Бусидо - душа Японии

Инадзо Нитобэ (Inazo Nitobe)
An Exposition of Japanese Thought by Inazo Nitobe, A.M., Ph.D. New York: G.P. Putnam's Sons [1905]
 Предисловие к первому изданию
Примерно 10 лет назад, я провел несколько дней в гостеприимном доме выдающегося бельгийского юриста, профессора г-на де Лавелье (1).
Во время одной из прогулок, наша беседа коснулась темы библейских заповедей. «Вы считаете», - спросил почтенный профессор, - «что обучение в школах ведется отдельно от религии?». На мой утвердительный ответ, он резко остановился и с интересом уточнил: «но если в школах прописные истины не преподаются, то каким образом ученики узнают о них?». Этот вопрос ошеломил меня и я не мог найти какого-либо удовлетворительного ответа. Все, что я знал о морали, я узнал вне школьных стен. Я начал анализировать различные знания, которые сформировали мое понимание этики и в ходе этих исследований соприкоснулся с Бусидо.
Также одной из причин для написания этой небольшой книги стали вопросы, часто задававшиеся мне женой (она была американка) - почему и какие идеи повлияли на мировоззрение японцев. В поисках ответов на вопрос г-на де Лавелье и моей жены, я пришел к выводу, что Бусидо времен феодальной Японии и его влияние на современную жизнь до сих пор мало изученная тема.
Используя вынужденное безделье вследствие моего вынужденного отдыха, у меня было много времени, чтобы представить читателю некоторые сведения, полученные из домашних бесед во времена моего детства, когда в Японии еще была феодальная система.
Я выражаю особую благодарность г-ну Лафкадио Хирну (2) и г-ну Хью Фрэзеру (3), а также профессору Чемберленского университета г-ну Эрнсту Сатоу (4) за тяжелый труд по переводу моей книги с японского языка на английский язык. Я часто думал с сожалением, что если бы я достаточно хорошо знал английский язык, то смог бы более точно описать традиции древней Японии. Но не имея этой возможности, я чрезвычайно признателен им за то, что они смогли для меня сделать.
В тексте повествования я использовал примеры из европейской истории и литературы, полагая, что это поможет иностранному читателю лучше понять суть рассказываемого.
Я старался не морализировать на темы христианского учения, но тем не менее считаю принципиальным высказать свое мнение о том, что современные духовные методы и формы искажают истинное учение Христа. Я искренне верю в учение Христа и его заповеди, преподанные нам в Новом завете, как в закон Божий, написанный из глубины сердца. Кроме того, я считаю, что послание Божие предназначено для всех, будь то язычники, христиане или представители иных верований.
В заключении, хочу выразить отдельную благодарность моему другу г-же Анне К. Хартшом (Anna C. Hartshome), которая оказала мне неоценимую помощь при написании этой книги.
Инадзо Нитобэ


Введение
Автор книги, доктор Инадзо любезно предложил мне написать вступительную часть к этому новому для англоязычных читателей изданию. Я знаком с автором более 15 лет, а с темой его книги более 45.
В 1860 году, в Филадельфии (ранее в 1847 я имел возможность видеть там же флагманский корабль «Саскэганна» коммодора Перри (5)) я впервые увидел японцев, которые прибыли из Эдо в качестве членов японского посольства. Эти люди меня поразили, ведь в те времена Бусидо был все еще действующим кодексом самураев. Позднее, обучаясь в колледже Ратджерс (Rutgers, New Brunswick, N.J.) я в течение 3 лет общался со своими сокурсниками из Японии. В те дни в разговорах с ними я часто слышал о Бусидо и заинтересовался им. Какой удивительный порядок жизни был у этих будущих управляющих, дипломатов, военных, педагогов и банкиров, даже ритуал погребения «впавшего в вечный сон» на «кладбище ивовой рощи» - все было пронизано таинственным духом далекой и загадочной Японии. Я никогда не забуду, как мой сокурсник Кузакабэ (Kusakabe (6)), из самураев, незадолго до своей трагической кончины, ответил на предложение о предсмертном причастии: «даже если и существует ваш господин, Иисус, то как я могу нарушить его покой своими речами о моих неблагочестивых поступках». Так, проводя вместе время с сокурсниками из Японии, занимаясь спортом или просто перебрасываясь шутками за столом во время ужина, я невольно противопоставлял два мировоззрения - японского и американского. Беседуя с ними на темы этики, я старался узнать, как больше о «неписаном кодексе», о котором когда-то мне писал мой друг Чарльз Дадлей Уорнер (7). Даже наши понятия эстетики разительно отличаются. Как писал один японский поэт, примерно тысячу лет назад:
«Бродя по болоту, влажные цветы,
 оставляют капли на одежде,
 блестя как парча,
 любуюсь ими и не стряхну их с моего плеча»
Я бесконечно удивлялся их культуре. Ведь наша жизнь это только хитроумное переплетение научных знаний и суеверий. И поэтому в исследованиях культуры, этики, религии и традиций других народов всегда можно открыть для себя не только что-то новое, но и полезное.
Следуя своим интересам, в 1870 году, я поехал в качестве консультанта по введению общественно-образовательной системы по американскому образцу в Японию, и оказался в городе Фукуи (Fukui), провинции Этидзен (Echizen), в котором все еще продолжала действовать старая феодальная система. Там я впервые столкнулся с проявлениями Бусидо не по рассказам, а наяву. Изо дня в день я видел его реальное воплощение: в чайных церемониях «Тян-но-Ю», в занятиях дзю-дзюцу, я видел ритуал харакири, созерцание на циновках, коленопреклонения перед самураями на улице, правило «меча и дороги», неторопливые приветствия и самые вежливые обороты речи - каноны искусства поведения, ритуалы поведения женщин и детей самураев. Эти правила выполнялись сызмальства каждой девочкой и мальчиком. Я во отчую увидел то, о чем доктор Инадзо, будучи сам самураем, писал так изящно и убедительно, с такой широтой понимания и представления. Японская система феодализма умерла не бесследно, ее удивительный «цветок света» - Бусидо, продолжил свое благоухание.
Наблюдая лично за реформацией японского феодализма и вместе с ним Бусидо, я могу свидетельствовать правдивость рассказанного в этой книге. Она написана умелой рукой мастера и повествует о событиях, о которых вот уже тысячу лет так великолепно размышляет японская литература. Благородный кодекс слагался в течение 10 веков, и автор книги тонко подмечает переломные моменты пути, по которому шагали миллионы благородных душ его соотечественников.
Эта книга углубила мои познания и убеждение в ценности Бусидо. Несмотря, на двадцатое столетие, автор книги прекрасно осведомлен в древней истории Япония. Даже сейчас, с точки зрения иностранца, современное поколение японцев, не взирая на возраст, несет на себе отпечаток своего недавнего прошлого. Несомненно, что духовные качества современного японского общества все еще находятся под влиянием кодекса самураев. Сахарный кубик растворился, подсластив чашку чая, но аромат чая остался. Кодекс самураев, невзирая ни на что, продолжает жить в его народе.
Возможно, вы скажете, что доктор Инадзо несколько идеализировал Бусидо. Это риторический вопрос. Он считает себя «человеком, принявшим вызов». Всем идеям, культам и системам по мере своего развития свойственно изменяться. Постепенное накопление и медленное обретение гармонии – это закон. Бусидо в своем развитии не достиг заключительного этапа. Он все еще жив, поскольку «умер» в расцвете своего блеска и славы. Столкновение Японии с мировым прогрессом и связанные с этим процессы, которые последовали за вторжением эскадры Перри и Харриса, все это привело к крушению многовековой феодальной системы. И Бусидо пребывает отнюдь не «забальзамированной мумией», он продолжает быть опорой мировоззрения японцев. Япония открывшись для мира, продолжает сохранять свою культуру. Эта реформация, грандиозная по своим масштабам, стала уникальным и позитивным примером для всей Азии. Но и сама Япония дала многое миру. Влияние японской культуры ощущается не только в наших садах и домах, украшенных цветами, картинами и другими уникальными произведениями японского искусства, но и в новом взгляде на физическую культуру, общественную гигиену, а также на идеи войны и мира.
Автор книги предстает перед нами не только как талантливый рассказчик, но и как мудрый учитель, знающий прошлое и настоящее. На сегодняшний день ни один человек в Японии не составил более гармоничного описания и комментариев к Бусидо. Автор книги являет нам собственный жизненный пример напряженного труда, мастерства руки и кисти. Светоч прошлого, доктор Инадзо, является истинным представителем новой Японии. От Формозы (Окинава) - новой японской провинции - до Киото доктор Инадзо почитается, как ученый и практик, который приложил кропотливые усилия для создания этого исторического труда.
Эта небольшая книга о Бусидо, является своеобразным посланием к Западу. Это - достойный вклад в дело решения великой проблемы – понимания и обретения гармонии между культурами Востока и Запада. Человечество пережило множество цивилизаций. Противопоставление «Восток» и «Запад», со всем сонмом взаимного невежества и пренебрежения должно уйти в прошлое. Нужно выбрать лучшее - мудрость и коллективизм Азии и энергию и индивидуализм Европы и США.
Доктор Инадзо - истинный исследователь традиций. Будучи знаком с заповедями христианства, он приводит примеры из текстов священного писания, размышляя об этических, рационалистических и духовных аспектах жизни человека. В своем предисловии автор пишет, что он не претендует на разрушение веры человека иной религии. Это дает мне уверенность думать, что даже в столь отдаленной Японии, христианство со временем перестанет быть экзотическим учением и пустит глубокие корни в почву, на которой когда-то вырос кодекс самураев. Я думаю, что с глаз японцев спадет пелена заблуждения и учение Господа станет им столь же насущным, как и воздух.
Преподобный Уильям Эллиот Гриффис (8)
 Итака (Ithaca), май, 1905


