Повесть о победах московского государства

Повесть о победах московского государства
Автор неизвестен

Текст воспроизведен по изданию: Повесть о победах московского государства. Москва. Наука. 1982
Повествование о "Смутном времени" начала XVIII в., о польской интервенции и об осаде Смоленска - до издания "Литературных памятников" было совершенно неизвестно исследователям древнерусской литературы. Текст сохранился в единственном списке XVIII веке в Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург) и был открыт совсем недавно. Древнерусский текст повести и ее перевод на современный русский язык подготовлен впервые для данного издания.

Предисловие
“ПОВЕСТЬ О ПОБЕДАХ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА” - НОВОНАЙДЕННЫЙ ПАМЯТНИК ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1
В начале XVII в. Россия переживала сложнейший период своей истории. Усиление феодального гнета еще в конце XVI в. вызвало массовое бегство крестьян на окраины государства. Голод, последовавший за рядом неурожайных лет в начале XVII в., усилил этот процесс, и на окраинах страны скопилось большое количество всегда готовых к борьбе против господствующего класса людей. Отдельные выступления крестьян и беглых людей происходили все чаще и в разных местностях страны, пока не вылились в единую Крестьянскую войну, апогеем которой стало восстание под руководством И. И. Болотникова.
Обстановка в стране осложнялась не прекращавшейся с XVI в. борьбой за власть между феодальной знатью и служилым дворянством, обострившейся с пресечением династии Ивана Калиты. В 1598 г. умер царь Федор Иванович, а еще раньше, в 1591 г., в Угличе погиб младший сын Ивана Грозного царевич Дмитрий.
Династическим кризисом в России воспользовались в захватнических целях польско-литовские феодалы. Они поддержали человека, выдававшего себя за царевича Дмитрия, якобы спасшегося в 1591 г. и долгие годы скрывавшегося из опасения быть убитым по приказанию Бориса Годунова. Используя недовольство крестьянских масс, части служилого дворянства и бояр политикой Бориса Годунова, Лжедимитрий I сумел привлечь их на свою сторону и стал русским царем. Однако своими действиями в пользу польско-литовских покровителей самозванец быстро восстановил против себя различные слои русского общества и был убит во время восстания в Москве.
В разгар Крестьянской войны появился новый ставленник польско-литовских магнатов и шляхты - Лжедимитрий II. Как и первый самозванец, он привлек на свою сторону обещаниями льгот крестьянам и холопам значительные силы, присоединив к сопровождавшим его польско-литовским отрядам остатки разбитой войсками царя Василия Шуйского крестьянской армии И. И. Болотникова. На этот раз, однако, неприкрытая зависимость самозванца от польских руководителей похода оттолкнула от него большую часть тех сил, которые обеспечили успех Лжедимитрию I.
Когда стало ясно, что с помощью ставленников не удастся осуществить захват России, шляхетская Польша начала открытую интервенцию Король Сигизмунд III лично возглавил войска, осадившие в 1609 т. Смоленск - главную русскую крепость на западной границе.
В итоге предательских действий руководивших страной бояр после свержения с престола Василия Шуйского в 1610 г. польские войска заняли Москву.
Положение страны стало еще более тяжелым, когда шведские наемники, призванные Василием Шуйским для борьбы с польскими войсками, изменили и в 1611 г, захватили Новгород.
Иностранная интервенция встретила активное сопротивление народных масс. Угроза утраты государственной самостоятельности объединила на время весь русский народ. Сопротивление переросло в повсеместное национально-освободительное движение. Решающую роль в освобождении страны сыграли широкие народные массы - крестьянство, казачество, население городских посадов и служилое дворянство.
Современники назвали события начала XVII в. “Смутой”, “Смутным временем”, понимая под этим определением совокупность разнородных по своей сущности и значению, но взаимосвязанных явлений.
Отношение современников к событиям “Смутного времени” нашло быстрое отражение в довольно большом количестве литературных памятников древнерусской литературы самых разнообразных жанров: летописях, плачах, видениях, посланиях, житийных произведениях, исторических повестях и сказаниях.
Литературные произведения о “Смуте” обнаруживают особенности, отличающие их от памятников XVI в. Прежде всего более разнородным в социальном отношении стал состав авторов. Наряду с писателями монашеского звания потребность выразить свое отношение к настоящим или уже отошедшим в прошлое событиям испытали и носители аристократических фамилий, и служилые дворяне, и безвестные посадские люди, и представители приказной среды, как указавшие свое имя, так и скрывшие его. Важно подчеркнуть, что в отличие от авторов более раннего времени почти все они описывали те события, которых были не только свидетелями, но в которых принимали участие, а иногда ж играли видную роль.
Другая характерная черта литературы начала XVII в.
- относительная ее “бесцензурность” вследствие ослабления государственной власти и русской церкви. Писатели в то время могли свободнее высказывать свои мысли, не опасаясь последствий.
Все это обусловило в литературе начала XVII в. пеструю картину разнообразных мнений, объяснений фактов и оценок людей и событий.
Главная особенность древнерусской литературы начала XVII в. заключается в новом подходе к изображению человека. Средневековый взгляд на человека как на представителя строго очерченной сословными границами определенной ступени в неизменной иерархической структуре феодального общества подвергся серьезному испытанию. Новые социальнополитические явления поколебали устоявшиеся представления о природе царской власти и привычные понятия о правилах христианской морали, регламентирующих поведение каждой социальной группы. Восстание крестьянских масс, объективно направленное против основ феодального строя, [1] распространение самозванчества, смена на русском троне одного за другим в течение короткого времени нескольких царей, участие всех слоев населения в их выборах - все это не могло не привести к большим изменениям в сознании современников. В литературе появляются попытки изобразить людей, прежде всего царей, в совокупности различных черт их характеров, оценить их личные качества и понять причины неожиданного появления их на троне и столь же быстрого падения. “Теологическая точка зрения на происхождение царской власти и идея неподсудности монарха человеческому суду, - по словам Д. С. Лихачева, - впервые возбудили серьезное сомнение”. [2]
Еще одна важнейшая черта литературных произведений о “Смуте” заключается в их яркой субъективности. Независимо от того, по какому поводу, с какой целью и когда - в период “Смуты” или по ее окончании - были написаны эти произведения, каждое из них сохраняло личное отношение автора к описанному, выражало взгляды и настроения определенных социальных и классовых групп.
В то же время произведения, которые появились под непосредственным воздействием событий гражданской войны, имеют заметные отличия от произведений, написанных в более позднее время. Для литературных памятников, возникавших в ходе “Смуты”, характерна злободневность поднятых в них проблем. Они всегда имели остропублицистический характер. Одни из них служили задачам внутриполитической борьбы, другие содержали патриотический призыв к соотечественникам объединиться для освобождения страны от иностранных захватчиков.
Новые литературные произведения продолжали появляться в течение всего периода “Смуты”. Однако интерес к событиям этого времени ке угас и после изгнания интервентов из России и подавления антифеодального движения. Во второй четверти XVII в. был написан целый ряд исторических повестей, посвященных недавнему прошлому.
Произведения этого времени утратили в значительной мере публицистичность, свойственную литературе периода “Смуты”, ибо в них преследовались иные цели. Главная их задача заключалась в том, чтобы сохранить для потомков рассказ о сложных испытаниях, выпавших на долю русского народа, и о людях, чьи деяния оказали большое влияние на судьбы страны. Кроме этой основной цели литературные памятники второй четверти XVII в. часто обнаруживают личную заинтересованность авторов в их создании. Многие из них стремились показать себя в событиях “Смутного времени” в выгодном свете. Авраамий Палицын, например, старательно подчеркивал свою роль в организации национально-освободительного движения, сознательно преувеличивая значение своей деятельности. [3] Другой писатель, князь И. А. Хворостинин,: стремился оправдать себя, стереть в памяти современников свою близость к Лжедимитрию I, значительно исказив имевшие место в царствование самозванца факты. [4]
Указанные особенности литературных произведений о “Смуте” требуют осторожного и критического отношения к этому богатому сведениями историческому источнику. Публицистическая заостренность памятников, откровенно классовые позиции авторов, стремление многих писателей скрыть или “исправить” нежелательные факты своей биографии часто делают произведения о “Смуте” непоследовательными и тенденциозными.
К кругу художественных произведений о “Смуте”, созданных во второй четверти XVII в., относится и “Повесть о победах Московского государства”. Эта повесть еще не известна исследователям древнерусской литературы. Она сохранилась в единственном списке середины XVIII в., в одном из сборников собрания М. П. Погодина (№ 1501), находящемся в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, и была открыта лишь недавно.
“Повесть…” была написана уже после избрания патриархом Филарета Романова. Последнее известное автору “Повести…” событие - получивший широкую известность в литературе XVII в. дар шаха Аббаса, приславшего в Москву в 1625 г. “ризу Христову”. Эта дата дает основание считать, что “Повесть…” была написана во второй половине 1620-х гг. и, вероятнее всего, в Москве.
“Повесть…” как литературный памятник обладает наряду с чертами, характерными и для других исторических повестей этой эпохи, определенным историческим, идейным и художественным своеобразием. Отбор фактов в “Повести…”, их интерпретация, те или иные характеристики героев, объяснение причин “Смуты”, оценки ее отдельных этапов и общих итогов совсем не случайны. Все особенности “Повести…” определены происхождением, социальным положением, идейными позициями и эрудицией ее автора. Поэтому, чтобы в полной мере понять своеобразие этого произведения, необходимо прежде всего рассмотреть вопрос о его авторе.
В “Повести…” нет прямого указания на имя написавшего ее человека, но ее историческое и идейное содержание позволяет составить до-вольно полное представление о личности автора.
Первой отличительной чертой “Повести…” является повышенное внимание автора к истории смоленских воинов в годы “Смуты”. “Повестъ…” начинается кратким риторическим вступлением, в котором в самых хвалебных словах превозносится царь Василий Шуйский, чье “безмятежное” царствование было нарушено тем, что “…воста неки вор, холоп Телятевских, именем Ивашко Болотников, с своими приборными со многими воры…” (л. 18). Известие о восстании получено в Смоленске, где “дворяне и земцы и все ратные люди” начали “…совет совещати, како бы им государю царю помощи подати, и государство Московское очистити от тех воров, и от Москвы отгнати” (л. 18 об.). Далее следует подробный рассказ о походе смольнян к Москве и участии их в борьбе с армией Болотникова.
Смольняне в “Повести…” участвуют во всех важнейших событиях национально-освободительного движения, при этом они всегда упоминаются первыми среди других ратных людей; от них вообще, по мысли автора, зависит исход событий. Именно “смольняне и иные городы” решили в" “Повести…” судьбу сражения с войсками Лжедимитрия II под Москвой 25 июня 1608 г. (л. 22). Хотя в освободительном походе русско-шведских войск во главе с князем Скопиным-Шуйским смольняне ничем не выделялись среди воинов из других местностей, автор “Повести…” и здесь постарался привлечь к ним внимание. Во-первых, он отметил, что смольняне были в составе отряда, который пробился под началом Давида Жеребцова в Троице-Сергиев монастырь. Во-вторых, подчеркнул, что сам князь Скопин-Шуйский уговаривал смольнян не уходить из Александровой слободы, когда стало известно, что король Сигизмунд III осадил Смоленск.
Частная тема: оборона осажденного польским королем Сигизмундом III Смоленска - объединена с общей темой: смольняне в “Смутное время” - единой авторской задачей прославления смольнян.
Рассказ об осаде Смоленска изложен в “Повести…” со многими реалистическими подробностями и очень эмоционально. Все тяготы осадной жизни и героизм защитников города описаны с исторической достоверностью и художественной убедительностью.
Героическая оборона Смоленска действительно оказала большое влияние на развитие событий: она содействовала подъему патриотического движения русского народа. [5] Возвеличивание в “Повести…” защитников Смоленска, таким образом, полностью соответствовало реальному значению их подвига.
Иначе обстоит дело с рассказом о смольнянах в составе Нижегородского ополчения. Давно известно, что начало ополчению положил призванный в Нижний Новгород отряд смольнян. Указанный момент зафиксирован в разных источниках. [6] Но этим и ограничивались заслуги смольнян. В дальнейшем они не совершили ничего выдающегося. В “Повести…” же смольнянам отведена решающая роль в освобождении столицы и всей страны от интервентов. Смольняне - выдающиеся воины, единственная сила, которой опасается король Сигизмунд III. Они вынуждены были уйти из-под Смоленска потому, что король, давно искавший случай расправиться со смольнянами, приказал перебить их поодиночке, когда они разъехались по поместьям. Обращаясь к своим “людям”, король говорит: “Аще побием смольян, то не будет никто противен нам из русских людей, многи бо полки моя побита смольяне и везде силни нам являются” (л. 43 об.).
В Нижний Новгород их позвали тоже потому, что Козьма Минин “…издавна слышав про храбрость смоленскую…” (л. 48). Нижегородцы встречают их как единственных спасителей отечества, “…со многою радостию и со слезами рекуще: “Се ныне, братие, грядет к нам христолюбивое воинство града Смоленска на утешение граду нашему и на очищение Московскому государству"” (л. 49). Князь Дмитрий Пожарский соглашается возглавить войска лишь после того, как узнает о приходе смольнян. На протяжении всего похода к Москве князь Пожарский руководит ополчением, обязательно “…посоветовав с Козмою Мининым, и смольяны, и со всеми ратными люд ми…” (л. 51 об.). Заканчивается “Повесть…” подробным рассказом о военных действиях против Польши с целью освобождения Смоленска и о перемирии, заключенном в 1619 г. Автор “Повести…” обнаруживает прекрасную осведомленность во всем, что касается истории Смоленска и смольнян, действовавших в “Смутное время”. Ему известны все этапы похода, подробности походной жизни, разнообразные факты из истории города, имена героев и,т. д. Отправляясь на помощь Василию Шуйскому, смольняне совершают молебен в соборной церкви, где, как указывает автор, находились икона смоленской богоматери и гроб “…святаго мученика и страстотерпца Христова Меркурия, смоленскаго чудотворца…” (л. 18 об.). Благословляет их в поход архиепископ Феодосии.
Описывая осаду Смоленска, автор помещает местную легенду о чудесах от мощей святых Авраамия и Ефрема, называет имя человека, взорвавшего Успенский собор с находившимися в нем горожанами, которые не захотели сдаваться врагам. Вслед за описанием захвата Смоленска поляками в “Повесть…” вводится лирическое отступление, содержание которого составляют полные грусти воспоминания о времени благоденствия города, наступившем после возвращения Смоленска великим князем Василием III в состав Русского государства в 1514 г.

Хорошее знание автором “Повести…” истории осады Смоленска польскими войсками в 1610-1611 гг., всех действий смольнян в “Смутное время” и стремление показать, часто преувеличенно, их выдающуюся роль как в отдельных событиях, так и в течение всего периода Крестьянской войны и польско-шведской интервенции, приводят к выводу, что автор происходил из Смоленска. Довольно большое количество примечательных высказываний, упоминаний и наблюдений, присутствующих в “Повести…” при описании событий в различных местностях страны с 1606 по 1619 гг., в которых участвовали смольняне, и свидетельствующих о широкой осведомленности автора, не оставляют сомнений в том, что автор был членом смоленского отряда, действовавшего на протяжении описанного времени. Так, например, сообщая об измене шведов в Клушинской битве, автор отмечает врезавшуюся в память деталь поведения наемников: “Немцы же лесть сотвориша и государю измениша, государевым людям пакость и шкоту велику сотвориша, лестию на бой поидоша и, не бившеся, шляпами своими замахавше, к полским людям поидоша…” (л. 37 об.).
“Повесть о победах Московского государства” - повесть о смольнянах в “Смутное время”, но главные герои ее не смольняне вообще, а представители только одного сословия. Уточнить, кого автор подразумевает под “смольянами”, позволяет уже первое упоминание о них: совещаются о походе против восставших “дворяне и земцы и все ратные люди” (л. 18об.). В дальнейшем слово “смольяне” вновь конкретизируется. Царь Василий Шуйский во время осады Тулы велел охранять себя не всем “смольянам”, которые там могли быть, но “…многим дворянам града Смоленска повеле близ себя, государя, быти” (л. 21). В Нижний Новгород призваны именно смоленские дворяне, ибо Козьма Минин “…издавна слышав… про мужество дворян града Смоленска…” (л. 48); он же “…разобрав…дворян града Смоленска против их дворянския чести на три стати…даде им полныя оброки против их дворянской чести” (л. 49 об.-50).
Поскольку, судя по содержанию “Повести…”, автор, поставивший задачу прославить смольнян, и именно дворян, постоянно находился в составе отряда смоленских дворян, его следует признать смоленским дворянином.
Дворянское происхождение автора подтверждается идеологической направленностью “Повести…”, сказавшейся прежде всего на отношении его к различным социальным силам и объяснении им причин “Смуты”.
Первая из двух причин “Смуты” заключается, по мнению автора, в “нахождении… иноверных язык” (л. 18). Это объяснение, традиционное для всей литературы о “Смутном времени”, имело для смоленского дворянина самый конкретный смысл. Польская интервенция явилась для автора “Повести…” главной причиной “Смуты” уже потому, что в результате ее смоленские дворяне потеряли свои поместья и на долгое время оказались бездомными скитальцами.
Во-вторых, с точки зрения автора, безмятежное царствование Василия Шуйского было нарушено “междоусобной бранью”. Он имеет в виду прежде всего крестьянское восстание. К восставшим народным массам и к их руководителям автор “Повести…”, который сражался с ними под Москвой, Калугой и Тулой, относится крайне враждебно, называя их не иначе как “изменниками и ворами”.
С другой стороны, в “Повести…” отчетливо, хотя и осторожно, почти без упоминания имен, выражено недоброжелательство по отношению к боярству. Дважды бояре признаются ответственными за предательские поступки, которые имели самые трагические последствия для страны (л. 31 об.-32; 38 об.-39).
Во многих произведениях, посвященных “Смуте”, имеются резкие антибоярские высказывания, вызванные тем, что бояре вступили в сделку с интервентами. [7] В “Повести…” найдены точные слова, осуждающие их предательство, в особенности позорное потому, что они совершили его, “…чести боярския… отвергшеся…” (л. 39).
Как было сказано выше, имя автора в “Повести…” не названо, но в ней присутствует рассказ об одном эпизоде, содержащем, возможно, указание на этот счет.
В “Повести…” сообщается, что после победы под Александровой слободой князь М. В. Скопин-Шуйский отправил в Москву “…выборных, и честных, и верных дворян, изо многих градов лутчих людей… з бол-шим обозом со многими запасы…” (л. 26 об.).
Этот факт подтверждается и другими источниками. В Разрядной книге он зафиксирован лаконично и бесстрастно: “…боярин князь Михаиле Васильевич со всеми людми пришел в слободу и к Москве запасы пропустил”. [8]
В “Повести…” же радость Василия Шуйского по поводу появления отряда дворян с обозом от Скопина-Шуйского безмерна: “…царь…Василей Иванович, слышав велию милость божию и одоление на ево государевы неприятели… со слезами ко всемогущему богу руце воздев… и поиде… в соборную церковь, и повеле в колокала звонити и по всем церквам молебная пения… возсылати” (л. 27).
В “Новом летописце” этот случай описан и по тону, и по содержанию близко к “Повести…”: “В то же время мятежное прииде от князь Михаила Васильевича к Москве станица, Елизарей Безобразов с товарищи, и с ним многие дворяне”. [9] Царь, как и в “Повести…”, очень обрадован, “…патриярх же нача пети молебная и по всем церквам повеле пети молебны з звоном”. [10] Но причина радости царя в “Новом летописце” указана совсем другая. Появление в Москве отряда верных ему дворян укрепило на время его положение, шаткость которого была вполне очевидной: москвичи, обеспокоенные тем, что “хлебу же бяше дороговь велия”, [11] и не верившие в возможность избавления от осады, “приходяху в город миром ко царю Василию и шумяху и начаша мыслити опять к тушинскому вору”. [12]
Во главе дворянского отряда, согласно “Повести…”, Скопин-Шуйский послал Афанасия Логиновича Варишкина. Отсутствие этого имени в “Новом летописце” не свидетельствует о противоречии между памятниками, ибо в них могли быть описаны разные случаи: ведь в том же “Новом летописце” сказано, что Скопин посылал в Москву из-под Александровой слободы несколько станиц.
Важно то, что из всех посылавшихся князем Скопиным-Шуйским в Москву отрядов автор “Повести…” нашел нужным не просто упомянуть, но подробно рассказать об отряде, который возглавлял А. Л. Варишкин, чье имя нигде в других источниках не встречается, а в “Повести…” присутствует только в рассказе о приходе обоза в Москву. Объяснение указанному факту заключается, вероятно, в том, что имя это может быть связано с самим автором “Повести…”. [13] Рассказ о приходе в Москву отряда, возглавляемого А. Л. Варишкиным, давал возможность подчеркнуть верность смольнян Василию Шуйскому, к которому автор “Повести…” относится с большой симпатией, упомянув о существенной услуге, оказанной ими царю, а также показать значительность участия в событиях “Смуты” самого автора, высоко ценимого и прославленным полководцем, доверившим ему ответственное дело, и царем, ибо “…Афанасия Логиновича и посланных с ним дворян от полку князя Михаила Васильевича государь много жаловал, и службу их многою похвалою похвалял, и поместьи их и отчины жаловал…” (л. 27).
Идейно-политическая позиция автора “Повести…” совсем не проста, а кое в чем и противоречива. Своеобразие идейного содержания “Повести…” в ряду памятников второй половины XVII в. определяется прежде всего этим обстоятельством.
Обращает на себя внимание само заглавие “Повести…”, - характерно, что никто из других писателей XVII в. не нашел возможным торжествовать по поводу событий начала XVII в., увидя в них цепь побед Московского государства.
Однако оптимистическое заглавие “Повести…” вполне объясняется дворянской идеологией автора. Все тревоги остались позади: внешние враги изгнаны из страны, крестьянское движение подавлено, во главе государства находится избранный и признанный всеми сословиями царь, феодальные отношения почти не претерпели изменений, т. е. восстановлен нарушенный в “Смутное время”, о чем немало скорбит в “Повести…” автор, идеальный, по его мнению, порядок.
Автор не расходится с современниками в оценке многолетних губительных для страны потрясений. Это видно из полного заглавия “Повести…” и из ее содержания. Но окончательный итог переосмысливается им, и в связи с этим выдвигаются на первый план получающие иную интерпретацию события и освещаемые иным светом фигуры, которым в других произведениях не придается большого значения.
Особое звучание событий, описываемых в “Повести…”, связано с тем, что они представляются автору значительными не просто сами по себе, но потому, что в них всегда решающую роль играют смольняне. “Повесть…” - это рассказ о победах смольнян. Замысел автора, как уже говорилось, в том и состоял, чтобы показать чрезвычайные заслуги смоленского дворянства перед русским самодержавием.
Некоторые описанные в “Повести…” события не оказывали прямого влияния на судьбу смольнян, как, например, рассказ о нарушении слова, данного Мариной Мнишек и ее отцом Василию Шуйскому, и об их уходе к Лжедимитрию II. Однако в “Повести…” нет ни одного события, которое бы имело значение только само по себе, безотносительно ко всему повествованию. Каждое из них присутствует в “Повести…” лишь постольку, поскольку объясняет ситуацию и дальнейший ход событий, в которых смольняне уже непосредственно участвуют. Так, например, коротенькое и отрывочное, без всякой, казалось бы, связи с предшествующим и последующим повествованием, упоминание о первом ополчении оказывается необходимым, так как помогает освещению сложной обстановки под Москвой, создавшейся там после прихода рати князя Дмитрия Михайловича Пожарского.
Повышенной торжественностью тона, которая достигается за счет применения книжных средств выразительности, и смысловой законченностью выделяется в “Повести…” сообщение о приходе смольнян в Нижний Новгород. Этот отрывок имеет очень большое значение с точки зрения идейного содержания “Повести…”. Здесь излагается история возникновения второго ополчения. Как и другие писатели эпохи “Смуты”, автор “Повести…” инициатором народного движения называет Козьму Минина, обратившегося к землякам с призывом начать борьбу с интервентами.
Однако смысл речи Козьмы Минина и соответственно суть этого отрывка состоят в том, что выход из тяжелого положения остается только один - призвать в Нижний Новгород смольнян. Последовательность событий в “Повести…,” такова: призыв Минина прозвучал именно потому, что смольняне появились близ Нижнего Новгорода и Минин знал об их выдающихся воинских качествах.
Описание встречи горожанами смоленских воинов-дворян в “Повести…” не менее торжественно, чем традиционные для древнерусской литературы описания подобных ситуаций применительно к высшим иерархам церкви и самым высокопоставленным светским людям. Нижегородцы вышли за город и встретили смольнян “…со многою честию - честными иконами и со всем собором Нижнева Нова града…”, “…со многою радостию и со слезами…” (л. 49). Горожане произносят речь, в которой выражают полную уверенность в своем будущем после прихода смольнян.
Весь дальнейший рассказ о Нижегородском ополчении, за исключением сообщения о призвании князя Дмитрия Пожарского, лишен книжной торжественности, признаков “высокого” стиля. Он передан сдержанным тоном с ощутимыми элементами деловой письменности. Гиперболизированное изображение чувств нижегородцев, торжественный книжный язык объясняются тем, что автор стремился как можно сильнее подчеркнуть значение прихода смольнян в Нижний Новгород. Люди, которым в “Повести…” уделено наибольшее внимание, во всех произведениях послесмутного времени тоже охарактеризованы самым похвальным образом, однако в “Повести…” их прославление приобретает панегиричеекий характер именно потому, что победы смольнян были одержаны под их руководством.
Наиболее ярко в “Повести…” представлены образы князя М. В. Скопина-Шуйского, царя Василия Шуйского и Козьмы Минина. Если первые два носят схематический характер, воплощая исключительно идеальные свойства, то образ Козьмы Минина имеет явные признаки реалистического изображения. Наряду с идеальными качествами - “благолюбив и добросмыслен” (л. 48), “Московскаго государства о очищении велие попечение имуща” (л. 49 об.) - указаны такие черты его характера, которые нельзя отнести к идеальным, но которые помогают ему успешно выполнять свое “попечение” и потому вызывают одобрение автора. Его забота о собирании средств для ополчения не всегда встречает положительный отклик у населения, поэтому ему приходится принимать крутые меры.
В одном случае он велит “руце отсещи” уклоняющимся от установленных взносов, в другом его “жестость” проявляется в том, что он приказывает конфисковать все их имущество.
Реалистические элементы образа Козьмы Минина делают эту фигуру правдоподобной, жизненной. Еще больше оживляет образ рассказ о действиях Козьмы Минина в различных ситуациях: инициатор создания ополчения, он обращается с речью о призвании смольнян к нижегородцам; встречает приветливо смоленское воинство; делит его на три статьи и раздает жалованье; в каждом городе на пути следования ополчения лично занимается сбором средств; наконец, успешными уговорами казаков решает судьбу сражения под Москвой. Внимание к различным проявлениям человеческого характера, элементы “реалистического видения”, как уже говорилось, были свойственны литературе начала XVII в. Оригинальность автора “Повести…” состоит в том, что новый подход к изображению человека у него проявился не в характеристике царей, как у других писателей, [14] а в описании простого посадского человека. Этот факт находит объяснение в том, что деятельность Козьмы Минина, имевшая особое значение для бездомных смольнян, которых он призвал в Нижний Новгород и обеспечил всем необходимым, была хорошо известна автору. С другой стороны, такая интерпретация именно образа Козьмы Минина не нарушала цельности идейных и эстетических представлений автора. Простое происхождение и невысокое социальное положение Козьмы Минина не требовали обязательной условной идеализации, как образы царей Василия Шуйского и Михаила Романова и князя Скопина, в чьих характеристиках автор не хотел отойти от строгих этикетных канонов.
Оставаясь верным этим канонам, автор дает царю Василию Шуйскому характеристику, отличающуюся откровенной апологетикой. В этом отношении “Повесть…” выделяется среди других произведений о “Смуте”. Образ Василия Шуйского идеализирован сильнее, чем даже в “Повести 1606 г.”, написанной в его царствование доброжелательно настроенным к нему человеком.
В произведениях 1620-1630-х гг. вообще заметна более мягкая оценка царствования Василия Шуйского, чем это было свойственно литературе предыдущего периода. Официальное направление (“Рукопись Филарета”, “Новый летописец”) сглаживает противоречия неспокойного правления Василия Шуйского, изображая царя страдальцем за веру и народ. Наступает, по словам Е. Н. Кушевой, период “реабилитации памяти царя Шуйского”. [15]
Без официально признанного положительного отношения к Василию Шуйскому вряд ли было возможно проявление столь откровенных симпатий и в “Повести…”. Однако установившаяся в литературе 1620- 1630-х гг. оценка Василия Шуйского предполагает скорее отсутствие критики, чем панегирики этому царю, оправданные и обычные только по отношению к представителям новой династии.
Ответ на вопрос, почему мы встречаемся здесь именно с такой характеристикой Василия Шуйского, дает сам текст "Повести…". В ней настойчиво подчеркиваются взаимные симпатии смоленского дворянства и Василия Шуйского, которые возникли в условиях гражданской войны на основе верности смольнян именно этому царю. Смольняне оказали царю помощь в самые трудные моменты его царствования. И царь всякий раз “…смолян много жаловал и их службу и радение пред всеми похва-лял…” (л. 19 об.). Причина взаимной расположенности друг к другу смоленских дворян и Василия Шуйского отчетливо выражена в рассказе об увозе бывшего царя из-под Смоленска в Польшу. Обезоруженные смольняне наблюдали посадку Шуйского в судно, “…болшим плачем рвущеся, понеже бо он, государь, изо всех градов смольяном любяше за их многие службы и радение” (л. 42 об.-43). Для автора “Повести…” нет принципиальной разницы между Шуйским и Михаилом Федоровичем.

