Анатолий Водолазский. Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы. Часть 2

V. УБИЙЦЫ НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ (XX В.)

1. Дело Криппена
История Хоули Харви Криппена, убившего в ночь на 1 февраля 1910 г. в Лондоне свою жену Кору, содержит все предпосылки для того, чтобы стать классическим примером детективной истории. 

Внимание широкой публики привлекло романтически-авантюрное бегство убийцы с его переодетой мальчиком любовницей, равно как и тот факт, что арестовать Криппена на борту парохода «Монтроуз» удалось благодаря новому тогда открытию — беспроволочному радиотелеграфу. Из-за такого детективного фасада долгое время почти не замечали того, как сильно повлияло дело Криппена на развитие судебной медицины в Англии.

Началось дело Криппена 30 июня 1910 года, когда мужчина по фамилии Нэш попросил Скотланд-Ярд заняться судьбой его приятельницы-актрисы, которая исчезла без следа еще 1 февраля. В артистическом мире она была известна под псевдонимами Кора Тернер или Бель Эльмор. Ее настоящее имя — Кора Крилпен. Она была супругой американского врача д-ра Криппена, который с 1900 года жил в Лондоне, являясь представителем американской фирмы медицинских патентов «Муньонз-Ремедиз» и зубоврачебной фирмы «Туз спешиалистс».
История, которую Нэш поведал старшему инспектору Уолтеру Дью, выглядела следующим образом. Криппен занимал небольшой дом в Северном Лондоне по адресу Хиллдроп-Крисчент, 39. Здесь вечером 31 января он и Кора принимали своих друзей — артистов Мартинелли. Мартинелли распрощались с хозяевами около половины второго ночи. И с тех пор Кора Криппен исчезла. Нэш охарактеризовал ее как веселую, здоровую женщину не старше 35 лет

Жена Криппена Кора
3 февраля в ансамбль «Мюзик-холл Лэдис Гулд» поступили два подписанных ее именем письма. В них Кора сообщала, что ввиду болезни она вынуждена уехать к близким родственникам в Калифорнию. Письма были написаны не рукой Коры. Мартинелли и другие друзья Коры обратились к Криппену за более подробными сведениями. Но вместо того, чтобы дать им эти сведения, он появился на балу со своей секретаршей Этель Ли Нив. Все были еще более шокированы, когда юная дама стала носить меха и драгоценности Коры, а 12 марта и вовсе переехала жить в дом Криппена. Но 24 марта Криппен сообщил друзьям своей жены, что она умерла в Лос-Анджелесе от воспаления легких. 8 июля старший инспектор Лью направился на Хиллдроп-Крисчент. Там он обнаружил только Этель Ли Нив — невзрачную, но симпатичную девушку примерно двадцатилетнего возраста. Сам же Криппен работал на Оксфорд-стрит. Там Лью и нашел его — занятого удалением зубов.
Криппен оказался маленького роста, чуть старше 50 лет от роду мужчиной с выпученными за стеклами очков в золотой оправе глазами и большими усами. Он не выказал ни малейшего удивления, а заявил инспектору: «Я полагаю, что лучше всего рассказать вам правду… Истории, которые я рассказывал о смерти моей жены, не соответствуют действительности. Насколько я осведомлен, она еще жива». Правда, продолжал он, состоит в том, что жена покинула его с одним преуспевающим джентльменом. Историю же ее смерти он придумал лишь затем, что бы не вызывать насмешек в качестве обманутого мужа.
Криппен с готовностью сообщил об обстоятельствах своей жизни, которые подтвердили и его знакомые: родом Криппен из штата Мичиган, получил диплом врача, стажируясь в Нью-Йоркском офтальмологическом госпитале, затем занимался врачебной практикой в Детройте, Сант-Яго, Филадельфии, а в 1892 г. женился в Нью-Йорке на шикарной семнадцатилетней красавице, которая была известна под именем Коры Тернер и Бель Эльмор и чье настоящее имя было Кунигунда Маккамоики. Кора была наделена «небольшим голосом», но большим пристрастием к театру. Ослепленный любовью, Криппен оплачивал многочисленные уроки пения, которые она брала, и даже переехал в Лондон, ибо Кора полагала, что в британской столице карьеру можно сделать быстрее, чем в Нью-Йорке. Однако и в Лондоне Кора не смогла пробиться дальше нескольких выступлений в дешевых мюзик-холлах. Раздражительная по натуре, она сделала Криппена козлом отпущения за свои несбывшиеся мечты, завела целую свиту более или менее сомнительных поклонников и заставила Криппена вести домашнее хозяйство и обслуживать ее гостей. И Криппен ни разу не терял терпения и не заявлял протеста. В последнее время Кора дарила свою благосклонность, по мнению Криппена, американцу по фамилии Миллер.
Такова была предыстория. Криппен привел Дью в свой дом на Хиллдроп-Крисчент,39, открыл двери во все помещения и предложил помочь полиции в розысках его жены. Дью остался удовлетворен беседой с Криппеном. Он составил протокол, которым думал закончить дело. Однако во время составления этого протокола ему понадобилось уточнить некоторые данные, но когда 11 июля он заглянул для этого на Оксфорд-стрит, то узнал, что 9 июля Криппен в страшной спешке покинул Лондон в неизвестном направлении. Дью тотчас поспешил на Хиллдроп-Крисчент и обнаружил, что дом Криппена пуст. Вместе с Криппеном исчезла и Этель Ли Нив. Лишь теперь у Лью зародились какие-то подозрения. Он приступил к основательному обыску всего дома и 13 июля обнаружил в полу подвала место, где кирпичный пол был расшатан. Когда же он вынул кирпичи и удалил слой глины, то наткнулся на останки какого-то тела — кровавое месиво, в котором нельзя было отличить ни головы, ни конечностей, а, пожалуй, лишь остатки деталей одежды, в том числе дамскую нижнюю сорочку.

Доктор Криппен
Инспектор помчался в Скотланд-Ярд и сообщил о находке Мелвиллу Макнэтену. На следующий день около 11 часов утра на Хиллдроп-Крисчент появился д-р Огастес Джозеф Пеппер, хирург и патологоанатом госпиталя Святой Марии, чтобы исследовать страшную находку.
В 1901 г. Пепперу по делу об убийстве на ферме Моут в графстве Эссекс удалось не только идентифицировать жертву — Камиллу Холэнд, которая три года пролежала в заполненной водой могиле, но и по имевшимся у нее повреждениям установить, что Камилла, вопреки утверждению подозреваемого не покончила жизнь самоубийством, а была умерщвлена. Два других громких дела (Дрюса и Деверю) также привлекли внимание общественности. Чистая, тщательная работа Пеппера пробила таким образом первую брешь в традиционной стене недоверия к патологии («бесовской науке»), и в особенности к судебной патологии. В 1908 г. Пеппер ушел с должности главного патологоанатома госпиталя Святой Марии, уступив ее одному из своих учеников — тридцатитрехлетнему Бернарду Спилсбери, но сохранил за собой место главного патологоанатома английского министерства внутренних дел.

Примерно так обстояло дело с развитием судебной медицины в Англии в то утро 14 июля 1910 года, когда Пеппер появился в подвале дома Криппена на Хиллдроп-Крисчент, чтобы подвергнуть осмотру найденные здесь человеческие останки. Он очень быстро понял, что здесь поработал человек, хорошо знакомый с анатомией. Убийца не только отделил голову от туловища, но также извлек из своей жертвы все кости и уничтожил либо спрятал их в другом месте, чтобы сделать невозможной идентификацию тела по скелету. Все части тела, по которым можно было определить пол жертвы, были удалены, исчезли все мускульные части и кожный покров. Пеппер велел со всей осторожностью извлечь останки из земли и перевезти их в морг Излингтона. 15 июля он предпринял их осмотр, длившийся несколько часов. Между частями тела он обнаружил остатки пижамы, на воротнике которой была фирменная этикетка «Ателье сорочек братьев Лжонс Холлоуэй». Эта при данных обстоятельствах о многом говорящая находка вселила в Пеппера надежду, что убийца, несмотря на всю свою осмотрительность, мог допустить и другие оплошности. Из состояния частей тела можно было заключить, что они пролежали под полом подвала не более восьми недель. Внутренние органы, которые можно было распознать (сердце, легкие, пищевод, желудок, печень, почки и поджелудочная железа), не несли на себе признаков какого-либо органического заболевания. Пеппер дал Уилкоксу частицы этих органов для проверки их на содержание в них яда. Дальше этого он пока не продвинулся. То, что лежало перед ним, представляло собой не поддающуюся идентификации мешанину мяса, жира, кожи и нескольких волосков. По длине обнаруженных волос и нижней сорочке можно было сделать вывод, что речь идет о трупе женщины. Но такого рода выводы не могли служить доказательством.
Между тем утром 15 июля руководство дальнейшим расследованием взял на себя Ричард Мьюир.
Он ждал результатов со свойственной ему твердостью и непреклонностью. Мьюиру было совершенно ясно, что из «случая Криппена» никогда не получится «дела Криппена», если ему не удастся доказать, что труп, найденный в подвале, действительно является трупом Коры Криппен.
Подруги Коры опознали нижнюю сорочку: она принадлежала Коре Криппен. Но даже это едва ли могло быть доказательством. После полудня 15 июля Пеппер все еще был не в состоянии дать Мьюиру какую-нибудь надежду на успех. Лишь после долгой, утомительной работы он обнаружил большой лоскут кожи размером примерно 14 на 18 сантиметров, на краю которого еще сохранилось несколько волос, которые выглядели как лобковые волосы. Речь могла идти о лоскуте кожи с нижней части живота. Особый интерес Пеппера возбудило одно специфическое изменение на поверхности кожи. Оно могло быть вызвано и образованием после смерти складок на коже. Но одна деталь изменений на коже напомнила Пепперу, десятилетиями работавшему хирургом, операционный шрам. Мьюир тотчас же опросил друзей Коры Криппен. В результате выяснилось, что исчезнувшая подверглась в Нью-Йорке серьезнейшей гинекологической хирургической операции.

Любовница Криппена Этель в мужском платье
Примерно в это же время Скотланд-Ярд издал циркуляр о розыске Криппена и Этель Ли Нив с точным описанием их внешности. Этот приказ был доставлен также на все отплывающие суда. Один из его экземпляров попал в руки капитана британского пассажирского парохода «Монтроуз», который 20 июля прибыл в Антверпен, где взял на борт среди прочих некоего мистера Джона Фила Робинсона и его сына Джона. На второй день плавания капитану Кенделлу бросилось в глаза, что младший Джон Робинсон проявляет за общим столом явно женские манеры. Дальше — больше: он пришел к выводу, что своим поведением Робинсоны скорее напоминают влюбленную пару, чем отца с сыном. О своем подозрении он сообщил по радио владельцу судна в Англию. 23 июля старший инспектор Дью и сержант Митчелл поднялись на борт морского экспресса «Лаурентик», а 31 июля настигли «Монтроуз» возле Квебека и арестовали Робинсонов, оказавшихся Криппеном и Этель Ли Нив. Когда 10 августа они вернулись вместе с обоими арестованными, то даже и не подозревали о том, что Паппер за два дня до этого напал на «патологический» след, который должен был привести в конечном итоге к идентификации трупа.
В течение почти трех недель возился Пеппер с лоскутом кожи, привлекшим его внимание 15 июля. Был ли этот лоскут кожи с передней стороны лобка? Соответствует ли шрам тем шрамам, которые возникают при операциях подчревной области живота, подобных той, которая была сделана Коре Криппен? Ответить на эти вопросы оказалось настолько трудно, что он обратился за консультаций к своему бывшему ученику Спилсбери. С 1889 г. Спилсбери по рекомендации Пеппера посвятил себя исследованию микроскопии тканей, и прежде всего проблеме образования рубцов. Рубцеванием тканей как средством идентификации и как доказательством в отношении особо застарелых телесных повреждений занимался еще в 30-е годы XIX века французский врач Девержи. Он предложил, например, тереть или поколачивать старые участки кожи, на которых больше не заметны прежние рубцы, до тех пор, пока рубцы не выступят как бледные участки на покрасневшей коже. Он также занимался вопросом о различии между шрамами, образовавшимися вследствие болезни, и шрамами от причинения телесных повреждений.
Но лишь с введением усовершенствованных гистологических методов появилась возможность для более основательных методов. Эта область исследования переживала еще свое детство, когда Пеппер и Спилсбери изучали кусок кожи из подвала дома Криппена. Предположительная идентификация волос на этой коже в качестве лобковых все же не говорила ничего определенного о месте расположения этого куска кожи на теле. Можно было считать доказанным только то, что на коже имелась мускульная и сухожильная ткань, характерная для брюшной стенки живота между половым органом и пупком. В первую очередь речь шла о ректус-мускуле брюшной стенки, о некоторых расширенных сухожилиях, или апоневрозах, а также о меньших мускулах, связанных с ректус-мускулом. В ходе многодневных препарирований, изучения имеющегося материала под микроскопом и сравнения его со срезами нормальной брюшной стенки Спилсбери смог доказать, что данный лоскут кожи покрывал среднюю часть подчревной области живота. Но это вновь выдвигало на первый план проблему шрама. На первый взгляд речь здесь шла о подковообразном изменении поверхности тела. Однако исследование ткани со шрама под микроскопом показало, что обе «ножки» этого подковообразного изменения кожи по природе своей очень разнятся.
Применительно к одной речь явно шла о явлении, возникшем вследствие сморщивания кожи во время лежания в подвале. Кожа внутри такого сморщивания имела столь же нормальную структуру, как и кожа вокруг него. Видны были корешки волос и прежде всего сальные железы, в то время как на операционных шрамах их никогда не бывает, ибо там образуется плотная, лишенная волос и желез ткань. Контур, возникший на коже вокруг исследуемой части, полностью соответствовал узору ткани на нижней сорочке Коры Криппен. Она была, видимо, защемлена в складке кожи, и таким образом ее узор был перенесен на кожу. Целиком и полностью была отличной от этого другая, десятисантиметровая «ножка» подковообразного изменения кожи. Она представляла собой твердую светлоокрашенную узкую полосу, которая несколько расширялась книзу. Такое расширение часто наблюдается на операционных шрамах, которые проходят от пупка вниз; направленное также вниз давление внутренностей часто приводит к нижней части шрама. Доказывалось же наличие операционного шрама следующим образом: под микроскопом любое поперечное сечение кожи, кроме поверхности самого шрама, содержало нормальные волосяные мешочки и сальные железы. Отсутствие этих мешочков и желез было характерным признаком хирургического рассечения кожи и последующего образования рубцовой ткани, в которой нет ни волосяных мешочков, ни желез. Лишь в одном фрагменте шрама Спилсбери обнаружил под микроскопом остатки желез и малых жировых частиц. Но Пеппер, как опытный хирург, знал, что при зашивании операционных ран самый верхний слой кожи зачастую загибается и что тогда этот самый верхний слой с остатками желез часто врастает в шов. Он знал также, что в многочисленных случаях образования шва отверстия от иголки при зашивании операционной раны со временем полностью исчезали или после них оставались лишь слабые следы. Фактически Спилсбери и обнаружил под микроскопом лишь крошечные их приметы. К 15 сентября после почти восьминедельных трудов Пеппер и Спилсбери пришли к убеждению, что лоскут кожи, который они исследовали, относится к нижней брюшной стенке и что шов на нем по положению и характеру разреза совпадал с теми, которые обычно образуются при хирургическом удалении частей больных женских половых органов.
Пока Пеппер и Спилсбери путем утомительной кропотливой работы шли к этим выводам, Уилкокс и его помощник Лафф тоже не сидели сложа руки. В ходе исследований Уилкокс 20 августа пришел к выводу, что найденные части трупа содержали смертельную дозу растительного яда гиосцина. Одновременно сотрудники Скотланд-Ярда установили, что 17 или 18 января Криппен приобрел у фирмы «Льюис энд Бэрроуз» пять гранов гиосцина — количество, которое явно не требовалось ему для работы. Наконец, выяснилось, что Криппен имел две пижамы, подобные найденной с остатками трупа. Фирма «Братья Джонс» поставила Криппену в январе 1909 г. три таких пижамы. 15 сентября цепь улик оказалась замкнутой благодаря взаимодействию судебной медицины и органов расследования. Направление, которое должно было избрать обвинение в лице Ричарда Мьюира и Трейверса Хефри, было ясным, и миллионы людей замерли в ожидании начала процесса против Криппена, назначенного на 18 октября 1910 г.
Адвокат Криппена Артур Ньютон принадлежал к числу самых беспардонных лондонских солиситоров [24] тех дней. Стратегия доказывания, которую, как он предвидел, изберет обвинение, оставляла ему лишь одну линию зашиты: утверждать, что части трупа из подвала Криппена не относятся к Коре Криппен, а были закопаны там еще до того, как Криппен арендовал этот дом на Хиллдроп-Крисчент 21 декабря 1905 г. Ньютон полагался на такую именно тактику зашиты Криппена с тем большей уверенностью, что он, как и Альфред А.Тобин, взявший на себя представительство интересов Криппена в суде, разделял широко распространенное пренебрежение к судебной медицине.

Тобин был убежден, что путем столкновения экспертов ему удастся посеять так много сомнений относительно выводов Паппера и Спилсбери, что присяжные не придадут никакого доказательственного значения идентификации на основе исследований шрама. Благодаря этому, как он надеялся, была бы уже выиграна важнейшая часть битвы в суде.
Ньютон был знаком с директором института патологии Лондонского госпиталя Хьюбертом Мейтлендом Торнболлом и его бывшим ассистентом Уоллом. Он спросил обоих, не захотят ли они как-нибудь однажды обозреть пресловутую кожу с пресловутым шрамом Коры Криппен. Возможность для этого он им предоставит. Ньютон знал, что среди патологоанатомов Лондонского госпиталя существует определенное раздражение против ставших знаменитыми их коллег из больницы Святой Марии. Он рассчитывал, что при осмотре кожи Торнболл и Уолл, высказываясь в частном порядке, могли бы оспаривать выводы Пеппера и Спилсбери. А после этого он прижал бы их к ногтю за эти высказывания так, чтобы они не смогли отвертеться, и представил бы их суду в качестве контрэкспертов против Пеппера и Спилсбери.
И вот 9 сентября оба врача осмотрели кожу и шрам на ней. После беглого изучения они сказали Ньютону, что лоскут кожи взят не с брюшной стенки, а с бедра и что пресловутый шрам ни при каких обстоятельствах шрамом быть не может, а является лишь складкой кожи. Под тем предлогом, что их показания послужат лишь доверительной информацией для защиты, Ньютону удалось их уговорить изложить свое мнение в письменном виде. Лишь когда Торнболл понял, что в действительности замыслил Ньютон, ему стала ясна вся поверхность проведенной им в данном случае работы. За день до начала процесса — 17 октября — он попросил дополнительный срез для микроскопии и с ужасом обнаружил, что ни в коем случае нельзя было заявлять, будто кожа взята с бедра, а его аргументы относительно того, что не может быть и речи о шраме, очень слабы. Но было уже поздно. Он уже связал себя данной адвокату информацией и полагал, что на карту будет поставлена вся его репутация, если только он признается в ошибке.
Когда 18 октября началось слушание дела Криппена, никто еще не знал, что подлинным победителем из него выйдет молодой человек, чья карьера сделает его имя в конечном итоге знакомым каждому англичанину, который читал или слышал о судебной медицине, — Бернард Спилсбери.
19 октября Пеппер, а за ним Спилсбери дали показания на суде в качестве экспертов обвинения. Они демонстрировали при этом законсервированный в формалине лоскут кожи. А 21 октября на том же месте появились Торнболл и Уолл, принужденные оспаривать выводы Пеппера и Спилсбери. Наспех собранные аргументы, представленные ими, сводились к следующему:
1. Данный кусок кожи не относится к нижней части живота. На ней отсутствуют так называемые «inscriptiones tendineae», то есть сухожилия, которые в рассматриваемой области живота связывают большие, проходящие вертикально от груди до таза мускулы у каждого человека. Далее, совсем не просматривается «linea alba», которая должна проходить от груди к лобковой кости через интересующий нас участок кожи. Наконец, не обнаружены некоторые сухожилия, апоневрозы, которые также типичны для нижней области живота.
2. Что касается пресловутого шрама, то о нем в данном случае не может быть и речи. Не обнаружено никаких мест прокола от хирургической иглы. Зато налицо части сальных желез и жировых телец, которых на шрамах не бывает. Поэтому речь в данном случае идет о складке кожи, возникшей вследствие спрессовывания с нижней сорочкой.
Защитник Тобин добавил к этому, что во время исследования останков Пеппер уж знал об операции нижней части живота у Коры. Шрам, который он хотел найти, был не чем иным, как плодом его предвзятого воображения.
В тот момент, когда Тобин выдвигал эти обвинения, он был как никогда уверен в своей правоте. Он был убежден, что все сведется лишь к борьбе мнений, которая не вызовет у присяжных ничего, кроме замешательства. Его уверенность возросла, когда Пеппер, сам отошедший на задний план, заявил, что решающие исследования под микроскопом проводил его ученик Спилсбери, который и будет один держать речь и отвечать на вопросы. Спилсбери? Что значит для присяжных молодой, абсолютно никому не известный человек?
Первый раз 19 октября, а во второй — 21 октября Бернард Спилсбери давал показания перед судом Олд-Бейли. Тридцати трех лет, высокий, худой, с благообразным, вызывающим симпатию и доверие лицом, он ничем не напоминал человека, проводящего большую часть своего времени в анатомическом театре среди мертвых. Тщательно одетый, с гвоздикой в петлице, говорящий отчетливым, полнозвучным голосом — таким восприняли его в первый раз судьи, защитники и присяжные.
Когда Тобин охарактеризовал его как ученика Пеппера, который, само собой разумеется, должен присоединиться к мнению маэстро, он услышал в ответ: «Тот факт, что я работал вместе с д-ром Пеппером, не имеет никакого отношения к тому мнению, которое я здесь выражаю. А тот факт, что я читал в газетах об операции у Бель Эльмор (Коры Криппен), не повлиял на мои выводы… У меня независимая позиция, и я отвечаю исключительно за мои собственные данные, полученные мною на основе моей личной работы.»
Затем на Торнболла и Уолла посыпался удар за ударом. Относительно «inscriptiones tendineas» — разве неизвестно экспертам защиты, что эти сухожилия не пронизывают всю кожу, а расположены как раз в тех частях мускулов, которые убийца вырезал? A «linea alba»? Торнболл должен был знать, что она показывается только там, где под кожей встречаются определенные связки сухожилий между отдельными частями брюшной мускулатуры. В данном же случае соответствующие куски мускулов вместе с местами прикрепления сухожилий были удалены. А что касается особенно типичных сухожилий, или апоневрозов, которых Торнболл и Уолл не обнаружили, то он охотно покажет им эти апоневрозы на данном лоскуте кожи. Спилсбери поднял сухожилие пинцетом вверх и показал его присяжным.
Судья — лорд Элверстоун — с удивленным лицом подался вперед. Он допытывался у Торнболла, что тот скажет по этому поводу? Торнболл всячески увиливал. Но Элверстоун был безжалостен: «Прошу вас четко ответить на мой вопрос: видите вы там сухожилие или вы его не видите». В безвыходном положении Торнболл ответил «Да».
В столь же безвыходной ситуации оказался и Уолл, который вынужден был изменить свое мнение о происхождении лоскута кожи. «Теперь мое мнение таково, — заявил он тихо, — что он может относиться к коже живота».
Правда, и после этой первой встречи со Сбилсбери Торнболл и Уолл все еще отказывались признать, что на лоскуте кожи действительно имеется шрам. Спилсбери отвечал на это хладнокровно и невозмутимо: «У меня есть при себе все микроскопические срезы, и я велю тотчас принести сюда микроскоп».
Принесли микроскоп, и Спилсбери объяснил присяжным, собравшимся возле него, каждый срез с ткани рубца, показывал им расположение волосяных мешочков и сальных желез, сделал им понятной миграцию отдельных остатков желез по ходу хирургического шва. Торнболл исчерпал все аргументы. Тогда он прибегнул к личным нападкам — вроде того, что не следует полагаться на молодых людей, не обладающих еще достаточным опытом работы с микроскопом. Но Мьюир при всеобщем одобрении заставил его замолчать, сказав: «Мы говорим не о тех людях, которые ничего не понимают в микроскопии, а о таких людях, как мистер Спилсбери».
22 октября, посовещавшись лишь 27 минут, присяжные вынесли свой вердикт: «Виновен».
Четыре недели спустя — 23 октября — Криппен был повешен. Но метод доказывания, использованный Спилсбери, дал материал не только для броских заголовков британской прессы. В Англии он послужил поворотным пунктом в отношении общественного мнения к судебной патологии. Спилсбери и процесс Криппена довершили в этом отношении то, что было начато Пеппером. А поворот общественного мнения ознаменовал начало нового периода развития судебной патологии, который почти три десятилетия был связан с именем Бернарда Спилсбери.
Ю.Торвальд. Век криминалистики. — М.: Прогресс, 1984.

 

 

 

 

2. Дело об убийстве Клавы Г

1913 голу среди уголовных дел, проходивших в Петербургском окружном суде, это дело снискало репутацию самого загадочного и интересного не только по сложности и тонкости улик, но и с точки зрения нравов того времени. К сожалению, сами материалы сгорели вместе с архивами в первые дни Февральской революции. Сохранился лишь рассказ о таинственном преступлении, вошедший в книгу «Воспоминания юриста» Бориса Самойловича Утевского, одного из основоположников советской правовой науки. Утевский вместе с известным адвокатом Н.П.Карабчевским представляли зашиту в той невероятной истории.
…Дело началось так. В Петербурге, в камере хранения Николаевского вокзала, в помещении для невостребованных вешей появился тяжелый, дурной, все усиливавшийся запах. Работники вокзала перебрали чемоданы, корзины, баулы, мешки и другие веши. Вскоре обнаружили, что запах, который сразу же определили как трупный, исходит из плетеной корзины, завязанной веревкой и запертой на висячий замок. Как выяснили, корзина была сдана на хранение три недели тому назад -21 июня 1913 года. Сразу дали знать сыскной полиции (так назывался уголовный розыск), и через полчаса три ее агента были на вокзале. Корзину перенесли в отдельную комнату, сфотографировали и стали развязывать веревку. Но не тут-то было. Никто из крепких, бывалых агентов не в состоянии был развязать узел на крышке корзины. Позвали еще более физически крепких и опытных носильщиков вокзала. Они пренебрежительно сказали:
— Узел развязать не могут!
Но через несколько минут они вынуждены были признать, что они никогда такого узла не видели и что развязать его не могут.
Уведомленные об этом руководители сыскной полиции хотели определить профессию лица, завязавшего корзину. Решили, что это — артельщики из имевшихся в то время «упаковочных артелей» или матросы парусного флота. Вызвали и тех, и других, но все отступили перед небольшим, обычным на вид узлом. Тогда было принято решение: таинственный узел вырезать с тем, чтобы продолжить поиски лица, которое сумело бы развязать узел.

Это была первая тайна в деле.
Когда взломали замок и открыли корзину, там оказался скрюченный, с ногами, пригнутыми к голове, труп женщины. Эксперты-медики установили, что покойнице 18–20 лет, что перед смертью ей был сделан аборт, вызвавший прободение некоторых женских органов и сильное кровотечение.
На вопрос, отчего последовала смерть, эксперты дали неопределенный ответ: — Возможно, что в результате аборта, но скорее всего от удушения, хотя никаких внешних следов удушения на трупе нет.
Впоследствии крупные специалисты-медики пришли все же к единственному мнению, что покойница была задушена. Как? Может быть, при помощи подушки, одеяла или другой мягкой вещи, которая была наброшена на лицо. Возможно, что в результате аборта, сделанного, несомненно, какой-нибудь подпольной аборт-махершей, покойная потеряла сознание от большой потери крови и в таком состоянии была задушена.
Вторая тайна была — кто же убитая?
Эту тайну раскрыли сравнительно легко. Труп был заморожен, в газетах даны объявления, а в ряд сыскных управлений посланы запросы: не поступало ли заявление о пропаже молодой женщины 18–20 лет.
Через две недели в Петербург приехали пожилые супруги, жители города Пскова, заявившие, что их дочь Клава Г., уехавшая из Пскова больше шести месяцев назад на курсы кройки и шитья и сообщившая, что она 1 июня приедет домой, не приехала до сих пор и что поиски не увенчались успехом. По некоторым сохранившимся на трупе приметам и по платью и белью родители опознали свою дочь.
Дальнейшее расследование установило обстоятельства поездки Клавы в Петербург и предшествовавшие этому события.
В Пскове некий Равич был владельцем магазина и мастерской женского платья и пальто. Сам Равич управлял магазином, а его жена Рая ведала мастерской, в которой работали 15 молодых девушек.
Равич был не только хорошим коммерсантом, но и опытным соблазнителем молодых мастериц. Рая знала об этом, страдала, но, по ее словам, терпеливо ждала, когда муж, наконец, перебесится.
Последним увлечением Равича была швея — молоденькая Клава Г. Увлечение это было более серьезным, чем все другие, и более, чем другие, беспокоило Раю.
Она вдруг решает оставить детей и поехать в Петербург на шестимесячные курсы по усовершенствованию кройки и шитья. Муж одобряет ее желание. Это было понятно — он получил свободу на полгода. Но тут происходит нечто странное — вместе с Раей в Петербург на те же курсы едет и Клава Г. Едут они мирно, не как соперницы, а как подруги. Так, по крайней мере, показывают свидетели. Но в Петербурге — опять странность — Рая и Клава нанимают себе комнаты отдельно: Рая в центре города, Клава — на одной из линий Васильевского острова.
Рая на вопрос следователя — почему она взяла с собою в Петербург Клаву, ответила, что хотела разлучить мужа и Клаву. Но на вопрос, почему согласились на поездку Клава и влюбленный в нее Равич, ни Рая, ни ее муж сколько-нибудь вразумительного ответа дать не могли. Видимо, что-то связывало в этой поездке Раю и ее мужа. Но что? На этот вопрос следователю не удалось найти ответа.
Далее было установлено, что за два месяца до окончания Раей и Клавой курсов в Петербург приехал Равич. Он остановился у жены и первую ночь провел с ней. Назавтра он ушел от Раи и вернулся только на следующий день. Он признался, что вторую ночь провел с Клавой. Квартирная хозяйка Раи показала, что когда ловелас-муж вернулся к Рае, она приняла его спокойно, хотя знала, с кем Равич провел ночь.
Прошло еще два месяца. Рая и Клава окончили курсы и получили дипломы. Раиса решила назавтра, т. е. 18 июня, утром уехать в Псков. Клава же осталась в Петербурге еще на несколько дней. На вопрос, почему Клава осталась, Рая отвечала незнанием. Это было странно. На вопрос, знала ли Рая, что Клава собирается делать аборт, Рая ответила, что не знала. Это также было странно, тем более, что ночь перед отъездом Рая почему-то провела у Клавы. Это случилось впервые. Следователю показалось странным и то, что, по словам Клавиной хозяйки, Рая ночью несколько раз выходила на кухню. На вопрос хозяйки, почему Рая не дает ей спать, та отвечала, что ей почему-то страшно и кажется, что кто-то стучит в окно (комната Клавы была на первом этаже).
Далее следуют показания хозяйки, относящиеся к последнему дню жизни Клавы, т. е. 21 июня. Хозяйка, как обыкновенно, уходила рано утром на рынок. Клава еще спала. Возвращаясь около 11 часов утра, она увидела, что Клава на другой стороне улицы идет с каким-то мужчиной. Домой она не возвратилась.
У следователя возник важнейший для дела вопрос: кто был спутник Клавы? Хозяйка не знала. Когда следователь показал ей фотокарточку Равича и спросил, не он ли это был, хозяйка долго всматривалась, а потом сказала:
— Не то он, не то и кто другой. Греха на душу не возьму. Точно, что он, — не скажу.
Следователь, размышляя о том. кто же убил Клаву, пошел по старому, часто оправдывающему себя пути, и поставил себе вопрос:
— «Кто», т. е. кому это (преступление) было выгодно, в чьих интересах это было? Следователь отвечал сам себе так: Равич за два месяца до убийства провел ночь с Клавой. Она, по-видимому, забеременела от него и об этом его уведомила. Если бы она родила, то разразился скандал. Рая бросила бы его. Лети остались без матери, а детей он очень любил. Это плохо отразилось бы на его деловой репутации. Да и больше ухаживать за молоденькими мастерицами было бы после такого скандала рискованно. Значит, надо заставить Клаву сделать аборт или убить ее. Есть все основания полагать, что мужчина, который пришел за Клавой и которого видела хозяйка, был Равич!
Следователь допросил Равича. Равич вначале отрицал, что в свой приезд в Петербург ночевал у Клавы. Но хозяйка Клавы его узнала и показала, что он провел с Клавой не только ночь, но и часть дня. Она его видела и хорошо запомнила. Ей дали 10 фотокарточек мужчин одного с Равичем возраста. На вопрос, кто из них мужчина, ночевавший у Клавы, она без колебания показала на фотокарточку Равича.
Равич был вынужден признаться, что он провел ночь с Клавой. Тогда следователь задал ему вопрос:
— Были ли вы в Петербурге 20 или 21 июня?
Равич ответил отрицательно и доказал свое алиби. Он предоставил железнодорожные билеты, из которых было очевидно, что 18 июня он выехал из Пскова в город Порхов, пробыл в Порхове до 23 июня, 23-го вечером выехал из Порхова и только 24-го приехал домой. Он указал гостиницу в Порхове, в которой жил с 19 до 23 июня.
Следователь запросил полицию города Порхова, и та подтвердила, что действительно 19 июня был прописан, а 23 июня выписан проживавший в гостинице Равич.
На вопрос, что Равич делал в Порхове, он показал, что вел переговоры с владельцами двух магазинов женского платья. Последние подтвердили, что в указанные Равичем дни — точно в какой из них, не помнят, — он был у них.
Алиби Равича было доказано, и следователь снова стал перед вопросом: кому еще в таком случае было выгодно убийство Клавы? На этот раз он дал себе ответ, который привел Раису Равич на скамью подсудимых как подстрекателя к незаконному аборту и к убийству Клавы Г., совершенному не обнаруженным следствием лицом (мужчиной).
Аргументация следователя была слишком проста. Рая ревновала мужа к Клаве и видела в ней опасную конкурентку, так как знала, что муж никогда еще так сильно никем не увлекался. Чтобы разлучить их, она затеяла поездку в Петербург на курсы и уговорила Клаву поехать вместе с ней. Она специально поселилась отдельно от Клавы, чтобы в квартире, где она сняла комнату, не было свидетелей событий, которые могли произойти Когда Равич приехал в Петербург якобы с целью навестить Раю, но провел следующую ночь с Клавой, она еще больше убедилась в опасности. Узнав, что Клава беременна, она поняла, что если Клава родит ребенка, то в лучшем случае в маленьком Пскове произойдет грандиозный скандал, а в худшем — Клава заставит Равича жениться на ней. Она решила избавиться от ребенка, а заодно и от нее самой. Она организовала аборт и убийство Клавы. Она, по-видимому, ночевала у Клавы, чтобы убедить ее сделать аборт.
Рая на допросе показала, что у нее в Петербурге были родственники. Она у них бывала и познакомилась с несколькими мужчинами. На вопрос, с кем именно, она ответила, что фамилий не помнит. Кто-то из них и был организатором аборта и убийцей. Следователь принял решение арестовать Раю, несмотря на то, что она все категорически отрицала…
Прошло уже более года после ареста Раи. Она находилась в Петербургской женской тюрьме и продолжала не сознаваться.
Однажды Карабчевский сказал мне:
— Был у мня сегодня на приеме один человек, по фамилии Равич. Жена его обвиняется в убийстве. Просил, чтобы я ее защищал. Дело, видимо, сложное, так как следствие тянется уже год. Вы знаете мое пристрастие к делам об убийстве. Вы согласитесь помогать мне в этом деле? Поговорите обстоятельно с Равичем и следите за делом. Будем вместе защищать.
Я познакомился и долго говорил с Равичем. Он был сильно удручен арестом жены и обвинением ее в убийстве. Говорил, что после последней, проведенной с Клавой ночи, он к ней охладел и убедил в этом Раю. Если бы он знал, что Клава забеременела, он дал бы ей деньги, чтобы она сделала аборт у хорошего врача. У Раи не было никакого основания убивать Клаву.
Этот разговор происходил в июне. В конце июля, рано утром, ко мне пришел Равич, бледный и взволнованный. Он находился в Кеммерне (теперь — Кеммери), возле Риги, где лечился. Два дня тому назад он получил от следователя, который вел дело Раи, телеграмму с предложением немедленно выехать в Петербург и явиться к нему. Он пришел предупредить меня об этом. Мы условились, что, если следователь его не арестует — чего он почему-то боялся, несмотря на бесспорное алиби, — он вечером придет ко мне и расскажет, в чем дело.
Вечером он явился и рассказал о совершенно непонятных ни для меня, ни, по его уверениям, для него действиях следователя. Когда он пришел к следователю, тот усадил его за стол, дал ему чистый лист бумаги и сказал: «Пишите, что я вам буду диктовать». Диктовал он следующую фразу:

«Я, нижеподписавшийся крестьянин такой-то деревни, волости, уезда, отправляясь на суд царя небесного, решил рассказать всю правду…»
Эту фразу он заставил Равича написать разными перьями, а потом карандашом. После этого он позвонил и попросил позвать к нему какого-то человека, фамилию которого Равич не расслышал. Когда этот человек пришел, он сказал ему:
— Вот почерк господина Равича… Не надо ли ему еще что-нибудь написать?
Затем он попросил Равича выйти в приемную и сидеть там, никуда не отлучаясь, пока его не вызовут. Равич заметил, что у дверей приемной стоит городовой и не спускает с него глаз.
Через три часа следователь вызвал Равича и спросил его:
— Вы были знакомы с крестьянином деревни Молчановка в вашем уезде? Зовут его Молчанов Иван Матвеевич.
Равич сказал, что в Молчановке никогда не был, первый раз слышит о такой деревне и о таком человеке. Следователь дал ему бланк протокола допроса и предложил написать, что он с крестьянином Иваном Матвеевичем Молчановым не знаком и о нем никогда не слышал.
После этого он сказал, что Равич свободен и может возвратиться в Кеммерне. На просьбу разрешить свидание с Раей следователь ответил категорическим отказом.
Позже, когда следствие было закончено, Рае было предъявлено обвинение, и защитники получили возможность познакомиться с делом, я узнал, почему следователь заинтересовался почерком Равича. Оказалось, что в деле об убийстве Клавы появилась новая тайна. За неделю до вызова Равича к следователю в Псковском уезде Псковской губернии нашли в лесу повесившегося человека, судя по одежде, крестьянина. Под деревом, где он висел, лежала бутылка, а в бутылке записка следующего содержания: «Я, крестьянин деревни Молчановка Псковского уезда, Иван Матвеевич Молчанов, отправляясь на суд царя небесного, решил рассказать всю правду судьям земным. Клаву Г. убил я, а почему, о том поведаю господу Богу. Это я положил ее в корзинку и сдал на хранение на Николаевском вокзале. Квитанцию я порвал. Совесть меня замучила и я решил предстать перед царем небесным».
Записка была написана грамотно. Следователю показалось странным, что «простой крестьянин» мог грамотно писать. Записка попала в Псков к прокурору, знавшему о деле Раи. Он тотчас же отослал ее в Петербург. Следователь, который вел дело Раи, запросил у прокурора, на территории которого была найдена бутылка с запиской, сведения о самоубийце. В ответе было сказано, что крестьянин Иван Матвеевич Молчанов жив, проживает в деревне Молчановка, за всю свою жизнь из Молчановки не выезжал, не был даже в Пскове, о Клаве Г. никогда не слышал. Тогда-то следователь и заподозрил, что письмо написано мужем Раи. Он вызвал Равича, взял образцы почерка, но эксперт установил, что записку самоубийцы писал не он.
Прошел еще год. Рая томилась в тюрьме. Следователь допросил около ста свидетелей, но ни одной новой улики против Раи не нашел. И только через два года после смерти Клавы в Петербургском окружном суде слушалось дело по обвинению Раисы Равич в соучастии в аборте и убийстве Клавы. Защищали подсудимую Карабчевский и в качестве его помощника я.
Показания свидетелей, вызванных из Пскова прокурором, ничего для судебного следствия не дали. Они только плохо охарактеризовали Раю и ее мужа. Раю — как женщину злую, мстительную и ревнивую. Она часто без всяких оснований устраивала мужу сцены ревности, всего больше боялась, что муж ее бросит и женится на одной из мастериц. Когда Равич увлекся Клавой, Рая несколько раз говорила, что убьет ее, боялась, что она забеременеет.
Одна из свидетельниц показала, что Раиса перед отъездом в Петербург говорила, что у нее есть старинный друг, который любит ее до сих пор и сделает все, что она попросит. Но был ли у Раи такой друг и кто он, — оказалось невыясненным. Рая категорически отрицала все это.
Неблагоприятное для Раи впечатление производило то, что она отвечала незнанием на вопросы о вешах, которые не могла не знать. Ее показаниям прокурор противопоставлял показания Равича, который ничего от суда не скрывал и честно отвечал на все вопросы.
Хотя ни одной прямой улики против Раи судебное следствие не дало, зашита ее была делом нелегким. Карабчевский произнес, по обыкновению, прекрасную речь. Мне он для речи отвел эпизод, бывший одним из важных звеньев в цепи косвенных улик — ночь, проведенную Раей в комнате у Клавы накануне отъезда, и уход Клавы утром с каким-то мужчиной.
Присяжные заседатели совещались более четырех часов. Мы считали это плохим предзнаменованием. Когда раздался звонок, означавший, что присяжные заседатели сейчас выйдут в зал заседания, мы были готовы к худшему. На первый вопрос: доказано ли, что Клава Г. была убита, присяжные заседатели ответили: — «Да, доказано». На второй вопрос: если доказано, что Клава Г. была убита, то виновна ли Раиса Равич в ее убийстве? — заседатели ответили: «Нет, не виновна».
Рая после слов «нет, не виновна» упала в обморок, который длился долго…
Месяца через два после оправдания Раи пришло письмо от нее. Она жаловалась, что два года тюрьмы, неизвестности, тревоги за себя и детей сильно подорвали ее здоровье. Она большую часть дня лежит. Местные врачи не могут поставить какой-либо диагноз. Но она сама знает, что она очень-очень больна.
Прошло много лет. Я уже жил не в Петербурге, а в Москве. В 1924 году ко мне пришел седой, опустившийся, неряшливо одетый человек с отечным лицом и слезящимися глазами. Он спросил меня, узнаю ли я его. Я ответил отрицательно. Тогда он сказал:
— Я Равич, муж Раи… Помните?
Я спросил, почему он так изменился и постарел.
Он ответил, что уже много лет пьет, что начал пить после того, как Раиса через два года после тюрьмы умерла. Он считает ее болезнь и смерть следствием тюремного заключения.
Я спросил, почему он пришел ко мне.
— Теперь мне уже ничего не страшно. Я никому, кроме вас, не могу об этом сказать. У меня уже взрослые дети. Они не должны ничего знать.
— А разве вы знаете, — спросил я его, — кто убил Клаву?
— Как же я могу не знать? — отвечал он. — Я ее убил…
Он раскрыл все тайны этого дела. Тайна с узлом, которым была завязана корзина, раскрывалась просто. Его мастерская в Пскове работала не только на его магазин, но и выполняла заказы нескольких магазинов в других городах, в том числе в Порхове. Ему приходилось несколько раз в неделю отправлять тюки с пальто и платьем. Как-то один из его заказчиков был в Пскове и спросил его:
— Кто это завязывает тюки? Развязать их никто не может, приходится резать веревки.
Тюки завязывал старик-сторож. Он в молодости служил матросом на судне, которое бывало в африканских судах. На судне служил матросом какой-то «черный», который так завязывал узлы, что никто, кроме него, их не мог развязать. «Черный» научил сторожа этому искусству. Равич как-то попросил сторожа раскрыть ему секрет. Корзину с трупом Клавы он и завязал так, что никто не смог этот узел развязать.
Тайна с повесившимся мнимым убийцей Клавы объяснялась так: в Пскове служил в полиции один пьянчужка, которому Равич часто давал мелкие взятки. Однажды этот полицейский растратил небольшую сумму, и ему грозило увольнение и суд. Равич дал ему денег и пьянчужка сказал, что нет ничего, что бы он в благодарность не сделал для Равича. Через год после убийства Клавы пьянчужка как-то сказал ему, что едет в уезд, где нашли самоубийцу. У Равича мелькнула мысль сделать самоубийцу убийцей Клавы. Он уговорил преданного ему пьянчужку за 100 рублей «найти» в лесу на месте самоубийства бутылку, которую он ему даст. В бутылку он положил записку. Написать ее он заставил отца Раисы, который для спасения дочери готов был на все…
Пьянчужка знал многих жителей деревни Молчановка и сообщил Равичу имя, отчество и фамилию одного умершего крестьянина. Бутылку с запиской «нашли» возле дерева повесившегося и переслали в Петербург следователю. Но оказалось, что половина населения деревни Молчановка носит фамилию Молчановых и у одного из живых Молчановых то же имя и отчество, которые Равич и полицейский присвоили самоубийце.
Третья тайна. Клава написала Равичу за неделю до ее исчезновения, что она беременна и что он должен развестись с Раей и жениться на ней. Но она ему как женщина уже приелась. Он, предвидя, что она наделает ему кучу неприятностей, пришел к мысли избавиться от нее.
Равич разработал хитроумный план, целью которого было доказать свое алиби в день убийства. Он написал Клаве, чтобы она не уезжала и подождала его приезда. 18 июня он из Пскова уехал и в тот же день приехал в Порхов, остановился в гостинице и дал свой паспорт для прописки. Утром 19-го посетил одного из своих оптовых клиентов, переговорил с ним и днем без вещей выехал в Петербург. В гостинице сказал, что на день уезжает за город, а номер оставляет за собой. Ночью 19-го приехал в Петербург. Чтобы никто не узнал о его приезде, он на Невском проспекте взял проститутку, поехал к ней домой и там же переночевал. В разговоре с ней он сказал, что его девушка забеременела, и спросил, не знает ли она кого-либо, кто делает аборты? Он рассчитал правильно: проститутка дала ему адрес бабки аборт-махерши. Утром 20-го он поехал к этой бабке, повел ее в трактир, угостил и напоил ее, дал ей 50 рублей и сказал, что даст после аборта еще 50 рублей. Бабка, обычно бравшая за аборт у бедных девушек и проституток 10 рублей, была счастлива и готова для него на все. От бабки он поехал к Клаве. Клава жила на первом этаже. Он постучал в окно и, когда Клава выглянула, сказал, чтобы она оделась и вышла.
Равич провел весь день 20-го с Клавой, убеждая ее сделать аборт, сказав, что он все уже подготовил и завтра утром отвезет ее к бабке, подождет ее в Петербурге, пока она не поправится, и вместе с ней уедет в Псков. Он уговорил Клаву и привез ее домой поздно ночью, чтобы хозяйка его не увидела. Когда Клава вышла за чем-то из комнаты, он быстро раскрыл верхний ящик комода, увидел свое письмо и забрал его.

Утром, 21-го, зная, что хозяйки в это время не бывает дома, он зашел за Клавой, они вместе вышли, сели на извозчика и поехали к бабке. Клаву он оставил у бабки и сказал, что скоро вернется. Но вернулся он только вечером. Днем он купил корзину и веревку и привез их к бабке. Та сказала, что аборт сделан и привела его к Клаве. Клава лежала обессиленная от боли и большой потери крови (бабка делала аборт вязальной спицей). Она была в полузабытьи. Он взял одну из двух подушек и быстро накинул ее на лицо Клавы, крепко прижал и держал в течение десяти минут. Когда он снял подушку — Клава была мертва.
Равич вышел к бабке и сказал, что Клава от аборта умерла. Бабка испугалась и стала умолять помочь избавиться от беды. Тогда Равич сказал, что он поможет ей скрыть труп Клавы. Обрадованная бабка помогла ему уложить труп в корзину… Он завязал ее, они вместе вынесли корзину и положили на извозчика. Равич отвез корзину на Николаевский вокзал, с помощью носильщика сдал ее в камеру хранения, а квитанцию тотчас уничтожил, ближайшим поездом уехал в Порхов, 22-го он побывал еще у одного оптового покупателя, 23-го вечером выехал из Порхова в Псков, а 24-го утром приехал домой. На руках у него остались два железнодорожных билета, один от 18 и другой от 23 июня, которые и помогли ему доказать свое алиби.
Очерк Б.Утевского из журнала «Советская милиция», 1991, № 8.

