Самураи: История и легенды - Самураи и поэзия

Самураи и поэзия
Древние классические рассказы о самураях, как и некоторые другие японские повествования, полны стихов. Включение в текст стихов — отличительная черта буддийских сочинений, впрочем, китайские историки и писатели тоже любили включать их в ключевые места повествований. Авторы хроник и рассказчики древней Японии были хорошо знакомы и с теми, и с другими и, вполне возможно, позаимствовали у них этот риторический прием. Позднее умение писать стихи стало составной частью образования благородного человека, появился обычай слагать прощальные стихотворения перед смертью. В результате самурай и поэзия стали практически неотделимы друг от друга.
В VII в. — некоторые ученые полагают, что еще раньше — основой японского стихосложения стали строки по 5 и 7 слогов. Поначалу в длинных стихотворениях комбинация 5 и 7 слогов использовалась произвольно, но к IX в. самой распространенной поэтической формой стала танка, «короткая песня», ритмический рисунок которой выглядит так: 5—7—5—7—7.
Вскоре после того, как танка превратилась в стандарт стихосложения, возникла тенденция «разбивать» ее на два полустишия, 5—7—5 и 7—7. Двое поэтов составляли каждый свое полустишие самостоятельно, затем их «соединяли», часто меняя порядок: вначале 7—7, а затем 5—7—5. Так появилась новая поэтическая форма ранга, «соединенный стих». Позднее два полустишия стали связывать до пятидесяти раз, так возникали целые поэмы из ста частей. Нередко в их написании принимали участие до десяти человек.
Один из самых простых способов понять стиль ранга (в минимальной комбинации из двух полустиший) — представить себя и своего друга составляющими подобие детской загадки, но в поэтически изощренной форме: один произносит первую строку, другой быстро говорит вторую. Игра слов при этом весьма существенна. Возьмем один пример.
В «Хэйкэ моногатари» есть рассказ о поэте-самурае Минамото-но Еримаса (1104—1180), который убивает из лука фантастического зверя, спускающегося на черном облаке на крышу императорского дворца и приносящего самому императору кошмарные сны. Император, благодаря Еримаса за его искусство, дарит ему меч. Беря меч, чтобы вручить его Еримаса, Левый министр Фудзивара-но Еринага (1120—1156) идет вниз по ступенькам. В этот момент в небе дважды кукует кукушка, предвестница лета. Министр откликается следующей строкой
 (5-7-5):
Кукушка кричит над облаками.
 Еримаса, почтительно встав на колени у подножия лестницы,
 вторит ему (7—7):
                        И серп луны исчезает.
Если бы стихотворение составил один поэт, это была бытанка, и танка замечательная. Сложенная двумя людьми, она превращается в рэнга, а игра слов, несомненно, украшает ее. В полустишии Еринага на о агуру означает и «звать», и «упрочить репутацию», а кумой — «облака» и «императорский дворец». Таким образом, 5—7—5 строка, внешне кажущаяся спонтанным описанием природного явления, на самом деле является комплиментом Еримаса, означающим: «Вы, о верный воин, упрочили свою славу перед самим Повелителем».
Точно так же в полустишии Еримаса юмихаридзуки, «луна,изогнутая подобно луку», обозначает луну в любое время между новолунием и полнолунием, но особенно первую или последнюю четверть луны; это также перекликается с «натянутым луком». Иру означает и «затемняться», «исчезать», и «стрелять». Поэтому строка 7—7, кажущаяся отвлеченной, на самом деле несет в себе самоуничижительный смысл: «Я лишь натянул лук и выстрелил, ничего более».
Составление длинных рэнга стало в XIV в. страстью многих самураев и, хотя правила становились все сложнее, продолжало пользоваться популярностью и в период «Сражающихся царств». Военачальник Хосокава Фудзитака (позднее Юсай; 1534—1610), ученый и поэт, вспоминал, как его друг, воин и поэт Миёси Тёкэй (1523—1564), участвовал в состязании рэнга: [Он] сндел бы подобно статуе, положив веер у коленей чуть наискось. Если бы было очень жарко, он бы очень тихо взял веер правой рукой, левой рукой искусно раскрыл бы его на четыре или пять палочек и обмахивался бы им, стараясь не создавать шума. Затем он закрыл бы его, вновь левой рукой, и положил бы обратно. Он исполнил бы все предельно аккуратно, так что веер не отклонился бы от того места, где лежал вначале, даже на ширину одной соломинки татами.
Может показаться забавным, что Тёкэй был одним из самыхэнергичных военачальников своего времени и многого достиг благодаря этому.
