предварительные версии, обойдены молчанием и предположения о мотиве этих убийств. — Юноша снова покосился на Кана; министр отвел взгляд. — Вчера я допрашивал ближайшего друга Нежного Дельфина, юного евнуха, который вполне охотно со мной сотрудничал, а после очередного вопроса моментально замкнулся. А причина этого внезапного молчания в том, что господин министр наказаний запретил ему откровенничать на определенные темы.
Император выдержал паузу.
— И поэтому ты решил, что имеешь право мне докучать, выскакивая под ноги, точно дикарь?
— Ваше величество, я… — Цы уже понимал, что повел себя совершенно недопустимым образом; но обратного хода не было. — По словам министра Кана, никто не заходил в комнаты Нежного Дельфина, однако это ложь. Он сам не только заходил в эти покои, но еще и запретил караульному рассказывать о своем посещении. Вашему министру не угодно, чтобы я выяснил хоть что-нибудь! Ему ненавистен любой метод расследования, в основе которого — наблюдательность и логика, он упорно препятствует мне докопаться до истины. Я не имею права допрашивать наложниц, у меня нет доступа к отчетам, мне запрещено покидать дворец…
— Ну хватит! Ты наговорил уже достаточно. Стража, доставьте невежу в его жилище!
Цы не сопротивлялся, когда солдаты поднимали его с пола; он успел разглядеть отравленную улыбочку Кана и блеск его единственного глаза.

* * *
Он слышал, как солдаты закрывают дверь, выставляя снаружи караульных. Он сидел в полном оцепенении, пока дверь не открылась снова. Бо вошел, не поздоровавшись, лицо его полыхало от гнева.
— Вы, молокососы, почитаете себя хозяевами жизни! — выкрикивал седой чиновник, меряя шагами комнатку. — Вы приходите со своими, так сказать, познаниями, со своими новомодными изобретениями и хитроумным анализом; вы являетесь пред очи взрослых мужей — гордые и высокомерные, убежденные в своей способности проницать непроницаемое, — и забываете о самых элементарных требованиях приличий! — Бо прервался, чтобы обрушить на Цы испепеляющий взгляд. — Могу я поинтересоваться, чего вы вообще добиваетесь? Да как тебе в голову взбрело обвинять министра?
— Министра, который не дает мне вести расследование, который держит меня взаперти, точно преступника…
— Клянусь Великим Буддой, Цы! Насчет дворцовых стен — это была вовсе не его идея. Он просто следовал указаниям императора.
Цы побледнел.
— Но ведь он… — Толкователь трупов так ничего и не понял.
— Легковерный дуралей! Да стоит тебе выйти из дворца без охраны — и жить тебе останется не дольше, чем яйцу в пасти у лисицы. — Бо помолчал, дожидаясь, пока Толкователь трупов осознает сложность своего положения. — Никто тебе не запрещал выходить. Ты просто не должен выходить в одиночку.
— Но, значит…
— И Кан, разумеется, осматривал комнаты Нежного Дельфина. А ты чего хотел? Чтобы все дело сосредоточилось в одних лишь твоих руках?
— Неужели вы не понимаете, что я ничем не смогу помочь, если вы не объясните, с чем мы столкнулись? — в отчаянии выкрикнул Цы.
Этот крик заставил чиновника задуматься. Он подошел к окну и посмотрел в сад. Когда он обернулся к юноше, от гнева на его лице не осталось и следа.
— Я понимаю, тебе сейчас нелегко, но ведь именно ты и должен выяснить мотивы этих преступлений. Ну да, императору Нин-цзуну потребовалась твоя помощь, но не думай, что он примется раскрывать государственные тайны желторотому новичку, который едва-едва выучился нескольким трюкам.
— Тут я вас понимаю. Ну так вот, если вы не позволяете мне продвигать расследование, то попросите, чтобы император меня отпустил. Я расскажу все, что мне удалось выяснить, а потом…
— А, так ты уже что-то выяснил? — изумился Бо.
— Меньше, чем мог бы, но больше, чем мне было дозволено.
— Слушай! Я всего-навсего императорский чиновник, но тебя могут выпороть прямо сейчас, по одному моему слову, так что попридержи язык!
Цы понял, что дерзость завела его в тупик. Он склонил голову и принялся извиняться. А потом достал свои записи и еще раз просмотрел; Бо тем временем уселся на табурет в ожидании доклада. Юноша, сделав несколько глубоких вдохов, заставил себя успокоиться и приступил к подробному рассказу о своих открытиях: короста из мелких шрамов на лице молодого работника; запретные духи «Нефритовая эссенция», которые хранятся у императорской нюйши; ложь Нежного Дельфина.
— Какая ложь?
— Евнух обманул Кана. Он вовсе не собирался навещать своего батюшку, потому что тот ничем не болел. На самом деле Нежному Дельфину требовался предлог, чтобы оправдать свою отлучку из дворца.
— И чем ты сможешь это подтвердить? — насторожился седой чиновник. — Его отец, вообще-то, часто болел.
— Именно так. И всякий раз, когда это происходило, Нежный Дельфин писал о болезни в своем дневнике. Он подробнейшим образом описывал свои опасения и тревоги, свою подготовку к поездке, подарки, которые припасал для батюшки, указывал и даты предполагаемого путешествия. Он ничего не упускал. Однако в записях последнего месяца нет упоминаний о каких бы то ни было болезнях отца, хоть бы о насморке.
— Тот мог заболеть внезапно, так что у Нежного Дельфина не нашлось даже времени об этом написать, — неуверенно возразил чиновник.
— Да, такое вполне могло произойти. Однако не произошло. В документах значится, что Нежный Дельфин подал прошение об отлучке на следующий день после новолуния, а покинул дворец только вечером через день. При желании он вполне успел бы расписать отцовскую болезнь во всех подробностях.
— И какой из этого вывод?
— Боюсь, что вывод вам не понравится. Нежного Дельфина убил кто-то из его знакомых. Человек, которому он вполне доверял. Вспомните: на теле ведь нет никаких ссадин, которые указывали бы на сопротивление, а следовательно, он или не ожидал, что его убьют, или просто не защищался. А причина, по которой Нежный Дельфин прибег к обману, чтобы покинуть дворец, должна быть очень важной: ведь евнух, без сомнения, знал, что, если обман раскроется, его ждет страшная кара.
— Все это мне действительно не нравится. Я должен обо всем доложить императору.

27

Переступая порог Библиотеки тайного архива, Цы едва дышал от ужаса. Император позволил ему проверить его подозрения, но за это связал юношу смертной клятвой: Толкователь трупов может с одобрения Кана изучать некоторые документы, но если он осмелится хотя бы прикоснуться к корешку другой книги, то умрет в мучениях. Поэтому работать в архиве юноша мог только в присутствии министра наказаний.
Цы следовал за грузным Каном по мрачным коридорам, захваченным армией свитков, которые грозили обрушиться на неосторожного читателя. Министр освещал путь маленьким фонарем; игра теней превратила его изувеченное лицо в зловещую маску. А лицо юноши было перекошено от страха. Он успел уже пожалеть о своей попытке надавить на Кана. До разговора с Бо он думал, что министр не хочет ему помогать. Теперь Цы понял, что и впрямь нажил себе врага. Шагая по узкому коридору, он успевал прочитать названия на некоторых папках: «Восстание и усмирение чжурчжэньского войска», «Разведывательная стратегия Желтого императора», «Вооружение и доспехи Армии дракона», «Поветрия, моры и их распространение»… Кан остановился перед папкой с надписью «Честь и предательство полководца Юэ Фэя». Министр снял папку с полки и передал Цы:
— Знаешь такого?
Юноша кивнул. Историю Юэ Фэя, национального героя, проходят в любой школе. Этот человек родился сто лет назад в семье бедняка. В восемнадцать лет юноша пошел служить в армию, охранявшую северные пределы империи от захватчиков из Цзинь, и зарекомендовал себя отличным солдатом, а впоследствии и офицером. Благодаря своей доблести и способности к стратегическому мышлению Юэ Фэй получил место в личном совете императора и даже сделался заместителем главы этого совета. В народе ходила легенда про то, как этот полководец всего с восемью сотнями солдат победил при Кайфэне армию в пятьсот тысяч человек.
— Мне непонятно только, при чем здесь «предательство», — уточнил Цы.

Министр открыл папку.
— Речь идет о малоизвестном событии, об одном из самых позорных эпизодов правления династии Сун, — со значением произнес Кан. — Генерал Юэ Фэй, несмотря на безграничную преданность империи, в возрасте тридцати девяти лет был обвинен в тягчайшей измене и казнен позорной казнью. Только потом стало известно, что полководца оклеветали, и он был полностью реабилитирован императором Сяо-цзуном, дедушкой нынешнего императора. Он же повелел воздвигнуть в честь Юэ Фэя храм на озере Сиху, у подножия кряжа Цисялин.
— Да, это место мне известно. Могилу генерала охраняют четыре коленопреклоненные статуи со связанными за спиной руками.
— Эти изваяния олицетворяют первого министра Цинь Гуя, его жену и двух его прислужников — Чжан Цзюня и Mo Ци-се, четверых злодеев, которые сплели заговор, приведший к гибели полководца. — Кан осуждающе покачал головой. — С тех пор мы увязли в борьбе с проклятыми чжурчжэнями, этими северными варварами, которым мы, не в силах изгнать их с нашей земли, платим дань, чтобы выжить. Они захватили могилы наших предков, нашу столицу, наши поля и наши урожаи. Из-за них наша империя сделалась в два раза меньше, чем была прежде. И все оттого, что земля наша населена миролюбивыми людьми. Вот в чем была великая наша ошибка! Теперь мы жалуемся, что у нас нет войска, способного нас защитить, и готовы исполнить любые прихоти северян, лишь бы они приостановили свое наступление, а они тем временем отщипывают кусок за куском от нашего былого могущества. — Кан обрушил на папку свой тяжелый кулак.
— Это ужасно, — робко сказал Цы. — Но какое отношение все это имеет к убийствам?
— Да уж имеет. — Министр тяжело отдувался, его широкая грудь вздымалась и опадала. — В летописях говорится, что после Юэ Фэя осталось пятеро детей, и судьбы их были отмечены позором их родителя. Карьера, браки, владения — все разлетелось, точно пепел, подхваченный ураганом. В конце концов всеобщая ненависть и презрение покончили с этой семьей, род полководца пресекся прежде, чем случилась реабилитация. Но есть сведения, — одноглазый отыскал в панке нужную страницу, — что у Юэ Фэя был еще один сын, внебрачный, которому удалось избежать бесчестья: он скрылся на севере и там разбогател. А теперь у нас есть все основания думать, что кто-то из потомков беглеца собирается отомстить за позорную казнь полководца — отомстить самому императору.
— И ради этой цели он убивает трех человек, ничем между собою не связанных?
— Я знаю, о чем говорю! — рявкнул Кан. Лицо у него было мрачно, как на похоронах. — Мы вот-вот должны подписать новый договор с Цзинь. Очередное перемирие, которое оплатит драгоценную безопасность наших границ новой данью северным варварам. — Министр потянулся было за другой папкой, но отдернул руку. — В этом и заключается мотив предателя.
— Простите, но я все равно…
— Ну и хватит с тебя! — прикрикнул Кан. — Сегодня вечером во дворце будет прием, в числе приглашенных — посол Цзинь. Так что приготовься. Тебе выдадут надлежащее одеяние и знаки различия. Там ты и встретишься со своим противником. С гадюкой, ведущей свой род от великого Юэ Фэя. Ты должен вычислить предателя раньше, чем он вычислит тебя.

* * *
Дожидаясь прибытия посольства, Цы облачился в платье зеленого шелка, что принес для него императорский портной; по его словам, именно так должен быть одет личный помощник министра наказаний. Юноша надел вышитую серебром шапочку и погляделся в бронзовое зеркало. Увиденное ему не понравилось: Цы вдруг вспомнил о давней своей встрече с парнем, выдавшим себя за певца из театра, чтобы задарма попасть на званый обед. Портному не было никакого дела до недовольства его клиента. Он с помощью булавок и прищепок подогнал платье по фигуре Цы и заверил, что после небольшой перешивки наряд будет сидеть на нем, как на принце. Цы не мешал портному делать свое дело; сам он раздумывал над рассказом министра наказаний. Конечно, сердце юноши колотилось в предвкушении встречи с убийцей, но оставался нерешенным вопрос: почему Кан, который уже знает преступника, не схватит его сам, а предоставляет Толкователю трупов вычислять его в одиночку?

Церемония началась вечером, незадолго до того, как солнце спряталось за Дворцом вечной свежести. Слуга проводил Цы к личным покоям министра Кана — тот в парадном одеянии уже поджидал у дверей. Кан одобрил наряд юноши, и они вместе отправились в Зал приветствий, предназначенный для дипломатических приемов. По дороге Кан наставлял юношу в тонкостях церемониала. Для присутствия нового человека на приеме требуется убедительное оправдание, поэтому Цы будет представлен как эксперт по обычаям Цзинь.
— Но ведь я ничего не знаю об этих варварах!
— За нашим столом тебе не придется о них говорить, — пообещал Кан.
Когда они вошли в Зал приветствий, Цы обомлел.
На огромном пространстве зала, способного вместить целый полк, дюжины столов ломились от яств немыслимых форм и расцветок. Запахи запеченной сои, жареных креветок и рыбы в кисло-сладком соусе перемешивались с ароматами пионов и хризантем; емкости со снегом, доставленным с горных вершин, наполняли зал свежестью — холодный воздух гнали по залу установленные снаружи ветряные колеса. Стены, покрытые алым, как кровь, лаком, сверкали в лучах закатного солнца; все жалюзи были отворены, из окон открывался пейзаж, в котором японские сосны, белые, точно мрамор, состязались в красоте с рощами высокого бамбука, с купами жасмина, с орхидеями, с цветами корицы, с белоснежными и ярко-алыми кувшинками, безмятежно покачивавшимися на поверхности озера под мерный плеск искусственного водопада.
Цы продолжал стоять, разинув рот. Он понял, что доселе его представления о богатстве были жалки, как мечтания отшельника о новой кровати. Юноша подумал, что ни один из простых смертных не в силах даже вообразить такой роскоши, которая теперь его окружает.
Цы окинул взглядом выстроенную рядами армию слуг, застывших в неподвижности — словно это были не люди, а статуи, отлитые по одному шаблону. В глубине зала, на помосте, покрытом желтым атласом, стоял императорский стол, на нем — десяток жареных фазанов. Ниже, возле столов попроще, толпились сотни приглашенных в парадных одеяниях, коротающие время в оживленных беседах. Кан сделал юноше знак следовать за ним. И вот министр наказаний проводит его сквозь самые сливки имперского общества. Здесь собрались потомственные аристократы, напыщенные богатеи, именитые граждане, прибывшие со всех концов империи, самые прославленные поэты, самые изысканные каллиграфы, главы округов и уездов, высокопоставленные чиновники и члены всяческих советов — все в сопровождении своих досточтимых супруг. Кан объяснил: император решил придать дипломатической встрече оттенок праздника — чтобы она меньше походила на капитуляцию.
На самом деле он приурочил праздник к визиту цзиньцев, а не наоборот.
Они подошли к назначенному для них столу и сели вместе с другими приглашенными. По обычаю, за каждым столом предусматривалось восемь мест. Согласно другому обычаю, место на восточной стороне предоставлялось самому почтенному гостю, его и занял министр наказаний. Все остальные расселись в соответствии со своим рангом и возрастом — за исключением Цы, которому было отведено место рядом с Каном.
Пока гости дожидались появления императора Нин-цзуна, Кан тихим голосом объяснил своему помощнику, что отказался от места за императорским столом, чтобы требования протокола не слишком его стесняли. Затем одноглазый познакомил Цы с соседями по столу: два окружных начальника, трое ученых и преуспевающий владелец мастерской бронзового литья.
— А это Цы, мой помощник, — так министр представил Толкователя трупов.
Юноша с готовностью кивнул. Пока одноглазый беседовал с главами округов, Цы оглядывал Зал приветствий. Были здесь и женщины: они сидели за отдельными столами, — так было принято на праздниках, чтобы дать мужчинам возможность поговорить о делах. Еще не начали разносить закуски, когда удар невидимого гонга возвестил о скором появлении императора. Нин-цзун вошел в сопровождении столь многочисленной свиты придворных и столь грозного караула, что у любого другого правителя на земле перехватило бы дух. Явление Сына Неба сопровождалось оглушительным грохотом труб и литавр, все приглашенные одновременно встали в почтительном приветствии. Император шествовал невозмутимо. Взгляд его был устремлен в бесконечность, и казалось, в Зале приветствий с отсутствующим видом появился лишь фантом владыки, равнодушный к роскоши и почестям. Вот он воссел на трон и мановением руки дозволил гостям последовать его примеру. И тотчас же раздался второй удар гонга, который привел в движение рой официантов, помощников, прислужников и поваров — все они, точно спасая свою жизнь, завертелись в головокружительном танце с подносами, напитками и снедью. В ожидании посла цзиньцев сосед по столу решил помочь неопытному юноше.
— Советую попробовать цыпленка по-бедняцки, приправленного листьями лотоса. Но если тебе нравится остренькое, попробуй рыбный супчик из Сунсао. Он слегка кисловат, но для летнего времени просто великолепен, — посоветовал торговец бронзой.
— А может быть, ему понравится суп из бабочек с жареными лепешками, — предположил ученый. — Или свиная отбивная из Дунпо.
— Ай, да здесь виноградный ликер! Вот это по-настоящему изысканно, не то что рисовая жижица, которой нас здесь обычно потчуют! — Один из окружных начальников поспешил наполнить свой бокал. — А что до еды, я вам слишком уж налегать не советую, мне говорили, сегодня будет подано сто пятьдесят разных блюд.
Цы всех поблагодарил за советы, однако угостился обычными фрикадельками с имбирем. Из напитков он остановился на хорошо знакомом ему пшеничном вине — подогретом и приправленном специями. Цепкий взгляд юноши задержался на особом подносе с лапшой и овечьим сыром — лакомствами северян.
— Это в честь их посла, — буркнул Кан и плюнул на поднос.

