Жнана-Йога - Майя и иллюзия

Майя и иллюзия (Лондон)
Почти все вы слышали слово майя. Обыкновенно его употребляют для обозначения обмана чувств, иллюзии, очарования. Я нахожу такое его употребление неправильным; а так как выражаемое им понятие составляет один из устоев, на которых покоится веданта, то, чтобы при дальнейших моих лекциях не быть непонятым, я остановлюсь на нем несколько дольше и попрошу у вас немного терпения. В литературе Вед слово майя сначала встречается, действительно, в смысле очарования; мы находим там такую, например, фразу: "Индра через свою майю принимал различн 1000 ые формы". Здесь слово майя очевидно выражает нечто как бы магическое. Но в то время, когда это написано, теория майи еще не была разработана, а потом это слово в течение долгого времени и совсем не встречается, хотя идея им выражаемая продолжает развиваться. Позже встречаем вопрос: "Почему мы не можем знать тайн Вселенной?" - и ответ на него: "Потому что занимаемся пустыми разговорами и удовлетворяемся чувственными предметами, а также потому, что увлекаемся желаниями и закрываем действительность как бы туманом". Здесь слова майя нет, но проскальзывает идея о ней; причиной нашего незнания выставляется род тумана, заслоняющего от нас истину. Значительно позже, в одной из упанишад, слово майя опять появляется; но к этому времени значение его подверглось уже значительным изменениям. Предлагались и отвергались разные его толкования, пока, наконец, выражаемая этим словом идея не установилась окончательно. В "Шветашватара-упанишаде" мы читаем: "Знай, что природа это майя, а разум, управляющий майей - Сам Господь".
До великого Шанкарачарьи наши философы употребляли это слово в разных значениях. Теорией его занимались отчасти и буддисты, и у них оно получило значение очень близкое к тому, что теперь называется идеализмом. Среди буддийских философских школ была одна, совершенно не признававшая существования внешнего мира. Она считала его иллюзией и называла майей. Отсюда и получило начало употребление этого слова в смысле, указанном в первых строках настоящей главы. Но майя веданты в последней форме ее развития - не идеализм и не реализм, и даже не теория. Она просто обозначение того, что представляем собой мы и нас окружающее. Как я уже говорил вам, умы, создавшие Веды, упорно стремились к открытию и исследованию принципов. Их задача состояла в том, чтобы проникнуть в самую сущность вещей, и у них не было времени заниматься подробностями, или ожидать, пока они будут выработаны; их как бы влекла какая-то высшая сила все вперед и вперед, и не давала им остановиться. Поэтому во всех упанишадах мы на каждом шагу встречаем главные положения, вполне согласные с положениями, устанавливаемыми впоследствии, так называемой современной наукой, тогда как второстепенные подробности в них часто ошибочны. Там мы находим, например, идею об эфире, составляющую основание одной из позднейших научных теорий, и идея эта является в форме гораздо более развитой, чем какую она получила до сих пор у новейших ученых. Но это только пока дело ограничивается принципом; когда же авторы Упанишад хотят показать применение этого принципа, они делают массу ошибок. Затем, в Ведах, именно в Браманасе, находим теорию всюду проникающего жизненного принципа, различные проявление которого составляет вся жизнь вселенной. В Самхитах есть длинный гимн пране, проявляющейся в форме жизни. Некоторым из вас, может быть, будет интересно узнать, что в философии Вед есть также теории возникновения жизни на земле, очень похожие на предлагаемые некоторыми новейшими учеными. Так, вы, конечно, знаете, что существует теория, по которой жизнь на земле предполагается принесенной с других планет; в Ведах же некоторые философы говорят, что она принесена с Луны.
Эти ранние мыслители очень решительны в обращении с принципами и удивительно смелы в предложении широких обобщений. В разрешении вопросов о тайнах вселенной, которое они старались получить исследованием внешнего мира, они достигли всего, что только было возможно.