Для него не имеет значения, кто именно занимает престол, лишь бы это был царь, который удовлетворяет требованиям смоленского дворянства.
Сходным образом понимается автором “Повести…” патриотический долг. Вся “Повесть…” проникнута высоким патриотическим духом. Патриотизм автора проявляется и в сетованиях о трудностях, выпавших на долю страны, и в радости по поводу больших и малых побед, одержанных в сражениях с противником. Однако его патриотизм имеет особое преломление. Хотя он искренне и не в меньшей мере, чем авторы остальных произведений о “Смуте”, озабочен судьбами всей страны, выражает он патриотизм своего сословия, патриотизм дворянский. Он видит свой патриотический долг в том, чтобы защищать Россию самодержавную от любых посягательств, независимо от того, кто выступает противником царя. Однако в эти годы далеко не все дворяне были готовы поддерживать любого царя. Патриотизм автора “Повести…” особый - это патриотизм смоленского дворянства, одного из самых богатых и отличаемых царями, потому и наиболее верных отрядов русского дворянства. С точки зрения смоленского дворянина, все русские монархи, начиная с Василия III, отвоевавшего Смоленск у польского короля, одинаково хороши, поскольку “…той град Смоленск исперва пред всеми грады многою честию почтен бяше”, а “воины града Смоленска от государя в велицей чести и славе бываше…” (л. 46 об.). У смольнян, по мнению автора “Повести…”, не было оснований быть недовольными русскими царями.
Представления о самодержавии, полностью соответствовавшие дворянской идеологии XVI в. и преломленные через призму смоленского патриотизма, симпатии смоленских дворян к этому царю, наконец, литературные традиции, в которых отразились традиции идейные, привели к тому, что автор “Повести…” нашел возможным охарактеризовать Василия Шуйского с не меньшей эмоциональностью и так же положительно, как и первого представителя новой династии, в царствование которого была написана “Повесть…”.
Хронологические границы повествования строго подчинены главной задаче автора. Они охватывают период, в котором заслуги смольнян были очевидными и бесспорными в глазах современников. Этим объясняется необычное для литературы о “Смутном времени” начало “Повести…”. За исключением “Новой повести о преславном российском царстве”, исторические повести о “Смуте” начинаются издалека, со времени Ивана Грозного. “Повесть…” же начинается с царствования Василия Шуйского, причем с известия о критическом положении царя в осажденной И. И. Болотниковым Москве, полученного в Смоленске. Такое начало позволяло автору сразу же представить смольнян спасителями Московского государства, поскольку в его понимании восставшие крестьянские массы ничем не отличались от внешнего врага.
Заканчивается “Повесть…”, как и многие другие произведения в “Смуте”, описанной в панегирическом стиле картиной возвращения из плена Филарета и установления порядка в стране. Однако перед этим находится подробный рассказ об упорной борьбе за возвращение Смоленска, отсутствующий в других произведениях. В “Повести…” этот рассказ имеет особый смысл. “Повесть…” - это не только история в память “предъидущим родам”. Хотя события “Смуты” уже миновали, “Повесть…” не теряет злободневности, ибо в отличие от других произведений этого периода в ней затронуты актуальные для ее героев проблемы: Смоленск не возвращен и за него идет борьба; следовательно, смоленские дворяне все еще остаются бездомными. Явное желание автора “Повести…” подчеркнуть заслуги смольнян имеет практический смысл: обратить внимание на заслуженных воинов, которые должны получить достойную награду за их подвиги. О том, что далеко не все из них были удовлетворены царскими пожалованиями, свидетельствуют челобитные смоленского сына боярского Дмитрия Дернова, который даже в 1648 г. напоминал, что он “…был на всей службе в Московском приходе, и под Калугою з бояры, и под Тулою с царем и великим князем Василием Ивановичем всеа Русии, и во Брянской осаде з боярином со князем Михаилом Федоровичем Кашиным и з боярином Михаилом Васильевичем Шуйским, на всей службе с боярином на боях на всех был, и прежним государем служил, и тебе, государю, на всех боях бился”, и жаловался, что вместо установленного еще до польской интервенции поместного оклада в шестьсот четвертей ему “… было… дано триста пятьдесят четвертей”, в то время как его товарищи получили полный оклад. [16]
Интересы смольнян всегда ставятся в “Повести…” на первое место, но все же “Повесть…” - это еще один рассказ о “Смутном времени”, ибо в ней фигурирует множество людей и последовательно и довольно полно излагаются события протяженностью в двадцать лет, которые лежат в основе и всех других произведений о “Смуте”.
2
В своей работе над “Повестью о победах Московского государства” автор ее использовал три вида источников.
К первому виду относятся богатства собственной памяти автора (знание истории Смоленска, легенды о смоленских святых, личные наблюдения, сделанные во время Крестьянской войны и освобождения Москвы Скопиным-Шуйским и Нижегородским ополчением и т. д.) и сведения, полученные от земляков (знание в деталях истории осады Смоленска).
В литературе о “Смутном времени” широко используются документальные материалы. [17] “Повесть…” тоже отразила эту тенденцию. В ней явственно ощущаются следы разрядных записей, составляющих второй вид источников, к которым обращается автор “Повести…”.
К Разрядной книге он прибегает во всех случаях, когда изложение касается событий, которые автор сам не мог наблюдать. Примером этому служит рассказ о мерах, принятых правительством Михаила Романова при известии о движении королевича Владислава к Москве в 1618 г. Здесь описывается вся система обороны и называются воеводы, возглавлявшие полки в Волоколамске, Можайске и Калуге, подробно рассказывается о безуспешном штурме Владиславом Арбатских ворот Кремля, Все эти данные полностью соответствуют Разрядной книге. [18] Точно так же, на основе разрядных записей, излагаются в “Повести…” первые мероприятия царя Михаила Федоровича - борьба с Иваном Заруцким и военные действия под Смоленском.
К разрядным записям автор “Повести…” обращается и в тех случаях, когда он хотя и был сам участником событий, но в силу их размаха и большой длительности не мог знать многих деталей происходящего. Так он последовательно и правильно излагает всю историю борьбы с осажденным в Калуге, а затем в Туле Иваном Болотниковым, упоминая в этом рассказе о столкновениях, которые тогда происходили в других районах восстания и уверенно перечисляя всех воевод, руководивших царскими войсками, так же как и в рассказе о выступлении под Волхов против Лжедимитрия II. Именно обращением автора к разрядным записям объясняется та уверенность и точность в передаче фактов, имен, географических названий, которую обнаруживает “Повесть…”. Если при использовании разрядных записей появляется возможность подчеркнуть героизм и воинские доблести смольнян, автор не упускает такого случая. Например, рассказывая о походе смоленской рати к Торжку на соединение с князем М. В. Скопиным-Шуйским, автор старательно отмечает, какие города смольняне “очистили” от польских гарнизонов и кого из воевод “освободили” от осады. Весь поход описывается в строгом соответствии с разрядными записями, [19] но в “Повести…” рассказ приобретает панегирический характер за счет некоторой их переделки. Изменения, которым подверглись разрядные записи в “Повести…”, незначительны и заключаются иногда в их сокращении, а иногда в расширении за счет авторских добавлений. [20]
Третий вид источников представлен произведениями древнерусской литературы. Зависимость “Повести…” от этих произведений иллюстрирует прежде всего рассказ о молодом воеводе князе М. В. Скопине-Шуйском, занимающий центральное место в ней.
Появление обширного повествования о князе Скопине-Шуйском в “Повести…” вполне оправданно и объяснимо. Если исходить из ее содержания, можно заметить, что наибольшую активность смоленское дворянство за весь период “Смуты” проявило трижды: во время подавления восстания Болотникова, похода под руководством князя Скопина-Шуйского и при освобождении Москвы Нижегородским ополчением. Именно тогда были, по мнению автора, одержаны крупнейшие “победы”, о которых говорится в названии “Повести…”, причем две из них при непосредственном участии и смольнян, и князя. Автор старательно подчеркивает этот факт, сознавая, что заслуги смольнян делаются заметнее на фоне подвигов князя.
Кроме того, смерть единственного человека, способного возглавить освобождение страны от интервентов, повлекла за собой самые тяжелые последствия как для всей страны, так и для смольнян. Рассказ о князе в “Повести…” нужен был еще и для того, чтобы объяснить причины дальнейших мытарств смоленских дворян.
В соответствии с задачами произведения решена композиция повествования о Скопине-Шуйском. Весь рассказ о нем разбит на три части, соотнесенные между собой так, чтобы наилучшим образом продемонстрировать постоянные контакты князя со смольнянами и описать самые значительные его деяния.
Начинается этот рассказ с момента появления смольнян в осажденной Иваном Болотниковым Москве. В “Повести…” говорится, что, узнав об их приходе, князь сам явился к ним, и сразу же следует пышный панегирик Скопину-Шуйскому: “Той бо государев воевода князь Михаило Васильевич благочестив, и многосмыслен, и доброумен, и разсуден, и многою мудростию от бога одарен к ратному делу, стройством и храбростию и красотою, приветом и милостию ко всем сияя, яко милосердый отец и чадолюбивый” (л. 19 об.). Славословия князю в тот момент, когда он ничем еще не проявил себя, объясняются тем, что автор стремится с первого же момента показать близость смольнян к народному герою, под началом которого они одержали на следующий день первую из побед, и, следовательно, подчеркнуть воинскую доблесть смольнян, к которым этот герой проявил свое внимание. Фразой о разгроме “изменников и воров” Скопиным-Шуйским заканчивается первая часть повествования о князе.
Вторая часть полностью посвящена новгородскому периоду деятельности князя. В ней говорится о приходе “немцев”, которые появились в Новгороде исключительно благодаря необыкновенным личным качествам Скопина-Шуйского. Третья часть, самая пространная, начинается рассказом о присоединении смольнян к рати Скопина-Шуйского в Торжке и заканчивается описанием его неожиданной смерти.
Считать эти три отрывка частями единого повествования о князе позволяют не только указанные выше особенности идейного содержания “Повести…”, но и стилистическое единство отрывков. Характеристики князя во всех трех частях представляют собой панегирики, состоящие в основном из синонимических оценочных эпитетов и повторяющихся словосочетаний. Повествование о нем ведется в торжественно-приподнятом тоне.
Начиная с появления Скопина-Шуйского в Москве третья часть рассказа о нем в “Повести…” композиционно построена по схеме написанного около 1612 г. “Писания о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомого Скопина”. [21] Сначала и в “Повести…”, и в “Писании…” следует рассказ об отравлении князя. Затем в “Повести…” “сердоболи” “…недоумевающеся, что сотворити, токмо от сердца рыдающе и скорбно плачуще” (л. 32 об.), подобно тому как в “Писании…” “весь двор его слез и горького вопля и кричания испол-нися”. [22] Так же как в “Писании…”, “врачеве… мнози… не возмогоша ему никоея помощи сотворити” (л. 32 об.). После краткого описания болезни рассказывается о дне смерти Скопина, приводятся плачи его матери и жены; как и в “Писании…”, в дом князя приходят безутешные царь и патриарх.
Как и в “Писании…”, равнодушным во время похорон не остается никто: “И не бысть такова человека, иже бы в то время не плакал и не рыдал о смерти его и о преставлении” (л. 36). После описания погребения в “Повести…”, как и в “Писании…”, снова идут плачи, и заканчивается сказание о Скопине авторским заключением, главной темой которого является тема осиротения страны; подобное заключение имеется и в “Писании…”.
Сохранена в “Повести…” не только общая структура “Писания…”. Почти не изменен по сравнению с “Писанием…” и состав действующих лиц. Все это говорит о том, что автору “Повести…” было известно “Писание…”, послужившее ему одним из источников. В то же время существенные отличия в содержании, лексике и фразеологии приводят к выводу о том, что рассказ о Скопине в “Повести…” по сравнению с “Писанием…” сильно переделан.
Различие рассказа о смерти и погребении Скопина в “Повести…” и в “Писании…” вытекает из их неодинакового функционального назначения. “Писание…” было отдельным самостоятельным произведением, рассказывающим только о смерти Скопина-Шуйского. В “Повести…” указанная тема, хотя она и имеет большое значение, подчинена задачам общего повествования. Этим объясняется отсутствие в ней родословия в духе Степенной книги и видения, которым заканчивается “Писание… ”, т. е. тех моментов, которые не имеют прямого отношения к содержанию рассказа о смерти и погребении.
Суть видения, воплощающего религиозное осмысление события, состояла в предсказании падения Василия Шуйского, которое должно былс последовать и последовало в результате смерти Скопина. В “Повести…” видение было ненужным, ибо мысль о смерти князя как о причине последующих бедствий страны как раз и раскрывается в дальнейшем повествовании.
Еще одно отличие “Повести…” и “Писания…” заключается в частичном изменении и в разном использовании изобразительных средств. В “Писании…” история отравления Скопина изложена частью повествовательно, а частью в виде сохранившей былинные черты народной песни. В “Повести…” следов фольклорного заимствования очень мало. Ее автор отказался от народных художественных приемов, поскольку для его замысла больше подходили привычные книжные средства.
Используя традиционную форму риторического отступления, автор “Повести…” нашел возможность показать причину ненависти к Скопину-Шуйскому со стороны бояр и добавить новые оттенки к идеализированному портрету князя. Скопин погиб как раз из-за своих высоких добродетелей, “…ни от кого себе пакости и злаго умышления чаяше”, ибо не за что было его ненавидеть - он был “милосердый и незлобивый”, никого не обидел, “…не высокоумием возношаяся, ни гордостию гордяся, но паче себе уничижаше…” (л. 32). Однако дьяволу удалось вложить в бояр “злоненавистную зависть” именно потому, что они не могли “…многие его чести видети и славы о нем слышати…”, “…видя его премудра, и многосмысленна, и разумна, и доброразумна, и силна, храбра и мужественна, и премногою красотою от бога всячески украшенна…” (л. 31 об.).
Скопин - один из главных героев “Повести…”; злоключения смоль-нян и всей страны последовали за его смертью. Автору необходимо было показать всю тяжесть и невосполнимость утраты, и он воспользовался формой плача-причети по умершему. [23] Эта форма, известная еще с XI в., хорошо разработанная в княжеских житиях и широко распространенная в древнерусской литературе, позволяла добиться наибольшей эмоциональной выразительности.
В обращении к плачам-причетям как художественному приему автор “Повести…” несомненно следует за “Писанием…”, но не слепо, а проявляя очевидную самостоятельность.
Некоторые моменты истории смерти и погребения Скопина, переданные в “Писании…” в авторском изложении, в “Повести…” приведены в виде плача, и, наоборот, то, что в “Писании…” содержится в плачах, в “Повести…” дается повествовательно. Например, скорбь “ратных людей” Скопина, выраженная в “Писании…” в плаче, в “Повести…” описана без использования этой художественной формы.
В “Писании…” образ прославленного полководца создается именно в плачах русских соратников князя, шведа Делагарди и народа. В “Повести…” идеализированная характеристика Скопина, многократно приводимая по разным поводам, вобрала в себя еще до рассказа о его кончине все детали портрета князя; в плачах же, где эта характеристика повторяется, ничего существенно нового не добавляется к сказанному раньше.

Заметные отличия в “Повести…” имеют плачи и сами по себе. В “Повести…” их больше (в ней нет имеющихся в “Писании…” плачей русских соратников князя и Делагарди, вместо них введены плачи Василия Шуйского, иноземцев и народа, но плачи матери и жены Скопина сохранены), они пространны и многословны, в “Писании…” же выглядят как краткие реплики. Плачи в “Повести…” лиричнее, чем в “Писании…”, для них характерно большее разнообразие выразительных средств.
Все плачи в “Повести…”, за исключением причитаний Василия Шуйского, содержат обширную эпическую часть, в которой рассказывается о подвигах князя; в “Писании…” этой особенностью отличается только плач соратников.
В отличие от плачей в “Писании…”, в которых явственно ощущается фольклорное влияние, плачи в “Повести…” имеют книжный характер, в особенности плач Василия Шуйского, оставляющий, несмотря на форму и все стилистические признаки плача-причети, впечатление совершенно искусственного образования и нисколько не убеждающий читателя в искренности горя царя.
Появление этого плача в “Повести…” вызвано идейными установками автора. Он до конца остается последовательным в стремлении идеализировать Василия Шуйского. Мудрый государь не может не понимать, какую потерю понесла его страна” и поступает должным образом. В “Писании…” о безутешном горе царя сообщается от автора, в “Повести…” же Шуйский произносит проникновенный монолог. Кроме того, автор стремится, вероятно, опровергнуть широко распространившиеся в народе слухи о подозрительном отношении царя к своему племяннику как к опасному сопернику [24] и о том, что царь был виновником смерти Скопина. Поэтому он подчеркивает особую близость князя к царю. Явившись “на двор” Скопина, царь, как и в “Писании…”, плачет, “видев любимаго своего друга умерщвлена”. И, чтобы совсем устранить всякие сомнения, автор продолжает: “…и о смерти его сам государь тайно размышляще…” (л. 35).
Плачи матери и жены, написанные в традициях вдовьих плачей из княжеских житий, более лиричны и правдивы, хотя и здесь для выражения безутешности, отчаяния автор пользуется почти исключительно книжными стилистическими средствами. Однако делает он это осторожно и умело. Так, он избегает церковной фразеологии, допустив только в плаче матери единственный церковно-риторический оборот: “Кая ли душа, не убойся бога, сотворшаго тя…оболстиша тя…” (л. 33 об.).
Плач матери Скопина, сохраняя форму причети и многие стилистические средства предшествующих женских плачей, [25] в то же время имеет свои особенности. Как и в плаче царя, оплакивание “единочадаго и любезнаго сына” имеет вид повторяющегося вопроса об убийцах князя с одповременным изложением всех достоинств и заслуг Скопина. Мать не может понять причины, по которой погиб ее единственный сын, “столп и подпор” ее “старости”, и не может представить себе, “кий злый человек” и “коим злым лукавством” погубил его. Автор выбрал такую форму, видимо, потому, что хотел подчеркнуть насильственный характер смерти Скопина. На это он указывает и более явно - княгиня Елена Петровна начинает причитать, “…видящи злую смерть его от злых ненавистников…” (л. 32 об.).
Еще более, чем плач матери, выразителен и насыщен лиризмом плач молодой вдовы. И в нем есть особенности, выделяющие плач княгини Александры Васильевны из ряда повторяющих друг друга в древнерусской литературе вдовьих плачей, начало которому положил плач жены князя Дмитрия Донского Евдокии. [26]
Создавая этот плач, автор широко использовал хорошо известный ему литературный материал, взяв из него то, что, по его мнению, более всего подходило для плача жены Скопина. В нем есть традиционное заявление о желании умереть вместе с мужем, указание на его славу и известность и т. д., но нет, например, обычной просьбы к умершему обратиться к богу, чтобы он быстрее соединил их вновь. В то же время многие структурные элементы вдовьих плачей в “Повести…” творчески переработаны. Так, сожаление о слишком ранней смерти мужа присутствует во всех известных вдовьих плачах, но всегда в большей или меньшей степени носит условный характер. [27] В плаче княгини Александры Васильевны этот мотив совершенно конкретен, ибо князь Скопин-Шуйский умер всего 23 лет от роду. Молодость умершего воеводы делала слова о его безвременной смерти в плаче жены правдоподобными и выразительными.
Не менее сильное впечатление производят, именно в силу правдивости жизненной ситуации, причитания жены о слишком ранней горькой вдовьей участи. Не могли не вызвать у читателей сочувствия жалобы молодой женщины на несчастье, обрушившееся на нее всего лишь после двух лет замужества. Княгиня такими образными словами определяет свое состояние; “…аз, яко едина точию от убогих жен, жена твоя: яко птица оху-дех, яко серна осиротех… плачу премногия твоея красоты и своего убогаго вдовства” (л. 34). Заканчивается плач традиционными для вдовьих плачей словами о нежелании жить после смерти мужа.
В своем исследовании о вдовьих плачах в древнерусской литературе В. П. Адрианова-Перетц писала: “Последним по времени отголоском плача Евдокии была риторическая его переделка патриархом Иовом в Житии царя Федора Ивановича”. [28] Теперь есть все основания считать, что наиболее поздним в серии вдовьих плачей, исходным образцом которых был плач Евдокии, является плач княгини Александры Васильевны в “Повести…”.
В “Писании…” плач народа очень краток. “Повесть…” в этом смысле оказалась более традиционной, поэтому всенародный плач в ней намного пространнее. Плач народа в ней не добавляет ничего нового в смысле содержания и стиля к устоявшейся формуле подобных плачей. В этом плаче содержится прославление князя, перечисляются все благодеяния Скопина и приводятся обычные слова о незаменимости умершего воеводы и о полной безнадежности положения после его смерти: “…к кому прибегнем, и кто нас свободит от нахождения иноверных, и государство Московское очистит…” (л. 35 об.).
Обращает на себя внимание заключительная фраза народного плача в “Повести…”, примечательная тем, что она близко напоминает поэтическое восклицание автора “Слово о полку Игореве” в конце рассказа о поражении князя Игоря.
���� Слово о полку Игореве Повесть…
���� Уже бо, братие, веселие наше в тугу и ла, уже пустыни силу прикрыла. [29] Уже бо, братие, невеселая година встаскорбь и во многое сетование преложися! (л. 36).
Вместо двух плачей шведского полководца Якова Делагарди, включенных в “Писание…”, в “Повести…” присутствует только один плач иноземцев. Он больше по объему, чем оба плача Делагарди, вместе взятые, и принадлежит не конкретной личности, а всем иностранным наемникам, которых автор называет “немецкие полки”. Хотя их переживания переданы в “Повести…” в типичном для подобной ситуации в житийных произведениях древнерусской литературы гиперболизированном виде, [30] выражены они даже драматичнее, чем переживания русских. Поведение иноземцев при погребении Скопина говорит об их безграничном отчаянии: они “…по своему их немецкому обычаю во главы своя биюще, и власы своя рвуще, и лица своя до пролития крови одираху, и со многими слезами, и своими иновещанными языки вещающе, и много причи-тающе…” (л. 36-36 об.).
Главный смысл плача иноземных воинов состоит в том, что похвальное мнение о князе высказывается чужестранцами. При этом прославление Скопина иностранными наемниками превосходит даже возвеличивание его в других плачах. Иностранцы оценивают полководческие таланты Скопина еще выше, чем соотечественники. Они заявляют, что в своих походах по разным странам нигде не встречали человека, наделенного такими достоинствами, как Скопин, и удостаивают его высшей похвалы, сравнивая с Александром Македонским. [31]
Оценка Скопина в плаче иностранных наемников подтверждает зависимость “Повести…” от “Писания…”, где Яков Делагарди восклицает: “Московский народи! Да уж мне не будет не токмо на Руси вашей, но и в своей немецкой земли, но и от королевских величеств государя такова мне”. [32] В “Писании…” эта характеристика появилась в свою очередь как подражание Житию Александра Невского, влияние которого на “Писание…” уже давно отмечалось в научной литературе. [33]
Таким образом, “Повесть…” испытала через посредство “Писания…” воздействие со стороны Жития Александра Невского.
“Повесть о честнем житии царя и великаго князя Феодора Ивановича”, написанная патриархом Иовом еще в царствование Бориса Годунова, [34] также послужила важным литературным источником “Повести…” и оставила заметные следы не только в рассказе о князе М. В. Скопине-Шуйском.
По своим задачам и особенностям художественного метода труд Иова вполне может быть признан продолжением Степенной книги. [35] Царь Федор, последний представитель династии Рюриковичей, не попал в Степенную книгу. Патриарх Иов ликвидировал этот пробел, написав повесть, посвященную царю Федору и представляющую собой еще как бы одну степень в дополнение к Степенной книге.
Следует отметить особенность, отличающую “Повесть о честнем житии…” от других агиобиографий русских государей. В “Повести о честнем житии…” рядом с идеальным образом царя Федора нарисован не менее идеализированный образ Бориса Годунова; последнему уделено много внимания, он почти всегда называется “великим воином”, “непобедимым воеводой”.
Если учесть, что характеристики царя Василия Шуйского в “Повести…” совпадают по содержанию с характеристиками царя Федора в “Повести о честнем житии…”, а Борис Годунов, так же как князь Скопин, “премудростию украшен и к бранному ополчению, зело искусен и во всех воинских исправлениих непобедимый воевода явися”, [36] то обнаруживается параллель: в “Повести о честнем житии…” царь Федор и его боярин Борис Годунов, в “Повести…” царь Шуйский и его боярин князь Скопин. Василий Шуйский ведет себя так же, как царь Федор, который заботился о вере, благочестии и церквах, по ночам “своими царскими непрестанными к богу молитвами всю богохранимую царскую державу в мире и тишине соблюдая”. [37] Характеристики Скопина вобрали в себя многие элементы характеристик Бориса Годунова, наделенного в “Повести о честнем житии…” такими достоинствами, что сам царь “дивится превысокой его мудрости и храбрости и мужеству”, а посланцы из всех стран, где “пройде слава о нем”, “пресветлой красоте лица его и премудрости, разуму его чюдящеся”. [38] Князь Скопин-Шуйский лишь повторяет поступки боярина Бориса Годунова, который, по мнению Иова, был выдающимся воином и “непобедимым” полководцем. Автор “Повести…” следует за Иовом, когда подчеркивает, что Скопин перед каждым боем сам расставлял войска и вдохновлял, их словом и делом. В “Повести о честнем житии…” Борис Годунов перед сражением “своим бодроопасным разсужением сам окрест воинства непрестанно обходит, и полки изрядно устрояет, и к бранному ополчению всех поощряет, и не отпадати надежда повелевает, и на подвиг всех укрепляет”. [39] Подобных аналогий повести Иова в “Повести…” встречается немало.
Кроме рассказа о М. В. Скопине-Шуйском, в “Повести…” есть еще ряд эпизодов, выделяющихся в общем повествовании самостоятельностью и завершенностью сюжета, смысловой нагрузкой и особой украшенностью стиля. В них наглядно отразились характерные черты авторской идеологии. Это эпизоды, в которых либо тем или иным способом выражается отношение автора к царям и патриархам, причем личные симпатии автора не имеют решающего значения для характеристики отдельных царей и подчиняются общей идее прославления самодержавия, либо описываются события, которые, по его мнению, имели чрезвычайную важность для страны. Все эти отрывки носят следы подражания различным произведениям древнерусской литературы.
К таким эпизодам, имеющим самостоятельное значение, относятся вымышленные предсказания будущей судьбы Филарета и Михаила Романовых, принадлежащие в одном случае патриарху Гермогену, а в другом - царю Федору Ивановичу. Эти легенды обращают на себя внимание не только тем, что они совсем не известны по другим произведениям о “Смуте”. Одна из них, посвященная Михаилу Романову, исправляет другую легенду о передаче престола Федором Ивановичем боярину Федору Никитичу, отцу Михаила Романова, содержащуюся в мемуарах Конрада Буссова [40] и в Хронографе редакции 1617 г. [41] Другая легенда в том, что Гермоген “…патриархом нарече, и на своем престоле быти благослови великому господину и государю, святейшему патриарху Филарету Никитичу… издалеча бо прежде провиде и духом святым прорече…” (л. 60), повторяется в “Повести…” дважды. В первый раз она помещена перед рассказом об отъезде Филарета с посольством под Смоленск. Автор подчеркивает таким образом значительность личности Филарета, которому он дает панегирическую характеристику. Кроме того, пророчество патриарха Гермогена выражало в “Повести…” мысль о том, что последовавшая вскоре его смерть не обезглавила русскую церковь, так как существовал, хотя и в плену, “тайно” нареченный им самим наследник на патриарший стол. Повторение легенды преследует ту же цель - доказать правомерность и даже необходимость принятия Филаретом высшего духовного звания, а также то, что долговременное отсутствие церковного главы в России объясняется только тем, что избранный Гермогеном патриарх находился на чужбине. В основе легенды о Михаиле Романове лежит подобная же цель - доказать законность его избрания царем.
Прием предсказания судьбы человека с целью объяснить события божественной предопределенностью широко использовался в литературе как в отношении духовных лиц, так и в отношении светских людей. Самым близким по времени примером для автора “Повести…” является легенда о пророчестве царя Федора Ивановича, определившего своим наследником Бориса Годунова, в “Повести о честнем житии…”.
Один и тот же царь в “Повести…” и в “Повести о честнем житии…” назначает своим наследником разных людей. При этом следует заметить, что и Борис, и Михаил избирались на царство. Это обстоятельство придавало легендам важное идеологическое значение, поскольку последний Рюрикович передавал престол людям, не имевшим прямого отношения к угаснувшей династии.
Вероятнее всего, автор “Повести…” заимствовал идею пророчества Федора Ивановича именно у патриарха Иова, тем более что в древнерусской литературе это единственный пример передачи царской власти не прямому наследнику. В “Повести о честнем житии…” царь снимает с себя и вешает на шею Борису Годунову золотую цепь в награду за победу над татарами и как символ царского достоинства. В “Повести…” он велит принести к себе младенца Михаила Романова и, возложив ему на голову руки, называет его своим преемником.
Рассказ о свержении с престола Василия Шуйского в “Повести…” тоже имеет вид вполне законченного, самостоятельного произведения. В глазах автора “Повести…” передача царя в руки поляков была таким же бедствием, как и смерть князя Скопина-Шуйского. Одинаковая оценка обоих событий предопределила однообразие их литературного оформления. Хотя речь идет не о смерти, тон рассказа о свержении царя, структура повествования и стилистические средства ничем не отличаются от соответствующих особенностей рассказа о смерти и погребении Скопина-Шуйского.
Начало рассказа о Василии Шуйском отличается от начала рассказа о погребении Скопина-Шуйского только тем, что в него введено пространное сравнение злоумышленников с Иудой. Все остальное сохранено: причина заговора - козни дьявола, который “не стерпе многих к богу добродетелей” царя; конкретные исполнители - “некоторые государевы бояре и ближние люди”; заканчивается повествование, часто прерывающееся риторическими восклицаниями и нравоучениями, рассуждением о неразумии предателей, своим поступком не только погубивших царя и причинивших “многи беды” всей стране, но и самих себя обрекших на гибель.

Царица ведет себя подобно матери и жене Скопина после его смерти, “…плачущуюся и от многаго плача много на землю падаше, яко мертва” (л. 39 об.). Заключает рассказ плач народа, имеющий традиционное для посмертных народных плачей в некрологических повествованиях о князьях содержание - выражение безутешного горя лишившихся государя людей.
Еще одним источником “Повести…” послужила “Повесть о взятии Царьграда в 1453 г.” Нестора Искандера. [42] В повести Нестора Искандера часто встречаются отдельные слова и целые словосочетания, которые постоянно используются в “Повести…”, например: “и нападе на них страх и трепет”, “объяша их скорбь и печаль велия”, “суетно нападаху” и т. д. Однако эти совпадения сами по себе еще не могут свидетельствовать о влиянии повести Нестора Искандера на “Повесть…”, ибо принадлежат к общему фонду стереотипных формул древнерусских воинских повестей. [43]
Элементы стиля воинских повестей вообще очень широко распространены в “Повести…”, и это естественно, поскольку в ней с первых и до последних строк говорится в основном о сражениях. Среди элементов этого стиля есть такие, которые встречаются в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.”, но есть и другие. Однако в той части “Повести…”, где речь идет об обороне Смоленска, находятся более существенные доказательства влияния на нее повести Нестора Искандера.
И Царьград, и Смоленск подверглись продолжительной непрерывной осаде, пережили несколько штурмов и были взяты противником в результате разрушения крепостных стен. В таком порядке рассказывается о падении городов и в других повестях, но в “Повести…” не только общая схема описания осады совпадает с повестью Нестора Искандера. В обеих повестях присутствуют сходные сюжетные линии, образы, отдельные структурные элементы. Подобно сказанию о М. В. Скопине-Шуйском, рассказ об осаде и взятии Смоленска польским королем в “Повести…” не составляет непрерывного повествования. Подчиненный идейным задачам “Повести…”, он композиционно разделен на три части, искусно вплетенные в канву повествования.
Первая часть включена в описание триумфального появления Скопина в Москве и преследует цель прославления князя, которого боится осадивший Смоленск король. Одновременно таким образом внушается мысль, что изгнание врагов завершится только после освобождения героических защитников Смоленска.
Вторая часть рассказа об осаде города расположена сразу вслед за описанием погребения Скопина. В ней изображается возросшая активность короля и отчаяние защитников крепости. Роль ее заключается в том, чтобы еще раз подчеркнуть все значение смерти князя.
Третья часть, самая обширная, содержит рассказ о последнем штурме Смоленска и лирическую часть, в которой особенно ярко отражается мировоззрение автора “Повести…”.
Как видим, каждый отрывок несет свою смысловую нагрузку, а вместе они составляют довольно подробную историю героической обороны Смоленска. Автор не случайно взял примером для подражания “Повесть о взятии Царьграда в 1453 г.”. В его представлении падение Смоленска, последнего оплота сопротивления интервентам, имело не меньшее значение для России, чем падение Константинополя для всего христианского мира.
Следы повести Нестора Искандера ощутимы во всех трех частях рассказа о Смоленске, хотя автор “Повести…” избегает, как всегда при обращении к источникам, дословных повторений и стремится внести изменения в заимствования. Такое стремление не только свидетельствует об особенностях его авторской индивидуальности, но вызвано еще необходимостью отразить конкретную историческую обстановку, пользуясь языком своего времени.
Оборона Смоленска при всей значительности этого эпизода в истории “Смутного времени” не занимает в “Повести…” много места, поскольку была лишь одним из частных моментов описываемого периода. Поэтому все аналогии повести Нестора Искандера представлены в “Повести…” в сокращенном виде. Например, составляющие основное содержание “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” батальные сцены занимают в “Повести…” более скромное место. Это объясняется, как и в случае со сказанием о Скопине, функциональным назначением каждого произведения. Нестор Искандер писал только об осаде Константинополя. В “Повести…” осада Смоленска изображена лишь как один момент в ряду многих, важный и значительный именно потому, что является одним из звеньев неразрывной цепи событий.
Однако, несмотря на краткость описаний боевых сцен в “Повести…”, соответствие их многочисленным и подробным описаниям сражений в повести Нестора Искандера с точки зрения характерных лексических и стилистических элементов прослеживается достаточно ясно. Приведем примеры.
���� Повесть о взятии Царьграда в 1453 г. [44] Повесть…
���� Сущие же людие въ граде, Грекы и Фрягове, выеждая изъ града, бьяхуся съ турки, не дающе имъ стенобьеныя хитрости нарежати… Такожъ и пушки и пищали уставити по приступнымъ местамъ, на обранение стенамъ (с. 6-7). А инии стреляху изъ пушекъ и изъ пищалей, елико можаху, и многы туркы убиша (с. 9). Турки же по вся места бьяхуся безъ опочивания, день и нощь пременяющеся, не дающе ни мала опочити градцкиимъ, но да ся утрудить, понеже уготовляхуся къ приступу, и тако творяху отбои до 13 дне (с. 8)…многажды же из града выходяще и с королевскими людми неослабно бьющися и много полских и литовских людей побивающе; иногда же и из стенобитных пушек и с пищалей з башен и со стен много побивающе… (л. 30 об.). Король же полский безпрестани ко граду приступаше, многи подкопы деяше, гражданом же почити не даяше (л. 44).
Последний пример интересен использованием в “Повести…” редкой формулы, встречающейся в повести Нестора Искандера. В “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” несколько раз повторено, что оборона города была необычайно трудной из-за непрерывности штурма. Турки сознательно не давали христианам передохнуть, чтобы они, оказавшись в состоянии предельной усталости, потеряли способность отбиваться. В “Повести.,.” об этом сказано только один раз, кратко, но выразительно. [45] Одним из существенных аргументов в пользу влияния повести Нестора Искандера на “Повесть…” является присутствие в них одинакового видения. В “Повести…” автор поместил перед видением еще два сообщения о чудесах, одно из которых - о слезах от иконы, - широко распространенное в древнерусской литературе, усиливает звучание темы трагического исхода обороны, а другое, в котором говорится о чудесах от мощей смоленских святых Авраамия и Ефрема, не имеет к этой теме никакого отношения. [46]
В обеих повестях рассказ о видении начинается одинаковым объяснением его причин, но описание самого видения в “Повести…”, как и в случае всех других соответствий, гораздо короче.
���� Повесть о взятии Царьграда в 1453 г. Повесть…
���� Грехъ ради нашихъ, бысть знамение страшно въ граде… собравшимжеся людемъ мноземъ видеша у великия церкви Премудрости божиа у верха изъ воконъ пламеню огненну изшедшу, окружившу всю шею церковную на длъгъ часъ, и собрався пламень въ едино пременися пламень, и бысть яко светъ неизреченный, и абие взятся на небо (с. 23-24)…з умножение грех наших во граде Смоленске бысть знамение… Мнози же от верных в нощи видевше, бысть от соборныя апостолския церкви яко столп огнен изхождаше и к небеси воздвизашеся (л. 44 об.). [47]
Образы главных героев обороны Смоленска тоже находят свои параллели в повести Нестора Искандера: польский король соответствует султану, архиепископ - патриарху. Функциями главных вдохновителей обороны Константинополя императора и воеводы Зустунея в “Повести…” наделен боярин Шеин. Поведение их, описанное в близких, а иногда совпадающих выражениях, одинаково в сходных ситуациях. Сначала защитники городов надеются на помощь, находя опору в этой мысли; потеряв такую надежду, приходят в отчаяние. Описанию действий архиепископа Сергия идентичны более пространные неоднократные сообщения о поведении во время осады константинопольского патриарха в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.”.
В обеих повестях совпадают не только главные линии поведения героев. Соответствия наблюдаются и при сопоставлении отдельных поступков и их мотивировок. Такие совпадения наиболее убедительно доказывают зависимость “Повести…” от повести Нестора Искандера. Особенно показательно в этом отношении изображение султана в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” и осаждавшего Смоленск короля Сигизмунда III в “Повести…”. И король, и султан после первых неудачных штурмов собираются отступать, убедившись в храбрости противника, ожидающего помощи извне. После захвата городов они оба долгое время боятся в них войти. Избиение горожан на улицах городов в обеих повестях остановлено по их приказанию, чтобы прекратить дальнейшее бессмысленное кровопролитие.
���� Повесть о взятии Царьграда повесть… в 1453 г. Повесть…
���� Магуметъ же, видевъ толикое падение своих и слышавъ цесареву храбрость, тоя ночи не спа, но советъ велий сотвори: хотяше бо тоя ночи отступити, зане уже и морский путь приспе и корабли многые придутъ на помощь граду (с. 33)…чааху отвсюду помочь граду… (с. 17). Онъ же… не смеяше въ градъ ити, и бысть въ размышлении въ великомъ, и позва боляръ и стратигь… и посла ихъ… рещи… слово салтаново съ клятвою: да престанетъ брань безъ всякого страху и убийства и пленения (с. 38). Корол же Жигимонт полски… слыша о премудрой храбрости боярской, страхом и трепетом одержим бяше, ужасался помощи и обороны граду Смоленску, чая от князя Михаила Васильевича… и от града отступити хотяше… , (л. 30-30 об.). Корол же полский страхом велиим ужасеся и многое время во град сам не входил… Корол же полский видя многую кровь и повеле брани престати (л. 45 об.),
Героизм защитников Смоленска, стойко переносивших трудности длительной осады, получил широкую известность в стране и даже вдохновил неизвестного патриота на литературный призыв к повсеместной борьбе с польскими войсками. [48] Автор “Повести…”, смоленский дворянин и патриот, вполне сознавал значение обороны Смоленска и, хотя писал о смольнянах, не участвовавших в защите родного города, уделил ей большое место. Рассказ об осаде Смоленска, несмотря на то что композиционно разбит на три отрывка, каждый из которых несет свою смысловую нагрузку, отличается логической последовательностью и законченностью; его значение для идейного содержания “Повести…” очень велико.
Еще один относительно самостоятельный эпизод “Повести…” - завершающее ее сказание о даре шаха Аббаса. Это сказание, известное в разных редакциях, [49] широко распространилось в XVII в. в отдельных списках и в составе Прологов и Хронографов, отражая необычный факт передачи мусульманским монархом христианской реликвии - “ризы Христовой” - русскому царю. В “Повести…” оно нашло лишь самое общее отражение. Здесь кратко отмечен сам факт принесения ризы, радость царя и народа “о таковом велицем даре” и в самом общем виде описана чудодейственная сила ризы.
Несмотря на краткость сообщения о даре шаха Аббаса, этот завершающий “Повесть…” рассказ имеет большое значение с точки зрения ее идейного содержания.
В “Повести…” появление в России ризы рассматривается не просто как приобретение “божественного сокровища”; в ней проводится мысль о том, что посланный богом “небесный дар” знаменует собой “…от бед свобождение, от многия напасти, и рати, и междоусобный брани…” (л. 61 об.), т. е. окончательное завершение длительного периода гражданской войны и военных действий против внешних врагов. После тяжких наказаний “за умножение грехов наших” бог проявил свое “человеколюбие”. Получение Романовыми “бесценного дара”, “ризы Христовой”, автором “Повести…” трактуется как своеобразная верховная санкция сложившейся ситуации, как божественная гарантия прочности новой династии и русского самодержавия вообще. Не случайно поэтому рассказ о даре заканчивается в “Повести…” благодарственным обращением к богу, который “даровал” стране “мудра и разумна, благочестива и милосерда” царя, а вся “Повесть…” - картиной мира и порядка на Руси. Завершают круг источников “Повести о победах Московского государства” богослужебные книги, из которых в нее вошли отдельные слова, выражения и законченные цитаты, и библейские книги, персонажи и сцены которых использовались для сравнения с героями и ситуациями “Повести…”.
3
“Повесть о победах Московского государства” имеет довольно сложную для литературных произведений о “Смуте” структуру.
Основную сюжетную линию “Повести…” составили последовательно прослеженные на протяжении почти двадцати лет этапы жизни военного отряда смоленских дворян. Однако рассказ о смольнянах не представляет собой непрерывного повествования. Он постоянно прерывается краткими сообщениями о событиях, происходящих вдали от смольнян, многочисленными характеристиками различных людей, пространными описаниями наиболее значительных моментов “Смутного времени”.
Стремясь с наибольшей полнотой и ясностью изобразить обстановку, в которой действовали смольняне, автор “Повести…” часто обрывает рассказ об одном событии, переходит к другому сюжету, а иногда к третьему, и лишь затем возвращается к смольнянам. Так, упомянув, что смольняне остались в осажденной Лжедимитрием II Москве, автор повествует о действиях Скопина-Шуйского в Новгороде, но, сообщив о приходе “немцев”, резко обрывает рассказ и начинает новую тему: “А Сардаминской в ту пору з дочерью своею Маринкою… были… в Казане” (л. 23).
С момента прихода смольнян в Торжок автор “Повести…” возвращается к описанию действий Скопина. Рассказ об освободительном походе под руководством князя ведется последовательно, но несколько раз прерывается известиями о поведении “тушинского вора”, о действиях поляков в разных местностях, о получении смольнянами вестей из осажденного Смоленска, описанием первого периода осады Смоленска королем Сигизмундом III.
Осада Смоленска описана, как было показано выше, в трех разных местах “Повести…”. Трижды обращаясь к одному сюжету, автор вынужден повторяться, чтобы напомнить обстановку. В первый раз о положении защитников Смоленска говорится так: “Тогда же во граде Смоленске государев боярин Михаиле Борисович Шеин с осадными людми града Смоленска многую осадную нужду терпяще…” (л. 30 об.). Последний отрывок рассказа об осаде начинается словами: “В Смоленску же тогда боярин Михаиле Борисович Шеин с осадными смоленскими людми с великою нуждею седяще…” (л. 43 об.-44).
Таким образом, в “Повести…” есть несколько самостоятельных завершенных рассказов, посвященных своим частным темам. Каждый из них разбит, как правило, на несколько частей, т. е. частная тема не исчерпывается в одном месте полностью, а проходит в разных местах “Повести…”, воплощаясь в отдельных эпизодах рассказа. Несколько таких эпизодов, помещенных рядом, представляют события в разных планах. В этом можно усмотреть сознательное стремление автора к созданию исчерпывающей общей картины политического состояния страны, своеобразного хронологического среза политической обстановки в России в определенный период времени. Делается это для того, чтобы охарактеризовать роль смольнян в каждый момент “Смуты”.
Все частные темы, составляющие содержание расположенных рядом фрагментов разных рассказов, сливаются в общую тему, которая и определяет характер повествования на данном отрезке. В качестве примера можно привести характеристику ситуации в стране после пространно описанного прихода Скопина-Шуйского в Москву в 1610 г.
Под влиянием непрекращающихся побед русских “…бысть на всех государевых неприятелей страх и ужас велик…” (л. 30).
Охвачен страхом и король Сигизмунд III, “…в то время… под градом Смоленским стоящ…”, “…ужасаяся помощи и обороны граду Смоленску, чая от князя Михаила Васильевича…” (л. 30).