 

 

 

 

3. Смит — «Синяя борода»

Джордж Джозеф Смит рано стал на путь преступлений. Четырнадцати лет от роду он уже отбывал наказание в реформаториуме для несовершеннолетних. 16-ти лет он совершает кражу и снова направляется в реформаториум. Не успевает он выйти на волю, как снова новое преступление и снова тюрьма на шесть месяцев. Потом проходят четыре с половиною года, в течение которых Смит не сталкивался с полицией и судами. Из этого не следует, однако, что в течение этого времени он не совершал преступлений. Ему просто «везло». Кроме того, имеются сведения, что в этот период он сошелся с какой-то женщиной, которую заставлял «работать» на себя. Работа заключалась в следующем: Смит устраивал ее на службу прислугой в богатые дома. Там она воровала все, что попадалось ей под руку, а краденое передавала Смиту, который сбывал полученные таким путем вещи. Этот сравнительно долгий период его счастливой и спокойной жизни закончился неудачей. За получение заведомо краденых вещей и продажу их он был приговорен к двум годам заключения с тяжелыми работами.
В эти свои спокойные годы Смит твердо усваивает определенную точку зрения на женщин. Женщина для него становится предметом эксплуатации. С этой точки зрения, которую он последовательно проводит в жизнь, он не сошел до конца своих дней. Его профессией становится женитьба на стареющих женщинах с тем, чтобы сейчас же после свадьбы обирать их до последней нитки и вслед за этим навсегда исчезать с их горизонта. Впрочем, он не всегда ограничивался одним лишь обиранием. Как мы увидим дальше, он не останавливался и перед убийством.
Первый раз он женится в Манчестере под именем Джорджа Лова. Неизвестно по каким причинам первая жена сбежала от него в Канаду. В 1899году, т. е. 27 лет от роду, он женится во второй раз, на весьма почтенной женщине, с которой он живет до тех пор, пока последний принадлежавший ей шиллинг не переходит к нему. В этот же день он бросает ее и навсегда исчезает с ее горизонта. Вскоре на острове Брайтоне он знакомится с одной вдовой. Ухаживание длится недолго, и вдова через несколько недель становится женою Смита.
У вдовы были небольшие сбережения — около 300 фунтов стерлингов, которые хранились в сберегательной кассе. Смит побуждает жену забрать деньги из кассы и передать их ему. Леньги быстро уходят в течение «медового месяца». После этого, во время прогулки, Смит говорит жене, что идет в уборную, и просит подождать его. Вместо уборной он мчится домой, забирает там все вещи своей жены, стоимостью в 90 фунтов стерлингов, и скрывается, оставив жену одну на берегу прекрасного озера без единого пенни в кармане.
С 90 фунтами, вырученными от продажи вещей, он направляется в Бристоль. Здесь он открывает маленькую лавчонку. В газетах появляется объявление, что Смит ищет экономку. По объявлению он знакомится с некоей мисс Пеглер, нанимает ее и вскоре женится на ней. Мисс Пеглер повезло. Она оказалась единственной женщиной, которую Смит не оставляет никогда. Впрочем, женитьба на ней не мешает ему продолжать бесконечную цепь других «женитьб». Но после каждой новой женитьбы Смит неизменно возвращается в объятия мисс Пеглер.
Лавочка вскоре ликвидируется. Супруги переезжают на жительство в Саутгемптон. Здесь Смит знакомится с какой-то пожилой женщиной, начинает ухаживать за ней, бросает мисс Пеглер и снова женится. Этот брак он, как и всегда, регистрирует установленным порядком. Женится он тут же, в Саутгемптоне, где проживает мисс Пеглер, которую он рискует каждый миг встретить на улице. Не заботясь о том, как будет жить мисс Пеглер, которую он оставил без пенни, Смит уезжает с последней по счету женой в Клафам, чтобы провести там медовый месяц.
Эта жена приносит Смиту 350 фунтов — все, что у нее было. Когда деньги переходят к Смиту, следует обычный его прием. Смит ведет молодую жену смотреть картины в Национальную галерею. Под каким-то предлогом он оставляет ее и в то время, как жена ждет его среди картин и статуй, он забирает дома все вещи и исчезает. И эта жена больше никогда не видит своего мужа, которого она знает под фамилией Роз.
С «заработанными» деньгами Смит отправляется в Бристоль к мисс Пеглер. Начинается тихая семейная жизнь. Мисс Пеглер, которая не догадывается о причинах частых отлучек своего мужа, не знает, что он и на этот раз исподволь подыскивает уже очередную жену. Лолго искать ему не приходится. В Клифтоне — местности, неподалеку от которой живет Смит со своей женой, — он знакомится с мисс Мондай.
Мисс Мондай был в то время 31 год. Она была дочерью банковского служащего. Отец ее умер шесть лет тому назад, оставив наследство сыну и дочери Мать умерла через несколько лет после смерти отца. Мисс Мондай проживала с тех пор одна в пансионах и жила на доходы от оставленных ей отцом 2500 ф., которыми управляли ее опекуны — брат и дядя.
В одном из пансионов Смит познакомился с мисс Мондай. На этот раз он выступил под фамилией Вилльямса. Выдавал он себя за коммивояжера, говорил, что его профессия — реставрация старинных картин. Мисс Мондай не устояла перед чарами Смита и вскоре стала его женой. Какой по счету — трудно уже сказать. Вряд ли помнил это и сам Смит. На свадьбе никто, кроме жениха и невесты, не присутствовал. Супруги поселились в меблированных комнатах.
Состояние молодой жены хранилось у ее опекунов. Нужно было под благовидным предлогом изъять его. Не прошло и нескольких недель, как это удалось. Сейчас же после того, как деньги перешли в руки Смита, он скрывается от жены и возвращается к мисс Пеглер. Вся операция на этот раз длилась шесть недель. Мисс Пеглер Смит по возвращении сказал, что он разъезжал все время по торговым делам.
С деньгами мисс Мондай Смит и его жена путешествуют по Англии. Смит в то же время продолжает отыскивать новую жертву. В поисках ее он приезжает в Бостон. Здесь его ждет неожиданная встреча. Он встречает на улице недавно брошенную мисс Мондай. Оказывается, что и она поселилась в Бостоне.
Смит ловко втирает ей очки о причинах своего внезапного исчезновения, и мисс Мондай наивно верит ему. Тем не менее, дело осложняется, и Смиту приходится снова начать совместную жизнь с этой одной из его многочисленных жен. На этот раз положение Смиту казалось неприятным. Опекуны мисс Мондай могли заинтересоваться судьбой ее приданого и потребовать от нее отчета. В случае оставления жены, со Смита можно было судом взыскать в пользу ее пожизненную ренту. Это не особенно улыбалось Смиту, но и помимо этого всякое судебное дело было чревато для Смита и иными неприятными последствиями, тем более, что на мисс Мондай Смит был женат под вымышленной фамилией. Смиту не могла не прийти в голову мысль, что все эти неприятности были бы устранены, если бы мисс Мондай умерла.
Супруги переезжают на жительство в небольшой город Гер-Вей. Здесь Смит начинает приводить в исполнение план убийства жены. План очень прост. Супруги живут в квартире без ванны. Через месяц Смит покупает простую железную ванну. Это было 2-го июля. Через шесть дней, т. е. 8-го июля, Смит убеждает жену необходимости им обоим составить завещание, каждый в пользу другого. Мисс Мондай свое решение осуществила; Смит под каким-то предлогом этого не сделал.
Еще через несколько дней, 13-го июля, Смит утопил мисс Мондай во время купания в ванне. Дальше все идет по тщательно обдуманному плану, искусно проведенному и счастливо доведенному Смитом до конца.

Смит и одна из его жертв — В.Монлай
Когда мисс Мондай нашли мертвой в ванне, встревоженный супруг мчится за врачом. Врач может только констатировать смерть. На распросы врача об обстоятельствах, вызвавших смерть, Смит говорит, что с его женой во время купанья случился удар. У врача не возникает почему-то никаких сомнений, он выдает требуемое свидетельство и мисс Мондай благополучно хоронят.
Смит в день смерти жены телеграфирует ее брату: «Бесси сегодня утром скончалась от удара. Письмо следует.»
В письме безутешный Смит писал:
«Дорогой сэр! Словами нельзя описать того, как я перенес потерю моей жены. Врач сказал, что во время купанья с ней случился удар. Я могу заверить вас и всех ее родных, что было сделано все возможное, чтобы помочь ей. Мне нечего больше сказать.»
Полицейские власти произвели дознание. И хотя должно было показаться странным, что ноги покойницы торчали из ванны, несмотря на то, что ванна была достаточно глубока и длинна, тем не менее полиция пришла к заключению: «Смерть вследствие несчастного случая». Так описали случай и газеты.

После благополучно закончившегося убийства, Смит возвращается, как обычно, к мисс Пеглер. После всех треволнений и хлопот с доктором, с похоронами, с полицией, с родными мисс Мондай, Смиту нужно было отдохнуть. Мисс Пеглер он, по обыкновению, рассказывает о деловой поездке, говорит, что был в Канаде и заработал небольшую сумму.
На этот раз отдых Смита длится необычно долго. На деньги мисс Мондай он живет с мисс Пеглер около года, без всяких приключений. Затем он отправляется в путешествие за поисками очередной жены. Смит едет в Зоуфай. Здесь он ишет свою жертву в религиозных кругах. Он разыгрывает роль глубоко религиозного человека. Он систематически посещает богослужения в диссидентской церкви и старается завязать там соответствующее знакомство. И на этот раз план удается. Смит знакомится с мисс Бернгам, молодой еше, здоровой и привлекательной девушкой. Ухаживание идет, по обыкновению, форсированным темпом. Не проходит нескольких недель, как мисс Бернгам становится невестой Смита.
Смит едет с невестой к ее родителям в Астон-Клинтон. Смиту хотелось почему-то, чтобы свадьба происходила в доме родителей невесты. Но здесь ему не повезло. Смит не понравился родителям, больше того, вызвал в них глубоко неприязненное чувство. Отец мисс Бернгам впоследствии говорил, что он боялся даже, чтобы Смит провел у них в квартире хотя бы одну ночь. Родители, по-видимому, обладали хорошим чутьем, но оно не спасло их дочери, мисс Бернгам, от участи ее предшественниц.
Когда родители мисс Бернгам отказались дать разрешение на свадьбу их дочери с Смитом, жених и невеста поехали в Портсмут. Здесь Смит под своей настоящей фамилией женился на мисс Бернгам.
Первое и единственное, что интересовало Смита, который к этому времени вполне заслужил уже название «Синяя Борода», это было состояние его жены. Смита ждало некоторое разочарование. У молодой жены оказалось всего 125 фунтов, кроме драгоценностей и прекрасных туалетов. Деньги и драгоценности быстро перешли в руки Смита. Оставалось избавиться от ставшей уже бесполезной жены. Предшествующий опыт показал, что метод, примененный им к мисс Мондай, был наиболее гарантирующим избавление от всяких неприятных последствий. Но метод этот подлежал дальнейшему усовершенствованию, и Смит застраховал свою жену в 500 фунтов.
Через два месяца супруги переезжают в Блекпуль и поселяются там. На следующий же день мисс Бернгам находят в ванне мертвой.
Так же, как и после смерти мисс Мондай, последовало полицейское дознание. Заключение было дано аналогичное: смерть от утопления. В газетах, в хронике происшествий, появилось краткое сообщение о смерти в ванной. Вырезка из местной газеты, как и все вырезки о происшествиях, была послана в Лондон в Скотланд-Ярд — Центральное Управление уголовного розыска. Это был второй случай такой странной смерти. И в Скотланд-Ярде это заметили.

Отстроенное в 1892 г., ныне уже бывшее, здание Скотланл-Ярда.
После смерти мисс Бернгам Смит вел себя крайне неосторожно. Для него все это происшествие было только деловым эпизодом. Но все же ему следовало бы разыгрывать роль если и не безутешного, то все же опечаленного супруга. Вместо этого Смит ведет себя с циничностью, бросающейся в глаза. Он жалеет каждый лишний пенни на похороны, а утром, в день похорон, не дождавшись их, уезжает из города под предлогом, что по не терпящим отлагательства делам его вызывают в Портсмут.
Хозяйке квартиры, в которой проживал Смит со своей покойной женой, поведение Смита казалось странным еще и тогда, когда он был «мужем». Не только странным, но непристойным показалось ей его поведение в роли «вдовца». И когда Смит под предлогом дел бежал из города, не дождавшись похорон жены, хозяйка не удержала своего возмущения и вдогонку ему пустила на всю улицу несколько ругательных слов, которые были не столь далеки от истины.
Конечно, Смит уехал не в Портсмут и не по неотложным делам, а в Бристоль, к своей верной мисс Пеглер. На этот раз его версия относительно трехмесячного отсутствия гласила, что он был в Испании. Полученные от страхового общества 500 фунтов, на которые была застрахована мисс Бернгам, сошли за заработок от дел.
Дальше все идет как обычно. После «дела» — отдых с женой и поездки по разным городам. Затем поиски нового дела. На этот раз Смит удовольствовался более скромным делом. Он знакомится с домашней прислугой мисс Риволь и останавливает на ней свой выбор. Знакомство произошло случайно в каком-то публичном месте. Она села на скамейку; он сел рядом и заговорил. Перед тем, как разойтись до следующей встречи, Смит успел выведать все, что его интересовало, и узнал, что у мисс Риволь имеются небольшие сбережения.
Снова следует молниеносно-быстрое ухаживание, на этот раз еще более легко удавшееся, чем в предыдущих случаях. Смит выступает под именем Чарльза Оливера Лжемса, имеющего состояние и владения в Канаде. На четвертый день знакомства он делает предложение, которое благосклонно принимается. На десятый день после знакомства они женятся. За этот краткий срок Смит успевает уговорить невесту продать кое-какую принадлежащую ей мебель и пианино, а деньги передать ему. Все это происходит в Борнемоузе. Здесь же находится мисс Пеглер. Оставаться в Борнемоузе было опасно.
В день свадьбы «счастливая парочка» уезжает. Не успели супруги приехать в какой-то маленький городок, как Смит сумел уговорить жену взять из сберегательной кассы все ее деньги. Их было76 фунтов и 6 шиллингов. Смит забрал себе 76 фунтов и все веши своей жены, а жену оставил в чужом городе с 6 шиллингами.
Как всегда в таких случаях, Смит едет в Бристоль к мисс Пеглер. Он дарит ей вещи, украденные им у своей последней жены, говоря, что он купил их на аукционе.
Свою последнюю жертву Смит находит в Бристоле же. Звали ее мисс Лофти. Ей был 31 год. Отец ее был священником. По ее словам, у нее были самостоятельные средства. Этого было достаточно, чтобы Смит начал свои ухаживания. И на этот раз дело быстро увенчалось успехом, и Смит, под фамилией Джон Ллойд, женится. Однако после женитьбы его ждет разочарование. У мисс Лофти оказалось всего 19 фунтов. Тогда Смит застраховывает жену на 700 фунтов. Супруги уезжают в Лондон. Смит ищет комнату. Первые комнаты ему не подходят, так как его не удовлетворяет ванна. 17 декабря 1914 г. в 5 час, дня он въезжает с женой в меблированные комнаты с хорошей ванной. На следующий день в 8 ч 15 м вечера мисс Лофти нашли в ванне мертвой.
Смит не подозревал, что это была последняя женитьба «Синей Бороды».
В феврале 1915 г., когда Смит явился в контору нотариуса, чтобы получить 700 фунтов по полису покойной мисс Лоф-ти, его арестовывают за дачу ложных сведений при заключении последнего брака. В марте один за другим ему предъявляют три обвинения: власти гор. Кент — в убийстве мисс Мондай, власти гор. Ланкашир — в убийстве Алисы Бернгам, власти гор. Лондона — в убийстве Маргариты Лофти.
Английские газеты были полны статей и заметок о деле Синей Бороды. Газеты и читатели задавали себе вопрос: в чем была сила, при помощи которой Смит так быстро очаровывал свои жертвы? Когда началось судебное заседание и был отдан приказ ввести подсудимого, все без исключения ожидали увидеть красивого, элегантного человека, внешность которого оы/ia действительно неотразима.
Каково же было всеобщее удивление, когда на скамье подсудимых оказался бедно одетый молодой человек слабого телосложения, нечистоплотный на вид и с отталкивающими чертами лица: с узким лбом, с небольшими глазами, слишком близко расположенными друг к другу, с небольшим птичьим носиком.
На суде Смит вел себя вызывающе. Судье он крикнул: «Повесьте меня, но оставьте меня в покое». На приказание оставаться на скамье подсудимых и не выходить на свидетельское место, он ответил: «Какая разница? Вы мне одинаково поверите, буду ли я говорить со свидетельского места или со скамьи подсудимых».
После того, как присяжные заседатели признали Смита виновным, председатель суда обратился к Смиту со следующими словами:

Олл-Бейли — арена крупнейших процессов нал уголовными преступниками, где состоялся суд над Смитом.
«Судьи. — сказал он. — пользуются случаями, подобными этому, чтобы предостеречь публику от повторения подобных преступлений; иногда они пользуются ими, чтобы побудить заключенного к раскаянию. Я не предлагаю ни того, ни другого Я не верю, чтобы в Англии мог найтись еще один человек, который нуждался бы в предупреждении о совершении подобного преступления. Я думаю также, что было бы бесцельно побуждать вас к раскаянию. Приговор суда таков: вы будете повешены за шею до тех пор, пока вы не будете мертвы».
Утром, в день казни, Смит не мог стоять на ногах. Его почти на руках пронесли через тюремный двор и внесли на эшафот.
Так окончились похождения Смита — «Синей Бороды».
Б.С. Утевский. Преступления и преступники Западной Европы. 1929.

 

 

 

 

4. Людоед [25]

Мюнстерберг — маленький городок Германии. Жизнь течет в нем тихо и незаметно. Город напоминает большую европейскую деревню. Маленькие домики, окруженные садами, раскинуты на расстоянии 20–50 метров друг от друга. В одном из таких домиков — в нем два этажа — в начале века проживал старый холостяк по фамилии Ленке. Кроме него в доме жили две семьи. В передней части дома была квартира семьи учителя, изгнанного поляками после первой мировой войны из Силезии. Остальную часть дома занимали Ленке — первый этаж, и рабочий со своей семьей — второй этаж. В квартиру рабочего вход обший с Ленке. Рабочий глуховат, производит впечатление ограниченного человека. Жена его бойкая, разбитная женщина.
О детстве и юности Ленке имеются отрывочные сведения. В первые годы своей жизни он ненормально медленно развивался. Ничего не говорил, и родители считали его немым от рождения. Первые слова он стал произносить, когда ему исполнилось шесть лет. В школе с трудом удавалось заставить его произнести хотя бы несколько слов. Учитель считал его идиотом. Ленке был ленив, медлителен в движениях, на вопросы ничего почти не отвечал. Был нелюдим. Учился плохо и часто подвергался наказаниям. Позже он стал учиться лучше. Но продолжал быть нелюдимым, не общался с товарищами и не имел друзей. Школу ненавидел так сильно, что его часто относили туда на руках. Говорил по-прежнему неохотно и с трудом.

Единственный человек, с которым он в школьные годы был близок, это был его старший брат. Но и эта дружба быстро прошла. По словам брата, «их пути разошлись, так как он ни в чем не принимал участия». После окончания школы Ленке работал в хозяйстве отца — мелкого землевладельца. Он все больше становился нелюдимым, уходил в себя, не поддерживал ни с кем отношений. Его не интересовали ни товарищи, ни женщины, ни развлечения. Когда ему исполнилось 22 года, он внезапно исчез из дома. Поиски его ни к чему не привели. Ни одной строчкой не известил он родителей о себе. Позже распространились слухи, что он работал по разбивке камней, а потом служил в лесном складе. Через 9 месяцев он так же внезапно возвратился домой. От него не удалось добиться ни одного звука ни о причинах его исчезновения, ни о пережитом им за время отсутствия. Он оставался замкнутым и ко всему безразличным.
Равнодушным оставался и тогда, когда умирали его родители. Ни одной слезой, ни одним словом не реагировал он на их смерть. Его братья и сестры не решались отпустить его жить самостоятельно, так как не верили, что он сможет сам без посторонней помощи пробить себе дорогу в жизни. Он продолжал работать в общем хозяйстве, но часто исчезал из дому и возвращался поздно ночью или даже через несколько дней. Как оказалось, он по целым дням одиноко бродил по лесам. Однажды он совсем не возвратился домой. Через некоторое время он подъехал к дому с телегой и, не говоря ни с кем ни одного слова, погрузил свои вещи и так же молча уехал.
Денке поселился в Мюнстерберге, где и прожил безвыездно 20 лет. Он нанял было комнату, но вскоре купил участок земли с домом. При покупке его обманули. Денке заплатил втрое дороже. Его братья и сестры были обеспокоены за его будущность, так как считали его душевнобольным, и возбудили дело о назначении над ним опекуна. Однако они взяли свое заявление обратно. На них повлияло заявление врача, пользовавшего Денке, что такие люди, как их брат, если сделать им что-нибудь наперекор, нередко впадают в такое бешенство, что нельзя быть уверенным в том, что они не убьют кого-нибудь.
После этого инцидента Денке стал еще более недоверчиво относиться к родным. Он вовсе перестал встречаться с ними. Только один раз за двадцать лет он принял предложение брата и посетил его. Самое сильное впечатление, которое осталось у семьи от его посещения, это была его прожорливость. Во время обеда он съел два фунта мяса. Об его обжорстве говорили впоследствии многие, знавшие его.
Денке жил тихо и незаметно. Занимался огородничеством и жил на доходы от этого. О нем шла молва, что он «ни мужчина, ни женщина». Женщин он избегал всю свою жизнь, но никаких признаков гомосексуальности он не проявлял. Алкоголем он не злоупотреблял. Но все же во многом его психика была не совсем обычна. Соседи его заметили, что ему не ведомы ни чувство страха, ни чувство отвращения. Родные считали его душевнобольным, бесчувственным человеком. Другие люди, приходившие с ним в соприкосновение, отмечают только его замкнутость. Ничего болезненного, ненормального они не устанавливают. Никогда не замечали в нем вспышек гнева или грубости. Он, правда, неохотно разговаривал с людьми, но когда его спрашивали о чем-либо, он давал точные и ясные ответы. Один мясник рассказывал, что Денке с жадностью наблюдал, как разрезали на куски убитое животное. Одна из жиличек в его доме говорила, что она всегда боялась этого нелюдима и не решалась войти в его комнату. Оснований для этого она, однако, не могла привести.
Так жил Денке годы и десятки лет.
Миновала война, жизнь вошла уже в обычное русло. Однажды, в 1924 г., один нищий попросил у Денке подаяния. Денке предложил ему вместо милостыни 200 пфеннингов за то, чтобы тот написал ему письмо. Денке сказал при этом, что он близорук и самому писать ему трудно. Нищий согласился, вошел в комнату, сел на стул и стал писать под диктовку. Денке стоял за его спиной. Уже первые слова Денке показались писавшему странными. Он повернул голову и увидал, что Денке заносит над ним острую кирку. С трудом удалось ему увернуться от удара, который лишь скользнул по его правому виску. Денке увидел, что дело сорвалось, и с яростью набросился на нищего. Хотя нищий и был сильным человеком, но он не мог справиться с Денке. Тогда он стал кричать и звать на помощь. На крик прибежали соседи и с трудом вырвали у Денке его жертву, которую он судорожно сжимал с какой-то дикой яростью. Когда Денке спросили, в чем дело, он не дал никакого ответа. Он сидел с красным искаженным лицом и с блуждающим взглядом, скрежетал зубами и время от времени по всему его телу пробегали судороги.
У нищего оказался на левой стороне головы идущий от виска горизонтально назад кровоподтек шириною в 2 и длиною в 8 сантиметров. Когда ему посоветовали сообщить о происшедшем в полицию, он вначале отказался. По-видимому, совесть его была не чиста, и он имел основание избегать встреч с полицией. Однако окружающие настаивали, и ему пришлось подчиниться.
Заявление пострадавшего показалось в полиции неправдоподобным, так как Денке пользовался в городе наилучшей репутацией. Нищий же внушал подозрения и его арестовали. Однако он продолжал настаивать на своем показании, и полиции пришлось арестовать и Ленке. Арест вызвал бурю негодования в городе. Жители находили недопустимым арест мирного, всеми уважаемого бюргера на основании слов какого-то бродяги. Однако Денке был препровожден в тюрьму.
Неожиданно для всех Денке совершил поступок, объяснения которому на первых порах никто не мог найти. В одиночной камере, куда поместили Денке, в стене, на высоте полуметра от пола, имелись металлические кольца, предназначенные для приковывания заключенного. Денке сделал из носового платка петлю, укрепил ее на кольце, надел на шею и повесился в лежачем положении. Утром его нашли мертвым.
Возник вопрос, на чей счет хоронить Денке. Решено было произвести в его комнате обыск, чтобы выяснить, не имелось ли у него достаточно денег на похороны.
Обыск дал неожиданные результаты.
Однако предварительно — несколько слов о некоторых фактах из жизни Денке, на которые раньше никто не обращал внимания и значение которых стало ясно только после обыска.
За два года до ареста Денке, из его комнаты выскочил, обливаясь кровью, какой-то молодой парень и умчался, ничего не сказав о том, что с ним приключилось. Несколько позже один нищий — бродяга — жаловался соседям Денке, что последний попросил его зайти к нему в комнату, чтобы написать ему письмо. Не успел он сесть, как Денке сзади накинул ему на шею цепь с явным намерением задушить его, но он оказался сильнее Ленке, и ему удалось убежать. Полтора года тому назад соседи Ленке обратили внимание на какой-то едкий запах, идущий из его комнаты. Денке сказали об этом, и запах скоро исчез. Вспомнили также, что в годы голода, когда даже состоятельные жители забыли о вкусе мяса, у Ленке мясо было всегда в изобилии. Он совершенно открыто выносил мясо в горшке из сарая и относил его к себе в комнату. Соседи были убеждены, что это было собачье мясо и не обращали на Ленке особого внимания. Не обращали также никакого внимания и на то, что Денке часто выносил и выливал на дворе ведра с окровавленной водой или даже с кровью. Спокойно относились соседи и к тому, что часто по целым ночам Денке пилил что-то и стучал молотком. Думали, что он работает над замками, которые он выделывал для продажи. Позже вспомнили, что он часто предлагал соседям купить у него старое платье, а потом, когда не находилось покупателя, сжигал его в своем саду, что вокруг дома часто валялись кости, которые все принимали за собачьи и т. п.
Значение всех этих фактов сразу стало ясным после обыска в комнате Денке.
Первое, что увидели в комнате, было большое количество костей, а также 15 кусков мяса, лежавших в деревянной миске с соляным раствором. Это были человечьи кости и человечье мясо. Мясо было с кожей и принадлежало к разным частям тела. Головы, рук, ног, шеи недоставало.
В трех горшках нашли вареное мясо под каким-то соусом, похожим на сметану. Некоторые куски были сварены вместе с кожей, на некоторых были волосы — волосы человека. Один горшок с мясом был полон только наполовину. Половину Денке, по-видимому, недавно съел. Отдельно в горшке находился жир янтарного цвета. Жир был человечий.
В сарае, принадлежавшем Ленке, нашли целую груду человеческих костей, тщательно очищенных от сухожилий, мышц и т. п. По-видимому, кости раньше варились. Принадлежали они не менее, чем трем людям.
Обыски распространили на сад Денке и на лес, примыкавший к городу. В лесу нашли бесконечное количество человеческих костей. Все это были сраынительно свежие кости. Принадлежали они по крайней мере восьми людям.
В кошельке, двух жестяных банках и трех бумажных пакетах оказалась коллекция человеческих зубов. Зубы были разложены в систематическом порядке: задние зубы отдельно от передних, плохие отдельно от хороших и т. д. Экспертиза установила, что зубы эти принадлежали по крайней мере 25 людям, что одному из убитых было не более 16 лет, четыре пятых были людьми старыми, двое были в возрасте между 20 и 30 годами, один в возрасте 30–40 лет.
Среди носильных вешей Денке нашли три пары подтяжек, сделанных из человеческой кожи. Ремни имели в ширину бив длину 70 сантиметров. Кожа была мало гибкая, в нескольких местах растрескавшаяся, по-видимому, не дубленая. Некоторые из ремней были порваны и зашиты кожаными нитками, вырезанными из человеческой же кожи, взятой около половых органов. Все подтяжки носили следы носки. Одна такая же пара находилась на Денке во время его ареста и смерти.
Кроме подтяжек, Денке наделал еще много шнуров из человеческой кожи, служивших ему для зашнуровывания ботинок и завязывания пачек с бельем и разными тряпками. Таких пачек у него в комнате оказалось 41. Почти во всех из них было в буквальном смысле слова тряпье, разрозненные части старой одежды, какие-то ветхие тряпки — все, не имевшее не малейшей ценности и абсолютно непригодное для какого бы то ни было использования.

Среди бумаг Денке нашли несколько разрозненных листков бумаги, на которых были записаны имена 30 мужчин и женщин. Возле каждого имени — число, месяц и год. Возле некоторых — день рождения, местожительство, занятие. Женщины названы только по имени. Список составлен в хронологическом порядке. Это — список жертв Денке. Что это так, видно из того, что в комнате Денке найдены документы многих из лиц, указанных в списке.
На одном из листков имеется другой список. На нем ряд имен, сокращенно написанных, с числом возле каждого из них. По-видимому, это число обозначает чистый вес мяса убитых.
За это предположение говорит следующий факт: на отдельной записочке, найденной тут же, возле имени одной из жертв, написано: «мертвый — 122, голый — 107, выпотрошенный — 83». Эта же цифра «83» находится в общем списке возле того же имени. Аккуратный Денке сосчитал и общий вес своих жертв. Имеется запись, в которой подсчитан обший вес каждых десяти убитых. Общего итога трем полученным суммам почему-то не подведено.
Только возле одного имени «Эмма» нет в списке цифры веса. Это не случайно. В 1909 г. в Мюнстерберге была найдена убитой и разрезанной на куски некая женщина по имени «Эмма» же. В то время никто не подозревал Денке в людоедстве, и подозрение пало на одного местного жителя. Он был признан виновным и приговорен к 12 годам каторжных работ, которые полностью и отбыл. После раскрытия деятельности Денке Т. возбудил вопрос о пересмотре его дела. Дело было пересмотрено, и Т., полностью отбывший наказание, был оправдан. Эта история дает лишний штрих к характеристике Денке, знавшего, конечно, об осуждении Т. за убийство, которое совершил он, Денке.
Вскрытие тела Денке не дало никаких результатов, указывающих на какие-либо болезненные отклонения от нормы. В частности, мозг был найден в нормальном состоянии.
Интересный вопрос о душевном состоянии Денке не может быть, конечно, разрешен более или менее точно. Акт вскрытия, протоколы допросов, одним словом, документы не могут служить достаточным материалом для научно обоснованных выводов о личности преступника. Только живой Денке дал бы возможность приникнуть в душевную тайну людоеда наших дней.
Кто был Денке? Половой психопат, как Хаарманн, шизофреник, дебил или эпилептик? Для каждого из этих предположений есть некоторое основание. И каждое из этих оснований недостаточно, чтобы исчерпывающе объяснить образ действий Денке.
Пиетрусский, специально изучивший дело Денке, считает, что больше всего имеется оснований к тому, чтобы считать Денке шизофреником. Итальянский же ученый Больдрини, ознакомившийся с делом Ленке только по статье того же Пиетрусского, склонен считать его эпилептоидом.
Так или иначе, Денке — яркий образчик разительного расхождения между внутренним и внешним миром человека, между мирной мелкообывательской жизнью вовне и поистине инфернальной бездной внутри. Вряд ли жуткая игра противоречий могла родить более чудовищное совмещение столь различных начал в одном человеке.
Для всех жителей города Денке был старым добродушным «отцом Денке», которого ничто не могло вывести из состояния покоя и равновесия. Ни с кем нет у него плохих отношений, со всеми живет он в мире. Ни один нищий не проходил мимо его окон, не получив подаяния.
А под этой спокойной поверхностью, в глубине его души, чудовищная фантазия правила свои кровавые оргии. И десятки людей убиваются, потрошатся, как курицы, взвешиваются на весах, поедаются с жадностью, которая удовлетворяет не один только физический голод, а внутреннюю неутолимую потребность в осязании человеческой крови, человеческого мяса, человеческих костей.
Б.С.Утевский. Преступления и преступники Западной Европы. 1929.

 

 

 

 

5. Убийца 24-х [26]

Ганновер — один из больших городов Германии с полумиллионным населением, усиленно посещаемый туристами. Поезда, идущие с севера на юг и с голландской границы в среднюю и северную Германию, привозят целые толпы туристов, в особенности англичан и американцев. Для их обслуживания в центре города выстроены огромные современные здания — рестораны, отели, театры, — не уступающие по величине и роскоши столичным городам Европы.
Но стоит уйти несколько от центра, как начинается часть города, называемая «Остров» и носящая совсем иной характер. Здесь сохранились еще целые улицы, выстроенные в XV, XVI и XVII столетиях.
В 1924 году эта часть города прославилась далеко за его пределами. Печальную славу создал ей один из его жителей, некий Фритц Хаарманн, совершивший ряд преступлений, которые привели в изумление даже видавших все виды и переставших чему-либо удивляться старых работников уголовного розыска, следствия и суда. О Хаарманне создалась литература. Не только газетные статьи и отчеты, но и целый ряд брошюр и статей в наиболее серьезных юридических журналах был посвяшен этому делу, небывалому в анналах истории преступлений. Интерес, который оно представляет с точки зрения криминально-психологической, не уступает по силе интересу бытописателя, социолога, психиатра, педагога. О Хаарманне, несомненно, будут еще долго писать, изучение его дела и проблем, которые оно выдвинуло, далеко еще не закончено.
Преступления Хаарманна были раскрыты случайно.
17 мая 1924 года на реке Лейне, протекающей через Ганновер, всплыл человеческий череп. Мяса на нем не было вовсе, и, по заключению специалиста, он долгое время пробыл под водою. Через три дня на том же самом месте были найдены еще два черепа. Уголовный розыск направил их к судебному врачу, но больше ничего не предпринял. Когда, однако, через две недели в той же реке, неподалеку от места первой находки, снова нашли два черепа, то на эти находки было обращено большое внимание. Была произведена более тщательная экспертиза и были с несомненностью установлены два обстоятельства: во-первых, что все найденные черепа были отделены от туловища каким-то острым орудием и, во-вторых, что все они принадлежат мужчинам и притом в возрасте не старше двадцати лет.
Оба эти обстоятельства навели уголовный розыск на мысль, что налицо имеется массовое убийство, и что убийцу следует искать в гомосексуальных кругах. Тщательное рассмотрение лиц, которые были известны с этой стороны уголовному розыску, дало повод остановить подозрение на некоем Фритие Хаарманне.
Личность и история жизни Хаарманна, особенно последних лет, заслуживают особого внимания.
Хаарманн родился в 1879 году. Родился и воспитывался в Ганновере. Учился он плохо. Его память и способность воспринимать преподаваемые предметы были слабы. Однако если что-либо заинтересовывало его, то и память, и способности его оказывались прекрасными, он отлично концентрировал тогда свое внимание на предмете и блестяще все запоминал.
Быть может, психические особенности Хаарманна были обусловлены наследственностью. Матери Хаарманна было 42 года, когда она родила его. Отец, по профессии машинист, был на семь лет моложе матери, женился на ней по расчету и сейчас же после свадьбы поселил в одном из домов, принадлежавших его жене, свою любовницу. Был он холодный, но в то же время вспыльчивый, легко возбуждающийся, в гневе прибегавший к насилиям человек. С женой и детьми жил в постоянной ссоре. Очень много пил, но никогда не пьянел. За какую-то провинность был уволен со службы без пенсии. Мать Хаарманна была уставшая, больная, не покидавшая постели, добрая и мягкая, но, подобно своему мужу, очень вспыльчивая женщина. У Хаарманна было три сестры и один брат. Все сестры были разведены с мужьями. Все три были признаны судом виновной стороной, причем повод к разводу был у мужей всех из них один и тот же: измена. Одна была истеричка, у другой было ненормальное строение черепа. Брат судился и отбыл наказание за половое преступление.
Родители не очень настаивали на дальнейшем учении Фрит-ца, и после четырех классов народного училища он расстался со школой. В детстве он проявляет наклонности, свойственные многим врожденным гомосексуалистам. Он охотнее всего играет с куклами своих сестер. В обществе мальчиков стесняется, краснеет, говорит неестественным тоном. Любит готовить и печь. В 16 лет его соблазняет какая-то немолодая женщина.
В это время Фритц работает у отца на фабрике сигар. Однако он не довольствуется этим и от времени до времени крадет у отца большие партии сигар и продает их. 18-ти лет он посещает унтер-офицерскую школу, но оттуда его увольняют после того, как он, проделав утомительный марш в сильную жару, в течение 4 недель говорил всякую бессмыслицу, а после учебной стрельбы из пушек от страха забился под кровать, говоря, что он «боится французов».
Вскоре после выхода из школы Хаарманн пытается изнасиловать двух пятилетних девочек и производит развратные действия с двумя мальчиками. Его арестовывают и после испытания в психиатрической лечебнице признают невменяемым, но подлежащим, в виду его социальной опасности, содержанию в больнице. Из больницы ему удается бежать. Путем обмана он достает справку о несудимости и убегает в Швейцарию. Здесь он остается два года. Возвратившись на родину, он поступает на военную службу, ведет себя примерно, но осенью 1901 г., во время маневров, падает без сознания; его отправляют в лазарет, а с 28 июля 1902 г. его, вследствие «слабоумия», освобождают с пенсией от службы. В этот период его ссоры с отцом доходят до того, что он подает в суд иск к отцу о содержании. Отец, в свою очередь, требует, чтобы сына, как социально-опасного, арестовали. Судебный врач исследует его, находит его грубым, легко возбуждающимся, эгоистичным и мстительным, но отнюдь не душевнобольным или социально-опасным. Отца он с тех пор ненавидит, и эта ненависть остается у него до конца дней. Через 23 года он на суде кричит: «Я хочу, чтобы меня казнили, но моим последним словом будет проклятие моему отцу».
После неудачной попытки торговать консервами Хаарманн опускается все ниже и становится профессиональным вором. За период с 1905 по 1913 г г. он не менее 9 раз отбывал наказание за кражи. С 1913 по 1918 г г., т. е. за 6 лет он проводит в тюрьме 5 лет и 2 месяца. В 1919 г. он судится за оскорбление, в 1920 г. — за кражу, в 1922 г. — за нищенство.

В 1918 г. против Хаарманна, который давно уже был известен полиции как гомосексуалист, было возбуждено дело, в котором его имя впервые ставится в связь с убийством. В начале октября 1918 года в Ганновере бесследно исчезло двое молодых людей по фамилии Кох и Роте. Полицейское дознание установило, что обоих исчезнувших видели накануне исчезновения с Хаарманном, и что Хаарманн находился с ними в гомосексуальной связи. Возникло подозрение, что они были убиты Хаарманном. У Хаарманна был произведен обыск, который не дал никаких результатов. Много позже Хаарманн рассказал, что у него за печью во время этого обыска лежала завернутая в газету голова убитого Рота. Однако полиция не нашла ее, и за отсутствием улик дознание было прекращено, а Хаарманн был привлечен к ответственности лишь за гомосексуальную связь, но и в этом преступлении за недоказанностью его был оправдан. Родители исчезнувшего Коха, неудовлетворенные недостаточно энергичными действиями гамбургских властей, обратились к содействию местного сыскного бюро. Бюро это установило садистские наклонности Хаарманна и собрало материал, убедительно доказывавший, что Кох и Роте убиты Хаарманном. В 1921 г. родители Коха, на основании этого материала, ходатайствовали о возобновлении дела против Хаарманна, но ходатайство их осталось без удовлетворения.
В 1922 г. против Хаарманна возникло аналогичное обвинение. Две женщины, часто посещавшие его, однажды, зайдя в его комнату, заметили, что на кровати кто-то лежит, повернувшись лицом к стене. Поза и неподвижность лежавшего показались им странными. Они спросили у хозяина, не покойник ли это. Хаарманн шепотом ответил: «Тише, он спит». На другой день эти же женщины снова пришли к Хаарманну в его отсутствие. Молодого человека уже не было, но в комнате у Хаарманна лежал его костюм. Это показалось им подозрительным. Подозрительным почему-то показался обеим женщинам и горшок с вареным мясом, который они заметили здесь же в комнате. По какой-то странной ассоциации они сопоставили это мясо с виденным ими спящим молодым человеком, взяли кусочек мяса, отправились с ним в полицию и рассказали обо всем виденном. Мясо было тотчас же исследовано судебным врачом, который отверг подозрение, что это человеческое мясо, и решил, что это была «свинина». Тем не менее, в комнате Хаарманна был проведен обыск, не давший опять-таки никаких результатов. На вопрос, каким образом у Хаарманна оказался костюм лежавшего у него на кровати молодого человека, Хаарманн с улыбкой ответил, что молодой человек у него ночевал и остался ему должен за ночлег. Так как у него не было денег, то он оставил свой новый костюм, а получил от Хаарманна старый. Это наивное объяснение удовлетворило органы розыска.
К этому нужно прибавить, что ганноверская полиция уже много лет отлично знала о гомосексуальных наклонностях Хаарманна и об его неестественных отношениях с молодыми людьми. Знали также, что к Хаарманну непрестанно ходят всевозможные молодые люди. Однако Хаарманн ни разу не был привлечен к ответственности за гомосексуализм. Защитники ганноверской полиции, на которую сильно нападали впоследствии за ее бездеятельность в отношении Хаарманна, указывали, что соответствующий параграф 175-го германского уголовного уложения очень трудно применим, так как требует доказанности самого акта сношения, а это доказать почти невозможно.
Нападки на ганноверскую полицию имели, однако, серьезные основания. Выяснилось, что Хаарманн негласно работал все годы в уголовном розыске, уведомляя полицию о совершавшихся кражах. Многократный вор, скупшик краденого, заведомый гомосексуалист был в то же время агентом полиции. Та же самая полиция, которая десятки раз делала обыски у Хаарманна, на другой день после обыска давала ему поручения розыскного характера. Выяснилось также, что Хаарманн был совладельцем какого-то подозрительного частного сыскного бюро, имел какое-то удостоверение от этого бюро с печатью не то подложной, не то поставленной в каком-то официальном учреждении. Полиция знала об этом удостоверении, которым Хаарманн злоупотреблял, но не предпринимала ничего против Хаарманна. Если сопоставить все это с лежавшей в комнате и не обнаруженной при обыске головой убитого Роте, то станут понятны те ожесточенные нападки на ганноверскую полицию, которые были направлены на нее в связи с делом Хаарманна.
После находки пяти черепов, отношение полиции к Хаарманну продолжает быть весьма странным. Хаарманна не арестовывают. Довольствуются тем, что выписывают из другого города двух агентов и устанавливают за Хаарманном наблюдение. Неизвестно, как долго длилось бы это наблюдение, к каким результатам оно бы привело, и сколько еще молодых людей сделалось бы жертвою Хаарманна, если бы не невероятно смелое поведение самого Хаарманна, которое дало повод к его аресту.
Через несколько дней после установления наблюдения, Хаарманн явился в уголовный розыск в сопровождении молодого человека по фамилии Фромме и заявил, что этот юноша убежал из Берлина от своих родителей и что у него нет никаких документов. В уголовном розыске задержали обоих явившихся и учинили им допрос об их взаимоотношениях. Фромме сознался, что Хаарманн имел с ним половые сношения. Это признание дало основание для ареста Хаарманна. Было начато дознание против Хаарманна по 175-й статье, и одновременно продолжалось дознание по делу об убийстве неизвестных, черепа которых были найдены в реке. У Хаарманна в комнате был произведен очередной обыск, давший следующие результаты: было найдено большое количество верхней одежды и белья, а также были обнаружены следы крови. Наличность одежды и белья Хаарманн объяснил тем, что он торговал старым платьем и бельем. Это было верно, и объяснение казалось правдоподобным. Следы крови, по словам Хаарманна, происходили от кровотечений, которыми он страдал. Правильность этого последнего обстоятельства также была установлена. Против Хаарманна и на этот раз не только бесспорных, подавляющих, но даже сколько-нибудь серьезных улик не было.
Случай помог уголовному розыску. В газетах было объявлено, что желающие могут осматривать найденные в реке черепа, а также веши, обнаруженные при обыске у Хаарманна. Родственники пропавших за последние годы без вести, — таких в Ганновере насчитывалось сотни, — стали приходить в уголовный розыск. 21 июля некий Витцель по строению зубов и по шраму на лобной кости установил, что один из черепов принадлежит его исчезнувшему сыну. Однако это не говорило еще о виновности Хаарманна, так как юноша мог быть убит и брошен в реку и кем-нибудь другим. Но через несколько дней в здание полиции пришла мать убитого Витцеля. Совершенно случайно она встретилась в этом же здании с квартирной хозяйкой Хаарманна и ее пасынком. Костюм последнего бросился в глаза матери Витцеля. Она узнала в нем костюм своего сына, который был на нем в день исчезновения. Тотчас же пасынок хозяйки и она сама были допрошены. Оказалось, что костюм хозяйка получила от Хаарманна. Теперь стало несомненным, что Хаарманн убил Витцеля. Под тяжестью этой улики Хаарманн сознался в убийстве Витцеля, точно так же, как во многих других убийствах.
По указанию Хаарманна были произведены новые поиски в реке. Была отведена вода, и на указанном Хаарманном месте было найдено огромное количество человеческих костей. По заключению специалистов, эти кости принадлежали 24 убитым. Исчерпывался ли этими 24 список жертв Хаарманна? На этот вопрос трудно ответить. В Ганновере ежегодно исчезают бесследно сотни людей. В 1923 году, году особенно активной деятельности Хаарманна, в Ганновере исчезло около 600 человек. Сколько из них пришлось на долю Хаарманна — этот вопрос останется навсегда без ответа.
Во время предварительного заключения Хаарманна посещали неоднократно, с целью его обследования, различные лица. Некоторые наблюдения над ним рисуют необычайные, подчас жуткие, черты. Наружность Хаарманна меньше всего говорит об его преступных наклонностях. У него было правильное добродушное лицо. Правда, в лице его пытались прочесть всевозможные черты, свойственные, якобы, «всем убийцам» или «всем гомосексуалистам». Говорили, что фотографические снимки дают неправильное представление о лице Хаарманна. Быть может, это и так, но во всяком случае никаких отклонений от нормы в лице у Хаарманна не было. Среднего роста, хорошо упитанный, он обладал значительной физической силой и ловкостью.
Что отличало Хаарманна даже во время предварительного заключения, это его чрезмерная разговорчивость и безудержная смешливость. Хаарманн смеялся по любому поводу и даже без всякого повода. Он сопровождал смехом самые жуткие рассказы свои о совершенных им убийствах. Так, например, Хаарманн рассказывал:
— … И тогда я отрезал ему голову… Но сперва я завернул ее в бумагу… да… они ведь так смотрят на тебя, не правда ли? Да… да, даже тогда, когда у них закрыты глаза… а…да… они смотрят на тебя и потом я взял голову и спрятал ее…
И Хаарманн смеялся… Смеялся детски радостно и невинно, показывая свои крепкие белые зубы, которым он перекусывал горло своих жертв.
Смехом сопровождал Хаарманн и свои рассказы о том, как он разрезал на куски трупы своих жертв. Об этом он вообще рассказывал крайне охотно, со всеми деталями… «Сперва я сделал разрез на груди, потом, одним движением, раздвинул ребра»… Иллюстрируя свой рассказ соответствующими жестами, Хаарманн со смехом рассказывал дальше, как он скальпировал трупы убитых им: «Сначала я делал вот такой надрез, а потом я сразу сдирал всю кожу с головы»… И совершенно спокойно, смеясь и улыбаясь, Хаарманн говорил о том, как он разрезал труп на части, как отделял мясо от костей, как собирал в полотенце кровь, как раздроблял на мелкие части черепа и т. д. Чувство страха или брезгливости перед трупом было совершенно чуждо Хаарманну. Присутствие трупа в комнате было ему совершенно безразлично. Бывали случаи, когда Хаарманн оставлял труп убитого под кроватью или в шкафу по неделе. Разрезать труп на куски было для него только неприятным, трудным делом. Когда однажды его друг Гране, о котором ниже будет еще речь, постучался к Хаарманну в то время, когда тот был занят разрезыванием трупа, Хаарманн крикнул ему через окно: «Приходи позже, когда кончу с этим свинством».

Но насколько охотно и подробно Хаарманн рассказывал о процессе разрезания трупов, насколько мало он говорил о способе убийства. Здесь память почему-то начинает ему изменять. Зная, что германское уголовное уложение наказывает смертной казнью только предумышленное убийство, Хаарманн уверял, что он никого не хотел лишать жизни и не знает, как он совершал убийства.
— Я не хотел их убивать, — говорил он… — Ах, нет… Они мне нравились… Я не могу этого сказать… Я не знаю, как это случилось!..
По его словам, он ложился со своей жертвой в кровать, приходил в сильное половое возбуждение и терял сознание.
— Когда утром я просыпался, он лежал уже мертвым около меня…
Или другой раз:
— Бедный мальчик лежал около меня, глаза были у него слегка открыты, как будто он хотел еще посмотреть на меня…
И следовал раскатистый смех…
После дальнейших распросов Хаарманн рассказал, что, рассматривая утром лежащий рядом с ним труп, он каждый раз замечал, что у трупа перекушено горло. По его словам, он не пользовался при убийстве руками, а действовал исключительно зубами. Это обстоятельство дало повод газетчикам сравнивать Хаарманна с вампиром. О вампиризме говорили и некоторые психиатры. Несомненно, однако, что одним укусом, особенно находясь в бессознательном состоянии, Хаарманн никого лишить жизни не смог бы. На эту точку зрения стал позже и суд. Без помощи рук дело, конечно, не обходилось.
Беспокоили Хаарманна во время предварительного заключения слухи о желании ганноверского населения расправиться с ним без суда. Он панически боялся самосуда.
— Да, конечно, — говорил он, — я могу себе это представить, что такие родители…не правда ли… что им очень грустно…и что они находятся в гневе… но… ведь он уже умер, не правда ли, человек-то уже мертв… Он уже мертв… Пусть меня казнят — …да… но не бить до смерти…
Но наряду с такой боязнью самосуда, Хаарманн совершенно спокойно говорил об ожидавшей его смертной казни. На вопрос, не боится ли он казни, Хаарманн отвечал: «Ах, нет, смотрите», — и он вскакивал со стула, нагибался, клал голову на стол и своей большой мясистой рукою делал быстро движение сверху вниз и ударял себя по затылку, изображая удар топора: «Путч! И голова летит прочь! Это делается очень быстро!..»
Таков был Хаарманн… Чтобы лучше понять и его, и те обстоятельства, при которых он совершал преступления, необходимо познакомиться и с его другом, который играл немаловажную роль и в жизни Хаарманна, и в совершении им преступлений.
Ганс Гране был высоким, стройным молодым человеком со светлыми, но жесткими глазами. У него была мягкая, эластичная походка, способность с ясным открытым взглядом говорить заведомую неправду, легко и быстро завоевывать доверие и потом использовать свое влияние самым отрицательным образом. Отец его был наборщиком, честным, трудолюбивым человеком. Он не пил и не знал никаких излишеств. Мать свою Гране потерял рано. Учился он плохо и оставался в гимназии только до пятого класса. 12-ти лет он курил, как взрослый, и водил знакомства с девушками. Работать он не хотел. Он рассказывал, что мог получить работу, но предпочитал работе безделье и бродяжнический образ жизни. В нем было нечто определенно сутенерское. Он стал покровителем и защитником проституток. Он чем-то торговал, спекулировал, воровал и так много имел дела с проститутками, что его не терпели ни на одной квартире. В 1919 году он познакомился с Хаарманном и сразу подчинил его своему влиянию.
Хаарманна влекло к совсем молодым людям. В своих эротических отношениях он был резко активен, груб, насильственен. Его ласки были настолько бурны и жестоки, что ганноверские молодые профессионалы-гомосексуалисты боялись его и отказывались идти к нему. Но женское начало в Хаарманне, свойственное каждому врожденно-гомосексуальному мужчине, стремилось к пассивности, к подчинению более сильному характером человеку. И Ганс Гране стал не только его возлюбленным, но и его хозяином и властелином, его злым гением, полностью подчинившим его себе. Гране жил на деньги Хаарманна. Когда у Хаарманна денег не было, Гране посылал его нищенствовать, и Хаарманн безропотно повиновался. Гране стал поставщиком молодых людей для Хаарманна, причем выбирал только хорошо одетых, чтобы потом воспользоваться их одеждой. Когда кто-нибудь из выбранных им юношей не нравился Хаарманну, Гране принуждал Хаарманна взять его, чтобы потом убить. Однажды Грансу понравились брюки на одном юноше. Гране попросил Хаарманна взять юношу к себе.
— Он не нравится мне, — сказал Хаарманн.
— Все равно, — у него такие чудные брюки, я хочу их иметь. И юноша был убит, а Гране получил его брюки.
Когда проходило несколько дней после знакомства Хаарманна с каким-нибудь юношей, и тот все еще был жив, Гране нервничал и торопил Хаарманна: ведь каждый день стоил лишних денег. Недоволен Гране бывал и тогда, когда Хаарманн приводил к себе плохо одетого молодого человека. Гране не видел от него пользы и упрекал Хаарманна.
Хаарманн хорошо сознавал все недостатки Гранса, знал, что Гране эксплуатирует его, крадет у него деньги и веши, и, несмотря на это, не мог заставить себя расстаться с ним. Когда Хаарманн, выведенный из себя каким-нибудь отвратительным поступком Гранса, в гневе гнал его от себя, стоило Грансу подойти и поцеловать его, как он сразу становился тихим и безвольным. Иногда Гране прибегал к другим методам воздействия. Он кричал Хаарманну: «Ты убийца», — и давал ему понять, что он в его руках. Так страх, с одной стороны, и сильное эротическое влечение подчиняли Хаарманна Грансу.
Впрочем, Гране все это отрицал. С удивительным спокойствием и выдержкой он отрицал малейшую свою прикосновенность к преступлениям Хаарманна. Он с первого дня следствия упорно заявлял, что никаких молодых людей он к Хаарманну не приводил, ничего об убийстве не знал, никаких вешей убитого не носил. С холодной улыбкой выслушивал он все обвинения и давал спокойные, неторопливые, строго обдуманные ответы. В каждом его слове была поразительная логичность. Ни один вопрос не заставал его врасплох. Хаарманн всячески помогал в этом, щадил его и ни за что не хотел допустить, чтобы была установлена какая-либо связь Гранса с убийствами. «Гранс не должен быть казнен», — говорил он. Лаже во время одной ставки, когда одна из матерей убитых узнала в Грансе человека, который за день до исчезновения ее сына приходил за ним, и когда она. рыдая, показывала на Гранса и говорила: «Да. Да, вот этот человек был у меня», — Гране внимательно посмотрел на нее и, отрицательно качая головой, сказал: «Нет, нет, я никогда у нее не был, я ее первый раз в жизни вижу».
Таков был друг Хаарманна.
Дело Хаарманна вызвало огромное возбуждение населения Ганновера и исключительный интерес не только в Германии, но и во всех других странах. В Ганновере толпа народа, во главе которой находились родственники убитых, вела себя столь бурно, что понадобилось вмешательство вооруженной силы.
Особенно сильны были в германской прессе нападки, направленные против гамбургской полиции. Прусское министерство внутренних дел нашло даже необходимым послать в Ганновер для расследования своего представителя, которым оказался пресловутый Вейс, будущий начальник берлинского уголовного розыска и организатор налета на советское торгпредство в Берлине. В отношении всех замешанных в это дело чинов уголовного розыска было начато расследование. Наличность уголовно-наказуемых преступлений (взятка, отказ от расследования преступления) была отвергнута. Это вызвало бурю негодования, так как было установлено, что Хаарманн, заведомый для чинов розыска преступник, встречался с ними в ресторанах и кафе, пил с ними и угошал их. Но дисциплинарное расследование привело к отстранению от должности нескольких сотрудников уголовного розыска. Эта мера не удовлетворила, однако, общественное мнение. Это неудивительно, ибо даже один из исследователей дела Хаарманна, Гиан, вообще защищавший ганноверскую полицию, принужден был заявить:
«В апреле был убит Витцель; его отец говорит, что полиция не обратила никакого внимания на исчезновение молодого человека. В 1923 году две женщины сделали заявление о „спавшем“ молодом человеке, а назавтра были найдены принадлежавшие ему вещи; так называемая „свинина“ была доставлена в полицию; хозяйка Хаарманна подавала на него жалобы, судилась с ним и с его возлюбленным Трансом; в комнате Хаарманна находились целые горы одежды, белья, книг, принадлежавших убитым юношам, а уголовный розыск, несмотря на все это, продолжал до самого последнего дня пользоваться услугами Хаарманна как осведомителя. Он не считал нужным обратить достаточное внимание на этого тысячекратно подозреваемого человека».
Как и дело людоеда Денке, так и дело Хаарманна заставляло поставить вопрос: каким образом оказалось возможным, чтобы человек, окруженный многочисленными соседями, на виду у полиции и уголовного розыска убивал людей, потрошил их, выносил во двор ведра с кровью и внутренностями убитых, бросал среди города в реку кости и черепа, и чтобы все это оставалось необнаруженным? Если твердо установлено, что Хаарманн убил около 30 человек за несколько лет, то где гарантия, что из 500–600 человек, пропавших в 1923 году в Ганновере, убито Хаарманном или кем-нибудь другим не меньшее еще число? Если так легко и элементарно просто почти на глазах у всех совершать массовые убийства, то на что нужны полиция и уголовный розыск, и где те пресловутые гарантии, тот пресловутый правопорядок, которым так гордятся страны Европы?
Удивительно ли, что процесс Хаарманна и Гранса, несмотря на то, что он совпал с выборами в германский рейхстаг, привлек исключительное внимание всей Германии и других стран. Корреспонденты всех крупных газет съехались в Ганновер. Весь квартал, где помещается здание суда, был оцеплен полицией. По прилегающим улицам было остановлено трамвайное движение. Все ганноверские власти, в том числе ганноверский правительственный президент Носке, с неотступным вниманием присутствовали в зале суда. Интерес к личности заключенных у присутствующей публики выражался в столь несдержанных формах, что председателю суда пришлось запретить зрителям разглядывать подсудимых в бинокли. С другой стороны, негодование по отношению к Хаарманну и чувство мести со стороны родителей убитых были настолько сильны, что пришлось обыскивать публику, чтобы помешать проносу в зал заседания оружия.

