Алексей Александрович Маслов. Тайные коды боевых искусств Японии. Часть 1

Глава 1 «Душа Японии»

Война в одиночку

Вначале 70-х годов страницы газет заполнили удивительные сообщения.
В джунглях Лубанга на Филиппинах обнаружен лейтенант японской императорской армии Онода Хиро, которого все считали погибшим. Небольшая группа Оноды была заслана сюда во время Второй мировой войны для организации диверсий против американских солдат. Товарищи Оноды погибли – были убиты или умерли от голода, и Онода, имевший специальную подготовку, в том числе и психологическую, сражался один, считая, что война продолжается, и веря в победу Японии. Когда Оноду посылали в Лубанг, он получил приказ ни при каких условиях не сдаваться в плен и любым способом сохранить свою жизнь для выполнения задания. Поэтому он не вышел из джунглей, даже когда к нему через мегафон обратилась мать. Ему зачитали указ императора о капитуляции Японии в войне – Онода счёл это провокацией, ибо великий император не может обречь страну на позор. Ему сбрасывали с вертолёта журналы с фотографиями современного процветающего Токио – Онода делал вывод, что раз город так изменился, значит, война идёт в пользу Японии.
Наконец в 1974 г. был найден бывший командир Оноды. Уже старый человек, он приехал на Филиппины, чтобы лично отдать Оноде приказ закончить 30-летнюю войну. Лишь его приказу подчинился Онода, истинный носитель самурайского духа.
Мы не случайно рассказали эту историю. Именно здесь, в самурайской культуре, в особой системе воспитания человека-воина берут начало все виды японских боевых искусств, будь то дзю-дзюцу, дзюдо, каратэ или айкидо . А это значит, что книгу о них надо начинать с самурайской древности.

Самурайские истоки боевых искусств

История Оноды может показаться фантастической европейцу или американцу, но только не японцу. Для японца в ней нет ничего необычного – это вполне традиционное проявление особого самурайского духа, который прививается с детства.
В переводе с японского «самурай» означает «воин» или «человек, занимающийся боевым искусством». Именно это слово стало привычным для европейца. Но в Японии те же иероглифы читают иначе – « буси ». Никакого дополнительного оттенка слово «самурай» (буси) не несёт, оно просто обозначает человека, который профессионально занимается воинскими искусствами или принадлежит к воинской среде. (Последнее я подчёркиваю особо, поскольку с XVIII в. многие потомственные воины вообще не занимались боевыми тренировками, носили меч лишь по традиции и всё своё время посвящали развлечениям и изящным искусствам.) Самураев объединяла не только принадлежность к ратному делу, но и особая идеология, которая в свою очередь диктовала определённый тип поведения: преданность господину, верность слову, презрение к смерти, беззаветное служение интересам своего государства или клана. Всё это в совокупности стало называться Бусидо — «Путь воина».
Самураев называют «душой Японии». Ничто, наверное, не повлияло на японскую культуру и тем более на культуру боевых искусств так сильно, как самурайский дух. Чтобы постичь его, чтобы понять истоки дзюдо, каратэ и прочих современных боевых дисциплин, нам предстоит прежде всего углубиться в историю и культуру японских самураев.
Зачем? Не проще ли лишь описать методы воинской подготовки и хитроумные приёмчики, начиная от самурайских искусств и кончая каратэ ? Но в этом случае вряд ли удастся понять, на наш взгляд, странное поведение многих незаурядных личностей, прославивших японские боевые искусства. Почему, например, знаменитые ниндзя, придерживаясь самурайского кодекса чести – а большинство из них и принадлежали к самураям, – были в основном наёмниками, выполнявшими самые тёмные дела, в том числе убийства? Почему «отец каратэ» Фунакоси Гитин, неизменно подчёркивавший свою приверженность духу предков, сломал традицию, которая существовала до него, и почему он бросил на произвол судьбы свою семью?
Какой же он – классический японский самурай? Мы сразу представляем себе благородного, немногословного воина. Он неизменно следует кодексу воинской чести Бусидо – вежлив, дисциплинирован, предан своему господину и милосерден к побеждённым. Самурай никогда не нападает со спины, заранее предупреждает противника о своём желании вступить с ним в бой и даже даёт время подготовиться к поединку. Измену и предательство он считает величайшим и позорнейшим преступлением. В обыденной жизни строго следует установленным ритуалам. В перерывах между воинскими тренировками и битвами самурай не прочь заняться стихосложением и живописью, любит предаваться философским рассуждениям. И вообще он не только храбрый воин, но и духовно развитый, утончённый человек. Такой или приблизительно такой стереотип мы без труда обнаружим почти во всех кинофильмах о самураях и в книгах, посвящённых японским боевым искусствам. Именно ему подражают сегодня многие последователи каратэ, айкидо и других боевых искусств.
Идеальный образ самурая возник не случайно – его тщательно лепила сама японская культура. Но, как известно, культура не всегда способна адекватно отразить действительность. Самурайская реальность существенно отличается от наших представлений о ней. Воины сплошь и рядом были вероломны, легко нарушали данное слово, предавали своих господ, убивали из-за угла, были откровенно жестоки, а многие к тому же и не столь образованны. Образ благородного воина, созданный традицией японских боевых искусств, резко отличался от существовавшего на самом деле.
Итак, самурайская культура оказывается более сложной и неоднозначной, чем может показаться на первый взгляд. Следовательно, эту неоднозначность и «неидеальность» нам предстоит обнаружить в японских боевых искусствах, как древних, так и современных.