Далее следует рассказ о мужественной обороне Смоленска воодушевленным победами Скопина и надеждой на скорую помощь гарнизоном во главе с воеводой Шейным.
Заканчивают картину следующие известия: “Смольяне же в то время в Москве, в полку князя Михаила Васильевича. Предрекомый же той тушинской вор во граде Калуге седяще, страхом многим и ужасом трепеташе…” (л. 30 об.).
Итоговое обобщение выражает общую тему данного отрывка “Повести…”: “Бысть же тогда в Московском государстве по всем градом и весем радость велия…” (л. 31).
Первый хронологический слой “Повести…” образует характеристика царствования Шуйского и его действий против армии Болотникова, похвала Скопину-Шуйскому и объяснение его роли в подавлении восстания, рассказ о получении вести в Смоленске об осаде Москвы и об участии смольнян в разгроме восставших под Москвой и Тулой. Все эти темы сливаются в общее повествование о подавлении восстания под руководством И. И. Болотникова в 1606-1607 гг.
Второй хронологический срез образуют рассказы о приходе под Москву Лжедимитрия II, о сражении под Москвой 3 июня 1608 г., собирании войск Скопиным-Шуйским в Новгороде, о действиях смольнян против польско-литовских интервентов в районе Смоленска, об обмане Мнишиков, соединившихся с Лжедимитрием П.
Подобным образом раскрыты и другие обобщающие темы: тема освободительного похода Скопина-Шуйского, тема “смятения велия” (смерть Скопина, клушинское поражение и измена наемников, свержение царя Василия Шуйского, признание царем королевича Владислава вопреки возражениям патриарха); тема бедствий страны (ссылка в Польшу царя и посольства во главе с Филаретом, штурм и падение Смоленска, избиение смоленских дворян и московского населения поляками) и т. д.
Деление на несколько частей рассказа об одном событии с целью подчинения композиции произведения основной идее следует признать индивидуальным приемом автора “Повести…”, а вся сложная структура ее с прерывистой основной сюжетной канвой и множеством побочных линий представляет собой в литературе о “Смуте” одну из наиболее значительных находок в области формы художественного произведения.
Обращение автора “Повести…” ко многим литературным источникам, подражание самым различным - по времени создания, жанровому признаку, по принадлежности к разным стилистическим системам - произведениям не могло не сказаться на ее общем стилистическом строе.
Стиль “Повести…” отличается заметной неоднородностью. Можно выделить в ней четыре стилистических слоя.
Основной “неукрашенный” стилистический слой “Повести…” характеризуется сильным влиянием деловой письменности. Как отмечалось выше, большое воздействие на стиль “Повести…” оказали разрядные записи. Сухой и точный язык Разрядных книг автор использовал для описания многочисленных событий, без упоминания о которых невозможна общая картина повествования, но на которых не было смысла останавливаться подробно, поскольку это рядовые, невыдающиеся события.
Иногда черты стиля Разрядных книг встречаются даже в рассказе, написанном соответственно этикетной ситуации в торжественно-значительном тоне. В качестве примера можно привести описание встречи князя М. В. Скопина-Шуйского в освобожденной им Москве. Совершенно неожиданно для подобных описаний здесь появляется сообщение о том, что “…послал государь на сретение ему боярина своего князя Михаила Феодоровича, повеле его со многою честию встретити” (л. 28 об.). Это по существу самая настоящая выдержка из разрядной записи, фиксирующая факт встречи и указывающая главного исполнителя церемониального акта: “И царь и великий князь посылал встречати боярина своего князя Михаила Федоровича Кашина-Оболенсково…”. [50]
Автор всегда перерабатывал заимствования из разрядных записей, приспосабливая их лаконичные сообщения к своему повествованию, но при этом не слишком разнообразил приемы образной выразительности. Можно указать лишь два случая применения метафоры при описании рядовых событий. В рассказе о столкновении смоленских дворян с арзамасскими крестьянами, чтобы подчеркнуть всю нелепость сопротивления мужиков “непобедимым” смольнянам, автор приводит метафорическое сравнение: крестьяне разбежались от смоленского воинства, “яко скот от дивиих зверей” (л. 47 об.). В другом случае, сообщая о том, что к Болотникову “…многие русские люди… приложишася…”, автор так оценивает их поступок: “…оставя свет, ко тме уклонишася…” (л 20- 20 об.).
В “Повести…” часто используется прямая речь. Как правило, это написанные торжественным, насыщенным тропами языком монологи главных героев. В то же время прямая речь имеет место и в “неукрашенном” повествовании. В этих случаях речь персонажей близка к разговорному языку.
Сложная ситуация во время переговоров об избрании царем королевича Владислава отражена в “Повести…” в диалоге гетмана Жолкевского с московскими представителями. Вот как выглядит переданное прямой речью предложение поляков москвичам: “Аще восхощете полскаго нашего королевича в Москве царем быти, и мы начнем писати полскому своему королю Жигимонту, дабы сыну своему велел креститися по вашей вере” (л. 40 об.). Обращение к разговорному языку в данном случае обусловлено описываемой ситуацией, в которой нет ничего героического. Разговорный язык помогает автору объяснить мотивы, которыми руководствовались поляки, выдвигая кандидатуру Владислава на русский престол, и сложность положения бояр, не решающихся взять на себя ответственность за призвание на царство польского королевича: “Мы убо вопросим о сем… Иермогена, патриярха… есть ли возможно тако быти” (л. 40 об.).
Теологическое мировоззрение автора заметно сказалось не только на идейно-содержательной стороне “Повести…”, но и на ее стилистическом строе. Это не особенность одной лишь “Повести…”, но общее свойство всех произведений о “Смуте”.
В “Повести…” нет ни одного события, которое бы не получило объяснения или обоснования прежде всего с провиденциальной точки зрения. Все предопределено божественным промыслом. “Повесть…” насыщена обычными для древнерусской литературы церковно-книжными формулами, в которых констатируется, что бедствия обрушились на страну “за умножение грех наших”, “за беззаконие свое”, “понеже бо беззакония наша превзыдоша главы наша”. Все успехи объясняются божественным снисхождением к людям; при этом употребляются другие обязательные формулы: “помощию божиею”, “милостию божиею и молитвами пречистыя богоматери”, “помощию пречистыя богородицы”, “заступлением чудотворцев” и т. д. В характеристиках главных героев также немало формул, отражающих зависимость стиля “Повести…” от религиозного мировоззрения автора.
Для автора “Повести…”, как и для других писателей начала XVII в., “борьба за независимость государства отождествлялась в это время с борьбой за православную веру”. [51] Отсюда постоянное подчеркивание благочестия положительных героев, демонстрирующих “велие попечение о православии”, и “иноверности” противника.
Забота о сохранении православной веры в представлении авторов XVII в. была нераздельно связана с готовностью сражаться за освобождение страны, и только данное сочетание являлось свидетельством патриотизма. Такое понимание патриотизма в “Повести…” выражается многократно повторяемыми, почти без изменений, словами. Примером может послужить характеристика смольнян, которые не пали духом, потеряв под Смоленском семьи и поместья, но остались твердыми противниками интервентов, “пекущеся о православной христианской вере и о очищении Московского государства”. Если речь идет об одном человеке, как например о М. В. Скопине-Шуйском или Козьме Минине, то формула эта в первой своей части приобретает такой вид: “о православной вере ревнитель”.
Завершают перечисление элементов стиля церковной книжности в “Повести…” цитаты, заимствованные из библейских и богослужебных книг.
Рассказ о многочисленных боевых действиях и использование в качестве литературного источника “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” сделали неизбежным присутствие в “Повести…” элементов стиля древнерусских воинских повестей, начиная с отдельных слов и кончая схемой описания сражения.
В особенности близким к традиционной схеме [52] является описание боя Нижегородского ополчения с войском гетмана Ходкевича у стен московского Кремля: “ратные люди” мужественно начинают сражение и “с литовскими людми биющеся неослабно” “от утра даже и до полудне”; продолжительная битва утомляет противников - “от многия сечи обоих стран полки истомишася”, уставшие бойцы “за руки емлющеся” (л. 53), русские начинают уступать, но в это время благодаря уму и красноречию Козьмы Минина приходят на помощь казаки князя Трубецкого; вместе они “наипаче на бой устремишася” (л. 53 об.).и побеждают.
Множество устойчивых словосочетаний, обязательных для древнерусских воинских повестей, рассыпано по всей “Повести…”. Оценивая результат бесконечных боевых действий как пагубный для обоих противников, автор говорит: “…и от частых боев с обеих стран руских и полских людей множество падаху” (л. 40). Ожесточенность сражения определяется словами “бой велик и сеча зла”, для характеристики состояния, в которое впадают противники от “мужества и грозы” М. В. Скопина-Шуйского, от упоминания одного его имени, неоднократно применяются выражения “страх и трепет”, “страх и ужас”. Автор пользуется устойчивыми словосочетаниями широко, иногда незначительно изменяя их,; иногда применяя к необычным с точки зрения их привычного употребления ситуациям. Формула, с помощью которой описывается взрыв городской стены, у него принимает такой вид: “Воста же трус и мятеж во граде” (л. 45). Рассказывая о взрыве церкви в Смоленске, он применяет вначале обычные для данной ситуации трафаретные выражения, а завершает рассказ картиной, имевшей место только в этом случае: “И бысть трус велий, и множество людей во граде и за градом, русских и полских людей, побита. Та же великую церковь, верх и стены ея, разносиша от многаго пушечнаго стреляния” (л. 45 об.).
В стиле воинских повестей даны характеристики воевод и смоленских дворян. Обязательным элементом этой характеристики служат слова об умении руководить войсками, о мужестве и храбрости, о твердости и бесстрашии в бою. Так, князь Скопин-Шуйский всегда разумно строит войска, сам следит за ходом битвы, морально укрепляет воинов “…и сам многую свою силу и премудрую храбрость показа, пред всеми полки напущающе” (л. 26).
Воинская лексика и фразеология в “Повести…” на редкость обширна и разнообразна. Это слова и выражения типа: “ратное стройство”, “премудрая храбрость”, “служивая потреба”, “чтобы ратным людем на стану готовили запасы и кормы”, “бочки с пушечным зелием”, “два острожка”, “подкоп”, “коши”, “приступы”, “башни”, “стены”, “пушки”, “пищали”, “осада”, “оружие”, “признаки”, “таборы” и т. д. Такая особенность “Повести…” не удивляет, ибо автор ее был профессиональным воином и свободно и широко пользовался привычной для него воинской терминологией.
В пределах трех стилистических слоев - “неукрашенного” повествовательного, опирающегося на деловую письменность, стиля церковной книжности и стиля воинских повестей - “Повесть…” демонстрирует достаточно большое разнообразие художественных приемов и средств выразительности. В еще большей степени можно сказать это о ее четвертом стилистическом слое, о котором дают яркое представление панегирические характеристики персонажей, торжественно-приподнятые описания различных событий. Явное желание автора усилить эмоциональное впечатление в определенных местах “Повести…” повлекло за собой особенно широкое применение различных тропов. Стилистическая украшенность таких мест определена их значением в идейном содержании “Повести…”.
Наиболее отчетливое выражение “украшенный” стиль находит в характеристиках положительных героев “Повести”. Образы их написаны по единой схеме, состоящей из определенных элементов. Первым таким безусловным элементом является патриотизм, т. е. подтвержденная делом готовность сражаться за самостоятельность православного государства. Второй обязательный элемент - христианские добродетели. Третий непременный элемент выражается в формуле “служба и радение”, понимаемой в зависимости от общественного положения героя: для царей это неустанная забота о всей стране, для людей, стоящих во главе войск, - организация рати и мудрое руководство ею, для смольнян - верность и воинская доблесть.
Тем не менее в каждом положительном образе присутствует элемент индивидуализации, т. е. указание на индивидуальные особенности героя.
Царь Василий Шуйский, например, отмечен особым смирением, князь Скопин-Шуйский отличается силой, храбростью, красотой и мягким характером, в характеристике Козьмы Минина главное место принадлежит указанию на его выдающийся ум.
Художественные средства, использованные автором при создании образов, разнообразны. Наиболее употребительны в “Повести…” оценочные эпитеты, очень часто представляющие собой составленные из двух корней сложные прилагательные. Например, фигура Козьмы Минина рисуется эпитетами, образованными чаще всего от слова “добро”. Автор проявляет чрезвычайную симпатию к организатору Нижегородского ополчения, называя его “добросмысленным”, а “словеса” его “доброумными”, “добросмысленными” и “доброприветными”. Кроме того, автор отмечает “разсудие” Козьмы Минина, “доброй его совет”, “доброрассудное росказание”, “крепкоумие”, называет его “добролюбным” и “благоразсудным”.
Автор “Повести…” варьирует в характеристиках одного человека определенный круг слов и выражений в различных словосочетаниях. Часто используя прием накопления синонимов, автор, как правило, сохраняет одни и те же эпитеты, но меняет их местами в словосочетаниях, вводит в привычные словосочетания другие слова, образует новые сложные прилагательные из корней уже использованных слов. В одном случае Скопин-Шуйский “доброумен, и разсуден, и многою мудростию от бога одарен к ратному делу, стройством и храбростию и красотою, приветом и милостию ко всем сияя…” (л. 19 об.). В другом месте народ радуется, “видя его многоумна, и доброразсудна, и премудра, и его боярской привет, и многосмысленные словеса…” (л. 22 об.). Еще одна характеристика представляет князя “…бодра, и храбра, и премудра, и многою красотою от господа одарена, и его доброумна, и приветна…” (л. 22 об.-23).
Иногда желание подчеркнуть определенное качество героя приводит в “Повести…” не только к повторениям; но и к образованию тавтологических словосочетаний. Например, радуясь приходу смольнян в Нижний Новгород, “доброприветный же Косма добрыми, добросмысленными своими словесы прохвалив бога…”, князь Скопин-Шуйский обладает “премудрым своим и доброразумным смыслом”, “премудрым разумом”, “добросмысленным разумом” и т. д.
Нагромождение синонимичных оценочных эпитетов, тавтологических словосочетаний всегда связано в “Повести…” со стремлением добиться большего эмоционального воздействия в характеристиках главных героев.
Для описания важных событий, в особенности сражений, в которых русскими были одержаны победы, в “Повести…” используется другой прием - накопление близких по значению и синтаксической конструкции предложений. О трудном бое под Александровой слободой рассказывается так: “Князь же Михаиле Васильевич силою божиею вооруживша, и вся полки своя премудро и стройно учредив, и везде полков сам дози-раше, и своим боярским премудрым смыслом утверждайте их, и благоразумъными словесы полки своя утешаше, и сам многую свою силу и премудрую храбрость показа, пред всеми полки напущающе” (л. 26).
Этот пример интересен, кроме указанной особенности, еще тем, что в нем с большой очевидностью обнаруживается ритмическая организация речи, подкрепленная простейшей глагольной рифмой. В “Повести…” строки рифмованной прозы очень часто встречаются в общем повествовательном потоке. Иногда это всего лишь две рифмованные строки:
“Архиепископ же повеле церковныя двери затворити и крепко затвердити” (л. 45).

В других случаях ритмизованные пассажи с грамматическими рифмами или рифмоидами включают несколько строк:
“И начаша полские люди церкви божия разорити и православных христиан побивати,
государевы грады пустошити” (л. 38).
Как правило, внутри одной сложной синтаксической комбинации рифмуются отдельные слова, чаще выражения и предложения.
Украшение литературных произведений прозаическими рифмованными вкраплениями в текст и ритмической организацией речи было известно и до XVII в., но особенное распространение получило в исторических повестях о “Смуте”. [53] Для писателей “Смутного времени” введение в текст рифмованных отрывков становится своеобразным правилом хорошего тона. В произведениях этого периода рифмованные строки встречаются и в виде отдельных, изредка проскальзывающих в повествовательном изложении “сигналов”, и в ритмически организованных отрывках, где они перемежаются со строками нерифмованными, как в “Новой повести о преславном Российском царстве”. [54] Подобные примеры в большом количестве имеются и в “Повести…”. О недоброжелателях М. В. Скопина-Шуйского и о причинах их ненависти к нему сообщается в “Повести…” так:
“Тии же бояре, лестию всегубителя врага омрачишася и на злую зависть уклонишася, не хотяще многие его чести видети и славы о нем слышати, начаша же его усты своими лестию почитати, сердцем же своим велие зло на нь совещати, искаша же времени, како его погубити и злой смерти предати” (л. 31 об.).
Помимо общей тенденции к украшению произведений ритмической и рифмованной прозой, характерной для литературы о “Смуте” и несомненно отразившейся на стилистическом строе “Повести…”, столь же несомненно влияние в этом отношении на нее конкретного произведения. Одним из литературных источников “Повести…”, как уже отмечалось, послужила “Повесть о честнем житии царя и великаго князя Феодора Ивановича” патриарха Иова - самая ранняя из всех повестей о “Смуте”. [55] В этой повести “на общем фоне прозаического изложения постоянно встречаем рифмованные строки…”. [56]
Заметное подражание автора “Повести…” литературной манере патриарха Иова, прослеживающееся в трактовке отдельных образов, событий, сказалось и в широком использовании ритмической, снабженной рифмой, прозы. Однако автор “Повести…” по своему обыкновению и здесь проявил самостоятельность, придав заимствованному литературному приему гораздо большее значение, чем патриарх Иов. В его “Повести…” ритмически организованных отрывков, в которых рифмованные строки почти всегда сочетаются с нерифмованными, больше и объем их значительнее, чем в повести Иова. Иногда они составляют развернутые описания. Примером может служить вся первая часть рассказа об обороне Смоленска, из которой приведем хотя бы начало. Король Сигизмунд III
“…многи же ко граду прыступы и козни деяше и много приступаше, и ничто же сотворити можаше, и его боярскаго подвигу с Москвы ожидаше, и от града отступити хотяше, боящися его боярския премудрые храбрости и мужества и страшныя грозы устрашаясь. Тогда же во граде Смоленске государев боярин Михаиле Борисович Шеин с осадными яюдми града Смоленска многую осадную нужду терпяще, и неослабну надежду на человеколюбца бога имуще, и на милость его уповающе, и от князя Михаила Васильевича помощи и обороны ждуще, чаяще милости божия и его боярскаго приходу на очищение граду от государевых неприятелей” (л. 30-30 об.).
Ритмическая и рифмованная речь стала в “Повести…” одним из главных средств украшения стиля.
Рифмованные строки встречаются по всей “Повести…”, являясь обязательным стилистическим приемом как в описаниях событий, так и в характеристиках отдельных лиц, которым автор придавая особое значение. Вот один из подобных случаев: “немецкия полки” при погребении князя Скопина-Шуйского
“…горко плакали и тужили, от сердца воздыхающе, по своему их немецкому обычаю во главы своя биюще, и власы своя рвуще, и лица своя до пролития крови одираху, и со многими слезами, и своими иновещанными языки вещающе, и много причитающе… ” (л. 36-36 об.).
Большое место в “украшенном” стилистическом слое занимают риторические сентенции, появляющиеся почти всегда, когда автору нужно выразить отрицательное отношение к фактам, событиям, поступкам людей. Сообщая о появлении под осажденной Тулой Василия Шуйского, автор возмущенно говорит, что болотниковцы продолжали сражаться, “…не устыдеся царскаго прихода и не покоршеся ему, государю, на болшее себе изчезновение устремишася, видя свою конечную пагубу…”. После рассказа о подавлении восстания он удовлетворенно констатирует: “Тогда за беззаконие свое вси погибоша, и весь совет их погибе, и суетно сотворися умышление их” (л. 21).
После передачи Василия Шуйского в руки “королевским людей” безутешные москвичи “…плач к плачу прикладывающе и слезы к слезам прилагающе…” (л. 39 об.).
Все эти риторические сентенции основаны на стилистической симметрии. Суть этого приема, неоднократноприменяющегося в “Повести…”, и часто в усложненном виде, состоит в том, что второй член повторяет другими словами, но в одной синтаксической форме мысль первой части двучлена. [57]
Поступок Юрия Мнишка, нарушившего обещание не поддерживать Лжедимитрия II и выдавшего за него дочь, вызывает у автора “Повести…” и осуждение и сожаление. Поступок этот означает, что Мнишек обрекает себя на погибель, “…прелесть к прелести прилагая и беду к беде, не убояся онаго прежняго Ростригина убивства и своея беды, уклоняяся на конечную себе пагубу” (л. 23 об.). Это уже распространенная стилистическая симметрия.
В некоторых случаях риторические вставки морализирующего характера разрастаются в пространные назидательные рассуждения-отступления, уснащенные патетическими восклицаниями. Наиболее показательны в этом отношении предваряющие описания смерти Скопина-Шуйского и свержения Василия Шуйского размышления порицающего заговорщиков автора о человеческой неблагодарности, зависти, предательстве и недальновидности, ибо “…и сами вси вскоре погибоша” (л. 39). Главная мысль этих рассуждений с наибольшей силой выражена в горестных восклицаниях: “О, зломысленному безумию! О, завистному неразсуждению! О, многому немилосердию и нечеловечеству! Како остави божию помощь и злому врагу поработаша, оставя свет и тмою помрачишася…” (л. 32).
Такого рода нравоучительные отступления получили распространение в древнерусской литературе с XV в. и применялись, чтобы усилить “драматичность повествования”. [58] В “Повести…” они вполне традиционны, почти не отличаются от более ранних образцов ни по сути, ни по форме. Это хорошо видно из такого примера: “О, многому неразумию! О, злому помрачению! О, злолестной дерзости! Кто не восплачется тогда и не возрыдает лютаго сего неразумия и злаго неразсуждения…” (л. 38 об.).
Примечательна одна особенность использования в “Повести…” этих нравоучений и восклицаний. Обычно они связаны в произведениях древнерусской литературы с темой нападения и злодеяний внешних врагов. Таких примеров много в Степенной книге, [59] в “Повести о честнем житии царя и великаго князя Феодора Ивановича”, [60] в “Новой повести о преславном Российском царстве” [61] и т. д. В “Повести…” подобных выступлений по адресу интервентов нет. В ней вообще противник характеризуется весьма сдержанно в отличие, например, от “Сказания” Авраамия Палицына, который не скупится на оскорбительные эпитеты польским интервентам. [62] Наиболее резкие выражения в “Повести…” применены к польскому королю Сигизмунду III, о котором сказано, что он “…от многаго своего срама ярости и дмения наполнися…”, не пустил в Москву на царство сына “…и многую лесть и злобу явил” (л. 42).
Сентенции, назидательные рассуждения с риторическими вопросами, восклицаниями всегда вызваны в “Повести…” поступками русских людей. Они относятся к убийцам Скопина-Шуйского, заговорщикам, предавшим царя Шуйского, казакам князя Трубецкого, “зависти ради” не желавшим помочь изнемогавшей от усталости рати Д. М. Пожарского. Со своих патриотических позиций автор возмущается моральным падением “православных христиан”; для него предательство русских людей хуже привычной жестокости победившего врага. Такую же оценку он дает Ивану Болотникову с “советники”, представленным в “Повести…” как “изменники и воры”, которых он судит не только с социально-политической точки зрения, но и с точки зрения моральной.
Если в “неукрашенном повествовании прямая речь встречается не слишком часто, то в “украшенном” стилистическом слое она выступает как постоянный элемент. Помимо плачей, сопутствующих рассказу о погребении Скопина-Шуйского, в “Повести…” есть плач народа после свержения Василия Шуйского, плач царя во время увоза его из-под Смоленска и плач арзамасцев, разбитых смольнянами. Кроме гетмана Жолкевского, Гермогена, москвичей, речи произносят польский король, царь Федор Иванович, нижегородцы, дважды Козьма Минин. Назначение и плачей, и речей состоит в том, чтобы с наибольшей силой выразить определенную авторскую идею, поэтому они очень образны, даже по сравнению с торжественным повествованием. Достигается это в основной за счет активного использования метафор.
Метафоры в “Повести…” всегда традиционны. Чаще всего это метафорические сравнения. Герои “Повести…” уподобляются представителям животного и растительного мира, небесным светилам. Так, например, мать Скопина-Шуйского убивается об умершем сыне, “аки некая голубица о своем птенцы”, жена плачет, “яко некая горлица о своем подружии”, а вместе они, “яко некия птицы, упевающеся”. Княгиня Александра Васильевна говорит в плаче, что после смерти князя она “яко птица охудех, яко серна осиротех”. В ее плаче князь Скопин-Шуйский уподобляется солнцу - “светозарное мое солнце”.
Заход солнца обычно означает в древнерусской литературе смерть князя. [63] Пользуясь этой символикой, автор “Повести…” варьирует традиционную метафору. Жена Скопина-Шуйского в таких словах скорбит о смерти мужа, намекая на ее преждевременность: “Возсия бо солнце до полудни и вскоре скрый свет свой” (л. 34). Мать князя так выражает свое горе: “Уже бо свет мой померче и солнце мое уже зашло есть!” (л. 33 об.).
Метафора “свет” применяется еще чаще и в разных значениях. В приведенных примерах метафора “померкший свет” символизирует смерть, в других случаях она используется как самое ласковое обращение к мертвому князю в значении, сходном с метафорой-символом “солнце”: “свете очима моима”, “милий свете мой”, “светозарный свете”. Метафора “свет” использована также в том значении, в каком она стала известна из византийской литературы, - применительно к богу. [64] Василий Шуйский, увозимый по Днепру в Польшу, обращается к богу: “И векую мя отринул еси от лица твоего, свете незаходимый…” (л. 42 об.).
Эта метафора неоднократно помогает автору образно выразить мысль о том, что смерть Скопина-Шуйского была горем и для близких, и для всего русского народа. Жена князя говорит, что после его смерти она не будет знать радости, “…иже бо… свет помрачна” (л. 34 об.), а в плаче народа эта мысль передается такими словами: “Векую свет наш померче, возсиявши от благих прогонитель темная мрака нашего?” (л. 35 об.). Излюбленным художественным приемом автора является широко распространенное в древнерусской литературе противопоставление света и тьмы как полярных качественных состояний, в высшей степени положительного и крайне отрицательного. Уже в последнем примере имеется такое противопоставление света, олицетворяющего радость и спокойствие, тьме - бедственному состоянию. “Повесть…” дает множество вариантов этой антитезы, которая в различном контексте приобретает неожиданные оттенки, усложняющие ее смысл. Очень часто поэтому вслед за метафорическим выражением следует своеобразный разъясняющий его перевод. Например, сложная метафорическая комбинация, в которой князь уподоблен солнцу, а его смерть уходу солнца за облака, продолжается словами: “…и свет свой скрывавши, и мене в велицей тме оставлявши!”, - а затем всей фразе дается объяснение в следующих сразу же за нею словах: “О вселюбезный господине мой! Како, не видев старости, умираеши и мене в велицей беде и в тузе и скорби оставляеши?” (л. 34). В этом случае “тьма” означает неизбывное горе. В плаче же Василия Шуйского под Смоленском смысл выражения “и покрыла есть чужая тма” раскрывается так: бедственное положение не просто пленника, но пленника иноверцев.
Неоднократно прибегает автор к противопоставлению света и тьмы для выражения своего отрицательного, осуждающего отношения к тем или иным действиям русских людей. Так, рассказывая о том, что армия И. И. Болотникова постоянно увеличивалась, автор следующим образом оценивает этот факт, используя традиционный в древнерусской литературе библейский образ: “…многие русские люди к ево воровству прило-жишася, оставя свет, ко тме уклонишася…” (л. 20-20 об.). Отравители Скопина-Шуйского действовали, “…оставя свет и тмою помрачишася, во светлем граде и в златоукрашенных палатах жити не восхотеша, во рвищах и несветлых пропастех быти извояиша…” (л. 32). Заговорщики, передавшие Василия Шуйского полякам, решились посягнуть на царское достоинство, “…оставя свет и впадше в злотемный диаволь навет” (л. 38 об.).
Однако антитеза свет - тьма в “Повести…” используется автором и для одобрительной оценки. В частности, он применяет ее, чтобы усилить впечатление, которое произвела речь Козьмы Минина на казаков князя Трубецкого во время боя с гетманом Ходкевичем. Козьма Минин “…своими доброумными словесы аки не в светимей тме светлу свещу возже” (л.53 об.-54). Его упреки имели самый положительный результат - пристыженные казаки немедленно бросились в битву, “…словесы его, аки светом, озаришася, и яко от тмы во свет уклонишася…” (л. 54).
Рассматривая в целом особенности стиля “Повести…”, следует отметить, что все они обусловлены сознательным выбором автора. Общий стиль “Повести…” находится в строгой зависимости от ее идейного содержания. Различные по своему значению события и образы раскрываются в разных стилистических системах: рядовые факты описываются в стиле разрядных записей, о сражениях рассказывается формулами воинских повестей, идеализированные образы создаются выразительными средствами панегирического жанра, о самых значительных событиях повествуется в насыщенном тропами торжественно-приподнятом стиле. Все это свидетельствует о том, что автор “Повести…” был хорошо знаком со всем богатством стилистических средств предшествующей древнерусской литературы и умело пользовался им для осуществления собственного замысла.