Сотрапезники последовали примеру министра. Цы смутился, но тоже плюнул.
— А ты, вообще, по каким делам помощник? — хохотнул торговец. — Наш министр наказаний советчиков не больно жалует.
Цы поперхнулся супом. Откашлявшись, он попросил прощения за неподобающее поведение и бездумно ответил:
— Я эксперт по обычаям цзиньцев.
Он тотчас пожалел о своей глупости.
— Вот как? И что же ты знаешь об этом отребье, которому мы вынуждены платить? Они действительно собираются на нас напасть?
Цы притворился, будто ему все еще трудно говорить, и выпил воды, чтобы потянуть время.
— Если я заговорю о Цзинь за этим столом, министр Кан порвет мне глотку, и тогда я не только заляпаю вас кровью, но и, наверное, лишусь работы, — с улыбкой произнес он затем.
Торговец бронзой воззрился на Цы с изумлением: он не сразу понял, что Цы пошутил. А когда понял, весело расхохотался. Толкователь трупов вздохнул с облегчением, а Кан наградил его яростным взглядом.
— А вы, значит, бронзой занимаетесь… — произнес юноша, желая разрядить атмосферу. — Не далее как сегодня мне довелось смотреться в зеркало из бронзы. Поверхность была гладка, точно лед. Я до сих пор потрясен: никогда еще не встречал такой чудесной полировки.
— Здесь, во дворце? Ну тогда это определенно мое изделие. Нахваливать себя, конечно, нехорошо, однако нигде не умеют так работать с бронзой, как у меня, — важно произнес мастер, демонстрируя соседям тяжелые кольца, украшавшие его пальцы.
— Да. Это правда, — изрек Кан, сурово посмотрев на мастера бронзовых дел. Под взглядом министра наказаний улыбка быстро улетучилась с его лица.
Кан не хотел, чтобы собеседники снова задавали Толкователю трупов опасные вопросы, и взял беседу в свои руки. Легче всего было продолжить тему, которая уже вызвала живой интерес.
— Все сделано точно так, как и надо! — Кан улыбнулся. — Горячий суп, теплые закуски, напитки — за исключением вина и чая — холодные. Известно ли вам, как следует правильно питаться? Больше сладкого осенью, больше соленого зимой, больше кислого весной и больше горького летом.
После этих слов сотрапезники, точно пришпоренные, пустились болтать наперебой. Первый заметил, что говядина — мясо от природы сладкое и нежное, а посему готовить ее нужно вместе с чем-то горьким и жестким. Другой перевел разговор на знаменитые «пять напитков»:
— Пять напитков — те, что настаиваются на пяти животных. Надеюсь, сегодня вечером мы хорошенько распробуем каждый из них.
С этим замечанием все единодушно согласились.
И тотчас же к их столу подлетел официант с пятью бутылками сорговой водки, в каждой из которых плавало какое-нибудь отвратительное существо. Цы узнал скорпиона, ящерицу, сколопендру, змею и жабу. Он оказался единственным, кто не пробовал этого набора. Цы наполнил было свой стакан, но одноглазый его остановил:
— Вот он, посол Цзинь.
Кан снова плюнул. Никто из собравшихся в Зале приветствий не поднялся с места.
Цы обернулся к дверям. Посол шествовал в сопровождении четырех сопровождающих. На его буром, цвета грязной земли, лице резко выделялись сверкающие зубы необыкновенной белизны. Цы мысленно сравнил его с шакалом. Посол уверенно прошел по залу и остановился в пяти шагах от императорского стола, здесь он упал на колени и простерся перед Нин-цзуном. Сопровождавшие посла военачальники повалились за ним вслед. Поднявшись, посол сделал знак своим людям: они передали его императорскому величеству подарки.
— Подлые лицемеры, — прошептал Кан. — Сначала грабят, потом одаривают.
Цы смотрел, как посол и его свита усаживаются за стол возле императорского помоста, на котором их дожидалось любимое блюдо северных варваров: целиком зажаренный барашек. Чужаки были одеты вполне прилично, но жадность, с какой они пожирали мясо, явно обличала в них дикарей. Несмотря на бесконечные перемены блюд, Кан больше ничего не ел. Цы из осторожности последовал его примеру. Зато их соседи отдали должное разнообразным десертам, переполнявшим бамбуковые подносики. Бутылки перелетали из рук в руки, сорговая водка проливалась на корешки лотоса в сиропе, на ломтики дынь и арбузов, на густое фруктовое мороженое, обильно пятнавшее рубашки едоков. Кан шепнул юноше, что, когда наступит время фейерверков, он укажет человека, который представляется ему подозрительным.
У Цы сжалось сердце.
И в то же мгновение очередной удар гонга возвестил, что император завершает пиршество в Зале приветствий; чай и спиртные напитки будут подаваться в садах.
Все встали со своих мест. Кан подождал, пока соседи по столу, пошатываясь, медлительно двинулись к деревьям. Торговца бронзой пришлось поддерживать под локоть.
— От этой ночи так и жди сюрпризов, — заметил Кан. — Пойдем поглядим на представление.

* * *
Выйдя из зала на террасу, Цы заметил, что гости по-прежнему разделены на две группы: мужчины выпивают и смеются в галерее, а женщины заваривают церемониальный чай за столиками возле пруда. В ясном сиянии луны по воде плыли лебеди, в роще японских сосен горели фонарики. Цы подумал, что темнота может оказаться хорошим союзником, если он наконец встретится с убийцей. Ладони его покрылись потом — тело как будто предчувствовало схватку. А вот Кана, казалось, интересовал только торговец бронзой: министр все время смотрел в его сторону. Когда Цы отважился спросить о подозреваемом, министр велел ему ждать.
Одноглазый переговорил с несколькими мужчинами, которых Цы не знал, и наконец махнул ему рукой:
— Следуй за мной. Мы идем пить чай.
Тучный министр неожиданно преобразился: он с проворством кошки сбежал вниз по лестнице и юркнул в темноту. Цы шел за своим начальником через рощу, то и дело огибая группки людей, беседующих за столиками. Наконец они добрались до пруда. Специальная клетка, заполненная светляками, освещала стол, чайник, мужчин и женщин, сидящих вокруг. Цы решил, что здесь собрались старцы и куртизанки — иначе им не позволили бы сидеть вместе. Не дожидаясь приглашения, Кан устроился рядом с ними.
— Позвольте нам присоединиться…
Женщина средних лет приветливо улыбнулась министру:
— Будь как дома. А кто это с тобой?
Цы был поражен спокойной красотой этой дамы. Ей, должно быть, уже перевалило за сорок лет, но выглядела она моложе. Оказалось, они с Каном знакомы.
— Это Цы, мой новый помощник. — Министр подсел поближе к даме, освобождая место для Цы.
Цы оглядел собравшихся: четверо мужчин и шесть женщин непринужденно беседовали и беззаботно смеялись. Все мужчины были преклонных лет, однако их аристократические манеры и богатые наряды, по-видимому, компенсировали это обстоятельство в глазах куртизанок — те, за исключением пригласившей их дамы, были очень молоды. Но ни одна из девиц не обладала столь совершенными чертами.
Мужчин же Цы рассматривал абсолютно иначе: он предположил, что именно среди них и обнаружится убийца.
Пока женщина, на правах хозяйки стола, грациозно разливала чай по чашкам, Цы вглядывался в мужские лица. Напротив него сидел жилистый пожилой мужчина, пьяный уже настолько, что глаза его сами собой закрывались; но он одинаково похотливо таращился на каждую из юных куртизанок. Если бы он еще на что-то годился, то проглотил бы их одним глотком, не разбирая вкуса, точно вино из плошки.
Остальные трое, по мнению Цы, опасности и вовсе не представляли: пьяные старики, пускающие слюни от вида девчонок, которые годятся им во внучки.
Цы отпил глоток из чашки и вгляделся в мужчину напротив. Тот, заметив, ответил Цы взглядом, полным презрения.
— Чего уставился? Ты что, извращенец?
Цы опустил глаза. Он не справился с ролью незаметного наблюдателя и сразу привлек к себе внимание.
— Мне показалось, мы знакомы, — промямлил юноша и сделал еще один глоток.
Кан кашлянул. Когда Цы оглянулся в его сторону, министр сделал какой-то непонятный знак.
Старики продолжали пьянствовать и лапать девушек, а те хихикали в ответ. Цы чувствовал себя неловко за этим столом. Он не понимал, чего ждет Кан, почему бездействует. Но как тут можно действовать, Цы тоже не понимал. Он вновь перевел взгляд на подозрительного старика: тот пытался расстегнуть кофту на груди самой юной куртизанки; девушка не давалась.
— А ну-ка, сиди смирно! — разъярился худощавый и залепил девушке оплеуху. Цы вскочил с места, и буян обернулся на него. — А тебе чего?
Цы уже приготовился к драке, но Кан жестом велел ему успокоиться.
— Да как ты смеешь? — вмешалась хозяйка стола.
Голос ее теперь звучал твердо, властно. Цы удивился этой перемене.
— Это ты мне? — Старик готов был наброситься на женщину.
Цы сжал кулаки, но Кан вновь удержал своего помощника.
А хозяйка спокойно достала из рукава маленький флакончик.
— Да разве так покоряют девичьи сердца? — шепнула она худому, налила в чашку и предложила выпить.
— Что это? — Тот недоверчиво понюхал жидкость.
— Любовное зелье. Тебе не помешает.
Буян все еще сомневался. Потом, набравшись духу, сделал решительный глоток — и тут же изрыгнул напиток.
— Великое Небо! — взревел он. — Что это за отрава?
Женщина обнажила в улыбке ровный ряд зубов.
— Кошачий сок, — пояснила она.
Цы тоже улыбнулся. Кошачий сок — действительно сильное любовное зелье. Вот только способ его приготовления был, мягко сказать, малоприятным.
— Если ты когда-нибудь выжимал губку, ты меня поймешь, — объясняла женщина, снова наполняя чашку. — Живому коту молотком крошат все кости — только череп не трогают, чтобы он не перестал мучиться раньше времени. Потом надо дать котику отлежаться, потом опалить всю шерсть. Затем — ошпарить кипятком и приправить по вкусу. Варить в течение часа, сцедить отвар в кувшин — и зелье готово.
С жилистым творилось что-то странное. Его глаза нездорово заблестели и, не в силах ни на чем остановиться, закрутились в бешеном танце. Он явно растерялся. Попытался что-то сказать, но, верно, даже сам себя не понял. С трудом поднялся, выплеснул остаток зелья на траву и побрел прочь, извергая немыслимые ругательства. Остальные мужчины поплелись за ним следом, будто он был в их компании за главного, и куртизанок забрали с собой.

Кан расхохотался. Теперь, когда они остались у стола втроем, министр не спускал глаз с хозяйки. Он омыл руки и налил себе чаю. А потом со значением обратился к своему помощнику:
— Цы, познакомься с Лазурным Ирисом. Она — из рода Юэ Фэя.
Женщина склонила голову. Цы от изумления потерял дар речи. Он заглянул в самую глубину ясных глаз Лазурного Ириса, и ему стало страшно.

28

Когда Цы осознал, что перед ним — наследница славы и позора Юэ Фэя, ему показалось, что из его головы молотом вышибли мозги. Судя по всему, эта женщина, в ярком шелковом ханьфу, смотревшая на Цы светлыми газельими глазами, обладательница необыкновенной прически и поистине царственных манер, — эта женщина, как предполагал Кан, являлась подозреваемой по делу о жестоком убийстве трех мужчин.
Волнующая красота Лазурного Ириса воспринималась теперь совсем иначе: плавность ее речей никуда не делась, но теперь ее слова и жесты больше не пленяли, а только настораживали юношу.
Цы не знал, что сказать в ответ. Он сумел только буркнуть «очень приятно», не в силах отвести глаз от этого невозмутимого лица. Да, Лазурный Ирис была прекрасна, но в глазах ее Цы как будто разглядел пугающую стужу, разрушавшую все очарование. Юноша подумал об обманчивом спокойствии скорпиона за мгновение перед смертельной атакой, и сердце его сжалось. Лазурный Ирис, которой не было никакого дела до страхов юноши, спросила, в чем именно состоит его работа, и теперь уже Кан поспешил ответить за своего помощника:
— Именно из-за этой работы я вас и познакомил. Цы готовит доклад о северных племенах, вот мне и подумалось, что ты могла бы ему помочь. Ты ведь продолжаешь приглядывать за отцовскими делами?
— По мере возможностей. После замужества жизнь моя сильно переменилась. Вообще-то, тебе об этом хорошо известно… — Женщина помолчала. — Так, значит, тебя интересует Цзинь? — обратилась она уже к юноше. — Что ж, тебе повезло. Ты сможешь задать свои вопросы самому послу.
— Не говори ерунды. Посол ведь сильно занят. Почти так же, как и я, — снова вмешался Кан.
— Тоже за девицами волочишься?
— Ах, Ирис, Ирис, все-то тебе надо высмеять. — Кан вздохнул. — Моему помощнику не нужны пустые слова человека, владеющего искусством лжи. Этому юноше нужна правда.
— А рот у этого юноши есть? — с легким вызовом спросила Лазурный Ирис.
— Я воспитан в уважении к старшим, — ответил Цы.
Юноша понял, что колкость его достигла цели: Лазурный Ирис недобро усмехнулась в темноте. В поисках ответа на свои вопросы Цы воззрился на Кана: он не понимал, куда клонит и чего добивается министр. К тому же Толкователь трупов начал догадываться, что эту парочку связывают давние, причем не только дружеские отношения.
Цы так и сидел в недоумении, когда в свете фонариков на берегу появилась еще одна мужская фигура. Юноше показалось, что это их недавний сотрапезник, мастер бронзовых дел. Узнав его, Кан тяжело поднялся из-за чайного столика.
— С вашего разрешения, у меня возникло неотложное дело. — И министр пошел навстречу.
Цы кусал губы — ему по-прежнему было нечего сказать. Он забарабанил пальцами по чашке с чаем, потом поднес ее к губам.
— Волнуешься? — спросила женщина.
— А что, должен?
Ему неожиданно пришло в голову, что в чае может оказаться яд, и его рука замерла в воздухе. Он медленно отвел чашку от губ, тайком заглядывая внутрь. Потом поднял глаза на женщину. Лазурный Ирис смотрела на него, и он не понимал ее взгляда.
— Насчет уважения к старшим… — припомнила она. — Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре, — соврал Цы, накинув два года.
— А мне, по-твоему, сколько?
Сознавая, что темнота его оберегает, Цы без стеснения осмотрел собеседницу. Оранжевые отсветы фонариков добавляли прелести мягким чертам ее лица, сглаживая чуть заметные приметы прожитых лет. Нарядное ханьфу слегка приподнимало ее груди размером с апельсин; талия была тонкая, а бедра — весьма широки. Цы удивился, что столь откровенное разглядывание ничуть не смущает красавицу. Ее серые глаза — таких он никогда еще не встречал — блестели в ночи.
— Тридцать пять.
Вообще-то, юноша насчитал чуть побольше, но подумал, что маленькая лесть не повредит. Лазурный Ирис вскинула бровь:
— Чтобы работать с Каном, нужно быть либо очень осторожным, либо очень глупым. А ты из какой породы будешь, Цы?
Бесцеремонность этой женщины вновь поразила юношу. Он не знал, какое положение в обществе занимает Лазурный Ирис, но нужно чувствовать себя поистине неуязвимым, чтобы отзываться нелестно о Кане в разговоре с человеком, которого сам Кан назвал своим помощником.
— А я, пожалуй, из тех, кто не провоцирует неискушенных, — ответил Цы.
Лазурный Ирис нахмурилась и опустила глаза. Юноше показалось, что ей и впрямь стало неловко за свои слова.
— Прости меня: этот человек всегда действует мне на нервы. — Добавляя себе чаю, женщина пролила несколько капель на стол. — Ему ведь известно, что я знаю о Цзинь далеко не так много, как ему бы хотелось, и поэтому я просто не понимаю, чем могу тебе помочь.
— Не знаю, может, вы могли бы рассказать мне о вашей работе, — не растерялся Цы.
— Работа моя столь же обыкновенна, как и я сама. — Лазурный Ирис без всякого удовольствия пригубила чай.
— Мне вы не кажетесь обыкновенной. — Цы кашлянул. — Чем же все-таки вы занимаетесь?
Женщина помолчала, словно обдумывая ответ.
— Я унаследовала предприятие по экспорту соли, — объявила она в конце концов. — Отношения с варварами всегда складывались непросто, но моему отцу удалось наладить дело, и он построил несколько перевалочных складов у самой границы. На наше счастье — и несмотря на препоны правительства, — они быстро начали приносить прибыль. А теперь солью занимаюсь я.
— Несмотря на препоны?
— Это печальная история. А мы с тобой на празднике.
— Судя по вашему рассказу, это дело опасное для одинокой женщины…
— А никто и не говорил, что я одинока.
Цы все же сделал глоток чаю. Он думал, как задать следующий вопрос.
— Кан упомянул о вашем муже. Я так понимаю, это его вы имеете в виду?
— Кан слишком много говорит. Муж мой чем только не занимается, — прибавила она с горечью.
— И где он теперь?
— Путешествует. Он часто путешествует. — Лазурный Ирис налила себе вина. — Но отчего ты им так интересуешься? Мне казалось, тебя должны занимать жители Цзинь.
— Да, помимо прочего, — ответил Цы.
Юноша почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Пальцы его снова барабанили по столу. Он молчал, все отчетливее понимая, что из легкой неловкости это молчание грозит превратиться в могильную плиту. Скоро это станет ясно и Лазурному Ирису. Время играло против Цы, но он не мог придумать, как оживить беседу.
Его собеседница понимающе улыбнулась и вынула из рукава веер; сверкнула, на миг обнажившись, белая нежная кожа запястья. Женщина неторопливо раскрыла веер и принялась обмахиваться. Вскоре до юноши донесся необыкновенный аромат. Его пронзительная гамма, как ни странно, показалась Цы знакомой.
— «Нефритовая эссенция», — прошептал он.
— Что?
— Это название духов: «Нефритовая эссенция», — повторил Толкователь трупов. — Как вы их раздобыли?
— Подобные вопросы можно задавать лишь определенным женщинам, — невесело улыбнулась Лазурный Ирис. — И ответы на них получают лишь определенные мужчины, — добавила она.
— И все-таки, — настаивал Цы.
Вместо ответа Лазурный Ирис допила свой стаканчик с вином.
— Мне пора, — только и сказала она.
Цы лихорадочно думал, как задержать беглянку, и тут раздался гром. Юноша вскинул голову. В небе над ними загорались и гасли гирлянды огней. Зеленые и красные отблески попеременно падали на лица, словно ночное небо рождало сразу тысячи солнц.
— Потешные огни! — Цы был заворожен распускающимися в небе цветами. — Какая красота! — Он хотел, чтобы Лазурный Ирис разделила с ним хотя бы восхищение фейерверком; но ее отсутствующий взгляд по-прежнему терялся где-то в чаще деревьев. — Вам бы тоже на них посмотреть, — робко добавил юноша.
Вместо того чтобы поднять лицо к небу, женщина глядела на отражение фейерверков в пруду; глаза ее влажно заблестели. Вздрогнув, Цы заметил, что зрачки Лазурного Ириса совсем не меняются при вспышках.
— Если бы я могла, — произнесла Лазурный Ирис.
Поднявшись, она оперлась о палку и медленно побрела прочь.
Цы долго провожал ее взглядом, потом ошеломленно покачал головой. Лазурный Ирис, внучка Юэ Фэя, подозреваемая министром наказаний в тройном убийстве, была абсолютно слепа.

* * *
Вернувшись ко дворцу, Толкователь трупов принялся осматриваться в кишащей, увлеченной трескучими вспышками толпе; фейерверк продолжал переливаться в ночном небе. Цы искал Кана, но того нигде не было. Цы обежал главную террасу, Зал приветствий, соседствующие с залом покои — все без толку. Он снова спустился в сад, но и там не нашел министра. Не зная, что предпринять, он, словно забывшись, бессмысленно смотрел на небесное празднество, пока от того не осталось одно лишь повисшее в воздухе густое облако с едким запахом. Запах напомнил ему тот день, когда его дом, обрушившись, погреб под собою его родителей. Цы снова подумал о батюшке; не проходило и дня без мыслей о нем.
Он утратил всякое представление о времени.
Уже за полночь Цы почудилось, что среди буйных зарослей он видит фигуру Кана. Министр, кажется, шел не в одиночку. А когда Цы разглядел, с кем прогуливается министр наказаний, он передумал к нему бежать. Рядом с Каном шел посол Цзинь. Цы удивился: о чем бы эти двое могли так задушевно беседовать под покровом темноты? Ответа у него не было. Цы совсем растерялся. Может, вино спутало мысли? Цы подумал, что лучше всего будет сейчас повернуться к странной паре спиной и отправиться восвояси.