Предшественники самураев

Когда же началась собственно японская традиция боевых искусств? Где её истоки? Японская воинская культура моложе китайской почти на тысячелетие. В то время как в Китае регулярно проводились экзамены по ушу среди чиновничества, существовали десятки школ боя с оружием, которого насчитывалось свыше сотни разновидностей, в Японии только-только начинали формироваться основы регулярной воинской подготовки. И естественно, многое в практике японских воинов было скопировано с китайских образцов, в основном VI–VII вв. Так появляются ранние японские методы упорядоченной боевой тренировки и первые армейские кодексы. Собственно, ещё до письменной фиксации таких законов существовали их прообразы – устные уложения, племенные заповеди, правила воинской морали. Но уже в VII в. в государстве Ямато составляются два сборника законов – «Омирё» (668 г.) и «Киёмигахарарё» (682 г.). История не донесла их до нас, они были уничтожены временем. Зато сохранился другой документ, именуемый «Свод законов Тайхо» («Тайхо ёрё рё» или «Тайхорё»), опубликованный в 702 г., где немало внимания уделено предмету, весьма актуальному для той эпохи, – воинской подготовке. В основе этого сборника – несколько сводов законов, пришедших из Китая, в частности «Тан лин» – «Административный кодекс династии Тан». Таким образом, даже истоки законодательных актов Японии находились в Поднебесной империи.
Кем же были предшественники знаменитых самураев? В подавляющем большинстве простолюдинами, одинаково хорошо владевшими и мотыгой, и дешёвым мечом, а то и просто заострённой палкой, которой они пользовались для защиты своих поселений. Один из самых первых письменных законов Японии «Манифест Тайка» (646 г.) предписывал каждому военнообязанному вносить в казну меч, латы, лук со стрелами, боевой флажок и малый барабан [23]. По-видимому, всё это хранили на особых складах и раздавали с началом боевых действий. Позже стала формироваться профессиональная армия, и как логическое завершение этого процесса через несколько столетий сложился класс самураев.
Дисциплина в древней армии была на удивление жёсткой и досконально разработанной. Уже тогда складывается специфический подход к военной службе как к особому почётному долгу.
Тот, кто попадал в столицу, служил всего лишь год. Таких столичных солдат называли вэйси , т. е. «дворцовые стражи», и они несли службу по охране дворцовой территории. Значительно сложнее приходилось тем, кого направляли в пограничные войска ( бодзин ): там солдаты находились три года, причём проезд до места назначения в срок службы не засчитывался, хотя поездка в дальние гарнизоны, например, на острове Кюсю порой занимала несколько месяцев. Правда, из отдалённых районов в армию старались не призывать, к тому же при наборе следовали правилу: от одного двора из трёх взрослых мужчин после 21 года в войска брали лишь одного, чтобы не разорять сельское хозяйство.
Воинов делили на пятёрки ( го ) и полусотни ( тай ). Тех, кто владел искусством стрельбы из лука и верховой езды, брали в кавалерийские части, остальные становились обычными пешими воинами. Смешивать конников и пеших в составе одной части запрещалось. Существовали ещё и особые отряды, например снайперов-стрелков из больших луков ( досю ).
Особое положение занимали царские гвардейцы ( хёнэй ) и стражи внутри дворца ( тонэри ). Когда кандидаты в гвардейцы прибывали в столицу, сначала проводилась тщательная проверка их документов, устанавливалась личность – среди приближённых к высочайшей особе не должно оказаться предателей. Рядом с правителем находились наиболее преданные и умелые воины – его личная охрана ( удонэри ).
Стражники охраняли ворота, склады и арсеналы, следили за тем, чтобы не выбрасывали и не сжигали зловонные предметы, проверяли путь императорских выездов. Правитель жил в постоянном страхе перед покушением и заговором со стороны своих же ближайших подданных. На территорию дворца пройти было непросто. Всех служащих и чиновников, включая самых высокопоставленных, вносили в специальные списки, которые находились при входе во дворец. И если имени министра или его помощников в таких списках не оказывалось, то для них возможность пройти к правителю сводилась к нулю. Даже на слуг и мастеровых, что работали на территории дворца, составлялись такие списки; они утверждались министерством центральных дел и передавались в штаб охраны дворца. Особо следили за большими группами свыше пятидесяти человек – ведь это вполне могли быть заговорщики. Поэтому о них всегда докладывали правителю [25]. На территорию дворца нельзя было проносить без особого разрешения больше десяти комплектов боевого или церемониального оружия.
Экипировка рядового воина также строго регламентировалась. Обычно он был вооружён двумя мечами – большим и малым, луком с пятьюдесятью стрелами. Помимо этого воин, следуя закону Гумборё («О военной обороне», VIII в.), обязан был иметь при себе точильный брусок для мечей, мешочки для тетивы, сухой рис, флягу для воды, солонку, запасную тетиву и пару соломенных сандалий ( варадзи ).
В походе воины были скромны и непривередливы. На десять воинов приходилась простая подстилка ( конфумаку ) для отдыха, медные сковородки, котелки и ещё масса подручных средств: топоры, ручные пилы, долота, труты и огнива для разведения костров. Брать в походы женщин (как жен, так и наложниц) строго запрещалось.
Именно эти люди, одетые в соломенные сандалии и обмотки ( хабаки ), превратились через несколько веков в грозных и гордых самураев, создавших свою неповторимую культуру.

