Валерий Попенченко - правильный сын неустрашимой мамы

На страницах нашего журнала не раз выступал Юрий Зерчанинов, журналист своеобразный, яркий. Не так давно он ушёл из жизни, но в нашем архиве сохранились его разного рода материалы, в частности его воспоминания о первых шагах в журналистике спортивной.
Журнал «Юность» возник в 1955 году, когда на дворе уже близилась оттепель.
В отличие от остальных изданий это не было повязано зависимостью от идеологической структуры (ЦК КПСС, ЦК комсомола или чего–то подобного), что и давало некий простор для свободомыслия. Не стали исключением и публикации в разделе «Спорт», во всяком случае, и они выделялись свежими мыслями, иногда и дерзостью, так непохожими на общепринятый ложно–бодрый, залакированный тон в очерках и репортажах о наших чемпионах.
Я пришёл в «Юность», когда вместо Валентина Катаева главным редактором стал Борис Полевой, и довольно хорошо помню свои впечатления от первых редколлегий, на которых я присутствовал. В июньском номере шестьдесят пятого года шли стихи Ахмадуллиной, Евтушенко, Рождественского… А наибольший резонанс – отнюдь не только поэтический – ожидался от публикации «Реквиема в двух шагах с эпилогом» Андрея Вознесенского, посвящённого Эрнсту Неизвестному. Да, лейтенант Неизвестный Эрнст пал в атаке на 2–м Украинском фронте, но выяснилось, что с похоронкой поторопились – он выжил, впоследствии схватился с Хрущёвым на печально знаменитой выставке в Манеже. И хотя Хрущёва в 65–м на посту Генсека уже не было, однако до Вознесенского никто не решился сказать, что лейтенант Неизвестный Эрнст, «когда окружён бабьём, как ихтиозавр, нетрезв, ты спишь за моим столом»…
Пытаюсь сейчас представить, мог ли хоть кто–то на той редколлегии предположить, что с опальным Хрущёвым как раз скульптор Эрнст Неизвестный сблизится и поставит на Новодевичьем гениальный памятник?
А рассказ Аксёнова «Победа» об интеллигентном гроссмейстере, втянутом в игру хамоватым дилетантом, повлёк суждения разноречивые. Полевой то и дело затылок почёсывал, иронически улыбался, слушая, как достопочтенные члены редколлегии Прилежаева и Медынский дипломатничают, оценивая чуждые им «стилистические изыскания» и «глубокие погружения в поток сознания» своего молодого коллеги. Но, завершая обсуждение, заместитель главного редактора Преображенский сказал, что Аксёнов есть Аксёнов и в любом случае его рассказ украсит номер.
  
Сергей Николаевич Преображенский – человек чрезмерно жизнелюбивый, склонный к риску, но долгие годы непотопляемый – сыграл немалую роль в истории «Юности». Затеяв журнал, Катаев, рассказывают, сел за новый роман, а все редакционные дела передоверил Преображенскому. До этого тот был грозной правой рукой Фадеева в Союзе писателей, а теперь повёл либеральные отношения с молодыми прозаиками и поэтами, на которых Катаев и сделал ставку в журнале. На одном из наших разгульных вечеров, где Преображенский, беспрекословно приняв условия игры, восседал в пиджаке, вывернутом наизнанку, он чрезмерно увлёкся горячительными напитками и схватился за сердце. Он лежал на диване в своём кабинете, а бывший доктор Василий Аксёнов массировал ему грудь.
– Мама! – вскрикивал Преображенский.
– Сейчас боль пройдёт, Сергун, сейчас пройдёт, – успокаивал его Аксёнов.
А что касается нашумевшей аксёновской «Победы», то помню, как ответственный секретарь редакции Леопольд Железнов незамедлительно среагировал на восприятие Полевым рассказа – нет, Борис Николаевич и не думал рубить рассказ, но иронии не скрывал – и настоял, чтобы «Победа» непременно была снабжена «спасительным» подзаголовком: «Рассказ с преувеличениями». Железнов был старым правдистом, трагически потерявшим жену в сталинские времена. В редакционной команде, где Преображенский был как бы блуждающим форвардом, постоянно нацеленным на удар, но мог, по мнению тренера, порой заиграться и потерять мяч, Железнов был опорой защиты, и на такого, быть может, излишне прямолинейного, но надёжного «чистильщика» тренер целиком полагался. А тренером, ясное дело, был Полевой.
И ещё одна редколлегия того года – по восьмому номеру. Под рубрикой «Наши публикации» стояли воспоминания Корнея Чуковского о Борисе Пастернаке и три стихотворения не столь давно затравленного нобелевского лауреата. В редакционной врезке пояснялось, что к нам «приходят письма, в которых читатели просят рассказать о творчестве Бориса Пастернака и познакомить с его стихами».
Лев Озеров, составитель этой книги, руководил тогда отделом поэзии «Юности». В книге ему удалось напечатать 16 стихотворений из «Доктора Живаго». Этот роман Пастернака по–прежнему считался антисоветским. Михаил Таль, например, после того как на таможне у него отобрали чемодан, целиком заполненный «Доктором Живаго», лишился целого ряда зарубежных турниров. Так вот, «Август» – ещё одно стихотворение из этого романа. Помните:
Прощай, размах крыш расправленный,
Полёта вольное упорство.
И образ мира, в слове явленный.
И творчество, и чудотворство.
Да, для кого–то в руководстве редакции эта публикация была искуплением малодушия, проявленного, когда Пастернака топтали. Но, согласитесь, факт её появления в «Юности» – это поступок мужской.
Словом, вот в какой редакции я оказался. И рубрика «Спорт» была отнюдь не единственной рубрикой моего отдела, но душа моя тянулась именно к ней – к спортивной. Через неё я с многими замечательными людьми познакомился.