Постель казалась каменной. Цы, весь извертевшись, спал урывками, пока караульный не разбудил его, встряхнув, точно циновку. Это был офицер стражи, явившийся с приказом. Он получил распоряжение немедленно отвести юношу в Комнату мертвецов.
— Живее! — прикрикнул он, бесцеремонно отдергивая шторку на окне.
Цы протер глаза. Утренний свет слепил, и Толкователь трупов зажмурился. Ему казалось, что голова вот-вот лопнет.
— Но ведь покойников еще не похоронили?
— Добавился еще один. Сегодня утром.
По дороге в Комнату мертвецов офицер рассказал, что труп нашли напротив дворца, за стеной. Цы спросил, кто его осматривал, — его сопровождающий ответил, что трупом прямо сейчас занимается Кан с одним из своих инспекторов.
Когда Цы вошел в Комнату мертвецов, Кан стоял, склонившись над телом. Покойник лежал на спине, обнаженный; как и несчастный евнух, он лишился головы. Заметив вошедшего, министр наказаний подозвал его к смотровому столу.
— И этот обезглавлен, — прокомментировал Кан.
Он мог бы этого и не говорить. Цы молча надел фартук и приступил к делу.
Как и прежде, инспектор Кана ограничился в своем письменном отчете вещами самыми элементарными: указал цвет кожи, перечислил ранения… Он даже не рискнул обозначить примерный возраст покойного — потому, вероятно, что за отсутствием у трупа головы не мог увидеть лица.
Прочитав отчет, Цы испросил разрешения приступить к осмотру. С самого начала Толкователь трупов обратил внимание на рану, нанесенную при отсечении головы. Все было не так, как с евнухом: разрез был неровный, рваный, — похоже, у преступника не хватало времени, чтобы сделать свое дело чисто. Отверстие в груди было не столь глубоким, как у предыдущих жертв. Толкователь трупов записал первые наблюдения и продолжил осмотр. На шее — там, где она должна была переходить в затылок, — виднелись продольные царапины, они спускались до плеч. Цы проверил кожу на тыльных сторонах ладоней — и обнаружил знакомые повреждения. И наконец он осмотрел лодыжки: так и есть, и там характерные следы. Юноша поделился своими выводами с Каном:
— Царапины появились, когда труп волочили по земле за ноги, спиной вниз. — Толкователь трупов сопроводил свои пояснения жестами. — Определенно, в это время покойник был еще одет, иначе царапины доходили бы до самых ягодиц.
Цы пинцетом вытащил из-под ногтей крупицы земли, положил в специальный флакончик и закупорил тряпкой. Затем он несколько раз согнул и разогнул руки и ноги мертвеца; стало ясно, что труп находится лишь в начальной стадии окоченения. Цы прикинул: смерть наступила меньше шести часов назад.
И вдруг он замер. Голова еще болела, но этот запах он различал отчетливо.
— Вы что, не чувствуете? — Цы с шумом потянул носом воздух.
— Что? — удивился Кан.
— Аромат духов.
Цы подставил нос к самой воронке, вырезанной между сосками. Когда Толкователь трупов поднял голову, лицо его было тревожно. Сомнений не оставалось: это «Нефритовая эссенция». Тот самый аромат, которым ночью, совсем недавно, благоухала Лазурный Ирис.
Этого он Кану предпочел не говорить.
— Где его одежда? — спросил Цы.
— Его нашли раздетым.
— А рядом с телом ничего не нашли? Никаких предметов? Ничего, что помогло бы его опознать?
— Нет, ничего.
— Но есть же кольца… — вставил слово инспектор.
— Кольца? — Цы с удивлением воззрился на Кана.
— Ах да! А я и забыл. — Министр, вдруг осипнув, откашлялся, потом подошел к столику и показал несколько колец. Цы будто ударило громом.
— Разве вы не узнаете? — шепотом спросил он.
— Да что я должен узнавать?
— Это ведь те кольца, что вчера были на руках у нашего соседа. У литейщика.

* * *
Когда они с Каном остались наедине, Цы высказал начальнику свои сомнения по поводу причастности Лазурного Ириса.
— Клянусь Великим Буддой, господин! Эта женщина — слепая!
— Эта женщина — дьявол! А если ты не согласен, то ответь: как долго ты не замечал, что она слепая? Как долго она водила тебя за нос?
— Но неужели вы можете представить слепую женщину, которая режет глотки и таскает трупы?
— Не будь дураком! Никто тебе и не говорил, что она сама их режет! — Министр побагровел.
— Значит, не она? А кто же тогда, по-вашему?
— Если бы я знал, я бы тебя пинком отсюда вышвырнул! — рявкнул Кан и одним движением смел на пол все инструменты Толкователя трупов.
Цы почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, а потом не спеша принялся подбирать разбросанные инструменты.
— Послушайте, ваше превосходительство. Как известно, убийцы бывают самые разные. Но давайте для начала исключим тех, кто убийства не замышлял: это самые обычные люди, которые в какой-то момент теряют рассудок во время жаркого спора или застав свою супругу в объятиях другого мужчины. Такие люди совершают безумства, о которых в здравом рассудке и помыслить были не способны, а потом всю жизнь мучаются от сознания содеянного. — Цы аккуратно выложил на стол последние щипчики. — А теперь давайте перейдем к другому разряду — к настоящим убийцам. К чудовищам. В этом разряде тоже имеются свои группы: с одной стороны, есть убийцы, движимые сладострастием, — они ненасытны, точно акулы. Их жертвами в основном являются женщины и дети. И этим злодеям мало просто убить: вначале они глумятся и измываются над жертвами, потом жестоко и мучительно их умерщвляют. Бывают убийцы от гнева: придя в ярость, такие люди способны уничтожить чужую жизнь из-за сущего пустяка, они похожи на мирно спящего тигра, который разорвет того, кто дернет его за усы. А есть еще и «просветленные», фанатики, которые ради какой-нибудь идеи или по требованию секты готовы на самые кошмарные зверства; это бойцовые псы, натренированные убивать. И вот, наконец, самый странный тип — те, что получают наслаждение от убийства. Такого убийцу не сравнишь ни с одним животным: таящееся в нем зло ставит его гораздо ниже любой твари. А теперь ответьте: к какой группе вы можете отнести эту женщину? К сладострастникам? К гневливцам? К помешанным?
Кан угрюмо покосился на него:
— Мальчик-мальчик… Уверяю, я не сомневаюсь в твоих познаниях насчет костей, резаных ран и червяков. Что ж, действуй! По мне, ты мог бы хоть и книгу написать, и лекции читать по базарам! — Тут министр повысил голос. — Но со всей своей ученостью ты позабыл о важнейшем разряде убийц: кровавых, как никто другой, умных, обстоятельных. Ты не упомянул о змее! Она способна затаиться и ждать подходящего момента, гипнотизировать свою жертву, а потом стремительно, будто щелкнув кнутом, нанести смертельный укус. Я говорю о тех, что становятся убийцами, отравленные ядом мщения. Или, что то же самое, задыхаясь от такой ненависти, что она прожигает им все внутренности. И поверь мне, одну из таких змей зовут Лазурный Ирис.
— И как же она гипнотизирует? Своими мертвыми глазами? — не сдержался Цы.
— Нет слепца слепее того, кто не желает видеть! — Тяжелый кулак министра наказаний обрушился на стол. — Ты закоснел в своих навыках и утратил здравый смысл. Я уже говорил тебе: у этой женщины есть сообщники.
Цы, немного поколебавшись, решил не заговаривать о том, что видел тайную беседу Кана с послом: тут был риск испортить отношения с министром вконец. Он пошел на попятный:
— Ну, допустим. И кто же тогда ей помогает, когда надо кого-нибудь убить? Быть может, ее супруг?
Кан посмотрел на дверь, за которой дожидался инспектор:
— Выйдем-ка.
Цы собрал инструменты и проследовал за Каном, на ходу вновь проклиная свою несчастную судьбу. Чем дальше, тем меньше он доверял человеку, который шел перед ним. Юноша не понимал, почему Кан не рассказал ему про найденные кольца, и уж подавно — почему, когда Цы опознал торговца бронзой, Кан никак не прокомментировал это утверждение; а ведь, возможно, он был последним, кто разговаривал с убитым.
Выйдя в сад, Кан повел юношу к пруду, у которого они ночью пили чай. Кан мрачно оглянулся на своего помощника:
— Про ее мужа забудь. Я знаю его давно: он вполне здравомыслящий человек весьма преклонных лет, и единственное его безрассудство — женитьба на этой змеюке. — Кан помолчал. — Я склонен подозревать ее слугу — монгола с псиной мордой, она притащила его с Севера.
Цы озадаченно потер подбородок. В деле появился новый персонаж.
— Но если так, почему вы его не арестуете?
— Сколько раз тебе повторять? — Кан рубанул рукой воздух. — Я уверен, что есть и другие сообщники. Один человек не смог бы совершить все эти зверства… А сколько они еще скрывают…
Цы укусил себя за язык. Опять эта великая тайна, которую, кажется, знают все, но никто не может ему открыть. Если допустить, что предположения Кана верны, — почему не установить слежку за этим монголом? А если слежка уже ведется — то что за нелепая роль досталась в этом расследовании ему? Единственное объяснение, которое приходило юноше в голову, состояло в том, что все это — один большой заговор, сплетенный самим Каном. Однако даже и в этом случае кое-что не находило объяснения — например, аромат духов, исходивший от трупов. Цы не сомневался, что у Кана достало бы власти раздобыть партию «Нефритовой эссенции», дабы навести подозрение на Лазурный Ирис. Но почему эта женщина полагала себя вправе пользоваться духами, предназначенными исключительно для императорских наложниц?
Цы спросил о другом: что общего у женщины, занимающей столь высокое положение, с дворцовыми куртизанками? Этот вопрос удивил Кана.
— Да разве она тебе не сказала? Лазурный Ирис когда-то была нюйши. И фавориткой императора.

* * *
Так, значит, нюйши. Вот почему Лазурный Ирис могла выступать посредницей между знатными стариками и «цветочками». Ведь она, как настоящая жрица наслаждения, прекрасно знала все тонкости организации любовных свиданий.
— Император желает оказывать своим гостям достойный прием, и поэтому всегда, когда возможно, приглашает Лазурный Ирис, — недовольно пояснил Кан. — Эта женщина — чистый огонь, и даже сейчас, несмотря на возраст, может тебя испепелить.

А дальше Кан рассказал, что много лет назад, в правление предыдущего императора, слухи о слепой красавице перелетели из Линьаня через дворцовые стены. И государь не колебался: он повелел выплатить семье девочки компенсацию, а ее препроводить в гарем.
— Она была совсем еще ребенок, но я сам видел, как она очаровала императора. Отец Нин-цзуна и думать забыл об остальных своих наложницах, он наслаждался Лазурным Ирисом до самой старости. Когда же болезнь сковала члены государя, он назначил ее императорской нюйши. И хотя он был уже недужный старец, Лазурный Ирис заботилась о том, чтобы он, сколько мог, совокуплялся с наложницами и раз в месяц — с императрицей. Она проводила девушек к монаршему алькову, вручала им серебряное колечко, которое полагалось надеть на безымянный палец правой руки, раздевала их, опрыскивала «Нефритовой эссенцией», а потом на всякий случай всегда была рядом во время церемонии. — Кан рассказывал так, как будто и сам при этом присутствовал. — Несмотря на ее слепоту, все тогда говорили, что она наслаждается зрелищем.
Помолчав, министр продолжил рассказ. После смерти отца Лазурный Ирис, с согласия нового императора, оставила должность нюйши. И эта слепая женщина вела унаследованные ею дела железной рукой. А потом вышла замуж за человека, которого очаровала так же, как когда-то очаровала императора.
— В ней есть что-то, что сводит мужчин с ума. Заворожила императора, заворожила своего нынешнего муженька и, если не побережешься, — заворожит и тебя.
Цы обдумывал услышанное. В чары он, конечно, не верил, однако образ Лазурного Ириса действительно преследовал его неотступно. Эта женщина чем-то отличалась от всех прочих, но чем — понять было невозможно. Юноша потряс головой, пытаясь вернуть способность к здравому размышлению. Нужно было разбираться с убийством владельца бронзовой литейной, о чем Толкователь трупов и сообщил Кану.
— Вчера ночью он был очень возбужден, — вспомнил министр. — Я расспрашивал его о новом сплаве, рецепт которого он разрабатывал в последнее время. Он готов был болтать о своих достижениях с кем ни попадя, ты ведь успел заметить, какой он хвастун. Вот только не понимаю, кому же понадобилось его убивать.
— Даже Лазурный Ирис не подозреваете?
— А вот это предстоит выяснить тебе.

29

«Если не побережешься — заворожит и тебя».
Цы подумал, что Кан, видимо, не ошибся в своем пророчестве: что-то в этой женщине притягивало его, словно магнитом. Возможно, дело было в ауре абсолютной самодостаточности, которую, несмотря на невидящие глаза, словно бы излучала Лазурный Ирис; возможно, в том, что для слепой не существовало уродливых шрамов на его теле, или в хладнокровии, с которым она встречала выпады Кана… Как бы то ни было, в памяти юноши так и мерцали ее слепые серые глаза, мягкий овал лица, так и звучал ее спокойный глубокий голос. И чем упорнее он старался изгнать их, тем глубже они укоренялись.
Когда Цы очнулся от этих мыслей, оказалось, что утро уже переходит в день. Толкователь трупов встряхнулся, замотал головой: он должен сосредоточиться на расследовании — в первую очередь потому, что скоро из своего путешествия вернется Серая Хитрость и сведения, которые он привезет, могут быть равносильны для Цы смертному приговору.
Цы решил обдумать каждый вопрос отдельно.
Для начала он посмотрел на портрет молодого работника. Да, портрет был превосходен — но что толку? Сперва Цы полагал, что этот рисунок поможет опознать покойного, но за отсутствием других зацепок от него не было никакой пользы. Предъявлять его поочередно каждому из двух миллионов жителей столицы представлялось делом немыслимым, но эту проблему требовалось как-то разрешить. Цы дергал себя за волосы, продолжая вглядываться в рисунок так пристально, будто пытался высмотреть ответ. Он принялся размышлять о происхождении почти незаметных шрамов на лице покойника. Они не были похожи на последствия какой-то болезни, — значит, оставался только несчастный случай. Но какой это мог быть случай? Ответа Цы не нашел. Но зато вот что ему подумалось: откуда бы ни взялись эти повреждения, они, определенно, причиняли молодому работнику сильную боль. И чтобы справиться с этой болью, он должен был обратиться в какую-нибудь больницу или госпиталь.
Цы сам поразился, насколько удачна эта идея. Именно так! Вот она, зацепка! Число больниц, куда бедняга мог пойти, ограниченно, а врач, к которому обратился пациент с такими необычными повреждениями лица, наверняка его запомнил.
Толкователь трупов, не откладывая, приказал Бо организовать поиски и немедленно сообщать ему, если что-то станет известно. Хоть как-то продвинувшись с портретом, Цы принялся думать об изувеченном покойнике, кисть которого он хранил в «Покоях сохранения». Цы достал отсеченную кисть и подверг ее новому осмотру. По счастью, «Покои» почти полностью останавливали процесс разложения. Белый налет был как решето, в которое воткнули тысячи иголочек. Повреждение кожи затронуло уже все пальцы, ладонь и тыльную сторону кисти; Цы вновь подумал, что этот человек, возможно, имел дело с кислотой. Он уже давно набросал список таких профессий, совершенно не схожих между собой: красильщик шелка, каменотес, белильщик бумаги, повар, прачка, маляр, конопатчик, цеховой химик — разброс получался удручающий. Круг поисков следовало как-то ограничить. Помимо прочих дел, Цы должен был осмотреть место, где обнаружили торговца бронзой, и наведаться к нему в мастерскую, но в первую очередь надлежало, захватив отсеченную кисть, наведаться в Большую аптеку Линьаня и проконсультироваться у тамошних специалистов.
Помощникам Бо пришлось как следует потрудиться, чтобы разогнать бесчисленную толпу болезных, раненых и увечных, освобождая проход к аптеке. А внутри, стоило юноше выложить из «Покоев сохранения» на прилавок человеческую руку, его чуть не снесло волной любопытных. Когда зевак удалили, Цы предъявил отрезанную кисть аптечным служащим, которые дрожали так, будто опасались, что им самим вот-вот отхватят руки.
— Я просто хочу, чтобы вы как следует рассмотрели эту ладонь и ответили мне, случалось ли вам лечить подобное заболевание.
Изучив мертвую руку, служащие переглянулись с удивлением: то, что Толкователю трупов представлялось болезнью, которую следовало бы лечить, для них было обыкновенной сыпью. Юноша не удовлетворился таким ответом. Не убирая страшного предмета с прилавка, он потребовал, чтобы позвали начальника, и пообещал, что без разговора с ним не уйдет. Вскоре появился рассеянного вида толстячок в красном фартуке и шапочке. Изучив, в свою очередь, ампутированную кисть, он тоже удивился и повторил мнение своих подчиненных:
— К нам никто не станет обращаться с такой пустяковой болячкой.
Цы начал закипать: эти люди даже не пытались помочь.
— А можно узнать, почему вы так уверены?
Вместо ответа толстяк вытянул руки:
— Потому что и я страдаю таким заболеванием.

* * *
Оправившись от первоначального изумления, Цы убедился, что, действительно, высыпания на руках начальника очень похожи на коросту на отрезанной кисти.
— Но… как же?..
— Это соль, — ответил толстяк. — Она понемногу разъедает руки у моряков, солекопов, у тех, кто засаливает рыбу и мясо для длительного хранения. Все мы, кто так или иначе имеет дело с солью, в конце концов обзаводимся такой вот кожей. Мне и самому соль каждый день попадает на руки, когда я готовлю лечебные составы, но эта болезнь — не из серьезных. Не думаю, что из-за нее бедняге стоило ампутировать руку, — пошутил он под конец.
Толкователю трупов последнее замечание вовсе не показалось смешным. Он уложил руку обратно в «Покои сохранения», поблагодарил всех за сотрудничество и покинул Большую аптеку.

* * *
Одна дверь приоткрылась, другая захлопнулась. То, что кислота здесь ни при чем, позволило отбросить сразу несколько профессий, однако соль добавила примерно столько же, если не больше. Четверть населения Линьаня кормилась рыболовством, и даже если не все рыбаки выходили из реки Чжэшуй в открытое море, к ним следовало добавить складских работников и торговцев солью, так что количество подозреваемых, по этой логике, превысило бы пятьсот тысяч человек. А следовательно, в отношении этого покойника все надежды Цы сводились к одной-единственной детали — маленькому волнообразному языку пламени под большим пальцем. Бо обещал выяснить, что означает такая татуировка.
Впереди была еще мастерская бронзовых изделий, на которую Цы возлагал большие надежды и в которой рассчитывал получить новые улики. Он велел помощникам перенести «Покои сохранения» во дворец и немедленно обновить в них лед, а сам вместе с Бо направился в портовый район на юге Линьаня.
Когда они прибыли по адресу, подсказанному Каном, Цы побледнел. Перед ними, на месте крупнейшей в городе бронзовой мастерской, курилось теперь унылое и страшное пожарище. Угольки еще тлели посреди кладбища обгорелых досок, почерневшего дерева, расплавленного металла и нагромождения кирпичей. Казалось, огненное воинство задалось целью разрушить мастерскую до самого фундамента, оставив лишь дымящееся опустошение.
Цы невольно снова вспомнил пожар, уничтоживший его дом. Ему показалось даже, будто он вдыхает тот же запах. Он решительно направился к группе любопытных, чтобы расспросить о происшедшем.
Одни рассказали о жарком огне, который занялся поутру, другие вспомнили о жутком шуме обрушения балок, третьи жаловались, что задержка пожарных позволила пламени перекинуться на смежные мастерские, — однако, в общем и целом, никто не сообщил ничего существенного. К счастью, шустрый мальчишка из тех зевак, что роились кругом, вызвался рассказать все подробности из первых рук — всего-то за десять монет. Он выглядел точно обтянутый кожей скелетик, поэтому Цы добавил к монетам плошку горячего риса, купленную на ближайшем лотке. Торопливо глотая, бродяжка объявил, что шум был сначала, а только потом — пожар; а больше ничего путного не добавил. Толкователь трупов уже собрался уходить, но наконец-то насытившийся мальчишка ухватил его за рукав:

— А еще я знаю, кто на самом деле все видел.
И признался, что его сотоварищ по цеху нищих давно уже приноровился ночевать под навесами мастерской.
— Он хромой. Поэтому никогда не уходит далеко от места, где старшины разрешили ему сидеть и клянчить. Я утром, когда пришел, видел его на задворках, он прятался, как крыса. — Паренек указал направление, где искать. — Сказал, что должен бежать отсюда. Если его найдут — ему крышка.
— Смертью грозили? — подобрался Цы. — Но кто?
— Да откуда мне знать? Говорю же — он был совсем перепуган. Сразу сныкался и поминай как звали, тут же столько зевак толпилось… Даже свои шмотки оставил. — Мальчишка показал на угол, где лежало блюдце для подаяния и глиняный кувшин. — Костыль под мышку и почесал отсюда.
Цы уже понял: снова неудача, но мальчуган потянул его за рукав:
— Слышьте, господин. Если вам так важно, я могу его найти.
— Кого?
— Моего дружка, хромого!
Цы попытался найти в глазах мальчугана хоть какой-нибудь проблеск искренности — помимо очевидной алчности. Ничего не было.
— Отлично. Приводи его ко мне, и я в долгу не останусь.
— Господин, я ведь больной. Жить-то как-то надо… Пока я буду за ним бегать, сколько народу мимо пройдет, не кинув мне ни единой монетки!
— Сколько? — мрачно спросил Цы.
— С вас… десять тысяч монет… Пять тысяч, — сам испугавшись своей наглости, сразу поправился он.
Толкователь трупов покачал головой с самым недовольным видом. Но у него было не так-то много зацепок. Он еще раз пригляделся к малолетнему попрошайке — доверия к нему не прибавилось. Проклиная себя, Цы попросил денег у Бо, но чиновник ему отказал:
— Он убежит, и ты его больше никогда не увидишь.
— Деньги, быстро! — прикрикнул Цы, зная, что министр Кан приказал оплачивать все его служебные расходы; лысый чиновник неодобрительно покачал головой, но деньги выдал.
Цы, развязав шнурок, принялся отсчитывать монеты; глаза мальчишки сверкали, будто он увидел золотую гору. Но тут же потухли, когда юный шельмец убедился, что господин окончил счет на пятистах.
— Остальное получишь, когда приведешь своего дружка. Он, кстати, тоже получит столько же. — Цы вернул связку монет своему спутнику. Мальчик уже собрался бежать, но Цы ухватил его железной хваткой. — И предупреждаю! Если от тебя не будет известий, я найду твоих старшин и потребую выгнать тебя из гильдии за обман властей, а еще приплачу, чтобы тебя избили палками.
Потом Толкователь трупов назвал новому помощнику свое имя, пояснил, как с ним связаться, — и мальчишка исчез в толпе.
А Цы не сразу покинул пожарище. Он долго рыскал в развалинах мастерской в поисках хоть каких-то улик, но попадались только расколотые литейные формы из терракоты, оплавленные инструменты для ковки да перевернутые горны — все эти предметы для Цы означали не больше, чем иероглифы для неграмотного. Как ни странно, он не увидел ни одного предмета из бронзы; не было здесь и запасов меди и олова. Юноша приписал их отсутствие ночному разграблению. Он попросил Бо собрать сведения обо всех рабочих, трудившихся в мастерской в последние месяцы, а еще поручил проследить, чтобы все найденные на пепелище предметы — за исключением бревен и кирпичей — были отправлены во дворец.
— Не имеет значения, насколько они повреждены. Пусть вещи сложат в ящики, но предварительно опишут и укажут место, где именно они были найдены.
— Кану не понравится, что ты превращаешь императорский дворец в помойку, — возразил Бо.
Толкователь трупов ничего не ответил, просто посмотрел, как Бо отдает нужные распоряжения. А по дороге во дворец все раздумывал, надежны ли пожарные, которым Бо поручил упаковку. И хотя у юноши оставались на этот счет серьезные сомнения, он утешил себя мыслью, что ценных предметов все равно не найдут, а значит, и искушения при погрузке будут не так велики.
Наконец нашлось время осмотреть место, где нашли труп хозяина литейной. Цы повезло: на страже стоял все тот же солдат, что обнаружил убитого. Гвардеец, больше всего напоминавший гранитную глыбу, подтвердил, что тело действительно было без головы и без одежды, вот на этом самом месте, у стены. Цы заметил следы крови на каменной кладке. Он достал свою тетрадку и сделал набросок углем, пытаясь как можно точнее передать расположение пятен. И спросил караульного, стоит ли он на дежурстве на одном месте или, наоборот, периодически двигается.
— Когда звучит гонг, мы проходим триста шагов на восток, возвращаемся и проходим столько же шагов на запад. А потом возвращаемся и стоим в ожидании нового сигнала.
Цы понял эту систему. Еще раз осмотрев место преступления, он спросил караульного, не заметил ли тот ночью чего-нибудь особенного. Как и предполагал Толкователь трупов, солдат ответил, что нет.
Юношу такой ответ не сильно расстроил. Он выяснил уже достаточно, чтобы продвинуть расследование.

* * *
Прогулявшись по императорским садам, Цы отобрал пробы почвы. Через помощника он снова заказал придворному краснодеревщику особых размеров пику; в ожидании же выполнения заказа он надеялся успеть сличить взятые пробы с землей из-под ногтей убитого мастера. Зайдя в свою комнату, юноша вынул из рукавов мешочки с землей; все четыре пробы он выложил на стол. Почва была разная: та, которую он подобрал возле пруда, была влажная, тяжелая и черная; та, что из рощи, — рыхлая, буроватая, с остатками хвои. В третьей пробе, взятой у галереи, преобладал дробленый щебень. А вот почва у внешней стены была желтая и вязкая — по-видимому, из-за большого количества глины, которую использовали когда-то в качестве цементирующей смеси. Юноша открыл флакончик, в котором хранил пробы из-под ногтей литейщика, и высыпал рядом с последней кучкой.
Полное совпадение.
Цы вернул драгоценные образцы обратно во флакон, остальные четыре кучки тоже распределил по сосудам и каждый снабдил сопроводительной надписью.
Весь вечер Толкователь трупов перечитывал записи предыдущих дней, не позволяя себе отвлекаться. Скоро вернется Серая Хитрость; время утекало, как вода между пальцами. А ближе к ночи юноша сбросил все свои листочки на пол. Да, он дожидался ответов из больниц, где приказал показывать рисунок, да, следовало допросить работников бронзовой мастерской, но больших надежд на эти меры Цы не возлагал. Его догадка про наконечник пики не нашла подтверждения, другой вариант — про специальный арбалет, стреляющий болтом особо крупного калибра, — вообще не имел смысла. На что нужна большая тяжелая стрела, которая далеко не пролетит? Кто захочет переделывать почти совершенное оружие в более громоздкое и тяжелое, неудобное при переноске, заряжании и стрельбе? А вот вопрос совсем уже неразрешимый: зачем убийце каждый раз, чтобы разделаться со своими жертвами, применять столь трудоемкий способ?
Было ясно: эта гипотеза так же глупа, как и мысль о том, что слепой не способен убить. Цы не мог в это поверить, но не мог и исключить участия Лазурного Ириса в убийствах. То, что у бывшей нюйши был доступ к «Нефритовой эссенции», хотя и могло оказаться случайным совпадением, выглядело в то же время неоспоримо подозрительным, а по словам Кана, у женщины было предостаточно оснований для ненависти к императору. Ненависти, укорененной в самой ее природе: отец Лазурного Ириса подпитывал ее легендами о бесчинствах, сотворенных с ее дедом, полководцем Юэ Фэем.
Цы думал об этой женщине. На самом-то деле он не переставал о ней думать с ночи большого императорского приема. Потому что, хотя юноше и не хотелось в этом сознаваться, тут было что-то еще, — что-то, чего он не умел понять и с чем совсем не мог совладать. Он не понимал, почему нюйши не идет у него из головы, отчего он так отчетливо помнит ее голос — теплый, низкий, чарующий; отчего ему так отрадно представлять даже ее бледные неживые глаза; отчего от воспоминаний начинает щемить сердце. Вдобавок, даже понимая, сколь опасно для него возвращение Серой Хитрости, даже сознавая, чем чреват для него провал расследования, и даже несмотря на привычку всегда иметь наготове запасной вариант, Цы отвергал всякую мысль о побеге. Он поставил на карту слишком много, так что теперь уже не мог сдаться. Должность судьи была совсем рядом, стоило только привстать на цыпочки, — ее обещал Толкователю трупов сам император. И как бы трудно ни приходилось сейчас, именно к такой работе юноша стремился всю жизнь; эту мечту подарил ему судья Фэн.
Фэну он был обязан всем. Закрывая глаза, он ясно видел перед собой человека, который руководил им с самого раннего отрочества и обучил всему, что Цы знал теперь.
Как бы узнать, чем ныне занят судья Фэн? В последний раз Цы пытался найти учителя несколько месяцев назад — в отчаянной попытке спасти сестру.
Теперь у Цы было больше возможностей для поиска. Дорога к Мину закрыта, и судья Фэн, возможно, остается единственным человеком, которому он может довериться. Однако, как бы Цы ни старался об этом не думать, он до сих пор находится в положении беглого преступника. И не имеет права тащить учителя в пропасть бесчестья. Вот почему юноша в очередной раз отказался от поисков Фэна и понял, что будет продолжать расследование в одиночку.
Громкий стук в дверь вывел юношу из задумчивости. Цы открыл: на пороге стоял Бо. Он явился сообщить, что пожарные начали перевозить обломки из бронзовой мастерской во дворец. И еще: дама по имени Лазурный Ирис изъявила желание встретиться с Цы завтра, в Павильоне кувшинок.
— Со мной? — переспросил юноша.
И поделился своими сомнениями: как может замужняя дама встречаться один на один с посторонним мужчиной в отсутствие супруга? Бо его успокоил: супруг уже вернулся и тоже придет в павильон. И все-таки Цы осознавал неловкость ситуации: по нормам этикета, гостей приглашает мужчина, а женщинам надлежит оставаться как бы невидимыми; им разрешено появляться, лишь чтобы молча подать чай или вино. Но на Лазурный Ирис подобные правила, похоже, не распространялись.

Всю ночь Цы казалось, что эта загадочная женщина поет ему своим грудным голосом колыбельную. И потому он так и не сомкнул глаз.

* * *
К рассвету он был так измотан, будто ночь напролет копал огромную яму. Бессонницы от возбуждения случались с ним и раньше, но было очень обидно, что нервы подвели его именно в эту ночь — ведь он хотел предстать перед Лазурным Ирисом в наилучшем виде. И хотя она была слепа, Цы решил нарядиться в костюм, который ему пошили для императорского приема. Но вчера юноша по рассеянности навалил на парадный костюм стопку книг, и теперь шелк больше всего походил на мятую бумагу; поглядевшись в зеркало, Цы почувствовал, что наряд его до неприличия смешон. Он попытался разгладить скомканную ткань, потом вылил на себя несколько капель сандаловой эссенции. Перечитал свои записки по истории Цзинь, которые набрасывал ночью, и полетел вдогонку собственному сердцу, мчавшемуся в нескольких шагах впереди.
Павильон кувшинок стоял среди других павильончиков в роще Свежести — обнесенном стеной квадратном участке вблизи дворцового комплекса, где проживали сановники самого высокого ранга. Цы, предъявив караульному печатку, без проблем прошел из одной части в другую, а дальше, как и говорил Бо, оставалось просто идти вперед по мощеной дорожке, обсаженной кипарисами. И вот, незадолго до назначенного часа, юноша стоял перед роскошным зданием с лимонным садиком у входа. Края крыши, загнутые кверху, подражали полету журавлей, гордясь тем, что они составляют часть жилища, которому покровительствует император. От этого зрелища юноша оробел. Он поправил шапочку и с неудовольствием осмотрел морщины на ткани, которые никуда не исчезли. Очередная попытка их разгладить только ухудшила дело. Юноша совсем уже собрался постучать, когда дверь неожиданно распахнулась. Слуга-монгол поклонился гостю и пригласил его в дом. Цы последовал за ним в светлый зал, алые стены которого, казалось, лакировали только сегодня. Он шел вперед, щурясь от льющегося из окон яркого света, пока не различил в дальнем конце зала сидящую спиной женскую фигурку в просторном ханьфу цвета бирюзы, с шелковой лентой в волосах. Когда монгол возвестил о приходе гостя, женщина поднялась и обернулась. Цы покраснел, еще только бормоча слова приветствия — при свете дня Лазурный Ирис пленяла еще сильнее. Цы призвал на помощь все свое хладнокровие. Он оглядел зал в поисках супруга, но никого не увидел — только великолепную коллекцию древностей, заполнявшую каждый уголок.
— Вот мы и снова встретились, — произнес юноша и тотчас же закашлялся, сознавая всю нелепость своих слов.
Лазурный Ирис улыбнулась. Ее ровные зубы тоже манили. А еще Цы заметил, что ее ханьфу приоткрыто, так что округлость правой груди прямо-таки бросалась в глаза. Цы, позабыв о слепоте хозяйки дома, отвел взгляд. Лазурный Ирис пригласила его садиться. Не дожидаясь согласия гостя, хозяйка приступила к чайной церемонии. Руки ее прикасались к чайнику с такой нежностью, что юноша позавидовал этому чайнику.
— Благодарю вас за приглашение, — еле слышно выговорил он.
Она склонила голову в знак вежливого ответа. А потом с такой же грацией налила чаю и себе, а гостя спросила, как ему понравился императорский прием. Цы отозвался о приеме в самых восторженных выражениях, не упомянув, правда, об убийстве торговца бронзой. А потом оба замолчали, но Цы не чувствовал неловкости. Он весь погрузился в созерцание: каждый жест, каждый вздох, каждая улыбка Лазурного Ириса будоражили его чувства. Наконец юноша отвел взгляд. Поднеся к губам чашку, он почувствовал, что чай очень горячий, и, по привычке имитируя боль, ойкнул.
— Что случилось? — спросила Лазурный Ирис.
— Ничего, чуть-чуть обжегся, — соврал Цы.
— Прости меня, — встревожилась хозяйка.
И тут же, на ощупь смочив платок в холодной воде, безошибочно точным движением приложила его к губам юноши. От сладостного прикосновения ее пальцев губы его задрожали.
— Ничего страшного, все как-то неожиданно вышло. — Цы отстранился от Лазурного Ириса. — А где же ваш драгоценный супруг? — спросил он, чтобы перевести разговор на другую тему.
— Он скоро придет, — невозмутимо ответила хозяйка. — Так ты, значит, живешь во дворце? Для обыкновенного чиновника это весьма редкая привилегия…
— Но так же редко бывает, что у дамы вашего ранга не перебинтованы ступни. — Уходя от скользкой темы, юноша ответил первое, что пришло ему в голову. Лазурный Ирис спрятала ноги под полу длинного ханьфу.
— Пусть даже мои ноги оскорбляют твой тонкий вкус, зато я не сделалась уж полной калекой. — Лицо ее посуровело. — Это новомодный обычай, который мой батюшка, по счастью, не принял.
Цы пожалел о своей бестактности и надолго онемел.
— Я во дворце недавно, — заговорил он наконец. — Кан пригласил меня несколько дней назад, но, вообще-то, я надеюсь поскорее выбраться. Это место не для меня.
— А где же тогда твое место?
Цы задумался.
— Мне нравится учиться.
— Учиться? Чему же? Философия, литература, поэзия?
— Хирургия, — ответил он, не раздумывая.
Прекрасное лицо Лазурного Ириса исказилось от отвращения.
— Прости, но я не понимаю, что интересного может быть во вскрытии трупа! И мне уж совсем непонятно, что общего имеет это занятие с твоей работой у Кана.
Цы снова корил себя за невоздержанность в речах. Он начал подозревать, что это странное приглашение, которое, как он поначалу надеялся, сможет ему помочь в деле, вызвано желанием Лазурного Ириса что-то выведать в ее собственных интересах, и решил быть более осмотрительным в речах: ведь перед ним сидит подозреваемая в тяжких преступлениях.
— У людей Цзинь пищевые предпочтения отличаются от наших, поэтому они страдают одними заболеваниями, а мы — другими. Вот какова цель моих исследований. В сущности, из-за этого я и здесь… Но скажите: чему я обязан чести быть приглашенным? В ночь нашего знакомства вы были не слишком расположены говорить о Цзинь.
— Люди ведь изменчивы, — улыбнулась Лазурный Ирис, подливая себе чаю. — Но, разумеется, причина не в этом. — Женщина улыбалась так, будто видела своего собеседника. — Если говорить откровенно, в ту ночь меня заинтересовало твое поведение. Ты ведь явно едва не вступился за куртизанку и готов был подраться с этим разъяренным чудовищем. Для людей из дворца такой поступок необычен. Так что ты меня удивил.
— И поэтому вы меня пригласили?
— Скажем так, ты мне просто… понравился.
Цы отхлебнул из чашки, чтобы скрыть замешательство. Никогда прежде женщины не говорили ему таких слов. Ему стало совсем не по себе, когда нюйши наклонилась и халат ее снова приоткрылся. Юноша не понимал, знает ли Лазурный Ирис о том, что происходит с ее ханьфу, но все равно отвел глаза.
— Замечательная коллекция древностей, — сообщил Цы.
— Быть может — для истинных ценителей. Я собираю их не для себя, а для удовольствия тех, кто меня окружает. И это — зеркало моей жизни, — заключила Лазурный Ирис.
Цы почувствовал горечь этих слов, но опять не знал, что сказать в ответ. Он хотел было расспросить Лазурный Ирис о ее слепоте, но тут снаружи послышался какой-то шум.
— Это, должно быть, мой муж, — сказала хозяйка.
Она спокойно поднялась из-за чайного столика и повернулась лицом к закрытой двери. Цы отметил, что ханьфу на ней плотно запахнуто.
Дверь открыл слуга. В дальнем конце коридора Цы разглядел фигуру пожилого мужчины. Вместе с ним, не прерывая оживленной беседы, шел Кан. Старец нес в руках цветы — как понял Толкователь трупов, это был подарок для Лазурного Ириса. Незнакомец уже издалека поздоровался с супругой и порадовался, что гость тоже прибыл. Но когда он разглядел Цы, руки его задрожали и цветы упали на пол.
Старец не мог произнести ни слова. Он просто стоял и бессмысленно таращился — точно так же, как и Цы, а служанка в это время торопливо подбирала лежащие между ними цветы. Почувствовав обоюдную неловкость, первой заговорила Лазурный Ирис:
— Дражайший супруг мой, имею честь представить тебе нашего гостя, юного Цы. Цы, представляю вам моего супруга, досточтимого судью Фэна.

30

Цы столбом стоял перед судьей, не в силах вымолвить ни слова. Фэн что-то бессвязно пробормотал. Юноша пришел в себя на мгновение раньше.
— Досточтимый Фэн! — Он склонился почти до земли.
— Что ты тут делаешь? — воскликнул Фэн.
— Вы что, знакомы? — удивился Кан.
— Да, немножко. Когда-то мой отец работал у этого господина, — поспешил с ответом Цы.
Он видел, что Фэн до сих пор ничего не понимает. Но, по крайней мере, судья не стал поправлять своего ученика.
— Замечательно! — обрадовался Кан. — Дело, значит, упрощается. Как я тебе рассказывал, — обратился он к судье, — Цы помогает мне составлять доклад о Цзинь. И я подумал, что опыт твоей супруги может пойти нам на пользу.
— И правильно подумал! Но давайте наконец сядем за стол и отпразднуем нашу встречу, — пригласил хозяин дома, до сих пор не оправившийся от изумления. — Цы, я думал, что ты до сих пор в деревне. Рассказывай: как поживает твой батюшка? И кто тебя отправил в Линьань?
Цы опустил голову. Ему совсем не хотелось рассказывать о батюшке. На самом деле ему вообще ни о чем не хотелось рассказывать. Юноше было стыдно за то, что он может невольно бросить тень бесчестия на Фэна, а еще — за то, что вожделеет его жену. Цы попытался уйти от разговора, но Фэн продолжал настаивать.
— Батюшка погиб. Наш дом рухнул. Вообще все погибли, — подвел итог Цы. — Я приехал в Линьань с надеждой сдать экзамены… — Цы снова понурил голову.
— Твой отец погиб? Но почему же ты не пришел ко мне? — Фэн, чтобы справиться с волнением, попросил Лазурный Ирис подлить ему чаю.
— Это долгая история, — попробовал отговориться Цы.
— Ну, этой беде мы поможем, — объявил Фэн. — Кан сказал, ты сейчас живешь во дворце, но, поскольку тебе предстоит работать с моей женой, я предлагаю тебе переселиться сюда. Если, разумеется, Кан не станет возражать…

— Ни в коем случае! — расплылся в неожиданной улыбке министр. — Мне эта идея кажется превосходной!
А вот Цы совсем не хотелось принимать это приглашение — он не мог предавать человека, которого почитал как отца. Вернется Серая Хитрость — и всем станет ясно, что Цы — беглый преступник, тогда его позор запятнает и Фэна. Но судья не желал слышать никаких возражений:
— Тебе понравится. Ирис — великолепная хозяйка. Вспомним старые добрые времена. Здесь ты будешь счастлив.
— Я правда не хочу быть вам обузой. К тому же все мои инструменты и книги находятся во дворце, и в общем…
— Пустяки! — Фэн не дал юноше договорить. — Я сам себя не прощу, да и твой отец мне не простил бы, если бы я тебя отпустил. Распорядимся о перевозке всех твоих вещей, и заселяйся немедленно.
Дальше разговор пошел без участия Цы: юноша слушал, но не слышал. Он просто смотрел на Фэна, лицо которого прорезали глубокие морщины. Сердце юноши разрывалось от одной мысли о том, что он будет делить кров с этим человеком, поэтому он вздохнул с облегчением, когда Кан поднялся из-за стола, тем самым давая понять, что визит окончен, и позвал помощника с собой. Фэн и Лазурный Ирис проводили гостей до порога.
— До скорой встречи, — сказал на прощание судья.
Цы, произнося слова прощания, молился о том, чтобы никакой скорой встречи не случилось.