Самураи выходят на арену истории

Когда же появились в Японии самураи, известные сегодня как великие воины? Отдельное воинское сословие самураев начало складываться приблизительно к VIII в. В отличие от кугэ – родовых аристократов, стоявших в то время у кормила власти в Японии, первые самураи не были образованными людьми. Подавляющее большинство не умело ни читать, ни писать. Их трудно даже назвать профессиональными воинами; в основном это были рекруты, отряды которых дислоцировались на востоке и северо-востоке страны для борьбы с местными племенами айнов . Нередко к ним присоединялись беглые крестьяне и даже разбойники. Нравы были просты и жестоки: выживал тот, кто лучше других умел держать в руках меч. В таких отрядах господствовало не уважение к «голубой крови» и древности рода, как у аристократов-кугэ, а принцип сильнейшего.
За охрану границ и военные подвиги им жаловали небольшие земельные наделы ( лены ), которые позже стали основой огромных самурайских владений. Никакой политической или культурной роли эти люди долгое время не играли – разве могут повлиять на цивилизацию, погружённую в конфуцианские, буддийские и синтоистские ритуалы, разрозненные группы вооружённых плохо образованных людей? Оказалось, могут – но сначала самураям пришлось доказать свою жизненную необходимость для Японии во время кровопролитных войн Х—ХII вв., когда их стали нанимать различные аристократические дома для выяснения отношений между собой.
К ХII в. вся политическая история Японии начинает определяться противостоянием двух крупнейших аристократических кланов – Минамото и Тайра . Связанные с этим события настолько потрясли жизнь страны, что о них слагались эпические повествования, особые «военные романы» – гунки . Дом Тайра долгое время фактически правил всей Японией, и его история превратилась в сознании последующих поколений самураев в грандиозную драму. Род Тайра принадлежал к высшей аристократии Японии и генетически по боковой линии восходил к принцу Камму (782–805 гг.). Тайра прославились как замечательные воины, которые не жалели ни своих, ни чужих ради исполнения долга; не случайно их образы всегда связывались с исполнением законов Бусидо. Например, в Х в. один из представителей рода Тайра – Масакадо, стремясь самостоятельно занять трон, сформировал дружину из необузданных, неорганизованных воинов, покорил всю восточную часть Японии – область Канто – и поднял мятеж против западных областей, на которые простиралась власть рода Фудзивара. Он уже заранее провозгласил себя правителем страны Ямато. Душе воина была непереносима утончённая манерность периода Хэйан (898—1185 гг.) и его правителей из рода Фудзивара. Но мятеж Масакадо был разгромлен другим представителем клана Тайра – Садамори, который тем самым проявил полную лояльность к правящей династии.
В 1181 г. умер глава Тайра – Киэмори, – и клан, лишившись вождя, быстро утратил свой авторитет. Дружина Минамото, напротив, крепла, и именно она стала основой будущего самурайского корпуса Японии. Много лет между Минамото и Тайра длилась изнуряющая война, получившая название «Гэмпэй». Наконец воины Минамото подошли к столице страны, и вожди Тайра в 1182 г. бежали из Киото. В 1186 г. этот клан был окончательно разбит.
Победителем вышел род Минамото, во главе которого стоял блестящий воин и хитроумный стратег Минамото Ёритомо. В 1192 г. он принял в городе Камакура титул сёгуна , т. е. военного правителя, и, таким образом, стал полновластным военным лидером Японии.
Минамото смогли лучше, нежели Тайра, организовать самураев, пообещать им больше наград и земель. По логике вещей симпатии самураев должны были оказаться на стороне Минамото. Но нет. Как только величие Тайра превратилось «в предутреннюю дымку», самураи горестно преклонили колени перед образом главы дома Тайра – великого Киэмори (1118–1181 гг.) – человека, чьи поступки, с нашей точки зрения, были далеко не всегда благородны. Как нам ещё предстоит убедиться, самурайская мораль – явление особого порядка, и именно личность этого великого воина привлекает внимание самураев многих последующих поколений.
Да, дом Тайра проиграл войну, да, он растоптан боевыми конями Минамото. Но сам деспот и диктатор Киэмори не проиграл ни одного сражения, а крушение некогда великого клана – не символ ли это мимолётности славы и удачи, да и всей нашей жизни? Киэмори был фактически правителем всей Японии во второй половине 70-х – начале 80-х годов ХII в. По его приказу сам император покорно сменил свою резиденцию, столицей был объявлен город Фукухара, а затем своевольный Киэмори лишь по одной своей прихоти вновь возвратил столицу в Киото. Этому человеку безропотно подчинялись и воины, и аристократы. Он – воплощённая необузданная сила, идеал самурая. Не случайно в «Повести о доме Тайра» говорится:

Гордые – недолговечны,
Они подобны сновидению весенней ночью.
Могучие в конце концов погибнут,
Они подобны лишь пылинке перед ликом ветра.

Такова суть едва ли не всей эстетики самурайского взгляда на мир: быть непобедимым, мужественным и гордым, покорить много княжеств и всё же уйти бесследно в небытие – ничто не удержит даже самого великого воина в этом суетном мире.
Киэмори стал воплощеним самурайского идеала. Он воевал и наслаждался поэзией, был неудержим в битвах и непобедим в поединках, он испытал любовь сотен женщин и страдал от разлуки с любимой. Он сочетал в себе два на первый взгляд противоречивых начала – монаха и воина. Однажды он тяжело заболел и, желая получить божественное исцеление, постригся в монахи, оставаясь при этом фактическим правителем Японии и безжалостным воителем.
Киэмори умирал страшно – кажется, сами духи решили наказать его за дерзость и неудержимую гордыню. Этот отважный воин тяжко мучился от нестерпимого жара, его даже поливали холодной водой, но, как гласит предание, струи, попадая на тело, тотчас испарялись, а весь дворец наполнялся удушливым чёрным дымом.
Было бы преувеличением считать, что именно такая смерть – цель каждого самурая. Но тем не менее она содержит все компоненты идеального ухода воина из жизни. Какие последние слова произносит Киэмори. Просит прощения, раскаивается? Может быть, как буддийский монах вспоминает о Будде? Нет. Вот его завещание: «После моей смерти не надо никаких панихид! Не нужно ни храмов строить, ни часовен! Но сейчас же отправьте войска в Камакуру, отрежьте голову у Ёритомо и повесьте её на моей могиле! Таково моё желание!» Что ж, желание мало подходящее смиренному монаху, но вполне достойное самурая. Не случайно считалось, что самурай даже умирает непобеждённым. Именно эта черта – потенциальная непобедимость, воля к продолжению боя даже после смерти – как бы обожествляла персону самурая в глазах простых смертных, заставляя простить ему все грехи и злодеяния.
Уход Киэмори из жизни превратился в символ некоей вселенской катастрофы. После его смерти лидеры клана Тайра подожгли построенный Киэмори величественный дворец в Фукухаре с его роскошными покоями, десятками павильонов и прекрасными садами. Логика этого действия ясна: из жизни ушёл мистический лидер, никто больше не сравнится с ним, никто даже не имеет морального права жить в его дворце. Интересно, что дальнейший крах клана Тайра, поражения искусных воинов в битвах с Минамото мистически связываются именно с этим событием. Клан Тайра покинул не просто гениальный военачальник, но из него ушёл сам дух войны – не случайно Киэмори часто сравнивали с покровителем воинов божеством Хатиманом. Нарушилась связь с космосом, оборвались связующие нити с миром Будды и духов, которые держал в своих руках Киэмори. А без духов разве возможна победа на поле брани? Для японца в данном случае не существует огрехов в планировании битвы или тактике боя – просто духи отвернулись от некогда славного рода.
Поэтому флот Тайра проиграл морское сражение против Минамото, а восьмилетний наследник-император, как то предписывал ритуал, покончил жизнь самоубийством, бросившись в бушующие морские волны. Род Тайра сходит с подмостков истории, чтобы навсегда остаться в умах самураев символом мимолётности славы и величия в этом мире.