Где их принципы оказываются недостаточными, там и специальные исследования новейшей науки не могли подвинуть вопрос ни на один шаг к разрешению. Если теория эфира не могла в древнее время разрешить вопроса о тайнах вселенной, то и разработка в подробностях этой теории не приблизила нас к истине; если теория всепроникающего жизненного принципа оказалась неудовлетворительной, как теория вселенной, то она не стала лучше и теперь, по разработке ее подробностей, так как подробности не могут изменить принципа. Этим я хочу сказать, что в исследовании п 1000 ринципов Индусские мыслители были также смелы, а в некоторых случаях и гораздо смелее, чем новейшие. Отыскивая принципы, они пришли к некоторым обобщениям, более широким, чем те, к каким приходили, как до них, так и после. Скажу больше - у них есть некоторые теории, к которым новейшая наука еще должна прийти и, может быть, даже, не как к строго обоснованным теориям, а только как к гипотезам. Например, они не только выработали в общих чертах теорию эфира, но пошли дальше и нашли, что ум не что иное, как более тонкий эфир, а затем открыли эфир еще более тонкий. Все это, однако, не разрешало вопроса, что такое мы и что такое окружающий нас мир. На этот вопрос теперь обыкновенно отвечают: наше знакомство с миром и нами самими только что начинается; подождем несколько тысячелетий, и вопрос будет разрешен. - Нет, говорит ведантист, никакое познание внешнего мира никогда не даст ответа на этот вопрос. Разум ограничен, а за его пределы перейти невозможно. Человеческий разум не может отрешиться от понятий времени, пространства и закона причинности. Как ни один человек не может выйти из своей кожи, так никто не может выйти за пределы, определенные для него и всех нас законами времени и пространства. Всякая попытка разрешить вопрос о причинности, времени и пространства бесполезна, потому что сам вопрос уже заключает в себе признание существования этих трех, а это совсем не доказано. Что же говорит о существовании мира веданта? Она говорит, что этот мир не имеет существования безусловного, но существует относительно, существует по отношению к моему уму, вашему уму и умам всех остальных существ. Мы воспринимаем этот мир посредством наших пяти чувств, а если б у нас было еще шестое чувство, мир представлялся бы нам чем-то совсем другим; если бы было еще новое чувство, он казался бы нам опять другим и т. д. Поэтому мир не имеет существования, т. е. существования неизменного, вечного, независимого от способов его восприятия. Нельзя, однако, сказать, что он вовсе не существует, так как мы его видим, ощущаем, живем в нем и действуем на него и посредством его. Поэтому вселенная, как мы ее воспринимаем, и существует и не существует. Явное противоречие.
Переходя от отвлеченных вопросов к обыкновенным повседневным мелочам нашей жизни, мы видим, что и вся наша жизнь сплошь состоит из противоречий, из смешения существований и несуществований. То же противоречие и в нашем знании. Кажется, что человек может узнать все, если только как следует захочет. Но раньше, чем сделает несколько шагов, он встречает несокрушимую стену, через которую проникнуть не может, видит, что все его действия заключаются внутри круга, из которого выйти невозможно. Даже в вопросах наиболее близких и дорогих для него, которые день и ночь тревожат его и требуют разрешения, он оказывается бессильным, потому что не может подняться выше уровня своего разума; и, хотя желание достичь этого крепко заложено в нас, мы знаем, что лучшее, что мы можем сделать, - это сдерживать и останавливать себя в этом стремлении. Всякое побуждение нашего сердца постоянно влечет нас к эгоистичным поступкам, и в то же время какая-то высшая сила предупреждает нас, что хорошо только бескорыстие. Каждый ребенок родится оптимистом. Ему снятся золотые сны. В юности его оптимизм еще усиливается. Молодой человек с трудом верит, что существуют такие вещи, как упадок сил, разрушение, смерть. Увы, приходит старость, и жизнь обращается в груду развалин. Грезы разлетаются, и старик становится пессимистом. Так переходим мы от одной крайности к другой, получая постоянно безжалостные толчки судьбы, не зная, куда она ведет нас и не замечая, что мы рабы ее. Это напоминает мне знаменитую песню в "Лалитавистаре", биографии Будды. Будда родился, говорится в этой книге, чтобы спасти человечество, но среди роскоши дворца забыл о своем посланничестве. Чтобы пробудить в нем воспоминание, явились ангелы и спели ему песню, припев которой был: "Мы плывем по реке существования, которая есть постоянное изменение, не имеющее ни остановки, ни отдыха". Такова жизнь всех нас, идущих все вперед и вп 1000 еред, не зная передышки. Что же нам делать? Человек, у которого вдоволь еды и питья - оптимист. Он просит не говорить ему о нищете; она его пугает. Не говорите ему о горестях и страданиях мира. Идите к нему и скажите, что все прекрасно. "Да", - скажет он, - я обеспечен: посмотрите на меня - у меня хороший дом, я не думаю ни о холоде, ни о голоде. Не рисуйте же мне этих ужасных картин. Если есть другие, которые умирают от холода и голода, идите к ним и проповедуйте им, что это в порядке вещей". Но вот другой человек, ужасно страдавший в жизни. Он не хочет и слышать о чем-нибудь хорошем, о чем-нибудь прекрасном и радостном. "Пугайте всех", говорит он. "Почему другие будут смеяться, когда я плачу? Я должен заставить всех плакать вместе со мной, так как я несчастен, и единственно, что меня может утешить, это что и все другие тоже несчастны".