ПОВЕСТЬ ДОСТОВЕРНАЯ О ПОБЕДАХ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА, О ТОМ, СКОЛЬ МНОГО НАПАСТЕЙ ЗА УМНОЖЕНИЕ ГРЕХОВ НАШИХ ПРИНЯЛИ МЫ ОТ МЕЖДОУСОБНОЙ ВОЙНЫ, ОТ ИНОВЕРНЫХ ПОЛЯКОВ И ОТ ЛИТОВЦЕВ, И ОТ РУССКИХ БУНТОВЩИКОВ, И КАК ОТ СТОЛЬ МНОГИХ БЕД ИЗБАВИЛ НАС ВСЕМИЛОСТИВЫЙ ГОСПОДЬ БОГ НАШ СВОИМ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕМ И МОЛИТВАМИ ПРЕЧИСТОЙ ЕГО МАТЕРИ И, РАДИ ВСЕХ СВЯТЫХ, ВЕРНУЛ НАС СВОИМ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕМ В ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. НАПИСАНО ВКРАТЦЕ,
Во время благочестивого правления государя царя и великого князя всея России Василия Ивановича, в 1606 году, [65] под его управлением государевым, начало в царствующем граде Москве устанавливаться благочестие, церкви божьи украшаться, а православная вера утверждаться и от скверны иноверия очищаться.
Благоверный же тот государь царь всея России Василий Иванович, благочестивый и милостивый ко всем, большую заботу имел о святых божьих церквах и о православной христианской вере и о христолюбивом своем воинстве, беспрестанно молился господу богу и пречистой его матери, призывал святых его в помощь, чтобы утвердил господь бог веру христианскую непоколебимо, и царство его спокойствием наполнил, и христолюбивое его воинство силой непобедимой вооружил, и все православное христианство от нашествия нечестивых и иноверных народов защитил, и от междоусобной войны избавил, и в мире и спокойствии сохранил. Днем он царством своим правил, ночью же перед господом богом молитву творил, заботясь о православии, непрестанно в слезах молился о том, чтобы прекратил господь бог пролитие крови христианской из-за нападений иноверных народов и междоусобной войны, ибо в то время за умножение грехов наших в Московском государстве начались многие кровопролития и сражения то с поляками, то с литовцами, то с русскими бунтовщиками, [66] которые хотели до конца разорить государство Московское.

Попущением божьим за умножение грехов наших восстал некий смутьян, холоп Телятевских, по имени Ивашка Болотников, [67] со своими ратными людьми, со многими бунтовщиками, с мужиками из окраинных земель, с северцами. [68] И задумал измену, и пришел под царствующий город Москву, и стал в Коломенском и в Заборье, а Можайск в то время захватил его же преступный советник, некий изменник Юшко Зубцев, [69] со многими бунтовщиками. И начал тот вор Ивашка Болотников с преступными своими единомышленниками чинить Московскому государству своим беззаконием беспокойство великое.
И пришла весть в Смоленск о том, что государь царь Василий Иванович в великой печали, а Московское государство в большом разорении по вине тех бунтовщиков, изменников, Ивашки Болотникова с товарищами. Тогда в городе Смоленске поднялся плач великий. Видя государя в такой большой печали и Московское государство в разорении из-за тех смутьянов, держали совет в Смоленске дворяне и земцы и все ратные люди, как бы им государю царю помощь подать, и государство Московское очистить от тех преступников, и от Москвы их отогнать. И пошли в соборную и апостольскую церковь, и начали милости просить у бога и пречистой его матери, и у чудотворной ее иконы, смоленской Одигитрии, и у гроба святого мученика и страстотерпца Христова Меркурия, смоленского чудотворца, чтобы укротил господь бог гнев свой и подал помощь против государевых изменников и врагов, не покоряющихся его царской власти и разоряющих православных христиан.
И, получив благословение архиепископа смоленского Феодосия, [70] пошли на помощь к государю царю и великому князю всея России Василию Ивановичу, к царствующему городу Москве.
Тогда благодаря неизреченному милосердию всесильного бога и заступничеству пречистой его матери, и молитвам страстотерпца великомученика Меркурия, смоленского чудотворца, и преподобных отцов наших Авраамия и Ефрема, смоленских чудотворцев, и всех святых молитвам воины города Смоленска, всю надежду свою на бога возложив и всю печаль отбросив, пошли с радостью и ничего не боясь, и силой всесильного бога укрепились, и пришли на некое место, называемое Царево Займище, и тут множество бунтовщиков побили и живых захватили, и совсем их оттуда изгнали, и место очистили.
И, собрав много людей, пришли смольняне оттуда к городу Можайску. И в это время пришел к ним на помощь Иван Федорович Колычев, по прозванию Крюк, с пешими людьми, с важанами, вооруженными луками и стрелами, и с божьей помощью Можайск взяли, и многих бунтовщиков побили, и прежденазванного смутьяна Юшку Беззубцева со многими его советниками взяли живыми и к государю в Москву привели.
И повелел государь смольнян разместить в Новодевичьих слободах. И пришел к ним от государя государев воевода князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин. Этот государев воевода князь Михаил Васильевич был благочестив, и разумен, и умен, и рассудителен, и большой мудростью к военному делу от бога одарен был, стойкостью и храбростью и красотою, приветливостью и добротою ко всем славился, словно милосердный и чадолюбивый отец.
Тогда полки расставив, сам князь Михаил Васильевич со смольнянами пошел на тех государевых изменников и бунтовщиков. И милостью божьей, заступничеством пречистой богоматери и молитвами московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и всех святых молитвами тех бунтовщиков в Коломенском и в Заборье разбили и от Москвы отогнали, а главный их смутьян Ивашка Болотников ушел в Калугу с оставшимися своими товарищами.
И тогда радовались в Московском государстве помощи божьей и одолению врагов. И тогда государь царь смольнян щедро одарил и хвалил перед всеми за их службу и старание. И послал царь под Калугу бояр и воевод своих, князя Ивана Ивановича Шуйского и Ивана Никитича Романова со многими ратными людьми, со смольнянами и с другими воеводами и разных чинов служилыми людьми.
И, придя на реку Вырку, многих бунтовщиков они побили, [71] и Калугу осадили, и стали под городом. И пришли к ним под Калугу на помощь от государя бояре и воеводы, князь Федор Иванович Мстиславский и князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин с полками, и стали под Калугой. И осадили город, и хитростью и многими приступами старались от государевых изменников и мошенников город освободить. И стояли они под Калугой до весны.
И за умножение грехов наших собралось тогда множество бунтовщиков русских, соединились они с северцами, желая тому изменнику Ивашке Болотникову помощь оказать, и напали на государевых людей, стоявших на Пчельне, и многих побили. [72] Тогда, видя многочисленность бунтовщиков, многие из казаков государю изменили. Некий атаман казачий, по имени Чика, со многими казаками присоединился к заговорщикам [73] и восстал на государевых людей.
И государевы бояре и воеводы, видя их измену и злой умысел, посовещались и отошли с ратью из-под Калуги в город Боровск, остановившись там с полками.
Тот же прежденазванный мошенник Ивашка Болотников, собрав свои бунтовские полки, вышел из Калуги и захватил государев город Тулу. И взял он из бунтовщиков своих одного смутьяна по имени Петрушка и по своему мошенническому замыслу назвал его царевичем. [74] И многие русские люди, соблазнившись его мошенничеством, присоединились к бунтовщикам, оставя свет, во тьму уклонились и начали разорять злодейски города и уезды и села и государевых людей, не покоряющихся их самовольству, убивать.
И государь царь и великий князь всея России Василий Иванович, видя, какой от них большой вред и как много людей обольщены бунтовщиками, не желая терпеть безумного их мошеннического замысла, силою всесильного бога оградился, и повелел собрать полки свои, и пошел на врагов своих, и пришел из города Москвы в Серпухов. И пришли к нему, государю, его бояре и воеводы со своими полками на сбор в Серпухов.
И из-под Серпухова под Тулу послал государь бояр своих и воевод: князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина и князя Василия Васильевича Голицына и других бояр с полками - на прежденазванного мошенника Петрушку с заступником его лукавым Ивашкой Болотниковым.
Но этот мошенник государевым боярам не покорился и повелел своим бунтовщикам чинить всевозможные пакости государевым полкам. И государь, видя их преступное жестокосердие и непокорность, пошел сам под Тулу со всеми полками. И пришел, и стал под городом, и повелел свои государевы шатры ставить, как подобает его царскому сану. И около своих царских шатров повелел смольнянам расположиться, зная их усердную службу и старание, и многим дворянам города Смоленска повелел возле себя, государя, быть, и под охраной смольнян сам государь пребывал в покое.
И повелел государь войску своему окружить Тулу крепкой осадой и пушки ближе подкатить. Они же, окаянные государевы изменники и бунтовщики, не устыдившись прихода царя и не покорившись ему, государю, еще больше ожесточились, видя свою окончательную погибель, и начали многие пакости государевым людям чинить, из города выходить и убивать их.
И видя их враждебные козни и непокорство, повелел государь реку ниже города запрудить. И начала вода прибывать и затопила город. [75]
И милостью всесильного бога и его государевым приходом Тула-город взят был, и его государевы изменники и воры, тот прежденазванный Петрушка с Ивашкой Болотниковым и с другими многими изменниками и единомышленниками, живыми были схвачены и приведены к нему, государю. И за их преступления указом своим повелел государь их казнить. [76] Тогда за беззаконие свое все они погибли, и тщетным оказался заговор их.
И взяв город Тулу, пошел государь к царствующему городу Москве, а войско свое повелел распустить по городам.
И приказал государь на своей государевой службе в Волхове быть со всего государства боярам и воеводам: князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому, да князю Василию Васильевичу Голицыну, да князю Ивану Семеновичу Куракину, да князю Борису Михайловичу Лыкову [77] - с их боярскими полками.
И за умножение грехов наших восстал некий мошенник, назвался царевичем Дмитрием. И собрав поляков и литовцев, пришел под Волхов [78] со многими своими полками. И произошел под Волховом бой жестокий. И по божьему гневу многих государевых людей враги побили и в плен захватили, и большой урон нанесли, и полки погнали, долго их преследуя. И государевы бояре и ратные люди, видя их многочисленность, пошли к царствующему городу Москве, к царю Василию Ивановичу.
А тот мошенник, собрав свои силы, пришел и стал в Тушине. И к тому тушинскому вору присоединилось множество обольщенных им русских людей из самых разных сословий.
И послал государь из Москвы на Ходынку боярина своего князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина с послами вести переговоры о тушинском воре. Литовцы схитрили, дали слово, будто хотят того смутьяна выдать, и обманули. [79] И пришли из Тушина поляки и литовцы, напали на государевы полки ночью, и полки разбили, и многих государевых людей побили, и гнали до города Москвы.
В то время государь царь Василий Иванович со своими государевыми людьми - со смольнянами, дорогобужанами, ростовцами, брянчанами, белянами - стоял на месте, называемом Ваганково. И тогда государевы люди, смольняне и из других городов ратники, литовцев от Москвы отогнали, и многих поубивали, и живых захватили, и гнали их до Тушина, до самого лагеря, и, множество их перебив, к государю возвратились. И повелел государь тела убитых за православную христианскую веру и за него, государя, взять и с честью погрести«…» были святейшим Гермогеном, патриархом Московским и всея России, возле города Москвы.
И тогда поляки и литовцы пошли осаждать Троице-Сергиев монастырь живоначальной Троицы. И послал государь из Москвы к монастырю живоначальной Троицы боярина своего и воеводу князя Ивана Ивановича Шуйского против поляков и литовцев. И сошлись полки в Рахманцеве, и был бой жестокий, и государевы люди поляков и литовцев побили, и пленных захватили, и к Москве возвратились, не зная, что собралось на них множество врагов. И собралось много поляков и литовцев, и государевых людей многих перебили, и полки разогнали. [80]
И тогда в Московском государстве за умножение грехов наших начались многие битвы и настало великое разорение, чинимое поляками, литовцами да русскими изменниками.
В 1608 году попущением божьим, за умножение грехов наших пришли к царствующему городу Москве многие полки поляков, литовцев и русских изменников и царя Василия Ивановича в Москве осадили. И кто помнил бога и стоял за православную христианскую веру, те сидели в осаде с царем Василием Ивановичем и непрерывно бились за православную христианскую веру, за святые божьи церкви и за государя царя с поляками, литовцами и русскими изменниками. И находясь в осаде, большую нужду, страдания и голод претерпели.
И послал государь из Москвы боярина своего князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина в Великий Новгород нанимать иноземцев, чтобы Московскому государству помощь оказать. И князь Михаил Васильевич пришел в Великий Новгород, и отправил послов к чужеземцам, [81] и повелел нанимать их на службу. Иностранцы же, узнав о его уме, и рассудительности, и мудрости, и его боярской приветливости и услышав его умные слова, удивились большой его мудрости и приветливости. И с радостью пришли к нему иностранцы некие, Яков Фунтусов и Виргов, и многие чужеземные полковники на помощь. [82] И увидев князя Михаила Васильевича бодрым, и храбрым, и мудрым, и редкой красотой богом наделенным, и умным, и приветливым, еще больше возрадовались и с большой охотой согласились ему служить.
А Сандомирский в ту пору с дочерью своей Маринкой, которая была замужем за прежним самозванцем, за Гришкой Отрепьевым Ростригой, и Александр Гашевский после убийства Ростриги были в ссылке в Казани. И начали они государю бить челом, чтобы государь велел их в Москву вернуть и к польскому королю отпустить, а они клянутся в том, что всех поляков и литовцев из Московского государства заставят уйти. И повелел государь их в Москву привезти. И целовали они крест государю в том, что будут просить польского короля, чтобы польские и литовские войска из Московского государства прочь ушли, и к государевым городам не приступали, и тушинскому вору не помогали. [83] И государь им милость оказал, и повелел их дарами одарить и к польскому королю отпустить, и до Польши проводить их послал государь своих государевых людей - боярина своего князя Владимира Тимофеевича Долгорукого со смольнянами и воинами из других городов. И проводили их до Переславля Залесского, и от Переславля двумя путями пошли: с Александром Гашевским в торопецкие места, а с Юрием Мнишком Сандомирским «…» в когда оставалось до Белой 15 верст, этот окаянный Юрий Сандомирекий, забыв крестное целование, задумал обмануть государевых людей, послал к полякам и велел напасть на государевых людей и перебить их. И по его злому умыслу напали на государевых людей в большом числе королевские воины и многих из них перебили и живых в плен захватили.
И пошел окаянный к тушинскому вору в Тушино и выдал дочь свою Маринку замуж за тушинского вора, [84] соблазн к соблазну присоединяя и беду к беде, не побоявшись того прежнего убийства Ростриги и своего несчастья, уклоняясь на окончательную свою погибель.
Александра же Гашевского государевы люди проводили спокойно. Он же государевых людей с почетом отпустил, а крестное целование нарушил: польские и литовские войска из Московского государства не вывел.
И пошли государевы люди каждый в свой город: смольняне в Смоленск, а другие по разным городам - и сражались за свои города, поляков и литовцев побивая.
И пришли поляки и государев город Дорогобуж взяли. Смольняне же, узнав об этом, пошли под Дорогобуж, и, придя, поляков перебили, и город государев от них очистили, и в Смоленск возвратились.
После того как смольняне ушли, литовцы много раз к Дорогобужу без них приходили и город захватывали. Смольняне же, узнавая об этом, не единожды к Дорогобужу приходили, поляков и литовцев побивали, город освобождали и осесть в нем им не давали. Они же часто в отсутствие смольнян приходили, государевым людям вред наносили и город захватывали.
И пошли смольняне из города Смоленска на помощь князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, и с ними пошли воины из разных городов, близких к Смоленску: дорогобужане, и брянчане, и ростовцы, и серпеяне, и вязьмичи, и из других городов люди. И пришли под Дорогобуж, и в Дорогобуже поляков и литовцев побили, и Дорогобуж взяли, оттуда пошли к Вязьме, и в Вязьме литовцев тоже перебили, и город взяли. И оттуда пошли к Белой, и, придя, Белую взяли, и литовцев побили, и князя Андрея Ивановича Хованского и белян от поляков и литовцев освободили. [85] И оттуда, объединившись, пошли к князю Михаилу Васильевичу в Торжок с князем Андреем Ивановичем Хованcким, да с князем Яковом Петровичем Борятинским, да с Семеном Одадуровым.
И пришли в Торжок ратные люди к князю Михаилу Васильевичу. И собралось у князя Михаила Васильевича множество русских и иноземцев в Торжке, многие полки. И боярин князь Михаил Васильевич повелел призвать всех ратных людей своих, и из уст его полились слова мудрые, благоразумные и милостивые к ним всем, и просил он воинов своих идти под Тверь на поляков и литовцев быстро, без всякого промедления, чтобы литовцы не успели проведать об этом. Тогда все ратные люди мудрые слова его с радостью выслушали, и его боярскому приказанию последовали, и вскоре под Тверь пошли.

Всего польских и литовских гетманов и полковников с полками в Твери и под Тверью было 12: Рожинского, Вишневецкого, Сапеги, Красовского, и Лисовского [86] - и другие многие полки.
И пришел под Тверь боярин и воевода князь Михаил Васильевич Скопин с русскими и наемными полками 30 июля, [87] и был под Тверью бой большой, долго бились с поляками и литовцами. И была сеча жестокая, и начали поляки и литовцы одолевать людей государевых и многих побили. Князь же Михаил Васильевич силой божественной укрепился в храбростью вооружился, и сердце его наполнилось яростью на поляков и литовцев, и он сам повел своих лучших, сильных и храбрых воинов на польские и литовские полки. Ратные же люди очень просили его «…» и не в силах были устоять против его храбрости, и ни один полк не мог выдержать, и побежали враги, устрашившись его храбрости и мужества. Ратные же его люди с новыми силами пустились за поляками в погоню. И божьей милостью и мудрым руководством и храбростью боярина и воеводы князя Михаила Васильевича Скопина поляков и литовцев они победили, и лагерь их захватили, и Тверь осадили. И под Тверью русские и иноземцы большую добычу у поляков захватили.
И оставив в Твери поляков, не дожидаясь, когда им придут на помощь, пошел от Твери князь Михаил Васильевич в Колязин монастырь. В то время многие иноземцы, захватив богатую добычу под Тверью, решили вернуться к себе домой. [88] И послал князь Михаил Васильевич в Новгород, чтобы иноземцев возвратить, а сам пришел в Колязин монастырь с русскими полками. И вернулся к нему из Новгорода Яков Фунтусов, и пришел с иноземцами к князю Михаилу Васильевичу под Колязин монастырь. [89]
И был под Колязиным монастырем у князя Михаила Васильевича с поляками и литовцами бой. И божьей помощью, и боярской прозорливостью и храбростью государевы люди устояли, а поляков и литовцев побили и полки их разогнали.
И в 1609 году боярин и воевода князь Михаил Васильевич послал под Переславль Семена Васильевича Головкина [90] с небольшим числом русских воинов и наемников. И государевы люди, придя под Переславль, с божьей помощью город взяли и литовцев победили.
А потом князь Михаил Васильевич пришел в Переславль сам со всеми полками. И от Переславля послал в Сергиев монастырь к живоначальной Троице Давида Жеребцова с голостиями, смольнян, и галичан, и костромичей, и кашинцев, и угличан, и из других многих городов ратных людей, чтобы поскорее оказать помощь.
А в то время под монастырем живоначальной Троицы и чудотворца Сергия стояли Сапега и Лисовский со многими польскими и литовскими полками. [91] И милостью божьей, молитвами пречистой богоматери и чудотворца Сергия государевы люди от князя Михаила Васильевича без какого-либо вреда к живоначальной Троице в Сергиев монастырь прошли 18 октября и в осаде в монастыре живоначальной Троицы сидели, сражаясь с поляками и литовцами до прихода боярина.
Боярин князь Михаил Васильевич поспешил, из Переславля пришел в Александрову слободу с полками своими, чтобы Московскому государству помощь оказать. И по его боярскому мудрому приказанию расположились полки в Александровой слободе лагерем, угрожая врагам. [92]
И пришли под Александрову слободу польские и литовские воины, из всех польских и литовских полков собравшись в большое войско. И сошлись польские и литовские полки с государевыми людьми под Александровой слободой, и был бой жестокий и сеча злая у государевых людей с поляками, и бились долго.
Князь же Михаил Васильевич, вооружившись силою божьей и все полки свои умно и быстро расставив, везде за полками сам наблюдал, и своим боярским здравым смыслом воодушевлял их, и благоразумными словами ободрял, и сам огромную свою силу и мудрую храбрость показал, впереди всех полков выступая. И против силы его и храбрости никакие вражеские полки не могли устоять и словно дым исчезли.
Люди же государевы, божьей силой укрепившись, стойко сражались, все упование свое на бога возложив, и многие польские и литовские полки разбили. И видя его боярскую мудрость и великую его силу и храбрость, поляки и литовцы страхом и ужасом великим ужаснулись и устрашились, затрепетали и пали, побитые государевыми людьми, и побежали, и словно дым исчезли. И тогда милостью божьей и мудрым руководством и храбростью боярина князя Михаила Васильевича государевы люди многие полки поляков и литовцев под Александровой слободой разбили и разогнали. И с того времени охватил все польские и литовские полки страх и ужас, обуял их страх и трепет из-за великого на них гнева мудрого и храброго воеводы князя Михаила Васильевича.
Тогда же боярин князь Михаил Васильевич, видя великую помощь божью и победу над государевыми врагами, быстро посылает с радостной вестью к царю всея России Василию Ивановичу в царствующий город Москву Афанасия Логиновича Варишкина, [93] а с ним избранных, и достойных, и верных дворян, из многих городов лучших людей, и иноземцев и русских многих пехотных людей, с большим обозом припасов, чтобы быстро прошли они в Москву, для поддержки царствующего города и осажденных.
Тогда же помощью божьей поляки и литовцы «…» немедленно выступили и без затруднений в царствующий город Москву вошли и государю царю обо всем поведали, как милостью божьей и благодаря его царскому благочестивому управлению и мудрой прозорливости боярина князя Михаила Васильевича многие победы бог даровал над его государевыми врагами и как много поляков и литовцев перебили и многие их полки разогнали.
Тогда же царь государь и великий князь Василий Иванович, узнав о великой милости божьей и о победе над неприятелями, разоряющими православное христианство и его державы царство, со слезами ко всемогущему богу руки воздел и с радостью бога возблагодарил, и пошел государь царь и великий князь в соборную церковь, и повелел в колокола звонить и во всех церквах молитвы к вседержителю богу возносить, И была в царствующем городе Москве радость великая.
Тогда государь царь, в соборной и апостольской церкви отслушав молебен и хвалу всесильному богу воздав, с радостью в свои царские палаты возвратился. И Афанасия Логиновича и посланных с ним дворян из войска князя Михаила Васильевича щедро одарил, и службу их похвалил, и поместьями и вотчинами наградил их по своему царскому рассуждению и по их происхождению - кто какой чести достоин.
В то же время поляки и литовцы из-под Москвы в смятении побежали, и лагери их распались.
А тушинский вор побежал в Калугу, а от монастыря живоначальной Троицы поляки и литовцы побежали в Дмитров.
И пришла весть в Александрову слободу смольнянам, что польский король пришел и осадил город Смоленск. [94] Смольняне же и воины из соседних Смоленску городов: дорогобужане, и ярославцы, и беляне, и серпеяне, и другие из многих городов - опечалились и пришли к князю Михаилу Васильевичу, умоляя его, чтобы отпустил их к городу Смоленску польского короля отогнать и город освободить. Он же, своим мудрым и добрым разумом понимая их великую печаль, начал сочувственными словами утешать их, как чадолюбивый отец, то запрещая, то мудро рассуждая и от печали их отвлекая. Они же мудрыми его словами утешились, всю печаль свою и скорбь и упование свое на бога возложили и его боярского повеления послушались. Он же велел им из своего боярского полка не отлучаться и ждать от бога милости и помощи против государевых врагов. Они же все с радостью послушались его.
И пошел от Александровой слободы князь Михаил Васильевич к монастырю живоначальной Троицы. И пришел с полками своими в послал от живоначальной Троицы государевых бояр под Дмитров, князя Ивана Семеновича Куракина да князя Бориса Михайловича Лыкова с полками, на поляков и литовцев. И придя под Дмитров, государевы полки помощью и милосердием всесильного бога и благодаря храбрости и мужеству боярина князя Михаила Васильевича Дмитров взяли, и поляков и литовцев побили, и полки разогнали.
И с того времени помощью всемогущего и премилостивого бога и молитвами пречистой его матери и московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и всех святых молитвами, благочестием державы государя царя и великого князя всея России Василия Ивановича, молитвами великого господина святейшего Гермогена, патриарха Московского и всея России, с его освященным собором, и храбростью богом одаренного воеводы, государева боярина князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина, его разумным руководством и данной ему от бога мудростью и силой поляки и литовцы из Московского государства из всех государевых городов все до одного в Польшу и Литву пошли. Навели на них трепет и ужас его боярская храбрость и мужество, и все в великом страхе без оглядки бежали в свои польские города.
Боярин князь Михаил Васильевич, будучи в монастыре живоначальной Троицы и чудотворца Сергия, вошел в соборную церковь и, внимая церковному пению и божественной литургии, в молитве благодарность богу вознес, со слезами молясь господу богу и пречистой его матери, за победу над врагами, разоряющими православную христианскую веру и святые церкви и правоверных избивающими; и, благоговейно молясь, с умиленною душою и сокрушенным сердцем многие молитвы произнес и, приложившись к святым иконам и священным мощам чудотворца Сергия, благодарность и хвалу восслал человеколюбцу богу и пречистой его матери и угоднику их чудотворцу Сергию за помощь в победе над врагами. И по окончании литургии пошел он в полк свой, собрал свои ратные полки, русских и иноземцев, и пошел от монастыря живоначальной Троицы к царствующему городу Москве, к царю Василию Ивановичу.
И пришла весть, что князь Михаил Васильевич идет к Москве со всеми полками. Царь же Василий Иванович сильно возрадовался приходу его. И послал государь встречать его боярина своего князя Михаила Федоровича, [95] велел его с большим почетом встретить. Люди же города Москвы, узнав о приезде боярина, от малого до старого все возликовали сердцем, преисполнились радости несказанной и от великой радости не могли удержать слез. И все с радостью пошли встречать его, желая видеть богом посланного воеводу, государева боярина князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина, благородством, и мудростью, и разумом украшенного, мужеством и храбростью на государевых неприятелей и врагов эруженного, Московского государства защитника и государевым неприятелям устрашителя, грозного для врагов. И выйдя из города эсквы, все люди появления боярина ожидали, словно после кромешной тьмы свет увидеть желая, и от многих страданий и печали утешения ожидая, и в большой своей бедности надеясь получить богатство, эсле голода насыщение и от разорителей Московского государства добавление.
Тогда пришел боярин князь Михаил Васильевич к царствующему городу Москве со всеми своими полками, к царю Василию Ивановичу, с большим богатством и многими припасами. И была в городе Москве радость великая, и начали во всех церквах в колокола звонить и молитвы к богу воссылать, видя великую божью милость и приход боярина. Люди же, увидев его, все радостно воскликнули, так говоря: “Вот нынче воссияло над нами лучезарное солнце, ибо пришел к нам богом посланный воевода, государев боярин князь Михаил Васильевич, чтобы освободить и успокоить город Москву и устрашить государевых неприятелей, и наш защитник и правитель, давший нам пищу и богатство. Теперь уже печаль наша радостью сменилась, ибо ныне одарил нас бог мудрым и разумным, храбрым и милостивым и к врагам грозным государевым боярином и правителем”. И другие многие радостные речи произносили, и все радости великой преисполнились.
И пришел князь Михаил Васильевич, и велел полкам своим размещаться по государеву указу и по его боярскому распоряжению, а сам пошел к царю Василию Ивановичу. И государь царь за его возвращение и доблестную службу благодарение богу воздал, видя божье милосердие и помощь и победу над его государевыми противниками храброго и мудрого и от бога дарованного ему государева боярина князя Михаила Васильевича, и за его боярское усердие и службу щедрым государевым жалованием его наградил, и жалованием своим государевым начал государь царь служилых людей боярских награждать за их службу и хвалил.
И пришел боярин в царствующий город Москву в весеннее время, в великий пост, за две недели до светлого дня святой пасхи. [96]
И боярин князь Михаил Васильевич помощью великого и всесильного бога Московское государство освободил, и богом дарованной ему храброй мудростью всех государевых врагов устрашил, и своим приходом Московское государство от врагов избавил, и хлебом и другими запасами наполнил. До его прихода покупали в Москве за 7 рублей четверть ржи, а после его прихода ту же четверть покупали за 2 гривны. [97]
Люди же города Москвы благодарили бога за его пришествие, и все были рады несказанно, и все хвалили его богом дарованный мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость, и дивную его милость ко всем.
И промчалась слава о нем по всем окрестным государствам, и все восхитились дивной его мудростью и храбростью, и всех государевых неприятелей охватил страх и ужас великий, и трепетали все от его прославленной храбрости и мужества.
Король же польский Сигизмунд в то время со многими своими полками под городом Смоленском стоял и, прослышав о мудрой храбрости боярской, страхом и беспокойством объят был, ожидая с ужасом помощи и защиты городу Смоленску от князя Михаила Васильевича; многие приступы с воинскими хитростями делал, и часто город безуспешно штурмовал, и его боярского прихода из Москвы ожидал, и от города отступить хотел, боясь его боярской мудрой храбрости и мужества и страшного гнева опасаясь.
Тогда же в городе Смоленске государев боярин Михаил Борисович Шеин с осажденными смольнянами сильную нужду терпел и неослабевающую надежду на человеколюбца бога сохранял, уповая на милость его, и от князя Михаила Васильевича помощи и защиты ожидал, надеясь, что божьей милостью благодаря приходу боярина будет освобожден город от неприятелей государя; часто из города вылазки делая, с королевскими людьми непрерывно сражался и много поляков и литовцев перебил; иногда же из пушек и из пищалей, установленных в башнях и на крепостных стенах, бил их, и от многих королевских штурмов отбивался, и, прослышав о храбрости и мудрости князя Михаила Васильевича, этим во многих своих бедах и осадных трудностях утешался, с неослабевающей твердостью город оборонял.
Смольняне же в то время находились в Москве, в полку князя Михаила Васильевича.
Прежденазванный же тот тушинский вор в городе Калуге сидел, от великого страха и ужаса перед храбростью, мужеством и гневом князя трепеща, и не зная, что сделать, и как беду от себя отвести, и куда бежать, и о своей погибели размышляя.
Была же тогда в Московском государстве по всем городам и весям радость великая, и все правоверные люди возрадовались, после великой скорби и горя-беды к веселью обратившись, видя храбрость, и мудрость, и милость ко всем князя Михаила Васильевича, его к государю боярское большое усердие и великую заботу об очищении Московского государства, и о воинах, и о защите страны, и о воинском устройстве.
Тогда же князь Михаил Васильевич в царствующем городе Москве был верен царю и любим им, в великом почете и славе пребывал, всеми почитался и прославлялся и готовился в поход на государевых неприятелей, желая из Московского государства супостатов и врагов государя вон выгнать и до конца истребить, и свою мудрость, и мужество, и храбрость перед всеми показать, и государство Московское освободить. И хотел идти из города Москвы со всеми своими полками на государевых неприятелей и врагов, чтобы очистить Московское государство, желая прекратить пролитие крови христианской, и ожидал, когда просохнут весенние пути, потому что в то время земля, залитая половодьем, после таяния снегов еще не затвердела.