Обвиняемые держали себя по-разному. Хаарманн вначале процесса крайне волновался, часто плакал. Присутствие публики раздражало его настолько, что он заявил суду:
— Меня раздражает, что здесь так много женщин, у которых нет чувства человечества. Пусть они выйдут.
Это несколько необыкновенное требование было, конечно, отклонено. Но чем дальше, тем Хаарманн становился спокойнее и увереннее.
Совершенно иначе вел себя Гране. С первого до последнего дня процесса он вел себя так же, как во время предварительного следствия, т. е. невозмутимо, спокойно, хладнокровно, уверенно. Только после объявления приговора его выдержка изменила ему… Совершенно по-разному реагировали оба обвиняемые на предъявленные им обвинения. Хаарманна обвиняли в 27 убийствах, Гранса в подстрекательстве в двух случаях убийства. Хаарманн сознался в 24-х убийствах. Как ни безразличны были, с точки зрения приговора, эти три убийства, которые Хаарманн отрицал, но он упорно не хотел признать их.
— Предположим, что я убил тридцать человек, — говорил он, — я охотно беру их на свой счет. Но пусть меня не делают ответственным за то, чего я не совершал.
Эта странная любовь Хаарманна к правде привела к тому, что он во время судебного следствия изменил свою тактику в отношении Гранса. Хаарманн рассказал, что Гране жил на его счет, что Гране эксплуатировал и даже обкрадывал его. Когда Хаарманн отбывал одно из наказаний за кражу, Гране распродал все, что было в комнате у Хаарманна до последнего стула. Гране, следуя принятой им системе защиты, упорно все это отрицал. Тогда раздраженный Хаарманн заявил:
— Я не хочу впутывать Гранса в эти дела, но пусть он говорит правду. Он жил на мои деньги, он меня обманывал и обкрадывал. Если Гране будет это отрицать, то я расскажу еще другие веши.
Гране продолжал отрицать, и тогда Хаарманн рассказал об истинной роли Гранса, о том, что он отыскивал для него и приводил для него молодых людей, что он знал об убийствах, что он торопил Хаарманна, когда тот медлил с убийством, что он получал вещи с убитых и т. д. Все более раздражаясь упорным нежеланием Гранса сознаться, Хаарманн рассказал, что одно из убийств, приписываемых ему, в действительности совершено Грансом вместе с каким-то из его приятелей. Лело, по словам Хаарманна, было так: однажды он пришел к себе домой и нашел там труп молодого человека. Тут же был Гране и его приятель, которые заявили Хаарманну:
— Имей в виду, это ты убил его, а не мы.
Попытки Хаарманна привели к тому, что Гране пригрозил Хаарману рассказать, где следует, о других его убийствах. Гране и приятель ушли, оставив труп в комнате Хаарманна, которому пришлось разрезать его на части, как это он всегда делал со своими жертвами, и выбросить в реку. Одним больше, одним меньше, это, в конце концов, не составляло для Хаарманна никакой разницы.
Сознаваясь в 24-х убийствах, Хаарманн отрицал два обстоятельства: он категорически заявил, что пять черепов, найденных в реке, не принадлежат его жертвам. По словам Хаарманна, он во всех без исключения случаях раздроблял черепа на мелкие кусочки топором, найденным у него в комнате. Хотя и это обстоятельство не могло иметь какого-либо значения для судьбы Хаарманна, он тем не менее решительно настаивал на своем утверждении. Было же оно, по-видимому, неправильно, так как по одному из черепов был опознан убитый Хаарманном Витцель.
Другой невыясненный судом вопрос состоял в том, что делал Хаарманн с мясом убитых им молодых людей. Существовало подозрение, что Хаарманн торговал им под видом свинины или конины. Было установлено, что в 1923 г., т. е. в тот год, когда Хаарманн совершал большую часть убийств, он уверял многих, что он торгует мясом и, действительно, время от времени продавал мясо или расплачивался мясом за свои долги. Выяснилось, что он давал вместо денег квартирной хозяйке, прачке и другим мясо, по его словам — конину… Однако ганноверские торговцы кониной категорически отрицали, что Хаарманн покупал у них когда-либо конину. Не было у Хаарманна и необходимого разрешения на торговлю мясом. Как-то странно совпало большое количество вареного мяса в комнате Хаарманна с убийством одного из молодых людей. Все это наводило на мысль о торговле Хаарманна человеческим мясом и об употреблении им самим его в еду. Хаарманн, однако, это категорически отрицал. Обстоятельство это осталось невыясненным.
Продолжал и на суде Хаарманн отрицать, что он совершал убийства предумышленно. Не говорил и о том, как совершались убийства. Только однажды он проговорился, что, возможно, при убийстве ему приходилось пускать в ход и руки. Суд пришел к заключению, что Хаарманн схватывал руки своей жертвы, наваливался на нее всем своим телом и душил ее.
Заслуживает внимания, что Хаарманн, который неоднократно признавался судом слабоумным и невменяемым, на этот раз не только отказался от подобного образа зашиты, но решительно прекратил все разговоры по поводу состояния его душевного здоровья. Все версии об его невменяемости он назвал «бессмыслицей» и «пустяками». Между тем, Хаарманн был уволен из военного училища вследствие «эпилептического слабоумия», был признан в психиатрической лечебнице «врожденно-слабоумным», был освобожден от военной службы вследствие «слабоумия». Как признали эксперты на суде, все это были неправильные диагнозы. Единогласное мнение экспертов на суде было, что бессознательность во время убийства исключается. «Хаарманн отдавал себе отчет во всей ситуации и хорошо подготовлялся к оспариванию свидетелей. У него блестящая память и несомненный актерский талант. Его интеллектуальность, однако, не высока! Он читает, правда, газеты, но лишь из-за объявлений о смерти, которые поглощают весь его интерес. Все его стремления направлены на удовлетворение его полового чувства и голода. Он просит, чтобы на его могиле был поставлен большой памятник и чтобы на памятнике была надпись: „Здесь покоится массовый убийца Хаарманн“».
Таким образом, возможность какого бы то ни было сомнения во вменяемости Хаарманна отпадала. Положение зашиты Хаарманна было крайне затруднительно. Ей пришлось во всем согласиться с доводами обвинителя. Защитник Гранса пытался настаивать на недоказанности его соучастия…
Заслуживают интереса последние слова Хаарманна:
«Пусть не считают меня таким плохим, каким меня изображают. Я с радостью иду на эшафот, но я хочу справедливого приговора для Гранса. Я не хочу ни топить его, ни щадить. Пусть его совесть сама обвиняет его. Гране знал, что я был в его руках, точно воск. Я должен был иметь кого-нибудь возле себя, так как я был совершенно одинок. Я не хочу, чтобы здесь была погублена молодая жизнь. Я человек с болезненными наклонностями. Какая польза была бы, если бы меня освободили? Ужасные веши опять совершались бы. Расправьтесь со мной поскорее.»
Суд признал Хаарманна виновным в 24 случаях убийства и, согласно правилам германского уголовного судопроизводства, приговорил его 24 раза к смертной казни и к потере всех гражданских прав. Гране был признан виновным в одном случае подстрекательства к убийству и в одном случае соучастия. Он также был приговорен к смертной казни.
Хаарманн выслушал приговор с полным спокойствием. Он заявил суду:
— Приговор я полностью принимаю, хотя мне приписано несколько случаев, в которых я невиновен.
Насколько спокоен был Хаарманн, настолько был подавлен приговором Гране. Он с трудом сдерживал слезы.
О последних часах Хаарманна в литературе имеются краткие сведения. В Германии той поры еще существовал старинный обычай, в силу которого приговоренный к казни накануне ее совершения может потребовать себе на ужин все, что он пожелает. Хаарманн чрезвычайно хладнокровно и с большой тщательностью составил меню своего последнего ужина и съел его с видимым наслаждением. Он потребовал, чтобы ему дали возможность перед казнью выкупаться, так как, по его словам, ему не хотелось, чтобы врач, который должен был после казни вскрывать его, увидел его не вполне чистым. Перед казнью он произнес маленькую речь, которую он заранее приготовил и выучил наизусть и которой он очень гордился. Во время казни он вел себя не только спокойно, но и цинично.
… Один из врачей-психиатров, присутствовавший на процессе Хаарманна и делавший доклад об этом деле в Гамбургском судебно-психологическом обществе, закончил свой доклад словами: «Я не сторонник смертной казни, но эта казнь вполне соответствовала народному правосознанию».
Б. С. Утевский. Преступления и преступники Западной Европы. 1929.

 

 

 

 

6. Неизменность метода [27]

Известный германский специалист по криминалистике Роберт Гейндль считал, что установление правильных методов работы органов уголовного розыска невозможно без знания методов, применяемых в своей работе преступниками. Гейндль доказывает, что каждый профессиональный преступник, во-первых, специализируется на определенном виде преступления, во-вторых, при совершении его применяет неизменно один и тот же метод. Способ совершения преступления является самым верным следом, оставляемым преступником. После одного не раскрытого преступления, совершенного профессиональным преступником, следует ждать второго аналогичного преступления, совершаемого им тем же способом, что и первое. При этом история преступления доказывает изумительную одинаковость способов преступлений, совершаемых в разные времена и в разных местах. В доказательство всех этих своих положений Гейндль приводит две серии преступлений, из которых одна была в 1811 году в Лондоне, а другая ровно через сто лет в одном из больших городов Германии.
Герой первой серии преступлений — Виллиамс, бывший матросом на Ост-Индской линии. Эта эпоха его жизни не расследована и сведений о ней не имеется. Известно, что в 1811 году Виллиамс очутился в Лондоне. В это время он выступает уже элегантным, одетым по последней моде человеком. Он покупает все необходимое в самых лучших и дорогих магазинах. Он лечится у самого дорогого зубного врача, посещает шикарные салоны маникюра. Он носит плащ на шелковой подкладке и шелковые чулки. На ногах у него элегантные туфли. Наружность его описана современниками. Он среднего роста, стройный, мускулистый. У него правильные черты лица, рыжеватые волосы. Бросалась в глаза необыкновенная бледность его лица. «Можно было подумать, — говорил один из свидетелей, — что у него в жилах течет не простая кровь, а какая-то зеленоватая жидкость, которая вытекает не из человеческого сердца». Останавливали на себе внимание и его глаза, их холодный блеск. их постоянная устремленность в какую-то далекую точку. Но свою отталкивающую наружность он, по словам свидетелей, искупал внешней любезностью и хорошими манерами.

Для того чтобы лучше понять дальнейшее, нужно ознакомиться с той местностью, где разыгрались описываемые преступления. Ратклиф Хайвай была одна из мрачных улиц возле гавани, расположенная в местности, где еще в 20-е годы нашего столетия полиция боялась показываться иначе, как группами. В соседстве с Ратклиф Хайвай находились т. н. «Голубые ворота», подозрительный уголок, сплошь состоявший из самых отчаянных матросских кабачков, откуда вошедшие в них далеко не всегда выходили живыми или, в лучшем случае, не избитыми. Таковы были и другие улицы, окружавшие Ратклиф Хайвай, наиболее деловую из всех улиц этого квартала. На ней были расположены магазины, в которых имелось все, на что предъявляли спрос матросы. 7 декабря 1811 г. вечером, улица была, по обыкновению, полна народа, — большей частью, подвыпившими матросами из всех стран мира. Была суббота, и люди торопились закупить все необходимое на воскресенье.

Полицейский суд в Лондоне (начало XIX в.)
Виллиамс, как это было точно установлено, вышел в этот вечер из дома после 11 часов вечера. Он был, по обыкновению, элегантно одет. Под плащом у него были спрятаны орудия его жуткого ремесла. Он шел по улицам с видом праздного гуляки. Все, встретившие его в тот вечер, рассказывали позже об его исключительной вежливости. В толпе, наполнявшей улицу, трудно было пройти, никого не толкнув, и Виллиамс всякий раз в изысканных выражениях просил извинения за невольный толчок.
Возле дома номер 29 Виллиамс остановился и стал наблюдать. Дом этот принадлежал торговцу вязаными изделиями Марру. Здесь же была и сама лавка. Было видно сквозь окно, как Марр приводил в порядок перед тем, как закрыться, свои товары. Дверь из лавки вела в жилище Марра, где проживал он, его 27-летняя жена, их восьмимесячный ребенок, тринадцатилетний мальчик-ученик и девушка-прислуга. За несколько минут до 12 Марр послал прислугу купить на ужин устриц. Мари, так звали прислугу, взяла деньги и ушла. Когда она выходила из дома, то увидела на другой стороне улицы какого-то человека, стоявшего под фонарем и пристально смотревшего в окно лавки. Человек этот, заметив, что на него смотрят, скрылся в мрак улицы. Ночной сторож, проходивший мимо лавки Марра вскоре после 12 ч ночи, также заметил неизвестного человека, смотревшего через окно в лавку. Сторожу это показалось подозрительным. Он зашел к Марру и поделился с ним подозрениями. Марр попросил его несколько позже зайти к нему опять и помочь ему закрьпъ ставни на окнах лавки. В 12 часов 30 минут ночи сторож вернулся к Марру, не заметив уже при этом незнакомца, помог Марру и ушел.
По-видимому, Виллиамс догадался, что его заметили и на время отошел в сторону. Вероятно, он видел, как сторож помогал закрыть окна лавки и как он ушел. Задача Виллиамса состояла теперь в том, чтобы успеть проникнуть в лавку, прежде чем закроется на ночь дверь.
Между тем Мари искала, нет ли еще где открытой устричной лавки, и не находила ее. К 12 ч 30 мин улицы стали быстро пустеть. Мари, в поисках устриц, зашла очень далеко. Когда она, наконец, убедилась, что ей нигде не удастся ничего купить, она оказалась очень далеко от дома. На улицах встречались только группы пьяных и буянивших матросов. При звуке голосов Мари пряталась и выжидала, пока прохожие удалятся. Иногда она шла не прямым путем, чтобы избежать нежелательной встречи, и только в половине второго она подошла к дому.
Мари думала, что проголодавшиеся и обеспокоенные ее долгим отсутствием хозяева с нетерпением ждут ее возвращения и откроют ей дверь при первом ее стуке. Поэтому она тихо постучалась. Но ответа не последовало.
В дверях, кроме обычного в то время молотка, был звонок. Но Мари не хотела звонить, так как она боялась, что колокольчик разбудит ребенка. Она стала прислушиваться. В доме была гробовая тишина. Удивленная Мари решилась позвонить. Когда, однако, и на звонок никто не открывал двери, удивление Мари перешло в страх. В голове у нее мелькнула мысль о незнакомце, которого она видела, когда выходила из дома.
Мари растерялась. Она не знала, что ей делать. Ведь если бы даже в доме все заснули, то громкий звонок не мог не разбудить спящих. В отчаянии она стала звонить раз за разом. Потом стала опять прислушиваться, сдерживая дыхание и стараясь уловить хотя бы какой-нибудь звук.
И вдруг звук раздался, но не тот, которого Мари ожидала. Она услышала еле слышный, осторожный скрип ступенек на деревянной лестнице, ведущей на верхний этаж. Потом чьи-то медленные, почти бесшумные шаги, приближавшиеся по направлению к двери. Потом опять тишина. Такая же тишина была и на абсолютно безлюдной улице.
Мари стала опять прислушиваться. Она услышала совершенно явственно чье-то тяжелое дыхание за дверью. Кто-то стоял там и выжидал. У Мари не было уже сомнений, что это чужой, что он сделал что-то страшное с хозяевами. Только дверь отделяла ее от этого человека. Стоило ему раскрыть ее, и Мари была бы в его власти. — еще одна, ничего для него не значащая жертва в длинной серии убийств. Мари нужно было бежать, звать на помощь, кричать. Но она не могла сдвинуться с места.
Нечто вроде гипноза овладело ею, приковало ее к месту, мешало ей издать хотя бы один звук. Молча и недвижно, точно во сне, стояла она и чего-то ждала.
Человек за дверью тоже выжидал. Обдумывал ли он план дальнейших действий или размышлял над тем, поискать ли другого выхода, но только и он стоял в нерешительности. Между тем, Мари внезапно вышла из оцепенения. Ее неподвижность перешла в истерический припадок. Как безумная, она стала кричать и стучать изо всех сил железным молотком, висевшим на двери. От ее крика проснулись соседи. Открылись окна и двери. Соседи выбежали на улицу и у двери Марра собралась толпа. Мари пришла в себя и рассказала о случившемся. Для всех стадо ясно, что убийца находится еще в доме.
Один из соседей перелез через стену, отделявшую его двор от двора Марра, чтобы отрезать убийце отступление. В руках у него в качестве оружия была железная кочерга. Через заднюю дверь он пробрался в квартиру к Марру и бросился в лавку, где горел слабый свет. В лавке он увидел три трупа. На полу были такие лужи крови, что сосед должен был ходить по ним, чтобы добраться до двери, за которой бушевала толпа. Когда дверь открылась, толпа с криком возмущения бросилась в лавку, но при виде трупов все замолкли.
По описанию места преступления, положению трупов и другим признакам, Гейндль восстанавливает ход преступления следующим образом. Виллиамс вошел в лавку и попросил дать ему пару чулок или что-нибудь в этом роде. Для того чтобы достать просимую вещь, Марру пришлось нагнуться, так как эта вещь лежала под прилавком. Виллиамс знал это заранее. В то время, как Марр нагнулся и руки его были заняты, а глаза отвлечены от мнимого покупателя, Виллиамс вытащил из-под плаща плотничный молоток и одним ударом по голове оглушил свою жертву. Марр тотчас же потерял сознание. Этим Виллиамс выполнил первую свою задачу: оглушить жертву в наиболее близком к полу положении, чтобы падение ее было возможно бесшумно. После этого уже было легко убить лежащего на полу человека. Виллиамс вытащил из кармана нож и перерезал им горло Марру. Далее все следовало по тому же самому излюбленному Виллиамсом методу. По-видимому, падение Марра было все же достаточно шумным и привлекло внимание его жены. Она прибежала в лавку. Виллиамс встретил ее ударом молотка, а когда она упала, перерезал горло и ей. Теперь очередь была за учеником. И его постигла та же участь.
Соседи безмолвно стояли возле трупов. Потом заметили стоявшую тут же Мари. Ее закидали вопросами. Но у нее наступила реакция от испытанного. Вместо ответа она стала кричать и говорить какой-то вздор. Кто-то из соседей увел ее к себе и уложил в постель. Прошло еще несколько минут, пока кто-то, знакомый с семейным положением Марров, не вспомнил о ребенке. Толпа бросилась искать его по дому. Вбежали на верхний этаж и осмотрели все комнаты. При этом установили две вещи. Во-первых, убедились что убийца благополучно убежал. Во-вторых нашли кроватку ребенка: подушки, одеяла, белье, все было в хаотическом беспорядке. Когда стали перерывать вещи, то увидели пятна крови. Потом показалась лужа крови и в ней окровавленное тельце. Это был ребенок. У него был разбит череп и перерезано горло. Виллиамс остался до конца верен своему методу. Бессмысленное убийство ребенка более всего возмутило толпу. Разве мог восьмимесячный ребенок в какой-нибудь мере помешать Виллиамсу? Даже если бы он проснулся и закричал, никто бы его крика не услышал, а если бы и услышал, то не обратил бы внимания.
На другой день утром весть об убийстве облетела весь Лондон. В понедельник газеты сообщили все подробности. Однако не одно возмущение охватило всех жителей, но и панический страх. Современники рассказывают, что население Лондона, в особенности женщины и дети, переживали кошмарные дни. Все ожидали повторения убийства, и каждый боялся, что на этот раз он станет его жертвой. Когда же распространился неизвестно кем пущенный слух, что убийца уехал из Лондона, страх охватил всю страну. Не только богатые, но и бедные семьи поддались ему. Многие женщины переживали нервное потрясение при виде нишего, постучавшего в окно, чтобы попросить кусок хлеба. В каждом неизвестном человеке видели предполагаемого убийцу. На дорогах десятками и сотнями хватали бродяг и бродячих торговцев, приметы которых совпадали с описанием убийцы, сделанным Мари и ночным сторожем.
Между тем Виллиамс спокойно оставался в Лондоне, упиваясь паникой, которую он создал. В то же время он обдумывал план нового преступления, тем более, что добыча у Марра оказалась ничтожной. Денег, которые он нашел в кассе, хватило Виллиамсу только на несколько дней роскошной жизни.
Прошло всего 12 дней со дня убийства на Ратклиф Хайвай, и провинция свободно вздохнула, а Лондон снова забился в пароксизме страха. Виллиамс показал Лондону, что он не опустился до того, чтобы прятаться в провинции и отказаться от лавров, которые он снискал себе на улице Ратклиф Хайвай. Лондон напоминал в эти дни современникам птичий двор, над которым кружит коршун. Много тысяч семейств в Лондоне состояло только из женшин и детей. В них страх доходил до болезненных проявлений. В тысячах других семей дверь открывали молодые девушки-прислуги. Открыть дверь на стук — это казалось всем равносильным впустить убийцу. В это время, под влиянием внушенного Виллиамсом страха, в Лондоне были изобретены дверные цепочки.

На этот раз Виллиамс избрал своею жертвою семью, жившую всего в нескольких шагах от места первого убийства, на улице Грэвэл Лэн, выходящей на Ратклиф Хайвай.
Глава семьи, некий Вилльямсон, давно уже проживал в этой части города и слыл за богатого человека. Он был владельцем трактира, которым он управлял по патриархальным обычаям. У Вилльямсона не было обычного для подобных заведений в Англии того времени деления на две половины: комнаты для случайных посетителей и помещения для постоянных гостей. Каждый, приходящий к Вилльямсону, мог выбирать место в любой комнате. Публика у Вилльямсона была смешанная. Здесь находились и почтенные ремесленники, и лавочники из всего квартала, приходившие сюда каждый вечер, и случайные люди, прохожие, приходившие утолить жажду.
Вилльямсон с семьей проживал при трактире. Семья состояла из пяти лиц: самого Вилльямсона, семидесятилетнего, но крепкого еще человека, его жены, на десять лет моложе его, девятилетней внучки и прислуги, сорокалетней женщины. Тут же в доме жил двадцатипятилетний молодой человек, жилец Вилльямсона, коммивояжер одной фабрики.
Вилльямсон твердо придерживался правила, чтобы в 11 часов вечера ни одного посетителя не оставалось в трактире. Благодаря этому у него в заведении никогда не было драк и скандалов. И в четверг, 19 декабря, посетители, весь вечер проговорившие об убийстве семьи Марров, разошлись в обычный час. Однако они обратили внимание на какого-то неизвестного, который несколько раз в течение вечера заходил в трактир, садился в уголок, куда не проникал свет лампы, молча выпивал рюмку водки и, как казалось другим посетителям, бросал осторожные взгляды на дверь, ведущую в квартиру Вилльямсона. Незнакомец был одет в плащ, выражение его лица было неприятное, но посетители решили, что это знакомый Вилльямсона, потому что видели, как он один раз вышел из его квартиры.
Когда часы пробили одиннадцать, и посетители разошлись, оставшиеся распределились по комнатам следующим образом: Вилльямсон, его жена и прислуга остались в нижнем этаже. Обе женщины были заняты уборкой. Сам Вилльямсон продавал пиво и эль заходившим соседям, для которых дверь всегда оставалась открытой до двенадцати часов. Внучка спала на втором этаже и заснула уже в 9 часов вечера. Жилец в этот вечер тоже лег спать рано. Его комната была также на втором этаже. В этот день он очень устал, но не мог почему-то заснуть. Он думал об убийстве семьи Марров. Ему казалось, что дом, в котором он жил, подвергался особой опасности, так как с одной стороны, хозяин был известен, как богатый человек, и к ночи у него собиралась выручка за весь день, а с другой — дверь до 12 часов ночи оставалась открытой.
Обо всем этом думал жилец и становился все беспокойнее и нервнее, как вдруг, в 35 минут двенадцатого, дверь из трактира на улицу с громким стуком закрылась и чьей-то рукой была заперта на ключ.
Первой мыслью жильца было: таинственный убийца семьи Марров здесь, в доме. Ужас охватил его. Он привстал с кровати и стал прислушиваться. Потом подошел к двери. Запереть ее он не мог по той простой причине, что в ней не было замка. Он вышел из комнаты, подошел к лестнице и перегнулся через перила, прислушиваясь к тому, что происходило внизу. В этот момент он услышал, как прислуга в смертельном ужасе вскрикнула: «Отец небесный! Нас всех убьют!».
Точно так же загипнотизированный, как Мари перед дверью своего дома, жилец, вместо того, чтобы подбежать к окну, раскрыть его и позвать на помощь, стал в одной рубашке спускаться по лестнице навстречу убийце. Так он спустился до четвертой ступеньки, считая снизу. Если бы он кашлянул или слишком громко вздохнул, и он погиб бы, так как убийца находился в комнате, дверь из которой находилась против лестницы. А дверь при этом была открыта.
Жильцу было видно все, что делалось в комнате. Первое, что он увидел, это были два трупа на полу. По шагам и по звукам, которые раздавались из комнаты, было ясно, что убийца возится в невидимой с лестницы части комнаты возле письменного стола и шкафа, где хранилось серебро, и подбирает к ним ключи. По-видимому, он был очень погружен в работу, так как, если бы он бросил взгляд на лестницу, тотчас же увидел бы белую фигуру жильца.
Вилльямсона не было слышно. Для жильца было ясно, что и он погиб. В живых оставалась девочка и он. Сможет ли он спасти ее? Ведь он ближе от убийцы, чем она. Неподвижный от ужаса, он всматривался в комнату и старался понять, что собственно произошло. А произошло следующее.
Убийца напал на прислугу, по-видимому, в то время, когда она накладывала дрова в камин, чтобы назавтра утром все было готово и чтобы оставалось только зажечь дрова. Вскрикнула она только через несколько минут после того, как дверь была заперта. Несомненно, что звука запираемой двери, который обратил на себя внимание жильца, ни прислуга, ни хозяйка не слыхали. Это было нетрудно объяснить. Хозяйка была глуховата. Прислуга же накладывала дрова в камин и из-за шума, который она производила, не услышала стук двери. Хозяйка же, ничего не слышавшая, стояла, по-видимому, спиной к двери в то время, как убийца вошел, и удар по голове молотком свалил ее с ног. Звук падения ее тела прислуга услышала, оглянулась, и зрелище, которое она увидела, заставило ее закричать. Но прежде чем она смогла крикнуть второй раз, она уже получила удар по голове молотком. Обе женщины лежали неподвижно. Но Виллиамс довел свой метод до конца. Он приподнял головы обеих и перерезал той и другой горло.
Хотя жилец и был полувменяем от страха, он все же правильно понял положение. В это время убийца, которому не удавалось открыть стол и шкаф, стал искать ключи. Жилец, все еще пригвожденный к своему месту, видел, как в нескольких шагах от него убийца стал обыскивать труп хозяйки в поисках ключей. Он, несомненно, очень торопился, так как не было еще двенадцати часов, и кто-либо из соседей мог еще зайти за пивом и обратить внимание на необычно раннее закрытие трактира. Напуганные убийством Марра, люди в это время были особенно подозрительны к каждой мелочи. Если бы заподозрили, что у Вилльямсона творится что-то неладное, положение убийцы было бы критическим. Задняя дверь была наглухо заперта. На окнах нижнего этажа были решетки. Оставалось бежать только через окна второго этажа, что было уже опасно. Виллиамсу нужно было очень торопиться, и, по-видимому, эта мысль настолько владела убийцей, что он не замечал человека в белом, стоявшего всего в нескольких шагах от него. Он не видел его и не слышал его тяжелого дыхания. Он лихорадочно искал ключи в карманах убитой им хозяйки. В то время жилец увидел две вещи: во-первых, что плащ убийцы был подбит черным шелком, и, во-вторых, что на убийце были новые сапоги, издававшие скрип при каждом его шаге.
Это наблюдение было чрезвычайно ценно для жильца. Когда Виллиамс, найдя ключи, бросился в ту часть комнаты, из которой лестница не была видна, жилец стал медленно подниматься наверх. При каждом скрипе сапог убийцы он делал один шаг вверх, чтобы скрип сапога мешал убийце слышать скрип ступенек на лестнице. Таким образом жилец медленно добрался до своей комнаты. Там он прежде всего забаррикадировал дверь кроватью и стулом, упиравшимся в стенку. Теперь он, в худшем случае, мог выпрыгнуть через окно во двор. Затем он стал рвать на длинные полосы простыню и одеяло, чтобы сделать из них веревку, по которой можно было бы спуститься вниз через окно. На окне не было ничего, за что можно было бы укрепить веревку. Пришлось поэтому привязать ее к ножке кровати. А это удлиняло на несколько футов длину веревки.
По словам жильца, мысль о спасении девочки придавала ему энергию. Проходя мимо ее комнаты и видя, что она жива, он думал было разбудить ее и взять с собою, но побоялся, что она закричит или заплачет. А малейший звук мог привлечь внимание убийцы, и оба оставшиеся в живых погибли бы. Для того чтобы спасти ребенка, нужно было поэтому прежде всего спасти самого себя. Прошло уже десять минут, а веревка все еще не была готова. В то время, как убийца лихорадочно работал внизу, жилец не менее лихорадочно работал наверху. К счастью, убийца, который к тому времени успел уже найти в кассе у Вилльямсона пачку денег, перестал торопиться. Для жильца было ясно, что поживившись внизу, убийца, несомненно захочет попытать счастья и этажом выше. Предположение жильца оказалось правильным. Покончив с первым этажом, убийца решил подняться на второй этаж. Он, однако, не знал, что его может ожидать там, были ли там люди или нет, слышали ли они или догадались о том, что происходит внизу, и поэтому он стал подниматься по лестнице очень медленно и осторожно.
Жилец, связывая веревку, услышал шаги на лестнице. Теперь вопрос шел уже о секундах. Шаги медленно приближались. В это время веревка была готова, и один конец ее привязан к кровати. Убийце, по-видимому, оставалось сделать еще несколько шагов и он оказался бы уже возле комнаты девочки. Но в это время жилец уже спускался вниз. Однако новое препятствие стало на его пути. Веревка оказалась слишком коротка. Он повис в воздухе, не решаясь спрыгнуть вниз. Он хотел кричать, но голос не повиновался ему. Неизвестно, как долго длилось бы такое положение и что произошло бы за это время в доме Вилльямсонов, если бы случайные прохожие не заметили в темноте качающуюся белую фигуру. К нему подбежали, подхватили его. Тут голос вернулся к нему, и он закричал: «Убийцы, убийцы! Они убивают в доме всех!»
Прохожие сразу сообразили, что убийца Марров еще в доме. По сообщению газет того времени, с быстротой молнии открылись двери и окна по всей улице, и жаждущие мести люди толпами высыпали на улицу, радуясь тому, что убийца в ловушке и что на этот раз ему не удастся убежать. Толпа в ярости выломала двери и бросилась в дом.
Первое, что увидели, это был труп Вилльямсона. Он лежал на лестнице, ведущей в погреб. Голова его была разможжена и почти отрезана от туловища. В это время раздался звук разбиваемого во втором этаже стекла. Это означало, что убийца был еще в доме. По-видимому, он не находил выхода и пытался бежать через окно. Толпа бросилась наверх. Но убийца запер дверь комнаты, в которой он находился, и пока дверь ломали, он выпрыгнул через окно во двор. При свете факелов бросились обыскивать двор. В сырой глине были видны следы ног преступника. Следы вели к стене. Было ясно, что он перебрался через нее. Думать о дальнейшем преследовании было бессмысленно. В этот вечер был туман, и тысячи укромных уголков давали возможность укрыться от преследования.

Утренние газеты сообщили на этот раз приметы убийцы: «стройный человек, около шести футов роста, очень хорошо одет, выглядит джентльменом». Тут же было сообщено еще одно обстоятельство, которое давно уже бьио известно полиции, а именно, что убийца оставил у Марров молоток образца, употребляемого моряками. На молотке были выгравированы буквы «И.П.».
Эта деталь погубила Виллиамса. Если бы о ней было сообщено в газетах раньше, семья Вилльямсонов, быть может, осталась бы в живых.
Дело в том, что только в одном месте Лондона сейчас же после убийства Марров подозрение пало на Виллиамса. Виллиамс жил в одной комнате вместе с двумя англичанами и несколькими немцами при матросском кабачке под названием «Грушевое дерево». Когда он в ночь с 7-го на 8-е декабря, после убийства Марров, пришел домой, англичане уже спали, а немцы при свече, лежа, читали. Виллиамс недовольно сказал: — «Погасите свечу, вы хотите, чтобы мы все сгорели?» Немцев удивила эта необычная боязнь, так как они очень часто читали, лежа в кровати, и Виллиамс никогда не обращал на это внимания. Они погасили свечу, но раздумывали, в чем причина боязни Виллиамса. Когда на следующее утро стало известно об убийстве семьи Марров, у них появилось определенное подозрение. Они поговорили с обоими англичанами, соседями по комнате, но не решились заявить полиции из боязни подвергнуться наказанию за ложное обвинение.
Когда же в газетах было сообщено о буквах «И.П.», выгравированных на молотке, принадлежавшем убийце, соседи Виллиамса вспомнили, что в «Грушевом Дереве» проживал швед-моряк Иоганн Петерсен, который перед отъездом оставил на хранение свои инструменты. Хозяин недостаточно заботливо сохранял их. Дети хозяина играли с молотком Петерсена. Когда проверили инструменты, оказалось, что молотка нет.
К этому присоединилась еще одна улика. У всех жертв Виллиамса горло было перерезано одним и тем же ножом, и осмотр трупов показал, что нож этот должен был иметь особую форму, похожую на ножи садовников или на так называемые «навайя», т. е. ножи, употребляемые испанскими матросами. У Виллиамса видели точно такой нож. В куче тряпья, лежавшего в комнате Виллиамса, нашли принадлежащий ему жилет, в кармане которого оказался этот нож. Наконец, все в «Грушевом Дереве» знали, что на Виллиамсе были сапоги со скрипом и что он носил плащ, подбитый черным шелком.
Через четыре дня Виллиамс был арестован.
Все это происходило в 1811 году.
Через сто лет в одном из больших городов Германии произошли события, ознакомление с которыми не только представляет интерес, как доказательство правильности утверждения Гейндля о неизменности метода, употребляемого тем или иным преступником, но и дает представление о методах работы германского уголовного розыска того времени.
Когда однажды утром, в 9 ч. 30 мин., Гейндль, начальник уголовного розыска, пришел в свой служебный кабинет, он застал у себя на столе записку следующего содержания: «3-й участок сообщает по телефону в 9 ч 22 мин, что сотрудников вызвали на улицу Матильды. Библиотека, которая была с утра открыта, снова закрылась. Клиенты и соседи стучались, но ответа не получили».
Записка не давала повода к тревоге. Но записка была снабжена крестом, сделанным красным карандашом. Это означало, что дело весьма серьезно. Через несколько минут оказалось, что дежурный инспектор сам отправился на улицу Матильды. Это было уже тревожным признаком, так как дежурный инспектор может оставить место дежурства только в случае очень тяжелого преступления. Прошло еще несколько минут, и телефон сообщил новые подробности, которые заставили самого Гейндля поспешить на улицу Матильды.
Перед библиотекой Гейндль застал уже толпу народа. Возле входа караулили двое полицейских. Гейндль зашел в библиотеку и очутился в небольшом мрачном помещении. Окно, заваленное газетами, книгами и канцелярскими принадлежностями, пропускало мало света. Стоял тяжелый запах старых книг. На прилавке лежала открытая книга. По-видимому, ее перелистывал последний клиент. Книга называлась «Черная маска», криминальный роман. Прилавок находился с правой стороны от входа. На том углу прилавка, который находился ближе к двери, стоял кувшинчик с молоком, как позже выяснилось — с сырым. С левой стороны от входа стена была занята полками с книгами. На полу, возле полок, лежало несколько измятых и растрепанных книг. Судя по номерам на них, они стояли на одной из книжных полок. Но возле этого места было и нечто более серьезное: лужа крови, медленно растекавшаяся по полу.

Роберт Гейндль.
Кровь, несомненно, была пролита недавно. Об этом свидетельствовал и ее цвет, и ее состояние. Тут же лежала раздавленная головная черепаховая гребенка.
Вокруг лужи крови и на полках Гейндль обнаружил многочисленные брызги крови. По-видимому, лужа крови была результатом не единственного нанесенного удара или пореза, а нескольких ударов каким-либо тупым инструментом. Для Гейндля было сразу ясно, что перед ним были типичные следы ударов молотком по голове. Следы, которые шли от лужи крови, доказывали, что в разыгравшейся драме принимали участие двое лиц: мужчина в тяжелых, грубых сапогах и женщина с небольшой ногой. Следы вели за прилавок, за которым лежало тело молодой девушки, подававшей еле заметные признаки жизни. По этим и другим признакам и по рассказам вскоре же опрошенных свидетелей Гейндль безошибочно определил все происшедшее в библиотеке следующим образом.
Анни Б., единственная служащая в библиотеке, пришла в этот день на службу, по обыкновению, около 8 ч утра. Она сняла пальто и шляпу, повесила их на крючок и вышла, чтобы принести себе молока на завтрак. Дверь за собою она заперла. К торговке молоком, жившей почти рядом, она, как и ежедневно, пришла около половины девятого.
Когда она возвратилась с молоком, то у запертых дверей библиотеки стоял какой-то клиент. Он вошел в библиотеку вместе с Анни Б. Если бы это было не так, и если бы клиент вошел позже Анни, то она успела бы поставить молоко кипятить, или по крайней мере успела бы его донести до плиты. Но было очевидно, что ей пришлось поставить молоко на первое попавшееся место, так как она должна была обслужить пришедшего клиента. Клиент попросил книгу, по-видимому, тот уголовный роман, который лежал на прилавке. Клиент перелистал книгу, она ему не понравилась, и он попросил другую, которая стояла на одной из нижних полок. Анни стала на колени и забрала рукой несколько книг, чтобы положить их на прилавок. В это время клиент нанес ей удар молотком по голове. Анни упала на пол. Клиент нанес ей один за другим еще несколько ударов, бросился к двери и запер ее на ключ. Потом он поспешил к прилавку, чтобы похитить из кассы деньги, но касса оказалась запертой. Ключи искать не было времени, так как каждую минуту мог подойти какой-нибудь клиент и уйти из библиотеки было бы трудно или даже невозможно.
В то время, как мнимый клиент размышлял, как вскрыть кассу, Анни Б. медленно поднялась и пошла по направлению к убийце. Если бы она закричала или успела подбежать к окну и сломать его, убийца был бы пойман. Поэтому он бросился к ней, а она побежала от него за прилавок. Здесь он легко настиг ее и нанес ей еще несколько ударов молотком по голове. Анни молча упала.
Через несколько секунд убийца выломал кассу, забрал несколько лежавших там марок, вышел из библиотеки и запер за собою дверь. Никто не видел его выходящим. Только на пороге остался кровавый след, который с каждым шагом бледнел и вскоре затерялся.
Несколько минут после 9 часов какая-то женщина с соседней улицы пришла в библиотеку, чтобы разменять у Анни бумажку в 5 марок. Увидя, что дверь заперта, она направилась к молочнице, зная, что Анни может быть только там. Не найдя ее, она возвратилась обратно к библиотеке, заметила кровавый след на пороге и тотчас же поспешила к ближайшему полицейскому агенту, чтобы сообщить о происшествии.
Вскоре явилась полиция, вызвавшая врача. Полиция оцепила место происшествия, был вызван по телефону санитарный автомобиль, и о происшедшем было сообщено в уголовный розыск.
Таковы были события, разыгравшиеся до приезда Гейндля. Приехавший санитарный автомобиль увез девушку в больницу. Никаких следов преступник не оставил. Поиски за оттисками пальцев не дали никаких результатов. Была небольшая надежда, что девушка придет в сознание и сообщит какие-либо приметы преступника. Двое агентов дежурили поэтому день и ночь в больнице. Однако Анни, не приходя в сознание, через неделю скончалась.
За это время был установлен образ жизни Анни, выяснены все ее знакомые и все, с кем она приходила в последнее время в соприкосновение. Все эти лица были допрошены и доказали свое алиби. Было совершенно ясно, что убийцу следует искать не среди друзей и знакомых Анни.
Однако никаких указаний для дальнейших поисков не было. Тогда Гейндль решился на меру, которую даже ближайшие его сотрудники встретили с недоумением. Мера заключалась в следующем: Гейндль распорядился допросить всех решительно проживающих на улице, на которой находилась библиотека. От каждого запрошенного требовалось, чтобы он установил свое алиби. Гейндль рассуждал при этом так: так как на улице не было большого движения, и так как возле библиотеки были еще небольшие лавочки, владельцы которых имели обыкновение стоять на улице у своих дверей, можно было с несомненностью установить, что ни в утро убийства, ни в предшествовавшие дни никто не следил за библиотекой на улице. Между тем предположение, что убийство было совершено наудачу человеком, не изучившим положения на месте, решительно отпадало, так как убийца выбрал самый подходящий момент из всего дня. Если бы он зашел в библиотеку сейчас же после прихода туда Анни, то молочница обратила бы внимание, что Анни не пришла, как она это делала каждый день, в 9 ч 30 мин, и сама отнесла бы ей молоко, а, значит, могла бы прийти в то время, когда убийца был в библиотеке. Запертая дверь внушила бы ей подозрение, и убийца рисковал быть захваченным. Если же убийца пришел бы позже, то можно было бы ожидать, что какой-нибудь клиент пришел бы в библиотеку и обратил бы внимание, что она закрыта в неурочное время. Выбрать единственный удобный момент возможно было только в результате длительного наблюдения, которое должно было привести к выводу, что Анни каждый день ровно в 9 ч 30 мин идет за молоком.

Гейндль, исходя из этого положения, считал, что могли быть только три возможности. Убийцей мог, во-первых, быть человек, который каждый день в 9 ч 30 мин утра проходил мимо библиотеки, т. е. человек, который жил или работал вблизи, ибо только на работу идут каждый день в одно и то же время. Эта возможность не отрицалась Гейндлем вовсе, но он считал ее маловероятной, так как люди, так поздно идущие на работу, не совершают преступления из-за нескольких марок. Во-вторых, возможно было, что убийца жил где-нибудь поблизости на той же улице, возле библиотеки, и, не имея работы, в течение нескольких дней от 8 до 9 час. утра ходил по улице возле библиотеки, не обращая на себя, как житель улицы, особого внимания. В-третьих, и эта версия казалась Гейндлю наиболее вероятной — убийца жил в доме напротив библиотеки и из окон своей комнаты мог наблюдать, когда Анни приходит в библиотеку и уходит за молоком.
Допрос всех живущих на улице был делом нелегким. Однако к нему приступили и день за днем допрашивали одного человека за другим и точно устанавливали, где и как он проводил время от 8 до 9 часов утра в день убийства Анни. Тем не менее никаких результатов эта огромная работа не дала. Правда, в отношении некоторых трудно было установить каждую минуту их времяпрепровождения, но все это не давало еще никаких оснований для подозрения.
Сравнивая убийство Анни Б. с убийством семьи Марров, совершенным сто лет тому назад Виллиамсом, Гейндль установил целый ряд общих моментов. Прежде всего, то же орудие преступления, т. е. молоток. Далее, то же место — лавка. Наконец, тот же маневр обоих преступников: побудить жертву нагнуться для того, чтобы достать снизу товар и таким образом подставить голову для удара. В обоих случаях добыча была ничтожна, и если Виллиамс вскоре совершил новое преступление, то не следовало ли ожидать, что и убийца Анни Б. вскоре снова напомнит о себе? Гейндль распорядился, чтобы улица Матильды и прилегающие к ней улицы были непрерывно под наблюдением агентов уголовного розыска. Но Гейндль сам скептически относился к этой мере, считая ее продуктом теоретических размышлений, влиянием литературного воображения, навеянного изучением дела Виллиамса. Кто мог сказать с уверенностью, что убийца повторит преступление, и если повторит, то на какой улице? Если Гейндль и был лично убежден, что убийца совершит новое преступление и в знакомой ему местности, т. е. в том же самом участке, то до каких же пор держать улицу под наблюдением? Временно эта мера оправдывалась тем впечатлением, которое произвело на некоторые слои населения убийство Анни Б.
Владельцы небольших лавочек, которые торговали единолично, с ужасом читали отчет газет об убийстве Анни. В каждом входящем покупателе им мерещился убийца. Многие держали двери запертыми и впускали только постоянных покупателей после предварительных переговоров через дверь. Каждый день почта доставляла в уголовный розыск целые вороха писем одного и того же содержания: в лавочку зашел какой-то подозрительный человек, внимательно оглядел все кругом и ушел. Это, несомненно, был убийца Анни, замышляющий новое преступление. Все письма кончались одной и той же просьбой: прислать агента для охраны, так как убийца, несомненно, придет снова. Как и в деле Виллиамса, все это было игрой напуганного воображения. Убийца оставался в городе и подготавливал новое преступление. Не прошло двух недель, как аналогия с делом Виллиамса подтвердилась настолько разительным образом, что даже сам Гейндль был поражен.
Нападение на Анни произошло утром, между 9 и 10 часами. В это же время, через четырнадцать дней, раздался звонок по телефону:
— Покушение на убийство с целью грабежа.
— Где?
— В лавочке. Продавец сигар получил удар молотком по голове.
Как и Виллиамс, преступник выбрал для второго преступления тот же час, что и для первого. Как и Виллиамс, он вошел в лавку под видом покупателя; более того, как выяснилось вскоре, продавцу сигар удар молотком был нанесен в то же самое место, что и Анни Б. Второе преступление было точной копией первого. Не только орудие, но характер раны, сила удара, направление его были в обоих случаях одинаковы.
Разговор по телефону продолжался. Говорил с Гейндлем инспектор 3-го района, т. е. того самого, в котором находилась библиотека Анни Б. и который находился под наблюдением агентов.
— Где находится лавка?
— Пильницская улица. В нескольких шагах от улицы Матильды.
Опять аналогия с Виллиамсом. Опять совершение второго преступления в том же районе, где и первое. Как будто неизвестный еще убийца задался специальной целью копировать во всем Виллиамса.
Ещедо того, как Гейндль узнал подробности второго преступления, он вспомнил об одном обстоятельстве, которое, казалось, разрушало представление о полной аналогии обоих случаев. Дело в том, что при исследовании следов в библиотеке выяснилось, что один след мужской ноги отличался от другого. Один был короче и шире, чем другой. Означало ли это, что в убийстве Анни принимали участие два человека? Если бы это было так, то размеры и значение аналогии значительно уменьшилось бы.
— Два преступника или один? — спросил Гейндль по телефону.
— Подробностей еще нет.
Из дальнейших сообщений по телефону выяснилось следующее.
Когда нападавший нанес торговцу сигарами удар молотком по голове, у торговца хватило еще силы оттолкнуть его и громко закричать. Преступник, а он был только один, бросился бежать через заднюю часть лавочки. Торговец открыл дверь, выбежал на улицу и стал звать на помощь. Через несколько секунд агенты заметили торговца и бросились в лавочку. Один, следуя указаниям торговца, с револьвером в руке вбежал в заднюю комнату и увидел там открытое окно. Другой агент выбежал обратно на улицу и дал три тревожных свистка, в то время как остальные занялись раненым торговцем.
В это время агент, оставшийся в лавке, выскочил через окно во двор и стал искать преступника. Но перед ним оказалась стена высотою в человеческий рост. Он выбежал обратно на улицу и крикнул сбегавшимся со всех сторон полицейским: «Оцепить весь квартал». В течение нескольких минут весь квартал был оцеплен. Часть полиции через все ходы и выходы вошла внутрь дворов и принялась искать преступника. Все решительно, что попадалось на глаза, подвергалось самому тщательному обыску. Ни один сарай, ни одна куча мусора не оставлялись без внимания. И вдруг за ручной тележкой обнаружили спрятавшегося молодого человека, по внешнему виду лет двадцати.
Через несколько минут он был уже в кабинете у Гейндля. Не прошло получаса от момента нападения, как начался первый допрос. Еще на месте ареста преступник назвал свою фамилию. Из сигарной лавочки ее сообщили по телефону Гейндлю. Сейчас же стали отыскивать ее среди протоколов допроса всех живших по улице Матильды. Гейндль мог торжествовать. Протокол допроса арестованного тотчас же нашелся. Оказалось, он жил на улице Матильды наискосок от библиотеки. В его алиби в день убийства Анни был пробел между 8 и 9 часами утра.
При допросе арестованному, на основании имевшихся материалов, сказали, что четырнадцать дней тому назад он опоздал на службу. Ему указали, как он провел весь день, когда было совершено убийство Анни, и после шестичасового допроса он сознался в обоих убийствах.
Если бы, полагает Гейндль, справки о преступнике стали наводить после второго его преступления, то прошло бы достаточно времени для того, чтобы он обдумал положение и упорно отрицал бы убийство Анни. Возможно, что и опоздание его на службу в то утро изгладилось бы из памяти свидетелей, и никакой возможности доказать его вину в первом убийстве не было бы. Тем самым главная улика отпала бы. Ибо одного того обстоятельства, что у преступника одна нога оказалась короче и шире другой, как и на следах в библиотеке, было бы недостаточно для обвинительного приговора.
Таким образом, Гейндль на примерах доказал правильность своего положения: каждый преступник неизменно возвращается к избранному им способу совершения преступления.
Б.С.Утевский. Преступления и преступники Западной Европы. 1929.