Так мы совершаем наш путь среди оптимизма и пессимизма. Затем есть еще ужасная вещь - смерть. Весь мир идет к смерти. Все умирает. Все наши успехи, все, чем мы гордимся, - наши реформы, наша роскошь, наше богатство, наши науки; - все имеет один конец - смерть. Что все кончается смертью, в этом никто не сомневается. Города возникают и исчезают, государства создаются, процветают и распадаются, планеты разрываются и рассыпаются в пыль, уносимую атмосферами других планет. Это продолжается с безначальных времен. А где же конец? - Конец всего - смерть. Смерть - конец жизни, красоты, богатства, могущества и добродетели. Умирают святые, умирают и грешники; умирают короли, умирают и нищие. Все идут к смерти, и все-таки продолжается эта ужасная привязанность к жизни; мы не можем отделаться от нее. Это майя.
Мать заботливо взращивает дитя. Вся ее душа, вся жизнь в этом ребенке. Ребенок растет и из него выходит грубое животное, которое каждый день бьет свою мать; но ее привязанность к нему не ослабевает, а когда разум, наконец, пробуждается в ней, она подавляет его мыслью о любви. Мало она думает о том, что это совсем не любовь, а нечто другое, овладевшее ее нервами, какие-то путы, которые, как бы ни старалась, она не может стряхнуть с себя. - И это майя.
Все мы стараемся добыть золотое руно. Каждый думает, что именно он овладеет им; но как мало его в мире. Всякий разумный человек видит, что его шансы добыть это руно очень слабы, что вероятность не более одной двадцатимиллионной, и все-таки никто не может удержаться от борьбы за него, хотя большинство никогда ничего не достигает, это тоже майя.
Смерть день и ночь ходит крадучись по земле, а мы думаем, что будем жить вечно. Однажды спросили царя Юдхиштхира, какая самая удивительная вещь в мире? И царь отвечал: "Всякий день вокруг нас умирают люди, а каждый думает, что он никогда не умрет". Опять майя, - страшное противоречие в нашем уме, нашем знании, нашей жизни и во всем нас окружающем. - Везде это ужасное противоречие; удовольствие, следующее за страданием, и страдание - за удовольствием.
Появляется реформатор и хочет устранить существующее зло. Но прежде чем он устранит небольшую его часть в одном месте, в двадцать тысяч раз больше зла окажется в другом. Старый дом разваливается; поправляйте одну его стену, разрушение распространится на другую. Наши проповедники в Индии восстают против бедствий, приносимых индусским женщинам обязательным вдовством, а на Западе величайшим несчастием для женщины считается невыход замуж. Помогайте вдовам в одной стране, потому что они несчастны; помогайте не вышедшим замуж в другой, - они тоже несчастны. Это похоже на застарелый ревматизм: если вы прогоните его из головы, он перейдет в спину, выгоните из спины - бросится в ноги. Одни люди становятся богаче других, и положение в обществе, образованность и культура делаются их достоянием. Знание, также обширное и великое, культура, такая прекрасная, переходят в руки немногих избранных. Страшно подумать! Являются реформаторы и делят все поровну. Если на время массы и станут от этого несколько счастливее в смысле физи 1000 ческого благосостояния, то с дальнейшим ростом культуры это физическое счастье опять исчезнет. Малейшая частица счастья, которым мы наслаждаемся, причиняет где-нибудь в другом месте равное количество несчастья. Молодой человек может не замечать этого, но для того, кто пожил довольно долго и достаточно упорно боролся, это ясно. Таково действительное положение вещей. И это майя.