Восхитительное описание Тёкэя сообщает нам об одном важном моменте в классическом японском стихосложении. Рэнга, как групповая игра, возлагала на участников строгие правила соблюдения протокола и этикета. Основной смысл, основное наслаждение игрой — именно в этом чувстве соучастия, соучастия и с другими людьми, и с самой традицией. Насколько мы можем судить по сочинениям, соперничество было вторичным, а если и первичным, то только постольку, поскольку поэт мог уловить традиционные предписания.
Чувство традиции было не менее необходимо и при написании прародительницы рэнга, танка (5—7—5—7—7). Мы приведем три примера.
В седьмом месяце 1183 г., спасаясь от наступающей с востока огромной армии Минамото, клан Тайра покинул столицу и бежал на запад, взяв с собой ребенка-императора Антоку (1178~1185) и оставив после себя пылающий город. Однако, один из главнокомандующих войсками Тайра, Таданори (1144—1184) повернул обратно, чтобы нанести прощальный визит своему учителю поэзии, Фудзивара-но Сюндзэю (1114—1204). Согласно «Хэйкэ моногатари», войдя в комнату Сюндзэя, он сказал: Долгие годы вы, учитель, благосклонно вели меня по пути поэзии, и я всегда считал ее самым важным. Однако, последние несколько лет в Киото — волнения, страна разорвана на части, и вот беда коснулась и нашего дома. Поэтому, никоим образом не пренебрегая обучением, я не имел возможности все время приходить к вам. Его величество покинули столицу. Наш клан погибает.
Я слышал, готовится собрание поэзии, и думал, что есливы проявили бы снисходительность ко мне и включили в него одно мое стихотворение, это было бы величайшей честью всей моей жизни. Но вскоре мир обратился в хаос, и когда я узнал, что работа приостановлена, то очень огорчился. Когда страна успокоится, вам суждено продолжить составление императорского собрания. Если в том свитке, что я принес вам, вы найдете что-нибудь достойное и соблаговолите включить в собрание одно стихотворение, я возрадуюсь в своей могиле и оберегу вас в отдаленном будущем.
Когда он уезжал, он взял с собой свиток, на котором былозаписано более ста стихов из тех, что он составил за многие годы и которые, он думал, достаточно хороши. Теперь он достал его из-под доспехов и почтительно передал Сюндзэю.
Сюндзэй, лучший знаток поэзии своего времени, во второммесяце того же года действительно получил от удалившегося от дел императора Госиракава указание составить седьмую императорскую антологию японской поэзии. Далее в «Хэйкэ» говорится, что он включил в «Сэндзай сю», антологию, которую он закончил, когда в стране наступил мир, одно стихотворение Таданори, правда, как произведение «неизвестного поэта», ибо Таданори, к тому времени уже погибший, считался врагом императорского дома. Что же это было за стихотворение? Описание жизни воина? Смятения могущественного клана, от которого вдруг отвернулась судьба? Страданий людей, вовлеченных в войну? Нет. Оно гласило:
Сига, столица журчащих волн, опустела,
    но вишни в горах остаются прежними.
В 667 г. император Тэндзи (626—671) перенес столицустраны в Оцу, Сига, на западном берегу озера Бива, но через год после его смерти она была оставлена. Ко времени Сюндзэя Сига уже давно стала ута-макура, «поэтическим именем», и стихотворение, составленное на заданную тему «Цветы в родном городе», достаточно типично: в нем сочетаются ностальгия по брошенной столице и красота вечных цветов вишни. Можно с уверенностью утверждать, что ни один из ста с лишним стихов, столь тщательно собранных Таданори, не выходил за пределы тем и языка, считавшихся приличествующими для придворной поэзии*.
Другое стихотворение принадлежит Хосокава Фудзитака. Оно, возможно, было его прощальным посланием миру:
В мире, что и ныне неизменный с древних времен,
листья-слова сохраняют семена в человеческом сердце.
Фудзитака написал это в 1600 г., когда его замок былокружен превосходящими силами врага. Он послал стихотворение к императорскому двору вместе со сведениями, которые он знал о «тайном смысле» первой императорской антологии японской поэзии «Кокинсю», составленной в начале Х в. К тому времени уже твердо укрепилась традиция передачи определенных толкований непонятных слов и фраз, и никто не знал их лучше Фудзитака, хотя он и был воином. Император Гоёдзэй (1571—1617), известный своей ученостью, опечалился, узкав, что такой знаток древней поэзии может погибнуть; он попытался спасти Фудзитака, что ему в конце концов удалось, ибо поначалу Фудзитака отказывался пойти на недостойную воина сдачу в плен.
Стихотворение, хоть и написанное при чрезвычайных обстоятельствах, лищено и намека на военную тематику или на предположение, что оно создано самураем, пойманным в ловушку. Наоборот, оно явно перекликается с «Кокинсю», первая фраза инисиэ мо има мо указывает на название антологии, ибо кокин— это синифицированная форма инисиэ, «древние времена», а има — «сегодня». Вторая же часть стихотворения прямо соответствует первому предложению предисловия к антологии: «Семена японской поэзии взрастают в человеческом сердце, она обретает форму в бесчисленных листьях-словах».