И видя его истинную веру, и великое добродетельное к государю усердие, и о всех православных христианах великую заботу, видя в нем защитника православной христианской веры, искони ненавидящий добрые дела рода человеческого древний змей, дьявол, - никогда ведь он не совершает добра, но на зло поощряет - внушил некоторым государевым боярам злой совет и злокозненную мысль, начал возбуждать в них вражду к тому мудрому и храброму воину Христову, и цареву доброхоту, и в бедах помощнику, и правоверных утешителю, к государеву боярину и правителю, князю Михаилу Васильевичу, вложил в них злобную зависть, видя, что он мудрый, и многознающий, и разумный, и сильный, храбрый и мужественный, и всяческой красотой богом украшенный, и сияющий в чести и славе, и всеми почитаемый и прославляемый. [98]
Те же бояре лести всегубителя врага поддались и злой зависти преисполнились, не желая большой почет его видеть и о славе его слышать, начали устами своими лицемерно почет ему воздавать, в сердце же своем великое зло на него держать, выжидая удобного случая, чтобы его погубить и злой смерти предать. Многие же из зависти лютой ненависти исполнились и злой враждой разъярились, словно дикие звери скрежеща зубами на него, желая погубить неповинного этого воина Христова, и незлобивого благотворителя, ко всем милостивого и справедливого, и своего благодетеля. О, злоумышленное безумие! О, завистливая безрассудность! О, жестокое немилосердие и бесчеловечность! Как забыли вы божью помощь и злому врагу порадели, отказавшись от света и тьмою помрачившись, в светлом городе и в златоукрашенных палатах жить не захотели, глубокие рвы и темные пропасти предпочли, оставив власть и многие почести, и в горькое рабство впали, отказавшись от многих радостей, и в лютую скорбь, и горе, и печаль себя ввергли, на его храбрость и прославленное воеводство зло умыслили и сами себя погубили?
Он же, милосердный и незлобивый, богом посланный воевода, ни высокомерием не возносился, ни гордостью не возгордился, но больше себя уничижал и с большим уважением всех почитал, и ко всем доброжелателен, и приветлив, и сладкоречив бывал, и всех утешал добрым своим разумом, любовью и благочестием, и ни от кого себе вреда и злого умышления не чаял.
Они же, злоумышленники, долго удобного случая искали и, обманув лестью, со многими хитростями принесли и поставили перед ним яд смертельный. [99] Он же, великого их обмана и лукавства не ведая, испробовал питье, со злым намерением приготовленное, и вскоре овладела им злая и смертная лютая мука.
И сошлись к нему его близкие, горько плакали, видя тяжкие страдания его, недоумевая, что сделать, и только от всего сердца рыдая и скорбно плача.
Врачи многие приходили к нему, и видели его смертную муку, и не смогли ему никакой помощи оказать.
Он же в жестоких страданиях лежал, и перед богом исповедовался, и всем грехи прощал, и ни к кому злобы не имел. И причастившись пречистого тела и крови господа нашего Иисуса Христа и недолго проболев, предивную свою душу богу предал, к господу отошел. Была же кончина его 23 апреля, в день памяти святого великомученика и победоносца Христова Георгия. В тот день умер благородный и мудрый, посланный богом воевода, храбрый, благоразумный и милостивый государев боярин князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин.
Мать же его, благоверная княгиня Елена Петровна, видя злую смерть его от злых ненавистников, горько рыдала, в слезах глядя на единственного и любимого сына своего, словно некая голубица о своем птенце убиваясь, безутешно плакала о сыне своем и, от сердца вздыхая, горестные слова произносила, говоря: “О любезный сын мой, столп и опора старости моей! О свет очей моих! Кто тебя отлучил от очей моих, любезное чадо мое? Какой враг поразил тебя? Многие ведь войска победил ты, сын мой! Или какая змея ужалила, или какой злой человек зло замыслил и злою смертью уморил тебя? Ты ведь ко всем милостив был, о радость и утешение души моей! Какую обиду кому причинил ты? И ведь никого безвинно не оскорбил ты, только любовью своей ко всем милосерден был! За какое зло и кто на тебя восстал? Ты ведь жизнь богоугодно прожил, и государю правдою послужил, и мудростью своей многие полки собрал, и храбростью своей государевых противников многие войска разбил, из государевых городов своим мужеством прогнал, и своим приходом царствующий град обрадовал, и красотою своею всех удивил, и приветливостью своею всех утешил, и великим богатством обогатил, и многими припасами и хлебом насытил, и все государство Московское очистил, и пролитие христианской крови прекратил, государевых неприятелей всех устрашил, и все Московское государство весельем и радостью наполнил! О сладкое и благоразумное чадо мое! Еще сегодня видела тебя во всем величии и славе, мудрого и разумного, и красотою больше всех сияющего, всеми почитаемого и прославляемого! А сейчас вижу тебя, дорогое чадо мое, на смертном одре мертвым и бездыханным! Где премудрый разум твой и красота лица твоего, уже света своего лишенного? Кто тебя разлучил со мной, сладкий сын мой? Какая ли душа, не убоясь бога, создавшего тебя, или какой человек, не устыдясь величия твоего и не устрашась мудрой храбрости твоей, и как не пожалел пресветлой«…» как, презрев добродетель и все благодеяния твои, как, забыв радость и утешение твое, какой злой хитростью обольстил тебя, премудрый и разумный сын мой, и злою смертью уморил тебя, и от меня, от матери твоей, отлучил тебя? Какой враг позавидовал твоему благоразумию и доброй рассудительности, о милый свет мой? Не могу мертвым видеть тебя и живой оставаться! Уже ведь свет мой померк и солнце мое уже зашло!” И другие многие жалобные слова произнесла, слезами обливаясь и в горести сердечной к земле припадая, и словно мертвая лежала.
Жена же его, благочестивая княгиня Александра Васильевна, разрывая дорогие одежды свои, от сердечной горести кричала, словно горлица, о своем супруге, жалостно взывая, говоря: “О лучезарное мое солнце! До вечернего времени за облака темные и мрачные заходишь, и свет свой скрываешь, и меня в великой тьме оставляешь. О вселюбезный господин мой! Как, еще не состарившись, умираешь и меня в великой беде и в печали и скорби оставляешь? Ибо засияло солнце до полудня и вскоре скрыло свет свой. Ты же во всех окрестных государствах прославлен и у государя в большой чести и почете был - и вскоре злодейским заговором погублен был! О лучезарный свет мой! Кто пресек доблестный путь твой? Какой злоненавистник премудрого тебя, господина моего, обольстил и от меня, супруги твоей, отлучил? Еще вчера знатные женщины чтили меня, а теперь я, жена твоя, словно одна из нищих: как птица извелась, как серна осиротела и, от ясного твоего лица отлученная, плачу о редкой твоей красоте и о своем убогом вдовстве. О дражайший мой господин! Не могу ведь я живой быть, видя тебя умерщвленным и отнятым у меня! Веселье и радость мои в великую печаль и в лютую скорбь превратились, ибо пресветлый мой свет померк!” И другие горестные слова с великим рыданием и плачем произнесла и от сердечной горести на землю падала, словно мертвая.
И обе благочестивые княгини, мать его и жена его, над его благочестивым телом вместе безутешно плакали, словно некие птицы убиваясь. Многие их утешали и многими словами увещевали, но не могли успокоить. Они же от горькой своей печали как мертвые на землю падали и безутешно рыдали.
Узнал же благоверный царь государь и великий князь всея России Василий Иванович о смерти боярина и о его отшествии к богу, и охватила его сильная печаль, и он долго рыдал, из глубины сердца со слезами вскричав: “Кто золотой мой сосуд с драгоценными каменьями внезапно в глубины морские ввергнул, великое мое богатство потопил? Кто любимый мой сад в безумии запалил и красоту его огнем кто пожег? Кто смертью верного моего воеводы царство мое разрушить захотел, и храброе войско его сокрушить, и людей моих разогнать, и города мои опустошить, и всему государству вред причинить, и православных христиан в плен предать, и кровь христианскую напрасно пролить, и противников моих обрадовать?”. И другие многие премудрые слова в сердечной горести изрек. Ближние бояре начали всячески утешать его, он же, благочестивый государь, с большим трудом немного утешился и от слез едва удержался. И сам государь пошел со всей своей царской свитой в дом благородного боярина своего посмотреть на досточтимое тело его. И придя, увидел его мертвым на одре лежащего и не смог удержаться от слез. И сам государь рыдал, увидев любимого своего друга мертвым, и о смерти его тайно размышлял и глубоко скорбел.
Потом же пришел великий господин святейший Гермоген, патриарх, со всем своим освященным собором, и пел погребальные молитвы, и повелел благочестивое тело боярина своего князя Михаила Васильевича с почестями нести от дома его в соборную и апостольскую церковь архангела божьего Михаила. Святейший же патриарх и весь собор с погребальным пением шествие сопровождали. Государь царь со всей своей царской свитой с большими почестями провожал и много слез пролил.
Когда принесено было тело его в соборную церковь, то святейший патриарх со всем своим освященным собором отпел над ним погребальные молитвы; похоронили же его с почестями в приделе святой соборной церкви архангела Михаила в царствующем граде Москве.
Люди же все вскричали и возопили со слезами, с сердечным рыданием, и, часто вздыхая, безутешно плакали, и в большой печали горестно и скорбно восклицали, говоря: “Почему свет наш померк, засиявший после кромешной тьмы, рассеянной добрыми избавителями? Это ведь богом хранимый, и премудрый, и рассудительный, и храбрый государев воевода князь Михаил Васильевич от нас к господу ушел. Теперь ведь без милостивого отца остались - ныне во многих своих бедах к кому обратимся, и кто нас освободит от нашествия иноверных, и государство Московское очистит, и пролитие крови христианской прекратит, и государя нашего неприятелей устрашит? Кто нас так утешением и радостью ободрит, как благочестивый этот государев боярин, к нам милосердный и ласковый и ко всем милостивый? Кто не заплачет и не зарыдает о мужественном этом заступнике и храбром боголюбивом воине, и государеве доброжелателе, и многих полков собирателе, и верном руководителе, и государства Московского укрепителе и защитнике, государевых врагов победителе и устрашителе, и доброй славы создателе, и премудрой храбрости и мужества обладателе, и источнике света для всех, и многих радостей дарителе? Уже ведь, братья, веселье наше в горе и скорбь и в великую печаль превратилось!” И многие другие слова со слезами говорили.
И был по всему царствующему городу Москве крик и шум и плач неутешный стенавших от горя православных христиан - от малого до старого все плакали и рыдали. И не было такого человека, который бы в то время не плакал о смерти князя и о его преставлении.
Все его воины из русских полков и все москвичи рыдали и от всего сердца вздыхали, горюя и недоумевая, что сделать.
Пришедшие же к нему на помощь иноземные полки из многих стран, видя смерть его, горько плакали и горевали, из глубины сердца вздыхая, по своему чужеземному обычаю по голове себя ударяя, и волосы свои вырывая, и лица свои до крови обдирая со многими слезами, и на своих чужеземных языках говоря, и много причитая, и не зная, что сделать, видя, что они лишились такого храброго и милостивого воеводы, и так говорили: “О храбрый наш воевода и премудрый! Во многих мы землях бывали и нигде такого премудрого, и храброго, и разумного, и милостивого не встречали, не слыхали, нигде не видывали такого премудрого руководителя, творившего всем добро. Уподобился ведь ты храбростью, и мужеством, и красотою, и мудростью Александру, царю Македонскому! Милость же твоя «…» и с тобою нас разлучит от твоего храброго воинства, и что можем сделать без твоего храброго руководства?”. И многое еще на чужеземных языках своих говорили.
И был по всей Российской земле плач великий. Все безутешно плакали о разлуке с благоверным, и храбрым, и мудрым, и милостивым, и боголюбивым, от бога посланным воеводой государевым, благоразумным боярином князем Михаилом Васильевичем Шуйским-Скопиным, храброю славой от бога прославленным. Много же все о смерти его плакали и в большой беде, горе и печали безутешны были, все упование на бога возложили.
Так принял свою смерть предивный и храбрый, богом дарованный воевода, государев боярин князь Михаил Васильевич. Отменную храбрость и милость ко всем показав, скончался и похоронен был с почетом великим господином святейшим Гермогеном, патриархом Московским и всея России, и храброй славой, данной ему от бога, прославлен был во многих государствах.
Услышав о смерти храброго государева воеводы князя Михаила Васильевича, многие неприятели государя на Московское государство с великими силами устремились. Тогда в Московском государстве начались за умножение грехов наших многие сражения и раздоры, из-за которых беспрестанно кровь христианская лилась.
Король же польский хотел от города Смоленска отступить, и стало ему известно, что князь Михаил Васильевич в Москве умер, тогда он еще больше разъярился, и с большой твердостью к городу Смоленску приступил, и многие полки на Московское государство войною послал.
Боярин же Михаил Борисович Шеин с защитниками города Смоленска, услышав в осаде о смерти боярина князя Михаила Васильевича, горько плакали и, ниоткуда помощи не ожидая, все упование на бога возложили. Жители же города Смоленска в великой печали были, не зная, что делать. И начались тогда во всей Смоленской земле многие битвы и наступило жестокое разорение.
А бояре в то время стали служить государю с великим нерадением. Государь же царь, видя разорение Московского государства, послал боярина своего, князя Дмитрия Ивановича Шуйского, из Москвы в Можайск и в Клушино и с ним много русских и наемных войск. И пришел он в Можайск, и, не выдав наемникам положенных за службу денег, отправился в Клушино. Наемники же злобу великую в себе затаили.
И когда пришли в Клушино, был у государевых людей с поляками и литовцами бой большой и сеча жестокая. [100] Государевы люди в то время ожидали помощи от иноземцев. Они же обманули и государю изменили, государевым людям неприятность и вред большой причинили, притворно на бой пошли, но биться не стали, а шляпами своими полякам замахали, и многие иноземные полки к полякам перешли. Государевых же людей из-за измены наемников перебито было множество.
Яков же Фунтусов со своими наемниками с поляками не бился, и, государю изменив, пошел к Новгороду, и, придя, захватил Новгород.
Князь же Дмитрий Иванович с полками пришел из Клушина в Москву. И государству Московскому было в то время разорение великое.
Яков же Фунтусов взял Новгород и захватил государевы закладные города, которые за службу наемников дал им в залог князь Михаил Васильевич в то время, когда их на помощь призывал: Ям, Копорье и другие города в тех местах. [101]
Жолкевский тогда пришел в Можайск со многими польскими и литовскими полками. [102] И начали поляки церкви божьи разорять и православных христиан убивать, государевы города опустошать
И были в 1610 году в Московском государстве смятение большое и измена злая, каких с начала света не было в царствующем городе Москве. Видя государя царя Василия Ивановича благочестивым и кротким, и ко всем милостивым, и не терпя многих добродетелей его, злоненавистный враг, дьявол, поощрял противников его разрушать царство его многими военными раздорами и междоусобными войнами. Он же, благочестивый государь, великим свои терпением уподобился праведному Иову, [103] все с благодарностью терпя. Тот же злокозненный враг, искони ненавидящий добрые дела рода человеческого, видя его во всем непоколебимым и праведным, вложил некую злую мысль некоторым государевым боярам и ближним людям. И они, проискам злоненавистного врага поддавшись и окаянному Иуде, предавшему господа нашего, уподобившись, государя царя отдать решили в руки врагов, разоряющих царство его. О, великое безумие! О, злое помрачение! О, льстивая дерзость!

Кто не заплачет и не зарыдает, видя лютое это неразумие и злое безрассудство, когда милость божью забыли и в соблазн дьявольский впали, оставя свет и поддавшись мрачному дьявольскому наущению?! Тот ведь Иуда, презрев Христово чудотворение и великую благодать и милосердие и забыв будущих благ обещание, чин апостольский отверг, и принял сребреники, и пришел ночью, лживым поцелуем обманув, к Христу, а с ним рабы архиереевы с оружием и кольями, и предал своего благодетеля.
Эти же окаянные, презрев царское величие и благочестие и большую его милость к ним и забыв царское расположение и с царем пребывание и близость, честь боярскую отвергли, и пришли тайно ночью к царю Василию Ивановичу с единомышленниками своими, с его изменниками, и передали своего государя в руки врагов его. Они, насмехаясь над ним, облачили его в монашеское одеяние и тайно из Москвы увезли [104] в Можайск к Жолкевскому, гетману королевскому. Он же отослал его в лагерь под Смоленск к польскому королю Сигизмунду.
Нигде никогда такого безумия не было слышно - столько ведь напастей и бед те изменники государю и царству его причинили. Эти окаянные государевы изменники зло замыслили на государя, изменили ему, его, государя, предали и сами вскоре погибли. Государь же царь многие страдания в чужой земле претерпел, [105] государство Московское многие беды и великое разорение испытало без государя царя, многими войсками, войною и междоусобием разорено было. Об этом так говорится.
Утром в царствующем городе Москве собралось множество людей, и пришли они на его царский двор, и не нашли государя в царских палатах, только государыня в царском «…» плачущая и от долгого плача на землю падающая, словно мертвая.
Изменники же все исчезли ночью, словно и не было их. Одни к полякам побежали, другие же неизвестно где скрывались, но все не смогли от гнева божьего за предательство свое укрыться и убежать, все, как дым, исчезли и погибли.
Русские же люди, лишившись государя своего, увезенного изменниками в Литву, от сердечной горести застонав, безутешно рыдали и не знали, что сделать и к кому обратиться, видя такую беду и разорение Московскому государству, оставшемуся без государя царя, только плач к плачу присоединяли и слезы к слезам прилагали, говоря: “Недавно ведь, братья, без государева боярина князя Михаила Васильевича остались и долго плакали, ныне же в еще большую беду попали - государя лишились. Что сделаем, к кому прибегнем, вокруг кого сплотимся и кто нас от стольких бед освободит, кроме единого бога?”. И был в то время плач великий и безутешный в царствующем городе Москве.
Благоверная же царица Марья Петровна долго плакала и, уйдя в Новодевичий монастырь пречистой богородицы Одигитрии смоленской, постриглась в монахини.
Король же польский под городом Смоленском царя Василия Ивановича с великой радостью принял и стал у себя держать под крепкой стражей. Он же, государь, как благочестивый страдалец мужественно терпел и с благодарностью все принимал, и от бога воздаяния будущих благ ожидал, и на все мучения внимания не обращал, только беспрестанно богу молился, и на помощь призывал, и на волю творца надежды возлагал.
Жолкевский же с польскими своими полками пришел из Можайска и стал в Богусине с большим войском. [106] Москвичи же из города выходили, с поляками и литовцами для переговоров о мире съезжались, ибо по всем городам кровь христианская лилась беспрестанно. Ведь русские люди, кроме милости божьей, ниоткуда помощи не получая, много раз поляков побивали и от городов отгоняли, но в частых боях с обеих сторон и русских и поляков множество погибло.
Потом Жолкевский с московскими людьми съехался для переговоров и так им сказал: “Если хотите пролитие крови христианской прекратить, то просите себе у польского короля на Московское государство королевича Владислава Сигизмундовича, чтобы был царем. Тогда будем как одно царство и пролитие крови христианской прекратится”. Отвечали же москвичи: “Мы ведь истинной православной веры христианской, вы же иной веры и отпадшему от истинного христианства папе римскому подчиняетесь - невозможно ведь правоверному с иноверцами согласие иметь и в церковь божью входить и иноверцу над правоверными царствовать. Лучше нам за православную христианскую веру и святые церкви умереть, нежели в Московском государстве иноверного царя видеть”. Жолкевский же и польские полковники сказали: “Если захотите польского нашего королевича в Москве царем принять, то мы напишем польскому своему королю Сигизмунду, чтобы сыну своему велел креститься по вашей вере”. Русские же люди отвечали: “Мы спросим об этом великого господина святейшего Гермогена, патриарха Московского и всея России, он ведь великой святости и праведности святитель, может ли быть такое”. И тогда договорились о следующем: полякам королю обо всем написать, русским же у святителя патриарха спросить, можно ли так сделать. После этого разошлись каждый к своим.
Люди же города Москвы в город пришли. Узнав об этом, москвичи посовещались и пришли в соборную и апостольскую церковь Успения пречистой богородицы. Великий же господин святейший патриарх в соборной церкви на своем святительском месте стоял. И люди со слезами и плачем к нему пришли, прося благословения, чтобы повелел им на царство в Москве польского королевича Владислава принять и тем прекратить кровопролитие. Он же, великий святитель, предвидя коварное иноверных лукавство, не велел православным польского королевича на царство выбирать и не дал им на то благословения.
Жолкевский же королю написал о переговорах с москвичами и спрашивал, может ли он сына своего крестить и в Москву на царство отпустить. Король польский Жолковскому написал ответ и велел ему договор составить, что он хочет сына своего крестить и на царство в Москву отпустить. Жолкевский же составил с москвичами договор: не биться и тушинского вора от Москвы совместно с ними отогнать, а королю польскому сына своего крестить в православную христианскую веру, на царство его дать. И о том договор составили и поклялись на кресте. Тогда поляков и литовцев в Москву впустили.
Прежденазванный же тушинский вор в то время со своими людьми в Коломенском стоял. Русские и поляки, соединившись, пошли на него ночью. Тогда же литовцы велели русским воинам приметы на себе иметь, чтобы отличить их от русских людей тушинского вора. И тушинский вор побежал тогда в Калугу со своими людьми.
Тогда же в Московском государстве было смятение великое. Святейший патриарх Гермоген перед всеми разоблачал хитрость польского короля [107] и его людей и говорил: “Не быть в Москве царем королевичу”. Призвал он к себе святителя честного и праведного, ростовского митрополита Филарета Никитича, [108] и благословил его после себя на свой святительский престол, и тайно назвал его после своей смерти патриархом, и предсказал ему все его будущее, ибо предвидел заранее этот великий святитель обман и коварство польского короля Сигизмунда и его людей по отношению к православным христианам.
Пошел же великий господин и государь, преосвященный ростовский митрополит Филарет Никитич проповедовать православную христианскую веру к польскому королю Сигизмунду и сыну его Владиславу. Послали с ним, государем, послов: князя Василия Васильевича Голицына, да князя Якова Петровича Борятинского, да дьяка Томилу Луговского - просить королевича на царство. Да с ним же, святителем, пришли из Москвы дворяне города Смоленска.
Пришел великий господин и государь к польскому королю, изъяснил ему православную веру и их латинскую веру изобличил, желая крестить королевича согласно их крестной клятве и убедиться в их верности и правдивости. Послы же просили короля послать Владислава, сына его, в Москву на царство. Он же, польский король Сигизмунд, посрамленный святительской проповедью, не смог на его мудрые слова отвечать, и от большого своего позора ярости и надменности исполнился, и забыл свою крестную клятву, и не дал крестить сына своего, и великий свой обман раскрыл перед всем Московским государством, нарушив крестное целование: королевича не крестил и на царство его не дал, и своего обещания не выполнил, и великую хитрость и злобу показал.
Тогда за умножение грехов наших оказались послы в руках иноверных поляков. Польский же король Сигизмунд велел суда для них приготовить, [109] русским людям велел всем без оружия быть и под многочисленной охраной, с большим опасением велел на Днепр к судам вести благочестивого государя царя и великого князя Василия Ивановича. Смольняне же тогда, видя государя своего, ведомого иноверцами, в великой печали были, горько и безутешно рыдали и не знали, что сделать и как государю своему в такой беде помочь, потому что ведь и сами были в руках иноверцев и без оружия. Если бы было у них оружие, то не могли бы в такой беде видеть государя своего и живыми оставаться.
Он же, государь, словно кроткий агнец, шел, по сторонам поглядывал и, увидев своих людей, заплакал. Войдя же в судно, 46воспел он богу молитву своими царскими устами, ирмос 8 гласа: “И почему меня отвергнул от лица твоего, свет незаходимый, и покрыла меня, окаянного, чужая тьма. Но обрати меня к себе, и к свету заповедей твоих путь мой направить умоляю тебя”. [110] И благочестиво жалостным своим голосом молитву пел. А смольняне, видя это, плакали навзрыд, [111] потому что ведь он, государь, смольнян больше других любил за их верную службу и усердие.
Поляки же пустили суда вниз по Днепру и повезли его, государя, в Литву, в королевские города, с князем Дмитрием Ивановичем Шуйским. Затем великого господина, святителя Филарета Никитича, митрополита ростовского, привели. И он, великий святитель, видя разлучение христиан «…» Смольняне же горько плакали. А он, государь, словно чадолюбивый отец, всех благословил и грехи отпустил, со слезами в вере их укрепляя, чтобы непоколебимы были в вере христианской. Сам же государь в судне сидел. Потом поляки послов в судно посадили и отправили суда из-под Смоленска по Днепру в Польшу, в литовские города.
Смольнян же обманули и велели им по домам своим жить. Они из-под Смоленска разъехались по поместьям своим и стали жить, не зная, что делать. Смоленск же тогда оставался осажденным польским королем.
В 1611 году, в великий пост, в день памяти святых Хрисанфа и Дарьи, во вторник на 5 неделе великого поста, гетманы Жолкевский и Гашевский с литовцами изменили и крестное целование нарушили, Москву разорили и выжгли и людей порубили. [112] Москвичи же укрывались по монастырям и за оградами, и было в то время в Москве разорение великое.
Король же польский на смольнян злое намерение замыслил, говоря своим людям: “Если перебьем смольнян, то никто из русских не будет сопротивляться нам, [113] многие ведь полки мои победили смольняне и всегда сильными противниками для нас были. Ныне же они в моих руках и живут по своим домам, так что, если кого-либо из них убьем, другие не узнают о его гибели”, - и послал своих людей, велев им по селам перебить смольнян. В то же время королевские люди много смольнян «…» узнав об избиении по приказу короля и о злобе его, начали между собой совещаться, и пошли, спасаясь от избиения, в русские города, в Рославль и Брянск, и пришли к воеводе Василию Петровичу Шереметеву.
В то время пришли под Москву освобождать город князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да Прокопий Ляпунов [114] со многими русскими полками и стали под Москвой.
Смольняне же из Брянска пошли в Рославль. Пришли они в Рославль и хотели в Смоленск пробиться сквозь королевские полки, Смоленску помощь оказать и польского короля отогнать.
В Смоленске тогда боярин Михаил Борисович Шеин с защитниками смоленскими в большой нужде находился и смольнян ожидал, с польским королем стойко сражаясь. Король же польский беспрерывно к городу приступал, много подкопов под стены делая, не давая горожанам передышки. В городе Смоленске из-за осадных бедствий много людей умерло. По стенам города начали люди молиться об избавлении от голодной смерти и от осадной нужды.
Архиепископ же города Смоленска непрерывно со всем своим освященным собором в соборной и апостольской церкви чудотворной иконы богородицы смоленской Одигитрии с народом, женщинами, детьми молился богу и пречистой его матери и ко гробу чудотворца Меркурия припадал, помощи и защиты городу испрашивая, чтобы укротил господь гнев свой и от иноверцев избавил.
Святой же великомученик Меркурий, смоленский чудотворец, в соборной и апостольской церкви покоился. Над гробом, в ногах его, щит и копье лежали. В давние ведь дни он, великий чудотворец, тем копьем многие полки варваров перебил и от города Смоленска отогнал. [115]
Авраамий же и Ефрем, смоленские чудотворцы, в своем монастыре в святой божьей церкви покоились; многие дивные чудеса от их преподобных гробниц и от святых голов исходили. А в головах, у святых гробниц, устроено было место, вроде колодца, и каждый год в их праздник вода оттуда выходила и помост церковный заливала. Люди же для благословения воду черпали; от воды той многие недужные исцелялись и выздоравливали. После же божественной литургии и в церкви, и в том месте, откуда вода вытекала, сухо становилось, только налитая в сосуды вода оставалась и сберегалась весь год для благословения и исцеления недужных.
В ногах же, у святых гробниц, прут железный рос и с каждым годом подрастал, как дерево. Столь дивные чудеса бог показывает через святых своих. Люди же непрерывно молились господу богу и пречистой его матери, святых чудотворцев смоленских, и великомученика Меркурия, и преподобных отцов Авраамия и Ефрема, на помощь призывая.
Но было в городе Смоленске за умножение грехов наших знамение - икона богородичная слезы испустила. Люди увидели и ужаснулись, потому что ведь беззакония наши с головой покрыли нас. Многие из добродетельных ночью видели, как из соборной апостольской церкви словно столб огненный вышел и к небесам поднялся. Люди же испуганы были. А архиепископ беспрестанно с народом молился и всю ночь к богу молитвы возносил.
Король же польский, жестоко штурмуя город, велел подкоп большой вести под сруб кожевенного колодца и под стену и начал еще сильнее нападать. И вот, когда подкоп подвели, велел он туда много бочек с порохом закатить и взорвать. И охватили город тревога и смятение. Архиепископ же смоленский Сергий в соборной и апостольской церкви был. Побежали в церковь все люди: и многие смоленские боярыни, и дворянские жены с детьми, и жители других городов, и простые люди с женами и детьми, - и набралось народу полная церковь.
И был за умножение грехов наших благодаря тому злому подкопу взят город Смоленск. Поляки и литовцы по городу православных христиан преследовали и рубили и много крови пролили. [116] Архиепископ же велел церковные двери затворить и накрепко запереть. Но королевские люди у церкви двери вырубили и начали людей рубить и живых хватать. Архиепископ же взял честной крест и пошел во всем святительском облачении навстречу иноверцам. А они, окаянные, голову ему рассекли и живого схватили, людей же много порубили и в плен забрали.
Один же посадский человек, по имени Андрей Беляницын, видя, что иноверцы избивают народ, взял свечу, и пошел под церковь, и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. [117] И был взрыв сильный, и множество людей, русских и поляков, в городе и за городом побило. И ту большую церковь, верх и стены ее, разнесло от сильного взрыва. Король же польский ужаснулся и в страхе долгое время в город не входил.