Такое положение оказывается постоянно везде и во всем, и найти разрешение вопроса, "зачем это так?" - невозможно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что невозможно его логически формулировать. В нем нет ни как, ни почему. Мы не можем остановиться на нем достаточно долго, чтобы ответить на него; не можем ни на один момент удержать его, он ежеминутно ускользает от нас. Мы похожи на слепую машину. Что же нам делать? Можно стараться воздержаться от бескорыстия, от стремления приносить добро ближним; но даже и в этом мы делаем только то, что вынуждены; не можем поступать по произволу. В настоящую минуту я должен стоять пред вами и читать вам лекцию, а вы принуждены сидеть и слушать; не делать этого мы не можем. Затем вы пойдете домой; одни с мыслью, что чему-то научились, другие - что слушали человека болтавшего вздор; я тоже уйду, думая, что учил вас. И это - майя.
Итак, майя - это утверждение существующих фактов этой вселенной и ее деятельности, и их страшного, неразрешимого противоречия. Люди обыкновенно пугаются, когда им говорят это о них, но мы должны быть смелее; скрывать факты не значит найти лекарство. Заяц, преследуемый собаками, прячет голову в землю и считает себя в безопасности, и мы, думая найти убежище в оптимизме или пессимизме, похожи на этого зайца. Но это не лекарство.
Против теории майи существуют возражения, исходящие, как вы увидите, от тех, кто пользуется от жизни большей частью благ. Здесь, в Англии, трудно быть пессимистом, и все говорят, что мир удивительно совершенствуется. Но для каждого из нас мир таков, каковы мы сами. Говорят, что христианство самая лучшая религия и в доказательство указывают на удивительное богатство христианских наций. Но это плохое доказательство. Ведь, богатство этих наций основано на несчастьи других народов, на ограблении их; и, если бы оно зависело от религии, то допустив, что весь мир стал христианским, эти нации должны были бы обеднеть, так как не осталось бы никого, кого они могли бы грабить. Очевидно, такое доказательство само себя разбивает. Животные живут за счет растений, люди за счет животных, или, что еще хуже, за счет друг друга, сильный за счет слабого. Это везде и всегда вокруг нас; и это майя.
Нам каждый день говорят, что зато со временем все будет хорошо. Хотя это более чем сомнительно, но, допустив даже, что это так, почему же это будущее достигается таким дьявольским способом? Почему добро получается таким скверным путем, а не путем добра? Почему в моих настоящих страданиях меня должно утешать то, что мои потомки в каком-то будущем веке будут счастливы? Это - тоже майя, и объяснения ей нет.
Мы часто слышим, что одним из отличительных признаков эволюции служит уменьшение зла, и что, вследствие этого в будущем останется в мире только добро. Это очень приятно слышать; оно удовлетворит наше тщеславие, или, по крайней мере, тщеславие тех, кто получил от мира достаточно благ, кто не раздавлен колесами этой, так называемой эволюции. Для них и им подобных это действительно хорошо и удобно, а что стадо обыкновенных людей страдает, - стоит ли об этом заботиться; пусть себе другие умирают, о них незачем думать. Прекрасно! Но беда в том, что это рассуждение от начала до конца ложно. Оно, во-первых, считает доказанным, что сумма проявляющегося в этом мире добра и зла величина постоянная. Во-вторых, делает еще более сомнительное допущение, именно, что вследствие так называемой эволюции, количество добра увеличивается, а зла - уменьшается, и, значит, настанет время, когда все зло исчезнет и останется только добро. Это легко гово 1000 рить, но можно ли доказать, что количество зла уменьшается? Не с таким ли основанием, можно сказать, что оно все время возрастает? Возьмите дикаря, живущего в лесу, ничего не знающего о развитии ума, не умеющего читать и никогда не слышавшего о такой вещи, как письмо. Проткните его тело штыком, и он выздоровеет, тогда как гораздо более культурный человек, получивши на улице царапину, умирает. Машины делают все дешево, создают прогресс и эволюцию; но они же давят миллионы, чтобы сделать одного богаче остальных, а всю массу человеческих существ обратить в рабов. Это существующий порядок вещей. Наслаждение человека-животного только физическое; его страдания и удовольствия зависят от органов чувств. Если у него нет достаточно еды, или что-нибудь случится с его телом, он тотчас становится несчастным. Счастье и несчастье для него начинаются и кончаются в его чувствах. Но как только человек начинает развиваться, как только его горизонт расширяется, горизонт его несчастья