Имя боксёра Валерия Попенченко было в ту пору одним из самых громких в спорте. Олимпийский чемпион, он был удостоен в Токио и высшей награды в любительском боксе – Кубка Баркера. Дважды побеждал на чемпионатах Европы.
Позже, правда, старые боксёры рассказали мне, что отцы АИБА долго колебались – на той Олимпиаде потрясающе выступил и Станислав Степашкин. Так и не определились. Пришли к нашему руководству, сказали – сами выбирайте лауреата из двух. Отдали Баркера Попенченко, взяв во внимание его офицерское звание и достаточный культурный уровень. Валерий, кстати, в шахматы на мастерском уровне играл, самого Брумеля обыгрывал, а тот был первоклассным любителем. Впрочем, Попенченко вполне справедливо получил Кубок Баркера, он ещё какого шороха навёл на ринге в Токио…

Но бокс боксом, а что собой представляет Попенченко как личность? Прочитал в прессе несколько бесед с ним – вырисовывался какой–то исключительно положительный человек. Давая интервью, он не распахивал душу, говорил очевидности. И выяснив, что Попенченко пребывает на сборе на подмосковной спортивной базе близ Подольска, я поехал к нему.
Мы заканчивали разговор уже вечером, и я не мог отделаться от ощущения, что в этом явно неглупом, с хорошей улыбкой молодом человеке заложена чёткая, безошибочная программа и он лишь рассказывает мне, как выполняет эту программу.
В детстве, когда летом он жил с мамой в подмосковной Немчиновке и мама задерживалась на работе, он зажигал свет во всех комнатах – спать в тёмной даче боялся. В суворовском училище, когда тренер Матулевич спросил у ребят, кто хочет стать таким сильным, чтобы дать сдачи любому обидчику, Валерий, не раздумывая, сделал шаг вперёд. И, провожая домой знакомую девушку, всё ждал, что представится случай, когда её посчастливится защитить. Но такой случай так и не представился. А боксом он занимался с такой самоотдачей, что настал день, когда уже никто не мог обидеть его на ринге. И говорил мне:
– Добился одной цели, теперь надо другой добиваться, Я поступил недавно в адъюнктуру…
Олимпийский чемпион 1956 года, нокаутёр и большая умница, он мог выиграть и Олимпиаду в Риме, но тренеры сборной, желая заявить его в менее конкурентную категорию, перевели его в полутяжёлую, где он и нарвался на Кассиуса Клея…
Образцом целеустремлённости для него всегда был Геннадий Шатков. В 62–м Валерий наконец–то Шаткова победил, а выиграв олимпийское золото, посчитал было, что окончательно с ним сравнялся. Да, на ринге сравнялся…
– Но сейчас он опять опередил меня – в науке. Он уже кандидат.
Диплом военного инженера Валерий получил, закончив Высшее военно–морское училище. Но и в том году, и в пяти последующих занимался только боксом. Я спрашивал его, а на что он в науке, отойдя от неё, рассчитывает в будущем? Но он не позволял себе сомневаться, что выбрал в жизни единственно правильный путь, и говорил мне: «Нет, я займусь только наукой…»
  