I. Бусидо как этическая система
Бусидо как цветок - эпитет не менее подходящий для Японии, как и ее символ - цветок вишни. Это не засохшее растение, которое хранится в «гербарии» истории человечества. Это живое воплощение силы и красоты, если даже при этом он не имеет определенного материального образа или формы. Его аромат - моральный дух - дает нам понять, что мы все еще находимся под его мощным влиянием. Ранее существовавший порядок безвозвратно ушел, но, как и звезды, которые давно угасли, продолжают слать нам свой далекий свет, так и Бусидо, возникший еще во времена феодализма, продолжает освещать нам путь человека. В этой книге я позволю себе поразмышлять об этом, а также произнести несколько панегириков на забытой могиле его европейского аналога.
Мне приходиться с грустью констатировать, что о моральных ценностях Дальнего Востока в мире все еще существует множество заблуждений. Например, недавно известный ученый, доктор Джордж Миллер (George Miller) без малейших сомнений утверждает, что понятий благородства, как и иных аналогичных категорий, на Востоке никогда не существовало. Такое невежество, по-видимому, объясняется тем, что третья книга доктора Миллера вышла в год, в который коммодор Перри открыл «двери нашей исключительности». Спустя всего десятилетие после вторжения в Японию иностранцев, наш феодализм уже содрогался в предсмертной агонии, а Карл Маркс в своей книге «Капитал» призывал читателей к последней исключительной возможности изучения социальной и политической системы феодализма на примере Японии. В качестве неожиданного сюрприза, я хотел бы порекомендовать ему также призвать западных историков и этнографов к исследованиям этических норм в феодальной Японии.
Я бы мог пуститься в исторический экскурс, сравнивая понятие благородства во времена европейского и японского феодализма, но это не является темой этой книги. Я хочу рассказать прежде всего об истоках происхождения нашего понятия благородства; затем охарактеризовать его и методы его воспитания; отразить его влияние на общество и в заключении рассказать о его преемственности и будущем. По первому пункту я дам только краткой обзор, поскольку не хочу вводить читателя в глубины нашей национальной истории; на второй части я остановлюсь подробнее, так эта тема может заинтересовать лиц, изучающих мировое культурное наследие и этнографию; последние две темы будут дополнением к двум первым.
Японское слово «благородство» более точно отражает суть этого понятия, чем «рыцарство» в европейских языках. «Бу-Си-До» дословно переводится как «Путь благородного воина», которое подразумевало свод этических норм, которых должен был придерживаться каждый воин в своей жизни. Бусидо был этическим кодексом высшего сословия в феодальной Японии - самураев. Таким образом, объяснив значение слова «Бусидо», я позволю себе его использование далее в книге. Использование оригинального названия также необходимо для того, чтобы более тонко объяснить сущность этого уникального явления, которое имело настолько огромное влияние на мировоззрение японцев, что заслуживает уважение в самом своем имени. Некоторые слова имеют свой национальный колорит, столь выразительный, что лучшие переводчики не способны подобрать к ним аналогичные слова в своих языках.
Таким образом, Бусидо – это свод моральных качеств, которые требовались от воина, или принципов, которые он был обязан соблюдать. При этом Бусидо никогда не существовал ни в устном, ни в письменном изложении. История сохранила лишь отдельные цитаты из него, записанные в свое время некоторыми прославленными воинами или философами. Тем не менее, этот негласный и неписаный кодекс обладал силой настоящего закона, хранимого в сердце каждого воина. Бусидо не был результатом труда одного человека и не был описанием жизненного пути конкретного воина. Бусидо сложился в результате опыта и идей множества поколений воинов. Его можно сравнить с английской конституцией, но все же он имеет мало общего с тем, что называется «Великая хартия вольности» (Magna Charta) или «Закон о судопроизводстве» (Habeas Corpus Act), по которому виновный в злодеянии человек предавался суду. Правда, имелось «Уложение о самурайских кланах» (Буке-Сё-Хатто), написанное в 17 веке сёгуном Токугава Иэясу (1542-1616), но в его 13 коротких главах были в основном изложены правила, касающиеся брака, устройства замков, организации кланов и т.д. Поэтому у меня нет возможности достоверно сказать, что послужило причиной для возникновения Бусидо.
Поскольку истоки Бусидо теряются в глубине веков, то периодом его возникновения можно считать начало возникновения феодализма в Японии. Феодальная система по мере своего развития изменялась, и вместе с ней и Бусидо. Периодом зарождения феодальной системы в Англии считаются времена норманнского нашествия (12 век). В Японии феодальная система также возникла в 12 веке, в период Камакура (9). Поскольку имеются сведения, что в Англии отдельные элементы феодального общества существовали еще до времени вторжения (1066) в Англию армии Вильгельма Завоевателя, то вполне вероятно, что это могло происходить и в Японии.
С незапамятных времен в Японии, как и в Европе, профессия воина была окружена почетом. Сословие воинов в средневековой Японии имело название «самураи», что примерно соответствует понятию «рыцарство» в английском языке. Оно происходит от старо-японского слова «воин» - «бу-си» (bu-shi) или «бу-кэ» (bu-kе). Во времена раннего феодализма по своей сути самураи представляли собой воинов или стражников по типу солдат Аквитании или германских ландскнехтов («солдаты удачи»), о которых говорили римский император Цезарь (10) и историк Тацит (11). Для них война или убийство были непосредственным средством к существованию. За времена продолжительных войн из этих людей выкристаллизовались умелые и храбрые воины. На смену армии варварского типа, говоря словами американского пацифиста Эмерсона (12), «животной и примитивной силы», пришла строгая регламентация воинских рангов и структуры самурайских кланов. Новая самурайская иерархия возвысила понятие «честь», «привилегия» и «статус», а также уточняла обязанности самурая каждого ранга (13). Следом за этим возникла необходимость в общих стандартах поведения, что было особенно важно, учитывая наличие оружия у самураев и их принадлежность к различным кланам.
Бой по честным правилам! Какие основы заложены в основу такой морали, этой своеобразной смеси жестокости и ребячества. Из чего рождается чувство воинской или гражданской чести? Мы читаем с улыбкой (видимо, вспоминая в своем детстве страстное желание самоутвердиться перед взрослыми), как юный англичанин Том Браун (14) отстаивал свое право на уважение. Кому из нас не знакомо желание юношеского самоутверждения, этого фундамента, на котором впоследствии строятся наши моральные принципы? Требование Тома – это традиционная основа, на которой в значительной мере выстроено величие Англии. Но можно без преувеличения сказать, что в Японии Бусидо основывается на не меньших принципах уважения человека к человеку.
Большинство квакеров считают, что бой – это только агрессия и жестокость, то есть нечто злобное и недостойное человека. Но вспомним слова Лессинга (15): «наши достоинства - это продолжение наших недостатков» («Натан Великий»), а также Рескина (16): «расцвету благородства мы обязаны войнам» («Венец из дикой маслины»). И я вполне согласен с мыслью, что ужас войны позволяет продемонстрировать не только отвагу, но и выявить самые высокие качества характера человека. Возможно, эта мысль кому-то покажется странной и быть даже крамольной, но в этом суть человечества… Дух любой нации крепнет в испытаниях войной и приходит в упадок в мирное время. Или говоря иными словами, высокие понятия морали рождаются в страданиях и умирают в наслаждениях.
Эпитетами «подлец» и «трус» называют человека с наихудшими качества характера. Что они значат и такое «честно» понимают даже дети. И поскольку со временем жизнь человека становится более сложной и включает в себя более многосторонние отношения, то эти одни из самых первых понятий детства, приобретают со временем еще более высокие и тонкие критерии, становясь мерилом всех наших поступков и поступков других людей.
Идеал воинского благородства никогда бы не возник, если бы военные не уделяли должного внимания высоким нравственным качествам воина. Христианство также всегда по достоинству оценивало благородство, считая его высоким духовным проявлением в человеке. «Религия, война и слава - вот три главных качества души прекрасного христианского рыцаря», - писал Ламартин (17). Поэтому и Бусидо также в своих основах исходил из идеалов благородства.


II. Основы Бусидо
Я начну с Дзэн-буддизма. Вера в карму и понимание ее неотвратимости, самообладание в любой опасности или горе, бренность жизни и осознавание неизбежности смерти – все это Дзэн. В старину, когда мастер меча видел, что ученик постиг большую часть искусства, говорил ему: «больше я тебе ничем помочь не смогу - дальше начинается Дзэн». «Дзэн» - это японский эквивалент древнеиндийского учения «Дхьяна» (Dhyаna), в котором «если ум спокоен и не замутнен мыслями или желаниями, то позволяет увидеть свое глубинное Я» (Лафкадио Хирн, «Экзотика и перспективы», «Exotics and Retrospectives», с. 84). Методы Дзэн основаны на медитации (созерцании), с помощью которой постигается единый универсальный принцип, который лежит в основе всех явлений природы или иными словами – это постижение законов природы и обретение, таким образом, своей гармонии в жизни. Человек, обретший гармонию, по-иному воспринимает «Небеса и Землю», его дух свободен от проблем повседневной жизни, поэтому его жизнь наполнена только красотой.
Кроме Дзэна часть принципов Бусидо заимствовал из Синтоизма. Например, преданность суверену, почитание предков, сыновнее благочестие - все это было необходимо для смирения и предотвращения возникновения в самураях высокомерия и заносчивости. В Синтоизме отсутствует понятие «греха». Он проповедует врожденное совершенство и чистоту человеческой души, считая ее проявлением божественного в человеке. Посещая синтоистские святыни можно заметить отсутствие в них ритуальных предметов и изображений святых, за исключением вывешенного на видном месте зеркала. Присутствие столь странного на первый взгляд религиозного предмета объясняется тем, что согласно синтоистских догм зеркало символизирует человеческую душу, поэтому глядя на себя человек может одновременно видеть проявление божественного, коим является он сам. Поэтому синтоисты фактически поклоняются самим себе, как божествам. Созерцая себя на гладкой поверхности зеркала человек размышлял аналогично максиме, начертанной над входом в храм Аполлона в Дельфах: «познай себя (и пойми, что противники твои... не такие, какими ты их себе мыслишь» (Хилон). Самопознание в греческом и японском учении не подразумевают изучения в зеркале своих физиологических или анатомических особенностей, это самоанализ своей духовной природы. Историк древнего Рима Моммсен (18), сравнивая древнегреческое и римское язычество, отмечал в своей книге, что поклоняясь своим богам эллин воздевал глаза к небу, поэтому его молитва по сути была обращена извне, тогда как древний римлянин склонял голову, поскольку его молитва была обращена внутрь себя. Римская концепция имеет много общего с японской, их объединяет идея приоритета общества над отдельной личностью. С Синтоизмом также связано поклонение силам природы, любовь к стране, что выразилось в особом почитании императорской семьи, от божественного начала которой, как считается, произошли все японцы. Для японцев их родина – это не просто земля, где они родились, которая кормит и поит их, это также священное место обитания богов и духов их предков, где император считается представителем Небес на Земле, символом гармонии силы и сострадания. Бутми (19) писал, что «британская корона это не только символ власти, но и основа национального единства» (The English people: A study of their political psychology, 1904, Нью-Йорк, Putnam, с. 188) и эта фраза как нельзя кстати соответствует Японии.
Жизнь японского народа неотделима от главных принципов Синтоизма – патриотизма и преданности. Артур Мэй Кнапп (Arthur May Knapp) как-то заметил: «читая Ветхий завет зачастую очень сложно понять, идет ли речь о Боге или об его избранном народе, о Небесах или об Иерусалиме, только о Мессии или обо всем народе» (Feudal and Modern Japan, Бостон, изд. J. Knight Co, 1897, т. 1, с. 183). Аналогичная двойственность присуща и мировоззрению японцев. Я использовал слово «двойственность», поскольку оно наиболее точно отражает его суть, которая не базируется на какой-то конкретной форме философии или религии. Эта идея или иными словами национальное самосознание полностью нашло свое отражение в Бусидо в виде преданности суверену и патриотизма к стране. Но эти чувства есть не только в Синтоизме, но в Христианской церкви, приверженцам которой вменяется в обязанность не «сredenda» (лат. - в веру верить), а «веры придерживаться».
Большое влияние на Бусидо имело и учение древнекитайского философа Конфуция (20). Согласно Конфуцию существует пять великих добродетелей (21), находящихся в гармонии с законами природы и являющихся важнейшими условиями разумного порядка и сосуществования людей. Государство рассматривается как одна большая семья. Кто в семье слушается отца, тот в государстве повинуется правителю. Благожелательный и мудрый характер конфуцианских доктрин прекрасно подходил для самураев, а аристократический и консервативный оттенок этого учения соответствовал требованиям, предъявляемым к управлению государством воинским сословием.
Кроме Конфуция на Бусидо также оказало влияние учение другого китайского философа - Мэн-Цзы (22). Его учение базировалось на тезисе об изначальной доброте человеческой натуры. То есть человек обладает врожденным знанием добра и способностью его творить. Идеи Мэн-Цзы были настолько передовыми для своего времени, что считались опасными для общественного строя, поэтому достаточно долгое время были запрещены. Однако, они все же нашли свой отклик в сердцах самураев.
На трактатах Конфуция и Мэн-Цзы воспитывалась молодежь, а изложенное в них воспринималось самураями, как непреложные «буквы закона». Тем не менее, глубокий анализ классических трудов этих великих философов не поощрялся. Среди самураев бытовало мнение, что худшее для воина, если он изменив своему долгу, погружался в глубины осмысления «Аналектики» (Analects) Конфуция, вставая таким образом на путь философа. Самураи считали жизнь философов путем «книжных червей», не достойным отважных воинов. Они сравнивали философскую мысль с «подгнившим овощем, который нужно долго варить прежде, чем съесть». Человек, который предпочитал долго рассуждать не мог быть хорошим воином. Он утрачивал воинский дух и превращался в философа. Философию ценили как интеллектуальное подручное средство. Но среди самих самураев интеллектуальные изыски или аналитические способности к достоинствам не причислялись. Каждый человек являет собой миниатюрную копию вселенной, включая духовные и этические аспекты. Бусидо чужды идеи Хаксли (23), который отрицает объективные процессы во вселенной, объявляя их безнравственными.
Бусидо – это не сборник заповедей. Это своеобразная методика для постижения мудрости. Самураи сравнивали человека, следовавшего Бусидо без понятий его глубинной сути, с музыкальным инструментом, который играет музыку, но сам не воспринимает ее. Все принципы Бусидо было невозможно изложить на бумаге, поскольку они постоянно менялись, следуя за процессами, происходившими в жизни. К требованиям постоянно менявшегося Бусидо приложима максима Сократа (знание есть действие), которая может соответствовать изречению еще одного древнекитайского философа Ван-Ян-Мина (24): «знать и уметь – это одно и то же».
Здесь я считаю нужным остановится и несколько подробнее рассказать об учении Ван-Ян-Мина, поскольку японская история хранит множество благородных образов самураев, которые находились под влиянием его идей. Читая трактаты Ван-Ян-Мина западный читатель без особо труда заметит в них множество идей, аналогичных Новому завету. Например, с учетом специфики выражений и манеры изложения, присущей христианскому учению, мысль: «ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (От Матфея 6:33) прослеживается почти во всех трактатах Ван-Ян-Мина. Один из приверженцев учения Ван-Ян-Мина – Мива Сиссай (Miwa Shissai) писал: «владыка Небес и Земли и всего живого на земле одарил людей сердцем и разумом (kokoro), поэтому именно ум человека отличает его от всех других живых существ в природе». Или еще: «законы природы, осознанные нами, не могут быть по сути ни плохими, ни хорошими – они просто есть, такие какие они есть и будут всегда, не взирая на наши страстные желания изменить их. Следуя законам природы, мы всегда будем знать, что правильно, а что нет. Это интуитивное мерило правильности и неправильности согласно законов природы люди называют «Совестью»». Суть этих идей разделял Айзек Пеннингтон (25), а также другие западные философы. Этика японского народа, основанная на простых принципах Синтоизма, стала благодатной почвой для восприятия идей Ван-Ян-Мина. Ван-Ян-Мин развил идею совести до необычайных высот, говоря о способности человека не только различать правильное и неправильное, но также выявлять взаимосвязь жизни человека с законами природы. Идеи Ван-Ян-Мин идут далее идей Беркли (26) и Фихте (27), которые отрицают природные процессы вне человеческого восприятия. Хотя идеи Ван-Ян-Мина и несут на себе некоторый оттенок солиптического характера (28) его этический идеал человека не противоречит природе.
Таким образом, на Бусидо повлияло несколько независимых источников, которые он ассимилировал в простые и доступные для самураев понятия. Их было достаточно для того, чтобы сохранять безопасный порядок в обществе даже во времена самых бурных периодов японской истории. Грубая и бесхитростная натура древних воинов обрела возможность для духовного роста на основе этических принципов Бусидо, впитавшего в себя всю мудрость предков и выработавшего идеал воина новой формации.
Мазельер (29) так писал об истории Японии: «в Японии до середины 16 века в управлении государством и религии царил хаос. Но варварство периода средневековых междоусобных войн привело к возникновению определенных критериев поведения благородного воина. Это был тип воинов, аналогичных итальянцам 16 века, о которых французский историк Тэн (30) писал: «они энергичны, всегда готовы на отчаянные действия и удивительно стойки» (Essai sur l'histoire du Japon, Париж, изд. Nourrit & Cie, 1899). В Японии, как и в Италии, грубые манеры, характерные для воинов раннего средневековья, привели к возникновению воинов нового типа, которые характеризовались сочетанием воинственности и самообладания. Именно с началом 16 века наметились первые тенденции к радикальному изменению духовности японского народа. Если, к примеру, индийский и китайский народы характеризуются в современном мире, как мне кажется, в основном своей энергичностью и мудростью, то японцев отличают особым характером. Как говорит Ницше (31) об Азии: «и печальные мысли приходят в голову о древней Азии и ее выдвинутом небольшом полуострове, Европе, которая во что бы то ни стало хочет казаться перед Азией «прогрессом человечества»». Я позволю себе несколько подробнее рассказать об этике воина нового типа, о котором писал Мазельер. И начну с Прямодушия.