также попутно увеличивается. Дикарь в лесу не знает, что такое ревность, не знает, что значит быть привлеченным к суду, не знает регулярной уплаты податей, не знает похвал и порицаний общества, не знает постоянной в течение дня и ночи тирании человеческого дьяволизма, забирающегося в тайники каждого сердца. Он не знает, что человек со всем его бесполезным учением, со всей его гордостью, может стать в тысячу раз больше зверем, чем всякое другое животное. Таким образом, когда мы освобождаемся от исключительного господства чувств, мы развиваем высшие способности наслаждения, но в то же время и высшие способности страдания, так как наши нервы становятся тоньше и более способны чувствовать. Мы видим, что во всяком обществе человек неразвитый очень мало значения придает оскорблениям, а если чувствует, то разве палочные удары, тогда как джентльмен не может снести грубого слова, до того он стал нервен. Его способность страдать увеличилась вместе с чувствительностью к удовольствию. Когда мы увеличиваем нашу способность быть счастливым, мы увеличиваем нашу способность страдать, и, по моему скромному мнению, если мы делаем успехи в способности к счастью в арифметической прогрессии, то наша способность к несчастью увеличивается в геометрической. Те, кто родился в лесу, мало зависят от общества, тогда как мы, ушедшие далеко вперед, знаем, что чем больше мы развиваемся, тем больше чувствуем на себе его гнет, и, трудно сказать, не оттого ли получается три четверти наших сумасшедших. - Это майя.
Мы видим, таким образом, что слово майя не предлагается как теория для объяснения мира. Оно только утверждение факта, что в самом основании нашего существования есть противоречие; что куда бы мы ни пошли, мы должны пройти через это ужасное противоречие, что, где есть добро, там должно быть и зло, и где зло, там должно быть и добро; что за жизнью всегда, как тень, следует смерть, что все, кто смеется сегодня, будет завтра плакать, а кто теперь плачет, будет после улыбаться. И это положение вещей не может быть исправлено. Конечно, мы можем вообразить в будущем место, где будет только добро и не будет вовсе зла, где мы будем только радоваться и никогда не будем плакать, но греза эта невозможна по самой природе вещей, так как условия везде и всегда останутся те же. Где есть сила, заставляющая нас улыбаться, там сторожит нас также сила, приносящая слезы. Где есть сила, дающая нам счастье, там подле нас прячется сила, делающая нас несчастными.
Таким образом, философия веданта не оптимизм и не пессимизм. Она берет вещи как они есть, признавая факт, что этот мир есть смешение добра и зла, счастья и несчастья. Увеличьте одно, и вместе с этим увеличится другое. Мир никогда не будет хорошим, потому что уже в выражениях этой идеи заключается противоречие. Но он также не может быть и дурным. Веданта путем анализа открывает великую тайну, что добро и зло вовсе не существуют как отдельные самостоятельные вещи. Нет вещи в нашем мире, которую вы можете назвать безусловно хорошей, и нет вещи, которая только дурна. То же явление, которое сегод 1000 ня кажется хорошим, завтра может оказаться дурным. Та вещь, которая причиняет горе одному, может быть причиной радости другого; огонь обжигающий ребенка, может сварить пищу голодному; нервы, приносящие ощущение боли, приносят и чувство удовольствия. Остановить зло поэтому можно только одним способом, - останавливая также добро. Другого способа нет. Чтобы остановить смерть, мы должны остановить жизнь. Жизнь без смерти и счастье без несчастья заключают в самых своих определениях противоречие и не могут быть осуществимы, так как в каждом случае оба они проявления одной и той же вещи. То, что я считал хорошим вчера, я не считаю таким сегодня. Когда я оглянусь назад, на всю мою жизнь, и вспомню идеалы, которые у меня были в разное время, я нахожу то же самое. Одно время моим идеалом была езда на паре быстрых лошадей; теперь мне не надо этого. В другое время, когда я был ребенком, я думал, что буду совершенно счастлив, если выучусь приготовлять известное лакомство. Затем я думал, что было бы счастьем иметь жену и детей, и много денег. Над всем этим ребяческим вздором я теперь смеюсь. Веданта говорит, что настанет такое время, когда, оглянувшись назад, мы будем смеяться над нашими идеалами, заставляющими нас бояться потерять свою индивидуальность. Каждый хочет сохранить возможно дольше свое тело. Существует взгляд, что мы были бы очень счастливы, если бы могли сохранить его на бесконечное время; но наступит день, когда мы и над этим будем смеяться. Если таков порядок