 

 

 

 

7. Дело Кети Гагедорн

Германия, 1926 год… Дюисбург, германский город с 285 000 жителей, считается самой большой речной гаванью Европы. Город раскинулся широко. По размерам площадь его равняется плошади Парижа. В южной части города рабочие кварталы: улицы с каменными коробками, набитыми людьми. Одна из таких коробочек принадлежит мелкому торговцу Вильгельму Гагедорн. Коробочка маленькая, узенькая. В первом этаже помещается собственная лавчонка Гагедорна. Торгует он разными съестными продуктами. Рядом с лавочкой — кухня. С другой стороны — маленькая гостиная. В ней все атрибуты мелкобуржуазного благополучия — пальмы по углам, олеографии на стенах, пианино. Рядом спальная комната. На одной кровати спит сам Гагедорн с женой, на другой их дочь, героиня будущего процесса, Кети. Ей семнадцать лет. Тут же на диване спит семнадцатилетний парень, рабочий Шильковс-кий. Он чужой. За право спать здесь он платит.
Во втором этаже проживает семья рабочего Гельцлейхтера, состоящая из жены, мужа и пяти детей. Старшей из дочерей, как и Кети Гагедорн, семнадцать лет. Они подруги. В следующем этаже живет некая Шеффен. Она разведена с мужем. У нее трое детей. Самому младшему, Фредо, девять лет. Наконец, в квартире со двора живет полька по фамилии Зонсбек. Она плохо говорит по-немецки. У нее живет торговец со странной фамилией — Птаг, резкий, грубый человек. Его боятся все дети. С соседями он в вечной ссоре. С Гагедорнами и Гельцлейхтерами у него тяжба в суде: дела о побоях, о ложных присягах. В этой коробочке жизнь, как и на всей улице, отравлена угольным дымом, озлобленностью, вечными ссорами, мелочными дрязгами.
Отец Кети человек не старый. Ему всего 40 лет. Он красивый, статный мужчина. Наследственность у него дурная. Он любит выпить, поспорить, поссориться. Ломой приходит частенько пьяным, много говорит во сне. Супружеские обязанности выполняет тут же, не стесняясь присутствием Кети. Про мать Кети имеются такие сведения: она из рабочей семьи, выросла на этой же улице, ей 35 лет. Она самовольна, холодна, любит интриги.

Кети — единственная дочь Гагедорнов. Но ее не балуют. Учат ее шитью и музыке, но заставляют торговать в отцовской лавочке. О каком-либо воспитании нет и речи. Ласки она не видит. Зато пощечины часто сыплются на ее бледные щеки. Бранят ее, конечно, каждый день. Детство Кети самое заурядное, типичное для немочки из провинциальной мелкобуржуазной семьи. В самые юные годы она была счастлива и беззаботна. Братьев и сестер ей заменяла маленькая собачка Ами. Кети посещала народную школу. Когда она подросла, ее посылали для конфирмации в церковь к старому пастору. И школа, и церковь были тут же, на этой же улице.
Вскоре ее настроения меняются Она начинает чувствовать себя несчастной. У нее развивается мечтательность, фантазия. Ее мечты так непохожи на ее жизнь. В жизни она продает в лавочке на копейки сельтерскую воду, селедки, хлеб. В мечтах она богатая, знатная, красивая, роскошно одетая дама. Кино играет в ее жизни и в ее мечтах большую роль. Она любит в мечтах представлять себя знаменитой киноартисткой. Она жадно впитывает псевдоромантику кинолент, в которых немецкому обывателю преподносят сладенькие идиллии или тысячеметровые драмы, лишенные всякого чувства действительности, в которых нет ни малейшего отзвука живой жизни и никак не отражается где-то рядом бурляшая классовая борьба пролетарских масс. В остальном она добрая, хорошая девушка. Мужчина до нее не дотрагивался. Она участвует в христианском девичьем союзе. Религиозна. Но однажды она впадает в ярость и разбивает распятие. Это — наказание богу, не исполнившему ее горячей мольбы Позже, когда она стала преступницей, первой в Германии и самой молодой девушкой сексуальной убийцей, она говорила: «Мой поступок — божья кара за то, что я разбила распятие».
Сексуальность рано втягивает ее в липкие сети. Сексуальность ее уродливая, извращенная. Мужчины ей противны. Да и могло ли быть иначе, когда на ее глазах с раннего детства протекала половая жизнь ее родителей. Все хорошее, настоящее, здоровое было оплевано, опошлено, вызывало отвратительные представления. Сексуальность естественно пошла по другому пути, где могли еще быть идеалы, стыдливость, красота, — по пути однополой любви. Первое эротическое переживание пришло к ней с появлением бродячего цирка, разбившего на соседней плошали свою палатку. Содержательница цирка, мадам Гендрикс, искала кого-нибудь, кто бы мог поиграть в цирке на пианино, заменявшем в ее предприятии оркестр. Родители позволили Кети играть в цирке по нескольку часов в день за плату по 3 марки в неделю. В цирке Кети познакомилась с танцовшицей Паулой. Она на два года старше Кети, развращена до мозга костей, она лесбиянка. Она берет на себя обязанность «просветить» Кети и вводит ее в круг закулисных интриг бродячих циркачей. «Просвещение» падает на благодарную почву. Затаенная сексуальность прорывается в Кети и направляется на маленьких девочек в доме. Для них Кети взрослая дама, и с ними ей приятнее, чем с ее ровесницами.
Однако ее сексуальность — чувство без содержания, переживание без удовлетворения. Кети пытается писать стихи и рассказы, часами фантазирует на пианино, увлекается бульварными романами. В этот период она отличается рассеянностью, неспособностью сосредоточиться мысленно на чем-либо, мечтательностью, неопределенными порывами. Два раза она делает попытки убежать из дома, но оба раза ее насильно возвращают с вокзала. Но она не успокаивается и мечтает убежать в Америку. В газетах ей попадается объявление какого-то шарлатана, которое начинается словами: «пишите мне с доверием». Она пишет ему длиннейшее фантастические письмо.
Пустоту в чувстве Кети пытается заполнить суррогатами: она пишет сама себе письма до востребования, ходит на почту, подучает их, отвечает сама себе. Ходит к ясновидящим, которых в послевоенное время так много развелось в Германии. Много думает о своей наружности, употребляет косметические средства. Со сладострастным ужасом читает отчеты о сексуальных преступлениях. Но вместе с тем она остается девушкой, не встречается с мужчинами. Она несколько раз была на танцевальных вечерах, но всегда с родителями. Наивность и искренность мирно уживаются в ней рядом с недостаточным чувством действительности. Ее мир — мир фантазии и созданных ею детских представлений.
Эксперты-психиатры не установили в ней каких-либо отклонений от нормы. Было установлено лишь, что в то время, как обычно она была весела и жизнерадостна, во время менструаций она делалась капризной и возбудимой. Она жаловалась на головные боли, страдала головокружениями, короткими потерями сознания, но никогда у нее не было судорог. А со времени встречи с Паулой она пристрастилась к детскому пороку. Она злоупотребляла им, не отдавая себе точного отчета в том, что она делает, не получая удовлетворения. Точно так же установлено было, что она впервые в жизни получила удовлетворение, сопровождавшееся стеснением в груди и чувством страха, за несколько дней до совершения преступления. В поисках удовлетворения она до крови кусала себе губы, наносила себе повреждения.
Преступление она совершает неожиданно, странно, непонятно.
Накануне Иванова дня 1926 г. Кети вместе с шестнадцатилетней Анной Гельцлейхтер убирала в подвал ящики от саго. Между девочками произошли эротические сцены. В результате у Кети менструация, прекратившаяся накануне, возобновилась.
Следующий день — день преступления. Было жарко и душно. Днем, в три часа, Кети находилась в лавочке. Тут же был один из друзей ее отца. Кети была в шаловливом настроении. Она ела вишни, а косточки бросала в лицо своему добродушному собеседнику. В то время пришла мать и послала Кети выкупаться в городские бани. Кети взяла сумочку с купальными принадлежностями, в которой находилось мыло, гребенка и маленькие ножницы для ногтей.
Из дома Кети вышла в половине четвертого. Переходя улицу, Кети встретила шестилетнюю Катю Гельцлейхтер. Левочка очень любила Кети и стала просить взять ее с собой. Кети согласилась. К ним присоединился и девятилетний мальчик Фредо. Кети бродила с детьми, не торопясь, направляясь к небольшому леску, который находился недалеко. Это было в Иванов день. В этот день были именины отца Кети, и дети решили идти на лужайку, собрать цветы и сплести для отца Кети венок. По словам Кети, в то время, как они шли по лужайке, по дороге к лесу, она испытывала чувство страха и возбуждения. В последние дни она читала в газетах и видела иллюстрации к многочисленным убийствам детей, которые были совершены в Бреславле, и виновники которых остались необнаруженными. Кроме того она была возбуждена еще и от эротических переживаний в подвале с подругой.
До лужайки шли вдоль железной дороги, шли минут сорок. Лужайка со всех сторон открыта. В ближайшем лесу гуляет много народу. Кети и двое детей стали рвать цветы и сплели венок. Потом маленькая Катя попросила Кети отвести ее к опушке леса для отправления потребностей. Кети позже рассказывала, что в это время ее охватило сильное половое возбуждение, и она позволила себе любострастные действия с девочкой. Девочка стала кричать и отбиваться. Кети испугалась, бросилась на девочку и стала совать ей в рот листья.
Что произошло дальше, с точностью установить не удалось. На этом месте память Кети отказывается вспоминать дальше. Кети не пытается при этом рисовать происшедшее так, чтобы оправдать себя. Наоборот, она говорит больше, чем было на самом деле. Поскольку можно установить из ее показаний и из обстоятельств дела, картина преступления рисуется в следующем виде. Когда девочка продолжала сопротивляться, взгляд Кети падает на лежавшие на земле маленькие ножницы, которыми она только что срезала цветы. Она хватает их и, не разбирая куда, начинает наносить ими удары Кате.
Возбуждение Кети при этом все больше растет. Внезапно перед ней появляется маленький Фредо, который играл на лужайке и, услыша крики, прибежал. В это же время Кети слышит, как кто-то приближается, как вблизи лает собака. Кети напоминает в это время, по словам эксперта, человека, охваченного амоком, для которого после того, как он увидел кровь, не существует больше никаких задержек. Кети ударяет мальчика веткой. Фредо спотыкается, падает и начинает безумно кричать. Кети бросается на него и двумя быстрыми движениями разрезает ему ножницами вену на шее. Мальчик сразу умолкает. Кети бросает на девочку листья, траву, только что сплетенный венок, а сама бежит через лужайку к ручейки, моет в нем руки, быстро поднимает с земли свою розовую шапку и кожаную сумочку и слепо бежит, не видя куда.
В это время ее заметили. Тут же на лужайке, у опушки леса, одна девушка пасла стадо овей. На другой стороне ручья гулял со своей женой и ребенком рабочий Вандер-Занд, живший случайно на той же улице, что и Кети. Однако он не узнал ее. Он позже показал: «мы видели какую-то женщину, на ней было зеленое пальто. Она бегала по лужайке, как безумная. Она была легка, как серна». Рабочему и его жене эта безумная беготня показалась подозрительной. Они перебрались через ручей, перешли через лужайку и вошли в лес в том самом месте, откуда выбежала только что виденная ими женщина. Здесь они тотчас же наткнулись на свежий труп девочки, а вскоре и на труп мальчика, лежавший несколько поодаль. Левочка была задушена. Мальчик истек кровью. Возле него лежали ножницы и куртка, пропитанная кровью.
Все, что Кети сделала, было для нее самой странно, непонятно. Происшедшее не дошло еще до сознания девушки. Она медленно начинает приходить в себя. Вначале она похожа на лунатика, который не помнит, что он делал во время сна. Но когда сознание полностью возвращается к ней, когда происшедшего нельзя позабыть, когда мысль о нем сверлит мозг, когда нужно переходить к защите, она начинает искать оправдания своему поступку и, не находя его, начинает метаться, как загнанный зверь.
Инстинкт самосохранения просыпается в ней, и, не имея еще никакого плана, не обдумав еще, что ей делать, она избегает прежде всего родной улицы. Несколько часов она бродит вдоль железной дороги. Затем садится на трамвай и едет в городские бани, куда она собиралась, когда выходила из дома. В бане она запирается в отдельную купальную комнату. Но она не купается, а чистит свою обувь, удаляет кровяные пятна. Здесь ей приходит в голову, что преступление ведь мог совершить торговец Птаг, живущий в их доме. Он враг их родителей, и в то же время враг родителей убитых детей. Птага все в доме боятся. Все говорят, что он совершил какое-то преступление. Эта мысль успокаивает ее. Из ее показаний известно, что она из бани позвонила по телефону Птагу и узнала, что его нет дома.

После этого она совершенно спокойно, как будто бы ничего не случилось, выходит на улицу и идет по направлению к дому. По дороге она встречает дядю и тетю, останавливается и беспечно с ними болтает. Навстречу ей едет повозка, на которой сидит ее отец. Кети взбирается на повозку к отцу и в пути говорит ему: «Отец, я только что видела Птага, он нес на руках Фредо» — «Ерунда, — ответил отец, — этого быть не может, Птаг в ссоре в Гельцлейхтерами».
Когда Кети с отцом приехали домой, — это было в половине восьмого вечера, — на улице уже распространился слух, что на опушке леса нашли два детских трупика. Обе матери, дети которых ушли в четыре часа дня, стали волноваться. С удивительным самообладанием и в то же время детски наивно ведет себя в это время Кети. Она идет к матерям убитых ею детей, успокаивает их и повторяет рассказ о том, что видела Птага вместе с Фредо.
Между тем отец Кети с отцом одного из убитых детей идут в полицию. В восемь часов вечера уже устанавливают, что оба ушедших из дома ребенка убиты. Тотчас же арестовывают Птага, но он легко доказывает свое алиби. Начальник полиции допрашивает Кети. Она ведет себя странно. У опытного человека зарождается подозрение, что она имеет какое-то отношение к преступлению. Однако он ее не арестовывает.
Наступает ночь. Все в доме возбуждены. Никто не ложится спать. Стоят в дверях и разговаривают. Обе матери плачут. В полночь возвращается домой рабочий Вандер-Занд, рассказывает, как он нашел убитых детей и как странно вела себя на лужайке женщина. В это время взгляд матери Кети падает на дочь. Почему-то в ее голове проносится мысль, что Кети убийца. Она посылает дочь домой. Девушка ложится в кровать. Отец берет ее платье и обувь, внимательно рассматривает и ишет следов крови, но не находит их. Мать приносит из лавки топор, подходит к кровати и кричит:
«Скажи, ты это была? Если да, я убью тебя и всех нас!»
Безумно испуганная девушка кричит: «Это не я!»
Тут с Кети делается истерическое недержание речи, она безостановочно говорит что-то, рассказывает какие-то фантастические истории о рабочем Вандер-Занде. Наконец, в четыре часа утра родителям удается заставить ее замолчать и они решают утром пойти с ней в уголовный розыск.
Родители Кети ложатся спать. Они видят, что Кети встает и идет в кухню. Родители думают, что она пошла за водой. На самом деле Кети идет на двор. Здесь уже хлопочет мать одного из убитых детей. Кети просит дать ей чашку кофе. В это время родители Кети видят, что она не возвращается, и идут в кухню. Начинают ее искать, но девушка исчезла. Родители тотчас же идут в полицию. Там Кети также нет.
Проф. Лессинг, психиатр, хорошо изучивший дело Кети, полагает, что для того, чтобы понять дальнейшее ее поведение, надо учесть то влияние, которое кино оказывает на фантазию детей. В кинолентах, которые культивируются в буржуазных странах, любимый мотив — это «бегство за границу». У наглядевшегося кинолент преступника первая мысль поэтому это — бегство за границу. Первая мысль Кети тоже была бегство через голландскую границу. По кинотрадиции, для бегства нужен автомобиль, несмотря на то, что чуть ли не каждый час к границе идет поезд. Из кинофильмов Кети знала и другой традиционный прием преследуемых преступников: подъехать к ресторану, зайти туда и выйти через задний ход. Когда Кети выбежала из дома, ничего не поев, не взяв с собою ничего на дорогу, и имея только две марки, она у вокзала увидела прокатный автомобиль. Она нанимает его до Крефельда за тридцать марок. У Крефельда она останавливается и велит шоферу подождать ее.
Она входит в кафе, выходит через задний ход, подходит к другому автомобилю и спрашивает шофера, не довезет ли он ее за двадцать марок до голландской границы. Больше денег у нее якобы нет Шофер соглашается довезти ее не до самой границы, а до городка Гельдерн. Она едет в Гельдерн. Опять остановка возле кафе. Но в Гельдерне она приглашает шофера зайти в кафе закусить. Она велит дать ему покушать и заказывает для него кофе. В кафе стоит рояль; Кети садится за него и начинает играть что-то дикое. Шоферу и кельнеру она кажется сумасшедшей.
Воспользовавшись каким-то предлогом, кельнер просит Кети уплатить за съеденное и выпитое. Кети сразу сознается, что у нее есть только две марки, но что в соседнем городке, в Клеве, в гостинице, ее ждут двое мужчин, которые все за нее заплатят. Кельнер берет в залог ее кольца и шейную цепочку. Шофер везет ее в Клеве, чтобы там ему заплатили. Но в гостинице никакие мужчины Кети не ожидают. Кети говорит шоферу, что нужно их разыскать. Она останавливается возле нескольких домов и спрашивает, называя какие-то имена. Это было ей легко, потому что бабушка ее жила в Клеве и Кети знала там чуть ли не каждый дом. Однако шофер не теряет ее из виду. Возле каждого дома, гае она просит остановиться, он вылезает из машины и идет следом за ней. Два раза она пыталась скрыться от шофера. Первый раз он, думая, что он не замечает, прячется в погреб. Шофер вытаскивает ее оттуда. Затем она вбегает в открытую дверь какой-то квартиры и прячется в комнате, где никого нет. Когда шофер ее находит и здесь, она пытается сделать вид, будто она тут живет, начинает раздеваться, садится на кровать и говорит шоферу: «Что вам здесь нужно? Я вас не знаю».
Шофер поднимает шум и появляется владелица квартиры, старая женшина. Кети, прижатая к стене, падает на колени перед нею и шофером. Она прячется за платяной шкаф, отказывается выйти оттуда, умоляет, чтобы ее не отводили в полицию. Шофера она просит оставить ее в покое, говорит, что если он это сделает, она отдастся ему (восемь врачей, исследовавших ее, установили, что она девственна). Но шофер настаивает, чтобы она ехала с ним обратно в Гельдерн, в полицию.
В полиции Кети называет себя поочередно разными вымышленными, взятыми из кинофильма именами. Когда ее просят написать эти имена, она не умеет это сделать. Все думают, что она душевнобольная. Но один из полицейских служащих опознает ее по приметам, полученным из Дюисбурга в целях ее розыска. Сейчас же по телефону говорят с Люисбургом, личность Кети устанавливают, и тот же шофер отвозит ее в тюрьму в ее родной город.
Когда Кети осматривают, вся ее рубашка в крови. У нее опять возобновились менструации. Она тотчас же сознается в том, что она убийца, но сейчас же выдумывает самые невероятные объяснения своего преступления.
При первом допросе она стыдится рассказывать о своей сексуальной жизни. Ее спрашивают, не взвела ли она ложное обвинение на Птага из любви к родителям. Ее фантазия начинает быстро работать, и она отвечает, что сделала это, действительно, из любви к родителям, так как думала, что, взвалив все на Птага, добьется избавления от него, и «в доме, наконец, станет спокойно». Затем следует ряд других фантастических версий. Кети утверждает, что она действовала в состоянии гипноза и что ее загипнотизировал рабочий Вандер-Зенд. Лругая версия гласит: рабочий Шильковский, ночевавший у нее в комнате, дал ей морфий, а убийство было внушено ей матерью. Как ни странно, но обе эти версии вызывают впоследствии доверие у многих, даже у родителей убитых детей. В судебном заседании мать убитого мальчика сказала эксперту, проф. Лессингу: «Я бы в любой момент взяла к себе Кети Гагедорн и доверила бы ей своих детей; я знаю ее слишком хорошо; у нее хороший характер, виноваты ее родители и в особенности мать».
26 июля Кети показывают трупы убитых ею детей. Присутствовавший при этом начальник полиции говорит: «Я ни разу в жизни не видел, чтобы так плакали, как она. Вид трупов совершенно разбил ее».
Между тем память вернулась к Кети. Произошло это странным образом. 30 июля, когда прошло уже четыре месяца со дня ее ареста, она каким-то путем раздобыла в тюрьме машинку для обрезания сигар. Ночью она при помощи ее стала производить какие-то онанистические манипуляции. При этом она порезала себе кончики пальцев. Показалась кровь, и при виде ее она вдруг стала вспоминать о том, что раньше составляло пробел в ее памяти. На другой день рано утром она потребовала, чтобы ее повели к судебному следователю и тогда впервые дала более или менее связное показание о случившемся. Она вспомнила мелкие детали происшествия. Она рассказала впервые о чувстве страха, который предшествовал убийству, о лае собаки, который она услышала, о том, где лежали маленькие ножницы, о ветке, которой она ударила маленького Фредо, о голосах, которые раздавались неподалеку.
Однако ее показания все еще не свидетельствовали о том, что она отдает себе полный отчет во всем случившемся. Было решено поместить ее для наблюдения в лечебницу для душевнобольных. Там Кети оставалась почти целый год. Директор лечебницы пришел к заключению, что Кети — тип тяжело патологический, но что она вменяема. Однако и он сравнил ее преступление с изолированным островком, который не находится в связи с личностью и природой преступления.
Кети была предана суду.
Лело слушалось 13 и 15 июля 1927 года в Дюисбурге. Проф. Лессинг считает, что судебное следствие велось блестяще. Председатель отнесся к делу объективно. Прокурор держал себя корректно и относился к подсудимой со справедливостью. Защитник был энергичен и мужественно делал свое дело.
На скамье подсудимых сидела маленькая девочка, почти ребенок по летам, в переходном возрасте, по внутреннему миру 14-летнее дитя, а по тому, что она пережила — постаревшая женщина. Она отстала в мышлении, совершенно не знает жизни, запугана, забита, худенькая, банально хорошенькая, с темными волосами, аккуратно зачесанными на узком лбу, с матово-голубыми глазами, с выражением слабости и беспомощности. Рост ее 165 сантиметров, весь 61 1/2 килограммов. Голос у нее совсем детский. Почерк ее как-то странно склоняется влево и полон маленьких прорывов, это почерк, по словам эксперта-психиатра, незрелого человека, который пытается придать себе содержание и достоинство. Она охотно пишет письма. Проф. Лессинг приводит несколько цитат из них, например: «Пастор сказал, что все это дело рук дьявола, и так оно и есть». «Это было суждено. Мать, ты в жизни ничего не имела, а ведь ты ничего не сделала, и это идет до третьего поколения, и это — мы». «Господин прокурор, я прошу, чтобы моя казнь состоялась в четверг». «Я самая молодая убийца в мире, мое дело длится три дня и самые знаменитые люди приходят из-за меня». «Мой защитник купил себе на 200 марок моих карточек». «Я самая большая грешница». Когда она услышала, что у матери убитой ею девочки родился ребенок, она сказала: «Жалко, что это не маленькая девочка: она была бы заменой Катеньки».

Из пяти экспертов двое высказались за применение § 54 германского уголовного уложения, согласно которому «наказуемого деяния не имеется, когда совершивший преступление во время его совершения находится в состоянии потери сознания или болезненного нарушения душевной деятельности, которое исключает свободное волеизъявление». Один эксперт воздержался от вывода. Известный германский специалист по сексуальным вопросам доктор Магнус Гиршфельд доказывал, что суд имеет дело не с сексуальным убийством. Причиной преступления не было желание увидеть кровь. Наоборот, вид крови опьянил подсудимую и вызвал припадок, приведший к преступлению.
Проф. Лессингтак излагает свое заключение. Его не интересуют обычные вопросы медицинской экспертизы: порез или укол, имеются ли налицо эпилептические эквиваленты, истерия, так называемая peltit pseudologia fantastika и тому подобные словесные формулы. Он сопоставляет два момента: зверское преступление, взрыв бурных поступков, на одной стороне, и неразвившееся еще золотушное дитя, про которое родители и свидетели говорят, что она неспособна обидеть и муху, — на другой. Не следует ли вспомнить, что в самом старом из всех мифов Ганду Агимба, бог нежности и сострадания, вместе с тем и бог крови и кровавых жертв? Можно ли говорить про Кети: сексуальная убийца, Мессалина? Вздор. Перед вами маленькая, запуганная, истерическая девочка, хроническая онанистка, гонимая инстинктами, не умеющая сдержать их проявления. В известном смысле — жертва ложной романтики.
Проф. Лессинг считает, что процесс протекал бы гораздо правильнее, если бы имелись женщины судебные врачи, женщины работники уголовного розыска. Он возмущается тем, что восемь врачей-мужчин осматривали незрелую девочку, чтобы установить, что она еще девственна.
Так или иначе, но суд не согласился с экспертами, отрицавшими вменяемость Кети. Суд признал ее виновной и приговорил к 8 годам тюрьмы.
Дело Кети Гагедорн вызвало целую литературу. Юристы и психиатры спорили о том, была ли вменяема Кети или нет, не следовало ли бы такие дела разбирать не в суде присяжных, а в детском суде и т. д. Но трагическая судьба Кети, маленькой слабенькой девочки, которой владеет демон сексуальности, вызывала необычайные в буржуазной литературе мысли тонкого психолога, профессора-психиатра Дессинга. Эти мысли, полные романтики, скепсиса и еретической для почтенного буржуазного профессора смелости, стоит привести в подлинных словах их автора.
Приговор гласит — 8 лет тюрьмы. В одно и то же время справедливый и несправедливый приговор. Ибо в подобных случаях существует один только удовлетворительный исход. — нужно было бы в несчастных, в которых вселились мрачные силы, развить волю добровольно отбросить собственную жизнь и дать им для этого самые легкие и самые скорые возможности. Но это романтика. Наш мир же трезвый. Родители убитых детей и родители Кети Гагедорн давно помирились. Отцы сидят по вечерам на углу в кабачке. Новые дети зачинаются и рождаются. Для успеха или для гибели. Кети Гагедорн пройдет хорошую школу страдания. Убитые лежат в могиле возле места преступления. Мимо могилы проносятся поезда линии Кельн-Берлин. И сотни тысяч проезжающих и не подозревают, что мы все виновники в судьбе убитых, в судьбе убийцы. Это — «всех нас вина» — единственный возможный ответ на жалкие стишки, которые родители просили высечь на могиле:
«В уродливейшем образе
Взяла ты, смерть, две молодых человеческих жизни;
Во много раз сильнее власть скорби
Поразила сердца родителей,
Разве возможно им утешиться.»
Б.С. Утевский. Преступления и преступники Западной Европы. 1929.

 

 

 

 

8. Врач-убийца

Человек, на счету которого числилось по меньшей мере 27 вероломных убийств с ограблениями, родился 17 января 1897 г. в маленьком городе Оксере на берегах Ивонны. Отец его, исполнительный почтовый чиновник, в тот же день зарегистрировал его в мэрии под именем Марселя Андре Анри Феликса Петье.
Маленький Марсель рос беспокойным ребенком. Несобранный и неусидчивый, он постоянно увлекался чем-то новым и поражал всех своими дерзкими ответами. Столь же неустойчивым, как характер, был и почерк Марселя — отчаянные каракули вопреки всем стараниям учителя. Преуспевал он только в арифметике, особенно когда дело касалось карманных денег.
Когда Петье-отец после смерти жены переселился из Оксера в Йоньи, Марселю пришлось сменить школу. Однако в новой школе у него сразу же пошли скандалы с учителями, и отец отослал его обратно в Оксер, к тетке. Но только и там его школьные дела, увы, не улучшились. Еще трижды менял он учебные заведения, пока в конце концов отец не отправил его в Париж, в частную школу. Здесь Марсель Петье сдал в 1915 г. экзамен на аттестат зрелости, а несколько месяцев спустя его забрали в солдаты.
Едва прибыв на фронт, он был ранен в ногу осколком гранаты и отправлен в лазарет. Там он попался на воровстве и оправдываясь, пожаловался на расшатанную нервную систему, в результате чего был в первый раз направлен на психиатрическую экспертизу. Врачи признали его здоровым.
После окончания войны Марсель Петье изучал в Лионе медицину и завершил курс наук великолепной диссертацией.
В 1921 г. он поселился в Вилльневе и занялся врачебной практикой. Здесь, в этом маленьком городке южнее Парижа, пропал без вести первый человек, о котором точно известно, что он был знаком с доктором Петье и перед исчезновением собирался пойти к нему. Это была Луизетта Лелаво, горничная мадам Флери, правившая заодно и немудреным холостяцким хозяйством доктора Петье.
За отсутствием каких-либо улик полиция приняла версию, что Луизетга Делаво с намерением произвести аборт уехала в Париж и не подает пока о себе вестей.
А доктор Марсель Петье тем временем уже не был в Вилльневе неизвестным человеком. Он принимал деятельное участие в политике местного самоуправления, писал разоблачительные статьи в прессе, в том числе и о неспособности полиции, которая никак не может раскрыть причину загадочного исчезновения бедной Луизетты Делаво, и радовался все возрастающей популярности на политическом и врачебном попришах.
Очень скоро он наладил и свои финансовые дела, переехал в собственный дом, стал главным врачом городской больницы и директором дома для престарелых. В эти же годы Петье вступил в социалистическую партию и в «Лигу защиты прав человека», а в 1928 г. стал даже муниципальным советником и мэром Вилльнева, получив тем самым великолепные шансы на выдвижение своей кандидатуры в парламент.
«Луизетты» довольно быстро поднадоели доктору Петье (очень уж хлопотно было с ними), и он женился на красивой дочери богатого землевладельца, хозяина большого гастронома и нескольких доходных домов. Вскоре Петье сам стал отцом прелестного сыночка.
Меж тем по соседству с преуспевающим доктором продолжали твориться какие-то загадочные преступления, раскрыть которые полиции никак не удавалось. Взломали и подожгли, например, соседний с Петье дом, принадлежавший чете Флери, тем самым Флери, у которых служила пропавшая Луизетта Делаво и которые сообщили полиции о том, что она была беременна от доктора. Никаких следов поджигателя полиция не обнаружила.
Одну из пациенток доктора Петье, лотерейную кассиршу Дебуавэ, нашли задушенной в ее собственной квартире.
После убийства кассирши по Вилльневу поползли слухи. Один мужчина по имени Фраскот в бистро за стаканчиком вина высказал сомнение в тщательности полицейского расследования. Почему бы, скажем, не сравнить отпечатки пальцев, оставленные убийцей в доме кассирши, с отпечатками пальцев доктора Петье?
Через несколько дней этот Фраскот обратился к доктору Петье по поводу своего ревматизма. Врач предложил ему новейшую терапию пчелиным ядом, и Фраскот согласился попробовать. Три часа спустя он умер. Полиция и общественность ничего особо трагического в этом не усмотрели.
Так и процветал бы неприкосновенный доктор, и ждала бы его большая карьера, не споткнись он однажды о бензиновую канистру, стоявшую на погрузочной платформе товарной станции. Преуспевающий врач и уважаемый мэр попытался под покровом ночи сделать эту канистру своей собственностью, на чем и попался. Суд приговорил его к тюремному заключению на 14 суток и к минимальному денежному штрафу. И без того весьма непродолжительное заключение было в конце концов объявлено условной мерой наказания, однако карьера Петье как мэра и политического деятеля была окончена.
Жить в маленьком Вилльневе после всего этого доктор Марсель Петье не захотел и перебрался в Париж, где начал в 1933 г. на рю Шомартэн врачебную практику.
За весьма непродолжительное время он стяжал у своих пациентов громкую славу, а проститутки, сутенеры и наркоманы просто боготворили его за доброту в выдаче рецептов и лояльность, проявляемую им при заполнении официальных донесений о венерических заболеваниях.
Один осведомитель (и где их только не было!) навел-таки на него бригаду парижской уголовной полиции по борьбе с наркоманией. Доктора Петье снова призвали к ответу и на сей раз приговорили к году тюрьмы и штрафу в 10 тыс. франков. Наказание лишением свободы на кассационном процессе удалось свести к условному, а сумму денежного штрафа уменьшить до 2 тыс. 400 франков.
Вторично попался он на сущем пустяке — книге, которую незаметно сунул в карман в книжной лавочке букиниста Жибера на бульваре Сен-Мишель. Доктор Петье, как сорока, крал все, что попадалось под руку, крал даже в квартирах больных, куда его вызывали, и в большинстве случаев это сходило ему с рук. На сей раз за книжку его поместили в психиатрическую клинику, покинуть которую удалось лишь после того, как разразилась война.
Человеческая жизнь ничего больше не стоила. Местные нацисты и парижские уголовники за обещанную награду вовсю выдавали немцам адреса «левых» и евреев; за «левых» платили больше, за евреев — меньше.

Тогда-то Петье и пришла в голову «светлая» идея. В мае 1941 г. за полмиллиона франков он купил у одного румынского князя дом N 21 по рю Лезер с прилегающим к нему земельным участком и нанял двух каменщиков и столяра. Каменщики должны были увеличить выгребную яму, расчистить и побелить известью бывшую конюшню, приладить к потолку блок и на несколько кирпичей поднять стену, опоясывающую участок. Столяру было поручено привести в божеский вид «ординаторский кабинет» и треугольную комнату, обить двери звуконепроницаемыми пробковыми щитами, соорудить бутафорскую дверь и проделать в стене глазок.
Закончив все приготовления, доктор Петье вышел на «охоту за евреями». Его пациент — меховщик Иоахим Гушинов оказался, предположительно, самым первым из всех, кто исчез после посещения дома N 21 по рю Лезер.
Позднее, во время следствия по делу Петье, полиция кропотливо, по крохам собирала любые сведения о пропавших без вести. Родственникам исчезнувших людей предъявляли для опознания «коллекцию вещей», «собранных» Петье, в прессе публиковали описание обнаруженных предметов одежды. Так постепенно, шаг за шагом, на Кэ д'Орфевр установили 27 жертв, имена которых затем фигурировали в процессе.
20 июля 1942 г. телефонным звонком был вызван из дома врач-еврей доктор Поль Браунбергер. С тех пор он исчез. Следы его последних шагов вели к доктору Петье. В «собрании» Петье брат и горничная пропавшего опознали его шляпу и рубашку.
В конце августа 1944 г., когда миновала опасность быть арестованным за укрывательство евреев, в уголовную полицию на Кэ д'Орфевр позвонила некая мадам Эрьян Кан. Она назвала полиции имена доброго десятка еврейских эмигрантов, которым посредничала в установлении связей с доктором Петье.
Правда, человека, столь самоотверженно помогавшего преследуемым евреям, мадам Кан знала под именем Эжена. Большинство евреев, которым мадам Кан рекомендовала Петье в полной уверенности, что тот поможет им спастись от преследований и страхов, уже имели за плечами опыт ухода от нацистов.
Были среди них, например, супруги Вольф, которые вместе со старой, полуглухой тешей переселились в 1933 г. в Париж из Франкфурта, и очень состоятельная чета лесоторговцев Баш, совсем недавно ускользнувшая из Амстердама от еврейского погрома вместе со своими родственниками Аренсбергами, Шонкерами, Эренрайхаами и Холландерами.
Кнеллеры были евреями-эмигрантами из Германии — маленькие люди, с грехом пополам пробивавшиеся по жизни, единственной гордостью которых был 8-летний сынишка Ренэ. Ренэ родился в Исси-ле-Мулене и являлся, таким образом, в отличие от своих родителей, французским гражданином. Однако это нимало не помогло ни самому веселому, рыжеватому мальчугану, ни его родителям: для нацистов они прежде всего были евреями. Многие еврейские семьи уже забрали немцы, поэтому Кнеллеры со дня на день с трепетом ждали своей очереди. И тут вдруг Курт Кнеллер вспомнил о докторе Петье, с которым однажды советовался по поводу какой-то болезни, но до сих пор еще за это не расплатился.
О Петье поговаривали, что у него есть знакомые контрабандисты, которые нелегально переправляют преследуемых в неоккупированную зону. Кнеллер верил этому человеку: добрый и великодушный, он и не напоминал ему о плате за лечение. Полный надежд, Курт Кнеллер отправился к доктору.
Ночью, незадолго перед Троицей 1942 г., доктор Петье увел семейство Кнеллер из их квартиры. Ни один человек с тех пор ничего о них не слышал. Детская пижамка и зубная щеточка — все, что осталось в «коллекции» доктора Петье от маленького французского гражданина Ренэ Кнеллера.
Вскоре полиция разузнала, что жертвами доктора Петье пали в оккупированном Париже не одни только евреи.
Первый сигнал об этом поступил из полицейского участка маленького провинциального местечка Гарнье. В феврале 1942 г. оттуда отправилась в Париж молодая женщина по имени Дениз Колин. Она ехала к доктору Петье, которого знала раньше, чтобы освободиться от нежелательной беременности. Врач уже прежде помогал ей в подобных случаях. В последний раз Дениз Колин видели в Париже неподалеку от рю Шомартэн.
От первоначального предположения, что доктор Петье специализировался исключительно на евреях, пришлось отказаться, хотя, вне всякого сомнения, им он отдавал явное предпочтение: здесь ему не приходилось опасаться, что встревоженные родственники заявят о пропавшем без вести в полицию.
Там же, на рю Лезер, исчезло большое число его пациентов, которые слишком много знали и могли стать для него опасными. Так случилось 22 марта 1942 г. с наркоманом Марком ван Бевером. В последний раз его видели вместе с доктором Петье. По всей вероятности, как считает полиция, он попытался шантажировать врача.
Через три дня после Бевера исчезла женщина, которая могла бы стать для Петье опасной. Звали ее Марта Форсин-Кайт и она была замужем за евреем-портным. От первого своего брака мадам Форсин-Кайт имела дочь, которая в середине марта 1942 г. угодила в полицейскую облаву и при обыске у нее нашли большую дозу морфия. Левушку подвергли строгому допросу. Загнанная в угол, она призналась, что морфий ей достал доктор Петье. Ее мать, мадам Форсин-Кайт, желая уберечь врача от неприятностей, немедленно известила его обо всем. И Петье нашел выход.
Мадам Форсин-Кайт вошла к доктору Петье на минутку, как была — в фартуке, в домашних шлепанцах. Больше никто ее никогда не видел. 28 марта 1942 г. ее муж нашел над дверью нацарапанную неразборчивыми каракулями записку: «Мне необходимо уехать в неоккупированную зону. М.». Несколько дней спустя портной Кайт был отправлен нацистами в Освенцим.
Во время своих поисков они узнали о парикмахере Веррье с рю де Матюрэн и его друге Гонтаре. Оба этих пожилых господина в полной уверенности, что творят добро, оказывали посильную помошь сатане с рю Лезер. Веррье и Гонтар занимались пропагандой (шепотом, разумеется), и главное место в этой пропаганде занимал некий доктор Эжен (псевдоним, за которым скрывался не кто иной, как доктор Марсель Петье), бескорыстный друг и помощник гонимых и притесняемых. В мастерской Веррье происходили и первые встречи доктора Эжена с кандидатами в эмигранты.
Последняя жертва, принявшая смерть на рю Лезер, также отправилась в свой скорбный путь из мастерской Вррье. Это был Ивэн Дрейфус, которого французский жандарм за вознаграждение в 2500 франков выдал немцам как человека, собиравшегося пробраться в Африку к генералу де Голлю. Однако его жене удалось добиться освобождения мужа. Гестапо пошло на это, чтобы использовать Дрейфуса в качестве «живца». У гестаповцев имелись кое-какие данные о докторе Эжене, и Дрейфус должен был, сам того не подозревая, вывести их на него. Однако Дрейфусу удалось одурачить преследователей.
21 мая 1943 г. в 11 час. 45 мин. он в сопровождении доктора Петье вошел в дом N 21 по рю Лезер, и больше никто его никогда не видел. Среди человеческих останков, которые исследовал доктор Поль, были и его кости.
21 мая 1943 г. вечером гестапо проводило очередную операцию. После того, как гестаповские шпики упустили Ивэна Дрейфуса, в игру решили ввести одного итальянца по имени Гаретта.
Добряка Веррье до слез тронули «страдания» Гаретты, и он тут же послал условный сигнал доктору Петье. Однако доктор, уже успевший в этот день «отправить в путешествие» Ивэна Дрейфуса, посчитал, что совсем не худо будет теперь передохнуть от трудов праведных, и на зов Веррье не явился. Получилось, что в тот самый момент, когда гестаповцы нагрянули в салон Веррье, главное действующее лицо там отсутствовало. Веррье и Гонтари были арестованы, и парикмахер, знавший, кем был в действительности доктор Эжен, выдал имя и адрес Петье.
В ту же ночь врач был арестован. Гестапо хотело знать где он скрывает Ивэна Дрейфуса. Доктор Петье изобразил недоумение.
В конце концов гестаповцы поверили доктору и отправили его в военную тюрьму Френэ. В феврале 1944 г. Петье совершенно неожиданно был освобожден из тюрьмы. Он получил назад свои личные вещи, в том числе и ключ от дома № 21 по рю Лезер, и сразу же поспешил на свою фабрику смерти.
Одна лишь цель руководила им, как можно быстрee освободиться от трупов. Опытный врач, он знад хорошее средство - гашеную известь: быстро иссушает трупы и тем самым уменьшает тошнотворный трупный запах. Его брат Морис привез семь центнеров извести, и доктор Петье засыпал ею трупы.
Управившись с этим главным делом, Петье поехал к семье в Оксер, где позволил себе отдохнуть как доблестный герой, только что ускользнувший из гестаповских застенков. Однако, в начале марта он снова вернулся в Париж, где, к своему ужасу узнал, что с 1 апреля его земельный участок на рю Лезер должен быть передан вермахту. Петье приходилось спешить: убрать немых свидетели его преступлений за столь короткий срок было куда как непросто. Ночи напролет трудился доктор, доставал трупы из ямы с известью, расчленял и сжигал их.
Так шло до той самой субботы, когда Петье прикатил на велосипеде на рю Лезер и обнаружил, что на его участке хозяйничает полиция: соседи не вынесли отвратительного чада, идущего из трубы дома Петье.
Во французскую историю уголовных преступлений вписаны имена многих закоренелых убийц, убийц-рецидивистов. Но врачеватель людей доктор Петье затмил их всех вместе взятых. Позднее на суде обвинитель вполне объективно констатировал: «Так, как Петье, убивали только нацисты в Освенциме и Бухенвальде».
Потрясенный до глубины души, осматривал комиссар Масю кочегарку зловещего дома. Рядом с топкой были аккуратно сложены рассортированные «по номенклатуре» руки и ноги, ребра и волосы. На колосниках дотлевали еще какие-то бесформенные куски, а перед топкой высилась большая груда обугливших костей.
Позднее доктор Поль представил суду длинный список латинских терминов — наименование всех костей, найденных в доме N 21 по рю Лезер. В нем значились среди прочего одна грудная клетка, пять плечевых костей, семь большеберцовых костей, четыре кости предплечья и две нижние челюсти. Кроме того, в этом списке фигурировали пять килограммов малых отдельных костей, сто килограммов костных останков, идентифицировать которые не удалось, и пять килограммов человеческих волос. Доктор Поль пришел к заключению, что останки эти принадлежат по меньшей мере десятерым мужчинам и женщинам и что самый крупный мужчина был ростом около 180 см, а самая маленькая женщина — примерно 150 см.

Затем доктор Поль деловито и бесстрастно пояснил, что следы разрезов на конечностях совпадают с многочисленными частями расчлененных трупов, которые находили в окрестностях Парижа еще до обнаружения фабрики смерти на рю Лезер, и что эти разрезы выдают опытную руку хирурга.
Осмотрев вместе со следственным судьей Тангю «ординаторский кабинет» и маленькую треугольную комнату позади него, главный комиссар Масю попал вдруг в старую конюшню, отделенную от комнатки кирпичной стенкой. Посредине бывшей конюшни виднелась большая, очень глубокая яма. Обычно ее прикрывали две тяжелые каменные плиты, которые сейчас стояли прислоненные к стене. Над ямой болтался блок, с помощью которого можно было ее раскрывать и закрывать. Но не только для подъема и спуска каменных плит служило здесь это сооружение. Сама яма, наполненная гашеной известью, выдавала свое назначение: доктор Петье «высушивал» в ней трупы убитых им людей, а затем уже расчленял их и отправлял в печь.
Позднее удалось выяснить, что доктор Петье начал сжигать трупы своих жертв предположительно лишь с марта 1944 г. До этого времени доктор Петье действовал по-иному: предварительно обезобразив покойного до неузнаваемости, он расчленял труп и отдельные его части разносил по окрестностям, захоронял или топил в Сене. От большинства несчастных не осталось никаких следов.
В 27 убийствах обвиняли Петье на суде, и это были только те случаи, когда следы жертвы четко вели к нему. Всех ли своих «клиентов» отравлял этот кровавый мясник или кое-кого из них для разнообразия душил — остается неизвестным. Во всяком случае, застреленных или умерших от ушиба тяжелыми предметами среди них, по заключению экспертов, не было.
Полиция сбилась с ног, разыскивая доктора Петье, а тем временем он отсиживался в уюте и покое на рю Фобур Сен-Лени у одного литейщика по имени Ребо. Ребо знал, что пишут в газетах о докторе Петье, однако не верил ни одному слову. Он, Ребо, так обязан этому врачу Петье, который, оказывается, к тому же еще боец Сопротивления и командир группы «Мухомор».
31 октября 1944 г. военный жандарм Шарль Лонье нес патрульную службу на аллее возле станции Сен-Мандэ. Занятие это весьма скучное, и Лонье коротал время, разглядывая уличную публику. Навстречу ему шел капитан. Жандарм механически поднял руку к козырьку. И вдруг вздрогнул: мужчина показался ему знакомым.
— Ваши документы, мой капитан! — потребовал он. Капитан спокойно опустил сильную руку в карман. Лонье больше не сомневался. Беглый взгляд на документы, едва заметная улыбка уголком рта и вслед за тем твердо и недвусмысленно:
— Следуйте за мной, Петье, вы арестованы!
У жандарма Лонье оказалась поразительная память на лица: это и в самом деле был разыскиваемый убийца-монстр доктор Марсель Петье.
Два года спустя после обнаружения дома смерти на рю Лезер, 29 марта 1946 г., суд присяжных приговорил к смертной казни одного из самых циничных убийц, которых знает история криминалистики.
В воскресенье 26 марта 1946 г. ровно в 5 час. 06 мин. Марсель Петье был казнен. Впервые с 30 июня 1943 г. в Париже заработала гильотина.
Г. Файкс. Большое ухо Парижа. М., 1981.

 

 

 

 

9. Кровавый след Рудольфа Плейля

С конца марта 1946 г. по начало марта 1947 г. в полицию поступили сведения о девяти зловещих находках в районе между Илшеном (Нижняя Саксония) и Хофом (Бавария). Первой была найдена мертвая 32-летняя женщина. Труп с зияющими ранами на голове обнаружили в карьере в местечке Роклум неподалеку от таможни пограничного пункта. По заключению эксперта, женщина была изнасилована и ограблена.
Полиция опознала в убитой некую Эрику М. и установила, что она собиралась навестить родственников в советской зоне. О преступнике ничего не удалось выяснить, и вскоре расследование было прекращено.
Несколько месяцев прошло спокойно, но 19 июля 1946 г. недалеко от лесной дороги, ведущей из Валькенрида на Эльрих, нашли еще одну убитую женщину, примерно 25 лет. Орудие убийства — молоток — лежало рядом с трупом. И опять полиция констатировала убийство с целью изнасилования и ограбления. Поданным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила два дня назад, т. е. 17 июля.
Опознать личность убитой на этот раз не удалось, хотя несколько свидетелей заявили, что 16 июля видели ее в районе железнодорожного вокзала Валькенрид. Женщина была в темно-синем платье с эффектной вышивкой, поэтому на нее и обратили внимание. В руке она несла чемодан и, судя по всему, направлялась в сторону границы. Один из свидетелей вспомнил, что ее сопровождал мужчина, описать которого, к сожалению, не смог. Установить, кто это был, полиции не удалось, поэтому расследование прекратили и на этот раз.
Следующий случай произвел на всех особенно тяжелое впечатление. 20 августа 1946 г. рабочие-железнодорожники товарной станции в Хофе, придя рано утром на работу, заметили яркие пятна крови и дамскую туфельку. След привел к семиметровому колодцу, на дне которого лежал труп молодой женщины 20–25 лет. Врачи пришли к выводу, что она умерла лишь несколько часов тому назад. Причиной смерти были тяжелое повреждение черепа, нанесенное тупым предметом, и большая потеря крови. Глубокая резаная рана горла доходила до самого позвоночника.
Комиссия по расследованию убийства допросила всех рабочих и служащих товарной станции, организовала розыск в окрестностях города, особенно в близлежащих ресторанах, и вышла на важного свидетеля. Им был официант привокзального ресторана, который вспомнил, что видел эту женщину вечером накануне убийства в обществе двух мужчин. У одного из них было толстое круглое лицо и дешевые очки в никелированной оправе. Другой свидетель утверждал, что уже не раз видел «мордастого» в этом районе. Немедленно был объявлен розыск обоих мужчин, скорее всего спекулянтов, регулярно курсировавших через границу. Никаких результатов. Установить личность изуродованной жертвы также не удалось.
Четвертый случай был вновь зарегистрирован в британской зоне. В подлеске у проселочной дороги, ведущей из Кварцау на Кленце (Нижняя Саксония), недалеко от пограничного пункта Берган, грибники нашли небрежно забросанный землей труп 23-летней Инги X. Врачи констатировали тяжелое повреждение черепа и все следы полового преступления. Здесь же было обнаружено и орудие убийства — булыжник. Смерть наступила более 36 часов назад. Это заключение медицинской экспертизы совпало с заявлением родителей убитой, которые обратились в полицию в связи с исчезновением дочери еще 2 сентября.
Преступника и на этот раз не нашли.
Нераскрытым осталось и пятое убийство, совершенное в лесу под Траппштадтом. 9 ноября 1946 г. рабочие лесхоза обнаружили здесь слегка присыпанный землей и уже разложившийся труп молодой женщины. На месте преступления полиция нашла клочки газеты «Швебише тагесцайтунг» за 9 и 10 сентября. В убитой опознали 25-летнюю спекулянтку X. из Штутгарта. Как показали знакомые, в середине сентября X. отправилась в советскую зону, имея при себе значительное количество товаров «черного рынка». С тех пор о ней не было ни слуху ни духу.
В том же месяце в районе между Валькенридом и Эльрихом была найдена мертвой 25-летняя Криста 3. Судя по всему, ее убили подковой, которая валялась рядом.
Не было никаких признаков ни полового преступления, ни ограбления жертвы. И вновь абсолютно никаких следов преступника, ничего, что помогло бы восстановить обстоятельства дела.
Прошло еще несколько недель. Казалось, что зловеший убийца прекратил наконец свой страшный промысел, как вдруг в полицию сообщили, что 17 января 1947 г. под Аббенроде (Нижняя Саксония) был подобран труп 20-летней Маргот М. Множественные переломы основания черепа от ударов тупым предметом и ряд повреждений на теле убитой не оставляли сомнений: это была рука все того же преступника.
Однако уголовная полиция не обратила на это никакого внимания. Дело рассматривалось как единичный случай. Удалось установить лишь, что днем ранее Маргот М. выехала поездом из Брауншвейга в Виненбург к своим родственникам в советскую зону. Полиция предприняла еще несколько безуспешных попыток напасть на след убийцы, но в конце концов прекратила розыск.
Спустя месяц, в середине февраля 1947 г. в лесах Гудерслебена (опять Нижняя Саксония) лесорубы натолкнулись на спрятанный под штабелем дров труп пожилой женщины.
Как и во многих предыдущих случаях, налицо были тяжелые повреждения черепа и признаки полового преступления. Орудием преступления служил прут около 30 см длиной и 3 см шириной, который лежал рядом. Полиция опознала в жертве 49-летнюю Ш., но найти преступника и на этот раз не удалось.
По показаниям родных, фрау Ш. должна была 6 февраля перейти границу зоны в районе Валькенрида. С того времени ее никто не видел.
Спустя несколько недель, в начале марта, приблизительно в 7 километрах от Цорге (Южный Гарц) был найден череп молодой женщины. В височной части зияло отверстие величиной с куриное яйцо. Установить личность жертвы не удалось.
С этой находкой под Цорге внезапно оборвалась цепь зверских убийств.
Число злостных преступлений росло не по дням, а по часам, и постепенно серия убийств на границе стала забываться.
Шел июль 1949 г. Заключенный N 2106/47 нижнесаксонской тюрьмы в Целле доводил своих стражей буквально до отчаяния. Вот уже два года как этот полный человек с круглым опухшим лицом и очками в дешевой никелированной оправе сидел за решеткой. Звали его Рудольф Плейль.
5 декабря 1947 г. Плейля приговорили к 12 годам и 3 месяцам тюрьмы. Дело Плейля рассматривалось первым отделением по уголовным делам дандгерихта (земельного суда) в Брауншвейге. На основании заключения психиатра Барншторфа, Плейль был признан уменыленно вменяемым, и потому суд воздержался от более суровой меры наказания. Что же он совершил?
Это произошло в ночь с 13 на 14 апреля 1947 г. в районе границы недалеко от Цорге. Неизвестный зарубил топором 52-летнего коммерсанта Беннена из Гамбурга, затем ограбил труп и бросил его вместе с орудием убийства в реку.