* * *
По дороге во дворец Кан, не стесняясь, радовался встрече давних знакомцев.
— Ты что, не понимаешь? — Министр потирал руки. — Ты получишь возможность проникнуть во все тайны этой женщины. Вести расследование так, что она ни о чем и не догадается. Проследить за ее монгольским слугой.
— При всем уважении к вам, ваше превосходительство, закон категорически воспрещает следователю селиться в доме подозреваемого.
— Закон, закон… Эта статья изобретена только для того, чтобы семья не подкупила следователя, но если люди не знают, что за ними ведется наблюдение, то вряд ли сумеют кого-то подкупить. И потом, никакой ты не следователь.
— Очень жаль, — не сдержавшись, выпалил Цы. — Если вам так угодно, я и дальше буду наблюдать за этой женщиной, но в ее доме я жить не стану.
— Что еще за глупости? Да это ведь уникальная возможность! Такую даже нарочно не выдумаешь!
В последнем Цы был уверен — Кан сейчас выглядел как воришка, которому улыбнулась удача. Юноша призвал на помощь все свое красноречие, он твердил, что не может обмануть доверие человека, который был другом его отца. Он ведь покроет позором батюшку, судью Фэна, себя самого — а этого он допустить никак не может.
— Так, стало быть, ты позволишь, чтобы друга твоего отца столкнула в пропасть его собственная жена? Рано или поздно ее вероломство раскроется, Фэн об этом узнает, и уж тогда он точно будет опозорен.
— Прекрасно. Но если вас так тревожит будущее Фэна — тогда арестуйте ее.
— Вот распроклятый болван! — Министр побагровел. — Я ведь тебе уже объяснял: мы должны вычислить ее сообщников. Если мы ее возьмем, они разбегутся раньше, чем она под пыткой выдаст нам их имена. К тому же на кон сейчас поставлено много больше, чем честь несчастного старца, опасность угрожает самому императору.
Цы хорошо подумал над своим ответом. Он знал, что за свои слова может поплатиться жизнью, но колебаний в его душе не было.
— Досточтимый министр, поступайте, как хотите, но на меня не рассчитывайте. Я не поставлю будущее судьи Фэна ниже будущего императора.
Кан пронзил взглядом своего помощника. Министр наказаний не произнес ни слова, но сердце юноши сжалось от неописуемого ужаса.

* * *
Войдя в свою комнату, Цы почувствовал, что вот теперь настал момент для бегства. И если он поторопится, то еще успеет спастись. Нужно было просто вызвать Бо и придумать предлог, чтобы чиновник сопроводил его за внешнюю стену. А потом — при первой возможности раствориться в темноте и навсегда уйти из Линьаня. Цы позвал слугу и приказал послать за Бо.
Пока юноша собирал вещи, он в который уже раз успел вволю посетовать на свою несчастную судьбу. Он знал, что второго шанса никогда не будет. Он успел уже схватить за хвост свою удачу, а теперь должен был навсегда выпустить ее из рук. Цы вспомнил о своей младшей сестренке, о ее невинном личике цвета персика. Вспомнил о гибели всей семьи, о своем страстном желании сделаться судьей и доказать всему миру, что существуют разные способы вести расследование и докапываться до истины. Все это тоже теперь будет для него утрачено. Единственное, что Цы мог еще сохранить, — это свое достоинство.
Услышав стук в дверь, юноша стер с лица печаль и подхватил суму, в которую уложил свои тетрадки. За дверью стоял Бо. Цы объяснил, что им нужно еще раз наведаться в бронзовую мастерскую. Седой чиновник ничего не заподозрил. Юноше казалось, что его вот-вот ухватит за шиворот чья-нибудь крепкая рука, и он все ускорял шаги. Караульный в воротах первой стены приказал им остановиться. Цы страшно нервничал, пока Бо предъявлял караульному пропускные документы; стражник изучал их с особым пристрастием. Потом он внимательно вгляделся в лицо юноши. Поколебавшись несколько бесконечных мгновений, он пропустил обоих к внешней стене. На втором посту их снова остановили. Повторилась та же процедура; Цы ждал, глядя в сторону. Караульный не переставал коситься на юношу, Цы кусал губы. Их впервые подвергали столь тщательной проверке. Юноше пришлось сделать глубокий вдох и ждать, когда все кончится. Вскоре караульный вернулся с документами в руках. Цы попытался их забрать, но солдат не отдал.
— Эти бумаги подписаны самим министром наказаний, — неохотно произнес Цы.
Караульного это, казалось, не напугало.
— Пройди-ка со мной в башенку, — скомандовал он.
Цы пришлось подчиниться. И тут же он вздрогнул от неожиданности: внутри башни его поджидал Кан. Министр поднялся, забрал у караульного документы и скомкал их, не глядя.
— Куда собрался? — спросил Кан.
— В бронзовую мастерскую. — Цы чувствовал, как бешено колотится сердце. — Бо идет вместе со мной, — добавил он.
Министр вскинул бровь и помолчал.
— Что, новые зацепки?
— Только одна, — пробормотал Цы.
— Может быть, это и правда. А может быть, как я и подозреваю, ты по глупости решил, что у тебя есть возможность сбежать. — Кан недобро улыбнулся. — Ну так если дело в этом, то, хочу тебе заметить, было бы крайне невежливо уйти, не попрощавшись со своим учителем, с Мином. Он сейчас в нашем подземелье. И он просидит там до тех пор, пока ты не переберешься в павильон к Фэну.

* * *
Когда Цы увидел, в каком состоянии находится учитель Мин, его захлестнула ярость. Старец лежал на ветхой койке, с потерянным взглядом, лицо его было равнодушно ко всему. Заметив Цы, Мин попробовал приподняться, но ноги его не слушались: они были покрыты синяками, ссадинами и царапинами. Когда Мин заговорил, во рту его обнаружилась кровавая брешь.
— Эти варвары… меня избили, — прошептал старик.
У Цы не оставалось выбора. Он взмолился, чтобы Мину оказали помощь и перевели в другое место. И пообещал Кану сотрудничать отныне безо всяких оговорок.

* * *
Слуги помогли юноше перенести вещи в Павильон кувшинок. Оставшись один, Цы в отчаянии оглядел свое новое прекрасное жилище. Комната была просторная, с окном, за которым виднелся лимонный сад. Запах этих деревьев пропитывал воздух, превращая комнату в благоухающий рай. Цы разложил вещи и вышел навстречу Фэну, который прямо-таки сиял от удовольствия. Юноша издалека начал сгибаться в церемонном поклоне, но судья обнял гостя, не дав завершить ритуал.
— Мальчик мой! — Он радостно потрепал Цы по волосам. — Как же я рад видеть тебя с нами!
Потчуя гостя горячим и необыкновенно вкусным чаем, Фэн принялся расспрашивать. Цы поведал о гибели семьи, о своих злоключениях в городе, о встрече с прорицателем, о трагическом угасании сестренки, о поступлении в Академию Мина и о том, как впоследствии его переселили во дворец. Однако умолчал о подробностях своего побега и о причинах появления в этом доме. Фэн слушал изумленно, точно не в состоянии поверить услышанному.
— Ты вытерпел столько лишений… Но почему же ты не отыскал меня? — спросил судья.
— Я пробовал. — Цы раздумывал, не открыть ли прямо сейчас, что он — беглый. В конце концов юноша опустил глаза. — Господин, мне бы не следовало здесь находиться. Я недостоин того, чтобы делить кров с…
Фэн, не дав ему договорить, приложил палец к губам. И заверил юношу, что тот выстрадал уже достаточно, чтобы не обсуждать теперь, кто чего достоин. Фэн был явно рад, что снова его встретил, и готов был делить с учеником и радости, и печали. Цы онемел — неспокойная совесть тисками сдавила ему горло. Он молчал до тех пор, пока Фэн не спросил об экзаменах.
— Ты ведь собирался подать прошение об участии, верно?
— Да, верно. — Цы рассказал, как пытался получить сертификат пригодности и как ему отказали из-за недостойного поведения отца. Глаза его повлажнели.
Фэн печально склонил голову.
— Итак, ты все узнал сам, — горестно произнес он. — Я не хотел тебе рассказывать, для меня это было бы очень тягостно. Даже когда там, в деревне, ты спрашивал, почему батюшка переменил решение, почему он отказывается возвращаться в Линьань, я не смог тебе рассказать. — Старец кусал губы. — В тот момент тебе и так хватало проблем с арестом брата. Однако теперь я, возможно, смогу тебе помочь. У меня есть влиятельные знакомые, и если эти сертификаты…
— Мой господин, я не хочу, чтобы ради меня вы поступались своим добрым именем.
— Ты ведь знаешь, как я всегда ценил тебя, Цы. И теперь, когда ты нашелся, я хочу, чтобы ты навсегда стал частью нашей семьи.
Потом Фэн заговорил о Лазурном Ирисе:
— Мы познакомились с нею вскоре после того, как ваша семья покинула столицу. Должен признаться — все у нас было не просто. Сплетни гнались за нами, куда бы мы ни уехали, но могу тебя заверить: с нею я обрел свое счастье.

Цы краем глаза покосился в сторону нюйши: женщина отдыхала в саду, безмятежно вглядываясь в бесконечность невидящими глазами. Солнце омывало ее шелковистые черные волосы, собранные в пучок, и крепкую изящную шею. Юноша сразу же отвел глаза — словно воришка, протянувший было руку к чужой вещи и тут же ее отдернувший, заслышав шум; и, чтобы спрятать краску стыда, припал к чашке. А потом попросил у Фэна дозволения вернуться в свои покои: он сказал, что должен работать, и судья не стал спорить. Когда Цы уже уходил, Фэн вдогонку предложил ему рисовый пирожок. Цы был окончательно пристыжен.
Взяв лакомство, он услышал тихий голос судьи:
— Послушай, Цы.
— Что, господин?
— Спасибо, что ты остался. Теперь я вполне счастлив.

Цы тяжело рухнул на пуховую перину и с тоской оглядел окружавшую его красоту. В любых других обстоятельствах он наслаждался бы садом, светом, изяществом обстановки, но сейчас чувствовал себя как дикий пес на привязи у хозяина, которого готов сожрать при первой возможности. Глаза его ослепли от слез, а рассудок — от угрызений совести. Но что было делать? Ослушайся он министра, тот казнил бы Мина так же равнодушно, как давят слизняка. А уступив ему, предал Фэна. Цы положил в рот пирожок — тот показался невыносимо горьким, и юноша с отвращением выплюнул душистый сладкий рис. Желчь будто была разлита в самой его душе. Наверное, ему не стоит дальше жить.
Цы сам не знал, сколько времени так себя мучил, казнясь за то, что по какой-то злой издевке судьбы был обречен приносить зло всем, кто проявлял о нем истинную заботу. Освещенные окна напротив принялись гаснуть одно за другим — так же как гасли его надежды.
И тогда мысли его вернулись к жертвам убийцы. Он вновь подумал о Нежном Дельфине, изысканном евнухе, чувствительном собирателе древностей. О человеке с израненными руками, каким-то образом причастном к торговле солью. О до сих пор не опознанном молодом рабочем с испещренным шрамами лицом. О торговце бронзой, чья мастерская загадочным образом сгорела в ту же ночь, когда он лишился головы… Ни одна из этих смертей не имела смысла, — по крайней мере, их никак нельзя было связать с Лазурным Ирисом; ведь даже если бы эта женщина действительно хотела причинить вред императору, то что ей были эти четверо мужчин, никак друг с другом не объединенные, сколько можно судить? Или если посмотреть с другой точки зрения: каким образом эти зверства задевают императора? В конце концов, несмотря на очевидное сходство всех четырех случаев, у Цы не было даже уверенности, что убийства совершены одним и тем же человеком.
Юноша размышлял, пока сумерки не сгустились, и продолжил размышлять чуть позже — когда, сославшись на легкое несварение, сумел избежать общего ужина. А когда усталость взяла свое и Цы закрыл глаза, ему представилась Лазурный Ирис. Это случилось помимо его воли, однако он все равно почувствовал себя преступником. И как бы Цы ни старался, он не мог изгнать нюйши из своих мыслей.
На следующее утро Цы проснулся раньше хозяев. Он должен был проверить, все ли в порядке с Мином. Поблагодарив слуг за завтрак, он объявил им, что вернется к обеду, а сам направился к подземелью. Академика он обнаружил в камере, больше всего напоминавшей помойную яму: сырость, гнилые объедки и экскременты прекрасно уживались здесь с крысами, шмыгавшими из угла в угол. Учитель лежал пластом, ссадины на его ногах кровоточили. Цы накричал на стражника, требуя объяснений, но тот держался с равнодушием забойщика скота. На чем свет понося тюремщика, юноша выхватил у него кувшин с водой и склонился над старцем и, рывком скинув рубаху, промокнул спекшуюся кровь на его губах. Раны на ногах выглядели очень нехорошо. Цы задрожал. Быть может, на человеке молодом палочные удары зажили бы за несколько дней, но ведь Мин — другое дело… Цы не знал, что делать. Он попытался успокоить Мина, хотя, по правде сказать, в успокоении больше нуждался он сам. В конце концов юноша пообещал учителю, что вытащит его из застенков. Мин улыбнулся без большой уверенности, обнажив окровавленные челюсти.
— Даже и не хлопочи: Кан никогда не жаловал извращенцев, — печально пошутил академик.
Цы вслух изругал министра наказаний, рассказал Мину, что тот оказался в столь плачевном состоянии именно по его, министра, вине, признался, что из-за шантажа Кана сам попал в очень сложную ситуацию, и еще раз пообещал сделать все возможное, чтобы вызволить учителя.
Мин кивнул в ответ. Цы в задумчивости обмолвился о своих трудностях:
— Это как драться вслепую. На что мне вынюхивать следы, если я не знаю, что движет убийцей? — с горечью пожаловался он.
— Мотив мести ты рассматривал?
— На нем-то и настаивает Кан. Но, клянусь всеми бессмертными, он ведь подозревает слепую! — И Цы пересказал все, что знал о нюйши.
— А ты не допускаешь, что он может быть прав?
— Ну конечно может. Она так богата, что может нанять целую армию. Вот только зачем ей это? Если единственная цель Лазурного Ириса — месть, то при чем тут эти несчастные?
— И что, других подозреваемых нет? У убитых не было врагов?
— Не знаю уже, что и думать. У евнуха врагов не водилось. Единственной его страстью была работа.
— А что с мастером?
— Его мастерскую сожгли. Этим я тоже занимаюсь.
Мин чуть приподнялся с тюфяка, но вспышка боли повалила его обратно.
— Я, к сожалению, не могу тебе помочь, Цы. В моем-то состоянии… Но вот ты мог бы кое-что для меня сделать… — Старец достал ключ, висевший у него на шее. — Возьми. Это ключ от моей библиотеки. За последней полкой есть потайная дверь. — Мин вздрогнул от собственных слов. — Там я храню свои тайны. Безделушки, что сопровождали меня в течение жизни: книги, рисунки, стихи, подарки… Милые пустяки. Ничего ценного, но для меня они значат много. Если со мной что-нибудь случится, я бы не хотел, чтобы их обнаружили. В академии спросишь Цуя, он тебя пропустит.
— Но, господин…
— Обещай, что заберешь эти вещи и похоронишь вместе со мной.
— Ничего этого не понадобится.
— Обещай, — повторил Мин.
Цы прикусил губу. Вслух он поклялся все исполнить, а про себя добавил: если учитель Мин умрет, Кан очень скоро последует за ним.

Из темницы Толкователь трупов направился в кабинет Кана; печатка открывала ему все двери. Цы не стал дожидаться, пока караульный доложит о посетителе, просто толкнул дверь и ворвался внутрь. Он застал министра зарывшимся в ворох бумаг, которые при появлении Цы Кан сразу же спрятал. Во взгляде его сверкнул гнев, но еще больше гнева было во взгляде юноши.
— Либо вы прямо сейчас вытащите Мина из этой ямы, либо я рассказываю Лазурному Ирису обо всех ваших кознях! — крикнул Цы с порога.
Поняв, о чем речь, Кан вздохнул с облегчением:
— А, вон ты о чем… Я думал, его давно уже перевели.
Цы различил в этих словах запашок лжи.
— Если не вытащите, я ей все расскажу. Если он не поправится, расскажу, а если он умрет…
— А если он умрет, это будет оттого, что ты не справился со своей работой, и, значит, умрете вы оба! — оборвал наглеца министр. — И вот что я тебе скажу, мальчишка: до сих пор твои разыскания были угодны нашему императору — но, разумеется, не мне. Твои возможности иссякают с такой же быстротой, как и мое терпение, а оно — тут уж я не шучу — очень и очень невелико. Поэтому забудь о том, что может случиться с этим уродом, и немедленно ступай работать, если не хочешь окончить свои дни так же, как и он. — Кан отвернулся в уверенности, что юноша побежит исполнять приказ.
Цы не сдвинулся с места.
— Ты что, не слышал?! — рявкнул Кан.
— Когда вы переведете Мина, — спокойно объявил Цы.
Министр выхватил висевший на поясе кинжал и молниеносным движением поднес его к горлу своего подчиненного. Юноша ощутил прикосновение холодного металла. С каждым ударом сердца сталь плотнее прижимала его яремную вену, но выбор уже был сделан. К тому же Цы понимал, что если бы Кан хотел его убить, он велел бы это сделать давным-давно.
— Когда вы переведете Мина, — повторил Цы.
Он чувствовал, как лезвие кинжала подрагивает от ярости его владельца. В конце концов министр наказаний все же отвел руку.
— Стража! — выкрикнул он страшным голосом. В кабинет тотчас же влетел караульный. — Подготовьте все, чтобы заключенному Мину обеспечили лечение и перевели в это здание. А насчет тебя… — Кан приблизил свое багровое от ярости лицо к самому лицу Толкователя трупов. — Даю тебе три дня. Если за этот срок ты не найдешь убийцу, тогда убийца найдет тебя.

* * *
Только выйдя из кабинета министра наказаний, Цы сумел вздохнуть полной грудью. Он и сам изумлялся, как это ему удалось оказать такое сопротивление самому Кану, но времени на праздные размышления у него не оставалось. Срок, поставленный Каном, приблизительно совпадал с датой возвращения Серой Хитрости. Цы сжал кулаки с таким отчаянием, что ногти впились в ладони. Если он хочет спасти Мина, единственный способ — это найти убийцу, пускай за это Цы и придется заплатить тем, что предаст Фэна. В сопровождении Бо молодой сыщик вернулся в подземелье удостовериться в исполнении приказа министра. Четверо слуг под присмотром врача уже перевязали Мина и теперь несли его на носилках. Немного успокоенный, Толкователь трупов попросил Бо отвести его в комнату, куда сложили вещи из бронзовой мастерской.
Помещение, отведенное под склад, оказалось ничем не лучше той помойной ямы, куда поначалу упекли Мина. Разве что оно было просторнее; но оттого и грязи в нем накопилось еще больше. Цы пошевелил ногой обожженную доску, тронул одну железную кочергу, потом другую… Те, кто занимался переноской предметов, не только позабыли надписать, где что было найдено, но еще и свалили мелочь в большой узел, а крупное раскидали по полу. Бо принес Толкователю трупов свои извинения и взялся помочь навести порядок. Для начала они отделили все металлические предметы. Затем чиновник стал укладывать деревяшки, а Цы — литейные формы. Однако то, что на первый взгляд казалось юноше простейшим делом, вскоре превратилось в головоломку. Большинство форм так раскрошилось, что сложить их из множества осколков не было никакой возможности; правда, глина каждой из форм от нагревания приобрела свой особенный оттенок, и оставалось хотя бы рассортировать обломки по цвету: один цвет — одна форма.