вещей, то мы попадаем в безнадежное противоречие, что нет ни существования, ни не-существования, но смешение обоих, ни счастья, ни несчастья, но то и другое вместе. Тогда, какая же польза от веданты и всех прочих наших религий и философий? А прежде всего, какая польза делать добро? Этот вопрос неизбежно приходит на ум, и люди постоянно спрашивают: "Если таково положение вещей, что, как бы вы ни старались делать добро, зла остается столько же и, сколько бы вы ни старались распространять счастье, остаются те же громадные горы страдания, то какая польза делать что бы то ни было?" - Ответ на это, во-первых, тот, что раз единственный способ чувствовать себя счастливым заключается в труде для уменьшения страдания других, то вам и не остается ничего другого. К этому выводу раньше или позже приходит каждый. Образованный человек открывает это раньше, невежественный позже; глупому открытие это обходится дороже, умный заплатит за него меньше. Во-вторых, хотя мы знаем, что никогда не наступит время, когда вселенная будет полна счастья и в ней совсем не будет несчастья, тем не менее надо стараться содействовать этому. И хотя бы при этом несчастье и увеличилось, мы должны делать свое дело. Обе эти силы, счастье и несчастье, будут содействовать жизни вселенной, пока не наступит время, когда мы пробудимся от нашего сна и перестанем строить замки из песка, что мы теперь только и делаем. Это мы должны усвоить, и для этого нам потребуется много, много времени.
Веданта говорит, что Бесконечное видимо как конечное. В Германии на этом основании пытались построить философскую систему, и такие же попытки делаются даже теперь в Англии.
Основное положение всех этих философий, если их проанализировать, в том, что Бесконечное старается выразить себя в этой вселенной, и должно наступить время, когда оно, наконец, достигнет своей цели, т. е. все без остатка перейдет в проявленное, или другими словами, Бесконечное истощится, перейдя в конечное. Здесь, прекрасно использованы слова: бесконечное, проявленное, выражение; но человек, привыкший мыслить логически, может спросить, на каком же основании можно утверждать, что конечное может быть Бесконечным, например, единица двадцатью миллионами таких же единиц. Абсолютное и Бесконечное, став вселенной, должно быть ограничено, потому что все постижимое чувствами, умом или рассудком должно по необходимости быть ограниченным. И выходит, что ограниченное равно неограниченному. Это явная бессмыслица, и потому невозможно.
Веданта же говорит: верно, что Абсолют или Беско 1000 нечное стремится выразить себя в конечном; но придет время, когда Он увидит, что это невозможно и пробьет отбой. Этот отбой и будет действительным началом религии. Отречение - порог религии. Для новейших людей трудно подумать об отречении. По словам американцев, я, говоря об отречении, похож на человека из мира, который в течение последних пяти тысяч лет был мертв и похоронен. То же, быть может, скажут и английские философы. И тем не менее в жизни верен только один призыв: - Отрекись! Откажись! Напрягайте, как хотите, ваш ум, делайте все возможное, чтобы найти другой способ разрешения этих противоречий, и все-таки вы их не разрешите, пока ваш ум не проснется от долгого и ужасного сна. Время это, наконец, наступит, ребенок бросит свои игрушки и начнет плакать, чтобы мать взяла его. Он найдет, что "желание не удовлетворяется исполнением его, но еще больше усиливается пламя, когда в него льют масло". Таковы все удовлетворения чувств и ума, все наслаждения, на которые способна человеческая душа. Все они ничего не стоят; они в майе, в тенетах, которые мы не в состоянии разорвать. Мы можем без конца бегать взад и вперед внутри их, не находя выхода и, борясь за крупицу наслаждения, будем всегда встречать массу подавляющего нас несчастья. Как ужасно такое положение вещей! Представляя его себе, я не могу не прийти к заключению, что теория майи, - положение, что все в этом мире майя - дает лучшее и единственное объяснение жизни. Какая в ней масса бедствий! Разные нации и расы пытались устранить их разными средствами, но все встречали одни и те же затруднения, и ни одной не удалось достичь успеха. Если в одном месте зло доходило до минимума, в другом месте нагромождались еще большие его массы. Так продолжается и теперь. Индусы, чтобы хотя немного сократить разврат, ослабили своих детей слишком ранними браками, которые, практикуясь долгое время, привели расу к вырождению, хотя никто не станет отрицать, что браки в детском возрасте уменьшают в народе безнравственность. Итак, заботясь о нравственности