III. Прямодушие (Ги, Gi)
Прямодушие согласно Бусидо должно быть основой характера самурая. Самыми отвратительными признаются лживость и лицемерие. Концепция Прямодушия имеет широкое понятие. Один из известных самураев древности так говорил об этом: «Прямодушие – это решительность в действиях, когда нужно сражаться несмотря ни на что и пожертвовать своей жизнью, если это необходимо». Другой известный самурай высказывался об этом так: «Прямодушие – это как остов, на котором держится все тело. Как без него голова не может держаться на шее, а руки и ноги действовать, так и без Прямодушия никакие способности или знания не способны выработать у человека самурайский характер». Отсутствие Прямодушия считалось большим изъяном в характере. Мэн-Цзы называл добросердечность, Прямодушие и справедливость главными положительными качествами человека. «Печально наблюдать», - учил он, - «когда люди пренебрегают путем Истины, не видя смысла в жизни в совершенствовании своего ума! Когда люди превращаются в домашних животных, которые давно разучились существовать самостоятельно». Другой великий философ, постигавший путь истины 300 лет назад, сравнивал разум человека без Прямодушия с «затуманенным зеркалом». Но мне больше нравится выражение Мэн-Цзы: Прямодушие - это кратчайший путь к обретению человеком гармонии в жизни.
Даже в последний довольно мирный период феодализма, во время которого самураи относительно бездействовали и это привело к некоторому упадку их духовных качеств и мастерства в искусствах, эпитет «гиси» (gishi – прямодушный человек) ценился выше остальных. Например, 47 ронинов, история которых в Японии стала примером подвига духа, называют 47 гиси.
Во времена войн, когда процветало коварство, оправдываемое как военная стратегия, наиболее высоко стали цениться доблесть, прямодушие и честность, которые считались величайшими из всех достоинств характера. Прямодушие сродни храбрости - другому ценному качеству воина. Но перед тем, как рассказать о храбрости, позвольте мне несколько подробнее задержаться на одном ключевом моменте, связанном с искажением первоначального понятия Прямодушия, которое получило широкое распространение в последнее время. Я говорю о «гири» (giri), которое на японском языке означает примерно - «обязанность», выполнение которой человеком согласно общественной морали необходимо. Изначально гири имело более простой и конкретный смысл, как обязанность нашим родителям, руководителям, обществу в целом и т.д. В обоих случаях гири подразумевает обязанность, которую человек обязан исполнять.
Гири, прежде всего, связывается с понятием совести, категорией, которая не существует ни у одного живого существа в природе, за исключением человека. Например, именно совесть обязывает нас любить и уважать родителей. Такая любовь не сродни половой любви между мужчиной и женщиной. Это обязанность любить - так называемое «сыновнее благочестие». Некто очень точно подметил, что гири – это великое достижение человека, который способен любить осознанно. То же самое верно и для других видов наших обязанностей. Если выполнение обязанности становится тягостным, то совесть призывает нас к порядку. Образно говоря гири это нечто нашего личного надсмотрщика с розгой в руке, который заставляет нас выполнять наши обязанности.
Чувство гири всегда имело большое этическое значение. Оно сродни непреложному закону христианской заповеди о любви к ближнему. Но, по моему мнению, гири, являясь неким искусственным продуктом общества, в котором многое зависит от случая удачного рождения в обеспеченной или высокого социального статуса семье, а также от порядка, укоренившего в семье, согласно которому старшинство возраста имеет большее значение, чем превосходство талантов, привело к тому, что со временем чувство гири приобрело несколько иной смысл. Чувство гири получило негативный оттенок в связи с такими жестокими поступками как, например, долг матери принесения в жертву своих детей ради спасения своего сюзерена или долг дочери принесения в жертву своего целомудрия в оплату долгов ее расточительного отца и т.п. Возникнув как понятие высокого морального долга, гири со временем впало в казуистику. Это во многом было связано с боязнью человека общественного порицания. Выражаясь словами английского писателя Скотта: «под маской долга зачастую скрывают совсем другие чувства».
Смысл чувства гири чудовищно извратился. К нему стали применяться все виды софистики (32) и лицемерия. Под чувством гири могла бы легко маскироваться трусость, если бы Бусидо не требовало от самурая еще одного качества - Храбрости.


IV. ХРАБРОСТЬ (Ю, Yu)
Храбрость едва ли можно причислить к достоинствам характера, если побуждающим поводом для ее проявления не является справедливость. В своей «Аналектике» Конфуций объясняя Храбрость, в свойственной ему манере, характеризует ее противоположным качеством. «Понимать, что является справедливым», - пишет он, - «но не действовать согласно этому пониманию, является трусостью». То есть, переиначивая это высказывание в положительное утверждение: «Храбрость – это делать то, что справедливо». Поиски рискованных приключений, необдуманные поступки и другие игры со смертью – все это у многих людей зачастую считается Храбростью и несправедливо прославляется. Но в воинском искусстве такое неразумное поведение, говоря словами Шекспира, считается «позорной храбростью». Смерть по причинам, не достойным смерти, самураи называли «собачьей» смертью. «Подвергнуть себя необдуманной опасности и погибнуть», - говорил японский даймё Мито (33), - «не геройство, такая смерть просто пошла», - и продолжал, - «истинная Храбрость – это продолжать жить, когда не хочется жить и умереть, когда не хочется умирать». Эта мысль Мито перекликается с идеей Платона (35), который, размышляя о Храбрости, говорил: «истинно храбрый человек всегда одинаково хладнокровно оценивает ситуацию - вне зависимо от того, происходит это в момент опасности или безопасности». То есть и в Японии и на Западе существует понимание разницы между истинной и ложной Храбростью.
Кто из молодых самураев не слышал поучительных историй о храбрости воина и храбрости глупца? Доблесть, сила духа, храбрость, бесстрашие, мужество – все эти качества наиболее импонируют юным умам. Понятия о Храбрости самурая прививались детям с молоком матери. Например, если ребенок упал и расплакался, мать укоряла его: «ты вырастешь трусом, если не можешь стерпеть такой пустяковой боли! А если тебе в бою отрубят руку? Ты опозоришься от страха, если тебе прикажут сделать харакири». Детям самураев рассказывали короткие нравоучительные истории о героической силе духа, например, как в рассказе о маленьком принце Сэндай (Sendai (36)): «крошечные воробушки широко раскрыли желтые ротики, потому что видят, как прилетела их матушка, чтобы покормить их. Как жадно и нетерпеливо едят малыши! А для самурая, даже если его живот много дней пуст - позор, чтобы так есть». Существовало множество историй о силе духа и храбрости специально для детей, но воспитание маленького самурая не ограничивалось только рассказами.
Строгость подчас граничила с жестокостью, когда родители поручали задания, для выполнения которых детям было необходимо проявить все свое мужество. «Медведица, чтобы медвежонок рос смелым, сталкивает его с обрыва», - говорили родители-самураи. Детей самураев «сталкивали с обрыва», чтобы погрузить их на «дно» сложного для них задания, поощряя их к его героическому решению. Испытания голодом или холодом считались эффективными методами, чтобы приучать детей стойко и без жалоб переносить невзгоды. Маленьких самураев посылали с поручениями к далеко живущим незнакомым людям, заставляли их до восхода солнца упражняться в боевых искусствах, в каллиграфии, в чайной церемонии, изучать китайскую классическую литературу, плавать в холодной воде и совершать прогулки по снегу. Несколько раз в месяц, по аналогии с ритуалом праздника бога учения, их с вечера собирали группой, чтобы бдеть до утра, читая по очереди сутры. Испытание Храбрости с помощью посещения различных таинственных и мрачных мест – заброшенных могил и кладбищ, домов и старых храмов и т.д. - было излюбленным занятием у самурайской молодежи. Во времена, когда обезглавливание было публичным, маленьким самураям наказывалось присутствовать на этой ужасной процедуре, а верхом храбрости среди мальчишек считалось пойти ночью к месту казни и оставить на отрубленной голове какой-либо знак.
Такая ультраспартанская система* «тренировки нервной системы» может ужаснуть некоторых современных педагогов, у которых может возникнуть вопрос: а не приведет ли такое воспитание в столь юном возрасте к развитию жестокости у человека? Позвольте мне перейти к следующей главе и объяснить, почему этого не происходило.