Дело продвинулось почти до половины, когда юноша наткнулся на странный обломок.
— Отвлекитесь-ка на минутку, Бо. Гляньте, что у меня! — позвал он чиновника. — Этот не похож на другие.
Бо послушно посмотрел на кусочек зеленоватой терракоты — вряд ли с большим интересом, чем разглядывал бы придорожный валун.
— Ну и что это? — произнес он наконец.
— Давай еще таких поищем!
Вместе им удалось собрать восемнадцать фрагментов, явно оставшихся от одной и той же формы. Убедившись, что больше осколков этого оттенка нет, Цы завернул их в тряпицу и уложил в отдельную сумку. Бо спросил, зачем все это; юноша и впрямь хотел было ответить, но вдруг засомневался в помощнике и сказал, будто намерен проделать такую же операцию с каждой из форм. А седому поручил сортировать металлические части. Когда подошел час обеда, Цы перестал заниматься бессмысленным перекладыванием, попрощался с Бо и, закинув сумку на спину, пошел в Павильон кувшинок.
Закрывшись в своей комнате, Толкователь трупов вытащил обломки зеленоватой терракоты и стал подгонять их один к другому. Эти фрагменты отличались от других не только цветом, но и однородностью поверхности, что, как подумал Цы, свидетельствовало о сравнительно редком использовании данной формы. Впрочем, такое предположение противоречило самому смыслу существования формы для литья: формы ведь создают специально для выплавки серийных изделий. Поразмышляв об этом, Цы пришел к заключению, что форма с прозеленью была просто новее других. Он уже заканчивал складывать фрагменты, когда самым краешком глаза уловил, что на пороге комнаты возникла чья-то фигура, и резко обернулся.
— Стол накрыт, — объявила Лазурный Ирис.
Юноша, в замешательстве закашлявшись, сгреб обломки в сумку так быстро, будто украл их и теперь боялся, что у него отберут добычу. Неловко засунул сумку под кровать, а сам все смотрел на женщину — она безмятежно созерцала пустоту, ее силуэт в дверном проеме напоминал идеально вырезанную лютню. Юноша поблагодарил за приглашение и прошел в столовую, где его уже дожидался судья Фэн.
За обедом Фэн поведал Лазурному Ирису, какие узы связывали его с Цы.
— Тебе стоило бы с ним познакомиться еще тогда. Мальчишкой он был просто комок нервов и такой шустрый, точно все время голодный, — вспоминал судья. — Его батюшка работал у меня, ну я и взял паренька в помощники. Как только кончались уроки, он сразу прибегал помогать в очередном расследовании. — Фэн сиял от счастья. — Он сводил меня с ума своими вопросами, вечно во всем сомневался и со всем спорил, и, клянусь Конфуцием, мне приходилось растолковывать ему каждую мелочь: он никогда не удовлетворялся простым «потому что это так».
Цы улыбнулся. Он вспоминал те времена как лучшие в своей жизни.
— Я тосковал по тебе, мальчик, — признался Фэн. — И знаешь, Ирис? Цы не просто оказался незаменимым помощником — со временем он превратился для меня в сына, которого сам я так и не смог породить. — Взгляд судьи затуманился печалью. — Но не будем о грустном! Теперь ведь он с нами. — Фэн улыбнулся. — И важно именно это.
— Я никогда не был таким хорошим, — смутился Цы.
— «Хорошим»? Да ты был лучшим! — закричал Фэн. — Ничего общего с помощниками, которые были до тебя. Я до сих пор вспоминаю о деле твоего братца.
— Что за дело? — спросила Лазурный Ирис.
— Да ничего особенного. — Цы замялся, ему было неловко даже вспомнить о преступлении Лу. — Заслуга в раскрытии целиком принадлежит Фэну.
— Как это «ничего особенного»? Ирис, тебе стоило бы там побывать. Это случилось в родной деревне Цы. Кошмарное преступление, ни одного подозреваемого и ни одной зацепки. Но Цы не сдавался и помогал мне, пока я не обнаружил решающую улику.
Цы вспомнил, как Фэн отгонял мух, что вились вокруг серпа его брата; ведь именно это сыграло решающую роль в разоблачении убийцы.
— Да, меня не удивляет, что Кан взял его к себе в помощники, — заметила Лазурный Ирис, — но странно, что ему велено заниматься племенем чжурчжэней. По словам Цы, его интересуют их пищевые пристрастия.
— Что, правда? — Фэн с изумлением воззрился на ученика. — Не знал, что теперь ты занимаешься такими делами. Я-то думал, что ты, согласуясь со своими способностями, станешь кем-нибудь вроде уцзо.
Услышав эти слова, Цы поперхнулся, но сразу же переложил вину за некоторую бестактность судьи на крепость рисового вина. И как бы между прочим упомянул, что изучал северных варваров в Академии Мина. К счастью, Лазурный Ирис как будто не обратила внимания на эти слова.
— И что же вас разлучило? — спросила она. — Я имею в виду, почему Цы перестал быть твоим помощником?
— Одно весьма печальное обстоятельство, — ответил Цы. — Умер мой дедушка, и отец, сообразуясь с правилами траура, был вынужден подать в отставку. Мы покинули Линьань и уехали в деревню, в дом моего брата. — Юноша взглянул на Фэна, опасаясь, как бы судья не пустился в объяснения по поводу позорного поведения батюшки. Но судья молчал. — Цыпленок, кстати, удался на славу, — заметил Цы, чтобы перевести разговор.
А потом начал говорить Фэн. Он рассказал Цы о том, что получил повышение по службе и смог переехать в Павильон кувшинок. Судья признался, что все это случилось благодаря Лазурному Ирису.
— С тех пор как я ее узнал, жизнь моя переменилась совершенно. — Он ласково погладил жену по руке, но Лазурный Ирис руку убрала.
— Велю подать еще чаю.
Цы смотрел, как она грациозно поднимается и идет на кухню — без помощи нелепой красной трости, что была при ней на пиру. О ее коже юноша вообще не мог не думать. Фэн тоже смотрел вслед Лазурному Ирису.
— Никто не сказал бы, что она слепая. — Старец горделиво улыбнулся. — Она может, ни разу не споткнувшись, обойти все уголки нашего дома и при этом вернется раньше тебя.
Цы кивнул, глядя вслед неторопливо удаляющейся женщине. Он чувствовал себя настоящим предателем и терпеть муки совести больше не мог. Порыв был неожиданным; он решился открыть Фэну правду прямо сейчас, пока они вдвоем, — по крайней мере хоть часть правды; не то она разорвала бы его изнутри.
Но прежде он заставил Фэна поклясться, что судья сохранит все в тайне.
— Даже от Лазурного Ириса, — добавил Цы.
Фэн поклялся душами своих усопших предков.
И тогда Цы поведал о своем бегстве из деревни, о том, что он — преступник в розыске, и о поездке Серой Хитрости. А потом — об убийствах, об особенностях каждой смерти, о том, что ему удалось выяснить. Покончив с кошмарными подробностями, Цы рассказал и про мнение Кана: министр наказаний убежден, что все это — часть заговора против императора. О подозрениях насчет Лазурного Ириса юноша, конечно, промолчал.
Фэн слушал ученика с удивленным видом.
— Все это просто невероятно… Но что касается молодого человека, которого ты боишься, Серой Хитрости, — то не беспокойся. Когда он вернется, я с ним переговорю, и все уладится.
Цы заглянул в глаза учителю. Лицо старца было полно доверия, и Цы предавал его ежеминутно. Сердце юноши сжалось. Он уже готов был признаться, что подоплека его появления в Павильоне кувшинок — это предполагаемое участие Лазурного Ириса в заговоре, когда женщина вернулась.
— А вот и чай.
Фэн улыбнулся супруге. Поспешно подвинувшись, он перехватил поднос, чтобы Лазурный Ирис могла усесться поудобнее и без помех. Мягко опустившись на свое место, она с обычным для нее поразительным изяществом налила всем чаю. Цы смотрел, не отрывая взгляда; ее спокойные движения пленяли юношу. Он сделал первый глоток одновременно с Фэном, затем чашку взяла и хозяйка стола. И тут Фэн подскочил как ужаленный.
— Совсем забыл! — Старец выбежал в другую комнату. Вскоре он вернулся с какими-то документами. — Держи, Цы. — Фэн передал бумаги. — Это твое.
Юноша облизал пальцы, потом вытер их салфеткой, с удивлением принял документы и бросил взгляд на текст. У него перехватило дыхание.
— Но ведь… это… — пробормотал он, не в силах поверить.
Фэн кивнул.
Цы перечитал свидетельство о пригодности, позволявшее ему подать прошение об участии в экзаменах. О позорном поступке батюшки даже не упоминалось. Свидетельство было чистое. Стопроцентно проходное. Цы поднял на судью повлажневшие глаза и, благодарно и смущенно улыбаясь, низко поклонился.
Чайная церемония подходила к концу, когда вошедший слуга-монгол сообщил Фэну, что у дверей его дожидаются какие-то торговцы. Фэн извинился перед гостем и ушел к визитерам, но вскоре вернулся в совершенном негодовании. По словам судьи, один из караванов, перевозивший товары на север, подвергся нападению.
— Нападающих, кажется, отбили, но мы понесли потери, и часть товара утрачена. Мне придется срочно туда отправляться, — пожаловался судья.
Юноша был расстроен еще больше. Он уже готов был открыться судье до конца, но Фэн не дал ему такой возможности. На прощание судья шепнул ему на ухо:
— Остерегайся Кана… и береги Лазурный Ирис.
И все.

31

Фэн обещал, что его не будет в городе лишь несколько дней — ровно столько, чтобы организовать отправку новой партии товара с ближайшего к столице склада, но перспектива даже кратковременного пребывания наедине с Лазурным Ирисом приводила юношу в трепет. Быть может, из-за этого, когда хлопнула входная дверь, свидетельство о пригодности выпало из его задрожавших пальцев. А когда, подбирая бумаги, юноша случайно коснулся руки Лазурного Ириса, сердце едва не выпрыгнуло у него из груди.
Когда он попробовал извиниться за эту невольную грубость, слова застряли у него в горле. Тогда Цы сослался на усталость и необходимость удалиться. Лазурный Ирис не возражала и предложила возобновить разговор о Цзинь, когда юноша отдохнет. Цы косноязычно пробормотал слова согласия и вовремя сообразил прихватить свое блюдо с липким рисом — якобы чтобы съесть его попозже.
Вернувшись к себе, он вновь вытащил терракотовые обломки и принялся за работу. Самые большие куски Толкователь трупов пронумеровал угольком, чтобы потом запомнить их расположение, и снова начал подгонять обломки, стремясь воссоздать редкую литейную форму. Кусочки Цы скреплял липким рисом. Вот только нервы подводили его: стоило соединить хоть несколько обломков, сооружение рушилось на ковер. Цы принимался сызнова не раз и не два, но в конце концов проклял упрямую глину и задвинул обломки подальше. Как бы юноша ни желал себя обмануть, он понимал, что дрожь его пальцев — не от их неловкости и не от страха неудачи. Тревога шла из сердца, всполошенного неотразимой соблазнительностью Лазурного Ириса.

Юноша повалился на кровать, пытаясь забыться, но сон не шел. Шелковые простыни ласкали кожу, навевая мысли о жене судьи. Он пытался заставить себя думать о Фэне, но все, что ему удалось, — это будто воочию увидеть налитые груди его супруги.
Тогда Цы решил принять ванну. Полная воды ванна дожидалась в соседней комнате, простыни он попросил у служанки. Когда та ушла, юноша медленно разделся и не торопясь погрузился в воду. Влага его наконец-то успокоила. Цы закрыл глаза и нырнул с головой, целиком отдаваясь водной стихии. Но, вынырнув, он уставился на свои покрытые шрамами руки, на застарелые шрамы, исхлеставшие его тело — обожженное тело калеки. До сих пор все эти уродства его не беспокоили — быть может, оттого, что Цы свыкся с ними, как одноногий свыкается с костылем, а слепой — с вечной ночью. Но теперь он стыдился своей внешности. Он был себе отвратителен. Ожоги, шедшие по телу твердыми, словно каменистые хребты, буграми, казались юноше таким же надругательством над естеством, что и его бесстыдные мысли. Цы вновь закрыл глаза, силясь вернуть утраченный душевный покой, и долго сидел неподвижно, а время несло его, как река, то спокойная и полноводная, то вдруг опять, словно на камни порогов, швыряющая его на жгучие острия вожделения.
Как могло с ним случиться такое? Как мог он даже помыслить о супруге человека, который был для него точно всеблагое Небо? Но чем больше юноша уповал на доводы рассудка, чем яростнее пытался подавить сладкий соблазн, тем больше изнемогал, и мысли его сдавались на волю побеждающей страсти так же, как сам он, вконец измотанный, отдался наконец блаженной дремоте.
Покой…
И вдруг Цы вздрогнул, ощутив пьянящий аромат. Не во сне — наяву. Он был реальным. А потом раздался ее голос.
Распахнув глаза, он увидел Лазурный Ирис прямо перед собой, ее слепые глаза словно изучали его тело. Юноша попытался прикрыться, позабыв о слепоте этой женщины.
— С тобой все в порядке? — мягко спросила Лазурный Ирис. — Служанка сказала, что ты собирался принять ванну, но прошел уже целый вечер, и вот…
— Простите, — отвечал перепуганный Цы. — Я, наверное, заснул.
Вместо ответа женщина повела руками вдоль стен, отыскала сундучок и грациозно на него уселась. Цы стало совсем неловко; он не понимал, отчего эта женщина не уходит. Юноша заметил, что теперь ее взгляд на нем не сосредоточен, а рассеянно блуждает по комнате, и это его слегка успокоило.
— Так, значит, ты уцзо. Необычная профессия.
— Я просто интересуюсь причинами смерти, — ответил Цы, как бы оправдываясь. — Они занимают и вашего супруга…
— Это было до его повышения. С тех пор он сделался обыкновенным чиновником. А ты? Чем ты занимаешься на самом деле? — Лазурный Ирис снова встала и приблизилась к лохани с водой.
Цы закашлялся:
— Я ведь уже говорил. Я работаю помощником при Кане. Лучше расскажите мне о нюйши. Что входит в их обязанности?
— А, так ты уже знаешь… — Женщина медленно обошла вокруг лохани, притрагиваясь к ней кончиками пальцев. — Среди прочего, нюйши осчастливлена возможностью намыливать императора. — Она опустила руки в воду. Цы сидел неподвижно, не в силах вздохнуть, опасаясь, что Лазурный Ирис услышит биение его сердца. Ее руки плескались у самых его ног. Цы сотрясала дрожь. Он уже ждал прикосновения, но в этот самый момент женщина вытащила пробку из ванны и выпрямилась:
— Ужин готов. Я жду тебя в столовой.
И неторопливо, как всегда, она вышла из ванной, а вода мало-помалу вытекала, и Цы становился все тяжелее и тяжелее. Он подумал: почти минуту он был нагим перед богиней, которая могла одарить поцелуем, но задумала, скорее всего, погибель.

Если бы не страх оказаться невежей, не откликнувшись на приглашение, Цы предпочел бы вовсе не ужинать. Чистый, надушенный, Цы в сопровождении служанки появился в Малом зале, уединенной комнатке. Лазурный Ирис ожидала за столом. Цы сел напротив, не осмеливаясь взглянуть на хозяйку; а когда непроизвольно все же поднял голову, от красоты Лазурного Ириса, совсем уже откровенной сейчас, у него перехватило дыхание. Женщина оделась в полупрозрачную блузу, сквозь которую просвечивала нежная белизна ее кожи. Юноша сглотнул и отвел глаза, точно боялся, что Лазурный Ирис может увидеть его взгляд, однако позже, когда она подкладывала ему соевых бобов, Цы вновь отважился на нее посмотреть. Лазурный Ирис мягко наклонилась над столом, и очертания ее полных грудей с отчетливо угадывавшимися сосками проступали через тонкую ткань. Он с трудом отвел глаза, но увидел ее точеные руки; они ласкали фрукты с каким-то вызывающим изяществом, будто пробуя их на вкус и на спелость. Дыхание Цы сделалось учащенным — он не мог больше отвести глаз от этой женщины.
— Куда ты смотришь? — спросила она.
Цы вздрогнул.
— Да никуда.
— Никуда? Вот же финики. И даже изюм.
— Ах да, ну конечно! — Он подставил тарелку для этих необыкновенных сластей.
— Ты спрашивал меня о прежней моей работе. Тебе и вправду интересно? — спросила она, накладывая Цы фиников и изюму.
— И очень! — поспешил заверить он, принимая из ее рук плошку. Их руки снова встретились. — Извини. — Его прошибла оторопь.
Лазурный Ирис отпила из чашки, губы ее повлажнели. Она тихонько поставила чашку на бамбуковую циновку, руки ее замерли на бедрах. Цы подумал, что эта женщина знает, что он ее разглядывает.
— Так, стало быть, тебе интересно, чем занимаются нюйши? Тебе следовало бы закончить с едой или выпить еще чуть-чуть, ведь тебя ждет рассказ, исполненный горечи. — Лазурный Ирис вздохнула, глядя в никуда. А потом печально улыбнулась. — Я попала на службу к императору, будучи еще девочкой, но вскорости утратила это качество, поскольку Сын Небес быстро покончил с моим девичеством. Видимо, он во мне что-то разглядел. Разглядел и начал пользоваться. — Взгляд Лазурного Ириса затуманился. — Мое детство прошло среди наложниц, они были мне сестрами, учившими жить. Жить ради Него, жить чтобы ублажать Сына Небес искусством тонким, изысканным, отнимающим у тебя сердце. — Глаза ее повлажнели. — Вместо того чтобы играть, я училась целовать и облизывать. Вместо того чтобы смеяться, я училась угождать… Тексты Конфуция? Пятикнижие? Мне никогда такого не читали. Все, что я слышала, — это классические книги по услаждению мужчины: «Сюаньнюй цзин» — «Канон Темной Девы», «Сюфаннэй мишу» — «Книга о тайнах внутренних покоев», «Уфан мицзюэ» — «Секреты успехов на брачном ложе», «Унюй фан» — «Способы наивной девы»… И вот, пока мое тело росло и груди мои крепли, во мне крепла еще и ненависть столь же всеобъемлющая, как и моя слепота. И чем больше я его ненавидела, тем больше он меня вожделел. — Лазурный Ирис хищно прищурилась, точно и впрямь видела сейчас императора. — Я научилась быть лучшей из всех. Лучше всех лизать, лучше всех подставляться, круче всех выгибать бедра… Я знала, что чем сильнее он станет меня хотеть, тем яростнее будет моя месть. Вот что было моей мечтой. Со временем я сделалась его любимой наложницей. Он наслаждался мною днем и ночью. Чего только он не вытворял со мной! А когда получил от меня все, когда не мог больше ничего вытянуть из моего тела, то возжелал еще и моей души.
Цы смотрел на лицо Лазурного Ириса: оно поникло, словно увядший цветок. У юноши все сжималось внутри. По нежной коже ее щек беззвучно потекли слезы.
— Не нужно продолжать. Мне…
— Ты ведь хотел это услышать, верно? — снова заговорила Лазурный Ирис. — Ты знаешь, как бывает, когда тебя выжимают, словно лимон? Ты выкручена до конца, опустошена изнутри. У тебя нет даже сочувствия к себе, даже жалости к себе; у тебя силой, как кишки крюком, вырвали честь, чувство справедливости, самоуважение. — Не удержавшись, она всхлипнула. — Я стала шелухой, высохшей кожурой без цвета и запаха. Пустая, заледеневшая молодость, которую я сама презирала. И самое забавное — вокруг была зависть моих подружек. Любая из них с радостью поменялась бы со мной судьбою — даже взяла бы мою слепоту, — только бы стать любимой наложницей императора. Но у меня, в отличие от них, не могло быть детей. — Лазурный Ирис вдруг рассмеялась, но по лицу ее была разлита горечь. — Я получила, что хотела, в обмен на свое достоинство. Поверь, я совершила бы все, чего бы он от меня ни домогался. Или уже совершила… теперь и не вспомнить. Но в конце концов я достигла своей цели. Кожура затвердела… И когда император возжелал моей кожи как собственной жизни; когда хотел меня даже в своих снах и когда он просыпался весь в поту, отыскивая меня, — вот тогда я ему отказала. Притворство я сменила на искренность и потому из радостной стала печальной, из страстной превратилась в равнодушную, из жаждущей — в ледяную. Чтобы добиться своего, я плакала, кричала и царапала себя. Я выдумала себе болезнь, для которой придворные врачи не могли найти излечения. И для него — тоже. Я заранее знала, что с ним произойдет. Его горделивый «нефритовый стержень» навсегда превратился в мягкий «шелковый платок», ведь ни одна наложница, ни одна куртизанка, ни одна девка во всей империи не могли дать ему того, что давала я.
Цы слушал Лазурный Ирис в молчании. Рука его приблизилась к ее руке с желанием успокоить, но в последний момент юноша сдержал себя. И он был рад, что глаза Лазурного Ириса не могли заметить этого движения.
— Не продолжай, — попросил он.
— И все равно я осталась с ним. Он сделал меня своей нюйши, чтобы я обучала его привычкам его новых кукол, наставляла новых наложниц в искусстве наслаждения. И я согласилась, чтобы оставаться рядом и наслаждаться его бессилием. Чтобы день за днем смотреть, как он стареет и сходит с ума. А затем, когда вступил на трон сын его, Нин-цзун, я отошла на второй план. Новый император одарил меня своим безразличием — такой же подарок я преподнесла и ему. Я прожила при дворе до самой смерти моего отца. Оставаясь во дворце, я не могла вступить в права наследования, но в конце концов познакомилась с Фэном.