нации, мы были вынуждены ослаблять силы населения этими ужасными детскими браками. Но разве европейцы застрахованы от этого? Нисколько. Чистота - это жизнь нации. Разве вы не видите из истории, что первый признак смерти народа - всегда безнравственность? Когда она появляется, конец нации близок. В чем же, наконец, разрешение вопроса? Если родители выбирают для своих детей мужа и жену, зло так называемой свободной любви сокращается, но в жизни молодых людей остается слишком мало поэзии. Дочери Индии, например, гораздо более практичны, чем сентиментальны. Но и выбор себе супруга самими юношами и девушками тоже не много приносит счастья обоим. В общем, индусские женщины, впрочем, очень счастливы; едва ли кто в Индии слышал о ссоре мужа с женой, тогда как в Соединенных Штатах, где свобода в этом отношении наибольшая, едва ли найдется одна счастливая семья. По крайней мере, число несчастных браков там так велико, что превосходит всякое описание. Да не меньше их и в Европе. Что же из этого следует? - Прежде всего то, что идеалы индивидуализма не приносят счастья. Все мы добиваемся его, но прежде, чем достигаем сколько-нибудь в одном отношении, нас постигают несчастья в другом. Стоит ли тогда делать добро? - О, да! И с большим усердием, чем когда этого не знали. Это знание уничтожит наш фанатизм. Англичанин не станет больше осыпать бранью индуса, говоря: "О, этот проклятый индус, как он обращается со своими женщинами"... Он научится уважать разные обычаи чужих наций. Будет меньше фанатизма и больше духа. Фанатики не могут трудиться. Они утрачивают три четверти энергии. Работает тот, кого зовут уравновешенным, спокойным, практичным. Исступленные фанатики не много сделают. Способность работать увеличится вследствие понимания действительного положения вещей, так как при этом будет больше терпения. Вид несчастий и зла не выведет нас из равновесия и не заставит гоняться за призраками. Когда мы будем знать, что мир может идти вперед только таким путем, у нас явится терпение. Ведь допустим, например, что все люди ста 1000 ли добрыми, останутся еще животные, которые должны стать людьми и пройти через те же испытания, а за ними и растения. Мы знаем наверно, что мощная река течет к океану, и что плывущие в ней куски соломы и обломки разбитых судов, как бы ни стремились идти назад, в конце концов, - хотят они или нет, - все будут принесены в этот бесконечный океан. Также и в жизни, со всеми ее радостями и горестями, улыбками и слезами, верно одно, что она течет к океану бесконечности и вопрос только во времени, когда вы и я, растения и животные, и каждая частица где бы то ни было существующей жизни - будем принесены в бесконечный океан Жизни, Свободы и Бога.
Позвольте мне еще раз сказать, - так как эта ошибка часто повторяется, - что положение веданты не заключает в себе ни оптимизма, ни пессимизма. Она не говорит, что весь этот мир - зло, но не говорит также что он весь - добро. Она утверждает, напротив, что наше зло не более важно, чем наше добро, и наше добро имеет не больше ценности, чем наше зло. Оба они части одного целого. Таков мир, и, зная его природу, мы должны терпеливо трудиться. Но вы спросите: зачем, для чего трудиться? Если таково действительное положение вещей, то что же мы можем сделать? Почему не сделаться агностиками? Новейший агностик ведь также находит, что разрешения вопроса нет, или, как мы говорим в Индии, нет выхода из-под этого покрывала майи. Поэтому удовлетворимся тем, что есть, и будем наслаждаться жизнью. - Опять заблуждение, страшное и в высшей степени не логичное. Заблуждение в том, что ставящий так вопрос под окружающей нас жизнью, очевидно, понимает только чувственную жизнь. В этом даже лучшие из нас тогда мало чем отличаются от животных. Но я уверен, что между нами нет ни одного, чья жизнь только чувственная; для нас (присутствующих на лекции и читателей) она нечто значительно большее. Наши чувства и мысли - также части нашей жизни, и разве стремление к идеалу, к совершенствованию не наиболее важная составная часть целого? По мнению агностика, мы должны брать жизнь как она есть. Но она включает также наши личные радости и горести, наши идеалы и чувства, и прежде всего, неустанное искание идеала, стремление к совершенству, составляющее основу жизни. Агностик принимает за жизнь все существующее, минус этот последний элемент, и так как он пришел к заключению, что способ ее улучшения не может быть найден, то и отбросил все его поиски. Но мы должны быть свободны в этом отношении, и потому не можем быть агностиками и смотреть на мир их глазами.