И в то время была сеча злая в городе Смоленске, православных христиан поляки избивали. Король же польский, видя большое кровопролитие, велел прекратить избиение. А боярина Михаила Борисовича Шеина схватили и к королю привели. И был взят город Смоленск за умножение грехов наших польским королем Сигизмундом 2 июня. [118]
Король же польский Смоленск взял, и многих людей перебил, и много крови христианской пролил, и церкви божьи разорил. А стоял под Смоленском год, 8 месяцев и две недели.
Смольняне же, не зная о падении Смоленска, хотели идти из Рославля к Смоленску, чтобы освободить его и отогнать польского короля. И пришла им весть из Смоленска, что польский король «…» И тогда смольняне горько плакали, видя гнев божий и разорение города Смоленска, ибо за грехи наши был он отдан в руки иноверных, и близкие их были перебиты и в плен взяты и разбросаны по польским и литовским городам, а сами они остались бездомными.
В прежние времена, в 1612 году, когда взял этот славный город Смоленск благоверный государь и великий князь Василий Иванович Московский [119] и увидел город украшенный, богатый и наполненный всяким изобилием, полюбил он его больше всех городов. Выбрал государь из многих городов лучших и честных людей, дворян, и учинил им свое государево рассмотрение, определив, кто которой чести достоин, и расписал их на три статьи: первую, среднюю и меньшую, - составил дворянский список и велел в смоленском уезде дать им поместья [120] по их достоинству и чести, по своему государеву разбору и рассмотрению и по их дворянскому происхождению. Потом велел земцев города Смоленска собрать, то есть здешних помещиков, которые в своих поместьях остались, признав его государем. И не велел государь у них те поместья отбирать, велел им по-прежнему владеть, кто чем владел, и разделил их на три статьи по их чести, приказав им особый список составить. С того времени установился порядок в городе Смоленске. Когда бывал смотр, прежде всего велел государь своих государевых дворян города Смоленска по их дворянскому списку вызывать: сначала - первую статью, потом же - среднюю и потом - меньшую. А после дворянского списка велел государь земцевский список объявлять: сначала - первую статью, потом - среднюю и меньшую. И был по его государеву разбору и рассмотрению в городе Смоленске порядок такой от взятия Смоленска великим князем Василием Ивановичем до взятия смоленского при царе Василии Ивановиче, когда взял Смоленск польский король Сигизмунд в 1611 году, и до разорения московского. До того ведь времени каждый гордился смоленским происхождением, потому что город Смоленск изначала большей, чем другие города, честью отмечен был. Воины города Смоленска от государя в великом почете и славе находились и храбрее и сильнее всех были. Ныне же за умножение грехов наших этот город взят был польским королем.
Тогда же смольняне, поминая милость божью и православную христианскую веру, и свою высокую честь, и достоинство, и происхождение, и дома, и богатство, много сетовали и плакали горько, и, всю надежду на бога возложив, с божьей помощью храбрости исполнились и силою от бога укрепились, забыв всю печаль свою и разорение, и только заботились о православной вере и об очищении Московского государства, О том великую заботу имели, как бы им государство Московское очистить от иноверцев, чтобы православная христианская вера утвердилась.
И собравшись в Рославле, пошли смольняне из Рославяя в Брянск к воеводе Василию Петровичу Шереметеву.
Прежденазванный же вор тушинский был в городе Калуге и выехал из города, желая охотой по царскому чину и обычаю позабавиться. Некий же князь Петр Урусов, который и раньше бывал в Московском государстве, приехал из Крыма и, увидев в Московском государстве смятение великое, отъехал к этому самозванцу, считая его царевичем. Разгадав же обман его, что самозванец он, а не царевич, и выждав время, когда выехал тот тушинский царевич, самозванец, на охоту, Петр Урусов убил самозванца в поле, [121] а сам убежал в Крым к своим людям. После этого люди самозванца разошлись в разные стороны.
Некий же черкашенин, по имени Ивашка Заруцкий, преступный советник самозванца, остался в Калуге, взяв его, самозванца, жену Маринку, воеводы Сандомирского дочь, с его, самозванца, сыном, [122] и пришел под Москву, и стал под Москвой со своим войском, собираясь вред причинить русским полкам.
Смольняне же пришли из Рославля в Брянск к воеводе Василию Петровичу Шереметеву. Он принял их с радостью и велел дать им продовольствие и припасы. Брянчане продовольствие и припасы смольнянам дали. Василий Петрович начал советоваться с князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким об освобождении Московского государства, как бы Московское государство от иноверцев очистить, и сносились они между собой, посылая небольшие воинские отряды.
Посоветовались Московского государства бояре и представители народа из областей, которые не признали поляков, и дали смольнянам грамоты, по которым велели им получить поместья в арзамасских, в курмыкских и в алатырских местах. [123] Смольняне же пошли из Брянска в арзамасские места.
Когда же пришли они в арзамасские места, арзамасцы неразумными оказались, не уразумели помощи божьей, об очищении Московского государства от врагов не думали, совета всего народа не послушались и смольнянам продовольствия и припасов дать не захотели, начали сопротивляться, но не устояли. Тогда арзамасцы безумное решение приняли и на бой со смольнянами пошли, захотели врагами им быть и смольнян озлобить. Смольняне увидели их безумие и непокорство и тотчас напали на них. Они же, как скот от диких зверей, разбежались и многие из них были перебиты, сами ведь себе своим непокорством вред причинили. Смольняне за непокорство их побили, и два укрепления у них захватили, и продовольствием запаслись. [124] Арзамасцы же, поняв свое безумие и непокорство, в великой своей беде покаясь, вскричали, говоря: “О, горе нам” братья! Лучше было бы нам смольнян господами иметь и невредимыми быть, и перед ними покорными быть, и своею волею припасы и оброки им давать, нежели ныне оказаться в великой беде, быть побитыми, и богатства своего втуне лишиться, и внезапно без имущества остаться”. Тогда ведь сами свое безумие поняли и долго горевали.
Был же в 1612 году в Нижнем Новгороде некий муж добродетельный и очень рассудительный, по имени Козьма Минин, посадскими людьми выбранный земским старостой в Нижнем Новгороде. [125] Этот Козьма издавна слышал про храбрость смольнян, и про мужество дворян города Смоленска, и о том, как часто они большую помощь Московскому государству оказывали, государю верно послужили, и многие города захватили, и великую храбрость и усердие показали, за православную веру крепко постояли, и много вражеских полков побили, и во всем непоколебимыми, и помощью бога вооруженными, и храбрыми были. Услышав же, что смольняне в Арзамасе, рядом с Нижним Новгородом, он сильно обрадовался. Созвав всех нижегородцев, обратился к ним с разумными словами, говоря: “О братья и друзья, весь нижегородский народ! Что будем делать ныне, видя Московское государство в великом разорении? Откуда помощи себе будем ждать и защиты городу нашему, кроме милости божьей? Видели, братья, многих городов российского государства разорение, и православных христиан избиение, и жен их и детей пленение, и всего богатства их лишение. И совет даю вам, братья мои, если послушаете меня: призовем в Нижний Новгород храбрых и мужественных воинов Московского государства, подлинных дворян города Смоленска, ныне ведь они рядом с нашим городом, в арзамасских местах. Лучше ведь нам имущество свое им отдать, но поругания от иноверцев избежать, и в вере православной жить, и на единоверцев работать и им оброки давать, нежели нашествия иноверцев и разорения ждать, и себя, и жен, и детей своих в великой беде, и в плену, и в поругании видеть, и имущества своего насилием лишиться. Теперь же, братья, разделим на три части имущество свое: [126] ве части христолюбивому воинству отдадим, для своей же надобности одну оставим”.
Жители Нижнего Новгорода все похвалили добрый его совет, так единогласно говоря: “Да, лучше нам так поступить, единоверцев призвать, нежели от нашествия иноверцев в разорении быть”. И послали к смольнянам в Арзамас людей из Нижнего Новгорода с большим почетом, и стали звать их, чтобы шли в Нижний Новгород, обещая дать им денежные оброки, продовольственные запасы, какие им потребуются.
Смольняне же, послушавшись доброжелательного совета Козьмы, пришли из Арзамаса в Нижний Новгород 6 января, на праздник Богоявления. [127]
Козьма Минин устроил встречу смольнянам с большим почетом - с иконами и со всем собором Нижнего Новгорода, со всеми нижегородцами вышел из города встречать их, радостно и со слезами говоря: “Вот ныне, братья, идет к нам христолюбивое воинство города Смоленска на утешение городу нашему и на освобождение Московского государства”. И встретили их с великой честью и с большой радостью.
Приветливый же Козьма разумными своими словами хвалу богу и пречистой его матери и всем святым воздал, видя великую помощь божью, приходу смоленских воинов очень обрадовавшись, и много добрых слов им сказал, хваля их храбрость и мужество, и воинский порядок, и большую их заботу об освобождении Московского государства, и твердость, непоколебимость их в православной христианской вере. Они же, видя его рассудительность и ревность к православной вере и великую заботу об освобождении Московского государства, почтили его немалой честью и возрадовались такому разумному мужу. Пришли они в город и расположились по его рассудительному указанию.
И была в Нижнем Новгороде по случаю прихода смоленского воинства радость великая. Тот же добродетельный муж Козьма Минин прежде всех разделил богатство свое на три части и, взяв две части богатства своего, с великой радостью принес их в казну, собираемую для воинов, для своей же надобности одну часть оставил. Потом и все горожане так сделали: две части имущества своего в общую казну принесли, третью же часть для своей потребности оставили.
И собрав много денег, тот благоразумный Козьма разделил дворян города Смоленска по их дворянскому достоинству на три статьи, учредив первую статью, и среднюю, и меньшую, и вместо государева жалованья дал им полные оброки согласно их дворянскому достоинству. Сначала дал им всем поровну, по 15 рублей, потом дал им по статьям: первой статье по 30 рублей, средней статье по 20 рублей, меньшей же статье по 15 рублей. [128]
Потом смольняне и нижегородцы, узнав, что князь Дмитрий Михайлович Пожарский в вотчине своей, в Нижегородском уезде, живет, послали к нему из Нижнего выборных людей просить, чтобы он прибыл в Нижний и стал всего войска воеводою. А в то время князь Дмитрий Михайлович Пожарский был ранен [129] и от раны сильно страдал. Пришли к нему выборные люди и молили его, чтобы шел в Нижний Новгород. Он же из-за сильной боли и раны ходить не мог, но, услышав, что смольняне пришли в Нижний Новгород, не отверг просьбы их и пошел, страдая от раны, в Нижний Новгород.
Когда пришел он в Нижний, то обрадовалось все войско приходу его и назвали его воеводой всего войска. И без промедления князь Дмитрий Михайлович Пожарский с Козьмою Мининым и смольнянами и всеми ратными людьми стал заботиться об освобождении Московского государства.
Тогда же из всех городов воины стали к князю съезжаться, видя их с Козьмой большую заботу о войске. И собрались многие полки, желая идти к царствующему городу Москве, и писали грамоты из Нижнего Новгорода от всего народа в города и большие села, чтобы ратникам на стоянках готовили припасы и продовольствие, чтобы ни в чем недостатка не было.
Пошли же из Нижнего Новгорода князь Дмитрий Михайлович Пожарский с Козьмою Мининым со смольнянами и со многими воинами из других городов. [130] На всех стоянках продовольствие им и запасы готовы были, ратники ни в чем недостатка не имели.
И когда пришли они в Балахну, то Козьма Минин, заботясь о войске, велел всех посадских людей собрать и приказал им по нижегородскому уставу две части имущества своего в ратную казну отдать, для себя же третью часть имущества оставить. Они все так по его уставу имущество свое в казну принесли. Некоторые же захотели имущество, утаить, и принесли не соответственно его уставу, и бедными назвались, но он, видя их коварство и жадность, велел им руки отсечь. [131] Они же, не желая великую муку принять, принесли больше, чем следовало по уставу.
Собрав казну в Балахне, пошли дальше. На стоянках же, по указу, который писали от имени всего народа, везде были приготовлены продовольствие и запасы для войска.
Когда пришли они в Кострому, Козьма Минин с посадских людей собрал дань по прежнему своему уставу - две части имущества их взял, для их же потребности третью часть оставил - и служилым людям, костромичам, с воинами идти велел.
Потом пришли в Ярославль. [132] Пришел князь Дмитрий Михайлович с полками и остановился в Ярославле. Козьма же Минин, придя в Ярославль, пошел в земскую избу собирать деньги, продовольствие и запасы ратникам по его нижегородскому уставу. Ярославцы же, посадские люди, Григорий Никитин и другие знатные люди, послушаться его не захотели. [133] Он долго укорял их своими разумными словами и велел, не считаясь с их высоким достоинством, взять их, Григория Никитина со знатными людьми, и отвести к князю Дмитрию Михайловичу, а имущество их все забрать. Они же, видя его великую суровость и свою неправду, ужаснулись, и вскоре все с покорностью пришли и имущество свое принесли, по его уставу две части в казну воинам отдав, 3-ю же себе оставив. Он же, рассудительный, долго их укорял и велел отпустить их. И все в городе Ярославле обрадовались, видя помощь божью и многочисленность российского воинства.
Тогда же князь Дмитрий Михайлович Пожарский велел всем воинам денежную раздачу устроить, дать из казны на их воинскую надобность - первой статье по 25 рублей, средней по 20 рублей, меньшей же по 15 рублей, а ратникам других званий - по их обычаю, кому что положено.
Пришла тогда весть в Ярославль, что собралось множество казаков, которые разоряют русские города и стоят в Угличе. Князь Дмитрий Михайлович, посоветовавшись с Козьмою Мининым, и со смольнянами, и со всем войском, послал многие сотни в Углич, велел казакам говорить, чтобы они православных не разоряли и шли бы в войско князя Дмитрия Михайловича, в Ярославль.
Пришли они в Углич и начали казакам говорить о том, чтобы православных христиан не разоряли и шли бы в войско к князю Дмитрию Михайловичу. Они их не послушали, и между ними ссора произошла.
Казаки на бой устремились, смольняне же с новгородцами напали на них. Казаки увидели их беспощадность и побежали. Смольняне же множество их перебили, и много атаманов в плен взяли, [134] и в Ярославль привели.
Князь же Дмитрий Михайлович Пожарский собрал полки в Ярославле и пошел из Ярославля к царствующему городу Москве. [135] Пришли они из Ярославля в Ростов, от Ростова пошли в Переславль.
Козьма же Минин, о войске постоянно заботясь, по городам казну собирал и ратников обеспечивал.
Тогда божьей помощью и старанием князя Дмитрия Михайловича и Козьмы Минина и собранного для освобождения Московского государства воинства пошли ратные силы из Переславля в Москву, и многие полки боярин вперед себя послал. [136] сам, не мешкая, со всем войском пошел под Москву. Пришел же боярин с полками в монастырь живоначальной Троицы и чудотворца Сергия.

А под Москвой советник тушинского вора Ивашка Заруцкий, узнав о том, что князь Дмитрий Михайлович Пожарский со смольнянами, и со многими русскими людьми из разных городов, и с Козьмой Мининым идут на освобождение Москвы, тотчас со своими преступными сообщниками побежал из-под Москвы в Калугу, и в Калуге, взяв Маринку, жену тушинского самозванца, и сына ее, побежал с сообщниками в Астрахань. Тот ведь преступник Ивашка Заруцкий многие города захватил и многих православных христиан перебил.
После этого пришел из монастыря живоначальной Троицы под Москву боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский со многими полками, желая Московское государство от иноверцев освободить. Сам князь Дмитрий Михайлович пришел и стал со смольнянами у Арбатских ворот, а князь Дмитрий Михайлович Лопата-Пожарский - у Никитсквх ворот, а Михаил Дмитриевич - у Тверских ворот, а князь Василий Туренев да Артемий Измайлов - у Чертольских ворот. [137]
В то время стоял под Москвой боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой у Яузских ворот с большим войском. А в Москве тогда сидел в осаде королевский гетман Струсь [138] многими полковниками и панами. Московские же бояре в то время в Москве сидели с женами и детьми в неволе и большие притеснения от поляков терпели.
В 1612 году по божьей милости полки Московского государства стояли мужественно и твердо, с поляками и литовцами отважно бились, не щадя жизней своих, и множество поляков и литовцев перебили, и 22 октября Китай-город взяли. [139]
Поляки же, видя свою окончательную погибель и беду, теснимые русскими силами, начали русских женщин с малыми детьми из Москвы выпускать. В то время поляки многих боярынь с детьми и бояр, которые с ними сидели, из Москвы выпустили, [140] надеясь через них себе помощь получить, чтобы от себя беду отвести.
Тогда пришел под Москву королевский гетман Ходкевич с большими силами, собираясь полякам помочь и в Москву пройти. И придя, стал под Девичьим монастырем с большими запасами. Князь же Дмитрий Михайлович Пожарский двинулся со смольнянами, и с Козьмой Мининым, и со всеми своими полками на польское и литовское войско Ходкевича. Русские смело и мужественно напали на поляков и литовцев, сражаясь с ними стойко. С утра и до полудня был бой большой и сеча злая. Русские много поляков и литовцев перебили, и в долгой сече полки обеих сторон истомились, и продолжали биться, за руки друг друга хватая.
Злокозненный же враг дьявол, искони ненавидящий добрые дела рода человеческого, вложил злую мысль воинам полка боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого: из зависти не хотел полк его войску князя Дмитрия Михайловича Пожарского, бьющемуся с поляками и литовцами, помощь оказать. Видели ведь, что войско его на другой стороне реки Москвы сражается, но помочь русским людям не захотели.
Мудрый же Козьма Минин, видя злостную вражью ненависть у русских людей в боярском войске князя Дмитрия Тимофеевича [141] и вооружившись силой ума, словно некий могучий воин, отвел козни дьявольские от православных христиан своими разумными словами и всякую злобу их истребил своим умом. Козьма, видя их на другой стороне реки Москвы стоящими в бездействии и не желающими оказать помощь, стал ездить по берегу Москвы-реки, со слезами взывая к ним, говоря так: “О братья, христианский народ! Видите великую помощь божью православному и богом собранному воинству и победу над врагами и разорителями православной веры и святых церквей, над поляками. А вы, бездействуя, какую честь себе получите и какую славу обретете, единоверным помочь не желая и божьему делу послужить, а вражде-злобе служа? Ныне ведь от единоверных отлучаетесь, впредь к кому за защитой обратись и от кого помощи дождетесь, презрев эту помощь божью православным христианам против врагов Московского государства?” И другие многие слова произнес, и своими разумными словами словно в кромешной тьме яркую свечу зажег.
Они же словами его, как светом, озарились, и будто из темноты на свет вышли, всю вражью злобу забыли, и через Москву-реку вброд быстро пошли, чтобы войску князя Дмитрия Михайловича Пожарского помощь оказать, и в бой устремились на поляков. [142] Люди же князя Пожарского, увидев помощь полка князя Дмитрия Тимофеевича, радости преисполнившись, с новой силой, смело и мужественно на врагов напали, и много поляков и литовцев перебили, и у Ходкевича обоз разорвали, и лари с запасами отбили. Казаки же на винные бочки с польскими винами набросились. Боярин, увидев это, велел бочки литовские растаскать и разбить, чтобы воинству от вина вреда не причинилось. Люди же с новой силой в бой устремились, множество поляков перебили, и гетмана Ходкевича от Москвы отогнали. И в то время поляков и литовцев перебили множество.
И вот 26 октября помощью всемогущего бога и молитвами пречистой его матери и московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и всех святых молитвами Московского государства бояре со смольнянами и воинами других городов царствующий город Москву взяли и поляков и ли товцев побили и в плен захватили. Взят же был город Москва в 1612 году в день памяти святого великомученика и чудотворца Дмитрия Селунского.
Польский же король Сигизмунд, узнав о том, что город Москва взят и люди его перебиты и в плен захвачены, собрав воинов из разных земель, пришел под Волок и несколько раз Волок жестоко штурмовал. И в то время под Волоком русские польского короля побили, [143] и он пошел от Волока прочь с великим позором и много людей своих в бою потерял.
Потом пришло под Москву большое королевское войско [144]. Когда подошли королевские люди к Москве, то, узнав о приходе поляков, московские бояре, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и князь Дмитрий Михайлович Пожарский, двинулись из города Москвы со многими войсками и вскоре сошлись с поляками на Ходынке. Воины же Московского государства решительно, храбро и мужественно на них напали. И был на Ходынке бой великий и сеча жестокая, [145] русские с поляками рубились. И смольняне в то время большое мужество перед всем войском проявили и много королевских людей побили. Тогда же помощью всесильного бога русское воинство начало поляков одолевать, а поляки стали отступать, и побежали, и перебиты были. Русские множество их побили, они же из-под Москвы в Литву побежали.
После этого в 1613 году, видя, что божьею помощью Московское государство очистилось от неверных, написали во все города властям и воеводам и ко всем земским людям, чтобы ехали в Москву и просили у бога милости и помощи у пречистой богородицы и у московских чудотворцев, чтобы дал бог на Московское государство государя всей земли.
И божьей милостью, помощью пречистой богородицы и заступничеством московских чудотворцев избрали государя царя и великого князя всея России Михаила Федоровича на Московское государство 22 февраля. [146]
Потом послали просить от всего государства его, государя, мать, инокиню Марфу Ивановну, чтобы он, государь, был в Московском государстве царь, государь и великий князь всея России Михаил Федорович, государь и самодержец всему Московскому государству, и сел бы на престол деда своего, блаженной памяти государя царя и великого князя Ивана Васильевича, и дяди своего, царя и великого князя Федора Ивановича, [147] в царствующем городе Москве, потому что ведь он, государь, ближний потомок царский и ближайший сродственник царю Федору Ивановичу. В 1598 году тот благочестивый государь, заранее предвидя богоизбранность этого благочестивого царя, бывшего тогда еще младенцем, велел к себе п ринести богоизбранного этого царя и великого князя Михаила Федоровича. Благочестивый же государь царь и великий князь Федор Иванович возложил руки свои на него и сказал: “Вот этот есть наследник царского рода нашего, с ним же царство Московское утвердится, и непоколебимо будет, и великой славой прославится. Ему передаю царство и величие свое после моей смерти, своему ближайшему сродственняку”. Эти слова тайно произнес и отпустил его. Сам же предал блаженную свою душу в руки божьи.
После смерти царя и великого князя Федора Ивановича в Московском государстве многие захотели царями быть, но без воли божьей не смогли царство удержать [148] до воцарения этого богоизбранного государя царя и великого князя Михаила Федоровича. Этот ведь государь в младенческом возрасте был избран и от дяди своего, царя Федора Ивановича, прежде всех бывших после него царей царство принял. В царство же царя Бориса, многие напасти, и притеснения, и беды приняв от царя Бориса, [149] этот благочестивый государь богом от всех бед избавлен был и невредимым сохранен.
Когда же избрали его, государя, всем народом на Московское государство, он, государь, в то время был в городе Костроме с благочестивой своей матерью, инокиней Марфой Ивановной. Пришли к нему, государю, в Кострому, в Ипатьевский монастырь живоначальной Троицы, из царствующего города Москвы от всего народа посланники, князь Иван Борисович Черкасский с товарищами, [150] и просили его, государя, и мать его, великую государыню, инокиню Марфу Ивановну, чтобы он, государь, шел на свой царский престол, на Московское государство. Он же, благочестивый государь, в великом смирении своем от царства и величия отказывался, и земной славы не хотел, и к небу ум свой устремлял, во всем на бога уповая. И они едва умолили его идти на свой престол и быть царем всему государству Московскому. Он же, государь, долго не шел, но не презрел горячей мольбы и просьб их, посланников всего государства, и пошел в царствующий город Москву с матерью своей, великой государыней, инокиней Марфой Ивановной.
Пришел государь царь и великий князь всея Руси Михаил Федорович из Костромы в царствующий город Москву 1 мая. Встретили его, государя, перед царствующим городом Москвой всем народом с великой честью и большой радостью. Этому ведь государю все люди обрадовались, видя его, государя, мудрым, и разумным, и милостивым, и милосердным ко всем, и происходящим из царского рода благочестивых царей, и близким сродственником блаженной памяти государя царя и великого князя Ивана Васильевича и сына его, царя и великого князя всея России Федора Ивановича, словно некое бесценное сокровище после многих лет обрели и всю печаль, и страдания, и большое разорение забыли, видя в Московском государстве богоизбранного царя, государя и великого князя Михаила Федоровича, всея России самодержца.
После того он, государь царь и великий князь всея России Михаил Федорович, венчался царским венцом 11 июля того же года. И когда принял царский скипетр державы государства своего, послал за изменниками, за Ивашкой Заруцким, бояр своих, князя Ивана Никитича Одоевского и товарища его, Мирона Вельяминова. Тот преступник многие города сжег и государевых людей перебил, и взял Маринку, жену тушинского самозванца, и сына ее, и ушел в Астрахань. И князь Иван Никитич Одоевский его в Астрахани схватил и в Москву привел. И за его преступления в Москве казнили его с Маринкой и сыном ее. [151]
После того изволил государь послать под Смоленск бояр своих, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и князя Ивана Федоровича Троекурова, [152] и по повелению государя и великого князя многие города в Литве они взяли, и Смоленск осадили, и в Польшу под литовские города ходили, и многие города сожгли и захватили.
И в 1614 году пришел под Смоленск на смену князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому князь Иван Андреевич Хованский, а товарищ ему Мирон Вельяминов. [153]Князь же Дмитрий Мамстрюкович стоял под Смоленском до прихода князя Ивана Андреевича Хованского, и большое усердие и храбрость проявил, и много поляков и литовцев побил. Когда пришел ему на смену князь Иван Андреевич Хованский, тогда князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский да князь Иван Федорович Троекуров пошли по государеву указу из-под Смоленска в Москву. Князь же Иван Андреевич Хованский остался с войском под Смоленском, и долго к Смоленску приступал, и часто с поляками сражался, и стоял под Смоленском год.
А в 1613 году пришел на смену ему под Смоленск Михаил Матвеевич Бутурлин, а товарищ у него Исаак Погожий. [154] нязь же Иван Андреевич Хованский пошел в Москву, а Михаил Матвеевич остался с войском под Смоленском. Государевы люди стояли под Смоленском три года, и под литовские города ходили, и многие города пожгли и захватили, и в 1616 году к Москве отошли. [155]
После этого в 1617 году указал государь боярам быть с полками: князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому в Волоколамске с товарищем, князем Василием Петровичем Ахмашуковым-Черкасским, и с войском, а в Можайске князю Борису Михайловичу Лядову, в Калуге же князго Дмитрию Михайловичу Пожарскому с ратью.
Потом пришел под Можайск королевич Владислав с большим польским и литовским войском и начал православных христиан избивать и государство Московское разорять. Государь же царь и великий князь всея России Михаил Федорович узнал о приходе королевича и приказал всем полкам идти в поход под Можайск.
Тогда князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский из Волоколамска пришел в Рузу [156] и послал товарища своего, князя Василия Петровича Ахмашукова-Черкасского, на польское войско. И съехались с польским войском под Боровском, и бой большой у государевых людей с поляками произошел, и долго с поляками и литовцами под Боровском бились. Тогда за умножение грехов наших литовцы многих государевых людей в бою перебили и в плен взяли.
В то же время боярин князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский из Рузы с ратью пошел в поход на Можайск. Королевские люди обоз разорвали и припасы захватили, и пришел боярин в Можайск с немногими людьми. [157] Многих же русских в то время под Можайском литовцы перебили и в плен забрали. В 1619 году польский королевич после сражения под Можайском пошел под Москву и стал в Тушине с большим войском.
После этого в 1619 году на Покров пресвятой богородицы приходил под Москву литовский королевич Владислав [158] со многими полками, литовскими и немецкими, и к Арбатским воротам приступал, и к Тверским. И божьей милостью и государевым счастьем в то время царствующий город Москва сохранен был, а поляков и литовцев под Москвой побили множество. Королевич же, видя большие потери в своем войске, пошел из-под Москвы под Сергиев монастырь живоначальной Троицы. И придя, стал в Рогачеве и в Сваткове [159] с большими своими силами, с польскими и немецкими полками.
В это время прислан был от государя из Москвы боярин князь Иван Борисович Черкасский в Ярославль для сбора воинов. И собрал князь Иван Борисович в Ярославле много ратников из разных городов, и дал им государево полное жалованье, и хотел идти на королевичевы полки освобождать Московское государство. Тогда же пришли в Ярославль к князю Ивану Борисовичу 13 000 казаков, которые избивали государевых людей, и имущество грабили, и разоряли Московское государство, но вот пришли с повинной [160] и в вине своей государю покаялись.
Потом в Москве начались переговоры с польским королевичем о заключении мира. [161] С польским королевичем в то время заключили временный мирный договор до съезда полномочных послов и до обмена пленными. Королевич с гетманами пошли в Литву, и все польские войска из русской земли вышли. Государь же царь приказал князю Ивану Борисовичу Черкасскому ратников из Ярославля по домам распустить и велеть им готовыми быть на его государеву службу. И князь Иван Борисович войско в Ярославле распустил и сам пошел к государю в Москву, казакам же велел с собой идти в Москву.

Потом изволил государь и великий князь всея России Михаил Федорович послать из Москвы послов своих, боярина Федора Ивановича Шереметева с товарищами, в Вязьму для обмена пленными и заключения мирного договора на большой срок. Послы же, придя в Вязьму, выменяли великого господина и государя, митрополита Филарета Никитича и боярина Михаила Борисовича Шеина и с большим почетом встретили их на вяземском рубеже. Королевского же гетмана Струся с польскими и литовскими полковниками и со многими воинами польскому королю отдали, и договор о мире заключили, и помирились на 14 лет и на 5 месяцев. [162]
Тогда же пришла весть государю в царствующий город Москву, что идет в Москву великий господин и государь, преосвященный митрополит Филарет Никитич, отец и богомолец государя царя и великого князя всея России Михаила Федоровича. В то время стоял в царствующем городе Москве звон колокольный и во всех божьих церквах молились всемогущему богу о пришествии святителя, и была радость несказанная всем православным христианам, и все с большой радостью готовились к встрече.
Государь царь и великий князь всея России Михаил Федорович, узнав о приходе отца своего и богомольца, великого господина и государя Филарета Никитича, пошел из царствующего города Москвы встречать его со всей царской свитой, с большой радостью, и всему освященному собору велел идти. И встретили его, великого князя и государя, с большим почетом и несказанной радостью. [163]
Когда увидел государь царь благоумиленное лицо своего отца, то преклонился перед ним с радостью и со слезами, прося его благословения, как в древности Иосиф преклонился, пав на землю перед отцом своим Израилем. [164] Государь же царь обнял отца своего, со многими слезами и радостью целуя священные одежды его, желая отеческого благословения от отца своего и богомольца, великого господина и государя Филарета Никитича. Он же, государь великий святитель, молитвенно простер руки ко всемогущему богу и благословил сына своего, государя царя и великого князя всея России Михаила Федоровича. Потом благословил всех бояр его, и всех близких его, и весь народ, и пошел в царствующий город Москву с большой радостью. Православные христиане словно великое бесценное сокровище тогда обрели, радости и веселья исполнились, видя столь большую милость и благодать божью - в царствующий город идущего великого государя и святителя, доброго пастыря словесных овец Христова стада и гонителя волков и злых ересей, православной христианской веры и истинного благочестия защитника и укрепителя.
Пришел же великий господин и государь Филарет Никитич в царствующий город Москву, и его святительскому приходу все православные люди обрадовались радостью великой и весельем несказанным, видя такого государя и святителя возвращение.
После того избрали его, государя, всем освященным собором и всем народом на московское патриаршество и долго уговаривали его, государя и великого святителя, чтобы принял патриаршеский престол Московского государства и всея России. Он же, великий государь и святитель, не отверг мольбы освященного собора и всего христианского народа, помня благословение Гермогена, патриарха Московского и всея России. Он ведь, великий господин и святейший патриарх Гермоген, перед отшествием своим к богу передал патриаршеский престол великому государю, святителю Филарету Никитичу, и патриархом объявил после себя и на свой престол благословил великого господина и государя, святейшего патриарха Московского и всея России Филарета Никитича, заранее ведь предвидел, предсказал и благословил великого господина и государя, святейшего Филарета Никитича, после себя на патриаршеский престол.
Великий же господин и государь, святейший патриарх Московский и всея России Филарет Никитич, по благословению великого господина, святейшего патриарха Гермогена, и по избранию освященного собора и всею народа, принял от бога данную ему паству, и сел на патриаршеский престол в царствующем городе Москве 24 июля того же года, [165] и начал править церковью с большим благочестием, утверждая православную христианскую веру и людей к благочестию наставляя и просвещая божественным писанием.
Этот ведь великий господин и государь, святейший Филарет Никитич, патриарх Московский и всея России, в Польше терпел большие притеснения, чем апостолам уподобился, и, словно столп непоколебимый, православную христианскую веру исповедовал, лживость их еретической веры разгадав, и злую ересь их изобличил, и для обличения ересей их книги написал, и, обличая их козни, и твердо защищая православную христианскую веру, и от православной соборной и апостольской церкви всякую ересь отгоняя, словно добрый воин Христов, принял место пастыря доброго Христова стада словесных овец.
В то время, в царство благочестивого государя царя и великого князя всея России Михаила Федоровича и при патриаршестве отца его и богомольца, великого господина и государя, святейшего кир Филарета, патриарха Московского и всея России, стала православная христианская вера распространяться, церкви божьи украшаться, и многие города строиться, и многие государства к России присоединяться. Тогда же божьей милостью и молитвами пречистой его матери и московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, и всех святых молитвами, и государевой счастливой судьбой была в Московском государстве тишина великая, а во всем народе большая радость и веселье. Государь же царь и великий князь Михаил Федорович, всея России самодержец, и мудро, и справедливо державой своей правил, с большим благочестием и милостью, царское достоинство блаженной памяти сродственников своих - деда, покойного государя царя и великого князя всея России Ивана Васильевича, и дяди своего, покойного государя царя и великого князя всея России Федора Ивановича, - строго соблюдая, более же всего о церквах беспокоясь, и православную веру утверждая, и правила божественных книг познавая, и о благочестии великую заботу имея, и богу благодарность за все воссылая.
И господь бог, видя благочестие государя царя, и великую веру, и о православии заботу, и государя патриарха многие деяния и духовную кротость, послал к ним свое божественное сокровище, священную свою ризу, или же одеяние, на утверждение православной христианской веры, подобно тому, как в древности Иовгарю был послан божественный образ для исцеления. [166] Прислана же была святая божественная риза вседержителя творца как бесценный дар государю царю и великому князю всея России Михаилу Федоровичу в царствующей город Москву шахом, персидским царем. [167] Государь же царь и великий князь всея России Михаил Федорович со своим отцом и богомольцем, святейшим Филаретом Никитичем, патриархом Московским и веея России, с большой радостью, как священный дар, приняли святую ризу господню и, взяв ризу Спаса Христа, бога нашего, торжественно положили ее в соборной и апостольской церкви на особо устроенное место.
И были в то время народу христианскому от божественной ризы многие чудеса. Многие одержимые различными недугами исцелились: слепые прозрели, немые заговорили, глухие слышать стали, расслабленные укрепились и здоровыми стали, истязаемые бесами очистились и исцелились, и бесы из них изгнаны были. Люди же, видя великий божественный дар, с верою и со слезами припадали к святой божественной ризе и от всех бед избавлялись.
Государь же царь с большой радостью и со слезами целовал божественную ризу и усердно благодарил бога за такой великий дар христианскому народу. К шаху же, персидскому царю, многие дары послал.
После того многие орды под его государеву руку отдались, и многие ему, государю, народы покорились, и многие города построены были. Государь же царь и великий князь всея России Михаил Федорович благоразумно и мудро царство свое устраивал и ко всем милостив был. Благодаря его благочестивому правлению божьей милостью все Московское государство в мире и тишине пребывало.
Мы же, видя столь большое милосердие к нам вседержителя бога, имея дарованного богом государя царя и великого князя всея России Михаила Федоровича, мудрого и разумного, благочестивого и милосердного, получив освобождение от бед, многих напастей, и войны, и междоусобной распри и от большого разорения избавление, увидев от человеколюбца бога полное освобождение от столь великих бед наших, взываем к нему, так говоря: “О многомилостивый господь, всего добра податель, человеколюбец, царь божественной и несказанной славы, отец и сын и святой дух, единый в Троице славимый бог, творец наш неба и земли, и создатель всего видимого и невидимого, и строитель всего мира, не презревший нас, создания своего - христианского народа, и достояния своего - Московского государства, наказавший нас за умножение грехов наших и многими войнами, и пленом, и междоусобными распрями, и от столь великих бед избавивший нас премногим своим милосердием и человеколюбием, простив наши многие грехи, не желая до конца погубить создание свое, даровавший нам поддержку и помощь против разорителей наших и врагов Московского государства, оскверняющих православную христианскую веру, против поляков и литовцев и многих бунтовщиков, и освободивший Московское государство от всех бед, и даровавший нам благочестивого государя царя и великого князя, и праведного, и рассудительного. [168] Ныне же молим, владыка вседержитель, Иисус Христос, будь милостив к смиренным твоим рабам, всем православным христианам, и вознеси рог благоверной императрицы нашей, и державу ее, Московское государство и все города Российской земли, в мире и тишине сохрани, и веру христианскую непоколебимой утверди, и враждебные народы укроти, и всех врагов и противников благочестивейшей императрицы нашей покори, и нас милостью своей возвесели, и в благочестии жить благослови, и конец жизни нашей в покаянии устрой, и будущие вечные блага получить разреши молитвами пречистой твоей матери, силою честного и животворящего креста и всех святых твоих молитвами, ибо сопутствует тебе всякая слава, честь и поклонение, отцу и сыну и святому духу ныне, и присно, и во веки веков. Аминь”.

АРХЕОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
Рукопись Погод. 1501 (ГПБ), в которой находится список “Повести о победах Московского государства”, представляет собой сборник, составленный в середине XVIII в. из двух повестей о “Смутном времени”. Написан сборник на грубой бумаге русского производства с водяным знаком ГУБР/ФСМП (город Углич, бумажная фабрика содержателя Максима Переславцева), тождественным № 316-317 в альбоме филиграней З. В. Участкиной и датируемым ею 1747 годом. [169]
В начале сборника находится первая повесть “Сказание и повесть еже содеяся…” в краткой редакции. Она была опубликована еще в прошлом веке. [170] Однако список этой повести из рукописи Погод. 1501 в литературе не отражен, так как до сих пор оставался вне поля зрения исследователей русской истории и литературы XVII в. А. Ф. Бычков в своем описании сборников из собрания М. П. Погодина не поместил эту рукопись. [171] Изучавший литературные памятники о “Смуте” С. Ф. Платонов нигде не упоминает о ней, хотя пользовался рукописями Погод. 1502,1503 и т. д. [172] Е. Н. Кушева, которая произвела сопоставительный анализ всех известных ей списков “Сказания и повести еже содеяся…”, тоже не знала об этом сборнике. [173]
На внутреннем поле первого листа рукописи почерком, отличным от тех, которыми она написана, указано: “История благополезная: худо писано, описей много”. Ниже добавлена бледными чернилами едва читаемая запись: “Читателю надлежит благоразсудно разсматривать”. Первая запись ценна по двум причинам. Она свидетельствует о том, что в сборник включены специально подобранные произведения, составившие, по мнению читателя, единую “Историю благополезную” о “Смуте”, поскольку вторая повесть хронологически продолжает “Сказание и повесть еже содеяся…”.
В рукописи представлены два почерка позднего полууставного письма, причем второй почерк появляется в конце первой повести. Замечание о том, что “худо писано”, относится к “Повести о победах Московского государства”, написанной вторым почер-ком, ибо в первой повести ошибки и описки начинаются с того места, где появляется второй почерк.
“Повесть…” действительно написана не очень хорошо. В тексте встречаются пропуски букв в словах, слов в предложениях, целых частей предложений, имеются повторения. Искажения имен и фамилий, географических названий объясняются отчасти невысокой грамотностью и невнимательностью переписчика, отчасти тем, что, хорошо памятные людям XVII в., они мало о чем говорили переписчику XVIII в.
Путаница в именах (Андрей Иванович Хованский, а не Иван Андреевич), а иногда и в последовательности событий может иметь и иное объяснение. Обилие неизвестных фактов, реалистических подробностей событий говорит о том, что автор “Повести…” опирался на собственные наблюдения и впечатления. Точно так же, по памяти, он воспроизводил многие имена, даты и события. Но со времени этих событий до второй половины 1620-х гг., когда, по нашему мнению, была написана “Повесть…”, прошло много лет. В памяти автора за это время могли перепутаться имена и отчества людей, даты и последовательность событий.
Следует отметить, что все эти неточности незначительны и легко исправляются по другим источникам. Характерно, что в тех местах “Повести…”, где наблюдаются заимствования из разрядных записей, фактических неточностей нет, все они встречаются там, где автор дает самостоятельное изложение событий.
Все замеченные искажения текста и фактические неточности отмечены в текстологических примечаниях и в комментариях.
В рукописи наряду со слитным написанием двух частей сложного слова имеется их раздельное написание (ср. междоусобныя - л. 17 об. и междоусобныя - л. 18). В публикуемом тексте раздельное написание частей сложных слов устранено, в примечаниях же отмечены только сложные случаи.
Слитное написание двух разных слов или слова с союзом или предлогом исправлено без указания в примечаниях.
Ошибки писца, легко устранимые (пропуски букв и слогов, повторения слогов, явно ошибочная замена одной буквы другою), исправляются и указываются в примечаниях.
Ошибки писца, замеченные и исправленные им самим (переправленные буквы, пропущенные, а затем написанные над словами буквы, слоги и части слов), в примечаниях не отражены.
Все сокращенные слова под титлом раскрываются; в примечаниях отмечены неправильные сокращения под титлом.
Сокращенные слова без титла раскрыты и отмечены в примечаниях.
Искаженные имена и географические названия оставлены без исправлений и отмечены в комментарии, где дается правильное написание, выявленное по другим источникам. Пропуски в тексте отмечены таким образом: «…».
Выносные буквы вносятся в строку. Буквы-цифры заменены арабскими цифрами. Знак краткости над “и” дается в соответствии с современным правописанием даже в тех случаях, когда в рукописи он отсутствует. Знаки препинания расставлены по современным правилам. Разбивка текста на абзацы сделана по смыслу.
Текст передается современным шрифтом с заменой букв: i на и; ь на е; фита на ф; кси на кс; пси на пс; омега на о; ук на у; йотированный аз и юс малый на я; ъ оставлен лишь в середине слова; в необходимых случаях разделительные ъ и ь вносятся в текст.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ААЭ - Акты Археографической экспедиции. СПб., 1836, т. II.
Адрианова-Перетц - Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля древней Руси. М.; Л., 1947.