------------------------------------------
 * Некоторые тексты «Хэйкэ» приписывают Таданори еще одно стихотворение неизвестного автора в «Сэндзай сю»; если к ним добавить его стихи в более поздних антологиях, где они подписаны его именем, то окажется, что в императорские собрания вошло десять (или одиннадцать) его стихотворений — весьма значительное количество. В «Хэйкэ» приводится еще одно стихотворение Таданори, которое, по преданию, нашли в его шлеме после того, как он был обезглавлен. В «Сэндзай» также есть четыре стихотворения трех других неизвестных авторов, принадлежавших к клану Тайра.
Еще одна написанная самураем относительно недавнотанка вновь подчеркивает важность поэтической традиции. 17 марта 1945 г. генерал-лейтенант Курибаяси Тадамити, командующий японскими войсками в Иводзима, перед тем как броситься в атаку на противника с оставшимися у него восемьюстами солдатами, послал по радио в Генеральный штаб три танка. Вот одна из них:
Враг не разбит, я не погибну в бою,
я буду рожден еще семь раз, чтобы взять в руки алебарду!
Наступление 70000 американских войск на Иводзима началось 16 февраля. В ходе 36-дневных боев из 21000 японских солдат, защищавших остров, в живых осталось не более тысячи. Американцы потеряли 25851 человека, из которых 6821 были убиты, умерли от ран или пропали без вести.
Стихотворение генерала Курибаяси перекликается со словами брата самурая Кусуноки Масасигэ Масасуэ, сказанными перед тем, как оба брата пронзили друг друга мечами: слова выражают надежду на семикратное перерождение, с тем чтобы отомстить за императора, они давно уже стали национальным лозунгом*.
Стоит сказать, что чувства генерала, вкупе с избранной поэтической формой и языком, были безнадежно анахронистичны: представьте себе все современное мощное оружие разрушения, использовавшееся в битве, а он говорит о том, чтобы «взять в руки алебарду». Однако несомненно, что Курибаяси, когда писал стихотворение, хотел выразить свое желание соответствовать японской вековой традиции.
Мы должны также упомянуть канси, стихи, написанные по-китайски в соответствии с китайской просодией. Мы приведем два хорошо известных стихотворения Ноги Марэсукэ, генерала, который, как уже говорилось, вспорол себе живот в день похорон императора.
Ноги командовал армией во время Японско-Китайской(1894-1895) и Русско-Японской (1904-1905) войн. В обеих войнах он получал приказ атаковать Люйшунь, тогда Порт-Артур. Одно из двух стихотворений было написано им в начале
----------------------------
 * Командующий императорским флотом Хиросэ Такэо (1868—1904) использовал его в нескольких стихах, особенно в двух: превозносящем верность императору и посланном родственникам перед тем, как он принял командованиев Люсю в начале Русско-Японской войны, в ходе которой он был убит прямым попаданием артиллерийского снаряда. июня 1904 г., когда он во главе 111-й армии шел к Люйшуню через Наньшань, где только что разыгралось большое сражение, в котором был убит его сын Кацуори.
Горы и реки, трава и деревья вымерли;
 На десять миль пахнет кровью недавнего сражения.
 Захваченные кони не шелохнутся и люди не проронят ни звука
 У замка Цзиньжоу стою я в лучах заходящего солнца.
Ноги не знал, когда писал стихотворение, что вскоре емусуждено дать еще множество жестоких сражений. Хотя в войне с Китаем за десять лет до этого он в один день взял Люсю, чтобы захватить русскую крепость, находящуюся на том же месте, ему потребовалось четыре месяца. Русские и японцы потеряли в боях 145000 человек, из них 18000 убитых и 78000 раненых. Следующее стихотворение Ноги написал в конце 1905 г., перед возвращением со своей армией в Японию:
Армия императора, миллион воинов, победила сильного врага;
 После сражений в поле и осады крепостей остались
 горы трупов.
 О стыд, как я посмотрю в глаза их отцам и дедам?
 Мы торжествуем сегодня, но сколько из них вернется?*
 -------------------------------------------
 * Следует сказать, что хотя Ноги закончил войну героем, на последнем этапе осады Порт-Артура его фактически сменил на посту командующего генерал Кодама Гэнтаро (1852—1906),заместитель начальника штаба японских войскв Маньчжурии. Это было сделано без лишней огласки и с согласия Ноги, исразу же после победы Кодама вернулся на свой пост. Уже в следующем году он умер, как говорят, от тревог и усталости, накопленной за годы войны.