Когда началось расследование, местные жители обратили внимание полиции на некоего Плейля, спекулянта, то и дело курсирующего из одной зоны в другую. Через четыре дня он был арестован.
Поскольку Плейль был эпилептиком, да к тому же пьян в момент убийства, суд нашел эти обстоятельства смягчающими и ограничился 12 годами тюрьмы.
Однако Плейль не сгинул безвестным и забытым арестантом, как это часто бывает. Он постоянно напоминал о себе. Ни один уголовник не хотел сидеть в камере с «этим чокнутым», который прямо-таки садистски истязал своих сокамерников. Никто не мог объяснить его поведение. Наконец надзирателям это надоело. И по распоряжению прокуратуры Плейля направили на обследование в психиатрическую лечебницу Кенинлюттера.
Здесь он был известной личностью. Главврач клиники, медицинский советник Барншторф, еще в 1947 г., сразу после убийства Беннена, пытался исследовать загадочные извилины мозга в шарообразной голове Плейля. Правда, больше чем хотел сказать сам Плейль, он так и не узнал. К тому же тогда у главврача было слишком мало времени, да и Плейль показался ему заурядным убийцей. Когда же садистские атаки на сокамерников обнаружили скрытые сексуальные наклонности Плейля, случай заинтересовал Барншторфа.
Плейля внимательно обследовали, подвергали его различным тестам.
Во время теста на алкоголь случилось непредвиденное — Плейль, отвыкший за время заключения от шнапса, внезапно заявил что в марте 1946 г. в карьере Роклума он прикончил одну женщину и потом изнасиловал ее.
Врачи глядели на него с недоверием. Разочарованный такой реакцией, Плейль «поколдовал» над своим пиджаком и выташил из-под подкладки листок бумаги. На нем во всех деталях было описано это убийство.
Собственно говоря, он хотел, чтобы это стало известным только после его смерти. Но с другой стороны, на кой это ему тогда нужно? Пусть лучше о его делах узнают сейчас. По крайней мере он своими глазами прочтет, что об этом напишут газеты. И, обращаясь к врачам, Плейль добавил: «И вы, господа, должны в конце концов узнать, кто перед вами. Я, Рудольф Плейль, величайший убийца всех времен!»
Уголовная полиция Брауншвейга пропустила мимо ушей сообщение психиатров и даже не подумала серьезно заняться Плейлем. Его объявили обычным хвастуном, который просто хочет привлечь к себе внимание. Лело Плейля и его признание в убийстве восемь месяцев пересылали от одного чиновника к другому, пока оно в конце концов не затерялось окончательно в бюрократических дебрях полицейского аппарата.
Таким образом, «великому убийце» пришлось слишком долго ждать желанных газетных заголовков. Тем временем в его извращенном уме засела очередная идея: Плейль решил стать профессиональным палачом, и, находясь на государственной службе, за хорошую плату делать то, чего нельзя обычному человеку: убивать!
Плейль никогда не откладывал в долгий ящик принятое однажды решение, поэтому он тут же сочинил соответствующее заявление о приеме на работу и, кроме того, направил прошение на имя бургомистра города Виненбурга. В прошении он изливал свою душу:
«… Они тут мне не верят, что я человек, который умеет быстро и хорошо убивать. Вы должны оказать мне услугу: пойти туда и прислать мне документ, что там действительно лежит мертвая старуха. Мой рюкзак лежит там же, в яме».
Этому типу так не терпелось поскорее снова убивать людей, что он умоляюше приписал: «Пожалуйста, поторопитесь с ответом, чтобы я поскорее получил разрешение и мог наконец-то начать вешать». Он подписался «Преданный Вам Рудольф Плейль» и приложил к письму точный план местности.
Конечно, письмо попало не к бургомистру Виненбурга, а в уголовную полицию, которая только теперь зашевелилась и поехала-таки на указанное Плейлем место. Это был колодец возле будки путевого обходчика под номером 25 на тихом участке железной дороги Виненбург-Хальберштадт.
И лишь теперь, спустя почти три года после того, как был найден череп под Цорге, всего в 35 километрах к югу отсюда, расследование убийств сдвинулось с мертвой точки. В указанном Плейлем колодце полиция нашла сразу два трупа и оба с характерными для убийств 1946–1947 гг. признаками.
Эти преступления и по месту и по времени совпадали с убийством 20-летней Маргот М., тело которой обнаружили 17 января. Полиция даже не подозревала о них.
На этот раз личности убитых были быстро опознаны.
В ходе следствия полиция столкнулась со случаем покушения на убийство, где был также ясно виден своеобразный «почерк» Плейля.
12 декабря 1946 г., т. е. всего за два дня до убийства Эрики М., в Южном Гарце (Нижняя Саксония) была зверски избита и ограблена 55-летняя Люси 3. из Шлезвиг-Голльштейна.
Фрау 3. переходила границу в районе Нордхаузена. В дороге она присоединилась к двум мужчинам, с которыми была молодая девушка. Мужчины хорошо знали местность и пообещали безопасно переправить ее в британскую зону.
Фрау 3. охотно согласилась, тем более что сама она не знала дороги, а мужчины, казалось, внушали доверие. Особенно внимателен был старший (позже выяснилось, что это был Плель). Он завязал ей шнурки на ботинках и даже вызвался нести ее вещи. Среди прочего у фрау 3. было несколько бутылок водки.
Когда благополучно миновали границу, Люси 3., едва державшаяся на ногах от волнения и долгого пути, попросила сделать привал. Они выбрали укромное местечко и расположились на отдых. Открыв сумку, фрау 3. предложила мужчинам хлеба и водки. Это была роковая ошибка, которая едва не стоила ей жизни.
В этот день Плейль был еще трезв, что с ним случалось крайне редко. Увидев бутылку, он жадно схватил ее и стал пить огромными глотками. Женщина хотела забрать у него водку. Рассвирепев, он изо всей силы ударил ее тяжелой палкой. Фрау 3. рухнула на землю, но Плейль, не обращая на это внимания, продолжал зверски избивать ее. Второй мужчина, некий Шюслер, подзадориваемый Плейлем, тоже изо всей силы ударил ее, но потом неожиданно подхватил веши фрау 3. и пустился наутек. Вместе с ним удрала и девушка. Плейль несколько секунд поколебался и бросился вслед за беглецами, уносившими шнапс. Это спасло фрау 3. от неминуемой смерти.
Плейль, чрезвычайно довольный тем вниманием, которое ему стали уделять, всеми силами содействовал расследованию. Он радовался, что его имя упоминается в прессе в одном ряду с такими знаменитыми убийцами, как Хаман, Зеефельд и Кюртен, и признался в совершении 26 убийств и бесчисленных нападениях на женщин и девушек.
Благодаря болтливости Плейля, а также показаниям фрау 3. полиция узнала и о его сообщниках. Дело в том, что этот садист лишь несколько преступлений совершил в одиночку, в большинстве случаев у него были сообщники: некий Карл Хофман, старше его на 11 лет, и 18-летний мясник Конрад Шюслер.
Дело Плейля и его сообщников рассматривалось в брауншвейгском суде присяжных с 30 октября по 17 ноября 1950 г.
Судебное заседание началось с принятия любопытного решения. По заявлению прокурора суд отвел кандидатуру психиатра доктора Барншторфа как эксперта. Это был тот самый Барншторф, который своим тестом на алкоголь вызвал взрыв признаний у Плейля. Поводом для отвода было то, что Барншторф в нарушение действующих правил еще до окончания судопроизводства опубликовал в журнале «Шпигель» большую статью о Плейле.
Вместо Барншторфа были назначены два других эксперта. Причем один из них, профессор д-р Эвальд, считал, что Плейль, согласно парафафу 51 части 2 Уголовного кодекса, может быть признан лишь ограниченно (уменьшений) вменяемым. Второй эксперт, профессор Юнгникель, напротив, не видел основания для этого и объявил Плейля полностью вменяемым.
В этой ситуации суд принял компромиссное решение. В случае убийства 25-летней Кристы 3. суд признал, что Плейль действовал в сумеречном состоянии сознания, вызванном эпилепсией, и, следовательно, не может нести уголовную ответственность. Но во всех остальных случаях суд признал Плейля, как и обоих его сообщников, и вменяемым, и полностью виновным.
Но пока продолжалось расследование и слушание дела Плейля, в ФРГ была отменена смертная казнь, поэтому всех обвиняемых приговорили к пожизненному тюремному заключению и лишению гражданских прав.
Г. Файкс. Полиция возвращается. Из истории уголовной полиции ФРГ. М., 1983.

 

 

 

 

10. Кристи Леман — отравительница-новатор

Преступление, которое для немецкого города Вормса стало, наверное, «преступлением века», выявилось в понедельник 15 февраля 1954 г. Неприметный поначалу этот «случай в среде маленьких людей», произошел в тесном, приземистом, невзрачном домишке в одном из переулков старого Вормса, называемом Гроссен-Фишервайде. В доме жили: Эва Ру — семидесятипятилетняя вдова, ее сын Вальтер, ее дочь Анни Хаман, тоже вдова (ее муж погиб на войне), со своей девятилетней дочерью Уши. В общем и целом семейство, каких в те дни было тысячи: пожилые родители или матери, которые приютили у себя своих дочерей, выбитых войной из колеи, и растили внуков, если дочери не могли больше вступить в брак или вести нормальное существование, а жадно старались наверстать упущенное в жизни, считая, что она их обделила. К таким дочерям принадлежала и Анни Хаман.
Под вечер того самого 15 февраля Анни Хаман возвратилась с гулянья, стала искать что-нибудь поесть и нашла на тарелке в кухонном шкафу пирожное в виде начиненного кремом шоколадного гриба. Как впоследствии было установлено, Эва Ру отложила этот шоколадный гриб для своей внучки Уши, которая была в гостях у их родственников.
Анни Хаман взяла пирожное, откусила кусочек, проглотила часть откушенного, а остаток с отвращением выплюнула на пол, закричав: «Оно же горькое!» Тем временем домашняя собачка — белый шпиц схватила брошенную на пол сладость и съела ее.
Дальнейшие события последовали друг за другом так стремительно, что Эва Ру, сидевшая у кухонной плиты, впоследствии не могла в полном мере восстановить в памяти все, что произошло. Анни Хаман побледнела, закачалась, попыталась опереться на стол и закричала: «Мама, я ничего не вижу!..» Она, шатаясь, пошла в спальню, упала на кровать, извивалась в судорогах, затем потеряла сознание. Прежде чем ее матери удалось позвать на помощь, Анни Хаман была мертва.

Вызванный соседями врач, бессильный помочь умершей, стоял возле нее. Ввиду особых обстоятельств смерти он избежал необходимости выяснять какую-либо ее естественную причину да еще чего доброго, возможности поставить ошибочный диагноз. На полу в кухне лежал белый шпиц. Он тоже был мертв. Мысль, что в данном случае свою роль сыграл какой-то яд и что этот яд был в шоколадном грибе, пронзила врача. Он известил уголовную полицию.
Старший инспектор уголовной полиции Ламэн (начальник Вормского полицейского отделения) и два его сотрудника — Штайнбах и Эрхард — за годы своей работы в Вормсе мало сталкивались с особо тяжкими преступлениями. Они не подозревали, какие масштабы примет дело Анни Хаман. Их начальство, находившееся в Майнце, тоже не могло предвидеть, что этот случай вызовет какие-либо необычные последствия.
Во всяком случае, труп забрала полиция, поручив директору института судебной медицины в Майнце профессору Курту Вагнеру произвести вскрытие трупа и установить причину смерти.
Как и следовало ожидать, вскрытие не дало никаких оснований считать данную смерть естественной. Застойные явления и скопления крови во многих органах, особенно в мозгу и в легких, позволяли предположить в лучшем случае обшие симптомы отравления.
Вагнер принадлежал к числу тех судебных медиков, которые обладают достаточными познаниями и опытом в области токсикологии. Но поскольку единственная свидетельница внезапного заболевания покойной — ее мать — была не в состоянии точно описать сопутствование этому симптомы, трудно было выбрать надлежащее направление исследования на яд. И все-таки один симптом был настолько отчетлив, что даже вдова Ру не могла его не заметить: судороги. Следовательно, речь должна была идти о яде, вызывающем судороги. Но и такого ограничения сферы поисков вряд ли было достаточно. Поэтому оставалась полная неопределенность относительно того, приведет ли токсикологический анализ к какому-либо положительному результату, каким образом и в течение какого времени.
Так что сотрудники уголовной полиции в Вормсе полагались в первую очередь на самих себя. Среди всеобщего замешательства, подозрений и обвинений Дамэн, Штайнбах и Эрхард попытались установить, каким образом смертоносное пирожное попало в дом. Им удалось довольно быстро реконструировать ход событий.
На почве своих любовных похождений Анни Хаман тесно сблизилась с другой вдовой лет тридцати, жившей на Паулюс-штрассе, — Кристой Леман. Она была матерью троих детей. Ее муж — плиточник Карл-Франц Леман, старшее ее на шесть лет, — был пьяницей и в 1952 г. внезапно скончался от прободения желудка. В воскресенье 14 февраля, за день до смерти Анни Хаман, Криста Леман постучала в кухонное окно дома Ру. В кухне сидели вдова Ру, ее дочь, сын и соседка, они рассматривали платье, которое Анни Хаман сделала к карнавалу. Криста Леман подсела к ним и вытащила пакет с пятью шоколадными грибами. Первый из них Криста Леман дала соседке, второй — Анни Хаман, третий — ее брату. Четвертое пирожное она взяла себе, а пятое предложила вдове Ру. Все, за исключением Эвы Ру, съели шоколадные грибы. А Эва Ру отложила пирожное в сторону и не позволила себе съесть сладкое, хотя Криста Леман на этом настаивала. Эва Ру сказала, что попробует его вечером, перед тем, как лечь спать. На самом же деле она уже заранее решила, что спрячет пирожное для своей внучки Уши. Позже она положила шоколадный гриб в кухонный шкаф, как раз на ту тарелку, в которой ее нашла на следующий день Анни Хаман.
Никто — ни Анни Хаман, ни ее брат, ни Криста Леман, ни соседка — не жаловался в воскресенье на какое-либо недомогание. Следовательно, пирожные, которые они съели, были безвредны. Что же произошло с тем единственным шоколадным грибом, который мать покойной оставила для своей внучки? Испортился этот гриб еще раньше и поэтому был ядовит? Или же кто-нибудь ввел в него яд, пока он лежал на кухне? Скажем, с целью отравить ребенка, которому предназначалось это пирожное?

Криста Леман.
Кто мог быть заинтересован в устранении этого ребенка? Бабушка? Абсурдная мысль. Мать? Ну, например, потому, что девочка как-то мешала ее любовным связям? Еще более абсурдная идея. Будь в этом виновна Анни Хаман, она бы сама поостереглась пробовать шоколадный гриб.
Но кого же тогда намеревались умертвить Анни Хаман? А кто намеревался? Может быть, ее брат? Но они оба были в хороших отношениях друг с другом. Или ее собственная мать? Вдова Ру, тихая женшина, воспитанная в среде мелких буржуа, действительно переживала из-за образа жизни своей дочери. Но разве стала бы она из-за этого убивать собственное дитя? Сколь бы непроницаемой ни была зачастую человеческая натура, как бы ни были скрыты от чужого взора мысли и намерения, прячущиеся иной раз за добрыми лицами стариков, все же старший инспектор Дамэн не мог представить себе вдову Ру в роли убийцы своей собственной дочери. Он продолжал исследовать обстоятельства дела. А не существует ли некто неизвестный, который питал ненависть к Анни Хаман или к семье Ру? Но после того воскресенья ни один посторонний не переступал порога их дома. Никто, следовательно, не имел возможности отравить шоколадный гриб после того, как тот оказался в кухонном шкафу. Лишь Криста Леман заходила на минутку в понедельник и вышла вместе с Анни. Но в это время вдова Ру была дома, а, кроме того, подруга дочери не знала, где лежит пирожное.
Таковы обстоятельства, которые удалось выяснить 15 и 16 февраля в доме на Гроссен-Фишервайде. Дамэн по долгу службы решил допросить Кристу Леман по поводу предыстории случившихся событий. Когда сотрудники уголовной полиции в первый раз зашли к Кристе Леман в ее неприбранное жилище, они увидели среднего роста блондинку с серыми глазами, со слишком острым носом на помятом лице и маленькими, острыми зубками. В обшем, отнюдь не красавица и уж никак не соблазнительная. Казалось, она все еще не пришла в себя после смерти подруги.
Криста без колебаний подтвердила, что пирожные в дом Ру принесла она. Вместе с Анни Хаман она купила их днем 13 февраля. Где? В магазине Вортмана. Потом она рассталась с подругой, ибо спешила к своим детям. А в воскресенье она с этими сладостями пошла в гости к семейству Ру. Все остальное уже известно. По ее словам, она с отчаянием думает о том, почему четыре шоколадных гриба не причинили никому вреда, а пятый убил ее подругу? А разве не может быть так, что часть пирожных, продаваемых в магазине Вортмана, была ядовита и одно из них через ее руки попало в дом ее подруги?
Криста Леман вела себя настолько убедительно, что сотрудники уголовной полиции сразу же исключили ее из круга подозреваемых лиц. Если виновна она, рассуждали они, то ее посягательство должно было быть направлено против вдовы Ру — ведь именно ей она дала отравленное пирожное. Но что могло толкнуть Кристу Леман на убийство старухи? Бесспорно, гораздо больше оснований предположить возможность попадания яда в часть продукции в процессе массового изготовления шоколадных грибов. Конечно, речь могла идти и о несчастном случае, и даже о действиях какого-нибудь психопата, причастного к изготовлению, упаковке или перевозке пирожных. В анналах расследований дел об отравлениях немало случаев, когда коварно замаскировавшиеся убийцы получают садистское удовлетворение именно от того, что где-то умирают лично им неизвестные люди, а полиция идет по ложному следу и подозревает невиновного в убийстве.
Дамэн решил провести дознание в кондитерском отделе магазина Вортмана. Фирма пустила в продажу всего 140 шоколадных грибов, которые она получила у одного кондитера. Из них 133 уже были проданы. Оставшиеся семь Дамэн велел изъять и в самом срочном порядке отправить для анализа на яд в институт судебной медицины в Майнце. Вечером по радио было передано сообщение с просьбой воздержаться от употребления шоколадных грибов, купленных в магазине у Вортмана.
В тот вечер казалось, что расследование, скорее всего, зашло в тупик. Если хотя бы одно из изъятых пирожных содержит яд, остается только одно — сначала проверить персонал магазина, а затем транспортирующую и изготавливающую пирожные фирмы: расследование, таким образом, выйдет за пределы Вормса и станет безбрежным. Лишь если яд не обнаружат, то можно будет с уверенностью предполагать, что яд, погубивший Анни Хаман, попал в пирожное только по пути из магазина в кухонный шкаф вдовы Ру.
Главная арена событий переместилась теперь в 18-й корпус университетской клиники в Майнце, где работал Курт Вагнер со своими ассистентами. Они предприняли поиски ядов, вызывающих судороги, прежде всего стрихнина, а потом и других алкалоидов. Но все анализы кончились совершенно безрезультатно.
В это время лишь немногие токсикологи в ФРГ занимались препаратом под названием «Е-605», который относится к средствам зашиты растений от насекомых. Эти средства были созданы незадолго перед второй мировой войной или вскоре после нее. То, что даже среди немецких токсикологов этим средством к тому времени занимались лишь немногие, очень удивительно, ибо «Е-605» являлся немецким изобретением. Однако это обстоятельство исчерпывающе объясняет примечательная история «Е-605».
Между 1934 и 1945 годами немецкий химик Герхард Шрадер на заводах Байера в Леверкузене вьшелил органические соединения фосфора, которые при проведении экспериментов биологом Кюккенталем оказали необычно сильное ядовитое воздействие на все виды вредителей растений. Последняя стадия исследования этих соединений закончилась в начале 1945 г. Препарат получил название «Е-605». Испытание этого средства защиты растений в полевых условиях началось как раз тогда, когда на территорию Германии вступили американские войска и емкости с новым веществом были конфискованы. Вот так и случилось, что уже этот готовый препарат сначала был применен в Соединенных Штатах, где получил название «паратион». За несколько лет производство паратиона достигло огромных размеров. Только за один 1950 г. во Флориде были распылены тысячи тонн препарата, чтобы очистить от вредителей апельсиновые плантации. Под различными названиями — от фолидола до тиофоса-3423 — это средство распространилось по всему свету и в 1948 г. вернулось на свою родину.

Здесь оно производилось в больших количествах, расфасовывалось в простые медицинские флаконы с завинчивающимися колпачками, а позже — в пластмассовые ампулы и свободно продавалось в магазинах семян и удобрений, а также в аптеках. Оно снова получило название «Е-605» и сопровождалось предостережением на этикетке, что средство оказывает ядовитое воздействие «при ненадлежащем обращении».
До 1953 г. во всей Северной Америке были известны лишь 168 случаев отравления данным препаратом из которых все, кроме девяти, протекали легко. Причиной отравлений была грубая неосторожность, из-за которой значительные количества яда попадали в рот. Опытным путем американцы установили смертельные дозы «Е-605». По своему действию он был очень похож на синильную кислоту, отравление которой также приводило после судорог к параличу дыхания. Данный яд никогда не использовался для убийств или самоубийств. Поэтому и не существовало никаких судебно-медицинских методов его обнаружения.
Вследствие описанных обстоятельств, в ФРГ лишь после 1948 г. произошло несколько случаев бтравления этим ядом. В 1952 и 1953 годах некоторые химики и токсикологи исследовали ткани и выделения организмов, отравленных препаратом «Е-605». Они разработали метод, с помощью которого удавалось доказать наличие в крови «Е-605». Исследуемая субстанция обрабатывалась каустиком, вызывавшим яркую желтую окраску. Если же подвергнуть выпариванию содержимое желудка или экстракт из внутренних органов отравленного, а затем пар сконденсировать и полученный раствор обработать по способу Аверелла и Норриса, то при наличии «Е-605» он приобретет голубовато-фиолетовую окраску. Были сделаны также первые, робкие опыты с применением спектрального анализа и «бумажной хроматографии». Но так как считалось, что нечего спешить с развитием столь отдаленной области токсикологии, то все исследования находились лишь в начальной стадии, когда Курт Вагнер в феврале 1954 г., встав перед проблемой обнаружения яда, которым была отравлена Анни Хаман, а это со всей очевидностью был какой-то вызывающий судороги яд, безрезультатно применил все известные методы исследования на обнаружение ядов.
Вспомнив некоторые публикации о «Е-605», в частности, описания предсмертных судорог, Вагнер по наитию напал на след этого яда. Поскольку «Е-605» еще никогда не использовали в качестве яда для убийства, то след этот был настолько зыбкий, что Вагнер сам вряд ли надеялся получить положительные результаты. Часть содержимого желудка Анни Хаман была подвергнута дистилляции с помощью водяного пара, и спустя немного времени Вагнер и его ассистенты оказались перед лицом одного из самых больших сюрпризов в их жизни. Почерпнутые ими из специальной литературы методы тестов и реактивы привели к образованиям такого цвета, который, судя по накопленному к тому времени опыту, свидетельствовал о наличии препарата «Е-605».
В первый момент Вагнер сомневался, можно ли верить в правильность этого результата. Он велел продолжать общие анализы на яд, чтобы все же установить, не идет ли здесь речь о каком-нибудь другом яде. Но все эти исследования вновь оказались безуспешными. Единственный позитивный результат, который был достигнут в ходе анализов, указывал на наличие «Е-605». Это побудило Вагнера подвергнуть анализу на него пирожные, изъятые из магазина Вортмана, но в них не оказалось ни малейших следов ядовитого препарата, предназначенного для защиты растений.
Но Вагнер все еще колебался. Он и его сотрудники переживали драматические минуты. Если в данном случае имеет место убийство с помощью препарата «Е-605», то это первое ставшее известным убийство такого рода. Допустимо ли в разгар начальной стадии судебно-медицинского изучения «Е-605» разглашать результаты анализов, которые могут послужить научной уликой для обвинения в умышленном убийстве? Когда Вагнер все же окончательно решился передать данные об обнаружении «Е-605» в прокуратуру и уголовную полицию, он недвусмысленно говорил лишь о «высокой степени вероятности» того, что в данном случае налицо наличие «Е-605», и о необходимости подкрепить полученные им данные результатами дальнейшего расследования и признаниями виновных.
Ожидая с крайним нетерпением известия о результатах токсикологической экспертизы, которое пришло в Вормс в четверг, Дамэн, Штайнбах и Эрхард тоже не сидели сложа руки. Не исключая до конца, что яд мог попасть в шоколадный гриб по дороге из магазина до кухни вдовы Ру, Ламэн решил более детально ознакомиться с обликом Кристы Леман. Этот облик, как оказалось, был не просто непривлекательным, но даже возбудил у Дамэна, Штайнбаха и Эрхарда первые подозрения против женщины с Паулюс-штрассе.
Она выросла в безрадостной обстановке и, по сути дела, без родителей. Ее душевнобольная мать уже много лет находилась в психиатрической лечебнице, отец — Карл Амброс, столяр-мебелылик, потерпел крушение и во втором браке. По окончании восьмилетней школы Криста Леман работала на кожевенной фабрике, а затем на красильном предприятии Хехста. За кражу она была осуждена к лишению свободы условно. Работая в Хехсте, она встретила Карла-Франца Лемана, который страдал желудочным заболеванием и слегка хромал, почему и был освобожден от военной службы во время второй мировой войны. В 1944 г. она вышла за него замуж и перебралась к родителям мужа в Вормс. Леман открыл мастерскую, которая процветала в голодное лихолетье 1945–1948 гг. Это было время грязных сделок на черном рынке, бесконечных пьянок и неоплаченных счетов, выставляемых поставщикам.
Денежная реформа в Западной Германии положила конец этим источникам легкой наживы. Но Криста Леман была не в силах отказаться от веселой жизни прежних времен. Дело дошло до диких скандалов и драк с мужем, сцен с его родителями, а после смерти свекрови — со свекром. Пошли быстротечные связи с американскими солдатами и другими мужчинами. Леман втянулся в пьянство. Драки Кристы с мужем становились все более яростными, пока 27 сентября 1952 г. он скоропостижно не скончался.
Обстоятельства смерти Карла-Франца Лемана озадачили Дамэна и его сотрудников. В тот день — 27 сентября — Леман с утра был у парикмахера, а вернувшись домой, неожиданно умер в страшных судорогах. Вызванный доктор Ваттрин предположил, что причиной смерти является прободение язвы желудка, — диагноз вполне логичный с учетом желудочной болезни и пьянства покойного. Но правилен ли он? Не напоминают ли судороги обстоятельства, при которых умерла Анна Хаман?
Криста Леман никогда не отрицала, что смерть мужа была для нее облегчением. Ее квартира совершенно открыто стала местом свиданий с быстро сменяющими друг друга партнерами. Вместо скандалов с мужем начались ссоры со свекром — Валентином Леманом. И тут наконец Ламэн столкнулся со вторым происшествием, породившим у него подозрения. 14 октября 1953 г. Валентин Леман через полчаса после завтрака, совершая поездку по городу, замертво упал со своего велосипеда. Вызванный прохожими врач засвидетельствовал смерть от паралича сердца. Конечно, такой диагноз напрашивался сам собой. Но был ли он правилен? Смерть Валентина Лемана освободила Кристу Леман от последних препятствий в собственном доме. После его внезапной кончины Криста Леман вместе с Анни Хаман беспрепятственно развлекались в свое удовольствие.
И если Ламэн никак не мог выяснить мотив, который мог бы побудить Кристу Леман убить Эву Ру, то он нисколько не сомневался, какой мотив двигал ею при убийстве своего мужа и свекра. Оба мешали ее любовным утехам. Но когда Ламэн с сотрудниками обдумывали еще раз происшедшее, то неожиданно для себя столкнулись с вопросом: а может быть и вдова Ру тоже была препятствием для Кристы Леман?
Вот насколько преуспело расследование, проводимое в Вормсе, к тому моменту, когда из Майнца поступили результаты исследования, внесшие ясность в то, что пирожные были отравлены по пути из магазина в дом в переулке Гроссен-Фишервайде. Отравлены с помощью «Е-605». Это название для сотрудников уголовной полиции Вормса было так же малопонятно, как и для широкой публики, которая вскоре услышала его. Но тот факт, что этот яд производился на предприятиях Байера, неизбежно привел к следующему, неблагоприятному для Кристы Леман вопросу. Ведь она работала на красильном предприятии в Хехсте. Не там ли она прослышала о смертельном действии «Е-605»?
Когда 19 февраля хоронили Анни Хаман, по Вормсу разнеслась весть, что ее отравили таинственным средством, употребляемым для защиты растений. Нездоровый интерес, пробужденный во всей стране к препарату «Е-605», сделал свое дело: любопытные устремились на кладбище. Среди них затерялся и Дамэн, наблюдавший за Кристой Леман, подошедшей к открытому гробу с залитым слезами лицом. Он арестовал ее при выходе с кладбища.
Дамэн, Штайнбах и Эрхард допрашивали арестованную с пятницы до воскресенья. «Е-605»? Она настаивала на том, что не знает яда с таким названием. Обвинение в том, что она убила Анни Хаман, намереваясь в действительности убить ее мать, она встретила тоже совершенно спокойно и заявила: «Это не я». На обвинение в отравлении своего мужа и свекра она ответила обескураживающей язвительной усмешкой.
Обыск ее квартиры не принес абсолютно никаких доказательств того, что «Е-605» когда-либо у нее имелся. С утра в понедельник расследование, казалось, зашло в тупик. В уголовной полиции Майнца впервые подумали о целесообразности эксгумации тел Карла-Франца и Валентина Леманов, потому что это, судя по всему, представляло собой единственную возможность получить путем анализов на содержание яда дальнейшие улики против арестованной. Но принять такое решение было совсем не просто. Дело в том, что оба покойника пролежали в земле достаточно долго, соответственно полтора года и четыре месяца. А в ту пору не было еще никакого опыта относительно того, можно ли по прошествии такого времени обнаружить «Е-605» в мертвецах. Профессор Вагнер не мог сообщить ничего определенного по этому поводу. Тем не менее эксгумация представлялась неизбежной. С пятницы все больше и больше людей собиралось перед тюрьмой при местном суде Вормса. Чем бы ни отличался этот случай убийства от сотен других, необычность ему придавало таинственное сочетание букв и цифр: «Е-605». Репортеры из больших газет появились в Вормсе и ждали результатов расследования.

И вот во вторник 23 февраля произошла первая неожиданность. В 10 часов утра Криста Леман потребовала привести к ней в камеру ее отца — Карла Амброса и священника. Что ее подвигло на это, так никогда и не выяснилось. Было ли это вызвано пониманием того, что все для нее потеряно? Или же это был приступ упрямой гордости, которая мешала ей признаться в чем-либо Дамэну и его помощникам и ставила искать обходный путь — через отца и священника. Что бы ни побудило ее к тому, но она призналась, что начинила препаратом «Е-605» шоколадный гриб, убивший Анни. Она подтвердила это и перед следственным судьей, к которому ее немедленно доставили. Ла, она хотела отравить вдову Ру, правда не до такой степени, чтобы та умерла, а чтобы она только заболела. Она уверяла, что Анни Хаман вовлекла ее в свою безудержную жизнь. Поэтому будто бы она пришла к мысли сделать так, чтобы серьезно заболела мать Анни: ведь это заставит Анни быть все время дома, чтобы ухаживать за больной матерью, а ее, Кристу Леман, Анни тогда оставит в покое. Она ведь не знала, что яд «Е-605» смертелен.

Дом Кристы Леман, которая в 1954 г. в Вормсе убила с помощью ядовитого средства для зашиты растений «Е-605» своего мужа и свекра, а также умертвила тем же способом свою подругу.

Ее признание было смесью правды и лжи, совершенно явной попыткой спасти себя от обвинения в умышленном убийстве. Но после того, как в стене ее обороны была пробита первая брешь, Дамэну понадобилось еще лишь несколько часов, чтобы добиться от нее полного и правдивого признания. Она созналась, что Эва Ру была для нее препятствием, которое необходимо было убрать. Вдова Ру называла ее злым гением своей дочери и делала все, чтобы оторвать от нее Анни. После этого первого полного признания сотрудники уголовной полиции допрашивали Кристу Леман до позднего вечера относительно внезапной смерти ее свекра 14 октября 1953 г. Но все усилия казались напрасными, пока не произошла вторая неожиданность. Кристу Леман уже вывели из комнаты, где шел допрос. И тут — посреди коридора — она с холодной насмешкой заявила: «Вообще-то и свекра я тоже отравила».
Снова встал вопрос: что побудило ее к такому признанию? Было ли это проявлением болезненной гордости убийцы, привыкшей сознавать себя в мире врагов и из самолюбия признаваться только тогда и там, где и когда она пожелает, а не там и тогда, где и когда полиция захочет получить от нее признание? Было ли ей ясно, что если яд нашли в трупе Анни Хаман, то его обнаружили бы и в трупе ее свекра? Или она, не желая долго ждать, как бы заявила со снисходительным высокомерием: «Что вам надо? Чего вы морочите мне голову? Ну, вот вам ваше убийство!»
Во всяком случае, она призналась. Да, она влила целую ампулу «Е-605» в йогурт, поданный на завтрак Валентину Леману, и добавила туда сахару. Валентин Леман съел йогурт, влез на свой велосипед и спустя двадцать минут свалился с него вследствие паралича дыхания.
Однако отвратительная игра в признания еще не кончилась. Лоставленная в тюрьму Криста Леман угрожающе погрозила кулаками машине для перевозки арестантов.
Утром в среду сотрудники уголовной полиции час за часом бесплодно пытались побудить заключенную признаться в отравлении своего мужа, но она все холодно и насмешливо отрицала. Ламэну, Штайнбаху и Эрхарду ничего не оставалось, как продолжать свои попытки. После окончания очередного допроса, стоя уже возле открытой двери в коридор, Криста Леман задержалась на пару секунд, посмотрела на полицейских чиновников и мимоходом обронила: «И мужа своего я тоже извела».
Карл-Франц Леман получил яд на завтрак в молоке. Но где Криста достала его? В витрине аптекарского магазина в Вормсе в 1952 г. ей бросились в глаза коробки с этикеткой «Яд». Ради этой надписи она купила одну коробку с несколькими ампулами «Е-605». Действие этого яда она испытала на собачке-таксе.
Такова была ее история. Из-за простоты, с которой оказалось возможным приобрести яд, совершить убийства и ввести в заблуждение двух врачей, она казалась столь невероятной, что даже прокуратура не хотела и не могла принять ее всерьез без проверки.
12 марта останки покойных Карла-Франца и Валентина Леманов были эксгумированы и части трупов, необходимые для проведение анализов на наличие яда «Е-605», были отправлены в Майнц. Тот факт, что в трупе Валентина Лемана сохранились остатки стенки желудка, вселил в профессора Вагнера надежду на обнаружение следов яда. Через день предположение Вагнера оправдалось. Удалось найти следы «Е-605» в обоих трупах и тем самым замкнуть цепь доказательств.
В 1954 г. в ФРГ не было второго такого уголовного дела, которое имело бы (совершенно независимо от произведенной им сенсации) столь непосредственные и в самом прямом смысле слова смертельные последствия. Неоднократно повторявшиеся в истории убийства путем отравления приводили к появлению «модных ядов», которые распространялись среди убийц и самоубийц, подобно бактериям заразной болезни. Как часто даже старый-престарый мышьяк заново входил «в моду»! Но то, что случилось с «Е-605» в февральские дни 1954 г., когда его название впервые всплыло в связи с делом Кристы Леман, было беспримерно. В тот же момент в ФРГ и Австрии прокатилась волна самоубийств с помощью «Е-605». Заголовки в газетах следовали один за другим: «Вормский яд требует очередной человеческой жизни», «Еще пять самоубийств с помощью „Е-605“», «Шесть новых самоубийств с использованием средства для борьбы с сельскохозяйственными вредителями», «Семья из четырех человек отравилась „Е-605“».
20 сентября 1954 г. Криста Леман предстала перед судом в Майнце, не отрицая своего признания, без всяких признаков раскаяния или печали выслушала приговор к пожизненном заключению, оглашенный председателем местного суда Никсом.
Ю.Торвальд. Век криминалистики. — М.: Прогресс, 1984.

 

 

 

 

11. Тайна Ламы Тэрнер

Голливуд. Некогда он был символом богатства, красоты, счастья и вечной молодости. В сознании миллионов людей капиталистического мира с ним связывалось представление о жизни в сказочно прекрасных виллах, о дорогих, соблазнительно греховных ночных барах и сверкающих хромом мощных автомобилях. Двести пятьдесят кинокомпаний на протяжении почти тридцати лет наживали миллиарды, поставляя бесчисленным обывателям иллюзию беззаботного существования, давая им за сходную цену (безработным и студентам за полцены) возможность позабыть на время о собственной безрадостной жизни.
Затем пришла пора телевидения, иллюзии стали поставляться прямо на дом, и Голливуд оказался перед банкротством. 1958 год застает Голливуд в трагическом положении стареющей киноактрисы с мировым именем, пытающейся тройным слоем пудры и грима прикрыть следы увядания. Еще сверкают неоновые рекламы роскошных магазинов, кинотеатров первого экрана и ночных баров. Ещекатят нескончаемой вереницей «кадиллаки» и «паккарды» по знаменитому Сансет-бульвару, но этот мишурный блеск — всего лишь видимость. В ресторанах все меньше посетителей, торговля приходит в упадок, а шикарные лимузины — устаревших марок. Весной 1958 года Голливуд смахивает на кулисы отснятого фильма.
Вечер страстной пятницы: Сансет-бульвар заполнен сотнями приезжих провинциалов. Автобусные компании в предвидении праздничного наплыва туристов позаботились о дополнительных машинах, и группы экскурсантов с раннего утра разъезжают по всемирно известному предместью Лос-Анджелеса.
Фермеров, нефтяников и мелких дельцов из Айдахо, Висконсина и Теннесси все еще чарует величие недосягаемого мира кино. Надежда лицом к лицу встретиться с Мэрилин Монро, Фрэнком Синатрой или Марлоном Брандо стоит в их глазах пятидесяти долларов, которые надо уплатить за поездку.
Во второй половине дня туристов повезли к Беверли Хилл, и на знаменитой Нортс-Мэйплтон-драйв гид стал показывать им виллы кинозвезд.
— Здесь, леди и джентльмены, обитают истинно великие люди Америки, известные всему миру. Вон в том плавательном бассейне в хорошую погоду купается Джейн Мэнсфилд.
Провинциалы послушно повернули головы и уставились на пустой бассейн, будто надеясь, что внезапный луч солнца привлечет сюда самую полногрудую даму Америки.
— Дальше, — продолжал гид, — находится вилла нашего Фрэнка Синатры. Сам он в настоящее время совершает турне по Европе. Вы можете разглядеть отсюда также теннисный корт, на котором обычно тренируется Марлон Брандо. Как вы знаете, Марлон снимается сейчас в Японии. Но если вы снова примете участие в экскурсиях «Квика», вам наверняка повезет больше. А теперь, леди и джентльмены, я покажу вам находящийся слева от вас великолепный дом Ланы Тэрнер.
Все головы, как по команде, повернулись в другую сторону, и расширившиеся от восторга глаза устремились к длинному, напоминающему охотничий замок строению с наглухо закрытыми зелеными ставнями.
— Милашка в свитере, девушка с ангельскими глазами, какой все вы, конечно, помните Лану по десяткам известнейших фильмов, в данный момент находится в студии Голдвин-Майер. Она снимается в фильм «Вейтон плэйс», сценарий которого написан по величайшему бестселлеру всех времен. Впрочем, леди и джентльмены, кому я это говорю? Все вы читали в газетах о выдающемся творческом успехе нашей любимицы в пуловере. Лана идет по стопам Греты Гарбо и Грэйс Келли, и вы, леди и джентльмены, не должны обижаться, что у нее нет сейчас времени для встречи и беседы с вами, как это было обещано «Квиком».
Прежде чем туристы успели выразить свое разочарование, автобус покатил дальше по роскошному голливудскому проспекту. Поездка закончилась в дорогом ночном ресторане, где экскурсанты просидели еще часа два в надежде лицезреть хоть кого-нибудь из кинозвезд. Однако вместо Ланы Тэрнер и Джейн Мэнсфилд им пришлось удовольствоваться бессмысленным стриптизом, которым угостила их туристская компания «Квик». А затем они уехали к себе в Айдахо, Висконсин и Теннесси, так и не повидав в Голливуде ничего, кроме кулис.

Туристы, покинувшие Голливуд поздним вечером в страстную пятницу 1958 года, потеряли значительно больше, чем просто возможность встречи с той или иной звездой экрана. Задержись они перед домом Ланы Тэрнер, они стали бы в этот вечер свидетелями скандала, затмившего самые скандальные бракоразводные процессы, происходившие до и после него в центре американской кинопромышленности.
Вскоре после полуночи в направлении Нортс-Мэйплтон-драйв мчатся полицейский и санитарный автомобили с включенными красными прожекторам и оглушительно ревущими сиренами. В пятидесяти метрах от виллы Ланы Тэрнер они вынуждены притормозить. Обычно тихая улица запружена толпой, которую с трудом сдерживает десяток полицейских. Патрульный автомобиль медленно пробирается к воротам, но здесь начальнику голливудской полиции Клинтону Андерсону приходится все же выйти из машины: подъезд к ярко освещенному охотничьему замку преграждают элегантные лимузины.
Шериф недоверчиво качает головой. Ему сообщили, что в доме кинозвезды произошло убийство, но скопление автомобилей свидетельствует скорее об обычной веселой вечеринке.
В первый момент Андерсон думает, что его разыграли — от этих киношников всего можно ожидать. Нахмурившись, он поворачивается к своему помощнику Тэннею:
— Что вы на это скажете, Боб? Меньше всего похоже на убийство. Уж не вздумал ли Гислер подшутить над нами?
Вызов в полицию поступил от известнейшего в Голливуде и одного из самых прожженных в Америке адвокатов Лжерри Гислера.
Боб Тэнней пожимает плечами:
— Трудно представить себе, шеф. Гислер сам был у аппарата. Я знаю его голос. Слишком глупая шутка.
— Сходите все же на разведку, Боб. Мне не хотелось бы оказаться в дураках.
Помощник шерифа делает несколько шагов по направлению к дому и сталкивается со знакомым газетным репортером. Тот насмешливо приветствует его:
— Хэлло, Боб! Как выспался?.. Явились наконец! Еще через часок вам пришлось бы узнавать о случившемся из газет.
— В чем дело, Лик? Я всего десять минут назад принял вызов. Что там стряслось с милашкой в свитере?
«Милашка в свитере» — шутливое прозвище Ланы Тэрнер, характеризующее ее карьеру. Как «девицу в пуловере» ее подобрали для фильма в одном из ночных кафе, и из плоскогрудой красотки она превратилась в первую королеву широкого экрана, славящуюся своими пышными формами. Она была предшественницей таких звезд как Мэрилин Монро, Джейн Мэнсфилд, Софи Лорен, Лжина Лоллобриджида и так далее.
У Лика Ригли, внука крупнейшего в мире фабриканта жевательной резинки и репортера десятка бульварных листов, специализировавшегося на скандалах, нет времени для долгих разговоров; Он спешит в редакцию: в типографии ждут его информации. Каждые полчаса, на которые одной газете удается опередить другую в опубликовании сенсационного материала, повышают ее тираж и понижают тиражи конкурирующих изданий. Поэтому Ригли на ходу бросает Тэннею:
— Поднимись наверх и посмотри сам.
Вилла имеет два этажа. Внизу, вокруг холла с камином, находится с полдюжины столовых, гостиных и кабинетов; во втором этаже расположены спальни и ванные. Здесь живут Лана Тэрнер, ее 14-летняя дочь от третьего брака — Черил Крейн — и очередной любовник, а периодически — какой-нибудь временный муж актрисы.
Хмурясь и тяжело дыша, шериф в сопровождении помощника поднимается по легкой внутренней лестнице, со все возрастающим удивлением наблюдая, как дом торопливо покидают увешанные фотоаппаратами люди.
В будуаре перед спальней кинозвезды Андерсон натыкается на целую пресс-конференцию с участием всех имеющихся в Голливуде репортеров скандальной хроники. Лишь с трудом ему удается пробиться в середину комнаты, убранной с пышностью восточной молельни. Жуткая сцена, которая предстает перед ним, поражает даже видавшего виды шерифа.
У входа в роскошную спальню, отделанную розовым деревом, на дорогой леопардовой шкуре лежит черноволосый молодой человек итальянского типа. Высоко задернутая рубашка позволяет видеть грудь и живот: чуть выше пупка зияет резаная или колотая рана. Гадать об орудии, каким она нанесена, не приходится: в нескольких шагах на комоде античного стиля лежит острый нож длиной двадцать сантиметров.
Кровь уже не идет. Молодой человек мертв — шерифу это ясно с первого взгляда на застывшее, сведенное судорогой лицо. Смерть, судя по окоченению, наступила не менее двух часов назад. Андерсону не требуется много времени, чтобы узнать покойного. Слишком часто в последние недели это красивое лиц с правильными чертами появлялось на страницах скандальной хроники в газетах и иллюстрированных журналах. Это Джонни Стомпанато, последний любовник Ланы Тэрнер, зарегистрированный в полиции гангстер из банды Микки Когена.
Из спальни, точно звуковое сопровождение к кровавой сцене, доносятся истерические всхлипывания Ланы Тэрнер. Она сидит на банкетке перед большим туалетным столом, закрыв лицо шелковой шалью. Рядом стоит ее 14-летняя дочь, выглядящая на все 18 лет, и успокаивающе поглаживает ее по голове. Полные, чувственные губы девочки плотно сжаты, точно она боится, как бы с них не сорвалось необдуманное слово. Ее застывший взгляд устремлен куда-то в пустоту. В глубине комнаты Мильдред Тэрьер, 58-летняя мать кинозвезды, взволнованно расхаживает взад и вперед, смачивая виски французским одеколоном. На подоконнике неуклюже примостился Гленн Роз, долговязый импресарио Ланы Тэрнер. Он покуривает сигарету и, судя по его виду, менее всего озабочен происходящим.
Не будь шериф твердо уверен, что сегодня страстная пятница и что сам он, как набожный христианин, в этот предпасхальный день еще не прикасался к спиртному, он решил бы, что попал в одну из голливудских киностудий на съемки боевика.
Звучный, достаточно хорошо знакомый голос выводит его из задумчивости:
— Здесь ничего нельзя было сделать, шериф. Когда мы нашли его, он был уже мертв.
Посреди будуара, засунув большие пальцы рук за подтяжки, стоит 60-летний Джерри Гислер, самый дорогой и продувной адвокат по уголовным делам между Сан-Франциско и Нью-Йорком.
Клинтон Андерсон тяжело поворачивается к нему и спрашивает:
— Что значит «когда мы нашли его», мистер Гислер? Вы были здесь, когда это случилось?
— Миссис Тэрнер сразу вызвала меня, и через десять минут я был уже на месте.
— Было бы лучше, если бы миссис Тэрнер сначала вызвала меня, — недовольно ворчит шериф.
Адвокат пропускает эту реплику мимо ушей.
— Минуточку, сэр. Я только быстренько отпущу представителей прессы, и мы сможем продолжить наш разговор.
Он бесцеремонно поворачивается к шерифу спиной, но тут же возвращается назад, едва Андерсон делает шаг в направлении спальни и говорит:
— А я пока допрошу миссис Тэрнер.
— Миссис Тэрнер поручила мне дать за нее все необходимые объяснения, — резко замечает Гислер и уже любезнее добавляет: — Сейчас я буду к вашим услугам.
Клинтон Андерсон саркастически усмехается:
— Тогда разрешите мне по крайней мере известить комиссию по расследованию убийств. Думаю, для нас здесь все-таки тоже найдется работа.
На это Гислеру нечего возразить, и он опять поворачивается к репортерам:
— Итак, джентльмены, вы уже видели, что здесь произошло. На мой взгляд, это была необходимая оборона и убийство, таким образом, явилось вынужденным. Чтобы защитить свою мать, а также опасаясь и за себя, Черил ударила Стомпанато ножом. Полагаю, самый суровый судья в Америке согласится, что лучше было убить этого человека, нежели самой стать его жертвой. Благодарю вас за внимание, джентльмены.
Когда репортеры наконец удаляются, шериф с иронией спрашивает:
— С каких это пор вы произносите защитительные речи еще до начала расследования, мистер Гислер?
Гислер весело улыбается:
— Мы с вами еще даже не поздоровались, Андерсон. Ну, как поживаете? Вы не сердитесь, что я вас так поздно вызвал? Я сам сожалею, что так получилось.
— Для чего вы вообще меня вызвали? — язвительно спрашивает шериф. — Похоже, вы уже произвели расследование сами.
Его злит высокомерие адвоката, который обращается с ним, точно со своим подчиненным. Вдобавок ему ясно, что Гислер вызвал его лишь после того, как проинструктировал всех заинтересованных лиц и дал информацию в прессу. Что здесь теперь еще расследовать? Гислер давно уже спутал все карты и так распределил козыри, что полиция заведомо обречена на проигрыш.
— Я только выяснил, что и как здесь произошло, мистер Андерсон, то есть сделал то же самое, что сделали бы вы.
— Разумеется, мистер Гислер. Но, может быть, вы позволите все же и мне узнать, что именно здесь произошло.
— Сию минуту, сэр. — Гислер подходит к дверям спальни и знаком подзывает Черил.
— Расскажи шерифу, что произошло, Черил.
Лишенным интонаций голосом, не поднимая головы, рано повзрослевшая девушка рассказывает историю гибели гангстера Стомпанато, сочиненную адвокатом Гислером и антрепренером Пленном Розом, — историю, которая уже через несколько часов облетела весь мир, заполнила все газеты, была затем клятвенно подтверждена перед судом, но которой и поныне никто не верит:
— Я смотрела в своей комнате телевизор. Джонни Стомпанато, с которым мама была дружна несколько месяцев, вернулся домой около девяти часов и, поздоровавшись со мной, прошел к маме. Они собирались куда-то в гости. Мама, должно быть, еще переодевалась. Было, верно, около половины десятого, когда я услышала громкие голоса. Они опять начали ссориться, как все последние дни. Детективный фильм, который я смотрела, был не очень интересным, и я подошла к двери послушать, что происходит в маминой комнате. Внезапно я услышала, как Джонни, точно безумный, закричал: «Если ты попробуешь вышвырнуть меня за дверь, я с тобой посчитаюсь! Я изувечу бритвой твое лицо — весь твой капитал».
Тут адвокат прерывает рассказ:
— Он сказал это слово с слово, Черил? «Я изувечу бритвой твое лицо — весь твой капитал»?