Первые испытания самурайского духа

Новые правители Японии были истинными воинами, людьми, вся жизнь которых прошла либо в сражениях, либо в подготовке к ним, что и предопределило развитие страны на ближайшие полтораста лет, которые стали именоваться периодом Камакура (1185–1333 гг.).
Теперь развитие культуры и социальной жизни проходило под знаком самурайства. Новые военные правители Японии перенесли столицу в Камакуру – в то время небольшой провинциальный город на востоке Японии. Отсюда правил страной Минамото Ёритомо, всячески стремясь оградить своих воинов от разлагающей обстановки императорской столицы Киото.
Минамото создал такую систему, что благосостояние самурая находилось в прямой зависимости от уровня его воинской подготовки. Каждый умелый воин мог рассчитывать на получение земельного надела, причём надел был тем больше, чем выше мастерство воина.
Военное дело постепенно превращалось в профессию; появилось осознание того, что каждый удачный взмах мечом или бросок копья может принести небольшие, но стабильные деньги, а точнее – несколько мер риса в год. Положение самураев Минамото было ещё выгоднее – они имели земельные наделы и готовы были идти за своим господином в огонь и в воду.
Со времени прихода к власти сёгуна Минамото Ёритомо Японией стали управлять наследственные сёгунские династии. Правда, абсолютного наследования никогда не получалось: самурайские кланы постоянно враждовали между собой, и нередко титул сёгуна получали не по наследству, а в результате войн или коварных убийств, совершённых лазутчиками – ниндзя . Их искусство «тайного поединка» как нельзя лучше вписалось в эпоху.
Хотя Минамото Ёритомо и объявил себя верховным военным правителем Японии, в то время он ещё не обладал всей полнотой власти в стране – власть принадлежала правящему императорскому дому. Значительно позже император станет лишь формальным лидером страны. Пока же сёгун был просто «первым из равных» – наиболее авторитетным воином и военачальником, не более того. Вокруг сёгуна формировался его штаб, который впоследствии стал выполнять функции правительства, – бакуфу . Личное мастерство в бою здесь нередко играло едва ли не решающую роль. Первоначально понятие «бакуфу» означало всего лишь временную полевую ставку сёгуна, где находились его полководцы и советники. Но чем более усиливалась роль самураев в жизни страны, тем больше функции бакуфу начинали напоминать функции правительства.
Земли побеждённых противников Минамото были розданы его самураям, что в одночасье сделало простых воинов довольно состоятельными людьми. Однако далеко не все они умели обращаться с землёй, десятилетия сражений и походов уже отучили их от повседневной крестьянской работы, а зачастую они вообще считали её «низменным занятием». В этом состояла одна из причин будущего разорения бесстрашных воинов. В конце концов система кормления самураев с земли потерпела крах. Им стали назначать содержание, измеряемое в особых мерах риса ( коку ) в год. Такая система «самурайских дотаций» просуществовала вплоть до начала ХХ в.
После смерти Ёритомо реальная власть отнюдь не возвратилась к императору, а продолжала оставаться в руках клана Ходзё, родственного императрице. В 1205 г. был основан институт регентства, в соответствии с которым император оставался не более чем номинальным правителем Японии, подчинённым самурайскому клану. Эти события позволили ряду исследователей заметить, что сформировался особый, непрямой, скрытый тип правления, оказавшийся весьма характерным для Японии, например, когда император, уходя в монахи, продолжал активно управлять страной [144].
Воинскому мастерству нового объединённого самурайства и его боевому духу, как никогда сильному в период Камакура, суждено было подвергнуться серьёзному испытанию, которое японские воины с честью выдержали. Этим испытанием стали в 1281 г. походы монголов, которые после успешного завоевания Китая и воцарения там монгольской династии Юань решили захватить и Японские острова. На операцию были брошены силы двух армий. Первая в составе почти 50 тыс. монгольских и корейских воинов должна была переправиться из Кореи, другая в 100 тыс. китайцев двинулась с территории Южного Китая. Таким образом Япония должна была оказаться в клещах. Сначала операции сопутствовал успех, армии удачно высадились в заливе Хаката на острове Кюсю, без труда сломив не очень упорное сопротивление японцев. Но дальше положение удивительным образом начало меняться.
Используя лазутчиков- синоби (т. е. ниндзя), японские войска оказались в курсе практически всех планов захватчиков. К тому же на помощь японцам пришла сама природа – сильный шторм разметал монгольский флот, посеяв панику. Самураи же, не дав нападавшим возможности оправиться от нежданного удара, ринулись в наступление. В течение пятидесяти дней японцы очистили свою территорию, причём потери противника были чудовищны: по некоторым сведениям, они составили почти 4/5 монголо-корейско-китайских сил, хотя это может быть и преувеличением. Так или иначе, могучий отпор со стороны самураев остался в памяти народов сопредельных с Японией стран. Больше на самостоятельность Японских островов не покушался никто.
Хотя самураи происходили из неаристократической среды, уже в ранний период своего правления они стали уделять внимание искусству. Сам Минамото Ёритомо тратил немалые суммы на реставрацию храмов и синтоистских кумирен, разрушенных во время грандиозных сражений конца периода Хэйан. И всё же приход самураев к власти был значительным шагом назад в области культуры (ср. периоды Нара и Хэйан).