Строки из пьесы, приводимые далее мною, являются изложением реальной истории об Ота Докан (37) - великом строителе замка в Токио. К нему в дом проник наемный убийца и нанес удар копьем, и, зная поэтическое мастерство Ота (говорят, что свою подпись он слагал из камней), убийца произнес:
«Только в это мгновение,
 Наше сердце может оценить
 Всю радость жизни».

На что Ота, истекая кровью и не взирая на боль, ответил:
 «В тихие часы покоя
 Оно было приучено
 Смотреть на жизнь без сожаленья».

В Храбрости также присутствует элемент куража. Вещи, которые иным людям кажутся опасными, для других могут быть объектом игры. В старые времена во время войны было нередким, когда противники обменивались остроумными репликами или вступали в поэтическое состязание. Поединки бывают не только с помощью грубой физической силы, но и в виде интеллектуального сражения. Пример такого поединка в стиле «коромо» (38), произошел в один из моментов 11-летней войны (39).
Восточная армия была разбита (Куриягава, 1062). Ее полководец Садато Абэ пытался ускакать, спасаясь бегством с поля боя, но самураи Минамото поймали его и с криками - «показывать спину врагу - позор для самурая!» - привели к своему командующему Ёсия Минамото, который посмотрев на него, задумчиво произнес: «порвана в клочья мятая ткань».
Необескураженный Садато мгновенно подхватил фразу: «от долгой носки истлели нити. Только время вечно».
Ёсия помедлил и вдруг неожиданно для всех низко поклонился своему поверженному противнику. Когда его спросили о причине столь странного поведения, он ответил, что был восхищен самообладанием своего врага в минуты позора его поражения.

Потерпев поражение в борьбе с триумвирами Антонием и Октавианом, Брут покончил жизнь самоубийством – это ли не пример храброго человека? Два великих полководца - Уэсуги Кэнсин (40), даймё из провинции Этиго и Такэда Сингэн (41), даймё из провинции Каи враждовали в течение 14 лет. Когда Сингэн узнал о смерти Кэнсин, он был опечален потерей «лучшего из своих врагов». Кэнсин был для Сингэн примером благородного противника. Провинция Сингэн находилась в гористой местности далеко от моря, поэтому чтобы покупать соль на токайдском тракте, ему нужно было пересекать территорию Ходзё. Даймё Ходзё не был с Сингэн в состоянии открытой войны, но в тайне, желая ослабить его клан, не пропускал людей Сингэна через свои земли. Кэнсин, прознав о проблеме своего врага и имея возможность покупать соль на побережье, написал Сингэн, что, по его мнению, даймё Ходзё поступает подло, и что он, хотя они (с Сингэн) и находятся в состоянии войны, распорядился, чтобы его снабдили большим количеством соли, приписав: «я (по сравнению с Ходзё) воюю не солью, а мечом» (то есть, честно и открыто).

Эта фраза Кэнсин аналогична словам Камилла (42): «мы, римляне, воюем не золотом, а железом». Ницше говорил о сердце самурая, когда писал следующее: «вы должны гордиться победами своего врага, тогда победа над ним будет вашей победой вдвойне». Мы всегда должны помнить о том, что человек, который является врагом на войне, может в мирное время быть достойным другом. Чтобы Храбрость достигала таких высот, требовалось еще одно качество души - Сострадание.
* Примечание Инадзо Нитобэ: духовный аспект Храбрости взаимосвязывается с Самообладанием – спокойным состоянием духа. Спокойствие духа – это «храбрость на отдыхе» - статическое состояние Храбрости до момента, пока необходимая смелость для выполнения каких-либо дел не переведут ее в динамическое состояние. Истинно храбрый человек всегда спокоен, его невозможно застать врасплох, ничто не поколеблет спокойствие его духа. В пылу сражения он хладнокровен, в момент катастрофической опасности не теряет самообладания. Ни землетрясения, ни тайфуны не пугают его. Мы восхищаемся людьми, которые в минуту смертельной опасности, храня самообладание, способны слагать стихи или проявлять выдержку перед лицом нависшей угрозы. В минуты опасности написать строки недрогнувшей рукой или произносить слова без дрожи в голосе - это ли не верный признак сильной натуры или как еще говорят - человека глубокого ума (yoyu)?