— Да, сэр, именно так, — послушно кивает девочка. Шериф переводит взгляд с одного на другую.
— В этих повторениях нет нужды, Гислер. Я все равно не могу проверить сказанного. Для вас важно, чтобы она вот так же уверенно, без запинки, повторила все это в суде.
Адвокат подавляет раздражение.
— Рассказывай дальше, Черил.
— Да, так вот. Услышав это, я испугалась за маму. Я бросилась в кухню и схватила нож, лежавший на холодильнике.
— Зачем? — теперь уже ее перебивает шериф. — Зачем вам понадобился нож? Вам достаточно было просто войти к матери в комнату. Ведь при вас Стомпанато ничего ей не сделал бы, разве не так?
Гислер не дает ей ответить.
— Не перебивайте ее, сэр. Она еще слишком взволнована, чтобы выдержать перекрестный допрос.
Шериф не без ехидства говорит:
— Ну ладно, отвечайте свой урок до конца.
Черил бросает на адвоката неуверенный взгляд.
— Рассказывай дальше! — успокоительно кивает тот.
— Когда я вошла в будуар (дверь в спальню была закрыта), мама как раз закричала: «Оставь меня. Уходи!» Я рванула дверь и увидела, что Джонни обеими руками схватил маму за горло и душит ее. Больше я уже ни о чем не думала. Я просто ударила его ножом.
Шериф выжидательно смотрит на девочку, словно рассчитывает, что она еще что-то добавит к своим объяснениям. Но она молчит. Тогда он кидает взгляд на убитого и указывает на рану.
— Вы ударили его в живот? Как вы могли это сделать, если он в это время душил вашу мать за горло? Он что, взвалил ее при этом себе на спину?
Гислер мгновенно вмешивается:
— Она еще не в состоянии припомнить все детали. Однако миссис Тэрнер может вам все объяснить. Вбежав в комнату, Черил испуганно закричала: «Мамочка! Мамочка!» Стомпанато, стоявший спиной к дверям, выпустил Лану, обернулся и, увидев Черил с ножом, кинулся к ней. Вот тут все и случилось!
— Вот оно как! — ядовито замечает Андерсон. — Выходит, Стомпанато сам бросился на нож и фактически сделал себе харакири. Так я вас понял?
Не моргнув глазом, Гислер говорит:
— Я тоже думаю, что судья установит факт неосторожного обращения с оружием. Как бы то ни было, убийство совершено в целях самообороны. Одно это дает основание для прекращения уголовного преследования.
Слова «одно это» сразу заставляют Клинтона Андресона насторожиться.
— Какие же еще могли бы быть основания для прекращения уголовного преследования, мистер Гислер? — подозрительно спрашивает он.
Разглядывая свои ногти, Гислер овтечает:
— Вы забываете, что Черил только 14 лет и, какое бы правонарушение она ни совершила, по калифорнийским законам она не может быть привлечена к судебной ответственности!
Шериф озадаченно смотрит на дочь кинозвезды. Ему она показалась совсем взрослой.
— Всего четырнадцать?
— Да, шериф.
Андресон задумчиво качает головой и, подойдя к убитому, разглядывает его так долго и внимательно, что адвокат начинает нервничать.
Белоснежная свежевыглаженная сорочка, шкура леопарда без единого пятнышка крови — эти факты противоречат показаниям девочки. Если бы все произошло так, как говорит Черил, на одежде Стомпанато должны были бы остаться хоть какие-то следы. Однако и сорочка, и брюки в полном порядке. Андерсон убежден, что эти вещи были надеты на убитого уже после смерти. И шкура леопарда расстелена так аккуратно, точно убитого осторожно уложили на нее.
Андерсон достает из кармана карандаш и подает его Черил.
— А ну покажите-ка мне, как вы его ударили.
— Протестую! — немедленно восклицает Гислер и загораживает собою девочку. — Да это варварство! Черил вообще еще не в состоянии давать показаний, неужели вы не видите? Я. самым решительным образом возражаю против подобных методов расследования. Она добровольно во всем созналась. Пока вам придется удовольствоваться этим.
Шериф прячет свой карандаш.
— Что ж, Гислер, если вы так беспокоитесь о девочке, потрудитесь сами объяснить мне, как получилось, что нигде нет ни малейших следов крови. При такой ране и сорочка, и шкура должны были быть забрызганы кровью. Что вы на это скажете?
— Я не судебный медик, шериф.
— Я тоже. И однако, я могу дать этому объяснения. Стомпанато убили не здесь, а в другом месте… — Андерсон делает паузу и подходит к кровати, застеленной зеленым шелковым покрывалом. — Например, тут, когда он, раздетый и, возможно, нетрезвый, спал. Если его одели только потом и перенесли на шкуру, естественно, на одежде и шкуре не может быть следов крови.
Начальник полиции резко срывает покрывало в надежде обнаружить кровь на постельном белье. Оно сверкает безупречной белизной.
— Ну что, нашли вы следы крови? — Гислер не скрывает иронии.
Шериф выпускает покрывало из рук и разочарованно произносит:
— Кровать могли перестелить. Похоже на то.
— Зачем вы непременно хотите усложнить дело, шериф? Я ведь уже объяснил представителям прессы, как все было. Вам обязательно нужно драматизировать этот трагический случай?
В голосе адвоката уже нет иронии, теперь в нем слышится скорее угроза.
— Я должен собрать доказательства вины правонарушительницы, сэр.
— У вас есть признание правонарушительницы, шериф. Это всегда самое убедительное доказательство!
Андерсон кидает на адвоката взгляд, явно говорящий: Брось! Чего стоит признание 14-летней девочки, если она не несет ответственности за деяние, в котором созналась? Уж мне-то хоть голову не морочь!
Со своего подоконника подает голос импресарио Ланы Тэрнер, до сих пор безучастно наблюдавший за этим словесным поединком. Полуобиженным, полуснисходительным тоном он обращается к Андерсону:
— Меня поражает предвзятость нашей полиции, сэр. По какому праву вы пытаетесь сфабриковать скандал из трагического несчастного случая? Почему вы хотите доказать, будто этот человек был заколот в постели миссис Тэрнер? Какой бульварный журнал платит вам?
Андерсон усилием воли овладевает собой. Охотнее всего он смазал бы сейчас по роже этого элегантного фата, но он знает, как опасны такие вот антрепренеры, которых всей своей мошью поддерживают кинокорпорации. Поэтому он сдержанно отвечает:
— Я вообще не занимаюсь фабрикациями.
— Вы хотите превратить в сенсацию поступок, совершенный девочкой в отчаянной тревоге за мать. Какая еще может быть у вас цель?
— Послушайте, молодой человек, я не репортер, я полицейский. И цель у меня одна — выяснить истину.
— Истину вы уже слышали, и притом из уст самой девочки. Резче, чем он сам хотел бы, Андерсон возражает:
— Прослушать выученный наизусть текст еще не значит собрать доказательства, мистер. Факты опровергают это мнимое признание. Если же Стомпанато был заколот спящим, значит, между ним и миссис Тэрнер не могло быть никакой ссоры и Черил не могла слышать никаких призывов о помощи. А следовательно, она не могла вбежать в комнату и убить Стомпанато. Неужели это так трудно понять?
— Вы хотите сказать, что злодейское убийство совершила миссис Тэрнер, так? — Гленн Роз почти задыхается от негодования. — Мистер Гислер, будьте свидетелем!
Истерические фокусы антрепренера адвокат находит чрезмерными; взглядом угомонив его, он обращается к шерифу:
— Вы установили, что Стомпанато был заколот в постели, мистер Андерсон?
— Пока нет, но…
— Значит, это только ваши предположения?
— Да, но…
— Вы, однако, сами только что сказали, что ваша задача собирать доказательства, а не высказывать предположения.
— Все это пустые слова, мистер.
— Вот именно. А поэтому я возражаю против того, чтобы вы продолжали вести дело. Я сейчас же свяжусь с начальником полиции.
Гислер выходит в другую комнату и звонит прямо домой начальнику полиции Лос-Анджелеса. Пять минут спустя он требует шерифа к телефону. Андерсон получает от высшего начальства официальный приказ немедленно связаться с лейтенантом сыскного отдела уголовной полиции Лос-Анджелеса Тэйлором и передать ему дальнейшее расследование.
Не солоно хлебавши, шериф и его помощник покидают виллу. Только на другое утро здесь появляется следственная комиссия из Лос-Анджелеса. А до этого в распоряжении Гислера имеется целая ночь, чтобы уничтожить последние следы, могущие опровергнуть версию об убийстве, совершенном 14-летней девочкой в целях самообороны.
Кто он такой, этот 60-летний Джерри Гислер, дирижирующий по своему усмотрению высшими полицейскими чиновниками?
Адвокат, мастерски владеющий своим ремеслом и умеющий артистически жонглировать параграфами закона. Но таких юристов в Америке тысячи, и одно это еще не сделало бы его звездой адвокатуры в центре кинопромышленности. Гислер выделяется среди своих коллег не только особой ловкостью, но и большей осведомленностью. Тридцать пять лет назад он провинциальным нотариусом начал в Атланте свою карьеру под девизом: «Гислер очищает любую репутацию». Первое время он помогал избегнуть ответственности за сокрытие доходов от налога — преступление, занимающее первое место в уголовной статистике Соединенных Штатов и едва ли не наиболее преследуемое законом. Так он познакомился сначала с мелкими дельцами, а затем и с крупными финансовыми акулами. Махинации денежных тузов перестали быть для него секретом. Ненасытная жажда наживы и власти тесно переплела интересы этих людей, связала их неразрывными узами. Ведя их процессы, Гислер узнавал, кто кем подкуплен, какой сталепромышленник содержит такого-то сенатора, кто из полицейских начальников «поставлен» таким-то гангстерским боссом. Разницу между сталепромышленником и гангстерским боссом зачастую можно было определить только по бумагам, имевшимся в канцелярии Гислера. Крупные гангстеры 20- 30-х годов, которых защищал Гислер в начале своей карьеры, когда они обвинялись в контрабандной торговле алкоголем и наркотиками и которых спасал от электрического стула за убийства и создание банд, давно превратились в респектабельных членов общества. Теперь они заседали в правлениях акционерных компаний и крупных трестов, были держателями контрольных пакетов акций в кинопромышленности, судостроении или в газетных концернах. На бирже, когда они скупали акции, никто не спрашивал, как они нажили свои миллионы. А в Америке тот, кто владеет контрольным пакетом акций, кто возглавляет индустриальные и газетные концерны, — тот держит в своих руках политику и экономику, судопроизводство и полицию. Ни ФБР, ни другие ведомства не проверяют, в чьих сейфах хранятся акции промышленных предприятий, лишь бы владельцы акций исправно платили налоги. С каждым годом, с каждым процессом Гислер все глубже проникал в тайны и темные махинации финансовых магнатов. И так как он умело пользовался полученными сведениями, он и сам приобщился к этой могущественной клике. Вот в чем секрет его профессиональной карьеры, в сущности мало чем отличающейся от карьеры его клиентов.

Незадолго до истории с Ланой Тэрнер Гислер спас от электрического стула одного из крупнейших кинопромышленников Голливуда, генерального директора «Парамаунткомпани» Уолтера Вангера: женатый в пятый или шестой раз, он застрелил антрепренера своей супруги, застав обоих в весьма недвусмысленной ситуации.
В тот раз Гислер не поспел на место преступления так быстро, как после убийства любовника Ланы Тэрнер, и не смог уничтожить несомненных следов содеянного. Вангер был арестован по обвинению в убийстве, и казалось, судьба его решена. Гислер взял на себя защиту уже во время процесса, когда другой защитник, не видя никакой надежды на спасение подсудимого, вернул свой мандат. Вангер не отрицал своей вины, и прокурор потребовал для него смертной казни. Гислер же неожиданно заявил, что подсудимый вообще должен быть оправдан, поскольку убийство было совершено в состоянии необходимой обороны.^Возбуждение, вызванное в зале этим, на первый взгляд, абсурдным заявлением, сменилось полнейшей тишиной, когда адвокат стал подкреплять свое ходатайство аргументами. Убитый антрепренер в течение десяти лет был членом опаснейшей банды и сам многократно привлекался к ответственности за убийства. Хотя доказать его участие в них ни разу не удалось, он был повсеместно известен как бандит. Даже в постели он не расставался со своим кольтом. Шокированным присяжным Гислер предъявил и необходимые доказательства: два объемистых тома уголовных процессов, в которых убитый сам представал перед судом в качестве обвиняемого в убийстве и с помощью различных адвокатских трюков избавлялся от заслуженного наказания тем же Джеримайей Гислером.
Теперь, когда прежний клиент был мертв, адвокат более не считал себя обязанным хранить профессиональную тайну и без зазрения совести разоблачал того, кого некогда защищал.
— Дамы и господа присяжные! — заявил Гислер. — Положение моего подзащитного, оказавшегося перед таким опасным гангстером, было безвыходным. Он имел все основания полагать, что его соперник, в прошлом столь часто прибегавший к оружию, схватится за него и сейчас. Мой клиент не мог медлить. Чтобы самому не быть убитым, он выстрелил первый. В целях самозащиты, только чтобы спасти свою жизнь!
Впрочем, хитрая лиса Гислер не положился на одно лишь свое красноречие. Он сумел оказать на присяжных и более существенное влияние. Трое из них — предприниматели-коммерсанты — сами в прошлом были его клиентами. Их балансовые отчеты не давали полного представления о доходах. А это, как уже говорилось, строжайше карается американским законом. Гислеру удалось спасти своих доверителей от долголетнего тюремного заключения. Утром того дня, когда присяжным предстояло удалиться для вынесения вердикта по делу Уолтера Вангера, трое из них получили анонимные письма с угрозой разоблачения их собственных махинаций в случае, если решение окажется неблагоприятным для подсудимого. И в совещательной комнате три голоса было подано против признания Вангера виновным в предумышленном убийстве. А этого достаточно для предотвращения смертного приговора. Благодаря нечестным уловкам своего адвоката, Вангер отделался четырьмя месяцами тюремного заключения за превышение пределов необходимой обороны.
Вот этому-то Лжеримайе Гислеру правление компании «Метро-Голдвин-Майер» и поручило уладить дело об убийстве Стомпанато, как только весть о случившемся дошла до Гленна Роза.
Надо сказать, что руководителей крупнейшего американского киноконцерна заботила не столько судьба одной из его звезд, сколько судьба всего предприятия. Лана Тэрнер играла главную роль в фильме «Пейтон плэйс», который стоил компании семь миллионов долларов. В фильме показывалась подсмотренная в замочную скважину жизнь маленького американского городка, в котором за внешней добропорядочностью, точно раковая опухоль, все шире расползались порок, безнравственность, грязная эротика. Некая домохозяйка длительное время подглядывала за своими соседями, подслушивала их разговоры, а затем извлекла всю грязь на поверхность и предложила одному издательству свой дневник. Ловкие редакторы молниеносно сфабриковали из него роман, ставший бестселлером. Он был распродан в шести миллионах экземпляров. Такой успех обеспечили книге отнюдь не литературные достоинства, а лишь изображенные в ней непристойности. Из инсценировки этой порнографии «Метро-Голдвин-Майер» рассчитывал извлечь огромную прибыль.
По мере развития телевидения кинопромышленность терпела все большие убытки. Об этом красноречиво свидетельствуют цифры. В конце сороковых годов в кино ходили раз в неделю 90 млн американцев, оставляя в кассах кинотеатров 9 млрд 360 млн долларов в год. В 1958 году еженедельно посещали кино только 40 млн американцев. Ни синемаскоп (американский способ широкоэкранной съемки), ни яркие краски, ни суперзвезды, ни великолепие кинозалов не могли оторвать людей от их телевизоров. Последствия были катастрофическими для кинопромышленности. Закрылись 7 тысяч кинотеатров, доходы снизились на 5,2 млрд долларов. Если в 1947 году Голливуд выпустил 436 игровых фильмов, то в 1957 году их вышло всего 209. Из них 92 не вернули и половины затраченных средств, 13 кое-как окупили себя, и только 12 принесли постановщикам некоторый доход. Большинство голливудских киностудий было вынуждено тратить основной капитал, и перед ними отчетливо замаячило банкротство. Еще труднее приходилось служащим этих студий. В 1947 году Голливуд давал работу 41 500 актерам, статистам, режиссерам, гримерам, осветителям, рабочим сцены. В 1957 году здесь могли зарабатывать себе на жизнь только 10 500 человек, 31 000 осталась без работы. В 1947 году в роскошных виллах жили 790 кинозвезд. За минувшие годы 586 из этих звезд были вынуждены расстаться со своими домами, лимузинами и драгоценностями и пополнить ряды низкооплачиваемых статистов, которые изо дня в день обивают пороги киностудий в поисках работы.
Да и те 204 актера, чьи имена в 1957–1958 годах все еще печатались на афишах крупным шрифтом, не были уверены в завтрашнем дне. Их выживали с насиженных мест европейские актеры, приглашенные в Голливуд с целью сделать американские фильмы более интересными для Европы.
В этой критической ситуации компания «МетроТолдвин-Майер» еще раз мобилизовала все свои средства для постановки скандальной истории «Пейтон плэйс». Предполагалось, что это спасет положение. Председатель правления Луис Б.Майер пригласил на главную роль Лану Тэрнер не столько из-за сценического дарования, сколько потому, что она действительно могла служить идеальным олицетворением порока. На протяжении двадцати лет ее аморальность привлекала к себе не меньшее внимание, чем ее роли. Ее бракоразводные процессы и любовные делишки не сходили с полос бульварных листков. Газеты говорили о ней как о «самой испорченной женщине с невинными глазами», а Эльза Максвелл, известнейшая и наиболее читаемая из поставщиков сплетен, писала: «Иностранный легион выглядит католическим кружком бойскаутов по сравнению с мужчинами в жизни Ланы».
В юности Лане Тэрнер, верно, и не снилось, что она когда-нибудь станет знаменитостью. Она родилась в 1920 году в небольшом городишке штата Айдахо в семье подпольного торговца алкоголем. В десятилетнем возрасте она попала в приют. Отец ее был убит, когда проворачивал одно из своих темных дел, а мать слишком любила развлечения, чтобы заботиться о ребенке. Для Ланы время, проведенное в приюте, было самым тяжелым. 14-летней девочкой она убежала оттуда и стала танцовщицей в одном из ночных клубов Лос-Анджелеса. Двумя годами позднее Луис Б.Майер подобрал ее там для фильма. Публика тех лет после таких актрис, как Грета Гарбо, Лилиан Харвей и Марлен Дитрих, требовала чего-нибудь «волнующего глаз».
Опытным взглядом знатока Майер разглядел в пухленькой 16-летней девушке новый образец женской красоты и сделал Лану первой из пышногрудых цариц американского кино. Затея себя оправдала. Хотя Лана Тэрнер не обладала актерскими данными и ничего не могла предложить зрителям, кроме своих женских прелестей, в кино потянулись миллионы людей поглядеть на соблазнительную «девушку в пуловере». Ещебыстрее, чем на экране, снискала она известность личной жизнью. Она сама как-то заявила: «Я люблю ночные клубы, зажигательную музыку, блеск юпитеров, а больше всего — мужчин». Когда ее любовные похождения стали притчей во языцех и газеты начали больше писать о приключениях, чем о ролях Ланы Тэрнер, ее «открыватель» и, так сказать, крестный отец Луис Б.Майер потребовал, чтобы она сделалась добропорядочной женой и матерью.
Это задание Лана тоже выполнила с примерным усердием. За несколько лет она пять раз выходила замуж, а в 1943 году родила дочку Черил. Биржевой маклер Стив Крейн расплатился за это своим именем и шестью месяцами холостяцкой жизни. Но ни ребенок, ни пять замужеств не обуздали Лану. Разведясь последний раз, она объявила: «Я никогда больше не полюблю мужчину», — и тут же начала новую серию любовных приключений, за что удостоилась в прессе титула «современной Мессалины». Все эти годы достойная сожаления дочь актрисы воспитывалась нянями и горничными. Лишь время от времени ей позволяли несколько дней провести вместе с матерью, но материнской любви она так и не почувствовала. Она, как хорошенькая куколка, появлялась перед гостями, делала реверанс, и ее отсылали, чтобы не мешать развлечениям матери.
Между тем, Лана Тэрнер катилась вниз по наклонной плоскости. Пресытившаяся прежним обществом, она стала искать приключений в гангстерских кругах. Ночь за ночью она таскалась по самым отвратительным притонам и наконец познакомилась с Микки Когеном, главарем банды, продавцом наркотиков, содержателем подпольных игорных и публичных домов. Телохранителем Когена был уроженец Сицилии 26-летний Джонни Стомпанато. Его знал весь Голливуд, и всем было известно, что основным занятием Стомпанато было влюблять в себя состоятельных женшин, выведывать их тайны и затем шантажировать. Лана Тэрнер тоже это знала, что, впрочем, не помешало ей броситься ему на шею. В первый же вечер знакомства она подсунула ему записку с номером своего телефона и требованием: «Позвони мне, я хочу тебя поцеловать». Любовная связь с известным гангстером взбудоражила весь Голливуд. Лану это не беспокоило.

«Ну и что из того, что он гангстер? Зато он несравненный любовник», — со смехом объяснила она репортеру, спросившему ее о связи со Стомпанато.
Скандал, поднятый прессой по поводу связи Ланы с преступным миром, снова сделал ее предметом разговоров и повысил к ней интерес со стороны «Метро-Голдвин-Майер». Для скандального фильма нужна была скандально знаменитая кинозвезда. Требовалось нечто необычное, из ряда вон выходящее, чтобы опять добиться высоких кассовых сборов.
Так Лана Тэрнер получила главную роль в фильме «Пейтон плэйс» и контракт на 200 тысяч долларов.
Луис Б.Майер, старая продувная лиса, и на этот раз не ошибся. «Пейтон плэйс» имел в Амрике наибольший кассовый сбор за все последние годы. Только в США эту картину посмотрело на 30 процентов больше зрителей, чем предполагалось по самым смелым расчетам. За билеты в США в обшей сложности был уплачен 21 млн. долларов. К тому же повторный показ старых фильмов с участием Ланы Тэрнер дал более высокие сборы, чем тогда, когда эти фильмы впервые вышли на экран.
И всем этим «Метро-Голдвин-Майер» была обязана адвокату Гислеру.
Ныне никто в Америке не сомневается в том, что убийцей гангстера Джонни Стомпанато была Лана Тэрнер. Убила она его из ревности, узнав, что, пока она снималась в студии, этот гангстер, непревзойденный в искусстве любви, делился опытом с ее рано оперившейся дочерью. Через год после его гибели было опубликовано найденное у него письмо, не оставляющее никаких сомнений в характере отношений между 14-летней девочкой и любовником ее матери. Это письмо гласило: «Джонни, любимый мой! Когда ты снова придешь ко мне? Мои волосы отросли, они падают теперь до плеч. Ты доволен? Сегодня я сделала из них французский пучок — такой, как тебе нравится. Все, что я делаю, я делаю из любви к тебе. Приходи скорее. Я люблю тебя и изнываю от страсти. Всегда твоя Черил».
Гражданский суд Лос-Анджелеса, через который родные убитого предъявили к Лане Тэрнер иск о возмещении убытков, также пришел к выводу, что именно она повинна в смерти Джонни Стомпанато, и, отметив это в решении, взыскал с нее в пользу близких покойного 50 тысяч долларов.
Однако спустя несколько недель после убийства другой калифорнийский судья, достопочтенный Аллан Т.Линч, рассмотрел вопрос о том, действительно ли Стомпанато был заколот дочерью Ланы. От его решения зависело, будет ли 14-летняя девочка, за молодостью лет не могущая отвечать за убийство, направлена в исправительное заведение. Линч объявил: «Суд убежден, что Стомпанато действительно был убит обвиняемой. Вместе с тем суд признает убедительными и доводы адвоката Гислера: убийство было совершено в состоянии необходимой обороны».
Итак, Гислер справился со своей задачей. Смешав карты на месте преступления, он предъявил суду свои козыри. Главный же выигрыш достался компании «Метро-Голдвин-Майер», которая лишилась бы 21 млн. прибыли, попади Лана Тэрнер на электрический стул или в газовую камеру. Какое дело было акционерам до того, что 14-летней девочке предстоит прожить жизнь с сознанием, что она взяла на себя убийство, совершенное ее матерью?
Когда Чарли Чаплин, не в силах больше жить в атмосфере этой извращенной морали, повернулся к Голливуду спиной и пустился на поиски новой родины, он сказал: «Прощай, мир загримированных мертвецов, я попытаюсь начать жизнь сначала».
Г. Продль. Фемида бессильна. — М.: Прогресс, 1974.

 

 

 

 

12. Гибель Шарон Тэйт и ее друзей

Сейчас модны всякие конкурсы, и если из этого калейдоскопа типов выбирать мистера Убийство, то, возможно, на сей титул потянет Чарльз Миллер Мэнсон — основатель секты, поклонявшейся одновременно Христу и сатане. Мэнсон, сын проститутки, родился в 1933 г. и к 34-летнем возрасту успел 18 лет провести в тюрьмах и исправительных колониях. Освободившись из тюрьмы в очередной раз в марте 1967 г., Мэнсон приехал в Сан-Франциско.
В Америке в это время входило в моду движение хиппи. Люди, не знавшие, как жить, или не хотевшие жить по тем правилам игры, которые предлагало общество, искали свой путь в жизни. Они искали иные ценности — пусть даже экстравагантные, шокирующие, но отличающиеся от того, что их окружало. Потершись около хиппи, быстро сообразив, как легко манипулировать их психикой, Мэнсон сколотил вокруг себя кружок молодых людей, который объявил, что он — Мэнсон (в переводе с английского — «сын человеческий»), и, подобно Христу, является сыном Бога, но одновременно он — дьявол, и это позволяет ему властвовать как над добром, так и над злом. На левой руке Мэнсона было выколото слово «сатана», а на правой — «Иисус». Еще сидя в тюрьме, Мэнсон обнаружил склонность к эксгибиционизму, мазохизму, понял, что может гипнотически влиять на людей. Кружок поклонников Мэнсона (в основном, это были девушки) превратился в своего рода «племя», «семью». Вступающие в «семью» девушки должны были подвергнуться коллективному изнасилованию, что являлось основанием для выдачи «сертификата сатанизма». Обитала семья Мэнсона на заброшенном ранчо Спан, построенном некогда для съемок вестерна, в долине Смерти (знаменательное место!), неподалеку от Лос-Анджелеса. Обычным развлечением «семьи» были сексуальные оргии и дьявольские мессы, на которых употребляли наркотики. Члены «семьи» резали животных и пили кровь забитых собак, кошек, цыплят, коз, обмазывали кровью друг друга. Все это сопровождалось сексуальными извращениями и экстазом насилия. Иногда Мэнсон исподтишка снимал эти оргии на видеокамеру и продавал пленку в частные порноклубы. Один из свидетелей подобной оргии рассказывал: «Они закололи собаку, затем привели девушек, двух девушек. Они их раздели донага и облили собачьей кровью. Попросту держали труп собаки, из которого хлестала кровь, над их головами. Потом они обмазали девушек кровью там, куда вначале кровь не попала. Потом они все совершали с девушками половые акты, а в промежутках пили собачью кровь. Все это было омерзительно…»
Но вот однажды философия Мэнсона вырвалась за пределы ранчо. Мэнсон и люди из его «семьи» совершили несколько страшных преступлений. Поздно вечером 8 августа 1969 года на роскошной вилле 10050 Чилео Драйв в предместье Голливуда Беверли Хиллз шла вечеринка, которую устроила жена кинорежиссера Романа Полански голливудская актриса Шарон Тэйт. Среди ее гостей были: Джей Себринг, хозяйка сети «салонов красоты», в прошлом знаменитая голливудская парикмахерша, помощник Полански кинооператор Войтек Фриковски, дочь «кофейного короля» Абигайль Фолджер, 18-летний «свободный художник» Стив Перент.
Вечеринка не отличалась ничем особенным. Вино, наркотики, светская болтовня, творческие планы, гениальные идеи… «А вы знаете, что Сюзи купила новую машину?» — «Да что вы!» — «Угадайте, кого теперь выбрал в любовники старый Д.Д.?» — «Я придумал сногшибательную вещь — надо только найти хорошего продюсера…»
А утром всех этих людей нашли мертвыми.
Перент был убит четырьмя пулями в своем автомобиле — очевидно, в тот момент, когда он собирался уезжать. На лужайке перед домом лежали трупы: Фриковского — у него пуля в спине, тринадцать проломов в черепе и пятьдесят одна ножевая рана — и Фолджер — на ее теле двадцать одна ножевая рана. Шарон Тэйт, изрезанная ножом до неузнаваемости, лежала с распоротым ножом в луже крови на полу своей комнаты. Ее шею обвивала нейлоновая веревка, переброшенная через потолочную балку; другой конец веревки затягивал шею так же зверски искалеченной Джей Себринг. На стене кровью было написано: «Pigs!» («Свиньи!»)
Сутки спустя подобное убийство было совершено на вилле владельца сети магазинов самообслуживания Ла Бианки — погибли хозяин виллы и его жена.
Одна из участниц убийства Шарон Тэйт и ее друзей, которая в момент преступления стояла «на стреме», рассказывала на суде:
— Когда все было кончено, и мы возвращались на машине в наше ранчо, Текс и Пат (Чарльз Уотсон и Патриция Кренвинкель) жаловались, что эти свиньи, защищаясь, чуть не вырвали у них волосы. Сюзанна сказала, что ее сильно ударили. Пат говорила, что у нее болит кисть руки: когда бьешь ножом и попадаешь в кость, то сильно отдает в руку.
— А что было, когда вы вернулись на ранчо? — спросил судья.
— Чарли спросил, не испытываем ли мы угрызений совести. Мы ответили, что нет.
— А потом?
— Потом мы легли спать.
По одной версии, убийство Шарон Тэйт и ее гостей, а также убийство Ла Бианки и его жены Мэнсон осуществил для того, чтобы навести полицию на ложный след. Дело в том, что за две недели до резни в квартале Бель Эйр, 25 июля 1969 г., Мэнсон со своими «питомцами» Робертом Босолеем и Сюзанной Аткинс зверски убил музыканта Гарри Хинмэна, сына актрисы Дорис Дэй. Мэнсон требовал, чтобы Хинмэн отдал ему 20 тысяч долларов, полученных в наследство. Деньги нужны были Мэнсону для организации… музыкального фестиваля на ранчо, где жила «семья». Мэнсон, ко всему прочему, сочинял дрянные песенки и воображал себя великим музыкантом. Он хотел быть известным на этом поприще всей Америке. Требуя от Хинмэна сказать, где лежат деньги, Мэнсон отрубил ему ухо. Но Хинмэн упорно молчал. Тогда его зарезали, а на стене вывели кровавую надпись: «Свинья». Поначалу полиция не могла обнаружить никаких следов преступников, но Роберт Босолей был столь неосторожен, что начал раскатывать на автомобиле Хинмэна. На это обратили внимание, и 7 августа Босолей был арестован. В полиции он утверждал, что Хинмэн подарил ему эту машину до убийства. И вот, чтобы отвести подозрение от Босолея, Мэнсон и задумал серию убийств, аналогичных убийству Хинмэна. На следствии Мэнсон признался: «Я надеялся, что эти казни отнесут на счет негров» (он имел в виду негритянскую организацию «Черные пантеры»).
По другой версии, преступления «семьи» Мэнсона, возможно, явились составной частью борьбы между сектами «Друзья Люцифера» и последователями так называемого «черного папы». Роман Полански снял фильм по роману «сатаниста» И.Левина «Ребенок Розмари», который под названием «Семя дьявола» показывал группе поклонников Люцифера в Нью-Йорке. Если «сатанисты» из «семьи» Мэнсона сочли этот фильм враждебной по отношению к сатане пропагандой, то этим также можно объяснить причину убийства в доме Полански. В пользу версии говорит связь «семьи» Мэнсона с жестокими криминальными бандами «Стрейт Сетенс» («Слуги сатаны»), «Джипси Джокере», «Общество дьявола» и мазохистскими группами типа «Содар лодж», «Ордо темл ориентис».

Наконец, по третьей версии виною всему — разработанное Мэнсоном учение, согласно которому «последняя война на Земле», расовая война, начнется серией жесточайших убийств. Черные Соединенных Штатов поднимутся и устроят кровавую бойню белым, христианским и зажиточным свиньям. Тут-то Мэнсон со своим войском выберется из подземелья где-нибудь в пустыне (из «города в дыре») и пройдет мародерским рейдом по опустошенным городам. Черные все-таки победят, но отдадут бразды правления белой элите, то есть Чарльзу Мэнсону, который к этому времени позаботится, чтобы Христос спустился на землю. Мэнсон назвал свой план «Хелтер Скелтер» по аналогии с песней из «Двойного белого альбома» группы «Тhe Beatles».
«Освободитель» Мэнсон не только читал проповеди, но и систематически готовил свою «семью» к осуществлению преступного плана. Вначале был подготовлен список из 34 человек — кинозвезд и коммерсантов, которых следовало убить. «Нельзя убить убийство…, - внушал Мэнсон своим „домашним“, — если ты готов к тому, что тебя убьют, ты сам должен быть готов к убийству. Пришло время распять свиней на кресте».
Давая интервью газетчикам после ареста, Мэнсон заявил:
— Я вдохновлялся Апокалипсисом и песней битлзов «Спасайся, кто может!» Вы хотите знать мою философию? Хотите знать, откуда она? Я сейчас вам скажу. Я провел большую часть моей жизни в тюрьмах. Моя философия родилась там — под ударами дубинок и сапог, которыми меня топтали.
Песенки Мэнсона, которыми он так хотел прославиться, после его ареста были выпушены на пластинке и стали довольно ходовым товаром — разумеется, не из-за текстовых и музыкальных достоинств. Вот «классический» образец текстов Мэнсона:
«Я механический человек. Я наилучшим образом делаю то, что могу. Потому что у меня — семья. Я механический ребенок, Я игрушка своей матери. Меня посылают позабавиться в саду…»
Члены «семьи» Мэнсона, участвовавшие в жестоких убийствах — Патриция Кренвинкель, Сюзанна Аткинс, Лесли Ван Гутен, Чарльз Уотсон вместе с Мэнсоном были приговорены к смертной казни. Однако все они счастливо избежали ее. 19 февраля 1972 г. верховный суд штата Калифорния отменил смертную казнь, поскольку Верховный суд США по делу Фурман против штата Джорджия определил, что смертная казнь используется «произвольно и непостоянно» и представляет собой, в нарушение Конституции, «жестокое и необычное наказание». Спустя 4 года мораторий на смертную казнь в ряде штатов (в том числе и в Калифорнии) был отменен, но Мэнсон и его люди успели ускользнуть от электрического стула. Сидя в камере-одиночке тюрьмы в Сант-Квентине, Мэнсон сочинил «Послание к человечеству», где был и такой пассаж:
«Я таков, каким вы меня сделали, и если вы называете меня бешеной собакой, дьяволом, убийцей, недоноском, то учтите, что я — зеркальное отражение вашего общества…»
Ну, тут Мэнсон все-таки неправ. Ведь мать Тереза — тоже отражение нашего общества. И Альберт Швейцер, и Андрей Сахаров, и Махатма Ганди. Так что зеркал у общества много. Просто каждый выбирает для себя то изображение, которое ему по росту.
А. Лаврин. 1001 смерть. — М.: Ретекс, 1991.

 

 

 

 

13. Кровавый заказ педагога

Как во многих романах Стивена Кинга, события этой кровавой истории произошли на северо-восточном побережье США, в штате Нью-Гэмпшир. В небольшом городке Дэрри в 1990 году поселилась молодая супружеская чета по фамилии Смарт. Со времени их свадьбы не прошло и года. Грег Смарт устроился работать агентом в страховую компанию. Его симпатичная жена Памела, только недавно закончившая колледж, нашла работу в учебном центре, который руководил местными школами. Казалось бы, по американским меркам супругов ждала идиллия — любимое дело, карьера и традиционный хэппи-энд. Однако жизнь распорядилась иначе.
Двадцатидвухлетняя Памела была недовольна своим существованием. Если на работе все складывалось удачно — пришла любовь учеников и уважение коллег, то в семейной жизни пошли огрехи. Скороспелый брак дал трещину. Между Смартами начались склоки, частенько заканчивавшиеся рукоприкладством мужа. В отместку Памела завела себе любовника. Ее выбор пал на шестнадцатилетнего ученика средней школы Билли Флинна. Одноклассница Билли впоследствии рассказала, какое большое впечатление произвела учительница на его товарища. Билли влюбился буквально с первого взгляда, и его чувства не остались незамеченными.
Юноша навсегда запомнил свой первый сексуальный опыт. Он пришел к взрослой женщине, когда ее мужа не было дома.
Она поставила по «видику» весьма откровенный фильм, потом отвела Билли в спальню и изобразила там сцену стриптиза из фильма. Шокированный паренек стал легкой добычей эротоманки.
В дальнейшем их связь стала прочной и стойкой. Билли охотно включился в агитацию против наркотиков и алкоголя. Они проводили вместе много времени, и постепенно в школьнике стало расти чувство ревности и ненависти к ее мужу. Памела искусно поддерживала это настроение любовника. В ее рассказах Грег представал злодеем, который сделал ее несчастной, обманщиком и насильником. Так постепенно стал вопрос об убийстве. Расчувствовавшийся Билли надеялся, что если она будет свободна, то сможет остаться с ним навсегда.
В работе Памеле помогала также учащаяся Сесилия Пирс. Ей нравилось, что новая учительница не считает ее ребенком, как мать и другие взрослые. Очень скоро она стала доверять старшей подруге, взрослой женщине, свои девичьи проблемы. Несомненно, Памела знала, как завоевать симпатии учеников-подростков. Естественно, Сесилия горячо сочувствовала Памеле, когда та рассказывала о зверствовавшем муже.
Ежедневное общение и эти странные разговоры о том, что было бы, если бы Грег Смарт «исчез», стали привычной нормой их жизни. Маленькая тайна, тесно связавшая их кружок, подтолкнула к решительным действиям.
Пэм предложила обставить убийство так, чтобы это было похоже на кражу со взломом, разработала подробный план. Билли Флинн заручился поддержкой семнадцатилетнего Патрика Рэндолла, восемнадцатилетнего Вэнса Лэттима и девятнадцатилетнего Раймонда Фаулера. Им пообещали в качестве вознаграждения стереоаппаратуру, немного денег, некоторые веши из дома. Единственным условием учительницы-агитатора была просьба увести ее любимую собаку. Пэм опасалась, что смерть хозяина может расстроить животное.
Первая попытка убить Грега сорвалась. Четверка ребят, отправившихся «на дело» на машине Памелы, заблудилась и не сразу нашла дом Смартов. Они собирались спрятаться в доме и, дождавшись, когда Грег вернется с работы, покончить с ним. Но когда они наконец приехали, он уже был дома.
Во второй раз сбоя не произошло. 1 мая 1990 года Флинн и Рэндолл вышли неподалеку от дома и переоделись в куртки с капюшонами, купленные заранее. Когда они приблизились к дому Грега Смарта, им навстречу попалась какая-то пожилая супружеская пара. Мальчишки прижались к стене, натянув на головы капюшоны. Они проникли в дом через металлическую дверь полуподвала. Устроили погром в спальне хозяев, имитируя кражу со взломом. Два других сообщника преступления, Лэттим и Фаулер, ждали в этот момент в машине.
Само убийство заняло всего несколько секунд. Парочка напала на вернувшегося хозяина в холле. Повалив Грега на пол, Флинн застрелил его, предварительно постелив под Смартом полотенце. Памела объяснила им заранее, что ей не хотелось бы, чтобы кафельный пол и ковер были запачканы кровью.
Преступники благополучно скрылись. Появившаяся вскоре заказчица убийства разыграла сцену горя перед вызванными полицейскими. Но детектив, проводивший допрос, впоследствии рассказывал: «Было что-то странное в ее поведении. Мир ее рухнул, а она, ну… выглядела слишком спокойной. Мне показалось это несколько жутковатым. Назовите это профессиональной интуицией, но не было ничего конкретного, что в тот момент вызывало бы подозрения».
Соседи дружно выражали сочувствие свежеиспеченной вдове, друзья старались утешить несчастную женщину, потерявшую мужа незадолго до первой годовщины их свадьбы. Но в то же время по городу поползли слухи о чете Смартов. Поговаривали, будто бы они баловались наркотиками. Памела позвонила на местное телевидение и сказала, что готова сделать публичное заявление и опровергнуть порочащую ее информацию. И вновь представители следствия обратили внимание на ее слишком невозмутимый тон во время телевизионного выступления.
Расследование проводил капитан Лорин Лжексон. Именно ему предстояло распутать эту загадку. В картине убийства оказались не вписывающиеся туда детали. Памела утверждала, что убийство было совершено во время кражи. Однако на руке у убитого осталось ценное кольцо с бриллиантом. Хотя преступники забрали деньги из бумажника, но не тронули ни одной кредитной карточки.
Через четыре дня после смерти Грега Смарта в бригаду по расследованию поступил телефонный звонок от женщины, пожелавшей остаться неназванной. Звонившая утверждала, что полиция должна допросить несовершеннолетнюю Сесилию Пирс. Именно ей якобы говорила Памела Смарт о своем намерении убить своего мужа. Имя Сесилии Пирс было в списке людей, которые наиболее часто посещали дом учительницы перед трагедией. Девушку вызвали на допрос. Она оказалась преданной Памеле. Хотя сама не участвовала в убийстве, отказалась давать показания против женщины, которую считала своей самой большой подругой.
Полиция установила имя женщины, направившей расследование в нужное русло. Ею оказалась тридцатилетняя знакомая Сесилии Луиза Колман. Сесилия рассказала ей, что знает женщину, которая планирует убить мужа из-за страховки. Поначалу Луиза приняла слова школьницы за фантазию, но после гибели Смарта задумалась и посчитала своим долгом позвонить в полицию.
Дальнейшему удачному расследованию способствовало бахвальство и самих ребят. Юные убийцы не смогли удержаться от того, чтобы не похвастаться своим подвигом. Скоро вся школа болтала об этом. Один из учеников, Ральф Вэлч, отнесся к этим сплетням серьезно. Он рассказал отцу Ванса Лэттима, что его револьвер будто бы был использован для убийства и, кроме того, его сын оказался замешанным в этом деле. Лэттим-старший проверил оружие и определил, что действительно из него был произведен выстрел. Он заявил об этом в полицию. Вскоре все четверо участников убийства были задержаны.
Ребята дали показания. Флинн признался в убийстве, остальные утверждали, что воспринимали все это как игру. Но все они утверждали: убить Грега их подговорила Памела Смарт. Однако их слов было недостаточно для ареста заказчицы — против нее не было никаких доказательств. Нужно было, чтобы Памела Смарт сама призналась в убийстве.
Помочь следствию вызвалась Сесилия Пирс, к тому времени осознавшая, насколько чудовищно и мерзко все происшедшее. Ей дали потайной микрофон, чтобы во время бесед с Памелой уличить ту в убийстве мужа, и эта затея удалась. В одной из бесед из уст учительницы прозвучали слова, которые не оставляли никаких сомнений.
Памелу Смарт взяли под стражу. В марте 1991 года состоялся суд. На нем Памела категорически все отрицала. Присяжные услышали хвастливое утверждение, что ее положение в обществе и авторитет дает ей преимущество перед обвиняемыми. Адвокаты Памелы заявляли, что Флинн и компания — психически ненормальные парни, которые убили Грега Смарта по надуманным причинам.
После долгих споров присяжные пришли к выводу: к убийству подростков подтолкнула Памела Смарт. Она была признана виновной и приговорена к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение. Билли Флинн и Патрик Рэндолл получили по 28 лет тюрьмы, Вэнс Лэттим — 18 лет. Дело Раймонда Фаулера рассматривалось отдельно.
Для сравнения. За подобное преступление у нас каждый из двух непосредственных исполнителей рисковал бы получить не боте десяти лет лишения свободы как несовершеннолетний. Изобличить же заказчика в условиях отечественного законодательства было бы практически неосуществимо. Но даже в самом худшем для преступника случае женщина-заказчик отделалась бы максимум в 15 лет лишения свободы.
Последними словами Памелы Смарт на процессе были: «Билли взял жизнь Грега. Теперь он берет мою».
Юрий Филатов. Криминал-экспресс, 1996, N51.

 

 

 

 

14. Синяя борода из Техаса

Ваша честь, я невиновен. Я этого не совершал, — произнес сдавленным голосом пожилой мужчина в очках, по-военному стриженный, но больше смахивающий в своем консервативном костюме на бизнесмена.
Суд присяжных только что признал его виновным, потратив на это 82 минуты, а «ваша честь» влепил 99 лет тюрьмы после размышлений, которые заняли немного больше времени — 86 минут.
Дело происходило в магистрате небольшого техасского Городка Меридиэн, расположенного в 150 км от Далласа. Подсудимого звали Джек Уэйн Ривс. Он уроженец другого небольшого техасского местечка — Арлингтона. В американской армии дослужился до чина старшего сержанта, а выйдя в отставку, занимался мелким бизнесом. На скамейку подсудимых Ривс попал из… тюремной камеры. Нет, в тюрьме он никого не убивал — ни заключенных, ни надзирателей. Он отбывал свой срок за убийство жены, которое произошло 18 лет назад. Многие годы Ривс ухитрялся избегать правосудия. Только прошлой зимой Фемида, наконец, покарала его.
Но недавно Ривс вновь предстал перед судом. Обвинение было аналогичным — убийство жены: речь шла о его последней супруге — Эмелите Ривс. Женился он на ней по почте, выписав бедняжку с Филиппин (она была почти ребенком). Эмилита бесследно исчезла в 1994 году. В то время подозрение на Ривса не пало. Это случилось несколько позже, когда выяснилось, что он убил свою первую жену Шарон, тоже юную красотку (за это ему припаяли 35 лет). Шарон была убита в 1978 году выстрелом из револьвера на военной базе Форт-Худ в округе Корбел, где Ривс проходил строевую службу. Тогда следственные органы пришли к выводу, что причина смерти Шарон — самоубийство. Но с тех пор странным и насильственным образом расстались с жизнью еще две жены Ривса, тоже молоденькие, и тоже красотки, и тоже выписанные по почте из далеких экзотических стран.
Следствие решило вновь открыть дело Шарон. Тело ее было эксгумировано лишь после того, как исчезла Эмелита. На сей раз суд переквалифицировал самоубийство на убийство. Шарон, кстати, нашли мертвой на следующий день после того, как она выиграла дело о разводе. Об этом обстоятельстве следствие вспомнило в связи с тем, что до своего таинственного исчезновения 12 октября 1994 года Эмелита жаловалась на мужа друзьям и говорила о желании развестись с ним.
Когда, наконец, полиция нашла тело Эмелиты на дне озера Уитни, точно установить причину ее смерти оказалось уже невозможным, настолько труп был обезображен. Но полицейские и соседи припомнили на суде, что в ночь исчезновения Эмелиты Ривс не разрешил им войти в его дом, а от вопроса «Где ваша жена?» пришел в неописуемую ярость и выкрикнул: «Если они найдут Эмелиту в озере Уитни, то и в ее убийстве обвинят меня!» А ведь в тот момент никто еще не обвинял Ривса в убийстве Шарон, и тело Эмелиты тоже еще не было найдено! Нашлись и свидетели, видевшие Ривса в день исчезновения Эмелиты «кэмпинговавшим» на берегу злополучного озера. Вспомнили и о том, что накануне исчезновения Эмелиты она была зверски избита мужем.
После второго приговора Синей Бороде из Техаса органы решили было заняться выяснением судьбы остальных жен Ривса, но затем махнули на это рукой. Ведь приговоренному к 134 годам тюрьмы (35 плюс 99) будет уже ни холодно, ни жарко от еще одной сотни лет за решеткой, а расследование и сам судебный процесс — дело сложное и дорогое. К тому же одна из жен — Мьонг Ривс, выписанная Синей Бородой из Южной Кореи, — была после своего таинственного исчезновения и тоже таинственной смерти предусмотрительно кремирована (Мьонг тоже «утонула» в озере Уитни).
И еще. Во время последнего процесса над Ривсом окружной прокурор Энди Макмиллен представил суду данные о том, что сразу же после исчезновения Эмелиты подсудимый вновь стал искать себе жену, пятую по счету. И тоже по почте. Так что, украинские девушки, вздрогните и запомните: американского «Чикатило» — вашего потенциального супруга — зовут Джек Уэйн Ривс.
Криминал-экспресс, 1996, N 44.

 

 

 

 

15. Несостоявшаяся трагедия

Принято думать, будто бессмысленные преступления свойственно совершать людям из низкой социальной среды. Дескать, богатым и обеспеченным такой криминал претит. Ванда Халлуэй, жена техасского банкира, стала известна именно благодаря нелепости подготавливаемого ею преступления.
Ванда вынашивала дьявольский план убийства матери девочки, которая считалась лучшей подругой ее дочери. Она рассчитывала, что тринадцатилетняя Эмбер Хит будет так потрясена смертью матери, что не сможет оставаться членом школьной команды «чиэрл-герлс» — группы поддержки, которая подогревает пыл болельщиков во время спортивных соревнований. Ванда надеялась, что освободившееся место займет ее дочь Шенна. Больше всего на свете Ванда желала, чтобы ее дочь стала «чиэрл-лидером», как принято называть там членов таких команд.
Быть «чиэрл-лидером» очень престижно для американских девочек и их родителей. В команды берут самых красивых, спортивных, стройных, в результате чего членство в команде является своеобразным эталоном женственности и красоты для окружающих. Поэтому неудивительно, что существует строгий отбор между командами на роль трибунных веселушек-затей-ниц. В Чэнэлвью жертвами такой практики стали десятки школьниц.
Девочки страстно желали похудеть и многие из них, сгоняя, как им казалось, «лишний» вес, принимали опасные для юного организма таблетки. Открылась даже разветвленная и процветающая сеть торговли лекарственными препаратами, которые покупали дети, преследуемые желанием соответствовать требованиям «карты веса», разработанной в школе.
В школе необычайно много девочек страдало от заболеваний, вызванных голоданием.
Вот что рассказывала впоследствии репортерам мать одной из таких девочек. «Многие девочки после еды вызывали искусственную рвоту, принимали слабительные и мочегонные средства, чтобы избавиться от „лишней“ жидкости. Повсюду только и говорили, что о диетических препаратах и о том, как их достать». И, несмотря на такую невообразимую картину, многие мамы не видели ничего плохого в том, что их дочери заботятся о своей внешности. Уволившаяся после разразившегося скандала учительница Джулия Дансворд, которая проводила отборочные конкурсы в «группы поддержки», на прощание сказала: «Родители оказывали на детей огромное давление, чтобы те непременно участвовали в конкурсе. Невероятно, но дети охотно шли на это. Я слышала, как одна девушка сказала: „Я готова убить кого-нибудь, чтобы попасть в эту команду. Печально, что у юного создания такие мысли. Но еще отвратительнее, когда так же думает мать“».
Помощник окружного прокурора Джо Мальоло, поддерживавший обвинение против Ванды Халлуэй, сказал: «Это невероятная история, но когда думаешь, что у нас есть родители, которые в угоду собственному тщеславию, ради своих амбиций выжимают все соки из детей, стоит ли удивляться, что эти люди способны преступить грань дозволенного и готовы совершить убийство?»
Именно к таким относилась Ванда Халлуэй. Она жила со своим третьим мужем, сыном и дочерью от первого брака. Ванда хотела всего сразу — и для себя, и для дочери, в которой души не чаяла. Чувство это росла по мере того, как Шенна подрастала. Сама Ванда росла и воспитывалась в серьезной семье. Ее с детства учили смотреть на жизнь глазами взрослого человека. Ее отец считал, что униформа «чиэрл-лидеров» не много лучше платья проститутки. А тайное желание выделиться среди сверстников ее никогда не покидало, а «чиэрл-лидерство» было вершиной общественного положения в среде подростков.
Друзья вспоминают, как это ее увлечение постепенно превращалось в навязчивую идею. Когда Шенна была совсем маленькой девочкой, Ванда одевала ее в крошечный спортивный костюмчик и вела смотреть, как играет ее брат в детской футбольной команде. Порой сама Ванда выбегала на край футбольного поля с мегафоном, чтобы руководить эмоциями болельщиков.
Супруги Верна и Джек Хит стали ее соседями после очередной смены места жительства. Их дочь Эмбер стала лучшей подружкой Шенны. Каждый вечер после школьных занятий они репетировали в спортзале с другими девочками движения и жесты старших «чиэрл-лидеров». Девочки были неразлучны, несмотря на то, что Эмбер шла впереди подруги в учебе и спорте. Во время предрождественских школьных выборов 1990 года обе девочки претендовали на пост президента школьного совета. За два месяца до выборов в совет они соревновались за титул «самой популярной» в классе. И вновь победила Эмбер.
Конкурировали девочки и за право попасть в «группу поддержки». И тут Эмбер оказалась лучше Шенны, несмотря на шумную кампанию в пользу Шенны, устроенную ее матерью. Миссис Халлуэй заплатила 50 долларов компании по производству канцелярских товаров и заказала карандаши и пеналы с надписью: «Изберите Шенну Халлуэй чиэрл-лидером!» Эти вещи она раздала школьникам.
Однако все усилия пропали даром: дочь проиграла. Полиция пришла к выводу, что с этого момента Ванда решила во что бы то ни стало добиться своего, даже путем убийства.
В повседневной жизни Ванда Халлуэй вела себя, как обычная домохозяйка: смотрела днем «мыльные оперы», готовила, устраивала вечеринки. Но ни на минуту ее не покидали мысли о судьбе дочери.
4 января 1991 года Ванда встретилась с братом одного из бывших мужей — Терри Харпером. С ее точки зрения Терри идеально подходил на роль соучастника преступления. За ним тянулся целый шлейф неблаговидных поступков. В свое время он получил условное наказание за управление автомобилем в нетрезвом виде, позже был обвинен в незаконном хранении пистолета, подозревался в распространении наркотиков. Кроме того, Ванда знала, что у Терри есть охотничье ружье. Детективы были убеждены, что именно этот факт натолкнул Ванду на мысль использовать Терри в качестве наемного убийцы. Она думала, что перед деньгами он не устоит.
Однако у Терри Харпера не было ни малейшего желания участвовать в таком грязном деле, как убийство. Когда Ванда сначала попросила его убить и мать, и дочь, он объяснил, что это обойдется для нее слишком дорого. А вот одно убийство потянет примерно на 2,5 тысячи долларов. Она согласилась. А Терри тем временем заявил на нее в полицию. Там ему не очень-то поверили, но снабдили диктофоном для записи следующего разговора.
Вот некоторые выдержки из бесед бывших родственников.
«От матери больше вреда, чем от дочери. Она обложила меня со всех сторон. Мне все равно, пусть ее увезут на Кубу или еще куда-нибудь лет на пятнадцать, главное, чтобы ее здесь не было. Я хочу, чтобы она убралась отсюда. О'кей?»
«Сделай это как можно быстрее. Я хочу убрать эту сучку с дороги еще до конца недели. Сожги автомобиль, разнеси дом, сделай так, будто в дом забрались грабители, словом, делай, что хочешь. Знаешь, Терри, не думаю, что я могла бы сама застрелить кого-нибудь. Но я согласна, чтобы это сделал кто-то другой».
Ванда хотела, чтобы женщину убили до конца недели, до очередного выступления претендентов на титул «чиэрл-лидера». Она считала, что если миссис Хит будет убита, ее дочь Эмбер откажется от выступлений, и тогда Шенна получит возможность блеснуть перед публикой.
Записанные пленки попали к окружному прокурору. До суда Ванде пришлось внести залог в 10 тысяч долларов, чтобы оставаться на свободе.
Слушанье в суде наделало много шума. Большинство жителей городка осуждали Ванду, но были и такие, кто считал, что она попала в ловушку, расставленную бывшим мужем. Верна Хит, потрясенная случившимся, попала под наблюдение врача. Она не могла поверить, что человеческую жизнь можно принести в жертву такой чепухе, как «чиэрл-лидерство».
Главным аргументом своей защиты Ванда избрала утверждение, что слова об убийстве дочери и матери Хит были всего лишь словами. Их нельзя воспринимать буквально, так как приводить свои угрозы в действие она не собиралась. Тогда-то в качестве улики против нее и послужили бриллиантовые серьги, которые она передала Харпер в качестве аванса.
Суд присяжных признал ее виновной и вынес приговор -15 лет лишения свободы. Однако эти события не помешали Ванде Халлуэй нажиться на своей славе. Она продала свою «историю» телевизионщикам и газетчикам.
В результате Шенна перестала ходить в школу, Эмбер отказалась от участия в группе ведущих, а ее мать до сих пор не может оправиться от нервного потрясения. Родители и учителя, наконец, обратили внимание на ненормальную роль «чиэрл-лидерства» в школьной жизни. «Карта веса» исчезла со школьных стен.
Нелепость, несуразность, истинно техасское «своеобразие» характера и поступка Ванды Халлуэй сделали это судебное дело единственным в своем роде.
Юрий Филатов. Криминал-экспресс, 1997, N 5.