Самурайская иерархия

Самураями назывались совершенно разные люди: богатые и бедные, благородные воины и наёмные убийцы, люди, которые привыкли лишь командовать, и те, кто мог лишь подчиняться. Объединяло их одно – все они так или иначе были связаны с военным делом. Единство внутри «военного начала» ( бу ), на первых порах противостоявшего в их сознании «гражданскому началу» ( бун ), было скорее символическим, нежели реальным, – слишком разными были эти люди по своему достатку и статусу. Но уже сама приобщённость к чему-то, что недоступно обычному человеку, сформировала у самураев особые психологию и стиль жизни, которые они сохранили даже после того, как в результате реформ Мэйдзи в конце ХIХ в. все привилегии у самураев были отобраны.
Начиная с ХVI в. не было такой области жизни, которой бы не коснулась самурайская культура, хотя сама каста воинов составляла в Японии к ХVII в. немногим более 10 % от всего населения – приблизительно 2 млн. человек, включая членов семей [27]. Для сравнения укажем, что крестьяне во времена токугавского сёгуната (XVII в.) составляли 80–87 % [4]. Именно эти 10 % и сформировали всю средневековую цивилизацию Японии.
Самурайство никогда не было единым. И тем не менее все самураи по своему общественному положению стояли выше любого горожанина и тем более крестьянина. Долгими веками формировалась сложная самурайская иерархия, пока не достигла своего завершения к ХVII в., когда к власти в Японии пришёл сёгунский дом Токугава.
На высшей ступени самурайской иерархической лестницы находился сам сёгун со своей семьёй. По сути он был богатейшим землевладельцем и командующим крупнейшей армией, хотя под началом других высших самураев также находились немалые вооружённые отряды. Сёгуны рода Токугава с ХVII в. владели от 13 до 28 % всего дохода страны, и никто не мог соперничать с ними в богатстве. Только благодаря колоссальному состоянию и можно было поставить под своё начало большое количество воинов.
Сёгун принадлежал к высшему самурайскому слою, который назывался даймё – дословно «большие имена». Считается, что понятие «имя» ( мё ) в этом слове происходит от понятия мёдэн – «именные поля», т. е. наследственные владения.
Сам высший слой даймё никогда не был однороден. Наибольшей властью располагали три ветви фамилии Токугава – госанкэ , или санкэ , которые именовались по их владениям: Кии, Овари и Мито. Именно из этих трёх кланов мог быть выбран сёгун, если прежний не оставил прямых наследников. Эти три фамилии имели свои замки, большие земельные наделы, вооружённые отряды, являясь фактически удельными князьями. Остальные же категории даймё таких возможностей были лишены. Например, представителям трёх других ветвей семьи Токугава – Таясу, Хитоцубаси и Симидзу – приходилось постоянно жить в столице сёгуната Эдо и нести службу в государственных структурах.
Ещё ниже стояли представители фудай-даймё (16 чел.) и, наконец, тодзама-даймё (86 чел.). Слой даймё, как видно, был замкнутым, количество его представителей поддерживалось практически на одном и том же уровне, что ещё больше укрепляло иерархическую структуру бакуфу. Лишь из числа даймё могли назначаться генералы и командиры воинских частей, именно им давались наиболее ответственные поручения. Правда, они же, располагая деньгами и влиянием, в ХVI в. чаще всего выступали против сёгуната, пока Токугава весьма жёсткими методами не объяснил всем категориям самураев, какое место они занимают на иерархической лестнице сёгуната. Таким образом он на несколько сотен лет успокоил страну.
Именно этой категории самураев – даймё – суждено было сыграть основную роль в истории формирования боевых искусств и воинской культуры Японии. Именно они содержали в своих замках школы боевых искусств, финансировали школы ниндзя, посылали в далёкие районы страны гонцов, чтобы разыскать наиболее искушённых инструкторов боя на мечах кэн-дзюцу .
Всего в истории Японии принято выделять четыре основные категории даймё. Первая – это сюго даймё , которую представляли провинциальные правители, первоначально назначаемые сёгуном. Но во время войн Онин (1467–1477 гг.), которые вели за власть сёгуны рода Асикага, многие сюго без особых угрызений совести изменили своему долгу и обрели известную самостоятельность. Именно эта категория даймё оказалась особенно активной в конце ХIV – ХV вв.