V. Сострадание (Дзин, Jin)
Сострадание, великодушие, благосклонность, милосердие во все времена признавалось одним из наивысших достоинств человеческой души. Это чувство считается царским в двойном значении: в смысле царского среди других признаков благородного духа и в смысле царского непосредственно у монархов. Перефразируя Шекспира: милосердие лучшая корона для короля, сила его воздействия больше, чем скипетра. Конфуций и Мэн-Цзы, рассуждая о необходимых достоинствах в характере правителя, прежде всего указывали на Сострадание. Конфуций: «если император милосерден к людям, то люди будут стремиться к нему; с людьми расширятся его владения и он станет еще богаче, а богатство укрепит его власть. Милосердие - корень, а богатство – результат». И еще: «император не может быть сильным, если он не милосерден, потому что не бывает людей, не любящих справедливость». Mэн-Цзы говорит примерно о том же: «в истории известны случаи, когда люди без милосердия обладали высшей властью в каком-либо княжестве, но редчайшим случаем было, чтобы целой империей правил человек, не обладавший этим качеством. Править империей – это, прежде всего, править в сердцах людей». Таким образом, оба философа считали Сострадание самым важным качеством души у правителя, говоря: «Сострадание – это, прежде всего, Человек».
Феодальная система может легко выродиться в деспотизм, если люди не будут задумываться об этом. Обладание неограниченной властью при управлении государством может привести монарха к проявлению произвола и росту абсолютизма, часто именуемого западными историками «восточным деспотизмом», как будто в истории Запада не было фактов тирании!
Я далек от мысли, чтобы поддерживать идею деспотизма в любом его проявлении, но считаю, что полностью идентифицировать его с феодализмом было бы ошибочным. Когда Фридрих Великий (43) сказал: «король – этой первый служащий в государстве», то правоведы справедливо посчитали, что наступает новое время - эпоха демократии. Странно совпадая по времени, далеко, на северо-западе Японии, Ёдзан (Yozan), даймё Ёнедзава (Yonеzawa, префектура Ямагата), выразил примерно ту же мысль - феодализм не означает тиранию и притеснения. Феодальный правитель должен чувствовать свой долг перед вассалами, понимая в этом смысл своей высокой ответственности перед предками и Небесами. Правда в жизни не всегда так бывает. Но он должен стремиться быть «отцом» для людей, которых Небеса вручили его заботам.
В одной из древнейших китайских книг «Ши-Цзин» (44) рассказывается, что когда дом Иня (45) «отверг поручение Небес, то он навлек на себя их гнев». Конфуций в «Великом учении» объяснял: «если благородный муж (правитель) любит то, что любят люди, и ненавидит то, что ненавидят люди, то люди будут называть его своим благодетелем». Таким образом, народное и монархическое, или выражаясь по иному - демократия и абсолютизм сливаются в единое. Отеческого отношения к своим людям требовало и Бусидо. Разница между деспотическим и отеческим правлением заключается в том, что при деспотизме люди повинуются неохотно, и, наоборот, при отеческом: «даже деспот, если усмирит свою спесь, найдет поддержку в сердцах других людей - даже в рабстве есть дух высокой свободы» («Размышления о Французской революции», Бёрк (46)). Есть доля правды в высказываниях народа о своих монархах, например, об английских, что «они короли дьяволов», поэтому народ часто бунтовал против них, о французском монархе, что «он король пройдох, потому что ввел неимоверное количество всяческих налогов и поборов» или о короле Испании, что «он король монахов, потому что потакает только церковникам». Но те времена прошли.
Для английского ума, Сострадание и абсолютизм – понятия не совместимые. Причину этого нам убедительно объяснил Победоносцев (47), говоря об особенностях английского абсолютизма, который отличается от других европейских тем, что большинство из них основываются на европейских коллективных интересах, а английский подчеркивает свою индивидуальную исключительность. Идея этого российского государственного деятеля о зависимости людей от социального происхождения и, в конце концов, от государства у представителей континентальных наций Европы и особенно у славянских народов, вдвойне верна для японцев. В Европе сейчас много говорится о проявлении отеческой заботы в осуществлении монархической власти. «Абсолютизм», - говорит Бисмарк (48), - «требует от правителя, прежде всего беспристрастности, честности, ревностного служения и внутренней скромности». И еще, позвольте мне привести цитату из речи германского императора, произнесенную им в Кобленце: «королевский сан - это не просто благоволение Божие, но и тяжкая ноша, от которой никакой человек, министр или парламент, не может освободить».
Всем известно, что чувство Сострадания особенно свойственно матерям. Поэтому, если храбрость и справедливость считаются чувствами, имеющими жесткое мужское начало, то Сострадание имеет мягкую женскую природу своего происхождения. Сострадание зависит от справедливости, потому что именно чувство справедливости решает, когда нам нужно проявить Сострадание, а когда нет. Датэ Масамунэ (49) так сказал об этом: «храбрость без Сострадания приводит к жестокости, а Сострадание без справедливости - к безволию». Люди давно подметили, что самые отчаянные храбрецы всегда очень чувственные натуры, поэтому можно сказать, что одним из верных признаков храбрости является Сострадание. «Буси-но-насаке» (bushi-no-nasakе) – «Сострадание воина» - благородное сочетание этих слов трогает тонкие струны нашей души, и не потому что оно чем-то особенно отличается от сострадания других людей, а потому что мы понимаем, что Сострадание воина не может быть слепым порывом души, оно связано с моментом вершения правосудия, с решением сохранить или лишить человека жизни. Определяя экономическими терминами «эффективное» или «неэффективное», можно сказать, что Сострадание воина должно было быть эффективным, так оно предопределяло его действия во имя добра или зла.
Если бы Бусидо не требовало от самураев чувства Сострадания, то их привилегии, особенно право убийства человека из другого сословия, могли бы привести к тому, что преобладающей чертой в характерах самураев была бы спесивая надменность. Мэн-Цзы учил: «добросердечие охлаждает гордыню, как вода гасит огонь – весь вопрос только в количестве воды. Полыхающий костер из охапки хвороста невозможно загасить одной чашкой воды». И добавлял: «чувство Сострадания - корень добросердечия, поэтому благородный муж всегда осознает горе и страдания других людей». О том же что и Мэн-Цзы говорит Смит (50), который положил эту идею в основу своей философии.
Удивительным образом, но основные положения кодексов благородной чести различных стран очень близки по смыслу. Восточная этика аналогична описаниям благородных принципов, встречающихся в европейской литературе. Например, знаменитое изречение римского классика Мантуана (51) абсолютно соответствует понятиям японского Бусидо: «Hae tibi erunt artes - pacisque imponere morem,
 Parcere subjectis, et debellare superbos».
 (лат. – «Править народами - вот твое искусство;
 тебе быть миротворцем, щадить покоренных и поражать гордых».)
Сострадание к слабому, униженному или побежденному всегда прославлялось в среде самураев. Многим любителям японского искусства, знакомым с пьесой театра «Но» «Тайра-но-Ацумори» (Taira-no-Atsumori) хорошо известен образ монаха, сидящего задом наперед на корове (в средневековой Японии коров использовали как ездовых и вьючных животных). Монаха звали Кумагаэ-но-Дзиро Наодзанэ (Kumagae-no-Jiro Naozane) из провинции Мусаси. Он был реальным историческим лицом и знаменитым воином. В 1184 году в битве при Cума-но-Ура войска клана Минамото (52) сошлись с войсками клана Тайра. Разразилась одна из самых кровавых битв в истории Японии. Кумагаэ в один из моментов боя вступил в поединок с воином вражеской армии и скрутил его в мощных объятьях. Согласно самурайской этики ведения войны, не следовало убивать противника, если он был явно физически немощен, не назвал свое имя или был просто человеком, не достойным смерти в бою. Его пленник отказался назвать свое имя и тогда Кумагаэ сорвал маску с его шлема. При виде юного безусого лица (Тайра Ацумори было 16 лет) руки старого воина непроизвольно разжались. Подняв его на ноги, Кумагаэ покровительственным тоном предложил: «бегите! Немедленно возвращайтесь домой к своей несчастной матушке. Не хочу, чтобы меч Кумагаэ был загублен кровью наследника дома Тайра. Бегите пока вас никто не заметил!». Но переживая свое поражение молодой самурай отказался бежать и предложил Кумагаэ помочь ему расстаться с жизнью. Тускло блеснула на солнце узкая полоска холодной стали, Кумагаэ занес меч над головой, который до этого множество раз обрывал чьи-то жизни. Но внезапно, из глубин его мужественного сердца всплыло воспоминание об его собственном сыне, который вот так же, по знаку боевого сигнала пошел в бой, чтобы впервые опробовать свой, еще не знавший крови меч. И сильная рука воина дрогнула, он вновь предложил юноше бежать. Видя, что тот не преклонен в своем решении, и слыша шум шагов приближавшихся солдат Минамото, он воскликнул: «нас увидели, сюда бегут… вы можете умереть смертью менее достойной, чем от моего меча! O, Небеса, примите его душу!». Меч очертил резкую дугу и когда опустился, на землю хлынула алая кровь. Война была закончена и Кумагаэ с триумфом вернулся домой, но ни слава, ни восхищение людей не принесли ему покоя. Эта смерть так потрясла его, что он отказался от Пути воина, обрил голову, одел монашеское одеяние и посвятил остаток жизни паломничеству по святым местам, никогда не оборачиваясь спиной в сторону Запада, поскольку согласно Синто там находится Рай, откуда прибывает спасение и куда опускается солнце для своего ежедневного отдыха (поэтому он изображается, сидящим спиной на корове).
Критики могут усмотреть некоторую казуистику в приведенном мною примере. Может быть это и так, но все же он наглядно показывает, что даже самые кровавые деяния самураев происходили не без таких чувств, как чуткость, сострадание и великодушие. Старая поговорка гласит «подлец тот охотник, способный убить птицу, которая ищет убежища на его груди». Это в большой мере объясняет тот факт, почему новое и непривычное для Японии христианское движение «Красного Креста» с такой готовностью нашло понимание среди японцев. Но еще за 10 лет до того, как в Японии узнали о женевской конвенции, наш известный японский писатель Бакин (53), рассуждал о Сострадательности оказания медицинской помощи раненому противнику.
В провинции Сацума, которая в Японии славилась своим особым самурайской духом, среди молодых людей была распространена традиция занятий музыкой, причем не на боевых трубах и барабанах, «этих громких предвестниках крови и смерти», побуждающих нас подражать действиям тигра, а грустных и нежных мелодий на «бива» (бива - музыкальный инструмент семейства лютневых. Самые распространенные разновидности – «гакубива» и «гогэнбива»), которая способна успокоить пламенный дух, уводя наши мысли вдаль от запаха крови и сцен резни. Полибий (54) повествовал о жизненном укладе своего государства Аркадия, согласно которому вся молодежь в возрасте до 30 лет была обязана заниматься музыкой, чтобы это возвышенное искусство помогало переносить суровость жизненных невзгод. Именно по причине благотворного влияния музыки, как считают историки в характере жителей той части аркадских гор отсутствовала жестокость.
Провинция Сацума была не единственным местом в Японии, где у самураев чувству Сострадания уделялось должное внимание. Император Го-Сиракава (правил с 1158 по 1192) имел обыкновение записывать свои мысли, среди которых, например, были такие: «пусть они и крадут ваш сон в тихие ночные часы, но не сердитесь, а лучше насладитесь ими: ароматом цветов, отдаленным звоном колокола, жужжанием насекомого в морозной ночи», или: «может быть эти три больно ранят вашу душу, но вы им простите: ветру, сломавшему ваши цветы, облаку, скрывшему от вас луну, и человеку, обидевшему вас».
Тем же целям воспитания, ощущения и выражения тонких человеческих чувств служило и стихосложение. Поэтому вся японская поэзия пронизана сильным чувством затаенной нежности и печали. Есть такая история про грубого самурая, который пытался понять стихотворение «Песня певчей птицы», но ему это никак не удавалось, и тогда его неотесанный дух восстал, он бросил свиток с текстом в ноги своему мастеру стихосложения и в отчаянии заявил:
 «Храбрым воинам
 Незачем слушать
 Пение певчих птиц».
Но мастер промолчал и продолжил наставлять молодого человека, до того самого чудесного дня, пока «Песня певчей птицы» не зазвучала в душе юноши, и под чувством нежных звуков «угуису» (55), он написал:
 «Песню «Певчей птицы» услышал
 Храбрый воин - суровый и сильный.
 Сладкую нежность среди веток деревьев…».
Мы восхищаемся героическим поступком Кёрнера (56), который смертельно раненный на поле боя, написал свои знаменитые стихи «Прощание с жизнью». Подобные случаи были очень распространены и во времена японских войн. Особенность японского стихотворения, состоящего всего из нескольких простых, но очень емких по смыслу строк, особенно хорошо подходит для выражения переживаемого чувства. Поэтому почти каждый воин слагал стихи. Случаи, когда самурай останавливался, чтобы достать бумагу и кисть и под впечатлением нахлынувших чувств набросать несколько строк были не редкостью, их часто находили под шлемами и нагрудниками павших воинов.
Что во времена войн для культивирования среди людей чувства Сострадания сделало христианство в Европе, то в Японии сделали музыка и стихи. Акцент на необходимости чувства Сострадания возвысил гуманное отношение человека к человеку. Сдержанность и обходительность, которые связаны с уважением чувств других людей, также являются основой Вежливости.