 

 

 

 

16. Необъявленный национальный траур

Сентябрь 1996 г. В Бельгии — национальный траур, хотя официально он и не объявлен. Приспущены флаги, черные ленточки развеваются на антеннах автомашин. Зазвонили колокола во всех соборах страны, загудели клаксоны такси и пожарных машин, а в одном из крупнейших ее городов — Льеже и его окрестностях на полдня остановили работу заводы, закрылись магазины. Многие десятки тысяч жителей города и провинции, приезжих из других районов Бельгии и соседних стран Европы, собрались вокруг собора Св. Мартина. Там состоялась панихида по Жюли и Мелиссе, которые погибли от издевательств и голода в заточении у педофилов и предпринимателей порнобизнеса.
Девочкам было по 8 лет, когда в июне 1995 года они исчезли. Их поиск продолжался 14 месяцев, превратившись в широкую международную кампанию. Оказалось, что 9 месяцев они еще были живы в потайной камере, где их насиловали и снимали при этом на видеопленку. Неделю назад захваченный с поличным Марк Дютру указал полицейским место, где он закопал тела маленьких пленниц.
Страна взбудоражена не столько жестокостью преступления, сколько неспособностью государства защитить граждан. Поэтому в этом трауре гражданское общество как бы дистанцировалось от государства. Похороны, масштаб которых в Бельгии может сравниться, пожалуй, только с похоронами короля Бодуэна в 1993 году, организованы и проведены полностью на общественных началах и на народные пожертвования. Король Альберт II направил соболезнование семьям Жюли и Мелиссы и объявил, что будет представлен на похоронах одним из членов монаршей семьи. Но потом отменил это решение: так пожелали родители покойных.
Известие о смерти девочек подстегнуло общенациональную дискуссию о правовом обществе, свободах и демократии, об эффективности юстиции, на волне эмоций зазвучали требования восстановить смертную казнь, которую парламент Бельгии отменил 13 июня в соответствии с нормами Совета Европы. Но больше голосов в пользу того, чтобы бороться с формализмом в работе правоохранительных органов, с неоправданным великодушием властей по отношению к преступникам, с разгулом порнографии.
Люди задают в эти дни «неудобные» для властей вопросы. Почему Марк Дютру, осужденный на 13 лет за изнасилование малолетних, был освобожден из тюрьмы всего через три года? Почему власти, призванные следить за ним, не поинтересовались источником доходов «безработного арматурщика» — владельца девяти автомобилей, шести домов в Бельгии и одного — в Доминиканской Республике? Почему они не прислушались к сигналам соседей о том, что по ночам в его владениях строятся потайные помещения для содержания похищенных детей и что эти дети переправляются за границу, в частности, в Чехию и Словакию, ставшие после революции 1989 года европейскими центрами проституции, порнографии и педофилии?
Сабина и Летиция, 12 и 14 лет, похищенные бандой Дютру, найдены в его застенках, к счастью, еще живыми. Похоронены Жюли и Мелисса. Захваченные этой же бандой год назад 17-летняя Анн и 19-летняя Эфье пока в розыске, как и еще четыре девочки, бесследно исчезнувшие в последние годы в Бельгии. Следователи ведут допросы, поднимают из архивов старые свидетельства, просматривают километры найденной у Дютру видеопленки с ужасающими сюжетами сексуального издевательства над детьми, стараясь создать портреты жертв и насильников для продолжения поиска.
Криминал-экспресс, 1996, N 36. (По материалам зарубежной печати).

 

 

 

СЕРИЙНЫЕ УБИЙЦЫ В СССР

Об убийцах, насильниках, маньяках, выявленных на территории бывшего СССР, имеется большое количество художественной, документальной и научной литературы.
Описать злодеяния каждого из них на страницах данного сборника просто невозможно, поэтому мы ограничимся перечнем наиболее «прославившихся» убийц, вошедших, как это ни печально, в историю, и расскажем о некоторых из них.
Начнем с В.Ионесяна, бесчинствовавшего в Московской области в начале 60-х годов и считающегося первым советским серийным убийцей.
Помимо этого расскажем о других фактах насилия, которые известны не столь широко, хотя их подробности в полном смысле этого слова леденят душу.

Серийные убийцы времён СССР

 

 

 

 

 

 

17. Убийца из Мосгаза

Владимир Ионесян родился в Тбилиси в обычной семье и с малых лет был окружен особым вниманием. Родители, угадывая в нем артистчиеский талант, сделали все возможное, чтобы их ребенок получил необходимое образование. Для этого сына освободили даже от службы в армии, только бы он достиг желаемых высот на оперной сцене. Между тем отец одаренного мальчика за торговые махинации был осужден на 7 лет тюрьмы. Ребенок остался без отцовского внимания. Связавшись с блатными товарищами, вскоре совершил неудачную кражу и был судим. Суд, учитывая его возраст, приговорил Ионесяна к пяти годам условно. К тому времени он уже был женат, и его жена Дея, стараясь уберечь супруга от дурного влияния, увезла Ионесяна в Оренбург. Там он взялся за ум и продолжил свою артистическую карьеру, поступив в Театр музыкальной комедии. Однако здесь он вскоре познакомился с артисткой кордебалета Алевтиной Дмитриевой и, сойдясь с ней, бросил жену с малолетним ребенком и уехал в Москву. Чтобы Дмитриева отправилась с ним, Ионесян наврал ей про 40 тысяч рублей, якобы хранившихся у него на сберкнижке в Москве.
Прибыв в Москву первым, Ионесян познакомился с пенсионеркой Акулиной Коренковой и снял у нее комнату рядом с Рижским вокзалом. Появившуюся вскоре в квартира Дмитриеву он представил как свою молодую жену.
Тем временем обещания красивой жизни в столице требовали от Ионесяна активных действий. И, не обремененный никакими моральными устоями, Ионесян встал на путь преступлений.
20 декабря 1963 года в 12 часов дня он приехал на Балтийскую улицу, что в районе метро «Сокол», и, войдя в один из домов, начал проводить под видом работника Мосгаза профилактический осмотр газовых плит и духовок. Однако отнюдь не техническое состояние плит интересовало его: он высматривал удобную обстановку в квартирах москвичей для совершения преступления. И вот в одной из квартир он нашел то, что искал. Дверь ему открыл 12-летний мальчик и, выслушав версию о профилактическом осмотре, впустил Ионесяна в квартиру. Тот, обойдя ее и убедившись, что мальчик дома один, безжалостно убил подростка, нанеся ему множество ножевых ранений. После этого Ионесян открыл свою сумку и спокойно погрузил в нее детский шерстяной свитер, сатиновые шаровары, кожаный кошелек с узорным тиснением, положил в карман 60 рублей бумажными купюрами. И это было все, на что позарился преступник и за что лишил жизни 12-летнего ребенка. Вечером того же дня убитые горем родители вызвали на Балтийскую улицу милицию. Через несколько часов картина преступления была в целом восстановлена, и в протоколе следствия впервые появилась личность молодого южанина в ушанке, немодно завязанной сзади (именно эта странно завязанная ушанка и навела муровцев на мысль, что убийца — не москвич).
На следующий день был составлен приблизительный фоторобот преступника, и с ним ознакомили весь личный состав столичной милиции. Это произошло 24 декабря. А 25 декабря Ионесян уехал из Москвы и прибыл в город Иваново. Здесь его кровавый маршрут пролег по двум улицам: Калинина и Октябрьской. И вновь его версия о профилактическом осмотре действовала безотказно: люди безропотно открывали перед ним свои двери и впускали в дом. В трех квартирах обстановка для Ионесяна оказалась подходящей: в них были лишь мальчик-подросток, пенсионерка и ученица девятого класса. Двоих из них Ионесян безжалостно убил, а школьницу изнасиловал и нанес ей несколько ударов топором (к счастью, девочка выжила). И вновь, как и в первом случае, преступник довольствовался малым: из квартиры мальчика была похищена одежда, деньги, облигации, авторучки; у пенсионерки он взял фонарик за три рубля и кошелек с 70 копейками; у девушки — электробритву «Харьков», две авторучки, электрофонарик.

Убийца из «Мосгаза» Ионесян.
Как только весть о бесчеловечных убийствах в Иванове достигла Москвы и стало ясно, что убийца — один и тот же человек, этому делу был придан статус особо важного. Подобных зверств в столице и округе давно уже не случалось. В Управлении охраны общественного порядка Мосгорисполкома создается оперативный штаб по поимке преступника, в который вошли: полковник милиции Анатолий Волков, Кузьма Горбачев, майоры милиции Фридрих Светлов, Николай Муравьев и другие. Дело под свой личный контроль взял министр охраны общественного порядка (так с октября 1962 года именовалось МВД) Вадим Тикунов. Он, в свою очередь, чуть ли не ежедневно информировал о ходе расследования председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина. От последнего информация шла выше — в Президиум ЦК.
Статус особо важного дела позволил органам милиции привлечь к его раскрытию многих известных людей из числа ученых, художников, скульпторов. К примеру, заслуженный деятель искусств Казахской ССР Наум Карповский вместе с сотрудниками милиции поехал в Иваново и после продолжительных бесед с очевидцами нарисовал предположительный портрет убийцы. Известный скульптор, профессор Михаил Герасимов также после бесед с людьми, видевшими убийцу, воссоздал подробный портрет преступника. Эксперты научно-технического отдела УООП изготовили сотни этих портретов и распространили их среди сотрудников милиции. По этому портрету и описаниям убийца выглядел следующим образом: рост высокий, выше 172 сантиметров, худощавый, плечи средней ширины, шея короткая, лицо худощавое, удлиненное, овальной формы, нос длинный, узкий, кончик острый, глаза большие с открытыми веками, губы средней толшины, рот среднего размера. Из одежды, бывшей на преступнике, упоминались: длинное поношенное пальто свободного покроя, темные брюки, суконные ботинки черного цвета на резиновой подошве, ушанка из меха, похожего на пыжик.

Первоначально сыщики ухватились за версию о том, что преступник явно не в своем уме. И действительно, логика его поступков была мало похожа на деятельность нормального человека. Он мог в квартире, где совершал преступления, оставить многие ценные вещи, захватив с собой всякую мелочь вроде авторучек и электрических фонарей. Однако вскоре на основе анализа хитроумных действий убийцы сыщики пришли к выводу о том, что тот не так прост, как кажется. Он был достаточно предусмотрителен и осторожен для ненормального и к каждому преступлению тщательно готовился. Поэтому, чтобы перекрыть ему все возможные лазейки, столичная милиция была приведена в состояние повышенной готовности. Под усиленным наблюдением находились железнодорожные вокзалы, на улицах появились военные и милицейские патрули. Вся Москва полнилась слухами о жестоком убийце из Мосгаза, однако средства массовой информации сохраняли гробовое молчание по этому поводу. И лишь «вражеские голоса из-за бугра» доносили до людей крупицы правды.
Между тем, несмотря на активные поиски столичной и областной милиции, преступник по-прежнему гулял на свободе. В квартире изнасилованной девушки был найден тетрадный листок с записями фамилий жильцов дома, квартиры которых 25 декабря посетил убийца. Эксперты-криминалисты обнаружили на нем отпечаток пальца. После этого сотрудники угро исследовали несколько сот образцов почерков работников местного горгаза, но владельца такого почерка так и не нашли. Проверка по линии психически больных людей также результатов не дала.
Прошло еще три дня, и наступило 28 декабря 1963 года. Ионесян, все это время прятавшийся на квартире Коренковой, вновь вышел на «дело». И вновь его наглость и безнаказанность не знали границ. В том же Ленинградском районе, недалеко от места, где он убил 12-летнего подростка, он вновь обманом проник в одну из квартир и убил 11-летнего мальчика. Москва содрогнулась от еще одного зверства неуловимого маньяка, и кремлевские власти обрушили свой гнев на нерасторопных сыщиков. Следствие было активизировано, тысячи людей вовлечены в поиски преступника, но все безрезультатно. Ионесян вновь залег в свое лежбище у Рижского вокзала, пропивая и проедая кровавые деньги. Так длилось почти две недели.
Встретив Новый, 1964 год, Ионесян в начале января вновь вылез наружу. И снова, как и в прошлый раз, далеко от дома отходить не стал. 8 января недалеко от проспекта Мира он вошел в только что заселенный дом и, представившись представителем строительной организации, устраняющей неполадки в новом доме, проник в квартиру 46-летней женщины. Выяснив, что у женщины есть претензии к строителям, Ионесян посоветовал ей изложить свои жалобы в письменной виде. Та так и сделала. Сев за стол, она взяла чистый лист бумаги, ручку и вывела заголовок: «Заявление». Больше женщина написать ничего не успела: вытащив из сумки топор, Ионесян обрушил его на голову несчастной. После этого он забрал из квартиры 100 рублей, наручные часы «Мир» и телевизор «Старт-3». Этот старенький телевизор, в сущности, и поставит точку на затянувшемся кровавом пути 26-летнего убийцы.
Выйдя на улицу с завернутым в скатерть телевизором, Ионесян первым делом попытался поймать попутную машину. Ему это вскоре удалось: возле него остановился самосвал, водитель которого согласился подбросить Ионесяна до дома. Всю эту сцену случайно заметил участковый уполномоченный 58-го отделения милиции Евгений Малышев. Проводив отъезжающую машину взглядом, он запомнил две первые цифры номера машины: 96. А вечером, когда стало известно об убийстве 46-летней женщины и пропаже из ее квартиры телевизора, Малышев тут же сообразил, что его показания могут быть полезны сыщикам. И оказался прав. После его сообщения сотрудники ОРУД ГАИ «перетрясли» все самосвалы, зарегистрированные в ГАИ Москвы и области. Под утро была обнаружена машина МОЖ 96–26, водитель которой рассказал, что вчера, часов в двенадцать дня, он действительно подвозил молодого человека с ящиком в район Рижского вокзала, на перекресток Трифоновской и 3-й Мещанской улиц. Получив эти данные, сыщики смекнули, что с такой поклажей далеко идти преступник не мог, а значит, лежбишще его где-то неподалеку от Рижского вокзала.
Именно с такой мыслью заместитель начальника 19-го отделения милиции Николай Билюченко начал обход своей территории. И во время этого обхода одна из жительниц с улицы Щепкина рассказала ему, что у ее соседки Коренковой гостит племянница с мужем. И муж этот похож на кавказца. Более того, этот кавказец позавчера привез домой телевизор и вчера уже продал его жильцу из соседнего дома. Все эти сведения Билюченко тут же сообщил на Петровку, 38. Остальное было делом техники. Муровцы быстро узнали, что у Коренковой никакой племянницы нет и в помине, а комнату свою она сдает какой-то молодой женщине и мужчине. Взяв в оборот жильца из соседнего дома, который купил вчера у постояльца Коренковой телевизор, сыщики без труда установили: это тот самый «Старт-3», украденный из квартиры убитой. Как только это выяснилось, сыщики тут же нагрянули к Коренковой, однако молодых постояльцев в тот момент дома не оказалось. Зато в их комнате были найдены многие предметы из квартир убитых в Москве и Иванове людей. В десять часов вечера в квартиру вернулась Алевтина Дмитриева. Она была тут же арестована. Однако она рассказала, что Ионесян (теперь милиция точно знала его фамилию) проводил ее в тот день до Казанского вокзала и велел купить себе билет на 11 января до Казани (там жили ее родственники). После этого он простился с ней и уехал в неизвестном направлении. Больше она ничего существенного о судьбе своего друга сообщить не могла. И тогда за нее это сделали вещи Ионесяна. В них сотрудники МУРа обнаружили карту железных дорог страны и лист бумаги, на котором рукой Ионесяна были написаны названия городов: Иваново, Казань, Рязань, Ярославль, Оренбург. Так сыщики вышли на места возможного появления убийцы. Во все эти города были высланы сотрудники МУРа, местное руководство милиции заранее оповещено о возможном появлении у них опасного преступника. Тем временем Ионесян, сутки просидев в укромном месте в Москве, выехал в Казань. Туда же, как и было оговорено заранее, выехала 11 января… сотрудница МУРа, загримированная под Дмитриеву. 12 января Ионесян приехал в Казань, ровно за час до прибытия в город московского поезда. К этому времени вся территория вокзала и его окрестности были уже плотно нашпигованы переодетыми в гражданское милиционерами, а на самом перроне находился министр охраны общественного порядка Татарской АССР генерал внутренней службы 3-го ранга С.Япеев и начальник отдела уголовного розыска министерства Бикмухаметов.
Операция по задержанию особо опасного преступника прошла настолько успешно, что Ионесян ни о чем не догадывался до самого последнего момента. Лже-Дмитриева вышла из вагона на перрон, Ионесян подошел к ней и тут же был схвачен оперативной группой захвата во главе с самим министром. В тот же день Ионесяна этапировали обратно в Москву.
По приговору суда преступник был расстрелян.
Ф. Раззаков. Бандиты времен социализма (Хроника российской преступности 1917–1991 г.г.). -М.: Эксмо, 1996.

 

 

 

 

18. Монстр откровенничает

Об Андрее Чикатило уже много написано, поэтому мы просто ознакомим вас с интервью, взятом у него в камере смертников.
Новочеркасская тюрьма, бокс смертников, камера номер 33 — вот последнее место прописки Чикатило — человека, у которого не осталось ни имени, ни отчества — лишь фамилия, похожая на кличку.
Убийца изолирован от мира. У него нет права на прогулки. Единственно, кто с ним может переброситься словом, это охрана, подающая в дверное окошко камеры пищу. В камере нет радио. Диапазон звуков, которые долетают в камеру смертника, крайне узок — это лязг открывающихся запоров да надоедливое тюканье капель из протекающего крана-умывальника. Дверь в камеру Чикатило увешана замками. Сначала охранник открывает внутренний, врезной замок. Затем — один за другим два навесных.
Дверь распахивается, и мы видим за ней еще одну — решетчатую, из толстых металлических прутьев. Она тоже на запоре.
Еще один поворот ключа — и мы в клетке. Чикатило стоит, отсвечивая стеклами очков, в дальнем конце камеры у узкого зарешеченного оконца. Высокий, неопределенного возраста, с заросшим злым лицом человек смотрит на нас, ничего не говоря.

Его называют суперубийцей XX века. Андрей Чикатило — фотография сделана в день задержания маньяка.
Крепкая шея, выступающая из полурасстегнутой темно-полосатой тюремной униформы, длинные руки с огромнымикистями. На ногах грубые черные рабочие ботинки сорок шестого размера.
Офицер-охранник, вооруженный резиновой дубинкой, занимает место между нами и Чикатило, защищая нас от возможного нападения. У дверного проема заступила на вахту группа контролеров, готовых прийти на помощь.
Офицер объясняет Чикатило, что перед ним корреспонденты, что они хотят взять у него интервью.

Один из ножей, изъятых у Чикатило.
— Вы не возражаете? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает безразлично Чикатило.
— Кто вы такой? Где родились? Кто по образованию?
— Мне пятьдесят семь лет, — заученно забасил убийца. — Родился на Украине в Сумской области, где памятники жертвам голода 30-х годов — специально организованного голода. Вот там я и родился, вот там и я познал голодовку. И людоедство было. Нас, маленьких, родители все пугали людоедством. Закончил школу в деревне. Направлял на учебу все силы. Я учился и видел там… как это…, - он позабыл слово, — расстрелы. — И бомбежки видел. И трупы видел, и руки разбросанные. Складывали их на подводы. Хоронили. Пухлый от голода лазил по бурьянам. Отец — партизан. Попал в плен. Его освободили американцы. И наш КГБ потом стал его обвинять в связях самериканцами, их разведкой. Репрессировали его как врага народа. Я один из деревни поехал поступать в Москву в МГУ. И поступил бы, но меня как сына врага народа не приняли, хотя экзамены сдал…

Через час тяжелого разговора становится ясно, что заготовленные и тщательно продуманные нами вопросы не годятся. К интервью вообще можно было не готовиться. Чикатило не желает объяснять: почему убивал людей? Почему ел человечину? Что двигало им?
Единственно, на что он способен, — рассказывать о несправедливо устроенном обществе. В армии настрадался. Офицерство занималось рукоприкладством. Старослужащие-педерасты в бане насиловали. Домой после дембеля вернулся — опять напасть. Не стоит. Хоть убей — не стоит. Служил в войсках КГБ. На плечах погоны щегольские зелененькие — «дивчины» так и льнут, — а у него не встает. Вся деревня гогочет. Затравили до того, что в петлю полез, «вишався», как он по-украински говорит. Вынули из петли. Закончил училище связи, послали на Урал. А там — атомные взрывы. Грибовидные облака своими глазами видел. Он, Чикатило, маленький, а они огромные и ядовитые. Закончил Ростовский университет. Стал филологом. Казалось, теперь все будет нормально. Диплом как-никак в кармане. Ан нет. Гонения начались. Не разглядели таланта и тонкую ранимую душу. Пришлось переквалифицироваться в снабженцы. На завод подался. Директор сволюга. Чуть чего — в крик. Фашист, гад, плохо работаешь. Яйца поотрываю, если шифера не достанешь. В командировках полжизни провел.

Фоторобот подозреваемого, сделанный по немногим свидетельским показаниям.
Среда, словом, заела.
Помните, в «Преступлении и наказании» разговор Порфирия Петровича с Разумихиным и Раскольниковым? Как Разумихин разносил воззрение, что всякое преступление есть протест против ненормальности социального устройства… ничего больше, и никаких причин. Все у них потому, «что среда заела», — и ничего больше! Любимая фраза! Если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается!..
Вот и Чикатило натуру, самого себя в расчет не берет. Заглядывать в себя не собирается.
Может, он себя, подобно Раскольникову, к «великим» приобщил? Как и Родион, возомнил, что имеет право на убийства?
Не причастность ли к «обыкновенным» Чикатило 12 лет себе и обществу доказывал?
— Я талантлив, гениален, — бубнит он, — я единственный из деревенских, кто при поступлении в МГУ на пятерки экзамены сдал. Моя мечта была стать партийным деятелем такого масштаба, как Сталин. Я, когда Сталин умер, даже в Москву на похороны ездил. Плакал по вождю. Я бы и стал крупной фигурой, но меня затравили, загоняли, не дали раскрыться.
— Представьте на минуту, — перебиваю, — случилось невозможное — вас выпустили на свободу. Вас никто не знает, от вас в ужасе никто не шарахается. Вы снова бы начали убивать, насиловать или смогли бы совладать с собой?
— Пусть меня выбросят в тайгу. Туда, где никого нет. Я бы стал жить в полной изоляции. Картошку бы стал выращивать. Если меня никто не будет унижать, травить, у меня злость спадет.

Ножи, изъятые при обыске в квартире арестованного.
Его надо, видите ли, забросить в безлюдную тайгу, там он станет тихим паинькой. А если на одинокий огонек кто-то случайно забредет? Что тогда?
— Почему вы творили ужасы? — в который раз спрашиваю я. — В вас вселялся зверь? Как это обычно случалось? Рассказывают, что вы, как правило, убивали в дождь. Почему?
В ответ молчание.
— Да, да, это была разрядка, — с готовностью подхватывает он. — Это была психическая разрядка от этой развращенной жизни. Жизнь меня вытеснила.
— Вы называете себя импотентом, но откуда у вас дети?
— У меня не было с женой полноценных половых отношений. Она терпела над собой насилие — вот и все.
— Не хотелось бы вам проделать со своими детьми то, что проделывали с чужими? Растерзать, убить их?
— Я своих детей и не видел. Командировки на Урал по три-четыре месяца измучили меня. Сидел там голодный, гонимый всеми, — снова завел свою любимую пластинку Чикатило.
О чем говорить с ним? Он ничего не хочет объяснять. Попробуй разберись, где у него правда, а где — вымысел. О чем бы ни шел разговор, он сводился к одному и тому же: замучили его вконец командировки, директор грозил «яйца оторвать» — злосчастная, словом, жизнь. В глазах ни слезинки, они сухие, словно искусственные.
— Верите в Бога?
— Да.
— Молитесь?
— Да, молюсь. Каждый день молюсь.
— О чем просите Бога?
— Я благодарю его за то, что он есть, что так мудро устроена природа: реки, горы, небо.
— Как отнеслись к тому, что вас приговорили к смерти?
— Спокойно. Я, когда в молодости вишався, побывал уже на том свете.
— На аппетит не жалуетесь?
— Нет.
— Верите в бессмертие?
— Да.
— Раз вы бессмертны, значит, вы все время будете с нами?
— Да, раз существует бессмертие, то и я буду.
— И куда же дорога будет определена — в ад или рай?
— Я в раю и аду одновременно буду.
В глазах, до того безразличных, вспыхивает фонариком фанатичный огонь.
Вот он, источник чикатиловского самообладания! Напрасно ждать исповеди от того, кто вознамерился жить вечно, для кого ад и рай — малина!..

Один из ответов Андрея Чикатило на вопросы издательства «Текст» и собственноручная его роспись.
— Я не умру, — упрямо повторяет он.
Демонстрируя «величие духа», Чикатило на прошание показывает свое любимой физическое упражнение — борцовский мостик.
— Почему вы убивали людей?
Продолжая держать мостик, Чикатило мычит что-то нечленораздельное.
— Неужели вам никого из убитых не было жаль?
В ответ — сдавленный стон, похожий на звериный рык. Зверь он и есть зверь. Даже если он носит человеческую фамилию.

Из сводной таблицы по убийствам, совершенным Чикатило в 1978–1990 годах.
Порядковый номер — 1. Закатанова Л. Возраст — 9 лет. Дата совершения убийства — 22.12.1978. Признаки маскировки трупа — сбросил в реку. Причина смерти — 3 ножевых ранения в обл. живота. Повреждения сексуального и садистского характера, разрывы влагалища и прямой кишки. Сперма во влагалище и прямой кишке.
Порядковый номер — 2. Ткаченко Л. И. Возраст — 17 лет. Дата совершения убийства — 3.09.1981. Признаки маскировки трупа — накрыт газетой и грунтом. Причина смерти — множество ножевых ранений в лицо, половые органы. Признаки садистского и сексуального характера — в области пол. органов рана около 22 см нанесена деревянным прутом. Сперма во влагалище и заднем проходе.
Порядковый номер — 3. Бирюк Л.А. Возраст — 12 лет. Дата совершения убийства — 12.06.1982. Причина смерти — 30 колото-резаных ран, 4 колото-резаные в обе глазницы. Признаки маскировки трупа — накрыт травой. Наличие одежды на трупе — полностью обнажен. Место обнаружения одежды и ее состояние — не обнаружено, кроме босоножек…
Порядковый номер — 16. Фамилия, имя и возраст жертвы Шевкун В., 19 лет. Дата совершения убийства -27.10.1983. Причина смерти — множество ножевых ранений. Повреждения садистского и сексуального характера — отсутствует часть матки, придаток малых половых губ, нет правой молочной железы. Место обнаружения одежды — сожжена в костре. Признаки маскировки трупа — присыпан землей и листвой.
Порядковый номер — 17. Фамилия, имя и возраст жертвы — Марков С, 15 лет. Дата совершения убийства — 27.12.1983. Причина смерти — множество ножевых ран (около семидесяти), повреждение сердца. Повреждения садистского и сексуального характера — отсутствует половой член, часть мошонки, яички. Зияние заднепроходного отверстия, сперма в прямой кишке.

Следственный эксперимент — так он наносил удары ножом. Снимки из материалов уголовного дела.
Порядковый номер — 18. Фамилия, имя и возраст жертвы — Шалапинина Н., 18 лет. Дата совершения убийства -9.01.1984. Причина смерти — множество ран от заточки, потеря крови, рана сердца. Повреждения садистского и сексуального характера — отсечены нос, верхняя губа, четыре пальца левой руки, повреждены соски груди. Сперма на пальто, шарфе и во влагалище…

Суд над Чикатило проходил с 4 апреля по 15 октября 1992 года в ростовском Доме правосудия. Подсудимый во время заседаний суда находился в клетке.
Порядковый номер — 28. Фамилия, имя и возраст жертвы — Алексеева Д., 17 лет. Дата совершения убийства -7.08.1984. Причина смерти — множество ножевых ранений, потеря крови. Повреждения сексуального и садистского характера — отсечена голова.
Порядковый номер — 46. Фамилия, имя и возраст жертвы — Кравченко А., 12 лет. Дата совершения убийства -14.01.1990. Причина смерти — 17 ножевых ран в области груди, шеи, разрезан живот, порезан язык. Повреждения сексуального и садистского характера — ампутирован половой член. Зияние заднепроходного отверстия.
Порядковый номер — 47. Фамилия и возраст жертвы — Макаров Я., 11 лет. Дата совершения убийства — 7.03.1990. Причина смерти — 17 ножевых ран в области груди. Повреждения сексуального и садистского характера — ампутированы половой член и мошонка. Разрывы слизистой. Сперма в прямой кишке…
Павел Никитин. Криминал-экспресс, 1993, N21.

 

 

 

 

19. Маньяк из Белоруссии

Геннадий Михасевич из поселка Солоники под Полоцком, свое первое убийство совершил в 1971 г. и с каждым годом убивал все больше и больше (жертвами были только женщины). Всего в 1971–1984 гг. он убил 36 женщин, причем в 1984 г. — 12 человек.
Михасевич совершал убийства, как правило, возле дорог, все его жертвы были задушены одним способом — резко стянутой косынкой, шарфом или пучком травы. Место убийств тоже было определенным — в районе между Витебском и Полоцком, поэтому дело Михасевича и назвали «витебским».
14 лет подряд погибали от рук Михасевича молодые женщины: каждый год их число росло. За это время в 11 судебных процессах, до того как преступника разоблачили, по обвинению в совершенных им убийствах осудили 14 человек. Один из невинно осужденных был расстрелян, другой пытался кончить жизнь самоубийством, третий отсидел в тюрьме 10 лет, четвертый после шестилетнего заключения совершенно ослеп и выпушен как «не представляющий опасности».
Все эти люди признались в якобы совершенных ими убийствах из-за примененных к ним милицией и следственными органами пыток и психологического давления.
Михасевич с юношеских лет страдал комплексом сексуальной неполноценности, от которого мог бы вовремя избавиться, если бы обратился к врачу. Комплекс порождал агрессию, которая требовала выхода.
Вечером 13 января 1984 г. студентка Татьяна К. ушла из общежития в сторону станции Лучеса, что в двух километрах от Витебска. Она не вернулась ни на следующий день, ни через неделю. Нашли ее 2 февраля под железнодорожной насыпью. После обнаружения трупа несчастной Татьяны К. началось следствие.
Был заподозрен молодой шофер Олег Адамов, работавший 13 января неподалеку от железной дороги, в песчаном карьере. Его вскоре арестовали якобы за хулиганство, и через несколько дней беспрерывных допросов он признался. Показал место под насыпью — здесь убил. Правда, никак не мог толком объяснить, куда дел сумку, в которой, по свидетельству подруг, Татьяна носила конспекты и учебники. Сумку так и не нашли. Адамова же в начале 1985 г. приговорили к 15 годам (это он пытался в тюремной камере лишить себя жизни).
Первое и второе убийства прошли безнаказанно, у Михасевича появилась тяга к «приключениям», как говорят психиатры, «по принципу закрепления». Убийства стали для преступника, по определению журналиста И.Гамаюнова, «разновидностью спорта».
1984 год был отмечен как чрезвычайный на совещании Белорусской прокуратуры: число погибших женщин в районе Витебска и Полоцка достигло рекордной отметки. Преступник, который раньше ограничивался двумя, тремя, иногда пятью жертвами в год, в этот достопамятный 84-й погубил 12 человек. Шел 13-й год его вакханалии.
Безнаказанность, развязавшая ему руки, была результатом следственного заблуждения. В прокуратуре предполагали, что убийства совершали разные люди. Когда следователь Н.И.Игнатович посмел усомниться в виновности обвиняемых и в правильности действий авторитетного «спеца», его тут же вывели из следственной группы. А первый заместитель министра внутренних дел Белоруссии с раздражением назвал поведение Николая Ивановича «несерьезным», а его самого — «мальчишкой», который навязывает обсуждение вопроса, давно решенного.
Тот же «мальчишка» Игнатович однажды настоял, чтобы ему передали следственные материалы по всем этим убийствам — и нераскрытые, и те, что прошли через суд. Он читал их медленно. Перечитывал, вписывал в специальные следственные карточки обстоятельства гибели женщин. Карточек к тому времени было уже больше тридцати. Заполнив их, Игнатович увидел характерные подробности: все женщины гибли неподалеку от дорог, все были задушены одним способом — резко стянутой косынкой, шарфом или пучком травы. Совпадало и другое… Преступный почерк был один. И поиск начался.
Следователь Игнатович набросал на карте путь следования каждой потерпевшей. Оказалось: все намеченные маршруты стягивались от Лепеля и Витебска к Полоцку. Значит, преступник живет там?.. Вероятно. Средство его передвижения?.. Те немногие, кто видел у дороги женшин, потом погибших, говорили, что они садились в автофургон. Но одна из них уехала на попутном красном «Запорожце».
Так кто же он, этот безумный «охотник»? Может, и в самом деле сумасшедший? Но способен ли человек, лишенный разума, действовать так осторожно и продуманно столько лет? Ведь он ни разу не оставил на месте преступления вещей погибших, хотя нападал на них не ради грабежа. Он, несомненно, где-то работал. Причем, должность позволяла ему свободно распоряжаться временем и служебной машиной. Он мог быть водителем, техником, механиком, предположил Игнатович. Возраст? От 32 до 42 лет. Наверняка уроженец Витебской области, хорошо знает эти места. Образование? Скорее всего, среднеспециальное. Рост? 175–185 сантиметров. Волосы вьющиеся, русые. Внешность, вызывающая доверие.
Как и оказалось впоследствии, внешне Михасевич вел вполне благопристойную жизнь: работал заведующим ремонтными мастерскими, имел семью — жену и двоих детей, и даже был… дружинником, нештатным помощником милиции. Когда на дорогах Белоруссии милиция стала останавливать автофургоны и красные «Запорожцы», проверяя документы водителей, он тоже вместе с другими дружинниками проверял. Можно сказать — «ловил самого себя».
Возможно, он еще много лет продолжал бы совершенствовать свой страшный «вид спорта», а в тюрьмы сажали бы невинных людей, если бы не чутье, настойчивость и профессионализм следователя Н.И.Игнатовича, сумевшего доказать, что все убийства женщин в данном районе — дело рук одного и того же человека.
Когда кольцо следствия стало приближаться к месту проживания Михасевича, он заволновался, написал измененным почерком анонимное письмо в областную газету, где утверждалось, что женщин убивают местные мужчины, мстя своим возлюбленным за неверность. Письмо он подписал «Патриоты Витебска».
Следователь понял: преступник не только отводит следы от Полоцка, но еще и ориентирует следствие на тех, кто был близок с его жертвами.
Для убедительности после отправки письма Михасевич поехал в Витебск, убил еще одну женщину и возле тела оставил записку, подписанную теми же словами. Но письмо и записка только ускорили поимку убийцы. Они дали следствию серьезную улику — почерк преступника, хоть и измененный.
Кто-то из свидетелей видел, как одна из женщин незадолго до смерти садилась в красный «Запорожец». Следователи, проверяя почерки всех владельцев красных «Запорожцев» в окрестных районах, проверили и почерк Михасевича. Поначалу сходства не было обнаружено. Но затем, когда нашли документы, написанные им второпях, эксперты увидели, что многие элементы письма совпадают. И Михасевича было решено задержать.
Три группы захвата выехали на задержание. Дома Михасевича на оказалось. На работе — тоже. Третья группа поехала в соседнее село. Он был там, у родственников. С упакованными чемоданами. С билетом на самолет — в Одессу. Увидев милицию, сказал жене: «Это ошибка. Я скоро вернусь».
Его привезли в прокуратуру, ввели в кабинет, где сидел Игнатович.
— Так вы и есть «патриот Витебска»? — спросил его Николай Иванович.
Была пауза. Михасевич молчал, но на лице медленно проступали багровые пятна.
По приговору суда Геннадия Михасевича расстреляли.
Литературная газета, 1988, 2 марта.

 

 

 

 

 

20. Застенчивый душитель

Когда подходила к концу мрачная череда преступлений ростовского маньяка Чикатило и вершилось правосудие, раскручивался мрачный клубок чудовищных злодеяний в Таганроге — там появился его «достойный» преемник.
13 мая 90-го года, на рассвете, жители Первого Крепостного переулка обнаружили труп молодой девушки, на обнаженном теле которой были только черные колготки. Даже беглый осмотр указывал, что смерть была насильственной, характерной для изнасилования. 16-летняя Аня Линебергер опоздала на свидание и, огорченная, возвращалась домой. Кто-то догнал ее и внезапно ударил. После избиения, насилия она была задушена обрывками своей белой нарядной блузки.
Через шесть дней в туалетной комнате строящейся бани по ул. Свердлова находят труп несовершеннолетней Ирины Ревякиной. И опять на убитой растерзанной девушке лишь черные колготки. Ее 16-летие совпало с поминками на 40 дней.
Шел поиск, отрабатывались различные версии, тщательно собирались улики, но прошло чуть более трех месяцев, и в садоводческом товариществе «Яблочко» по Мариупольскому шоссе во время утреннего обхода собака сторожа обнаружила лежащую у изгороди молодую женщину. Почерк убийцы уже был знаком сотрудникам милиции. В убитой родные опознали 25-летнюю Ольгу Кудинову, работницу завода «Прибой», которая одна воспитывала двухлетнего сынишку.
Каждый раз с мест преступления исчезали личные вещи убитой. В розыске были золотые колечки, серьги, свитер, джинсы, импортные часы и т. д. Многое, как выяснилось позже, убийца продавал или дарил родным, знакомым.
Прошло чуть меньше года, и 2 июня горе обрушилось на семью Новиковых. В тот день они дружно пошли поздравить с днем рождения своего родственника. Посидели, отдохнули, затем мать заглянула к соседке, брат с женой отправились к друзьям, а 19-летняя Оля решила проведать больного друга. Собрались поздно, ближе к полуночи. Не было только Ольги. Мать начала тревожиться: так поздно дочь никогда не возвращалась.
Прямо перед домом, на газоне, засаженном картошкой, Юрий увидел труп сестры в колготках. Все указывало на то, что это преступление — дело все тех же, не знающих жалости рук. Один чулок был оторван. Им она и была задушена. Убийца снял часы, сережки, в ее же пакет сложил куртку, свитер, юбку. На месте преступления были разбросаны зонтик, губная помада, обрывки одежды, а также связка ключей и расческа, не принадлежавшие девушке.
Эти предметы потом неоднократно были показаны по местному кабельному телевидению, фотографии их были развешены по всему городу. Серия страшных убийств действительно всколыхнула весь город. Не только родные, но и знакомые опознали ключи, но в милицию не позвонили, т. к. сама мысль по отношению к Юрию, как к убийце, казалась просто абсурдной. Его все знали как воспитанного, деликатного и даже застенчивого парня.
А сотрудники милиции тем временем один за другим прочесывали все дома и квартиры в городе с населением более 300 тысяч человек. К поиску были привлечены все службы таганрогской милиции. Прибыли специалисты из области. Эксперты уже точно знали группу крови убийцы, цвет и структуру волос, имели примерный психологический и физический портреты и, главное, — отпечатки пальцев, которые он повсюду оставлял.
Шло время, следствия по уголовным делам приостанавливались, возобновлялись, а поиск не прекращался ни на день. 26 ноября уже 92-го года в районе рынка шла небольшая женщина. На нее сзади кто-то напал, но она оказала активное сопротивление, стала кричать, звать на помощь. Оказавшиеся поблизости В.Г.Микуров и К.Н.Чижевский задержали подвыпившего молодого человека. На следующий день действия задержанного Ю.Л.Цюмана Таганрогским горнарсудом были квалифицированы как мелкое хулиганство, за что он был подвергнут административному аресту сроком на 10 суток. Отбыв легкое наказание, убийца мог снова оказаться на свободе, если бы не четкая система контроля, проверок и дактилоскопирования абсолютно всех задержанных, хотя ежедневно через медвытрезвители, приемники проходят десятки задержанных.
Тогда внимание оперуполномоченного уголовного розыска УВД г. Таганрога С.В.Кривенко привлекла связка ключей, фотография которой уже столько време ни лежала у него под стеклом. При обыске квартиры были найдены некоторые вещи убитых. Вести следствие поручили старшему следователю отдела по расследованию особо важных дел прокуратуры Ростовской области Ю.И.Панченко, который тщательно и скрупулезно вел его вплоть до судебного заседания.
Весть о том, что убийца задержан, мгновенно облетела город. Сообщения появились в центральной прессе, в «Экране криминальных сообщений» на всю страну был показан материал. В те дни Ю.Цюман напоминал загнанного зверька — напряженного, скованного. Словно стараясь снять с себя непосильную ношу греха, он подробно рассказывал эпизод за эпизодом. Трудно было поверить и представить, что этот стройный, худощавый юноша с приятной внешностью, интеллигентными манерами и был тем маньяком, деяния которого будоражили целый город.

Юрий Цюман, так любивший черные колготки, показывает на следственном эксперименте способ удушения жертв.
Перед судом Ю.Цюман предстал в 25-летнем возрасте. До этого были школа, ПТУ, армия, работал плотником в различных организациях, холост. Воспитывался в трудовой семье. Занятые работой, домашними делами, родители почти не занимались воспитанием детей. Жили очень скромно, от получки до получки. Мальчик с детства был замкнут, неуверен в себе, и в дальнейшем это сказалось в общении с девушками. Обидчивость, повышенная ранимость, присущие его характеру, привели к развитию у Цюмана комплекса неполноценности.
В период полового созревания комплекс неполноценности распространялся на сферу сексуальных отношений. Это приводит к формированию у него страха полового акта и, как итог, к неудачам при случайных половых контактах.
Ответственность за это он возлагал на женщин. В результате чего наступала индивидуально присущая Цюману защитная реакция в отношении половых партнерш.
Покажись он в это время сексопатологу, и, может быть, многих бед можно было бы избежать. После задержания Цюмана исследовали психиатры и сексопатологи. Он признан вменяемым и вполне мог давать ответ своим действиям.
Сам же подсудимый одной из главных причин его трагедии считает сцены сексуального насилия из эротических фильмов, которые его очень возбуждали. Со временем насилие для него стало одним из главных возбуждающих факторов, особенно момент нападения на девушку. Манипуляции с колготками служили возбуждающим фактором, т. к. по его мнению, женские ноги в колготках выглядят более привлекательно, а руки он связывал, чтобы потерпевшие никуда не убежали.
Когда девушка была мертва, возбуждение и злость спадали, и он чувствовал облегчение. Кроме того, убийство было жестокой необходимостью, чтобы никто не узнал о совершенном им насилии.
В публикациях о маньяках нередко звучит утверждение, что они никогда не прибегают к насилию со знакомыми и близкими им людьми. Но сожительница Цюмана как-то вспомнила, как однажды они возвращались из ресторана, и сильно пьяный Юрий предложил ей прямо на улице Ленина заняться любовью, а когда она отказалась, ударил ее в солнечное сплетение. Она стала убегать, но преследование лишь сильнее возбудило его. Догнав, он повалил ее на землю, пытаясь изнасиловать, несколько раз ударил в живот. «Что с тобой? Что с тобой?» — испуганно шептала она. Словно пелена с него спала. Цюман встряхнулся, извинился. Эта женщина как-то сумела найти к нему подход. После знакомства с ней он не совершил ни попыток изнасилования, ни убийств, хотя был уже особо опасным преступником, да еще со стажем.
Как показало следствие, свое первое преступление он совершил в 17 лет. Тогда в декабре 86-го года подвыпивший Цюман увидел на пересечении улиц Чехова и Транспортной незнакомую девушку. Пошел следом и напал. Повалил, ударил раз, другой, но жертва отбивалась отчаянно, потеряла очки, но не самообладание. Решила схитрить и позвала к себе домой, надеясь хоть кого-то встретить по пути или сбежать. Дома тоже никого не оказалось. Цюман затолкал хозяйку в квартиру и закрыл дверь на ключ изнутри. Как ни сопротивлялась потерпевшая, он сумел связать ее, изнасиловать, жестоко избить и задушить, как он считал, поясом от платья. Девушка лишь потеряла сознание, а очнувшись, незаметно наблюдала, как он ел кальмары, пил молоко. Подкрепившись, в ее хозяйственную сумку (впоследствии она будет найдена у него на квартире) деловито сложил два столовых набора из нержавеющей стали (тоже будут найдены там же), набор серебряных чайных ложек, облигации, паспорт, одежду, украшения, книги… и другое.
И еще один случай стал известен следствию. Когда весь город буквально содрогался от серии убийств, в одной квартире теплая компашка потягивала винцо. Были среди них Юрий и одна молодая девушка, которую он сумел закрыть в одной из комнат. Она так отчаянно сопротивлялась, что никакой близости не получилось, но избил ее Цюман с такой ненавистью и злостью, что даже родная мать не сразу узнала едва добравшуюся до дома дочь. Обратиться в милицию ей было стыдно и она несколько дней, не вставая, пролежала дома. Потом сослуживцы видели следы побоев, знали, кто виновник, но делу ход не дали. Следующим шагом такой безнаказанности стало очередное убийство.
В ходе предварительного следствия Ю.Цюман подробно рассказывал о каждом эпизоде. «Мне хотелось выговориться, освободиться от этого непомерного груза», — позднее напишет он в своем дневнике. Но в суде он начал менять показания, отрицать причастность к трем совершенным им убийствам. Постепенно чувство вины, раскаяние сменилось жалостью к себе. В первые дни задержания он готов был сразу, без суда и следствия, стать к стенке. Тогда ему было всего 23 года. За долгие месяцы следствия, судебного заседания случившееся постепенно теряло остроту. Видно, он решил бороться за себя любыми средствами. Но на месте каждого преступления оставлялись неоспоримые вещественные доказательства (волосы, сперма, отпечатки пальцев, какие-то предметы).

После скрупулезного судебного разбирательства вина Ю.Цюмана по всем предъявленным ему обвинениям была доказана, и это позволило Ростовскому областному суду вынести ему смертный приговор.
О.Какуткина. Криминал-экспресс, 1994, N 13.

 

 

 

 

21. Заслуженный учитель

Педофил-потрошитель Сливко раздает шашлык ребятам из детско-юношеского туристического клуба «Черпид». Слева внизу будущая жертва.
В 1985 году был арестован убийца-рекордсмен, который насиловал и убивал с 1964 года, то есть 21 год! Этим человеком оказался Анатолий Сливко, заслуженный учитель РСФСР, на счету которого было 17 жизней мальчиков-подростков. В городе Невинномысске Ставропольского края он организовал туристический клуб для школьников. Эти школьники в основном и становились его жертвами.
Он заманивал их в лес и под предлогом невинной игры в войну предлагал мальчишкам поучаствовать в повешении. Разве могли ребята заподозрить в чем-то предосудительном своего учителя! Вот и становился доверчивый подросток на табуретку, накидывал на свою шею петлю. Еще мгновение — и Сливко выбивал опору из-под его ног. Агонию умирающего тела Сливко снимал на видео.
Ф.И. Раззаков. Бандиты времен капитализма (Хроника российской преступности 1992–1995 гг.). — М.: Эксмо, 1996.