Другая категория представляла собой несколько меньшую, но значительно лучше организованную группу даймё так называемых «Годов Войны» ( Сэнгоку-дзидай , 1450–1615 гг.). И, наконец, две последние категории – «секио» даймё периода Момояма (1573–1615 гг.) и «секио» дайме периода Эдо (1615–1867 гг.) [94].
Мелкопоместные самураи относились к более низкой категории – семё («малые имена»). За ними шли самураи, обычно не имевшие земельных владений, но подчинявшиеся непосредственно сёгуну, – хатамото и гокэнины .
Представителей даймё и семё было немного, основную же массу составляли обычные самураи, которые жили довольно бедно. Большая часть их находилась в услужении даймё, а несколько десятков тысяч – в личном подчинении сёгуна. В любом случае «независимый» самурай считался скорее нечастым исключением, нежели правилом. Все самураи, которые имели господина, получали жалованье, измеряемое в особых мерах риса – коку . Кстати, именно рисом самураи расплачивались, если нанимали ниндзя, на него же приобретали себе снаряжение, вооружение, кормили семью.
Каждый самурай был ориентирован на служение господину и выполнение по отношению к нему сложного комплекса правил поведения ( гири ), в частности, «долга преданности» ( он ). При всей своей горделивости внутренне эти воины никогда не были самостоятельными, они находились в плену сложной ритуальной действительности, которая ставила самураев именно в отношения соподчинения. Лишь имея господина, самурай обретал психологический комфорт и равновесие и испытывал страшное потрясение, когда терял его. Он становился ронином – самураем, утратившим своего господина.
Положение ронина было довольно плачевным. Своего земельного надела ронины не имели, жалованье им никто не выплачивал. При этом самураи считали ниже своего достоинства заниматься какой-либо работой и хранили себя лишь для ратных подвигов. Без войны, не имея господина, ронины жили в нищете. Не случайно, заслышав звуки боевых труб в любом княжестве, они с радостью бросались туда предлагать свои услуги. Только война давала им возможность для существования. Даймё нанимали этих умелых воинов фактически за бесценок, иногда менее чем за 30 коку риса в год, в то время как «постоянные служащие» получали от 150 до 600 коку. Но другого выхода у ронинов не было.
Несколько лучше было положение самураев, которые находились в личном подчинении сёгуна. В основном это были люди смелые и умелые в бою, именно благодаря им сёгуны Токугава и держали в страхе многие княжества. Гвардию сёгуна составляли хатамото; их было немного, около 5 тыс., но обучены они были значительно лучше, чем обычные самураи. Да и жалованье у них было приличным – от 500 до 10 тыс. коку риса в год, что позволяло хатамото к концу жизни скопить неплохое состояние и даже перейти в разряд семё. Когда войны в Японии стали редкостью, сёгуны не решились расстаться со своей преданной гвардией, и хатамото стали выполнять чисто административные функции.
Чуть ниже на иерархической лестнице находились гокэнины, которые также подчинялись лично сёгуну. Их насчитывалось около 15 тыс., а жалованье составляло менее 500 коку риса, что тоже считалось вполне достаточным.
Соподчинение в самурайской среде было жёстким, и нарушать его никому не позволялось. Если конфликт между двумя равными самураями заканчивался поединком, в результате которого один из них погибал, то в случае, если простой самурай оскорблял даймё, он сам должен был сделать себе харакири . Правда, даймё редко непосредственно общались с рядовыми воинами. Всем руководили каро – «старейшины», которые передавали воинам волю господина, планировали операции, управляли землями даймё.
На что мог рассчитывать обычный самурай, не принадлежащий ни к даймё, ни к семё, не принятый в сёгунскую гвардию? Мало кому удавалось к концу жизни накопить нечто большее, чем многочисленные шрамы и долги. Лишь некоторые счастливчики получали в подарок от даймё небольшой надел земли, который обеспечивал им спокойную старость.
Система набора в армию сёгуна в случае начала боевых действий была проста. За основу брался средний годовой доход риса. С каждой тысячи коку риса в армию сёгуна, в разряд хатамото, шли пять человек. Воины постепенно начинали чувствовать свою исключительность, презирая нравы и тот образ жизни, который вела наследственная аристократия.
Главное, что отличало сословие воинов ( букэ ) от потомственных аристократов (кугэ), был сам их образ жизни, ориентированный на занятия боевыми искусствами ( будзюцу ). Без знания будзюцу самурай просто не мыслился; более того, воинские тренировки по сути становились его единственным занятием в жизни. Самурай мог ничего не знать и не уметь, кроме владения оружием. Не случайно гражданские занятия считались для воинов чем-то низким, недостойным. Даже когда самурайское сословие начало стремительно разоряться (а в отсутствие постоянных сражений и, потеряв своего господина, самурай лишался стабильного рисового пайка), эти люди предпочитали идти в бандиты, нежели заниматься гражданскими делами, например, торговлей. Самураи были неплохими администраторами. Многие даймё и семё выполняли различные обязанности в государственном аппарате и при дворе сёгуна. Несложно понять, что дисциплина и порядок в стране держались не столько на «мудром правлении», сколько на отлично организованных военных мерах подавления. Воины могли править лишь по-военному, и это накладывало особые черты на всю культуру традиционной Японии.