VI. Вежливость (Рэй, Rei)
Вежливость и обходительные манеры - особенность японцев, которую всегда отмечают туристы, посещавшие Японию. Вежливость – это достоинство, которое может позволить себе даже бедняк. Вежливость, если она конечно является действительной, а не показной - это внешнее проявление уважительного отношения к чувствам других людей. Кроме того, Вежливость это демонстрация признания существующего социального порядка, не взирая на различные плутократические особенности (57).
В наивысшем своем проявлении Вежливость почти приближается к любви. О Вежливости можно с почтением сказать тоже, что и о любви: «любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла» («Послание к Коринфянам» 13:1-13). Может кому-то покажется удивительным, но профессор Дин (Dean) в своих размышлениях о шести элементах гуманности, ставит Вежливость на первое место, поскольку она является венцом социального общения.
Я также разделяю мнение о том, что Вежливость относится к разряду наивысших достоинств в человеке. Анализируя эту черту характера, можно придти к выводу, что она взаимосвязана с другими высокими чувствами, в том числе и с благородством. В среде военных Вежливость всегда ценилась особенно и уважалась даже больше, чем заслуги. Конфуций учил, что правила поведения также необходимы для людей, как ноты для музыки.
Когда со временем Вежливость стала непременным условием социального общения и в жизнь вошла сложная система этикета, возникла необходимость в обучении молодежи правильному поведению в обществе. Как кланяться людям различного статуса, как ходить или сидеть преподавались и изучались самым тщательным образом. Со временем премудрость этикета выросла до высот науки. Процесс распития чая или саке превратился в сложный ритуал. Предполагалось, что хорошо образованный человек должен быть мастером во многих церемониях. Очень хорошо сказано об этикете в интереснейшей книге Веблена (58) «Теория праздного класса» (Theory of the Leisure Class, Нью-Йорк, 1899, с. 46) – «этикет - это продукт и образец жизни праздного класса».
Я слышал некоторые упреки от европейцев в сложности нашего ритуала Вежливости. То есть в том, что японская Вежливость требует слишком много времени и усилий. Отчасти я согласен с этим, возможно есть некоторые ненужные тонкости в нашем церемонном этикете. Но и нам допустим, также не понятна безумная приверженность западных людей к вечно меняющейся моде. Конечно, я не считаю всех поклонников моды жертвами тщеславия. Напротив, их действия мне видятся бесконечным поиском человечеством прекрасного. Но в церемониальном порядке есть свой смысл. Он является результатом длительных наблюдений и тщательного отбора наилучших методов достижения качественного результата. Они же, как правило, являются и самыми рациональными. Спенсер (59) также определяет совершенный метод, как самый экономичный способ действий. Чайная церемония представляет собой определенный порядок действий и манипуляций с чайником, ложкой, салфеткой и т.д. Для новичка все это кажется запутанным и утомительным. Но со временем он понимает, что четкий порядок действий в чайной церемонии обеспечивает экономию времени и труда, поэтому он является наиболее эффективным. То есть, выражаясь иными словами - это самое экономичное приложение силы и, следовательно, согласно Спенсеру, это самый совершенный метод.
Социальный этикет и связанные с ним ритуалы, говоря выражением, заимствованным из книги Спенсера «Синтетическая философия», являются нашей внешней поведенческой «одеждой», которая позволяет не только соблюдать приличия, но и облегчает общение. Я бы мог привести множество примеров, иллюстрирующих причины возникновения японских церемоний, но это не соответствует теме моей книги. Я лишь подчеркиваю важное значение, которое придавало Бусидо Вежливости и строгому следованию ритуалам и правилам этикета.
Для изучения и отработки до тонкостей различных ритуалов возникла целая система школ. И все они преследуют общую цель, о которой, например, в одной из самых древних и знаменитых японских школ этикета «Огасавара» (Ogasawara) говорится следующее: «венцом в обучении этикету является обретение духа, при котором ни один человек не осмелится позволить себе быть с вами непочтительным». Или иными словами, мастерство духа во плоти - это подбор правильных слов и выражений в разговоре, а также постоянный контроль над своими жестами и действиями, чтобы сохранять в любой ситуации гармонию между собой и окружающими людьми. И если ритуал означает рациональное использование физических сил, то следовательно безупречное поведение способствует сохранению и накоплению запаса жизненных сил у человека. Или кратко выражаясь, Вежливость – это экономия сил. Во время разграбления Рима, галлы ворвались в здание римского сената и ситуация дошла до того, что они осмелились оттаскать за бороды некоторых почтенных сенаторов. Мне думается, что эти господа были в этом сами виноваты, поскольку не обладали совершенным духом и достойными манерами. Возможно кто-то усомнится в способности достижения высокого уровня духа только с помощью этикета. Но почему бы и нет? «Все пути ведут в Рим!»
В качестве примера как самые простые действия могут развиться в искусство и стать элементом духовной культуры, я расскажу о «Тя-но-Ю» (Cha-no-Yu) - чайной церемонии. Потягивание чая может быть прекрасным искусством! Сомневаетесь? Дети, рисующие в детстве палочкой на песке или вырезающие фигурки из дерева, став взрослыми могут стать Рафаэлями или Микеланджело. Точно также и искусство чая началось с обыкновенного индийского отшельника и превратилось в один из культов японской культуры. В чайной церемонии главными требованиями являются спокойствие разума, безмятежность духа, самообладание и безупречность поведения, что без сомнения способствует идеальным условиям для размышлений и анализа чувств. Безукоризненная чистота небольшой комнаты сама по себе позволяет отвлечься от вида и шума мирской суеты, способствуя самосозерцанию. Скромный интерьер помещения без всяких украшений и занятных безделушек, подобен монашеской келье, в которой взгляд человека ни на чем не задерживается. В этой изысканной пустоте помещения выделяется «какемоно» (60), который сам по себе призван больше оценить изящество его замысла, чем красоту изображения. Вся комната подчинена единой цели – абсолютная, предельная утонченность вкуса, возведенная в ранг благоговения. Сам факт того, что чайная церемония возникла в результате размышлений монаха во времена беспрерывных войн, когда мысли людей были в основном связаны с тяготами войны, наглядно демонстрирует, что причиной ее возникновения было больше, чем случайное умозаключение. Прежде чем войти в тихую обитель чайного домика, самураи, собравшиеся разделить чайную церемонию, были обязаны отложить в сторону, вместе со своими мечами, всю жестокость полей сражений или забот о государственном управлении, чтобы вспомнить в чайном домике о том, что все в этом мире преходяще.
Но Тя-но-Ю – это больше, чем только церемония - это изысканное искусство, поэзия жестов тела в ритме природы: это – «modus operandi» (лат. - образ действий) нашей души. Главный эффект чайной церемонии заключен в финальной фазе его исполнения. Однако это не означает, что предшествующие ритуальные действия менее значимы, они также несут в своей основе духовное значение.
Вежливость – великое приобретение человечества. Ее значение гораздо больше, чем только изящество манер. Ее основы связаны с такими чувствами, как доброжелательность и сдержанность, взаимодействие которых приводит к возникновению у человека Сострадания к другим людям, то есть - к сопереживанию. Именно из чувства сопереживания мы способны разделять чувства других людей - страдать или радоваться вместе с ними. Это дидактическое требование должно было выполняться самураями во всех действиях повседневной жизни, даже кажущихся им на первый взгляд очень незначительными, или, как однажды 20 лет тому назад заметила одна моя знакомая миссионерская дама из Америки, действиях «ужасно забавных». Как-то раз я стоял в полдень на улице. Солнце было в зените и нещадно пекло. В этот момент мимо меня проходила моя знакомая с зонтиком от солнца. Поприветствовав ее, я заговорил с ней и, естественно, снял шляпу, а она из вежливости сдвинула зонтик назад, открывая лицо. В результате наши головы оказались под палящими лучами солнца. Этот необходимый ритуал вежливости моя знакомая нашла «ужасно забавным». «Как глупо и ужасно забавно», - сказала она, - «мы вынуждены страдать от солнца из-за приличий. Я могла бы накрыть вас своим зонтиком, если бы он был больше или мы были бы более близкими знакомыми. Поскольку я не могу этого сделать, то я вынуждена разделить ваш дискомфорт». Этот небольшой пример «забавного» поступка из Вежливости показывает, что Вежливость – это не только набор традиционных правил поведения. Проявление Вежливости может быть результатом сопереживания другому человеку, это – вдумчивое чувство заботы о комфорте других людей.
Или еще один пример «ужасно забавной» Вежливости, который люди, мало знакомые с культурой и традициями Японии, приводят в качестве иллюстрации «ненормальности» традиций японского народа. Многие иностранцы, которые получали от японцев подарки, признавались потом в своем чувстве неловкости при этом. Объясню подробнее. В Америке при вручении подарка, принято превозносить его ценность, а в Японии же наоборот - при вручении подарка вам скажут примерно так: «я надеюсь, что это хороший подарок, потому что если бы он не был хорошим, то я не смел бы вам его подарить, поскольку это было бы оскорблением вручить вам подарок, который не является для вас хорошим». Или: «вы – настолько хороший человек, что никакой подарок не может быть достаточно хорош для вас. Но я не могу ничего сделать кроме того, что положить его к вашим ногам, как символ моей доброй воли. Я прошу вас принять его, не как ценность, а как символ. Потому что ценность никакого подарка не может превысить вашей ценности для нас».
Вникнув в смысл этих слов, можно заметить, что манера и идея вручения подарка у японцев далека от «ужасно забавной». Американец намекает на сумму денег, которую он уплатил за подарок. Японец же говорит о чувстве, которое он испытывает, вручая подарок, поэтому это не является результатом каких-то «ненормальных» идей, чтобы делать вывод о том, что смысл японской Вежливости заложен в каких-то «странностях» нашего поведения. На вопрос: «что важнее для насыщения человека – еда или сам процессы еды», один из китайских философов ответил: «просто еда без действий не приведет к насыщению человека. Поэтому нельзя сказать, что еда важней». Обычно металл тяжелее пера. Ну, а если это металлическая булавка против вагона перьев? Возьмите длинную палку, поднимите ее вверх и подпрыгните так, чтобы конец палки поднялся выше края крыши дома, но опустившись на землю, можете ли вы утверждать, что конец вашей палки выше крыши дома? На вопрос: «что важнее, быть искренним или быть вежливым», японцы, отвечают диаметрально противоположно американцам, но я воздержусь от комментариев причины этого, пока я не расскажу о значении Искренности в Японии


VII. Искренность (Макото, Makoto)
Вежливость без искренности – это фарс. «Вежливое поведение без искренности», - говорил Масамунэ, - «является ложью». Словами героя трагедии «Гамлет» Полония (Polonius) Шекспир сказал: «познай истину - если твое сердце лживо, то боги будут глухи к твоим молитвам». Конфуций, рассуждая в своем каноническом трактате «Чжун Юн» (Zhong Yong – «Учение о середине») об Искренности, придавал этому свойству характера необычайно важное значение (61), сравнивая его с Небесным началом: «искренность есть начало и конец всему сущему на Земле, без Искренности нет ничего. Кто достиг вершины красноречия, знает, что словами невозможно выразить всю истинную сущность вещей». Само словообразование иероглифа «Искренность», который состоит из комбинации двух китайских иероглифов «слово» и «безупречный» (совершенный/идеальный/прекрасный) наводит на мысль об аналогии с неоплатонической доктриной о «Логосе» (62).
Ложь или умалчивание о правде считалось у самураев признаком трусости. Социальный статус сословия самураев, превосходивший другие японские сословия, требовал от них также и более высоких моральных качеств, в том числе и Искренности. «Буси-но ити-гон» (bushi-no ichi-gon) – «слово самурая», в точности соответствующее немецкому слову «ritterwort» (слово рыцаря), было достаточным в качестве гарантии Искренности сказанного самураем. Слово самурая имело такой авторитет в феодальном японском обществе, что его было достаточно без какого-либо письменного оформления, которое расценивалось как недоверие, поэтому выдача письменных расписок считалась оскорблением у самураев. Японская история хранит множество историй о том, как самураи платили смертью за данное ими «слово» (ni-gon).
Искренность у самураев была настолько высока, что в отличие от воинов христианского мира, которые могли отступать от заповедей Христа, а потом исповедоваться и получать индульгенции, понятия «присяга» просто не существовало, поскольку клятвенные заверения для самураев означали бы акт недоверия, то есть по сути - оскорбление чести. Я знаю случаи, когда самураи клялись различным ками (духам) или своим мечам, но никогда не слышал о том, чтобы кто-либо из них приносил присягу в верности человеку. Серьезность клятвенных заверений ками или мечу самураи подтверждали собственной кровью. Как объяснение причин такого ритуала, я отсылаю своих читателей к роману «Фауст» Гете.
Один из современных американских публицистов, доктор Пийри пишет в своей книге: «если спросить у японца, что предпочтительнее: «сказать неправду» или «быть невежливым», то он без тени смущения ответит «сказать неправду» (R.B. Peery, The Gist of Japan. The islands, their people and missions, Нью-Йорк, F.H. Revell Co., 1897, с. 86). Можно сказать, что это отчасти верное и отчасти неверное наблюдение, потому что ответ японца будет зависеть от его бывшей сословной принадлежности (самураи, крестьяне, ремесленники и купцы). Поэтому этим ответом нельзя охарактеризовать всех японцев. В японском языке есть уникальное слово «усо» (uso) для обозначения чего-либо, в чем сомневаются, чего нельзя со 100% уверенностью отнести к понятию «истинно» (макото - makoto) или «факт» (хонто – honto, также – реально/действительно). Лоуэлл (63) привел этому хороший пример, как Уордсуорт (64) был не способен отличать истину от лжи, в чем собственно многие японцы ушли не так далеко от Уордсуорта. Предложите современному японцу или, например, тому же американцу ответить на вопрос: «как вы ко мне относитесь?» или «как вы себя чувствуете?» и они ни на мгновение не задумываясь – ложь это или правда - ответят вам примерно следующее: «я вас очень уважаю и ценю» или «спасибо, прекрасно». Ответят многие, но не самураи, для которых жертвовать искренностью ради псевдовежливости считается «кьё-рей» (kyo-rei - пустая формальность), то есть - «льстивой ложью».
Хочу остановится и несколько подробней рассказать о честности в японских предпринимательских кругах, о которой я читал много критики в иностранных изданиях. Этика свободного предпринимательства в Японии возможно далека от совершенства, но все же нельзя делать скоропалительных выводов, подозревая в нечестности всех японцев. Позвольте объяснить.
В средневековой Японии, из множества всех самых распространенных видов деятельности в жизни человека, самым недостойным самураев считалась купеческая. Сословие купцов по статусу было ниже сословий самураев, крестьян и ремесленников. Самураи в качестве доходов на жизнь получали натуральную часть от урожая, выращенного крестьянами. Но в случае необходимости они могли и сами заниматься сельским хозяйством на своем участке для собственных нужд, но лавку и абаку они презирали. И в этом заключен некий демократический смысл. Например, Монтескьё (65) говорил, что не признание благородным делом предпринимательства является замечательной идеей социального равенства, смысл которого заключается в том, чтобы предоставить возможность управления государством большему количеству людям с разными уровнями доходов, а не только богатым. Профессор Дилл (Dill) в своей книге (Roman Society in the Last Century of the Western Empire, в русском переводе - «Римское общество от Нерона до Марка Аврелия», Лондон, 1899) привел свою версию причины распада Великой Римской империи, согласно которой придание купечеству статуса благородного занятия привело к монополии на богатство и захвату власти отдельной кучкой сенаторских семей.
Поэтому в феодальной Японии предпринимательская деятельность не имела широкого распространения, поскольку считалась мало достойным занятием. Презрительное отношение к сословию купцов соответственно отразилось и на нравах самого купеческого сословия, которое не особенно заботилось о своей репутации в обществе. «Обзовите человека вором и он им станет». Заклеймите позором людей определенной профессии и они будут действовать в соответствии с этим клеймом, поскольку это естественно нашему «обычному сознанию». Как заметил Хью Блак (66): «если человеку демонстрируют высокие моральные требования, то он будет стремиться им соответствовать». Но каким бы не было предпринимательство – торговля, ростовщичество или прочее, оно в принципе невозможно без какой-либо деловой этики. Поэтому даже в феодальный период, японские купцы, пусть на примитивном уровне, без всяких понятий о том, что такое купеческие гильдии, банки, фондовые биржи, страхование, чеки, векселя и т.д., в отношениях между собой все-таки придерживались определенной деловой этики. Но в отношениях с людьми из других сословий они действовали в соответствии с их низкой репутацией.
Что послужило причиной отрицательной оценки японской деловой этики в мире? Когда Япония открылась для внешнего мира, самые предприимчивые, но не самые честные представители бывшего купеческого сословия ринулись за наживой в крупные портовые города. Вскоре некоторые солидные торговые компании были вынуждены ходатайствовать перед японским правительством об издании соответствующих законов, чтобы их репутация не страдала от деятельности нечестных дельцов. Но почему идеал Искренности, распространяемый Бусидо среди народа, не смог справиться с этим потоком грязного делячества? Позвольте мне несколько подробнее рассказать об этом.
Те из вас кто хорошо знаком с нашей историей наверняка знают, что феодализм был отменен только через несколько лет после того, как японские порты были открыты для международной торговли, а также о том, что с отменой феодализма у самураев были отобраны их феодальные привилегии и владения, взамен которых, в качестве компенсации, они получили от государства облигации, которые могли свободно инвестировать в предпринимательскую деятельность. И если самураям с этого момента стало позволительно заниматься предпринимательством, то возникает вполне закономерный вопрос: почему же они не смогли принципы Искренности привнести в новые деловые отношения?
Да, имеющие глаза, дабы видеть - горевали недолго; да, имеющие сердце, дабы чувствовать - сочувствовали недолго - судьбе многих благородных и прямодушных самураев, которые очевидно и безнадежно потерпели фиаско в новой и незнакомой для них деятельности, поскольку не обладали необходимым опытом в делах с хитрыми и не всегда честными партнерами. Даже если в столь индустриальной стране как Америка, 80% деловых предприятий терпят неудачу, то можно ли удивляться, что едва ли один из ста самураев мог преуспеть в этой новой для них деятельности? Можно только представить сколько финансовых состояний было потеряно из-за проецирования этики Бусидо на предпринимательские отношения. И вскоре многие бывшие самураи поняли, что идеалы Бусидо и предпринимательство в принципе не совместимы. Но каким же тогда видам деятельности более всего соответствует Бусидо?
Лекки (67) выделял три самых крупных сферы деятельности человека: предпринимательство, политика и философия. Предпринимательство Бусидо полностью отвергал. Что касается политики, то ее просто не было вследствие отсутствия политического общества в феодальной системе. Бусидо ближе к сфере философии, которая как писал Лекки, рассматривал Искренность, как одно из наивысших достоинств в человеке. Со всем моим уважением к высокой деловой репутации англосаксонских предпринимателей, все же хочу заметить, что на мой вопрос, что в их понятии означает: «человек с высокой деловой репутацией», они чаще всего отвечали примерно следующее: «платежная дисциплинированность». То есть получается, что по их понятиям честный предприниматель – это человек, который всегда и вовремя платит по счетам? Но разве это достоинство – вовремя оплачивать товары и услуги, которые ему самому же и необходимы? Такое «товарно-денежное» понятие Искренности Бусидо отрицает.
Таким образом, если Бусидо полностью отрицал Искренность по принципу «quid pro quo» (лат. - услуга за услугу), то предприниматели его вполне разделяли. И Лекки очень точно заметил, что привнесение Искренности в практику деловых отношений будет только способствовать росту торговли и производства. Как отмечал Ницше: «искренность – это наиболее недавнее «приобретение» из всех достоинств человека». Образно говоря, Искренность могла бы стать «приемным дитем» современного предпринимательства. Без этой «мачехи», Искренность превратится в благородную «сироту», которую будут ценить и опекать только представители самых прогрессивных умов. В феодальной Японии к ним можно было бы отнести большую часть самураев. В наше время из-за отсутствия иных, более демократических и утилитарных «мачех», это «дитя» не способно расти и развиваться. Но необходимость Искренности в деловых отношениях, которая будет способствовать росту государственной экономики, просто очевидна. В ноябре 1880 года Бисмарк разослал циркуляр всем купеческим гильдиям, в котором отмечал: «прискорбный факт безобразного уровня германских перевозок и «inter alia» (лат. - среди прочего) особенно их качества и количества». В результате недобропорядочность немецких предпринимателей стала редким явлением. Им понадобилось лишь 20 лет, чтобы понять, что Искренность в деловых отношениях выгодна. Надеюсь, что и наши, японские предприниматели со временем поймут это. Я рекомендую своим читателям книги двух современных писателей, которые достаточно хорошо и взвешенно рассуждают на эту тему: Кнаппа «Феодальная и современная Япония» (Feudal and Modern Japan) и Рэнсома «Япония в переходный период» (Japan in Transition). Также замечу, что Искренность человека в деловых отношениях может служить ему своеобразной гарантией. Например, при гарантиях по векселям, порядочному человеку достаточно сказать: «если я не оплачу в срок свой вексель, по которому вы так любезно одолжили мне денег, вы будете вправе публично объявить о моей непорядочности» или просто: «если я не верну вам денег, то можете считать меня подлецом» и т.д.
Я часто задавался вопросом, что согласно Бусидо считается более важным: Искренность или храбрость? Если вспомнить христианские заповеди, то в «не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» (9 заповедь) - ложь не считается грехом, но осуждается как слабость, которая, по правде говоря, также считается недостойной. Надо признаться, что понятия Искренности так глубоко перемежаются с другими понятиями, как и ее латинская и германская этимология (68), и особенно с понятием Благородства, что мне кажется я должен более подробно рассмотреть эту заповедь рыцарского проведения.