АИ - Акты исторические. СПб., 1841, т. II.
Белокуров - Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время (7113-7121 гг.). М., 1907.
ГИМ - Государственный Исторический музей (Москва).
ГПБ - Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
ДАИ - Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846, т. I.
Дворцовые разряды - Дворцовые разряды. СПб., 1850, т. I.
ИОРЯС АН - Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук.
Лихачев -Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958.
Назаревский - Назаревекий А. А. Очерки из области русской исторической повести начала XVII века. Киев, 1958.
Отчеты ОЛДП - Отчеты о заседаниях Общества любителей древней письменности за 1902-1904 гг. СПб., 1904, вып. 156.
ПДП - Памятники древней письменности. СПб., 1886, вып. 62; СПб., 1888, вып. 70.
Попов - Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869.
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей. СПб., 1851, т. V; СПб., 1910, т. XIV, первая половина; СПб., 1913, т. XXI, вторая половина; СПб., 1910, т. XXIII.
РИБ - Русская историческая библиотека. СПб., 1872, т. I; СПб., 1891, т. XIII. Сб.
РИО - Сборник Русского исторического общества. М., 1913, т. 142.
СГГиД - Собрание государственных грамот и договоров. М., 1819, ч. II.
ТОДРЛ - Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) Академии наук СССР.
ЧОИДР - Чтения в императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1847, № 9.
[1] О Крестьянской войне в Русском государстве в начале XVII в. Обзор дискуссии.
- Вопр. истории, 1961, № 5, с. 116.
[2] Лихачев, с. 24.
[3]Державина О. А. “Сказание” Авраамия Палицына и его автор.
- В кн.: Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955, с. 26-28.
[4]Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. 2-е изд. СПб., 1913, с. 242-257.
[5]Дробленкова Н. Ф. “Новая повесть о преславном Российском царстве” и современ-ная_ей агитационная патриотическая письменность. М.; Л., 1960.
[6] Белокуров, с. 22-23; ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 117.
[7] Например: Временник дьяка Ивана Тимофеева.
- РИБ, т. XII, стб. 377, 408- 409, 413.
[8] Белокуров, с. 53.
[9] ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 92.
[10] Там же.
[11] Там же.
[12] Там же.
[13] Напомним в связи с этим о Баиме Болтине, который, как выяснил С. Ф. Платонов, оставил свое имя в написанном им Карамзинском хронографе (см.: Платонов С. Ф. Столяров хронограф и его автор.
- В кн.: Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому, М., 1909, ч. 1, с. 18-28).
[14] Лихачев, c. 22-23.
[15]Кушева Е. Из истории публицистики Смутного времени. Саратов, 1926, с. 63-65.
[16]Вайнберг Е. И. Челобитные смоленского помещика - участника похода против Болотникова.
- В кн.: Исторический архив. VIII. М., 1953, с. 68-69.
[17] Назаревский, с. 57.
[18] ГПБ, Р. IV. 23, л. 731-738.
[19] Белокуров, с. 13.
[20]Енин Г. П. Неизвестная повесть о Смутном времени.
- В кн.: Памятники куль-туры. Новые открытия. М., 1977, с. 14-15.
[21]Васенко П. Г. Повести о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском.
- Отчеты ОЛДП, с. 1-30
[22] Там же, с. 20.
[23] Адрианова-Перетц, с. 135-152.
[24]Иконников В. С. Князь М. В. Скопин-Шуйский.
- Древняя и новая Россия, 1875, т. II, с. 134-136.
[25] Так, в завершающей его части применен “постоянный прием причети” - утверждение о нежелании жить после смерти сына (см.: Адрианова-Перетц, с. 140).
[26] Там же, с. 144.
[27] См.: Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития. М., 1915, с. 157-161.
[28] Адрианвва-Перетц, с. 178.
[29] Слово о полку Игореве. М.; Л., 1950, с. 17.
[30] Лихачев, с. 77-81, 101.
[31] “… уподобился бо еси храбростию, и мужеством, и красотою, и мудростию Александру, царю Македонскому!” (л. 36 об.). Не исключено, что сравнение с Александром Македонским является самостоятельной находкой автора “Повести…”, приравнявшего Скопина к герою широко распространенной и очень популярной на Руси “Александрии”. Подобное сравнение с Александром Македонским содержится в Ермолинской летописи применительно к князю Святославу, который “многи страны и грады приискиваше, к себе приводя, якоже древний Александр Макидоньский” (ПСРЛ, т. XXIII, с. 7; указано Я. С. Лурье), в большой челобитной Ивана Пересветова и в “Повести о двух посольствах”, в которой говорится, что Иван Грозный “подобен храбростию и ратью Александру царю Македонскому” (см.: Каган М. Д. “Повесть о двух посольствах”.- легендарно-политическое произведение начала XVII в.
- ТОДРЛ, т. XI, с. 232, 251).
[32]Васенко П. Г. Повести о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском, с. 22.
[33]Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития, с. 190.
[34]Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник, с. 104.
[35] История русской литературы. М.; Л., 1948, т. II, ч. 2, с. 29.
[36] ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 11.
[37] Там же, с. 5.
[38] Там же, с. 7. Ср. в “Повести…”: иностранные наемники радуются, “…видя князя Михаила Васильевича бодра, и храбра, и премудра, и многою красотою от господа одарена, и его доброумна, и приветна…” (л. 22 об.-23); “…вси почудишася предивной его мудрости и храбрости…” (л. 30).
[39] ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 14.
[40]Буссов К. Московская хроника. 1584-1613. М.; Л., 1961, с. 80-81.
[41] Попов, с. 188.
[42]Леонид, архимандрит. Повесть о Царьграде Нестора Искандера.
- ПДП 1886, вып. 62, с. 1-43.
[43] См.: Орлов А. С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). М., 1902.
[44] Повесть о Царьграде цитируется по указанному выше изданию архимандрита Леонида.
[45] А. С. Орлов отметил только два примера использования этой формулы: один в повести Нестора Искандера и второй в повести князя И. А. Хворостинина (см.: Орлов А. С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.), с. 49).
[46] В рассказе об обороне Смоленска в “Повести…” упоминаются смоленские святые Меркурий, Авраамий и Ефрем. Указание на то, что над гробом чудотворца Меркурия “при нозех его щит и копие лежаше”, соответствует свидетельствам повести о Меркурии Смоленском (см.: Белецкий Л. Т. Литературная история повести о Меркурии Смоленском. Исследование и тексты.
- ИОРЯС АН, Пгр., 1928, т. 99, №8), но возможно, что это слова очевидца, поскольку автор мог сам видеть мощи святого, которые находились в соборном Успенском храме до взрыва его в июне 1611 г. Сообщение о чудесах от мощей Авраамия и Ефрема восходит, вероятнее всего, к устному преданию. Во всяком случае в Житии Авраамия эти чудеса отсутствуют.
[47] О. А. Державина отметила заимствование этого видения из повести Нестора Искандера в “Сказании” Авраамия Палицына (см.: Державина О. А. “Сказание” Авраамия Палицына и его автор, с. 52).
[48] Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском.
- РИБ, т. XIII, стлб. 187-218.
[49]Гухман С. Н. Сказание о даре шаха Аббаса России. Автореф. канд. дис. Л., 1973, с. 2.
[50] Белокуров, с. 223.
[51]Дробленкова Н. Ф. “Новая повесть о преславном Российском царстве” и современная ей агитационная патриотическая письменность, с. 99.
[52] См.: Орлов А. С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.), с. 8-11. См. также: Творогов О. В. Задачи изучения устойчивых литературных формул Древней Руси.
- ТОДРЛ, т. XX, с. 29-40.
[53]Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973, с. 25.
[54] Назаревский, с. 73.
[55]Адрианова В. П. Из начального периода русского стихосложения.
- ИОРЯС, 1923, т. XXVI, с. 274.
[56] Там же.
[57]Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 2-е изд. Л., 1971, с. 185-192
[58] Лихачев, с. 87, 99.
[59] ПСРЛ, т.ХХI, вторая половина, с. 432.
[60] ПСРЛ, т.ХIV, первая половина, с. 8, 12.
[61] РИБ, т.ХШ, стб. 197, 199, 213.
[62] Державина О. А. “Сказание” Авраамия Палицына и его автор, с. 51.
[63] Адрианова-Перетц, с. 21.
[64] Там же, с. 29.
[65]В лета благочестивыя державы государя царя и великаго князя Василия Ивановича всея России, 7114 (1606) году… - “Повесть…” начинается рассказом о событиях начала царствования Василия Ивановича Шуйского. Он был выбран царем 19 мая 1606 г., через 2 дня после возглавленного им успешного восстания в Москве против польского окружения Лжедимитрия I и убийства самозванца.
[66]в то время… в Московском государстве восташа многия кровопролития и рати ово от ляхов, ово от литвы, ово от рускиг воров… - В период кратковременного царствования Василия Шуйского (1606-1610) Россия находилась в состоянии острейшего социального и политического кризиса. Обострившаяся с конца XVI в. после пресечения династии Рюриковичей борьба за власть внутри феодальных верхов, вследствие чего на престоле за короткое время сменилось несколько случайных людей, едва не привела страну к потере государственной самостоятельности. Само избрание царем Василия Шуйского немногочисленной группой его московских сторонников вызвало недовольство значительной массы периферийного дворянства, привело к вооруженным выступлениям и к свержению его с престола.
Как раз в эти годы наибольший размах приобретает первая Крестьянская война, охватившая почти все уезды страны.
Внутриполитическими и социальными конфликтами в России активно воспользовались соседние государства. Шляхетская Польша продолжила попытки завоевать Россию, выдвинув и поддержав деньгами и вооруженной силой второго самозванца, а затем начав открытую интервенцию. В конце царствования Василия Шуйского к захвату русских территорий приступила и Швеция.
[67]воста неки вор, холоп Телятевских, именем Ивашко Болотников… - Иван Исаевич Болотников в молодости был служилым холопом князя А. А. Телятевского, но бежал на южные окраины страны к казакам. В одной из стычек с татарами он попал в плен и был продан в рабство туркам на галеры. После поражения турок на море ему удалось освободиться из неволи и через европейские страны вернуться на родину. Незаурядные личные качества и богатый опыт сделали его вождем восставших народных масс. Восстание под предводительством Болотникова (1606-1607) явилось кульминационным моментом первой Крестьянской войны в России.
[68]с своими приборными со многими воры, с украискими мужики, с северы.
- “Приборными”, или служилыми “по прибору”, назывались в отличие от служилых “по отечеству” люди, которые набирались в военную службу из низших сословий населения и составляли в XVI-начале XVII в. рядовую массу русского войска. Служилыми “по прибору” могли стать только лично свободные городские жители или черно-сошные крестьяне. “Приборными” людьми были стрельцы, пушкари, казаки, кузнецы и др. “Приборные” люди составляли подразделения наиболее постоянного состава, в мирное время не распускались, как полки служилых “по отечеству” дворян и детей боярских, и несли городовую и пограничную службу, за которую получали жалованье (денежное, хлебное, земельное) (см.: Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XVI-XVII вв. М., 1954, с. 82-91). В армии Ивана Болотникова служилые “по прибору” казаки, стрельцы, пушкари и т, д. составляли наиболее подготовленную в военном отношении и значительную по численности часть войска.
“Украиские мужики” - жители южных и юго-западных пограничных районов России. “Северы” - население Северской земли, района, граничащего с Литвой и Диким полем, с городами Брянск, Чернигов, Трубчевск, Новгород Северский, Путивль, Рыльск, Севск и др.
[69]а Можайск вто время засел его же воровской советник… Юшко Зубцев….
- Речь идет о Юрии Беззубцеве, одном из руководителей восстания Болотникова и видном участнике многих событий “Смутного времени”. Сведений о том, что Юрий Без-зубцев овладел Можайском, защищал его от смольнян и рати И. Ф. Крюка-Колычева и был взят в плен, в других источниках нет.
[70]И взяша благословение у архиепископа смоленскаго Феодосия.… - П. М. Строев указывал, что уже в феврале 1605 г. архиепископа Феодосия не было на смоленской кафедре. Составители “Русского биографического словаря” высказали предположение, что именно Феодосий упоминается без указания имени в документах о церемонии венчания на царство Василия Шуйского, т. е. в 1606 г. Приведенные слова из “Повести…” являются единственным в источниках прямым свидетельством того, что еще осенью 1606 г. архиепископ Феодосий был жив и оставался на смоленской кафедре (см.: Строев П. М. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877, с. 591; Русский биографический словарь, т. XXV. СПб., 1913, с. 366).
[71]И пришед на Вырку, многих воров побили… - В рукописи написано “на вы-руку”. Подобное искажение имеется и в одной из Разрядных книг (Белокуров, с. 157). Другие источники подтверждают, что в “Повести…” речь идет о сражении, состоявшемся в феврале 1606 г, под Калугой, на притоке Оки реке Вырке. Крупный отряд восставших из войск “царевича Петра” (см. о нем ниже, примеч. 10), спешивший во главе с князем Василием Масальским на помощь осажденному в Калуге И. И. Болот-никову, потерпел в этой битве поражение от воевод Василия Шуйского (Белокуров, с. 11, 44, 90; ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 73-74).
[72]восташа множество собравшихся воров руских е северы, хотяху тому вору Ивашку Болитникову помощь учинити, и приидоша на государевых людей на Пчелне и многих побили.
- После поражения на Вырке “царевич Петр” предпринял вторую попытку помочь осажденному в Калуге Болотникову. Посланный им крупный отряд под командованием князя А. А. Телятевского в начале мая 1607 г. нанес жестокое поражение царским войскам у села Пчельни. Эта победа восставших предопределила освобождение Калуги (см.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. Л., 1951, с. 393).

[73]Неки именем Чика, атаман казачей, со многими казаки пристали к воровскому смыслу… - По сведениям многих источников Василий Шуйский использовал в борьбе с восставшими казаков-болотниковцев, взятых в плен в сражении при селе Заборье под Москвой в начале декабря 1606 г. В бою у села Пчельня эти казаки перешли на сторону восставших (Восстание Болотникова. Документы и материалы. М., 1959, с. 146, 252, 305 и др.). Атаман Чика не упоминается в других источниках, рассказывающих о восстании Болотникова, но известен как активный участник осады Троице-Сергиева монастыря (см.: Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955, с. 153).
[74]взяв из воров своих некотораго вора именем Петрушку и своим воровским умыслом назвал его царевичем.
- Автор “Повести…” не знает истории “царевича Петра” и его взаимоотношений с И. И. Болотниковым. “Царевичем Петром”, сыном царя Федора Ивановича, терские казаки выбрали и назвали бывшего муромского посадского человека Илейку еще при Лжедимитрии I. Во главе терских и волжских казаков он двинулся в Москву, куда его звал в своей грамоте Лжедимитрий. После смерти самозванца “царевич Петр” ушел на Дон, а потом в Северскую землю. К Болотникову он присоединился на последнем этапе восстания (ААЭ, т. II, № 81).
[75]и град водою потопиша.
- Осажденные в Туле войска Ивана Болотникова сдались Василию Шуйскому в октябре 1607 г. только после того, как в результате сооружения на реке Упе плотины поднявшаяся вода затопила город.
[76]повеле государь им свой указ и казнь учинити.
- По сообщению Карамзин-ского хронографа, Василий Шуйский “вора Петрушку велел повесить под Даниловым монастырем по Серпуховской дороге, а Ивашка велел сослать в Каргополь и в воду” (Попов, с. 337-338).
[77]да князю Борису Михайловичу Лыскову.,.
- Фамилия Бориса Михайловича Лыкова написана неправильно во всех случаях упоминания его в тексте “Повести…”.
[78]воста некий вор, назвался царевичем Димитрием. И собра с полскими и литовскими людми, пришел под Болхов… - Ставленник польско-литовских феодалов Лжедимитрий II (“тушинский вор”, “тушинский царик”) объявился в Стародубе еще летом 1607 г. Войско самозванца состояло к моменту битвы под Болховом из польско-литовских отрядов, казаков, стрельцов, крестьян и холопов. Сражение под Болховом произошло 30 апреля-1 мая 1608 г. (см.: Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608-1610 гг. Пятигорск, 1957, с. 42-77).
[79]Литовские люди прелесть сотвориша, бутто хотеша того вора отдати, и на слове положиша своим лукавством.
- Факт переговоров М. В. Скопина-Шуйского с по-ляками о выдаче ими Лжедимитрия II в других источниках не отражен, хотя мемуары польских участников событий подтверждают, что Василий Шуйский неоднократно вел такие переговоры, “надеясь отвлечь от царя (Лжедимитряя II, - Г. Е.) войско, к которому и присылал убеждать, чтобы отступило, обещая заплатить ему все заслуженное жалование” (РИБ, т. I, стб. 137).
[80]И сошлись полки в Рааманцове.… И государевы люди полских и литовских людей побили, и языки побрали.… И еобрашася множество полских и литовских людей, и государевых людей многих побили, и полки разгоняли.
- Сражение у деревни Рахманцево 23 сентября 1608 г., в котором войска Василия Шуйского во главе с бездарным воево-дой, братом царя, И. И. Шуйским потерпели сокрушительное поражение, описано в “Повести,…” так же, как в “Новом летописце”: “…многих литовских людей побиша и поимаша. Последним же напуском тако их побили, яко и наряд у них поймали. Той же полковник Сапега с последними людми з двемя ротами напусти на московских людей. Московские же люди от них отхожаху, не чаяху себе помочи ис полков” (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 81-82). В “Повести…” одно сражение расчленено на два самостоятельных, каждое из которых описано отдельно.
[81]и посла в немцы… - Из-за нежелания многих дворян в детей боярских служить Василию Шуйскому у правительства не хватало войск для отражения интервенции. Главной целью поездки М. В. Скопина-Шуйского в Новгород было получение военной помощи от шведского короля, к которому он отправил в августе 1608 г. посольство во главе со стольником С. В. Головиным.
[82]И с радостию приидоша к нему немцы неки, Яков Фунтусов и Виргов, и многие немецкие полковники на помощь.
- По условиям Выборгского договора, подписанного 28 февраля 1609 г., Швеция направила к Василию Шуйскому вспомогательный отряд, состоявший из шведских, французских, немецких, шотландских наемников. Возглавляли его опытные шведские военачальники Якоб Понтус Делагарди, Эверт Горн, Христиерн Зомме и др. (АИ, т. II, № 158, 159, 176, 189).
[83]А Сардаминской в ту пору з дочерью своею Маринкою…. и Аляксандра Га-шевский… были в салке в Казане… и тушинскому вору не помогати.
- Юрий Мнишек, воевода Сендомирский, со своей дочерью Мариной, женой Лжедимитрия I, после смерти самозванца были сосланы в Ярославль. Александр Гонсевский прибыл в Россию в качестве посла к Лжедимитрию I еще в 1606 г. и был задержан с другими послами в Москве до лета 1608 г. Находясь в тяжелом положении, Василий Шуйский выполнил требование польских представителей и отпустил в Польшу задержанных после майского восстания 1606 г. Мнишков и других поляков. Королевские посланники обещали со своей стороны отозвать из России все польско-литовские отряды. Эти условия подписанного 25 июля 1608 г. договора о перемирии были выполнены только русской стороной (см.: Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608-1610 гг., с. 99).
[84]и выдал дочерь свою Маринку за тушинского вора… - В 1606 г. Юрий Мнишек потерпел полную неудачу в своих честолюбивых замыслах стать тестем русского царя. Появление Лжедимитрия II снова возродило его надежды. Он поддержал версию польских феодалов, согласно которой второй самозванец был якобы спасшимся во время московского восстания 17 мая 1606 г. Лжедимитрием I. И ему, и Марине, бывшей русской царице, не хотелось возвращаться на родину неудачниками после головокружительного возвышения. Для “тушинского вора” появление в его лагере Мнишков имело чрезвычайно большое значение. Признание его Мнишками в качестве зятя и мужа в какой-то мере компенсировало слухи о его самозванстве, придавало законность его притязаниям и увеличивало количестве его сторонников среди русских людей. Польско-литовские войска теперь не просто поддерживали самозванца, но действовали в защиту интересов “русской царицы” польки Марины Мнишек.
[85]и князя Андрея Ивановича Хованскаго и белян… выручили.
- В других источниках князь Андрей Иванович Хованский не упоминается, зато хорошо известен своей активностью в “Смутное время” воевода князь Иван Андреевич Хованский (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 73, 96, 97, 122). В Бельской же летописи прямо сказано: “Да туто же пришел ко князю же Михаилу Васильевичю Скопину-Шуйскому на помочь з Белой князь Иван Ондреевич Хованскойза беляны…” (ГИМ, Ув. 569, 328 об.). Все это дает основание считать, что в “Повести…” имя и отчество князя Хованского перепутаны.
[86]Всех полских и литовских гетманов и полковников во Твери и под Тверью было 12 полков: Руженской, Висневещъской, Сакъпегичи, Красовской и Лосовской… - Сапега и Лисовский не принимали участия в сражении под Тверью. В “Повести…” перечисляются, вероятно, воинские подразделения Из отрядов названных военачальников. Это соответствует сообщениям Будилы (РИБ, т. I, стб. 155-156) и М. В. Скопина-Шуйского (ААЭ, т. II, № 130).
[87]И прииде под Тверь боярин и воевода князь Михаила Василевич Скопин… июля в 30 день… - Сражение под Тверью состоялось 13 июля 1609 г. (ААЭ, т. II, № 130).
[88]В то время немцы многия, набравшися под Тверью богатества, поворотились в немцы.
- Истинными причинами отказа наемников идти к Калязину монастырю были требования выплатить деньги за службу вперед, авансом, и немедленно передать Швеции город Корелу с уездом (см.: Бутурлин Д.-История Смутного времени в России в начале XVII в. СПб., 1841, ч. II, Прилож. XV-XVII).
[89]И возвратишася к нему из Нова города Яков Фунтусов, и прииде и с немцы… под Колязин монастырь.
- Под Калязиным монастырем наемники были представлены только небольшим отрядом Христиерна Зомме.
[90]послал под Переславлъ Семена Василевича Головкина… - Переславль освобождал Семен Васильевич Головин (Белокуров, с. 17).
[91]под монастырем живоначалныя Троица и чудотворца Сергия стояли полския и литовския полки Сопечизи и Лисовской со многими людми.
- Троице-Сергиев монастырь был осажден польско-литовскими войсками с целью блокировать Москву с севера. Кроме того, богатейший монастырь страны сам по себе представлял для интервентов хорошую добычу. Осада монастыря длилась с 23 сентября 1608 г. до 12 января 1610 г. Возглавляли польско-литовские войска Ян Сапега и Александр Лисовский. Хорошо укрепленный монастырь надолго задержал большие силы интервентов (до 15 000 человек) и, несмотря на малочисленность гарнизона (2200-2400 человек), выдержал несколько штурмов. Монастырь выстоял до прихода рати М. В. Скопина-Шуйского благодаря массовому героизму и мужеству рядовых участников обороны.
[92]И начаша ратныя его люди остро таборы во Александровой слободе стоять, осташа полки по его боярскому доброрасмотренному повелению.
- Занятие в октябре 1609 г. войсками М. В. Скопина-Шуйского Александровой слободы создавало непосредственную угрозу тушинскому лагерю и войскам Сапеги и Лисовского под Троице-Сергиевым монастырем. Слободу Скопин окружил системой острожков и других укреплений, сыгравших важную роль в решающем сражении с войсками интервентов 28 октября 1609 г. (см.: Корецкий В. И. Подвиг русского народа в начале XVII столетия.
- Вопр. истории, 1970, № 5, с. 154).
[93]посылает… к царю Василью Ивановичу… Афанасия Логиновича Вариш-кина… - Это имя в других источниках не встречается.
[94]И прииде весть во Александрову слободу смольяном, что полской король пришел, осадил град Смоленск.
- Нарушив договор о перемирии, польский король Сигиз-мунд III осадил Смоленск 16 сентября 1609 г. Так началась открытая польско-литовская интервенция. Находившиеся в войсках М. В. Скопина-Шуйского смоленские служилые дворяне узнали об этом из писем, присланных родными из осажденного Смоленска (ДАИ, т. I, № 231).
[95]И послал государь на сретение ему боярина своего князя Михаила Феодоро-вича.…- Встречал М. В. Скопина-Шуйского боярин князь Михаил Федорович Кашин (Белокуров, с. 105, 126, 165).
[96]И бысть его боярской приход к царствующему граду Москве вешняго времени, в Велики пост, за две недели светлаго дни святыя Пасхи.
- Торжественное вступление рати М. В. Скопина-Шуйского в Москву состоялось 12 марта 1610 г.
[97]купиша на Москве в 7 рублев четверть ржи, а по его приходе боярском ту ж четверть купиша в 2 гривны.
- В XVI-XVII вв. основными единицами московского денежного счета были: 1) деньга; 2) алтын, равный 6 деньгам; 3) гривна, равная 20 деньгам; 4) рубль, состоящий из 200 денег, или из 10 гривен, или из 33 алтын и 2 денег. Четверть, основная мера сыпучих тел, в начале XVII в. равнялась четырем пудам зерна (см.: Каменцева Е. И., Устягов Н. В. Русская метрология. М., 1965, с. 91, 146).
[98]вложи в них злоненавистную зависть, видя его премудра, и многосмысленна… от всех почитаема и славима.
- Полководческий талант, обеспечивший успех в борьбе с интервентами, громкая слава двадцатитрехлетнего М. В. Скопина-Шуйского вызвали острую зависть у ближайшего окружения царя и прежде всего у дядей княяя, братьев Василия Шуйского (см.: Иконников В. С. Князь М. В. Скопин-Шуйский.
- Древняя и новая Россия, 1875, т. II, с. 20-32). Большая популярностъ князя в народе, который видел в молодом князе единственного достойного кандидата на царский престол, вызывала опасение и у самого царя (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 92-93; РИБ, т. I, стб. 512).
[99]и поставиша пред него яд смертный.
- Версия об отравлении М. В. Скопина-Шуйского его недоброжелателями содержится в различных источниках (см.: Псковские летописи. М.; Л. 1941, т. I, с. 119, 126, 139; ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 96-97; Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича, реко-маго Скопина.
- Отчеты ОЛДП, с. 17-30 и др.).
[100]Пришедши же в Клюшано, и бысть у государевых людей с полскими и литовскими людми бой велик и сеча зла.
- Сражение у села Клушина (неподалеку от Гжатска), в котором русское войско под командованием бездарного воеводы, брата царя, Д. И. Шуйского потерпело полный разгром, произошло 24 июля 1610 г.
[101]Яков же Фунтусов взял Нов град и засел государевы закладные городы, которые им заложил князь Михаила Васильевич, в то время как их на помощь призывал: Яму, Копоръю, Куперъю и с ыными тамошнимы городы.
- Захват Новгорода явился началом открытой шведской интервенции. Ям, Копорье, Ивангород, Орешек, захваченные шведами, не входили в число городов, которые по Выборгскому договору передавались Швеции. Согласно условиям договора только город Корела с уездом навечно отходил к Швеции (см.: Шаскольский И. Шведская интервенция в Карелии в начале XVII в. Петрозаводск, 1950, с. 116-117). “Куперья” - возможно, искаженно повторенное Копорье.
[102]Желътовской Октеевич тогда прииде в Можаеск со многими полскими и литовскими полки.
- Гетман Станислав Жолкевский командовал польскими войсками в Клушинском сражении и возглавлял осаду Москвы.
[103]терпением уподобися праведному Иову… - Иов, один из библейских персонажей, терпеливо и безропотно вынес все несчастья, посланные ему богом с целью испытания его веры, и стал примером христианского смирения.
[104]Они же, ругающеся ему, возложиша на него платье чернеческое и тайно с Москвы свезоша… - Непопулярность Василия Шуйского в народе, неспособность его организовать борьбу за освобождение страны от интервентов привели к тому, что 17 июля 1610 г. он был свергнут с престола. Чтобы исключить возможность восстановления Шуйского на престоле, заговорщики - группа дворян во главе с Захарием Ляпуновым - насильно постригли его в монахи.
[105]Государь же царь многи напасти в чужей земли претерпе… - Василию Шуйскому с братьями Дмитрием и Иваном пришлось вынести в плену тяжелые нравственные унижения. Примером может служить главная сцена организованного в подражание древним римлянам триумфального зрелища на сейме в Варшаве 19 октября 1611 г., когда русского царя и его братьев заставили публично просить милости и пощады у польского короля. Нравственные и физические тяготы заключения привели к быстрой смерти старших братьев. 12 сентября 1612 г. умер бывший царь, 17 сентября скончался его брат, князь Дмитрий (см.: Цветаев Д. В. Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше. 1610-1910 гг. М.; Варшава, 1910, т. I).
[106]ста в Богусине со многими своими полки.
- Такое географическое название неизвестно. Вероятнее всего, оно искажено при переписке “Повести…”.
[107]Святейший же патриарх Иермоген, пред всеми исповедая лукавство полскаго короля… - Патриарх Гермоген резко осудил заговорщиков, свергнувших Василия Шуйского, и выступил против кандидатуры польского королевича на русский престол. Однако затем он согласился признать Владислава царем при обязательном условии перехода его в православие. Нарушение Сигизмундом III условий заключенного Жолкевским и боярами в августе 1610 г. договора об избрании Владислава царем и его требование престола для себя вызвали резкий протест Гермогена. Он обратился к русскому народу с призывом начать всеобщую борьбу с польскими интервентами (АИ, т. II, № 323; СГГиД, ч. II, № 199-207, 229, 243, 255, 271; ААЭ, т. II, № 169).