Иэмото – воплощённый идеал традиции

В каждой культуре есть люди, которые являются живым воплощением её традиции и передают эту традицию из поколения в поколение. В Японии таких людей называли иэмото – «мастер». И хотя их было крайне мало, сам по себе институт «мастеров» оказал огромное влияние на формирование всех граней традиции боевых искусств.
Мастера-иэмото не были исключительной принадлежностью бу-дзюцу. Как раз в боевых искусствах понятие «иэмото» появилось сравнительно поздно; сначала оно существовало в религиозной среде, потом стало употребляться в искусстве каллиграфии, музыке, традиционной поэзии ( вака ), в гадании ( бокусэн ), игре в го , традиционной игре в мяч ( кэмари ), соколиной охоте ( такадзё ) [4]. Впоследствии «иэмото» стали называть классного специалиста в любой сфере человеческой деятельности: в архитектуре, педагогике, кулинарном искусстве, фехтовании на мечах и дзю-дзюцу. Они воплощали всю полноту того дела, которым занимались, знали его секреты и традицию; мы бы назвали их «мастерами», но само их мастерство имело чисто духовный, сокровенный смысл.
Иэмото может стать лишь носитель традиции, который сам обучался у такого же мастера. Авторитет иэмото непререкаем. Считалось, что настоящие иэмото не берут денег с учеников, а довольствуются лишь тем, что ученики приносят им в качестве бескорыстного дара. Действительно, нередко случалось, что иэмото, например, в театре или в старых школах боевых искусств вообще не получали никакого вознаграждения, так как обучали лишь бедных учеников. К тому же иэмото иногда сами содержали своих последователей, кормили и одевали их, видя свою основную задачу в передаче духовной сути мастерства. Насколько изменились нравы в современных боевых искусствах: коммерческий аспект становится нередко едва ли не решающим, практически уже никто не преподаёт бесплатно.
Понятие «иэмото» часто неверно толкуется на Западе. Например, некоторые мастера боевых искусств утверждают, что носят «высший воинский титул иэмото». Однако «иэмото» – не титул, не степень мастерства и не звание. Не существует формального присуждения «степени иэмото» – это прежде всего дань уважения по отношению к носителю традиции, признание его заслуг. Первоначально в самурайской среде так именовался руководитель главной ветви самурайской семьи ( хонкэ ), которая наследовала прежде всех остальных имущество и воинские звания. Для других членов семьи иэмото олицетворял как бы всё родовое древо и мудрость всех предыдущих поколений. Именно он должен был решать важнейшие вопросы деятельности клана. В отличие от понятий «даймё» или «семё», которые свидетельствовали о статусе в иерархии всего самурайского корпуса, понятие «иэмото» имело психологическое свойство. Оно отражало не столько место в социальной иерархии, сколько место в духовной традиции, ведь иэмото по своей сути – важнейшая веха в цепи «преемствования-передачи» мистического знания.
Эти представления о роли иэмото как носителя высшего Знания восходят к религиозной сфере, где «иэмото» называли лидера буддийской или синтоистской школы, руководителя группы монастырей или храмового комплекса [63].
В практике японского буддизма мы можем встретить выражение, которое наилучшим образом характеризует передачу знания учителями-иэмото: исин дэнсин , т. е. «от сердца к сердцу». Не случайно подчёркивается исключительно индивидуальная, потаённая форма обучения, которая именовалась в японской традиции миккё – «тайное», или «эзотерическое» учение. В то время как большинство людей познаёт лишь внешнюю оболочку мира, его обиходный и обыденный характер ( конгё – «явленное учение»), иэмото способен передать непосредственно истину, а не набор информации или навыков.
В применении к боевым искусствам «иэмото» именовался лидер школы или даже целого направления. В частности, Миямото Мусаси считался иэмото в школе боя на двух мечах. Параллельно с ним Бокудэн Цукахара возглавлял школу фехтования на одном мече. Патриарх каратэ Фунакоси Гитин был иэмото для стиля Сётокан. При этом шли постоянные споры между его сторонниками и противниками; последние обвиняли Фунакоси в том, что он не является абсолютным носителем традиции окинавского боевого искусства (именно под этим названием сначала выступало каратэ), а, следовательно, и не может считаться иэмото.
Постепенно в Японии сложилась строгая иерархическая система передачи мастерства, во главе которой стоял сам иэмото; она называется иэмото сэйдо . Эта иерархия основывалась на степени приближённости ученика лично к иэмото. В сущности это воспроизводило древнюю систему приближённости самурая к руководителю клана или самому сёгуну. Выше всех стояли непосредственные ученики иэмото – дзики-дэси , что для боевых искусств равносильно старшим инструкторам, которые после смерти самого иэмото по наследству возглавляли школу. Следующая ступень – маго-дэси , ученики, получившие знания у дзики-дэси. Далее шли ученики учеников в третьем поколении – мата маго-дэси .
Поскольку иерархия большинства школ возникла из структуры самурайских кланов, школы имели свои «генеалогические книги», где воспроизводилась цепь «учителей-учеников», а поэтому принадлежность человека к той или иной «истинной традиции», скажем, боевых искусств, можно было без труда проверить. В сущности эта система оценивала не техническое мастерство людей, а их приближённость к духовному центру школы – к иэмото. Первоначально она применялась и в каратэ, и в дзюдо, но затем была оттеснена чисто формальной системой оценки мастерства, при которой после прохождения технического экзамена присваиваются пояса и степени ( даны и кю ).
Для традиционной Японии иэмото всегда были той осью, вокруг которой формировалась вся культура боевых искусств с её характерным духовным климатом, особыми взаимоотношениями мастера и ученика и методами передачи воинской традиции. А поэтому практически все герои нашего повествования – это иэмото в том или ином направлении боевых искусств.