VIII. Благородство (Meiyo)
О смысле Благородства, заключенного в осознании личного достоинства и чести, по воле происхождения был обязан знать и к нему стремиться каждый самурай, поскольку это было обязанностью и особенностью их сословия. Слово, в японском языке означающее «благородство», которое в наше время, к сожалению, в Японии стало упоминаться все реже, связано с такими понятиями, как: «ас-на» (as-na – имя), «мэн-моку» (men-moku – сила воли) и «гуай-бун» (guai-bun – букв. - «хороший» + «воспитание»). Это напоминает о высоком значении слова «имя» в Библии (имя Господа, Бога нашего) или о метаморфозах театральной греческой маски, которая со временем превратилась в понятие «личность» (лицо), либо о понятии «репутация». Мне больше нравится «репутация», которая, по сути, связана с бессмертной частью нашего «Я», называемого совестью, любое нарушение целостности которой самураи ощущали как стыд (ren-chi-shin – смущение разума), чувство, смысл которого воспитывался в них с самого раннего детства. «Вы являетесь посмешищем», «это позорит вас», «у вас совсем нет совести?» - были крайними формами призвания к порядку и дисциплине расшалившегося юного самурая. Такое воспитание закладывало фундамент нравственности в сердце ребенка, которое согласно японской традиции начиналось еще в утробе матери, за 9 месяцев до его появления на свет, чтобы дух ребенка был навсегда привязан к осознанию своего происхождения.
Как писал Бальзак: «если люди утрачивают стыд, то общество теряет ту фундаментальную силу, которую Монтескьё именовал - Благородство». Если задуматься, то действительно, пробуждение чувства стыда является одним из самых первых признаков становления Благородства души. Целью первого в истории человечества наказания из-за «грехопадения», изложенного в Библии, было по моему мнению, не кара за непослушание, а пробуждение в человеке чувства стыда. История сохранила не так много случаев, которые по пафосу могут превосходить описание первого грехопадения, читая о котором люди начинают взволнованно дышать, представляя сцену, как удрученный новоиспеченный муж дрожащими пальцами срывает фиговые листки для себя и своей жены. Описание истории утраты человечеством целомудрия вследствие «вкушения запретного плода» предназначено для объяснений нам понятий совести. Вся «портновская изобретательность» человечества, так и не смогла преуспеть в том, чтобы сшить «передник», который смог бы прикрыть смысл нашего позора и, соответственно, окончательно изничтожить в нас ощущение совести. Самураи с самых ранних лет должны были иметь представления о Благородстве, чтобы не совершить проступка, который мог привести к изъянам в характере. «Потому что», - говорили они, - «стыд за содеянное изъедает душу, как трещина в стволе дерева, которая не может зарасти, а лишь разрастается, убивая в конце концов дерево».
Давным-давно Мэн-Цзы сказал тоже самое, что позднее Карлейль (69): «стыд – это побуждающий фактор для возникновения осознания Благородства, то есть всего самого высокого в сердце человека».
Страх опозориться у самураев был столь велик, вися над каждым, как дамоклов меч, что он зачастую принимал болезненные формы. Предполагая, что не все из вас хорошо знакомы с японской литературой на эту тему, я предлагаю вам вспомнить красноречивый монолог герцога Норфолка из драмы Шекспира («Генрих VIII»). Под предлогом защиты чести иногда вершились дела, которые с точки зрения Бусидо не могли иметь никакого оправдания. За любое случайное или, еще хуже, умышленное оскорбление, обидчивый и вспыльчивый самурай хватался за меч. Из-за такой несдержанности было загублено множество жизней ни в чем неповинных людей.
Например, бытует история, как однажды человек, действуя из лучших побуждений, обратил внимание самурая на блоху, сидевшую на нем, за что был немедленно зарублен, по простой и весьма сомнительной причине того, что самурай решил, что поскольку блохи живут только на животных, то его благородного воина сочли за животное. Не думаю, что такие истории происходили в действительности, но все же их сюжеты наводят на мысль о трех возможных причинах их возникновения: во-первых, вследствие страха людей из других сословий перед самураями; во-вторых, вследствие не всегда оправданной жестокости самураев при отстаивании своей чести и, в-третьих, вследствие страха опозориться среди самураев. Справедливости ради хочу напомнить и об аналогичных случаях в христианской истории, о поступках ярых приверженцев учения Христа, плодах их религиозного фанатизма и безумия – о ханжестве и инквизиции. Но как религиозная мономания (monomania - психоз) изначально происходит из благих намерений, если их сравнивать с более низменными, как например, напиваться до состояния «delirium tremens» (белой горячки) у обычных пьяниц, так и неоправданная жестокость самураев исходит из благородного намерения отстаивания своей чести.
Чтобы защита чести не доходила до высот безумия, Бусидо требовало от самураев быть сострадательными и вежливыми. Поэтому припадки ярости самураев от малейшего недостаточно вежливого взгляда расценивались, как отсутствие Благородства. Самурайская мудрость гласит: «оскорбление нестерпимо, если его действительно невозможно стерпеть». Великий Токугава Иэясу (70) оставил для потомков множество заповедей, среди которых есть и такая: «жизнь человека похожа на далекое бесцельное путешествие с тяжелым грузом на плечах. Поэтому незачем спешить. Никто не упрекнет вас в том, что вы идете осторожно к своему финалу… Терпение продлевает жизнь». И он подтвердил на примере своей жизни то, о чем говорил. Японская литература тонко подметила в изречениях трех знаменитых полководцев особенности их характеров: нетерпеливого Ода Нобунага (71): «я убью соловья, если он не запоет вовремя»; хитрого Тоётоми Хидеёси (72): «я буду вынуждать соловья петь для меня» и терпеливого Иэясу: «я буду ждать, пока соловей не начнет свою песню».
О необходимости терпения и сострадания много рассуждал и древний китайский философ Мэн-Цзы. В одном из своих трактатов он писал: «если, оскорбляя меня, вы сами унижаетесь, то как вы можете оскорбить меня?». В другом трактате он учил, что злость из-за обиды недостойна благородного человека, но негодование по основательным причинам – это справедливый гнев.
До какой степени требовало Бусидо самообладания от самураев можно понять из некоторых изречений знаменитых японских воинов, запечатленных на свитках. Например, Огава (Ogawa): «если кто-либо злобно отзывается о вас, то не уподобляйтесь ему, воздавая за зло злом, а лучше задумайтесь о совершенствовании своих моральных качеств или о выполнении своих должностных обязанностей». Бандзан Кумадзава (73): «если вас в чем-то обвиняют, то не обвиняйте в ответ других. Если на вас кто-либо сердится, то не сердитесь в ответ на него. Если же кто-либо дарит вам свою благосклонность или любовь, то ответьте ему тем же». Хочу вам привести высказывание еще одного знаменитого самурая, о котором можно сказать шекспировской фразой «позор стыдился б сам коснуться его чела» («Ромео и Джульетта»). Это Сайго (74): «путь воина – это следование путем Небес и Земли. Это единственная цель в жизни воина. Небеса любят одинаково всех на Земле, поэтому подобно Небесам нужно любить одинаково все, что есть на Земле. У нас нет права судить других. Мы можем судить лишь самих себя». Эти высказывания напоминают нам о христианских заповедях и демонстрируют, какими высокими моральными устоями руководствовались самураи в своей жизни. Причем это не было только словами, а реально воплощалось в действиях.
Конечно, справедливости ради, стоит заметить, что далеко не все самураи обладали возвышенным состоянием души, были столь Сострадательны и милосердны. Лишь некоторые из особо просвещенных умов понимали значение благородства, осознавая, что это глубокое чувство собственного достоинства. Импульсивной молодежи не свойственно впадать в глубокие размышления о понятиях Благородства. Это приходит со временем, например, в тихие минуты раздумий над учением Мэн-Цзы. «Многие люди тщеславны, они любят оказываемые им знаки уважения, думая, что слава и почести это и есть Благородство. Но человека, которого сегодня великое Дао (Chаo) вознесло на вершину славы, завтра может низко пасть», - говорил Мэн-Цзы. И все же многие самураи считали, что благородство – это мирская слава, которую рассматривали, как «summum bonum» (лат. – высшее благо) в своей жизни. Поэтому они желали видеть оскорбление там, где его по сути не было, ища повод, чтобы смыть его кровью и прославиться. Молодежь обычно стремится к славе, а не к знаниям и самосовершенству. Многие молодые самураи покидая отчий дом, клялись себе, что не возвратятся домой пока не прославятся. Некоторые тщеславные матери отказывались видеть своих сыновей, если они не смогли вернуться домой, как говорится, «в парчовых одеждах». Чтобы прославиться молодые люди подвергали себя всевозможным лишениям или суровым испытаниям. Большинство из них предполагало, что чем скорее они обретут славу, тем раньше их имя будет ассоциироваться у людей с благородством. При знаменитой осаде замка Осака, юный сын Иэясу, несмотря на все просьбы взять его в передовой отряд, был отправлен отцом в тыл армии. Когда замок был взят, он был так огорчен, что один из советников его отца, пытаясь утешить, сказал: «не расстраивайтесь, подумайте о будущем. За многие годы, которые вам предстоит прожить, у вас еще будет много возможностей, чтобы отличиться». Мальчик возмущенно посмотрел на него и ответил: «как глупо вы рассуждаете! Разве мои 14 лет могут еще раз повториться?». Сама жизнь ценилась меньше, чем слава и почет, поэтому при первой же возможности многие самураи жертвовали жизнью ради них.
Еще одной из причин, по которым жизнь высоко не ценилась и легко жертвовалась, была обязанность Преданности своему сюзерену, что являлось основой феодальных отношений.