Цы поднял глаза на Лазурный Ирис. Слезы ее уже подсохли. Цы подумал, что их немного осталось; все она выплакала еще в императорском дворце. Юноша налил Лазурному Ирису немного вина.
— И что случилось потом?
— Не хочу говорить. — Ее ответ прозвучал, как удар молотка.
Некоторое время они просидели молча. Потом Лазурный Ирис поднялась, извинилась за свое поведение и удалилась во внутренние покои.
Цы продолжал сидеть перед бутылкой с вином. Голова его шла кругом от мыслей и желаний. Он налил себе вина, выпил. Без толку. Он думал о Фэне. Он думал о Лазурном Ирисе. Их хоровод сводил его с ума. Прихватив бутылку, Толкователь трупов поднялся и побрел к себе.

Посреди ночи его разбудил посторонний звук. Цы потер виски. Голова была тяжелой, как кувалда. Открыв глаза, он увидел пустую бутылку прямо у лица; липкий запах сладкого вина ударил, точно оплеуха. В комнате было темно. Ему казалось, он слышал снаружи шаги, потом — скрип открывающейся двери. Сердце его бешено заколотилось. Затаившись, Цы беззвучно повернул голову к двери. И заморгал от изумления: легкий свет на пороге очерчивал обнаженный силуэт Лазурного Ириса.
Цы в молчании созерцал эту божественную фигуру. Женщина вошла, притворила дверь. Цы задрожал всем телом. Он смотрел, как она медленно входит; как, не торопясь, идет по комнате прямо к нему. Цы пребывал в неподвижности, но его горячее дыхание выдавало его с головой.
Ирис подняла покрывавшую юношу простыню и проскользнула под нее так легко, будто погладила цветок. Цы не хотел этого, не хотел! Но хотел — еще сильнее. Он ощутил жар ее тела в волоске от своего и не сдержал стонущего вздоха.
Думать он почти не мог. Густой аромат ее духов туманил рассудок. Вдруг он ощутил руку женщины, скользнувшую по его ноге. Потом рука двинулась вверх. Цы опять глубоко вздохнул, живот его вжался. Он ждал, задыхаясь, мечтая, чтобы женщина встала и ушла, — и в то же время молясь о продолжении. Он снова вздрогнул, почувствовав, как соприкоснулись их груди. Теперь он слышал глубокое дыхание женщины возле своей шеи.
С ним никогда не происходило ничего подобного.
Его парализовал страх. Шрамы стесняли его, как панцирь, — но вот он отдался теплу, исходившему от женского тела. Он прильнул губами к нежной, сладкой, точно мармелад, шее — в горле Лазурного Ириса родился слабый стон, будто она умирала. Руки юноши искали ее руки, стискивали запястья; она уперлась ему кулаками в грудь в безуспешной попытке оттолкнуть. Цы нависал теперь над нею, выглаживая ладонью всю ее кожу, дыша запахом ее плеч и ключиц, а Лазурный Ирис выгибалась, вздымая груди ему навстречу.
Цы прошел по ним языком. У грудей был вкус желания, они дрожали у него на губах. Цы чувствовал, что кожа Лазурного Ириса возбуждена, бутоны грудей затвердели, а поцелуи его вызывали ответные стоны. Он слизывал влагу с ее языка с жадностью, будто должен был утолить жажду столь же древнюю, как сама жизнь. И Лазурный Ирис отвечала ему тем же — сжимая и притягивая к себе, как нечто безоговорочно необходимое; она точно хваталась за скалу посреди морской бури.
Поцелуям и ласкам не было конца. Придыхания женщины подстегивали юношу, обостряя желание. И вот Лазурный Ирис откинула голову назад, чтобы отыскать его грудь. Она лизала и сосала его кожу, а Цы любовался ею в полумраке. Да, он ее желал. Он желал в нее проникнуть и прямо прошептал об этом женщине. Но Лазурный Ирис точно не расслышала. Губы ее — прямо через все шрамы — скользнули к его животу, и вот они уже достигли его твердого колеблющегося «нефритового стержня». Когда Ирис обхватила его ртом, Цы решил, что он умер. В движениях ее губ было желание, она изогнулась всем телом, охваченная неведомой юноше алчностью. Язык ее сводил юношу с ума. Он закрыл глаза, чтобы навсегда запомнить эти мгновения. В следующий миг он почувствовал, как женщина обнимает его ногами — точно именно теперь осознала, что он нужен ей там, внутри. Цы попытался войти в нее, но Лазурный Ирис не далась, она извивалась, пока не оказалась на нем верхом; «пещера наслаждений» коснулась «нефритового стержня», и тот ответил яростным подрагиванием. Ирис прикрыла юноше глаза. Другой рукой она медленно ввела его член в глубь себя. Цы хрипло вздохнул. Он попробовал убрать ослепляющую его руку, но Лазурный Ирис прижалась к нему и кончиком языка лизнула губы.
— Мы одинаковые, — шепнула она.
— Одинаковые, — повторил он и позволил ее ладони прикрывать ему веки.
Лазурный Ирис мучительно медленно опускалась все ниже, пока ее горячая влажная «пещера» не поглотила его «стержень» полностью. Цы ощутил мощный жар, подчинявший его своему желанию. Колыхания Лазурного Ириса доставляли ему ошеломляющее наслаждение. Рот ее пьянил, наполнял страстью, сводил с ума. Прежде Цы даже предположить не смел, что бывает так. Ирис двигалась, не переставая, выгибаясь, целуя так страстно, точно хватала последний воздух, чтобы не задохнуться, точно Цы поддерживал в ней жизнь.
А потом все ее тело сотряслось. Талия Лазурного Ириса заходила ходуном в нескончаемой пытке наслаждением — и все быстрее, все жестче. Рот ее теперь не отрывался от Цы, даже чтобы вздохнуть. Юноша чувствовал все колыхания и сотрясания Лазурного Ириса — ее движения утратили расчетливость и походили теперь на лихорадку. А потом Цы забился, как под ударами кнута, чувствуя, что проливается внутрь ее, — и точно вся его жизнь уходила туда, а сам он исчезал.
Она лежала, прильнув к нему так, будто у них была теперь одна кожа на двоих. Дыхания их сделались единым дыханием, все еще прерывистым от наслаждения. Раньше, чем они оторвались друг от друга, Цы успел заметить, что из слепых глазниц Лазурного Ириса льются соленые слезы. Он решил, что это слезы счастья.
Цы заблуждался.
Когда он проснулся утром, в комнате никого не было. Цы спросил у служанки, где сейчас находится госпожа, но та не могла ответить.
Цы позавтракал в той же комнатке, в которой им подавали ужин. Чай казался безвкусным, лишенным запаха. Цы жаждал вновь ощутить аромат Лазурного Ириса, словно бы пропитавший его кожу; но теперь этот сладковатый вкус порождал только горечь.
Юноша подумал о Фэне; сможет ли он теперь встретиться с учителем лицом к лицу, не опустив взгляда. Впрочем, он заранее знал, что не способен. Цы даже не мог посмотреть на себя в большое бронзовое зеркало в главном зале. Он налегал на чай, стремясь избавиться от последствий неумеренного возлияния; вино словно бродило еще у него внутри даже теперь. Потом поднялся в ванную; как будто вода могла смыть с него бесчестье! Телом юноша и теперь жаждал ласк Лазурного Ириса, но ненавидел себя за то, что потерял свою душу.
По дороге он остановился в главной гостиной, захваченный красотой коллекции древностей, украшавших стены. Эти вазы, холсты, зеркала и картины были столь превосходны, что по сравнению с ними собрание из покоев Нежного Дельфина выглядело жалким. Особенно выделялось собрание древних стихотворений в специальных резных рамках; тексты были каллиграфически выписаны на светлых тканях и резко контрастировали с алым шелком стен. Стихи принадлежали кисти знаменитого Ли Бо — сочинителя времен династии Тан, прозванного Бессмертным поэтом.
Цы, не торопясь, прочел одно стихотворение:
У самой моей постели Легла от луны дорожка. А может быть, это иней? Я сам хорошо не знаю. Я голову поднимаю — Гляжу на луну в окошко, Я голову опускаю — И родину вспоминаю. Цы подумалось, что эти строки — о нем.
Справившись с печалью, он продолжил чтение; в конце концов дошел до маленькой таблички с комментарием. Оказалось, перед ним — серия произведений, состоящая из одиннадцати стихов, каждый из которых записан на отдельном куске шелка. При этом на стене висело только десять стихотворений. Там, где должно было помещаться одиннадцатое, находился не очень искусный портрет поэта и ясно был различим застарелый след шелкового листа — след, схожий с остальными десятью отпечатками на шелковых обоях.
Цы сглотнул слюну. Этого не может быть!
Он уже собирался проверить свою догадку, но шум за спиной его насторожил. Позади стояла хозяйка дома. Юноша вздрогнул. Одежда на Лазурном Ирисе была ярко-красного цвета.
— Что ты тут делаешь? — спросила хозяйка.
— Ничего, — пробормотал Цы.
— Служанка сказала, ты обо мне спрашивал.
— Да, спрашивал, но она ответила, что не знает, где тебя искать. — Юноша хотел погладить Лазурный Ирис, но женщина отдернула руку.
— Я ходила на прогулку, — сдержанно произнесла она. — Я всегда гуляю по утрам.
Цы вглядывался в ее лицо — что-то в поведении этой женщины изменилось, что-то настораживало. Он перевел взгляд на место, где, как он полагал, когда-то висело одиннадцатое стихотворение.
— Потрясающие списки. Их всегда было десять?
— Не знаю. Мне ведь не видно, — ответила Лазурный Ирис.
Цы насупился. Он решительно не понимал, что с ней.
— Что-то случилось? Вчера ты была куда более…
— Ночи — они всегда темные. А дни приносят ясность. Скажи, чем ты собирался занять сегодняшний день? Мы ведь так и не поговорили о Цзинь.
Цы закашлялся: он пока что не придумал, как замять сложный вопрос с северянами. Быть может, ему удастся кое-что выяснить у учителя Мина?
А попутно он бы проверил, сдержал ли Кан свое обещание позаботиться о старце. Поэтому юноша извинился перед Лазурным Ирисом: ему сейчас нужно навестить больного друга, а потом забежать на склад во дворце.
— Тогда встретимся в полдень? — предложила она.
— В полдень.
— Хорошо, я буду ждать тебя здесь.

Цы уходил из Павильона кувшинок, снедаемый беспокойством. Толкователь трупов отказывался сознаваться в этом даже себе, однако он все меньше верил в невиновность Лазурного Ириса. Он хотел верить — но уже плохо получалось. Цы не знал, можно ли будет переговорить с Мином еще и об этом.

Он застал старого учителя в скромном, но чистом помещении, неподалеку от комнат, которые занимал Бо. Мин выглядел значительно лучше, однако фиолетовый цвет его ног до сих пор внушал юноше серьезные опасения. Ученик спросил учителя, приходил ли доктор. Мин покачал головой:
— Мне эти коновалы ни к чему. — Старик приподнялся, тихонько постанывая. — Но я попросил меня помыть, да и кормят здесь неплохо.
Цы посмотрел на миску с остатками засохшего риса. Если бы он сообразил вовремя, то принес бы учителю фруктов и вина. Снова ему было в чем себя укорять… А когда он убедился, что никто их не подслушивает, то признался в своих сомнениях — сомнениях, которые были ему самому ненавистны, но от них никуда было не деться. Цы перечислил академику все, что свидетельствовало против Лазурного Ириса, а потом сам же горячо и выступил в защиту нюйши.
Мин слушал внимательно. На лице его отразилась озабоченность.
— Судя по твоим словам, у этой женщины имелись мотивы для убийств, — заметил Мин.
— Повторяю, это всего лишь стечение обстоятельств, — настаивал Цы. — Какое дело императору до этих смертей? Да выстрадай вы столько же, сколько она, вы бы тоже его возненавидели, но от ненависти до убийства посторонних людей — целая пропасть… Вот бы вам с ней познакомиться. — Юноша опустил взгляд. — Эта женщина — сама нежность, сама кротость…
— А кто тебе сказал, что мы не знакомы? Странно как раз то, что ты ничего о ней не знаешь. Ты так распелся о ее очаровании, но не путаешь ли ты свои мысли со своими желаниями?
Цы залился краской.
— О чем это вы? — выпалил он в ответ. — Лазурный Ирис не способна убить и мошку!
— Ты так полагаешь? Тогда, возможно, тебе известна и причина, по которой император Нин-цзун отверг ее услуги в качестве нюйши?
— Ну конечно известна! Когда Нин-цзун взошел на трон, он счел ее виновной во всех болезнях своего батюшки. Старый император повредился умом, когда она отказала ему в ласках!
— Это она тебе поведала? — Мин смотрел на ученика сурово. — Меня изумляет, что ты до сих пор не в курсе истории, известной всем и каждому.
— И что это за история? — дерзко спросил Цы.
Мин остановил его жестом:
— Так слушай: старый император вовсе не сошел с ума от ее отказа. Доктора, выяснявшие причину его смерти, обнаружили яд в чашке чая, который приготовила она.
У Цы словно обвалилось все внутри. Слова Мина обожгли его, как плетью. Ему не верилось, но лицо учителя не оставляло повода для сомнений. Теперь он проклинал себя за слабовольную доверчивость — как раньше проклинал за то, что поддался чарам Лазурного Ириса. Похоже, он совершил непоправимую глупость — будто за пару монет продал собственную душу. Цы собирался выспросить у Мина все подробности, однако появление караульного прервало разговор; он попытался подождать, пока тот удалится, но солдат подпер спиной стену в ожидании продолжения беседы. Так что вскоре Цы оставил эту мысль и, попросив Мина не отказываться от врачебного осмотра, покинул камеру в смятении.
И все-таки он попытался еще раз взглянуть на все события, к которым могла быть причастна Лазурный Ирис, под иным углом зрения. В конце концов, мотив у нее имелся: бьющая через край ненависть к императору, которую она не только не скрывает, но, как представляется, с гордостью демонстрирует любому, кто попадется на пути. А если она оказалась способна отравить императора, то, без сомнения, может замыслить и другие преступления. К этому добавлялась и ее бессовестная измена мужу — хотя, конечно, в этом деле юноша и сам проявил себя как сообщник, — а также запах духов, который уже напрямую выводил к искалеченным трупам. Да, все так. Но в рассуждениях этих катастрофически недоставало причины, по которой Лазурному Ирису потребовалось убить четверых незнакомцев, не имевших ни малейшего отношения к императору. Или по крайней мере одного из них. Потому что, если удастся выявить связь хотя бы для одного из убитых, остальные трое как-нибудь прицепятся сами собой.
Цы решил еще раз наведаться в апартаменты евнуха. Там кое-что следовало проверить.
Покои Нежного Дельфина все так же охранял караульный: он пропустил Толкователя трупов, как и прежде, проверив его печатку и записав имя в регистрационной книге. Стоило Цы войти, он поспешил в комнату, отведенную Нежным Дельфином под свой музей древностей. Там, как и прежде, висел великолепный образчик каллиграфии, привлекший внимание Цы при первом посещении. Это, несомненно, было стихотворение бессмертного Ли Бо. Именно одиннадцатое. То самое, которого не хватало в коллекции Лазурного Ириса. Цы отметил, что белая рамка вокруг текста — изогнутой формы, как и во всей серии, которую он видел в павильоне у нюйши. Толкователь трупов слегка подвинул раму, чтобы проверить след на стене. Затем проделал то же самое со всеми остальными картинами в комнате. Когда Цы закончил, в душе его смешивались ярость и удовлетворение.
На выходе Цы вспомнил о регистрационной книге — в ней ведь отмечали всех, кто сюда заходил. Быть может, ничего важного он и не обнаружит, но и упускать возможность тоже не стоило. Несколько монеток перекочевали из руки в руку, и караульный позволил юноше почитать записи. Цы листал страницы с нетерпением. И хотя большинство имен было ему незнакомо, глаза его блестели, пробегая по вертикальным столбцам. К счастью, в книге указывалась официальная должность каждого посетителя, поэтому Толкователю трупов легко удалось отфильтровать из списка слуг, являвшихся в эти апартаменты, чтобы навести чистоту. Среди прочих в документе фигурировали Кан и Бо, но в конце концов обнаружилось и имя, которое Цы по-настоящему искал. Иероглифы были выписаны четко, не оставляя места для сомнений. Два дня спустя после исчезновения евнуха в комнаты приходила женщина по имени Лазурный Ирис.
Сердце юноши застучало: он чувствовал, что вот она, правда. До встречи с нюйши оставался еще час, и Цы использовал это время, чтобы сходить в комнату, где были сложены законченные обломки из мастерской литейщика, — там еще было на что посмотреть.
Цы улыбнулся: части головоломки начинали складываться.
Все шло превосходно, пока, дойдя до двери в складское помещение, Толкователь трупов не обнаружил, что она открыта и никем не охраняется. Цы огляделся по сторонам, но никого не заметил. И радостное возбуждение его тотчас же сменилось беспокойством. Внутри юношу поджидала тревожная темнота. Он продвигался медленно и осторожно, но через несколько шагов споткнулся о большой мешок; пытаясь подняться, Цы уперся руками в пол и обнаружил, что большинство предметов, которые они с Бо рассортировали, снова разбросаны как попало. Кто все это натворил? Прибил бы своими руками… Цы, торопливо распахнув обе створки двери, впустил в комнату достаточно света, чтобы понять: склад разграблен. Толкователь трупов бросился туда, где они с Бо сложили литейные формы, — и обнаружил, негодуя, что большинство из них расколото, чуть не стерто в песок. Создавалось впечатление, что здесь поработали молотом; а большая наковальня стояла совсем рядом. Цы неожиданно услышал странный шум и, схватив молот, глянул на антресоли, куда они с Бо собрали железные детали. Никого не заметив, Толкователь трупов продолжил осмотр, пока не наткнулся на мешочек с гипсом; гипс использовали, чтобы извлекать из форм готовые предметы. На всякий случай он его подобрал. Наверху раздался новый скрип, еще более пронзительный. Юноша еще раз поднял голову и разглядел на антресолях скорчившуюся фигуру. Больше он ничего не успел — лавина металлического и деревянного хлама рухнула вниз, погребая под собой Толкователя трупов.
Цы осмелился открыть глаза, лишь когда пыль немного рассеялась и стало можно дышать. Он почти ничего не видел, но все-таки был жив и возблагодарил судьбу за то, что свалился под наковальню, которая послужила ему прочным щитом. Но одна из железяк зажала его ногу, точно капканом, мешая сдвинуться с места. Освободиться не получалось. Туча пыли тем временем совсем осела, и в дверях, на свету, стал виден человеческий силуэт. Цы лежал не шевелясь, не произнося ни звука, — но человек все равно двинулся в его сторону. Юноша сглотнул клейкую слюну. Он сжал в руке первый подвернувшийся железный прут и приготовился дорого продать свою жизнь. Человек был уже в шаге от него. Цы напряг мускулы, кровь бешено пульсировала у него в висках. Он понял, что его заметили. Дыхание юноши участилось, он был уже готов ударить противника, но тут неизвестный позвал:
— Цы! Это ты?
Юноша вздрогнул: это был голос Бо. Цы слегка успокоился, но прута не выпустил.
— Что стряслось? С тобой все в порядке? — сыпал вопросами Бо, скидывая с тела Цы тяжелые железки.
Наконец юноше удалось освободиться. Он оперся на Бо и побрел к выходу. В коридоре Цы наконец-то глотнул свежего воздуха. Он до сих пор не вполне доверял седому чиновнику, поэтому прямо спросил, что тот собирался делать на складе.
— Дежурный офицер мне рассказал, что кто-то воспользовался отсутствием стражи на складе и взломал дверь, — вот я и явился, чтобы все проверить.
Цы сомневался в Бо. Он сейчас вообще во всех сомневался. Он попробовал идти сам, но получалось с трудом, поэтому он попросил чиновника проводить его до Павильона кувшинок, опасаясь за себя; он, покалеченный, окажется для любого возможного злоумышленника легкой добычей. По дороге Цы поинтересовался, как продвигается дело с портретом работника, который он распорядился показывать на городских площадях и рынках.
— Все еще ничего, — сокрушенно отвечал Бо. — Зато у меня есть новости насчет руки с татуировкой: странный рисунок в форме огонька, как ты его описал, — вовсе не таков, каким тебе показался.
— Что вы хотите сказать?
— Я проконсультировался у самого именитого татуировщика, одного из лучших в Линьане. И этот человек потратил немало времени, чтобы разобраться. В конце концов он сказал, что, по его скромному мнению, большая часть рисунка стерлась от соли. — Бо склонился и принялся что-то рисовать на песке. — Вот так должно было быть. Видишь, это никакой не огонек. На самом деле — это просто инь и ян.