[108] ростовского митрополита Филарета Никитича… - Двоюродный брат царя Федора Ивановича боярин Федор Никитич Романов после смерти царя был насильно пострижен Борисом Годуновым в монахи под именем Филарета. В 1605 г. Лжедимитрий I возвел его в сан ростовского митрополита. В 1608 г. Филарет попал в тушинский лагерь и был объявлен Лжедимитрием II всероссийским патриархом. В 1610 г. он поддержал кандидатуру Владислава на царский престол и возглавил посольство под Смоленск. Отсюда в апреле 1611 г. он был отправлен в Польшу вместе с другими послами и находился в плену до середины 1619 г. Преувеличенно хвалебные характеристики Филарета в “Повести…” объясняются тем, что писалась она в то время, когда Филарет был уже патриархом, а его сын царем, поэтому писать иначе было вряд ли возможно.
[109]повеле суды на них преизготовити… - “Повесть…” дает единственное в русских источниках подробное описание отправления Василия Шуйского и посольства из-под Смоленска в Польшу в качестве пленников.
[110]и воспет богу песнь своими царскими уста, ирмос 8 гласу…молю ти ся”.
- Ирмос - церковное песнопение, состоящее из девяти частей: восьмой “глас” - один из восьми основных церковных напевов. В “Повести…” помещена полностью пятая песнь восьмого гласа.
[111]Смолъяне же видевше и болшим плачем рвущеся… - Смольняне действительно могли наблюдать описанные в “Повести…” события. 155 смоленских дворян сопровождали посольство Филарета и князя В. В. Голицына, другие приезжали в равное время в лагерь короля Сигизмунда III выкупать плененных родственников (см.: Сб. РИО, т. 142, с. 184; СГГиД, ч. II, № 226).
[112]Во 119 (1611) году, в Великий пост, на Хрисанфов день и Дарии, во вторник на 5 недели Великаго поста, гетмана, Желтовской и Гашевской… Московское государство разоряли, и высекли, и выжгли без остатку.
- Бесчинства поляков в Москве, притеснения ими русских людей вызвали 19 марта 1611 г. стихийное восстание москви чей. Польские захватчики, стремясь не допустить совместных действий москвичей и подходившего к Москве первого ополчения, устроили массовое избиение русских людей и подожгли город. Москва в несколько дней была сожжена и разграблена. Командовал польскими войсками Александр Гонсевский, Жолкевского в это время в Москва уже не было.
[113]“А ще побием смольян, то не будет никто противен нам из руских людей….
- Настоящей причиной репрессий против смоленских дворян со стороны СигизмундаIII послужила их переписка с другими городами и руководителями первого ополчения о совместной борьбе с интервентами {СГГиД, ч. II, № 226; ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 110).
[114]приде под Москву для очищения московскаго княвь Димитрей Тимофеевич Трубецкой да Прокопей Ляпунов……-Оживленная переписка между городами, призывы патриарха Гермогена и рязанского воеводы Прокопия Ляпунова начать вооруженную борьбу с интервентами привели к созданию в начале 1611 г. первого земского ополчения, которое уже в марте 1611 г. осадило занятую польскими войсками Москву. Возглавляли его Прокопий Ляпунов, получивший от Лжедимитрия II боярский чин князь Д. Т. Трубецкой и Иван Заруцкий. В результате острых социальных конфликтов между возглавляемой Трубецким и Заруцким казачьей массой из войска убитого “тушинского вора” и дворянской частью ополчения, руководимой Прокопием Ляпуновым, последний был убит 22 июля 1611 г., а большинство дворян иа ополчения ушло. Ополчение стояло под Москвой до прихода рати Минина и Пожарского осенью 1612 г.
[115]В прежние бо дни он, велики чудотворец, тем копием многи полки изби варвар и от града Смоленска отгна.
- Речь идет о легенде, согласно которой святой Меркурий защитил Смоленск от нашествия Батыя, перебив направлявшееся к городу татарское войско.
[116]Полские и литовские люди по граду за православными христианы гоняющеся и секуще и многи крови проливающе.
- Обозленные почти двухлетним упорным сопротивлением малочисленного смоленского гарнизона польские войска при взятии города устроили массовое избиение населения. “После этой кровавой расправы Смоленск перестал существовать как крупный город” (Мальцев В. Борьба за Смоленск. Смоленск, 1940, с. 337-340).
[117]Некто же посацкой человек в Смоленске, имянем Андрей Беляницин, видя иноверных, побивающих народов, взем свещу, и поиде под церковь, и опалив бочки с пушечным зелием многу казну.
- “Повесть…” - единственный русский источник, сообщающий имя человека, который взорвал пороховой склад под Успенским собором. В письме, написанном на другой день после падения Смоленска участником штурма Вихровским, в связи со взрывом собора упоминается со ссылкой на слова уцелевших горожан “некий, мещанин Белавин”, “большой любимец того воеводы Шеина” (Кипровский Е. И. Учреждение Смоленской епископии.
- В кн.: Сборник Историко-филологического общества при Институте князя Безбородко в Нежине. Киев, 1896, с. 168). Другие реалистически описанные подробности, которыми насыщен рассказ о взятии Смоленска войсками Сигизмунда III, также находят себе полное соответствие в этом письме.
[118]град Смоленск взят бысть июня во 2 день полским королем Жигимонтом.
- Героическая оборона Смоленска продолжалась с 16 сентября 1609 г. по 3 июня 1611 г. Почти двухлетняя непрерывная осада, начавшиеся с середины 1610 г. эпидемии и голод ослабили гарнизон города. Защитники Смоленска, выдержавшие множество штурмов, отчаянно отбивались и от последнего приступа, но их малочисленность и слабость предрешили судьбу города.
[119]бысть в летах 7120 (1612) году, егда взял сей славный град Смоленск благоверный государь и великий князь Василей Иванович Московский…- В рукописи допущена фактическая ошибка. Смоленск был отвоеван у Польско-Литовского государства в 1514, т. е. 7022, г.
[120]Изобра государь изо многих градов лутчих и честных людей, дворян… и расписав их на три стати, первую, и средную, и меншую… и повеле их в смоленских уездах испоместить… - Важное стратегическое положение Смоленска вызывало постоянную заботу московского правительства о населении города и уезда. На протяжении всего XVI в. явные и потенциальные противники присоединения к Русскому государству переводились в центральные районы страны, а на их место перемещались преданные дворяне из других городов и уездов. Стремлением правительства исключить возможность измены объясняются и большие земельные наделы смоленских дворян, уступающие по своим размерам только поместьям московских дворян.
Все русское дворянство в XVI-XVII вв. было объединено в отдельные местные корпорации, в которые входили дворяне и дети боярские уездного города и уезда. Внутри такой корпорации существовала своя иерархия. Члены ее делились на несколько групп - статей. Принадлежность к той или иной статье зависела от происхождения, имущественного положения и служебных обязанностей. Для служилого дворянства деление на статьи имело самое серьезное значение, поскольку именно оно определяло размеры поместья и денежного жалованья. Изменение служебных обязанностей сопровождалось увеличением или уменьшением поместного и денежного оклада.
[121] той же Петр Урусов убил того вора на поле… - Татарский князь Петр Урусов прежде был сторонником Василия Шуйского, который даже женил его на вдове своего брата, но затем перешел на службу к Лжедимитрию II. Причиной убийства самозванца была месть за казненного “тушинским вором” татарского касимовского царя.
[122]Некто же черкашенин, именем Ивашко Заруцкой, и воровской советник, оста, взяв ту ев воровскую жену Маринку, Сундумирскаго дочь, в Калуге с ево воровским сыном… - Иван Мартынович Заруцкий, выходец из южнорусского казачества, авантюрист по складу характера, поддерживал для достижения личных целей на протяжении всей “Смуты” самые различные силы: принимал участие в восстании И. И. Болотникова; получил чин боярина от “тушинского царика”, оставив которого, присягнул королю Сигизмунду III и сражался на стороне поляков в Клушинском сражении; опять переметнулся к Лжедимитрию II; возглавлял с Прокопием Ляпуновым и князем Д. Т. Трубецким первое земское ополчение под Москвой. После смерти Лжедимитрия II Заруцкий, опираясь на бывших тушинцев и часть донского казачества, поддерживал Марину Мнишек, выдвинув ее сына, “воренка”, в качестве законного претендента на русский престол.
[123]Посоветовав Московского государства бояря и вся земля, которые во православии, и даша же смольяном грамоты, и повеле им испоместитися в орзамаских, и в куръмыских, и в алатарских местех.
- Решение наделить смольнян поместьями в арзамасских дворцовых селах было принято руководителями первого ополчения под Москвой.
[124]Смольяне же за их непокорство их побили, и два острожка у них взяли, и мелними запасы наполнилися.
- По свидетельству Карамзинского хронографа, события развивались иначе: дворцовые крестьяне, не захотевшие становиться помещичьими, нашли поддержку у арзамасских стрельцов. У смольнян “и бои с мужиками были, только мужиков не осилели” (Попов, с. 353).
[125]именем Козма Минин, от посацкаго чина земским старемниинством почтен бысть в Нижнем граде.
- Инициатором создания второго земского ополчения все источники единодушно называют выбранного нижегородскими посадскими людьми земским старостой мелкого торговца мясом Козьму Минина Захарьева-Сухорука.
[126]разделим на три части имения своя… - Сбор денежных и других средств на содержание ополчения производился по приговору нижегородского населения путем обязательного обложения (“пятая деньга”) всех нижегородцев, монастырей и церквей. Значительную долю поступлений составили добровольные пожертвования. Часть денег была получена в виде займа у таких богачей, как Строгановы. Однако собранных средств было недостаточно, поэтому использовалась и практика принудительного займа у особенно состоятельных людей как в Нижнем Новгороде, так и в других городах (см.: Любомиров П. Г. Очерки истории Нижегородского ополчения. М., 1939, с. 58).
[127]Смольяне же… из Арзамаса в Нижней Нов град приидоша генваря в 6 день, на праздник Богоявления господня.
- Указанная в “Повести…” дата прихода смольнян в Нижний Новгород противоречит другому источнику. Так, в Карамзинском хронографе сообщается, что смольняне из Арзамаса отправились 26 октября 1611 г. Если учесть, что им нужно было пройти расстояние в 120 верст, то в Нижний Новгород они должны были прийти 28-29 октября. Эта дата была в работах исследователей исходной при определении времени формирования ополчения. Объяснить значительные расхождения “Повести…” и хронографа в датах прихода смольнян в Нижний Новгород трудно. Можно лишь предположить, что в октябре 1611 г. в Нижний Новгород пришло небольшое число смольнян, а основная часть отряда появилась уже в январе 1612 г. (См.: Любомиров Я.Г.Очерки истории Нижегородского ополчения, с. 47-65).
[128]Прежде всем равно даде им по 15 рублев, потом же даде им по статьям: первой статье по 30 рублев, средней же статье по 20 рублев, меньшей же статье по 15 рублев- “Повесть…” - четвертый источник, сообщающий о размерах полученного смольнянами в Нижнем Новгороде жалованья. Три других - Карамзинский хронограф, Бельская летопись и челобитные смольнянина Я. Ф. Шушерина царю Михаилу Федоровичу (см.: Забелин И. Минин и Пожарский прямые и кривые в Смутное время. М., 1896, Прилож. IX и XV) - дают противоречивые сообщения. В челобитных показана высшая сумма жалованья в 28 руб., в Бельской летописи - 35 руб. (РИМ, Ув. 569, л. 339), по Карамзинскому хронографу, “первой статье давали по 50 рублев, “ другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а менши 30 рублев не было” (Попов, с. 353). Хронограф дает общие суммы предварительной и постатейной выплаты жалованья, а в челобитных указано жалованье первой статьи, выданное при постатейной раздаче. Однако во всех этих источниках нет упоминания о предварительной, равной для всех статей раздаче. “Повесть…” подробнее, чем указанные источники, рассказывая о раздаче жалованья, устраняет противоречие между ними почти полностью. Сообщение “Повести…” о том, что перед постатейной раздачей жалованья все смольняне получили по 15 рублей, вероятно за поступление на службу в Нижний Новгород, показывает, что три указанные источника представляют примерно равные размеры жалованья. Небольшие расхождения между ними связаны, возможно, с тем, что дворяне одной статьи могли получить неодинаковое жалованье. Размеры его зависели от количества людей и коней, выставлявшихся дворянином, от степени вооруженности, качества оружия и т. п. (см.: Денисова М. М. Поместная конница и ее вооружение в XVI-XVII вв.
- Труды ГИМ, 1948, вып. XX, с, 32-33, 38-43).
[129]В тое ж время князь Димитрей Михайлович Пожарской бал ранен… - Князь Д. М. Пожарский происходил из захудалого княжеского рода и имел невысокий чин стольника, но нижегородцы в поисках военного руководителя ополчения не случайно остановили свой выбор на нем. Д. М. Пожарский получил в “Смутное время” широкую известность как непримиримый противник интервентов и человек, верный присяге, что в те годы было качеством, свойственным не многим. Для нижегородцев особенно важным было то, что он никогда не был связан с “тушинским цариком”. Нижегородцы принимали в расчет богатый опыт руководства войсками, который. Д. М. Пожарский приобрел в беспрерывных сражениях. Известный как храбрый воин, умелый и удачливый воевода, за которым числился целый ряд побед, Д. М. Пожарский особенно прославился в день восстания в Москве 19 марта 1611 г., когда он организовал самый упорный пункт сопротивления возле Пушечного двора, не допустив поляков на Сретенку. Его малочисленный отряд продолжал сражаться даже после того, как все остальные пункты обороны были уничтожены, но вынужден был в конце концов отступить под натиском врагов. Сам князь к этому времени уже не мог руководить боем, поскольку получил несколько ранений. Его увезли сначала в больницу Троице-Сер-гиева монастыря, а потом в одну из его вотчин в Суздальском уезде, Откуда он, еще не совсем оправившийся от ран, был приглашен в Нижний Новгород.
[130]Поидоша же из Нижнего Нова града князь Димитрей Михайлович Пожарской… со многими полки.
- Передовой отряд ополчения ушел в Ярославль в середине февраля 1612 г. Сам Д. М, Пожарский с главными силами двинулся из Нижнего Новгорода в начале марта 1612 г.
[131]принесоша не противу его окладу, и скудни называющеся. Он же, видев их пронырство и о имении их попечения, повелевая им руце отсещи.
- Только один источник, кроме “Повести…”, сообщает подобные сведения. О нежелании состоятельных людей выполнять еще в Нижнем Новгороде “приговор всего града” и о принуждении их Козьмой Мининым глухо сказано в сочинении Симона Азарьина: “Инии же аще и не хотяще скупости ради своея, но и с нужею приносяще: Козма бо уже волю взем над ними по их приговору” (Книга о чудесах преподобного Сергия, - ПДП, вып. 70, с. 35). Но сведений о таком сопротивлении деятельности Козьмы Минина в Балахне в других источниках нет. По сравнению со словами Симона Азарьина сообщение “Повести…” подробнее и конкретнее раскрывает меры, принятые Козьмой Мининым против людей, скрывающих истинные размеры своего состояния. Еще более увеличивает ценность этих сведений описание конфликта Козьмы Минина с верхушкой ярославского посада. Решительность, с которой “выборный человек” идет на крайние меры по отношению к именитым людям, свидетельствует о сложности ситуации и важности для судьбы ополчения финансовой стороны дела.
[132]Потом же приидоша в Ярославль.
- Ополчение пришло в Ярославль в конце марта 1312 г.

[133]Григорей Никитин и иныя лутчия люди, послушати его не воехотеша.
- Григорий Леонтьевич Никитников (умер в 1651 г.), ярославский купец и промышленник, а затем московский “гость”, был основателем громадного для своего времени состояния. К тридцатым годам XVII в. его богатство увеличилось настолько, что он стал опасным конкурентом самим Строгановым. В 1622 г., чтобы ликвидировать конфликт между монополизировавшим всю торговлю в Ярославле Никитниковым и мелким ярославским купечеством, царь приказал перевести Никитникова в Москву. Там он жил неподалеку от выстроенной им и сохранившей в своем названии его имя знаменитой церкви Троицы в Никитниках.
Не только богатство, но и деловые качества делали Григория Никитникова человеком весьма заметным в общественной жизни страны. В годы польско-шведской интервенции он был земским старостой в Ярославле; его имя находим в списках обоих ополчений. По окончании “Смуты” он постоянно привлекался к несению государевой службы как опытный и инициативный торговец, трезвый и бережливый финансист, крупный промышленник. Никитников служил в Сибирском приказе, был таможенным головой в различных городах, выполнял обязанности сборщика “пятой деньги” и других налоговых обложений, участвовал в работе земских соборов. Руководители ополчения, видимо, прибегли в Ярославле к принудительному займу в крупных размерах, что и вызвало сопротивление богатейших людей ярославского посада, в первую очередь Никитникова, который формально мог считать себя выполнившим долг перед страной, ибо его приказчик еще в Нижнем Новгороде передал в “казну” от его имени 500 рублей (см.: Действия Нижегородской архивной комиссии, 1911, вып. XI, с. 172). Есть основания считать, что автор “Повести…” правдиво описал конфликт, закончившийся тем, чтв Никитников и другие ярославские богачи принуждены были выполнить под угрозой полной конфискации имущества требования руководителей ополчения. Уже спустя много лет после этого события Никитников напоминал царю, вызывая его неудовольствие, о возврате ему денег, которые он давал для выплаты жалованья ратным людям (см.: Овчинникова Е. С. Церковь Троицы в Никитниках. М., 1970,
[134]множество их побита, и много атаманов взяша… - Во время столкновения под Угличем в апреле 1612 г. четыре казачьих атамана со своими отрядами перешли на сторону ополченцев, что и решило исход боя. Оставшаяся часть казаков была разгромлена (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 120).
[135]поиде из Ярославля к царствующему граду Москве.
- Ополчение находилось в Ярославле четыре месяца и двинулось к Москве в конце июля 1612 г.
[136]и многие полки боярин перед собою послал со многими ратными людми.
- Князь Д. М. Пожарский получил боярство в день венчания на царство Михаила Романова 11 июня 1613 г. (см.: Дворцовые разряды, т. I, стб. 96).
[137]Пришедше и ста сам князь Димитрей Михаилович с смолъяны у Арбацких ворот, а князь Димитрей Михайлович Лопата-Пожарской у Никицких ворот, а Ми-хайло Димитревич у Тверских ворот, а князь Василей Туренев да Артемей Измайлав у Чертолских ворот.
- Другие источники иначе описывают расположение отрядов ополчения под Москвой. Возможно, что в “Повести…” допущена неточность. Такое предположение вполне приемлемо, так как здесь же неверно указано отчество князя Лопаты-Пожарского - Михайлович, а не Петрович. Установить, кого имел в виду автор, называя Михаилу Димитриевича, не удается. Можно лишь предположить, что это искаженное имя воеводы Михаила Самсоновича Дмитриева, командовавшего одним из авангардных отрядов ополчения и стоявшего у Петровских ворот (см.: Бибиков Г. Н. Бои русского ополчения 1612 г.
- Ист. зап., 1950, т. 32, с. 173-197).
[138]седяше в осаде королевской гетман Струе… - Хмельницкий староста Николай Струсь гетманом не был.
[139]октября в 22 день Китай граЭ ваяли… - Китай-город действительно был взят 22 октября 1612 г., но в “Повести…” нарушена последовательность событий. Об овладении Китай-городом говорится раньше, чем о сражении 22 и 24 августа с гетманом Ходкевичем, в котором и решилась участь осажденных в Москве поляков.
[140]В то же время множество бояринь с их боярскими детми из Москвы выпустиша и боярин, которые с ними сидели… - Семьи русских бояр находились в Кремле на положении заложников и были выпущены поляками из-за нехватки продовольствия.
[141]виде злокозненную вражию ненависть и руских людей в боярском полку князя Димитрея Тимофеевича… - Пассивность войска князя Трубецкого во время сражения Нижегородского ополчения с гетманом Ходкевичем была вызвана несколькими причинами. Главной из них была постоянная враждебность казачьей массы к дворянам, составлявшим большую часть нижегородской рати. К этому добавилась зависть долгое время стоявших под Москвой, обносившихся и голодных казаков к хорошо оснащенному, свежему войску князя Пожарского. Немалое значение имело и честолюбие Трубецкого, требовавшего присоединения Нижегородского ополчения к своему войску, т. е. подчинения ему всех русских сил под Москвой. “Новый летописец” рассказывает, что несколько казачьих атаманов повели в бой свои отряды в первый день сражения вопреки приказанию Трубецкого, заявив, что личные счеты военачальников губят общее дело: “…в вашей нелюбви Московскому государству и ратным людем пагуба становитца” (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 124-125).
[142]Они же слоеесы его, аки светом, озаришася… и чрез Москву-реку вброд вскоре поидоша, хотяше князь Димитрееву полку Михайловича Пожарскаго помощь учинити, и на бой устремишася на полских людей.
- “Повесть…” - второй источник, в котором заслуга призвания казаков Д. Т. Трубецкого на помощь войскам Д. М. Пожарского в самый трудный момент сражения под Москвой приписывается одному Козьме Минину. До нее такая версия события содержалась только в Псковской летописи (ПСРЛ, т. V, с. 62). Авраамий Палицын в своем “Сказании” утверждает, что казаки пошли в бой благодаря его уговорам и нравоучениям (Сказание Авраамия Палицына, с. 224- 225). Однако заметное стремление келаря Троице-Сергиева монастыря преувеличить свое значение и заслуги в борьбе с польскими интервентами давно вызывало у исследователей критическое отношение к описанным им фактам собственной биографии. Примечательно, что другой келарь Троице-Сергиева монастыря Симон Азарьин представил еще один вариант этого же события. В его рассказе Козьма Минин и Авраамий Палицын вместе уговаривали казаков помочь ополченцам Д. М. Пожарского. Эта компромиссная версия в совокупности с сообщением Псковской летописи ставит под большое сомнение слова Авраамия Палицына и подтверждает ценность сведений из “Повести…”, позволяя с большей определенностью судить о роли и значении отдельных людей в событиях “Смутного времени”.
[143]И в то время под Волоком руские люди полского короля побили… - Сигиз-мунд III начал свой поход еще летом 1612 г. с целью лично привести Владислава в Москву. О сдаче Кремля польским гарнизоном он не знал и спешил помочь осажденным, но продвигался медленно из-за сопротивления городов, отказавшихся признать Владислава царем. Малочисленность королевского отряда не позволяла взять приступом даже небольшие укрепленные города, а во время штурма Волоколамска в конце октября 1612 г. войска короля понесли такие потери, что Сигизмунд, узнавший к тому же о сдаче Кремля, вынужден был повернуть обратно…
[144]Потом же приидоша под Москву многия королевския люди а болшим собранием.
- Разрядные записи сообщают, что под Москву в самом конце октября король смог послать всего триста человек (Дворцовые разряды, т. I, стб. 8; Белокуров, с. 63).
[145]И бысть на Ходынке бой велик и сеча многа… - Источники освещают это событие противоречиво. “Новый летописец” подтверждает, что сражение состоялось (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 128); разрядные же записи говорят, что малочисленный польский отряд не принял боя (Дворцовые разряды, т. I, стб. 8; Белокуров, с. 63). Слова об ожесточенности сражения в “Повести…” следует принимать как художественное преувеличение.
[146]изобрал господь бог государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всея России на Московское государство февраля в 22 день.
- Избрание земским собором Михаила Романова на царский престол произошло 21 февраля 1613 г.
[147]сел бы на престол деда своего… государя царя и великого князя Иоанна Василиевича, и дяди своего, царя и великаго князя Феодора Иоанновича… - Родственная связь Михаила Романова с последними Рюриковичами имела место по женской линии. Анастасия Романовна Захарьина, родная сестра Никиты Романовича, деда Михаила, была замужем за Иваном Грозным, поэтому в “Повести…” Иван IV называется дедом, а его и Анастасии сын, царь Федор, дядей Михаила Романова.
[148]мнози цари восхотеша быти и без воли божия не возмогоша царства удержати… - Здесь имеется в виду кратковременность царствования нескольких людей, которые благодаря стечению обстоятельств провозглашались царями в период с 1598 по 1613 гг.: Бориса и Федора Годуновых, Лжедимитрия I, Василия Шуйского, королевича Владислава.
[149]В царство же царя Борися, многи напасти, и утеснения, и беды подья от царя Борися… - Борис Годунов видел в Романовых опасных противников, ибо они были ближайшими родственниками царя Федора Ивановича. Он обрушил репрессии на весь род Романовых, в результате которых из пяти братьев Романовых трое погибло, а Федор Никитич, отец будущего царя и будущий патриарх, был насильно пострижен в монахи. Под арестом содержались не только мужчины, но и их семьи, в том числе и малолетний Михаил Федорович Романов.
[150]Пришедшим же к нему, государю, от царствующего града Москвы, от всей земли посланником… в Ипацкой монастырь князь Иван Борисович Черкаской с товарищи… - Посольство к Михаилу Романову в Ипатьевский монастырь возглавлял боярин Федор Иванович Шереметев. И. Б. Черкасский, близкий родственник Михаила Романова, согласно другим источникам, в состав этого посольства не входил. Он действительно был отправлен к Михаилу, но не в Кострому, куда Ф. И. Шереметев прибыл 13 марта, а в Ярославль, навстречу прибывшему туда 21 марта царю (Дворцовые разряды, стб. 67-68; Белокуров, с. 167).
[151]И как принял царский скипетр державы государства своего и послал бояр своих за изменники, за Ивашком Заруцким… И по его воровству в Москве казнены и с Маринкою, и сыном ея.
- В рассказе о борьбе с Заруцким допущено несколько неточностей. Во-первых, совмещены два разновременных события: И. Н. Одоевский-Меньшой и М. А. Вельяминов были посланы против Заруцкого 9 апреля 1613 г., но не в Астрахань, а в Коломну и Рязань, причем И. Н. Одоевский тогда еще не был боярином (боярином он стал 6 декабря 1613 г.). В феврале 1614 г. он отправился против Заруцкого в Астрахань, но М. А. Вельяминова в этом походе с ним не было (Дворцовые разряды, т. I, стб. 91, 92, 120, 123). Во-вторых, И. М. Заруцкий, Марина Мнишек и ее сын были схвачены в июле 1614 г. не в Астрахани, а на Яике, куда они бежали после поражения под Астраханью. В-третьих, казнены в Москве были только двое: И. М. Заруцкий посажен на кол, а сын Марины Мнишек и Лжедимитрия II, “воренок”, повешен, как очень опасный претендент на царский престол; Марина Мнишек умерла своей смертью после длительного заключения. См.: Вернадский В. Н. Конец Заруцкого.
- Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1939, т. 19.
[152]изволил государь послати… под Смоленск, князя Димитрея Мастрю-ковича Черкаскаго да князя Ивана Федоровича Троекурова….
- Для освобождения занятых польскими войсками городов на пути к Смоленску в начале августа 1613 г. были посланы Д. М. Черкасский и Михаил Матвеевич Бутурлин. Князь И. Ф. Троекуров был послан “в товарищи” князю Черкасскому на место тяжело раненного под Белой М. М. Бутурлина в конце августа (Дворцовые разряды, т. I, стб. 101-104; Белокуров, с. 26, 67, 129, 168).
[153]во 122-м (1614) году на перемену пришел под Смоленск князю Димитрею Мастрюковичу Черкаскому князь Андрей Иванович Хаванской, а товарищ ему Мирон Вельяминов.
- Первая смена воевод под Смоленском состоялась в июне 1615, т. е. 7123, г. Сменил князя Д. М. Черкасского князь Иван Андреевич Хованский. Его имя и отчество дважды перепутаны в “Повести…” из-за невнимательности переписчика (см. выше, примеч. 21). Далее в рукописи, кроме еще одного случая, имя и отчество князя Хованского написаны правильно. Ср.: Дворцовые разряды, т. I, стб. 179. Вместо Вельяминова в рукописи назван Ивашка Заруцкий, что говорит о явной порче текста; замена произведена согласно разрядным записям.
[154]во 121-м (1613) году прииде к нему на перемену под Смоленск Михайло Матвеевич Батулвин, а товарищ ему Исак Похожей.
- Вторая смена воевод под Смоленском состоялась в марте 1616, т.е. 7124, г. В тексте “Повести…” допущена,вероятно по небрежности переписчика, ошибка - “во 121-м”, т. е. 1613, г. Сменили князя И. А. Хованского и Мирона Вельяминова князь Алексей Юрьевич Сицкий и Артемий Васильевич Измайлов. М. М. Бутурлин и Исаак Погожий представляли уже третью смену воевод, посланную из Москвы 16 июня 1616 г. (Дворцовые разряды, т. I, стб. 197-198, 227).
[155]Ратныя же государевы люди стояли под Смоленским три года… и во 124-м (1616) году к Москве отидоша.
- М. М. Бутурлин отступил от Смоленска в мае 1617, т. е. 7125, г. (Дворцовые разряды, т. I, стб. 273).
[156]и послал товарища своего, князя Василья Петровича Ахмашукова-Черкаскаго… литовския люди многих государевых людей на бою побили и в полон поймали.
- Посланный в июне 1618 г. из Рузы под Боровск отряд князя В. П. Ахмашукова-Черкасского соединился в Боровском Пафнутьевом монастыре, расположенном в трех верстах от Боровска, с пришедшими из Калуги от князя Д. М. Пожарского казачьими и дворянскими сотнями. Головы и казачьи атаманы не захотели, однако, подчиниться князю, и в состоявшемся в семи верстах от монастыря сражении русские войска действовали разрозненно. Несогласованность действий явилась причиной их крупного поражения. Бой мог закончиться полным разгромом, если бы положение не спасли смоленские дворянские сотни, которые своей атакой дали возможность панически бежавшей русской рати укрыться за стенами монастыря: “Тако бы не две сотни смоленские стояху в укрыте, и те стояли самовольством не по воевоцкому веленью, и оне бы всех побиша. И те сотни отняша многих людей. Самих же изможение не взя, и от них побегоша. Их же топташе до Пафнутьева монастыря, едва воевода уйде в Пафнутьев монастырь. Многих же московских людей побиша: одних смольян убиша шестьдесят человек, а князь Димитриева полку Михайловича Пожарскова убиша полтараста человек” (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 143).
[157]Королевския люди обоз разарвали и коши поимали, и прошол боярин в Можаеск не со многими людми.
- Стольник (а не боярин) князь Д. М. Черкасский спешил со своим отрядом в июле 1618 г. в Можайск, чтобы доставить туда продовольствие и усилить гарнизон города перед ожидавшейся полной и длительной его осадой войсками королевича Владислава. Стремясь не допустить этого, польские войска напали на отряд Д. М. Черкасского вблизи Можайска и едва не уничтожили его. Спасли положение вышедшие на помощь из города сотни князя Б. М. Лыкова, но потери ранеными и убитыми были велики, а весь обоз остался в руках неприятеля. Это вызвало в городе затруднения с продовольствием (Попов, с. 364; ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 143-144; Дворцовые разряды, т. I, стб. 332-333).
[158]во 127-м (1619) году на Покров пресвятыя Богородица, приходил под Москву литовской королевич Владислав… - Королевич Владислав, пытаясь, в очередной раз силой утвердиться на русском троне, поскольку в 1610 г. он был избран царем, предпринял штурм Москвы в ночь с 30 сентября на 1 октября 1618 г., т. е. в канун праздника Покрова Богородицы.

[159]И пришед в монастырь, стал в Рогачове и в Сваткове… - После неудачного штурма Москвы королевич Владислав отошел к Троице-Сергиеву монастырю. Не надеясь взять хорошо укрепленный монастырь своими немногочисленными и ослабленными в неудачном штурме столицы войсками, он потребовал от монастырских властей добровольной сдачи. Монастырский гарнизон ответил на это требование пушечной стрельбой. После этого королевич отошел от монастыря и расположился в монастырских селах Рогачеве и Сваткове (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 147; Дворцовые разряды, т. I, стб. 375-377).
[160]Приидоша в Ярославль ко князю Ивану Борисовичу 13 000 казаков, которые побивали государевых людей… В то же время пришли с повинною… - Факт прихода казаков в Ярославль с повинной зафиксирован и в “Новом летописце”, но без указания их количества. И. Б. Черкасский сразу же использовал их в походе против войск королевича Владислава в Белозерский уезд. Указанная в “Повести…” большая численность казаков - 13 000 человек - вряд ли правдоподобна. Эту цифру можно предположительно объяснить либо сознательным преувеличением автора, либо ошибкой переписчика (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, с. 147).
[161]По сем же в Москве учинилася ссылка с полским королевичем о мирном поставлении.
- В “Повести…” нарушена последовательность событий. Переговоры о перемирии начались еще до ухода Владислава из-под Москвы 21. октября 1618 г.: “А были три съезды за Тверскими вороты, и договор у послов о мирном поставленье не стался” (Дворцовые разряды, т. I, стб. 373-378). Переговоры были продолжены и успешно завершены 1 декабря 1618 г. подписанием договора о мире в деревне Деулино, в трех верстах от Троице-Сергиева монастыря и в 5 верстах от села Сватково, где расположился стан польских послов (см.: Савич А. А. Деулинское перемирие 1618 г.
- Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. К. Либкнехта, 1939, т. 4, сер. историческая, вып. 2, с. 94-101).
[162]и смирной договор учинили, и помирилися на 14 лет и на 5 месяцев.
- В “Повести…” Деулинский договор осмысливается лишь как предварительное соглашение накануне переговоров “больших послов” под Вязьмой. На самом деле именно в Деулине был заключен договор о перемирии на 14 с половиной лет, решен сложнейший вопрос о пограничных территориях, выработаны условия обмена пленными. Поэтому слова в “Повести…” “на слове положили до съезду болших послов” после рассказа о переговорах под Троице-Сергиевым монастырем и об отъезде послов “в Вязму на розмену и для болшево мирного поставления и договора” не соответствуют действительности. Под Вязьму в марте-июне 1619 г. послы съехались уже для выполнения условий подписанного в Деулине договора: для обмена пленными, передачи и принятия отходивших к Польше русских городов и решения незначительных порубежных споров.
[163]И сретоша его, великого князя и государя, со многою честию и с неизреченною радостию.
- Слова “великий князь” не входили в титул церковных иерархов. Здесь они включены в титул Филарета, вероятнее всего, из-за ошибки переписчика.
[164]яко же древний Иосиф на встретение ко отцу своему Израилю пад, покло-нися, прося от него благословения.
- Встреча Михаила Романова с возвращающимся из польского плена отцом, митрополитом Филаретом, сравнивается в “Повести…” со сценой из Библии, где проданный в рабство своими братьями Иосиф после долгой разлуки встретился с отцом Иаковом. Израиль - второе имя Иакова (Кн. Бытия, гл. 46, ст. 29).
[165]и сяде на патриаршеский престол… того же году июля 24 дня… - Филарет Романов был посвящен в патриаршеский сан 24 июня 1619 г.
[166]яко же древле Иоавгарю свой божественый же образ на исцеление.
- Согласно христианской легенде Иисус Христос послал царю Авгарю свое изображение, запечатлевшееся на полотенце, которым он вытерся после умывания. Это изображение - “нерукотворный образ” - якобы обладало чудодейственной силой.
[167]Прислана же бысть святая божественная риза вседержителя творца яко без-ценный же дар государю царю… шахом, кизылбашким царем.
- В конце XVI - начале XVII в. Россия и Персия активно искали сближения. Персия видела в России естественного союзника в постоянной борьбе с Турцией. Россия тоже была заинтересована в дружественных отношениях с Ираном. Стремясь к установлению прочных и тесных связей с новой династией в России, шах Аббас, занимавший в то время персидский трон, отправил в 1625 г. в дар царю Михаилу христианскую реликвию - хитон, т. е. одежду, якобы принадлежавшую Иисусу Христу и захваченную в Грузии войсками шаха. После неоднократных тщательных проверок подлинности хитона он был принят царём и патриархом как драгоценнейшая реликвия, обладающая чудодейственной силой. Появление в Москве ризы Христовой было осмыслено Романовыми как знак божественной милости к ним, знак одобрения их избрания на царский и патриаршеский престол и как символ прочности новой династии.
[168]Ныне убо молим, владыко вседержителю, господи Иисусе Христе… вознеси рог благоверныя императрицы нашея… Аминь.
- Слова эти представляют собой приписку XVIII в., сделанную, по-видимому, переписчиком рукописи. Слово “рог” означает здесь власть, силу, могущество.
[169] Monumenta chartae papyraceae historiam illustrantia. IX. Hilversum, 1962.
[170] ЧОИДР, № 9 и отдельно под заглавием “Сказание и повесть о расстриге Гришке Отрепьеве и о похождениях его” (М., 1847).
[171]Бычков А. Ф. Описание церковно-славянских и русских рукописных сборников Императорской Публичной библиотеки. СПб., 1882, ч. 1.
[172]Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в. как исторический источник. СПб., 1888, с. 354.
[173]Кушева Е. Н. Ив истории публицистики Смутного времени. Саратов, 1926.