Тогда я спросил: неужели такого дня или часа хотя бы не было, когда он дал волю сомнениям? Был такой день. В 1959 году он впервые стал чемпионом страны, а на следующий год встретился в ответственном бою с Феофановым, и этот бой был столь яростный, что он потерял самообладание и был дисквалифицирован. Он писал диплом и нервничал, что из–за бокса не успеет закончить вовремя чертежи, и клял бокс. Но Валерия разыскал его тренер Григорий Кусикьянц и успокоил – так что он и диплом на отлично сдал, и к тренировкам вернулся.
Сама судьба свела Валерия с Кусикьянцем. Когда многие специалисты сошлись было на том, что новый чемпион страны не в ладах с тактикой, ведёт бои с безрассудной смелостью, Кусикьянц помог Валерию остаться самим собой – добиться дальнейших успехов, сохраняя свою манеру боя.
  
Мы вели разговор до позднего вечера, и я подготовил в журнал авторскую публикацию Валерия Попенченко («О боксе и о себе». Декабрь 1965 год), хотя по–настоящему так и не понял, признаюсь, как сложилась такая очень уж правильная личность, а едва вышел этот номер журнала, как в моей комнате раздался телефонный звонок.
– Вас зовут Юра, не так ли?
– Да.
– Благодарю вас, Юра, благодарю. Перечитываю «Юность» в десятый раз. И на Центральном рынке уже побывала – купила такую аппетитную вырезку! Вечером жду вас на ужин – вы для меня уже человек близкий, свой человек. Ах, какая же я тетеря! Забыла представиться. Юра, это Руфина Ильина звонит, мама Валерия. Юра, я перехожу на «ты» – ты уже свой человек для меня. У меня на этот вечер были другие планы, но я их разрушила – я тебя в гости жду…
Валерина мама могла и тетерей прикинуться. Она уже пенсионеркой была, но много лет проработала в отделе кадров КГБ. К вырезке она в тот вечер выставила пятизвёздочный армянский коньяк и вскоре уже рассказывала мне, как Гриша Кусикьянц – бесценный тренер её Валерия – так загулял однажды в ресторане «Советской», что товарищи в милицейских погонах были вынуждены препроводить его в директорский кабинет (офицер всё–таки, цээсковец), но он догадался позвонить ей, и она ногой дверь в этот кабинет открыла, взяла Гришу на руки, а когда на улицу вынесла, уши ему надрала.
Представляю эту картину: маленький Кусикьянц на руках у внушительной Валериной мамы… Она рассказывала мне, что её отец не знал себе равных на кулачных сходках, а когда она родила, врач говорил ей: «Другие дети кисель–киселём, а у вас – фруктовый ребёнок, прямо–таки яблочко наливное». Она видела сына инженером, учёным, но отнюдь не боксёром. А он убеждал её, что любит бокс, упорно добивался её понимания и одобрения. Она показала мне одно из его писем из суворовского училища: «Мама, если ты не возражаешь, я буду регулярно заниматься боксом…» И она смирилась, решив, что если сын оставит бокс, то в душе у него образуется сожаление от незавершённой попытки.
 
Мне рассказывали, что, когда в финале чемпионата Европы шестьдесят третьего года, который проводился в Москве, Попенченко вёл решающий бой с румыном Моней, его мама вдруг поднялась на трибуне и закричала во весь голос:
– Бей его, сын мой, бей этого Моню!
А во мне она хотела видеть союзника, который помогал бы ей убеждать Валерия, что пора кончать с боксом, чтобы не нарваться, не дай Бог, на нокаут – он уже стал инженером, и если мозги сбережёт, то и настоящим учёным станет, как она и мечтала.
Но уровень так называемого любительского спорта в шестидесятые годы уже был таков, что целиком поглощал человека, стремящегося стать чемпионом. И Валерий хотя и учтёт опасения своей мамы, но найдёт себя в конечном счёте лишь на кафедре физвоспитания МВТУ.
А его гибель – выпал, будучи абсолютно трезвым, в лестничный пролёт в училище и разбился насмерть – не была по–настоящему расследована и по сей день остаётся необъяснимой. Его мама разобралась бы, как это могло случиться, но её в живых тогда уже не было.

Журнал "Спортивная жизнь России"