 

 

 

 

22. Некрофил с тремя паспортами

По мнению Михаила Новоселова «Труп — это те же самые „суточные щи“. Чем больше лежит и „томится“, тем лучше становится. Этого просто так не поймешь. Это надо попробовать». Данное заявление он сделал на допросе.
«Вы хоть раз совокуплялись с 6-летней девочкой, пролежавшей мертвой часика два-три на солнышке?» — прямо и без обиняков спросил Новоселов у следователя. От неожиданности тот замолк.
Как и подобает маньяку такого ранга, М.Новоселова задержали случайно, за безделицу. В Центральном парке Душанбе он хотел умыкнуть из тира пневматическую винтовку. И был взят с поличным на месте преступления. Воришку водворили в СИЗО, начали готовить рутинное уголовное дело. Как вдруг из соседнего района раздался звонок от коллег-оперативников: «Новоселов у вас? Глаз не спускайте. Высылаем бригаду.»
— Ты чего натворил? — поинтересовались у Новоселова сотрудники СИЗО.
— Да пару мешков с урюком у соседей позаимствовал, — не моргнув глазом, ответил тот.
Через несколько дней выяснилось: за Новоселовым в Таджикистане числятся три убийства с изнасилованием.
И практически тут же (о причинах невиданной откровенности чуть позже) задержанный рассказал еще о трех убийствах в Таджикистане. И о 16 (шестнадцати!) в России.
Следственная бригада принялась за эксгумацию, с помощью экспертов, останков детей в местах захоронения, указанных Новоселовым. География новоселовских «следов» — от Удмуртии до Сибири. «Я по натуре путешественник», — заявил он во время очередного допроса.
Он вообще очень разговорчивый маньяк.
— Мир озлобился. Все стали какими-то черствыми, жестокими. Как звери прямо. Удавят из-за рубля. Это что — нормально? Я почему убивал? Не со зла ведь. Жизни половой хотел. А что мне делать, если у меня только с трупами получается?
И это действительно так. Он всегда возвращался на место преступления спустя два-три часа.
— Да ты некрофил, — говорят ему.
— Э-э, нет, я бунтарь, — отвечает он и начинает читать Омара Хайяма, какие-то четверостишия про бунтарей.
У него было три фамилии, три паспорта и три жизни. Он был то Новоселовым, то Светловым, то Шахрайзиевым — как того требовал момент. У него не раз проверяли документы — все сходило. Когда нужно, он был русским, когда нужно — появлялся характерный акцент.
Профессиональный фотограф, художник, маляр, геолог — на все были припасены «корочки». Это очень помогало при знакомстве. «Девушка, у вас потрясающе выразительные черты лица, вы никогда не снимались для журналов?» Пятиминутная прогулка вдвоем, болтовня о том о сем…
И железный зажим рук на шее — в финале.
Первое преступление Новоселов совершил, когда ему исполнилось всего семнадцать. О чем-то повздорил с двумя мужиками, вытащил нож и порезал обоих, правда, не смертельно. Сел, вышел. Это все даже не очень отложилось в памяти — с кем не бывает?
Удар судьбы, как он его философски называет, случился позже, уже после первой отсидки — где-то в восьмидесятом году. Накопив денег и набравшись духу, Новоселов решил переспать с проституткой. Подобрал покрасивее, на всю ночь. Однако та бросила его со смехом минут через 20, посоветовала купить маленький домкратик.
Этот смех и это слово — не домкрат даже, а домкратик — у него до сих пор в ушах звенят. Они, возможно, и стали точкой отсчета.
Спустя некоторое время, приехав в город Чайковский Пермской области, он убил недалеко от ресторана девушку. Однако сразу насиловать не стал — испугался. Вернувшись часа через два, дотронулся до холодного тела и понял, что ему надо…
Больше всего на свете Новоселов, судя по всему, любит философствовать на любые темы или «мирозаключать», как он называет свой высокоинтеллектуальный, по его глубокому убеждению, мыслительный процесс. Он часами может рассуждать на тему, что есть зло и кто виноват. Он может по косточкам разложить Горбачева и перестройку, последнюю амнистию, и морально-нравственный облик работников СИЗО.
«Философ» убивал по стандартной схеме: удар чем-то тяжелым по голове, по затылку, зажим не шее, удушение.
Единственный раз он изменил себе, убивая двоих малолетних ребят — мальчика и девочку. Он их заколол остро отточенным электродом, который прятал под седлом велосипеда. Тела утопил в арыке. Не забыв вынуть из кармашков им же самим купленную для ребят жвачку. «Я хотел ее еще кому-нибудь подарить», — объяснил он.
Возраст его жертв — от 6 лет до почти 50. Понравился мальчишка — он убивал и насиловал его. Чем-то не угодила взрослая женщина в дачном домике, куда он залез переночевать, кричала громко — он расправлялся и с ней. Не брезговал после убийства шарить по карманам, забирал всю мелочь, даже носовые платки и пудреницы.
Сидел не раз, не раз бегал. Получил по максимуму -15 лет, но то амнистия поспевала, то досрочно освобождался за примерное поведение. В колониях, да и потом, на воле, рисовал частным образом на заказ всякие панно. Пейзажи, лебедей на пруду, стайки ребят, играющих на берегу речушки. Рисовал неплохо. Получалось с душой.
Он вообще всегда старался душевно относиться к людям. Поэтому его и пускали на ночлег, заводили знакомства, кормили, даже давали одежду на дорогу. В психиатрической лечебнице в одной из районов Душанбе, где он пробыл около полугода — он там работал — о нем вообще отзывались с какой-то особой, трепетной теплотой. Глубоко порядочный, интеллигентный, с большим внутренним кругозором человек.
Его было сложно вычислить, а значит и установить серийность убийств. О нем давным-давно забыли в его родном городе Сарапуле, что в Удмуртии, о нем мало что могли вспомнить и в других местах, где он останавливался на некоторое время. Мать давно считала его пропавшим без вести — за долгие годы ни весточки, ни привета. Сгинул, исчез, растворился.
Перед своей второй отсидкой Новоселов попросил однажды жену вызвать наряд милиции. Та испугалась: зачем? «Я им многое хочу рассказать», — усмехнулся он. В конце концов приехавший наряд забрал его, и вскоре он получил срок. Но не за свои убийства, а всего лишь за побег из колонии поселения.
«Поведать тогда у меня духу не хватило, — признается Новоселов, — не смог. В колонии, где сидел, тоже пару раз хотел написать явку с повинной, но черт знает его — слабак, наверное, по части воли. Так и отмолчался».
На этот раз «философ» не врет. Не имеет уже смысла.
— Мне «вышка» будет, это ясно, — говорит Новоселов. — Что по таджикским законам, что по российским. Все, нагулялся.
Сидя в камере следственного изолятора, Новоселов попросил разрешения нарисовать на стене изолятора что-нибудь светлое, жизнерадостное. Лебедей на пруду, стайку ребят.
Ему отказали.
О. Кармаза. Комсомольская правда, 1995, 9 сентября.

 

 

 

 

23. Чаепитие по-читински

Александр Александрович Федоров родился и вырос в городе Чите. В свои сорок лет успел четырежды отбыть наказание в местах лишения свободы за хулиганство, кражи и изнасилования. Освободившись в очередной раз, долго без «дела» просидеть не смог.
А чтобы как-то заманить женщину к себе домой, он придумал достаточно аргументированный и безотказный способ. Суть его заключалась в том, что Александр аккуратно писал объявления о сдаче квартиры и, указывая в них рабочий телефон, развешивал на заборах и столбах в Чите.
Волею судьбы одной из первых его «клиенток» и стала Александра Когут. В Читу она приехала из Краснокаменска и училась здесь в медицинском институте. Жила с подругами в тесной квартирке, однако с самого начала самостоятельной жизни хотела иметь свой собственный угол. Потому-то и обратила внимание на неброское скромное объявление: «Молодой офицер Советской Армии, капитан, в связи с переездом временно сдает квартиру. Всем желающим звонить по телефону». И девушка позвонила.
— Если вы не против, — показывал свои апартаменты, вежливо говорил квартиросдатчик, — я могу оставить в ваше пользование мебель и посуду. Только для этого необходима опись, чтобы я через два-три года мог приехать и проверить по ней свое имущество.
— Да ради Бога, — ни о чем не подозревая, ответила Саша, — давайте прямо сейчас и напишем, что зря время терять?
Они вместе составили опись и пересчитали все ложки, вилки, стаканы, словом, все то, что «благодетель» оставлял на временное пользование девушке. Время тянулось «профессионально», когда стрелки часов неумолимо подходили к двенадцати, Александра заволновалась.
— Да куда вы торопитесь, милая, — успокаивал хозяин. — Сейчас немного побалуемся чайком, обговорим отдельные детали до конца, и я лично провожу вас до дома. За такси я заплачу, можете не переживать… Идите в ванную комнату мыть руки, и за стол.
Когда Александра подошла к умывальнику, включила воду и намылила руки, «доброжелатель» набросился на нее сзади и резко сдавил шею шарфом. Тело девушки забилось в конвульсиях и стало медленно оседать на пол. Вдоволь наглумившись над мертвой, насильник снова перетащил ее в ванную и оставил там до утра.
Новый день Федоров начал с неприятного дела — достал из кладовой охотничий топорик…
В начале мая на реке Итинка строители, возводившие мост, заметили посреди реки болтающееся одеяло.
К утру следующего дня одеяло прибило к берегу, и когда любопытные строители развязали тюк, то отпрянули — в одеяле лежал окровавленный женский торс. Через несколько минут на место происшествия прибыла милиция. А еще через несколько дней военные связисты, откопав глубокую траншею, наткнулись лопатами на женскую голову и руки. Именно по ним подруги Саши Когут по квартире опознали свою пропавшую соседку. В тот же вечер сотрудниками милиции были собраны все объявления, извещающие о сдаче квартиры, взяты на учет их адреса и телефоны. Увы, результатов не последовало.
Не прошло и месяца после случившегося, как на улице в беспамятном состоянии была обнаружена молодая женщина.
Начальник отдела уголовного розыска подполковник милиции Анатолий Парницкий поразился наличием одного немаловажного факта. У пострадавшей, обнаруженной на улице, и у погибшей Александры Когут на шее синели одни и те же борозды от удушения. Они были настолько идентичны, что не составило труда сделать предположение о «работе» одного и того же преступника. Как-то пролить свет на столь странную загадку могла только сама пострадавшая, однако ее самочувствие долгое время не позволяло делать никаких допросов. Но как только через довольно продолжительный срок женщина пришла в себя и смогла говорить, она поведала сотрудникам милиции, что с ней случилось.
… Мария нуждалась в жилье и поэтому, прочитав где-то объявление офицера, немедленно позвонила по указанному телефону. Сдатчик сам назначил время встречи, место и указал, во что будет одет (парадный костюм и шляпа). Вечером того же дня и познакомилась с ним у кинотеатра. Не долго думая, тот сразу предложил осмотреть квартиру и повез к себе. Женщина хорошо запомнила, что дом находился на улице Красной Звезды и что этаж его квартиры — четвертый. Помимо этого пострадавшая подробно обрисовала по памяти расположение кухни и комнаты, а также мебель и обстановку в прихожей.
Когда она ознакомилась с жилплощадью и уже хотела уходить, хозяин вежливо предложил ей составить опись всего имущества, а затем предложил пройти в ванную комнату вымыть руки и сесть за стол пить чай.
Как только она включила воду и намылила руки, то мгновенно ощутила сзади чей-то пронзительный взгляд. Резко обернулась и увидела перед собой… добродушного хозяина, протягивающего полотенце. Только было снова намочила руки, как мужчина накинул полотенце ей на шею.
Дальше произошло то же самое, что и с Сашей Когут. Только на этот раз после жестокого изнасилования Федоров не стал оставлять у себя жертву и, решив, что она мертва, волоком отташил подальше от своего дома. На утро ее обнаружили и на «скорой помоши» привезли в больницу.
С этого момента отсчет времени в УВД Читинской области пошел на секунды. Следственно-оперативная группа во главе с начальником УР подполковником милиции Анатолием Парницким начала основательно «прочесывать» многоэтажки на Краснозвездной улице с посещением всех квартир на четвертых этажах.
В одну из подгрупп вошел сам Анатолий Парницкий, а также старший следователь прокуратуры Центрального района Евгений Пляскин, старший прокурор-криминалист областной прокуратуры Виктор Космачев и заместитель начальник УР Центрального ОВД города Читы капитан милиции Александр Завьялов. Проверив десятки квартир, уже поздно вечером они позвонили в очередную.
Дверь открыл невысокий худощавый мужчина средних лет. Взор розыскников цепко охватил мебель в прихожей, и… оказалась точь-в-точь такой, какую описывала в своих показаниях пострадавшая. Представившись и пройдя внутрь квартиры, все поняли — они в «гостях» у убийцы. Ошеломляющее впечатление произвел на членов подгруппы тот факт, что в комнате у преступника снова… находилась очередная «квартиросъемщица». Еще бы немного, и гостья, согласившись «почаевничать», разделила бы участь двух (?) предшественниц. Милиция на этот раз прибыла вовремя. Женщина, к счастью, «чай» еще не пила.
Представители прокуратуры в присутствии понятых провели обыск квартиры и обнаружили в кладовой вещи Александры Когут, а под диваном две ее ноги. Увидев найденное, одна из понятых упала в обморок, а другая закричала от ужаса.
Самым, пожалуй, спокойным, оказался, как ни странно, сам Федоров. Он же не знал тогда, что вторая его жертва все же выживет и опознает насильника.
Три месяца после ареста он пролежал в психиатрической больнице: три месяца «косил» под дурака. Не прошло. Врачи признали его совершенно здоровым.
Почти через год после совершения ряда гнусных преступлений Александр Федоров предстал перед судом. Приговор — высшая мера наказания. У преступника хватило совести опротестовать его и направить прошение о помиловании. В Москве к приговору Читинского суда отнеслись с пониманием — прошение отклонили.
Приговор был приведен в исполнение…
Сергей Портнов. Криминал-Экспресс, 1994, N 12.

 

 

 

 

 

24. Титов из Армавира

К дочери, давно живущей вместе с бабушкой, он пришел под изрядным хмельком. Долго барабанил в дверь. Никто не открывал. На шум вышел тещин сосед, которому Титов доложил о счастливых переменах в своей жизни. Вот, мол, нанялся на работу реализатором мяса. К доченьке зашел, чтобы угостить свежим мясом и деньжат подкинуть.
Слава Богу, что не открыли. Ночью Титов позвонил отцу. Трубку взяла женщина, с которой тот коротает старость. Сынок заботливо интересовался, не нужно ли им мясо, утром принес увесистый белый пакет. Радостно сообщил, что устроился работать электриком на бойне. Женщина пригласила его покушать, начав собирать на стол. Но он потребовал, чтобы та пожарила принесенного мяса. Когда поели, пообещал принести еще. Несмотря на жесткость, котлеты из хорошего — по словам Титова-старшего — цельного куска килограмма на два были приготовлены. Их почти все съели.
Угостился «свежатинкой» и старый знакомый Титова Броня, заскочивший к нему на огонек. Выпили, закусили прямо со сковородки.
Позже этой сковородке с остатками мяса, подвергнутого термической обработке, будет отведена роль важной улики в уголовном расследовании.
Приведенные выше эпизоды легли в основу уголовного дела, распутанного следователем Армавирской прокуратуры Н.Николаенко и сотрудниками отдела по надзору за расследованием особо тяжких преступлений краевой прокуратуры, которыми руководит Е.Ярыш. В них — только голые факты и нет авторской отсебятины. И все же мы искренне просим прощения у читателей за употребление в данном контексте слова «мясо», которым пестрят показания обвиняемого Титова и не подозревающих ничего дурного свидетелей. Нет, не о мясе в общепринятом понимании этого слова идет здесь речь. О человеческой плоти зверски убитых людей.
Титов объявился в Армавире в прошлом году. После очередной отсидки за решеткой он обосновался в Ростовской области. Но потянуло к отцу. Зов крови? Армавир для него город не чужой: здесь в 1986 году приговором суда Кировского района он был признан особо опасным рецидивистом. А всего за, в общем то, недолгую жизнь Титов собрал уникальную коллекцию из десяти судимостей: за хулиганство, кражи личного и государственного имущества, угоны, злостное уклонение от уплаты алиментов (даже деньги, которые он приносил дочери в последний раз, принадлежали не ему, а отцу), причинение тяжких телесных повреждений…
Не надо быть специалистом в области права, чтобы обнаружить в этом «послужном списке» динамику нарастания тяжести совершенных преступлений. Логика трудно сопоставима с миром уголовщины. Но здесь она присутствует- однажды вкусивший крови не остановится ни перед чем.
Сам Титов назвал встречу с братьями Никитенко случайной. Однако, скорее, она была закономерной. Он давно искал контактов с одним из них — Виктором, с которым вместе сидели в тюрьме. Не потому ли братья после удачной продажи шубы оказались с двумя бутылками водки именно в его доме.
Пир был в разгаре, когда, по словам обвиняемого, одному из братьев вздумалось посмотреть телевизор. Хозяин разрешил включить черно-белый приемник, но к цветному подходить запретил. Завязалась драка. Кто начал? На этот вопрос ответа не найти. Зато уже известно, кто ее «победно» завершил.
Сначала ударом ножа Титов свалил Виктора Никитенко. Потом тремя ударами — Анатолия. А дальше пошла раскрутка сюжета в стиле Хичкока. Цитируем обвинительное заключение:
«Желая избавиться от трупов, Титов расчленил их по суставам, отделив кожу и мягкие ткани, которые распространил среди родственников и знакомых… Расчленение трупов производилось без ограничения времени лицом, обладающим некоторыми специальными навыками».
Выпил. Поспал. Топор. Фасовка. Снова выпил. Сгонял за бутылкой в снятых с мертвого полусапожках. Помыл резиновые калоши, в которых орудовал. Взялся за ножи — их было три. Отнес на мост в Старой Станице и бросил в реку пакеты, набитые человеческой плотью…
Цитируем показания обвиняемого:
«Части первого тела лежали в ведре: ступни и немного костей. Хотел скормить их соседским собакам. Но они их есть не стали. Тогда я решил сварить их…».
За этим занятием и застал его вышеупомянутый Броня. Вернее, в дом он зашел, когда Титова там не было. Заметил в комнате что-то окровавленное. Попятился во двор, рассказал об увиденном соседке. Но подошедший Титов развеял страшные сомнения:
— Ты что, Броня, у тебя галлюцинации от пьянки! Это же баранья туша. С бойни принес.
Выпили. Закусили мясом со сковородочки. Той самой, что стала потом уликой.
Господи, об этом даже писать страшно! Где же предел человеческим мерзостям?
У этой жуткой истории пока нет; конца. Вина Титова в совершении преступления расследованием подтверждена полностью. Он ждет суда и приговора. Все, кто узнавал об этой трагедии, в один голос задавали вопрос:
— А он вменяем?
Цитируем акт стационарной судебно-психиатрической экспертизы N 205 от 15.04.96 года:
«Титов В.Г. хроническими душевными заболеваниями не страдал и не страдает в настоящее время… Он мог отдавать себе отчете своих действиях и руководить ими. В отношении инкриминируемых ему деяний ТитоваВ.Г. следует считать вменяемым».
Отдавал отчет в своих действиях… Пожалуй, это самое страшное в леденящей душу трагедии, которая произошла в Армавире.
Криминал-экспресс, 1996, № 37.

 

 

 

 

25. Матери и дети

То июльское утро выдалось жарким. Ещене было восьми, а неизбежная угольная пыль уже ложилась тяжким грузом на листья деревьев, траву, цветы.
— Огурцы, наверное, опять не уродят в этом году, — подумал Владимир Владимирович Марченко, усаживаясь в тени ореха. Достал сигареты, долго чиркал спичкой, наконец прикурил. Затянулся, наслаждаясь утренней тишиной, которую лишь изредка нарушал далекий лай собаки. Трудовая неделя только начиналась, вот он и сидел, обдумывая нехитрые свои шоферские дела.
А на улицах поселка Северный Батман, что в Макеевке, раскручивалась обычная людская карусель.
Мимо прошла молодая женщина лет тридцати с тремя детьми, полная, круглолицая, в ситцевом цветастом платье и красных тапочках. Мальчик в темно-синей футболке, белых трусах и красных сандалиях шел, держась за мамину руку. Годовалую девочку и грудного малыша в пеленках она несла на руках.
«Наверное, купаться идет на ставок с детьми», — решил Марченко. Лом его стоит на самом краю поселка. И он хорошо видит, что творится внизу. Неподалеку — неглубокий водоем, который протянулся между дорогой и лесничеством.
Примерно через полчаса Владимир Владимирович снова увидел ту женщину, но уже без детей. Вид у нее был ужасный, платье по пояс мокрое, грязное. На одной ноге нет тапочка.
— Что нибудь случилось? — спросил Марченко.
— Ничего, — ответила женщина. — Скажите, где здесь телефон? Я хочу позвонить в милицию.
— Только в магазине, — показал Владимир Владимирович, а сам подумал. «Нет, что-то здесь неладно».
— И чего привязался? Что случилось, что случилось, — ворчала Наталья, направляясь к магазину.
В поселковом магазинчике продавщица раскладывала товары. Сразу поняв, что стряслось какое-то горе, разрешила позвонить.
С той минуты время для Натальи потекло, как во сне. Одна и та же мысль, как назойливая осенняя муха не давала покоя.
— Господи! Простишь ли ты когда-нибудь мой тяжкий грех? Я так и не смогла это сделать. Так и не смогла покончить с собой. А казалось — это так легко, шагнуть в воду и все. Ведь я хотела сначала утопить детей, а потом и себя. Прости, Господи!
Казалось, что милицию она ждала целую вечность. И успела вспомнить всю свою, не такую уж долгую жизнь. Родилась в простой рабочей семье в Казахстане. Мать, Пелагея Федоровна, растила ее одна. Отец умер, когда дочери не исполнилось и года. Мать, конечно, пыталась как-то устроить нормальную жизнь. Снова вышла замуж. Но недолго прожила с новым мужем, сильно и часто он бил ее, и она ушла.
Наташа росла обычным «средним» ребенком. В школе звезд с неба не хватала, ничем особым не увлекалась, не болела. Подруг у нее почти не было. Замкнута, пассивна, она легко обижалась и впадала в истерику. Как-то в классе восьмом после ссоры с матерью решила ее «проучить», чтобы не воспитывала. Выпила упаковку таблеток. Жизнь тогда врачи ей спасли.
После восьмилетки училась на лаборанта, работала на Чимкентском шинном заводе. А через два года по комсомольской путевке укатила Наташа в Якутию.
Там в поселке Депутатский в ноябре 1989 года и познакомилась с Геннадием Малинкиным, своим будущим мужем.
После свадьбы жили каждый в своем общежитии, потом сняли квартиру. Там ее Гена так сильно не пил. Водку тогда выдавали по талонам. Он обходился положенными четырьмя (на двоих) бутылками в месяц. Наталья работала охранником ВОХРа. Оттуда ее уволили за то, что спала на рабочем месте.
А вскоре врачи сказали мужу, что сибирский климат вреден для его здоровья, последствия Чернобыля. И семья стала решать, куда податься.
Уехали на родину Натальи, к ее матери в Чимкент. Пелагея Федоровна приняла их с радостью.
— Три комнаты, — думала она. — Места всем хватит. А дочка ведь у меня одна-единственная.
Молодые сразу по приезде устроились на работу. Наташа пошла на тот же шинный завод. Пелагея Федоровна посещала собрания свидетелей Иеговы. Предложила ходить туда и дочери, Наташа согласилась.
С мужем, хотя он и возражал против богоискательства жены, отношения были нормальными. Но Гена начал пить и с тещей не мог ужиться. Молодые Малинкины вынуждены были уйти на квартиру. Трижды им пришлось менять углы, все по той же причине — муж ударился в пьянку.
Перед рождением первого сына Сережи они вернулись жить на квартиру к матери. Но пока Наталья лежала в роддоме, Пелагея Федоровна снова выгнала зятя из дому, перед самыми родами дочери он пропил все ее декретные деньги. Придя из роддома, Наташа упросила мать, и муж вернулся домой. Но было ясно, что упорядоченной жизни уже не будет. Вот тогда Геннадий и стал просить жену переехать жить к его матери в Макеевку.

Наталья долго колебалась. Но все-таки поехала. Надеялась на то, что мать и брат повлияют на мужа. Ла и не хотела, чтобы сын рос без отца.
В Макеевке Гена устроился работать монтажником в одно из строительных управлений, Наталья тоже работала. Наладила контакты с местными свидетелями Иеговы и стала ходить на их собрания в ЛК.
Забеременела второй раз. Муж постоянно избивал ее, если она не давала денег на выпивку.
Родилась дочь Леночка. Отбыв положенный медициной срок дома, устроилась на металлургический комбинат рабочей. Но проработала там всего три месяца, сказала — тяжело. И больше не работала. К ней стали часто приходить две женщины, которые жили по соседству. Иногда они вместе молились, читали книги, журналы. Несколько раз приносили ношенные детские вещи.
Как-то пришли двое молодых парней, тоже свидетели Иеговы, долго говорили с Геннадием, но убедить его принять их веру так и не смогли. И хотя в принципе муж не возражал против религиозных убеждений Натальи, им с матерью многое в ее вере было непонятно. Так, например, в их доме никогда не отмечались детские дни рождения.
Малинкин продолжал выпивать. Материальное положение и без того небогатой семьи все ухудшалось. Вера Ермолаевна вынуждена была пойти работать уборщицей в обшежитие, так как ее пенсии на всю семью не хватало. Надо отдать должное, Геннадий был плохим мужем, но по-своему хорошим отцом. Детей он любил, играл с ними, помогал по дому, когда не был пьяным. Но трезвым он приходил все реже и реже. Надежды Натальи на влияние брата и матери на Геннадия не оправдались. Впрочем, Наталья тоже не была идеальной хозяйкой, ленивая по натуре, она не очень любила заниматься домашними делами. Свою мать Гена слушался примерно так же, как и тещу. Скандалы и драки в доме Малинкиных не прекращались.
В 1993 году Вера Ермолаевна сказала невестке:
— Знаешь, Наташа, давай уговорим Генку закодироваться, иначе не будет у нас спокойной жизни.
Но и это не помогло.
Наталья стала часто задумываться над тем, чтобы развестись с мужем, но так и не решилась, потому что еще верила его обещаниям бросить пить. Кроме того, она уяснила, Библия учит — муж у женщины должен быть только один, и в случае развода выйти второй раз замуж она не имела права.
Надумала вернуться к своей матери в Казахстан. Но свекровь отговорила, мол, без нее Генка вообще сопьется и пропадет. Наталья оформила доверенность на получение зарплаты мужа, он уже даже не мог донести деньги домой.
Когда Вера Ермолаевна узнала, что невестка ждет третьего ребенка, попробовала уговорить ее сделать аборт. На что Наталья ответила:
— Сколько детей мне Бог пошлет, столько и буду рожать. Так учит Иегова Бог.
После рождения маленького Виктора Наталья уговаривала мужа уехать куда-нибудь. Но тщетно. За неделю до того страшного дня Геннадий приходил домой пьяным каждый день, требовал денег у матери, та отправляла к жене. На каждый отказ он лез драться. Доведенная до отчаяния женщина сказала мужу и свекрови:
— Я так не могу больше. Покончу с собой и детьми. Не найдете три миллиона мне на дорогу к моей матери, на наши похороны потратите потом больше.
Вера Ермолаевна обещала ей помочь, но таких денег у нее, конечно, не было, как не было их и у Натальиной матери, которую она просила в письмах помочь. Надеяться ей было уже не на кого, кроме Бога.
И она задумала разрубить вконец запутавшийся узел жизненных проблем по-своему. Жила с этим страшным решением не один день. И ничего не изменилось в семье, когда она в открытую сказала о своих намерениях. Муж стал пить кажется еще больше.
В понедельник, 25 июля, он ушел на работу в обычное время, около шести утра.
Накануне вечером опять был скандал, отложенные на платье Леночке деньги муж забрал.
С шести до семи утра стали просыпаться дети, Наташа занималась повседневными хлопотами — умывала, одевала, кормила детей, а сама думала только об одном.
Этот небольшой ставок она присмотрела заранее. Это было довольно далеко от дома. По дороге приходилось часто отдыхать. Младших детей Наталья несла на руках, двухлетний Сережа медленно семенил рядом и тоже время от времени просился на руки. Вот и ставок. Наталья с трудом нашла безлюдное место. Но здесь спуститься было нелегко, берег густо зарос кустарником. Сережу и Леночку она оставила на берегу, а с двухмесячным Виктором подошла к воде. Когда опустила его, он почти сразу же захлебнулся. Потом вернулась за старшими, сказала им, что идут купаться. Взяла на руки сразу двоих, зашла в воду и легла грудью на детей, не давая им вынырнуть. Лети неожиданно стали сильно барахтаться. Она испугалась, вытащила из воды — но было уже поздно — дети захлебнулись.
Вытащила детей и положила всех на берегу у пруда и пошла искать телефон, чтобы позвонить в милицию.
Даже много видавшие на своем нелегком милицейском веку оперативники, прибывшие на место трагедии, содрогнулись при виде трех детских трупиков на зеленой траве.
Красный женский тапочек на резиновой подошве сиротливо плавал в воде у берега.
Наталью приговорили к пятнадцати годам лишения свободы в колонии общего режима. Но это еще не значит, что она помилована. Впереди — долгие и трудные годы заключения в атмосфере всеобщего осуждения и презрения с тяжким грузом на сердце.
Верующая в Бога жена, невестка, дочь, мать троих детей с такой доброй и очень домашней фамилией Малинкина совершила зло, которое трудно понять нормальному человеку.
Татьяна Черкасова. Криминал-экспресс, 1995, N47.

 

 

 

 

26. Рабовладельцы из Кирова

Охота не ладилась. Они носились по всем улицам Кирова, предлагая женщинам и совсем юным девочкам свои услуги — покататься или подбросить до нужного места, но все почему-то отказывались. Гулин ругался им вслед, искреннее недоумевая, отчего «бабы не клюют». Два симпатичных молодых человека, очень приличные «Жигули», весна…
— Мотор у тебя что надо, — польстил другу Олег Евдокимов, тужась поднять настроение. — Такие штучки выделывает!
— А, — равнодушно отмахнулся Гулин, — отец с ним лижется. Главный энергетик все-таки, есть возможности.
— Да и мать, небось, деньгами не обижена, — вставил зачем-то Евдокимов, — не просто столовский работник, а — заместитель заведующего производством.
Тон его не был оскорбительным, напротив, последние слова он отчеканил с заметным восхищением, но Гулин взъерепенился:
— Будто ты из бедной семьи! Раззавидовался, — он зло выругался, явно подначивая Олега на ответный выпад, но тому достало благоразумия промолчать. При нынешнем состоянии ссора не кончилась бы добром.
Гулин деградировал быстрее Евдокимова, между тем как судьбы их накладывались одна на другую почти без остатка. Родившись с разрывом всего в три недели, с детства сдружились, вместе «шалили», вместе и сели за изнасилование. Исполнилось им тогда по четырнадцать, так что срок получили небольшой, ниже низшего предела — суд учел возраст несмышленышей. Сидели еще меньше; через четыре с небольшим года выйдя на свободу, Гулин, видимо, не успел нанюхаться параши, чуть ли не с первого вольного дня заерзал на грани новой отсидки: пил, воровал, ночевал черт-те где, хотя, слава Богу и родителям, нужды не испытывал ни в чем. Сосватали — «смастерил» дочь и счел свои супружеские обязанности законченными. Помогли поступить в политехнический институт, он и институту показал кукиш. Много раз пристраивали на работу, но на что она сытому и обеспеченному? Купили, наконец, садовый домик с участком в черте города, предоставив ему право безраздельного владения.
… Подъезжая к кинотеатру «Дружба», они еще издали увидели знакомую девушку Марину из пединститута. Это было то, что надо. Друзья разом повеселели.
— Уважу я Мариночку, — пропел Гулин, лихо подрулив к автобусной остановке и высунувшись из распахнутой дверцы.
— Ой, Гера, — обрадовалась девушка, — тебя колдун наколдовал? Думала пораньше домой попасть, а автобуса нет…
— Мне сердце наколдовало, — несколько жеманно отозвался Гулин, помогая ей усесться на заднее сиденье, рядом с Евдокимовым. — Вперед я никого не сажаю. Сама понимаешь, женат. Конспирация…
— Понима-аю, — насмешливо протянула Марина. — А чего ты не туда сворачиваешь, мне ж в другую сторону. Тоже для конспирации?
Гулин залился веселым смехом.
— Осадила! — воскликнул он, отрывая руки от руля и всплескивая ими. — Мы же тебя случайно встретили. Я должен этого хмыря, что с тобой сидит, срочно в одно место доставить. Потом уж тебя. Минут пятнадцать это и займет. Или тебе лишние минуты в нашей компании в тягость? — Георгий, оживленный, балагурил всю дорогу, изредка прерываемый ответными репликами Марины. Евдокимов большей частью молчал. Едва сбавив скорость, Гулин резко затормозил.
— Приехали, — сказал, не оборачиваясь.
— Куда приехали? — удивилась Марина. — Тут сплошная пустошь.
— До ближайшего жилья километров десять, — подтвердил Гулин.
— Машины ходят редко…
— Ты меня заинтриговал, — засмеялась девушка. — И что Олегу здесь делать? Ты сюда спешил? — Марина мягко дотронулась до его руки. Евдокимов не отвечал.
— Сюда, сюда, — Гулин, покивав головой, полуобернулся к ней. — От тебя будет зависеть, что ему тут делать?
— Насиловать собираетесь?
— Слушай, детка, — очень серьезно произнес Гулин, — слушай и вникай. Мы тебя сейчас повезем на мою дачу, где ты станешь жить.
— То есть как это — жить?
— Как рабы живут, — скороговоркой выпалил Евдокимов.
— Точно. Жить и работать на нас.
— Какие глупости! Стоило ради этих шуточек заезжать неведом куда. Или попугать захотелось? — Марина, распалившись, не могла остановиться от возмущения.
Георгий грубо прервал:
— Заткнись! С этой минуты ты — наша рабыня. Усекла? До Марины, наконец, дошло, что ребята не шутят. Она сжалась, придвигаясь к дверце, чтобы выскочить.

— Олег! — скомандовал Гулин.
Схватив девушку за обе руки, Евдокимов повернул их назад. Прижал ее к себе, высвобождая на заднем сиденье место для Гулина. Тот, перебравшись, сразу же ударил Марину в живот. Слезы брызнули у нее из глаз, но она стиснула зубы, через которые прорвался слабый стон.
— Умница, — Гулин достал из кармана петлю-удавку и остро отточенный нож. — Кричать, если хочешь остаться живой, не советую, — он сунул их обратно и со всей силой саданул девушку в челюсть. Марина сдавленно зарыдала, слизывая кровь с губы.
Железный кулак вонзился ей в поясницу. Еще, еше… Потом Гулин забарабанил по лицу, по животу, задыхаясь от ярости. Марина обмякла.
— Без сознания, — констатировал Евдокимов. — Готова для дальнейших процедур.
Раскупорив бутылку с раствором психотропных таблеток, Гулин, не рассчитав, влил чрезмерную порцию девушке в рот, разжатый Евдокимовым. Марина поперхнулась, закашлялась.
— Тю… Мы пришли в себя, — ласково проворковал Гулин. — Чудесненько. Вот тебе, рыбка, таблеточки, проглоти их сама и запей. Ну, ну, не томи душу. Будь паинькой, не то мне снова придется поработать кулаками, а я подустал.
С удавкой на шее ее повезли на дачу…
Из приговора:
«Гулин, вынашивая планы к захвату людей с последующим лишением их свободы, использованием их физической силы в своих личных корыстных интересах, а также для удовлетворения иных низменных побуждений… вырыл в помещении садового домика овощную яму, а ниже на глубине 5,7 метра оборудовал специальную камеру для содержания людей…»
… Марина, вопреки их ожиданию, не заснула. Они растерянно сидели в машине, не решаясь тащить ее в садовый домик — на соседних участках маячили люди. Сдавленная петлей, девушка молчала.
— Может, так ее и поведем? Авось не увидят, — неуверенно предложил Гулин.
— Не увидят, так услышат. Девка отчаянная, — Евдокимов лихорадочно перебрасывал взгляд то на жертву, то в окно.
— Везите меня домой, — хрипло проговорила Марина.
— Тебя домой, а нам — к параше?
— Везите… Я все забуду. Никому не расскажу.
— Следы на твоем теле расскажут, — фыркнул Гулин.
— С лестницы упала… Мне поверят.
— Давай отвезем, а? — взмолился, трусливо озираясь, Евдокимов. — Все равно заорет рано или поздно. Накроют нас…
Гулин завел машину.
Ее высадили недалеко от дома (Марина жила за городом), под покровом темноты, без свидетелей. На прошанье пригрозили, что если заявит, они будут помнить о ней весь срок и, выйдя на волю, разыщут даже под землей.
Друзья сменили «колеса» и маршрут. Евдокимов взял отцовский «Москвич», а охоту за невольниками перенесли на окрестные села. Осторожность удесятерилась. На взрослых они более не покушались, высматривая одиноких детей. В деревне, однако, взять их было сложнее — кругом глаза. Но если хищник вышел на промысел — жертвы не миновать.
… Олег К. умрет в день своего двенадцатилетия. Женя М.
- на тринадцатом году жизни. Перенеся ужасы рабства, мальчики погибнут самой мучительной смертью…
До пленения оставалось несколько минут. Вдоволь накупавшись и, несмотря на жаркое июньское солнце, трясясь от холода — вода не прогрелась, да и долго ныряли, надеясь найти ласту, соскользнувшую с Жениной ноги — дети стояли на обочине дороги, ожидая автобуса. Пешком до дома далеко, и без того вымотались. На горизонте показался красный «Москвич».
— Проголосуем? Ну как подвезут? — шмыгнул носом Олег.
— Держи карман шире! — возразил умудренный Женя, — частник — он и есть частник…
Автомобиль, к их удивлению, остановился сам собой.
— Вам куда, ребята? — спросил Евдокимов. — Далеко?
— Не-а. Рядом.
— Знаем мы ваши деревенские мерки! — захохотал Гулин. — Рядом — значит, верст двадцать с гаком. Ладно уж, садитесь.
Довольные мальчики с радостью приняли предложение: проследить вместе с ними за одним человеком.
— Он затаился на берегу Снегирева. Слышали про такую речку?
— Эка невидаль! — степенно отозвался Женя. — Мы в ней только что купались.
— А нам — вниз по течению. По нашим сведениям, убийца устроил там шалаш. Ночует. Мы сейчас разведаем, а ночью приедем брать.
Захватывающий детектив окончился для детей внезапно: на лесистом берегу на них накинули удавки. То сдавливая, то отпуская горло, удачливые рабовладельцы пространно внушали оторопевшим детям, что с наступлением темноты их отвезут на дачу, где они будут жить. Отныне и навсегда. Малейший взбрык и — Гулин показал нож — голова с плеч.
Несколько часов стоянки возле реки, от которой тянуло вечерним холодом, довершили обработку: голодные дети, впав в прострацию, не могли и пальцем пошевельнуть.
… Пленников затолкали в тесную камеру, лязгнув двойным запором из толстых прутьев. Рабовладельцы похлопали друг друга по плечу. Улов так улов!
Сели «обмывать». Из камеры доносились крики, к которым Гулин, звеня стаканом о бутылки, безуспешно пытался подобрать мелодию и огорчался, что не вышел слухом. Евдокимову это порядком надоело, он захлопнул люк, закрывавший овощную яму.
— Ай, дурак! — вскочил Гулин. — Подними взад!
— Мне твоя музыка — во где, — провел Евдокимов рукой по горлу.
— Подними, говорю! Я хочу получить первое удовольствие от своих рабов.
Утомленные и обессиленные дети успели заснуть. Растолкав Олега и сладостно бормоча: «Полненький… Вкусненький», — Гулин потащил его наверх…
— Рекомендую! — заключил он томно, выпуская из рук истерзанного мальчика, с размаху стукнувшегося о пол. Евдокимов еле оторвался от табуретки и с трудом добрел до вздрагивающего тельца, на ходу расстегивая штаны…
… Разодрав слипшиеся веки, Гулин никак не мог понять, отчего у него так светло на душе. Обычно с похмелья настроение — хуже некуда, а тут… Где Евдокимов?
— Олег! — крикнул он. Никто не отозвался.
Ах да! Ему сегодня в рейс. Умотал. Шоферюга. Командировка в дальний район. Небось и не опохмелился. Долг зовет… Хм… Долг трубит, труба должит. Или, лучше, жужжит… Выпив стакан, Гулин тотчас вспомнил вчерашние события, от которых безотчетно ликовала душа. Он полез в яму.
С утра, не переставая, лил дождь, влага просачивалась в темницу, металлические листы, которыми была обита камера снаружи и изнутри, покрылись испариной. В яме становилось тяжело дышать.
Мальчики затравленно смотрели на появившегося хозяина.
— Как ночевалось? — весело спросил он. — Не бойтесь, я добрый. Как Бармалей, — Гулин взглянул на Олега. — Голенький! Ничего, симпатичный. Пошли.
Пнув Женю, рванувшегося вслед за Олегом, хозяин запер дверь и пообещал отрубить ноги… «больно прыткий!»
С Олегом он тешился долго. Гораздо дольше, чем вчера. Потому что мальчик сопротивлялся, и Гулин, стиснув ему рот, получал дополнительное удовольствие.
Управившись с «рабом», Гулин хорошо выпил, сытно закусил и вспомнил, что дети давно ничего не ели. Этак ненадолго их хватит. Надо беречь свое имущество. Но просто покормить — не резон. Раб должен пищу заслужить. Упорным трудом на благо хозяина. Что бы такое поручить? Он обвел глазами комнату. Пусть ее приберут. Слабо для начала. А что вообще с них можно взять? Ну, например, стирать, готовить пищу, за столом прислуживать, его мыть — мало ли дел по хозяйству? Но это потом, когда решится вопрос с цепями и кандалами. Сейчас нужно придумать работу, которую можно делать в яме. Фу ты, дождь проклятый не дает сосредоточиться. Льет и льет как из ведра. В яме, наверное, уже вода — прежний владелец дачи оставил плохой дренаж. Вода, вода… Металлические листы неплотно примыкают друг к другу. Промазать стыки — никакая вода не страшна. Есть для рабов занятие!
Через дверь камеры он руководил работами, охотно отвешивая оплеухи. Из-под палки учатся быстрее. И легче привыкают к судьбе.
… После домашнего обеда Гулин вернулся на дачу. Ему страстно хотелось Олега. Открыв люк, он резко отшатнулся: спертый воздух, поплывший из ямы, закружил голову, заслезились глаза. Немудрено — яма без вентиляции. Придя в себя, полез вниз, пулей выскочив назад. Черт возьми, пожалуй, и не добраться до Олега. Лучше подождать, когда зловоние выйдет через открытый люк.
Четыре раза он спускался в яму и четырежды вылезал впопыхах, боясь задохнуться. Четыре раза хотел махнуть рукой и уйти восвояси, но страстное желание побуждало на новые попытки.
При пятом спуске удалось открыть камеру. Оттуда шибануло так, что Гулина едва не стошнило. После заделки стыков камера превратилась в герметичное пространство.
Распахнув дверцу, Гулин явственно ощутил, как на голове зашевелились волосы. Перед ним стоял Женя. Худюший, лицо искажено предсмертным ужасом, огромные — навыкате — и пустые глаза смотрели прямо на мучителя. Мальчик сомнамбулически сделал к нему шаг, другой… со страшным стуком закрыв дверцу, Гулин навалился на нее. Пока запирал одеревеневшими пальцами, все казалось, что дверца содрогается от мощных ударов. Целую вечность выбирался наверх. Захлопнув люк, лег на него… Детей еще можно спасти, но без больницы не обойтись. Вызвать врача — значит вызвать к себе палача. Все раскроется. Исключено. Ради чего ему жертвовать собой? Рабы умрут — и концы в воду. Замена им найдется. Интересно, сколько еще протянут? Олега он не заметил, но бессвязное мычанье, доносившееся из камеры, наверняка принадлежало ему. Женя не мычал. Он стоял молча, что еще страшнее. Будто оживший покойник.
Видимо, к утру умрут. Да, к утру — уж точно. Раньше и проверять не стоит. Хватит с него кошмара. Нервы и так ни к черту.
… С Евдокимовым, возвратившимся из командировки, они упаковали трупы в мешки, вывезли в лес и сбросили в овраг.
После второй бутылки красноярский гость стал откликаться на любое имя. Гулин, расшалившись, придумывал ему Немыслимые клички и имена, в ответ на что— сначала все повторял, как его зовут, а потом и сам увлекся идиотской игрой.
Они познакомились на железнодорожном вокзале. М-н, скучавший в зале ожидания, пожаловался, что весь вымотан, а билет до родных мест удалось купить только на завтра. Куда? В Ачинск, однако. Как, что за Ачинск? Город такой. В Красноярском крае. А ты куда? Живешь здесь? Чего ж на вокзале кукуешь? Выпил, а собеседников нету… Это нам понятно. Вокзал в таких случаях — истинное спасение. Хочется выпить? А кому, братец, не хочется… К тебе на фазенду? Чего ж не пойти…

М-н в невольники не годился, здоровый, мускулистый, сам кого хочешь свернет в бараний рог. Но в отношении него Гулин имел другой план.
Его радужное настроение складывалось не только из винных паров и легкой добычи того, кому предстояло стать объектом дьявольского эксперимента. Маленькие рабы, замученные им, похоже, даже не навели на след. Несколько месяцев Гулин пребывал на дне, забросив сладостное «ремесло», но все было тихо. Пора выходить из подполья и пленять новых невольников. Только — без прежнего дилетантства. Чтобы действовать вполне профессионально, ему требовалось испытание, экзамен на квалификацию. «Экзаменатор» сидел возле, жалеючи бродягу, переехавшего Байкал.
— Поешь ты, Вольдемар, замечательно, но вино, Педрилло, стынет. Давай еще по стакану-второму и спать. Ложись, Хуанетта на мою кровать, а я пристроюсь на… Да тоже на своей! Ха-ха! Тут все мое. А твоего, рыжегорбый, ничего нет?..
Он говорил и говорил, уложив гостя, пока не раздался его мощный храп. Подержав за плечо и похлопав по шекам, Гулин убедился, что «экзаменатор» в полнейшей норме. Беспомощен, как ясельное дитя.
… Метров пять и прошел-то с топором, а с непривычки натрудил руку. «Передохну, прежде чем…». Решительность убывала. Плохо. Ему надо научиться убивать. Необходимо. Дела зашли слишком далеко, чтобы допускать «проколы» вроде Марины. Конечно, ее следовало убить. Но кто бы это сделал? Он? Евдокимов? Смешно: грозили ножом, пугали удавкой, а коснись — ни тот, ни другой не сумели бы отправить Марину на тот свет. По типу маленьких рабов — да, но своими руками! Говорят, труден только первый шаг. Убей одного, остальных — играючи. Вот он, первый, храпит без задних ног…
Гулин размахнулся… Нет, лезвием бить страшно. Череп надвое расколется. Жутко. Обухом!
Зверский удар обрушился на лоб спящего. Мужчина мгновенно открыл глаза но, судя по реакции, ничего не понял. Закрыл веки.
Заснул? Потерял сознание? Умер? Приблизившись, Гулин уловил дыхание. Добить? Но вид крови, хлынувшей из вмятого лба, этот кошмарный провал отняли у него последнюю решимость. Перевязав раненого куском простыни, он пошел спать.
Утром, проснувшись, увидел, как мужчина, чуть приподнявшись, растерянно смотрит на кровь, забрызгавшую подушку, одеяло, простынь…
— Эх, и шарахнулся ты вчера! — бодро сказал Гулин. — Я тебя еле уложил в кровать, все измазюкал…
Мужчина не проронил ни звука.
— Ты не волнуйся, — залебезил Гулин, вскакивая с постели, — я тебя на машине к себе домой отвезу, там мама, она тебе рану обработает…
В гулинской квартире М-н потерял сознание. Вызвали «скорую». Диагноз: вдавленный осколчатый перелом лобной кости, ушиб головного мозга тяжелой степени. В этот же день Гулина арестовали. При обыске на даче обнаружили подземную камеру и следы пребывания там маленьких рабов. Арестованный выдал подельника.
Судебная коллегия по уголовным делам Кировского областного суда приговорила Гулина к расстрелу. Евдокимова к 8 годам лишения свободы.
«… Простите самую несчастную и безумную мать, которая просит Вас сохранить жизнь своему сыну, — писала в ходатайстве о помиловании Нина Павловна Гулина. — Дюбовь матери заставляет меня, забыв честь и совесть, обратиться к Вам с прошением о помиловании. Преступление, которое совершил мой сын, полностью лежит на моих плечах. Жизнь с мужем у нас не получилась. Все наши взаимные обиды, настороженность, одиночество, отчаяние, притязания резко травмировали детскую душу сына… Это мы с мужем преступники, нас и надо закопать живыми за наше невнимание, нерадушие к воспитанию сына».
Кровью написано. Но сопоставимы ли ее муки с муками невинных мальчиков, умиравших медленной смертью от удушья. Сравнима ее трагедия с трагедией родителей, чьим детям было суждено погибнуть в рабстве? У забывшей честь и совесть, молящей о спасении гнусного чудовища, ею порожденного и ею вскормленного, только таким и мог быть сын. Материнская любовь здесь ни при чем. Это слишком святое понятие, чтобы пачкать его о такую мразь, как Георгий Гулин.
… Очередное сообщение: пропал девятилетний ребенок. По свидетельству очевидцев, сел в какую-то машину…
Сколько их, пропавших и не найденных детей! Где они? Где, в каких застенках томятся, какие измывательства выносят наши маленькие сограждане, попавшие в рабство на исходе XX века?
Сергей Глазунов. Советская милиция, 1991, N8.

 

 

 

 

 

27. Расстрел в Ижевске

Июль 1993 года принес Ижевску событие, отмечающееся особой кровавостью и бессмысленностью.
Командир ОМОНа 42-летний подполковник милиции А.Шепеленко сидел в своем кабинете и выпивал с какими-то знакомыми. В разгар этого застолья ему внезапно сообщили, что в окно его квартиры кто-то выстрелил. Недолго думая, Шепеленко снарядил в дорогу две патрульные машины и помчался к месту происшествия. Там, во дворе своего дома, он обнаружил шестерых молодых людей, средний возраст которых был около 21 года. Всех Шепеленко прекрасно знал, так как они жили с ним поблизости, учились в одной школе с сыном подполковника и часто бывали в его доме. Среди них были шофер Артем Медведев (единственный женатый человек из всей компании), сержант ГАИ Игорь Мальцев. Шепеленко их арестовал, под дулом пистолета погрузил в машины и повез на базу ОМОНа.
На базе Шепеленко устроил шестерым пленникам «допрос с пристрастием», выпытывая у ни в чем не повинных парней, кто из них стрелял по его окнам. Все шестеро в ответ дружно отрицали свою вину. Это в конце концов и вывело из себя Шепеленко. Он приказал все шестерым лечь на землю лицом вниз и, когда ребята выполнили его команду, хладнокровно расстрелял их всех в затылок из 20-зарядного «стечкина». После этого Шепеленко спокойно оглядел место побоища и последнюю пулю пустил в себя.
27 июля 1993 года Б.Бронштейн в газете «Известия» писал:
«И начальники, и подчиненные Шепеленко, и просто контактировавшие с ним по службе говорят одно и то же: был необычайно смел, всю жизнь шел на ножи и ствол, выбивал пинком двери, скручивал преступников в бараний рог. Шепеленко спасал детей, освобождал заложников, ловил беглых заключенных. Бывал резок, но чаше — вполне добродушен. Выходец из артистической семьи, мастерски балагурил в компании, писал стихи. Выпивкой не грешил — это доказывают многократные внезапные проверки.
Ни у кого в голове не укладывается, как он мог положить вниз лицом шестерых знакомых ему ребят и всадить в каждого по две пули из пистолета Стечкина…
Практически все считают, что у 42-летнего Шепеленко, находившегося на суровой службе с 17 лет, лопнула от напряжения какая-то „пружинка“…
Мне удалось выяснить, что командир республиканского ОМОНа Шепеленко в последнее время был перегружен и физически, и морально. Только за один квартал нынешнего года он 16 раз участвовал в сложных операциях по захвату преступников. За два дня до описываемой трагедии был отозван из отпуска, а за несколько часов — подвергнут критике на коллегии МВД. Правда, очевидцы утверждают, что критика была обычной, но для той напрягшейся „пружинки“, возможно, только этого и не хватало…».
Ф. Роззаков. Бандиты времен капитализма (Хроника российской преступности 1992–1995 г.г.). — М.: Эксмо, 1996.

 

 

 

25
По газетным отчетам и статьям: F.Pietrus «Ueber krimmelle Leichenzerstueklung, Der Fall Denke», Deutche Zeischrif f. die, Gerichts-Medezin, 1926, Bd, 8, S. 703; Boldnm b Archivio di Antropologia criminale, 1927, II, p.279.
26
По газетным отчетам и D-r Weis, «Der Fal Haarmann». Archiv f. Kriminologie, 1924. Bd. 76, II. 3; II. Hyan «Massenmorder Haarmann»; Kleinberg b DJZ, 1925, II. 2; Prof. Reichel, 1926,11. 5.
27
По D-r Robert Heindli, «Polizei und Verbrechen», Berlin,1926; De Quinsey, «The English Mail Coach Works», Vol.IV.