— Символ даосов?
— В частности, одного монаха-алхимика. Татуировщик объяснил мне, что рисунок был нанесен киноварью — а это излюбленная субстанция у тех, кто занимается варкой пилюль бессмертия.
Такой ответ не удивил Толкователя трупов. На самом деле после случившегося на складе его уже ничто не удивляло. Юноша вспомнил, что единственным человеком, которому он сообщил о своем намерении наведаться на склад во дворце, была Лазурный Ирис, и сразу же подумал, каким дураком он был, допуская мысль о ее невиновности. У нюйши имелся мотив — отомстить императору. У нее имелась возможность действовать — через своего монгольского слугу. У нее было достаточно хладнокровия — об этом свидетельствовало отравление прошлого императора, а теперь эта женщина пыталась убить и его самого. Вернейшим решением было бы отправиться к Кану и поделиться с министром своими догадками. Но для начала юноша должен был позаботиться о своем великом сокровище — о литейной форме, спрятанной в павильоне. Когда слуги в Павильоне кувшинок заметили, в каком плачевном состоянии находится юноша, то хотели позвать хозяйку, однако Цы велел проводить его в покои и оставить в одиночестве. Он поблагодарил Бо за помощь и простился с седым чиновником.
Едва оставшись один, Цы бросился к кровати, под которой спрятал остатки формы из зеленой терракоты. Он не знал, почему и зачем, но чувствовал, что именно эту вещицу разыскивал на складе тот, кто хотел его убить. К счастью, куски формы находились на прежнем месте. Едва удостоверившись в этом, юноше снова пришлось их прятать, когда, не постучав, вошла Лазурный Ирис. Сердце его екнуло.
— Мне передали, ты попал в беду, — встревоженно произнесла женщина.
Цы было не до разговоров. Он задвинул суму под кровать, успокаивая себя тем, что Лазурный Ирис не может видеть его действий, и поднялся с колен.
— Да, беда была довольно странного свойства. Я бы назвал ее даже покушением на убийство. — Он тотчас пожалел о своей несдержанности.
Выслушав ответ, Ирис распахнула глаза; их необычный оттенок стал еще заметней.
— Уби… тебя хотели убить? — пробормотала она.
Цы впервые видел эту женщину такой обеспокоенной.
— Не знаю. Я думал, ты мне об этом расскажешь. — Цы стащил разорванную в клочья рубашку и кинул ее на кровать.
— Я? Совсем не понимаю.
— Хватит уже врать. — Цы схватил Лазурный Ирис за руку. — Я долго не хотел верить Кану, однако же он был прав!
— Да что еще за глупости? Отпусти меня! Отпусти, не то я велю тебя выпороть!
С усмешкой он отстранился.
А хозяйка дома дрожала, пятясь к выходу. Цы поспешно закрыл дверь. Услыхав стук, она вздрогнула еще сильнее. Цы загнал ее в угол.
— Вот поэтому ты меня и соблазнила? Кан меня предупреждал обо всем, что ты замыслила против императора. Я не желал этому верить, что едва не стоило мне жизни, однако теперь всем твоим плутням конец. И всей твоей лжи!
— Ты сошел с ума. Выпусти меня.
— Евнух работал на соляную монополию. Я пока не знаю, нашел ли он какой-то непорядок в счетах — и ты подкупила его, либо это он принялся тебя шантажировать, но ты знала о его одержимости древностями и заплатила ему рисунком, от которого он не смог отказаться. А когда Нежный Дельфин продолжил тебе угрожать, ты с ним покончила!
— Убирайся отсюда! Вон из моего дома! — выкрикнула Лазурный Ирис голосом, полным слез.
— Только ты знала, что я пойду утром на склад! И ты послала туда убийцу. Возможно, того же, кто разделался с Нежным Дельфином и со всеми другими.
— А я тебе говорю: убирайся!
— Ты использовала «Нефритовую эссенцию», чтобы их запугать, чтобы эти мужчины знали: слепая женщина способна с ними покончить. Ты чувствовала себя под защитой клеветы на твоего деда, ты понимала, что новый император больше не пойдет на риск, обвиняя без твердых доказательств внучку прославленного, преданного государству героя. Но твоя жажда мести не знала пределов. Ты мне лгала, когда рассказывала, что император умер от любви. Ты отравила его!
Лазурный Ирис рванулась к двери, но Цы вновь ее не пустил.
— Признавайся! — рявкнул он. — Признавайся в своей лжи! Ты ведь заставила меня поверить, будто что-то ко мне чувствуешь! — В этом месте юноша ощутил, что его собственные глаза повлажнели.
— Да как ты осмеливаешься меня в чем-то обвинять? Ты! Ты, который наврал мне насчет своей истинной профессии! Ты, который предал своего любимого Фэна с его слепой женой!
— Ты меня приворожила! — взвыл Цы.
— Вот наивный. Не знаю, что я в тебе нашла. — Лазурный Ирис еще раз попыталась выйти.
— Неужто ты веришь, что твои слезы теперь тебя спасут? Кан был прав во всем. Ты слышишь? Во всем! — Цы схватил женщину за руку.
Слепые глаза Лазурного Ириса сверкали от гнева.
— Министр может быть прав лишь в одном: что я беспросветная дура. И знаешь, в ту ночь, когда ты вступился за куртизанку, я думала, ты другой. Вот дурочка! — всхлипнула она. — Ты ничем не отличаешься от прочих. Тебе кажется, у тебя есть право меня обвинять, выносить мне приговор. Использовать меня, а потом презирать, ведь я просто старая нюйши. Специалистка в постельных делах. Ну да. Это так. Я тебя соблазнила. И что с того? Что ты обо мне знаешь? Может, тебе известна моя жизнь? Нет. Это уж точно — нет. Тебе и на миг не представить, через какой ад мне пришлось пройти.
Цы подумал о своем собственном аде. Он хорошо знал, что такое страдание, но знал и то, что эта женщина — виновна. Это у нее не было права его упрекать. И уж подавно — теперь, когда он все раскрыл.
— Кан меня предупреждал, — повторил юноша.
— Кан? Да этот шарик жира продаст собственных детей, лишь бы добиться своего. Что он тебе порассказал? — Лазурный Ирис ударила его в грудь. — Что я пыталась отравить императора? Так нет же! Да подумай: если бы так, разве нынешний император оставил бы меня в живых? Ты знаешь, что Кан тысячу раз просил меня выйти за него и тысячу раз я его отвергла? В этом все дело! Какая-то нюйши воспротивилась великому министру! — И Лазурный Ирис, зайдясь в рыданиях, упала на пол.
Цы смотрел на нее, не зная, что ответить. Ему хотелось ей верить, но доказательства…
— Твое имя фигурирует в регистрационной книге покоев Нежного Дельфина, — тихо сказал он. — Не знаю, как тебя пустили, но — пустили. А в его комнате висит шелковое полотно с одиннадцатым стихотворением Ли Бо. Все прочие древности этой серии принадлежат тебе. И это стихотворение должно было висеть на твоей стене, а ты заменила его бездарным портретом. Этот текст евнух никогда не сумел бы приобрести. — Цы ждал, что женщина станет возражать, однако Ирис молчала. — Я читал документы: все эти полотна прежде принадлежали твоему деду. И если бы ты их действительно ценила, то никогда не позволила бы, чтобы хоть одно из них покинуло твой дом. По крайней мере…
— По крайней мере? — всхлипнула Лазурный Ирис и повернулась к двери.
— Куда ты?
— Оставь меня в покое! — Она вгляделась туда, где, по ее мнению, помещались глаза Цы. — Порасспроси Кана! Он все еще держит у себя дюжину флакончиков «Нефритовой эссенции», которую раздобыл для меня. А что касается стихотворения Ли Бо, мой супруг подарил его именно Кану, так что спроси не меня, а его, как автограф небожителя попал к Нежному Дельфину. — Женщина теперь уже сама остановилась на пороге. — Ты же до сих пор ничего не знаешь! Я заходила к евнуху, чтобы забрать несколько фарфоровых статуэток. Да, Нежный Дельфин был моим другом. Вот почему Кан предупредил меня о его исчезновении и попросил забрать обратно принадлежавшие мне миниатюры… Если ты не веришь мне — спроси у него.

Оставшись один, Цы попробовал успокоиться. Он вытащил осколки терракотовой формы, уселся на пол и попробовал завершить наконец ее восстановление. Но массивные черепки никак не хотели складываться. Цы посмотрел на свои руки: они дрожали, словно у испуганного ребенка. Одним ударом Цы развалил свое произведение и раскидал обломки по полу.
Из головы у него не шла Лазурный Ирис. Было невыносимо стыдно оттого, что он оказался безобразно груб с женщиной, так сладко любившей его этой ночью. Нельзя было позволять гневу взять верх. И все же он полагал, что обвинения его справедливы. Однако нюйши вовсе не выглядела виновной. Да, загнанная в угол — быть может, но виновная?.. Существовали доказательства, что на нее указывали, однако в деле, несомненно, было и немало пробелов.
Ну зачем, зачем Лазурному Ирису понадобилось убивать этих людей? Простой вопрос не давал Толкователю трупов покоя. Он задавал его себе раз за разом. Возможно, ответ таился в терракотовых обломках? Или только Кан знал ответ? Юноша несколько раз глубоко вздохнул и снова занялся литейной формой. Больше ошибаться он не имел права. С предельной аккуратностью он принялся склеивать обломки остатками липкою риса. И вот постепенно форма начала обретать очертания; юноша соединил две половинки, и у него получился блок в виде призмы длиною с локоть. Цы отодвинул лишние обломки, подумав, что те, вероятно, были частями рукояти, и осторожно перевязал составленную оболочку поясом от халата. Затем замешал в умывальном тазике гипс, принесенный со склада, и залил жидкую массу в отверстие формы. В ожидании, пока гипс затвердеет, Цы осторожно смыл белые остатки с поверхности таза. А потом разъединил две половинки.
Перед ним на полу лежала фигурка из гипса, своим видом напоминавшая ему скипетр монарха. Длиною она была пяди в две, окружность рукояти легко могла поместиться в ладони. Юноша не представлял, каким образом ее могли бы использовать, поэтому снова упрятал части формы подальше — в шкаф. Обломки длинной рукояти вместе с гипсовым скипетром ему удалось засунуть на стеллаж, под лежащий там кусок парчи. А затем Цы покинул Павильон кувшинок: необходимость подгоняла его. А еще Толкователю трупов хотелось глотнуть свежего воздуха.
Он рассеянно брел по кварталу знати. Цы привык изучать шрамы, искать отметины на теле и находить невидимые раны, однако он и понятия не имел, что противопоставить интригам и зависти, страстям и лжи, перед которыми его рациональный ум отчаянным образом пасовал. Чем больше Толкователь трупов раздумывал, тем яснее убеждался, что Кан с самой первой встречи дергал его за ниточки. Если бы подозрения относительно Лазурного Ириса были справедливы, министр наказаний принялся бы действовать против нее с еще большей яростью, чем та, какую женщина питала к бывшему императору. То, что Кан сопровождал Лазурный Ирис в апартаменты евнуха, звучало вполне правдоподобно, а если у министра и впрямь имелся доступ к «Нефритовой эссенции», многое другое тоже обретало смысл. У министра возникал сильнейший мотив: это Лазурный Ирис оставила запах духов, а значит, ее можно обвинить. К тому же Лазурный Ирис никогда не скрывала ненависти к покойному императору, то есть возвести на нее любой поклеп было легче легкого. А если добавить, что Кан был последним видевшим в живых мастера бронзовых дел, что министр поддерживал странный контакт с цзиньским послом, да еще его неуверенное бормотание, когда он пытался все объяснить, — получалось, разгадку следовало искать именно здесь.

Теперь Цы корил себя за простодушие. И если бы он получил возможность выбора, то отверг бы дворец, это змеиное гнездо, и предпочел оставаться в академии.
Толкователь трупов раздумывал, что ему предпринять. Он не хотел отправляться к Кану: единственное, чего бы он добился, — это пожелания поостеречься. Быть может, советник сам был убийцей — или, по крайней мере, заказчиком. А возможно, он был тут вовсе ни при чем и просто желал воспользоваться смертями, не представлявшими для императора никакой угрозы, — воспользоваться, чтобы сплести свою паутину лжи и отомстить женщине, которая его отвергла и унизила. Так или иначе, каким-то образом он все еще был в доверии у императора. И Цы вспомнилось, что сам Нин-цзун предупреждал его о яростном нраве Кана.
Сам Нин-цзун.
Быть может, Толкователю трупов следовало побеседовать с императором. Вообще-то, ему и не представлялось иной возможности прояснить ситуацию, в которой сам он не мог разобраться, но зато запросто мог погибнуть.
Цы вооружился храбростью, вздохнул поглубже и отправился на поиски Бо. Ему требовалась помощь чиновника, если он рассчитывал получить аудиенцию у Сына Неба.

* * *
Бо как раз умывался в своей комнате. Когда Цы объявил, что ему требуется немедленная встреча с императором, тот отказался помогать.
— Существует церемониал, которому все мы должны следовать, — объявил Бо. — И если мы откажемся его соблюдать, то мало нам не покажется.
Цы прекрасно знал о бесчисленных ритуалах, заполнявших каждый день императора, но знал он и другое: он уже не мог отступить. Поэтому Цы по секрету поведал чиновнику, что сумел раскрыть все преступления и именно поэтому не может поговорить с Каном, однако и ждать тоже больше не может.
— А если мы получим выволочку, я скажу, что это была моя идея.
— Меня назначили твоим сопровождающим именно для того, чтобы у тебя не возникало подобных идей, — возразил Бо, вытирая голову полотенцем.
— Вы что, забыли, что случилось на складе? Если вы мне не поможете, то завтра, возможно, уже некого будет и сопровождать.
Бо неприлично выругался. Сжав зубы, он долго смотрел на юношу. Наконец, после мучительных колебаний, чиновник решился переадресовать сложный вопрос своему непосредственному начальнику, тот передал своему, а этот, последний начальник, в свою очередь, — группе старцев, знатоков церемониала, которые онемели от изумления, узнав о претензиях юнца. На счастье Цы, самый престарелый из членов совета как будто почувствовал всю важность вопроса и, воспользовавшись паузой, которая выдалась в расписании дел императора, подал ему петицию. По истечении времени, показавшегося юноше бесконечным, старец вернулся. Лицо его было сухо, как камень.
— Его достопочтеннейшее величество примет тебя в тронном зале, — серьезно произнес старец. Он зажег ладанную палочку размером с ноготь и передал ее Цы. — Ты можешь говорить, пока она не потухнет. Но ни на вздох больше, — предупредил он.
Цы следовал за старейшиной в тронный зал, не замечая великолепия убранства. Он думал только о том, как не дать погаснуть крохотному огоньку, который уже начинал обжигать ему большой палец. Цы облизал пальцы и постарался увлажнить и саму палочку, чтобы продлить ее существование. Старец неожиданно отшатнулся в сторону, и Цы оказался лицом к лицу с императором.
Ослепленный желтым блеском одеяния Нин-цзуна, юноша чуть не выронил ладанную палочку, но тут старец стукнул Цы жезлом по спине — полагалось склониться.
Толкователь трупов опомнился и поклонился так, что поцеловал пол. У него почти не оставалось времени, а старец, как нарочно, долго и занудливо принялся объяснять причину появления Толкователя трупов в этом зале. Цы уже решился его перебить, но все-таки дождался разрешения молвить слово — и тогда торопливо заговорил обо всем, что успело случиться. Цы поделился с императором сомнениями относительно Кана, поведал о его лжи, о его яростных стараниях все свалить на Лазурный Ирис.
Император слушал все это в молчании, уставясь своим мертвенным взглядом, запоминая каждое слово. Его восковое лицо оставалось невозмутимым — никаких эмоций.
— Ты обвиняешь в бесчестии одного из вернейших моих людей, которому я доверяю всецело. Такое обвинение, окажись оно ложным, должно караться смертной казнью, — медленно цедил слова Нин-цзун. — И все-таки ты здесь, удерживаешь в пальцах остаток палочки, которая вот-вот погаснет… — В глубокой задумчивости Нин-цзун сдвинул ладони вместе и приложил их к губам.
— Так и есть, ваше величество. — Подушечки пальцев у Цы уже горели.
— Если я повелю привести сюда Кана и министр наказаний сумеет опровергнуть все твои наветы, мне придется тебя казнить. Если же, напротив, ты все обдумаешь и возьмешь свои обвинения назад, я могу проявить великодушие и позабыть о твоей дерзости. Итак, подумай хорошенько и отвечай: готов ли ты упорствовать в своем доносе?
Цы глубоко вздохнул. Огонек в его пальцах замерцал и поблек.
Ни о чем больше не раздумывая, он произнес одно только слово: «Да».
Офицер, вызванный, чтобы препроводить министра наказаний в тронный зал, вбежал так, будто только что увидел самого Яньло-вана, владыку ада. Лицо его было в поту, глаза вылезли из орбит. Задыхаясь, он повалился в ноги императору; тот в недоумении отстранился. Стражники оттащили офицера и заставили подняться. Тот бормотал что-то неразборчивое. В расширенных его зрачках отражался страх.
— Он умер, ваше величество! Кан удавился в собственных покоях.