Итак, майя ведантиста это природа, вселенная. Все религии, от самой грубой до наиболее возвышенной, представляют собой попытки выйти из этой майи. Выражаются ли они в мифологии и символах, в историях богов и ангелов, демонов и домовых, святых и ясновидцев, великих людей или пророков, или в отвлеченностях философии, все они имеют одну цель, - стремление вывести нас за пределы майи, открыть нам нечто, что выше нее. Одним словом, все они стремятся к свободе. Сознательно или бессознательно, человек чувствует себя связанным, что он - не то, чем хотел бы быть. Это приходит ему на ум, как только он начинает смотреть вокруг себя. Он сразу видит, что он в рабстве, что внутри его есть что-то, что хочет улететь туда, куда тело не может следовать за ним, но что приковано книзу окружающими его путами. Даже в самых низших религиозных системах, в которых умершие предки и другие духи, - большей частью свирепые и жестокие, - стерегут дома своих друзей и очень любят кровопролития и крепкие напитки, - даже там мы находим это одно общее побуждение - свободу. Человек, поклоняющийся богам, видит в них прежде всего бoльшую свободу, чем в себе самом: если дверь заперта, это для богов ничего не значит; они проходят сквозь стены, физические преграды не представляют для них никаких препятствий. Эта идея свободы растет, пока не придет к понятию об Одном Личном Боге, неподчиненном ограничениям майи.
Теперь я как бы слышу голос, более значительный, чем мой, и чувствую, как будто мы слушаем обсуждение этого вопроса древни 1000 ми индусскими мудрецами в их лесных убежищах. При одном из таких обсуждений, когда даже самый старейший и святой не пришел к решению вопроса, вдруг встал юноша и заявил: - "Слушайте дети бессмертия! Вы, живущие в высших сферах! Я нашел путь! Есть путь из этого мрака, и этот путь - достижение Того, Кто выше всякой темноты". В той же упанишаде говорится, что мы окружены майей и что это ужасно, так как пробиться через нее невозможно. Если человек скажет: "Позвольте мне сесть на берегу этой реки и перейти ее в брод, когда вся вода выльется в океан", то он будет так же умен, как тот, кто говорит, что будет трудиться, пока мир станет хорошим, и тогда будет наслаждаться результатом своего труда. Ни то, ни другое не случится. Наш верный путь не с майей, но против майи. Это второе, что надо усвоить. Мы рождены не помощниками природе, но противниками ее. Мы хозяева цепей, а стараемся приковать ими себя. Природа говорит: Зачем этот дом? Я не дала тебе его; ступай, живи в лесу. А человек на это: нет, я построю дом и буду бороться с тобой, - и строит дом. Вся история человечества - история постоянной борьбы с так называемыми законами природы, и в конце концов побеждает человек. Обращаясь к внутреннему миру, мы видим, что и там происходит та же борьба. Между человеком-животным и духовным человеком, между светом и тьмой. И здесь человек выходит победителем. Он как бы пробивает себе дорогу из Природы к идее о Свободе.
Итак, мы понимаем теперь, что такое майя, и знаем, что философы веданты нашли, что выше майи есть нечто несвязанное ей и что, если мы поднимемся туда, где находится это нечто, то и сами будем выше майи. Эта идея, общая всем религиям, и есть то, что называется теизмом. Но в веданте она представляет только начало религии, а не конец. Идея о личном Боге, Творце и Вседержителе вселенной, Правителе майи или природы, согласно идеям Вед, не конец, а только начало. Эта идея потом растет, пока ведантист не находит, что Тот, кто стоял вне человека, был на самом деле Тот, что был в нем самом. Это Тот, Кто был свободен, но думал, что связан.