IX. Преданность (Chuugi)
Этика феодальной эпохи в отличие от этики других времен выделяла такое качество характера, как Преданность вассала своему сюзерену. В зависимости от социального статуса людей существуют разные виды Преданности. Например, в шайке карманников преданность главарю Феджину (75) была иного свойства, чем по Бусидо.
Гегель (76) критиковал вассальную Преданность, поскольку, по его мнению, она была основана на служении одному человеку, а не всему обществу в целом, поэтому он считал это несправедливым («История философии», Sibree). Другой его великий соотечественник, Бисмарк, говорил об обратном. По его мнению высоким достоинством германского народа является личная Преданность. Бисмарк приводил вполне обоснованные аргументы, рассуждая о «treue» (нем. - верности). Он подчеркивал, что вассальная Преданность не является исключительным качеством, присущим только народу его страны. Высоко развитое чувство личной Преданности свойственно народам из государств, в которых еще недавно была феодальная система.
В США, где «каждый столь хорош, как никто либо другой», - и как добавляют хвастливые ирландцы, - «и даже еще лучше того», - идея преданного служения одному человеку считается абсурдной или даже нелепой. По мнению американцев, это чувство должно быть развито в человеке «в пределах разумного». В свое время Монтескьё отмечал удивительный факт, как у народов, проживавших по разные стороны Пиренейских гор, сильно разнились понятия Преданности, а недавние дело Дрейфуса (77) еще раз подтвердило искренность его слов. И пример Монтескьё не единичен.
В наше время осталось немного людей с трепетным отношением к чувству Преданности. И не потому, что оно «неправильное», а потому что, к сожалению, Преданность становится забытым достоинством. В некоторых странах оно вообще никогда не ценилось. Гриффис пишет в своей книге («Религии Японии», Religions of Japan, W.E. Griffis), что японское понятие Преданности основывается на конфуцианском учении, в котором почитание родителей является самой первой из заповедей. Рискуя потрясти некоторых из моих читателей своим радикальным взглядом на понятие Преданности, все же скажу, что, по моему мнению, только люди, «которые способны пожертвовать своей жизнью ради своего сюзерена», достойны, выражаясь шекспировской фразой, «занять свое место в истории».
В Японии есть много сказаний о Сугавара Митидзанэ (78), который считается одной из наиболее ярких личностей японской истории. Он был несправедливо обвинен и изгнан из столицы. Но его неумолимые враги этим не довольствовались, решив убить его наследника, совсем еще юного мальчика. Их поиски привели в сельскую школу, которую содержал бывший вассал Митидзанэ, самурай по имени Гэндзо (Genzo). Гэндзо был назначен день, в который ему следовало выдать отрубленную голову мальчика. Но преданный вассал решил ее подменить. Он тщательно исследовал записи о регистрации учеников и просмотрел их в учебном зале, ища подходящих по возрасту, но никто не подходил. Когда Гэндзо уже почти отчаялся, женщина с благородными манерами привела в его школу нового ученика, мальчика, который по внешности и по возрасту был похож на наследника его бывшего господина.
Невозможно представить глубину переживаемых чувств матери и ее сына, когда Гэндзо в тайне предложил им спасти жизнь наследнику знатного рода. Оба безмолвно возложили на алтарь – мальчик свою жизнь, мать свое сердце. И единственным свидетелем этого был только Гэндзо. Вы подумайте только, маленький мальчик был согласен на смерть!
В назначенный день прибыл самурай, уполномоченный получить и опознать голову ребенка. Гэндзо был неспокоен - не догадается ли посланник о подмененной голове? Он положил руку на рукоять меча, готовясь убить самурая, если тот объявит о подлоге. Самурай поднял за волосы этот ужасный предмет, осмотрел его и уверенным, недрогнувшим голосом объявил, что это голова наследника Митидзанэ. Тем временем, в опустевшем доме мать переживала смерть своего ребенка. Но вечером, стоя у открытых ворот и всматриваясь вдаль, она ждала вовсе не его. Их семья многие годы также служила семье Митидзанэ. Когда их господина изгнали из столицы, то оставшись без средств, ее муж был вынужден пойти на службу к его врагу. Этим он опозорил свою семью. Поэтому их сыну представилась возможность искупить его проступок. Поскольку отец мальчика хорошо знал членов семьи Митидзанэ, то именно ему было поручено опознать голову наследника. И когда все завершилось, он вернулся домой и объявил всем: «гордитесь, наш сын доказал Преданность нашей семьи господину!».
Я так и слышу, как восклицают некоторые из моих читателей: «Боже мой, как это чудовищно! Родители пожертвовали невинным ребенком, чтобы спасти жизнь чужому человеку!» Но этот маленький самурай прекрасно понимал, за что он жертвует жизнью. Это история об искупительной смерти, такой же трогательной и героической, как библейская история Авраама и Исаака (79). Это реальная демонстрация Преданности конкретному человеку, будь он во плоти или незримым ангелом, слышимым в виде внешнего или внутреннего голоса. Но я воздержусь от цитирования дальнейших религиозных сентенций.
На Западе, с его традиционным индивидуализмом, человеку необходимо напоминать о долге помощи другим людям даже в семье, например, мужу помогать жене, детям - родителям. На Востоке в этом нет необходимости, поскольку коллективные интересы считаются более важными, чем жизнь отдельного человека или семьи. Семью обычно связывает чувство непреодолимой и инстинктивной привязанности (которой, впрочем, кроме людей также обладают многие высокоразвитые животные), поэтому вполне понятно, что какой-либо член семьи способен пожертвовать своей жизнью ради спасения другого члена семьи, поскольку он его любит. Но в чем тут заключается героизм по отношению к другим людям, обществу в целом? Разве не наша прямая обязанность быть «мытарями» (80), как учит закон Божий?
В древней рукописи «Хэйкэ моногатари» («Сказание о доме Тайра», 13 век) есть сюжет о душевной борьбе Сигэмори после того, как он узнал о многочисленных несправедливых поступках и произволе по отношению к императору своего отца, князя Киёмори. Сигэмори, человек приверженный принципам справедливости и гуманности, сказал ему: «видно приходит конец вашей отец счастливой судьбе, если вы вознамерились сеять смуту в нашей стране, позабыв про заветы Будды и про пять постоянств (человеколюбие, долг, ритуалы, мудрость и верность). Вам следует сменить доспехи на подобающее вам монашеское одеяние». Сигэмори, чтобы не нарушить долга по отношению к императору и долга по отношению к отцу и таким образом сохранить свою честь, просил отца отрубить ему голову, но тот отказался. Император отметил, что Сигэмори не впервые являет свое величие духа.
Древняя история Японии хранит множество свидетельств событий, подобных Сигэмори, в которых сердце самурая разрывалось в конфликте между Преданностью сюзерену и человеческой привязанностью. Говоря о трагизме этой ситуации, которая связана с концепцией сыновнего благочестия (Ko), аналогов этой темы вы не найдете ни у Шекспира, ни в Ветхом завете. Согласно Бусидо, в таких случаях самурай должен был выбирать Преданность. Матери-самураи с детства воспитывали в детях дух Преданности своему сюзерену и даже настраивали их на то, что ради этого долга своему господину они могут пожертвовать своей жизнью.
Бусидо, как в свое время и Аристотель (81), а также некоторые современные философы основываются на принципе преобладания государственных интересов над личными. Человек рассматривается, как неотъемлемая часть государства, поэтому он должен жить интересами своей страны и, если потребуется, то умереть за нее или за ее законного представителя. Философия Сократа (83), жившего во времена древнекритского государства (82), провозглашала объективную, божественную природу «закона» (у Сократа «закон» подразумевает «государство/отечество»), который является фундаментом любого государства, поскольку он основывается на естественных человеческих нормах жизни и является воплощением высшей нравственно-правовой нормы - справедливости. И даже, если нам кажется, что отечество к нам несправедливо, его все равно следует любить так же, как следует любить своих родителей. «Или ты настолько глуп, что не видишь, что отечество дороже матери, отца и всех предков, что оно более почтенно, более свято и имеет большее значение у богов и людей.
Перед законом надо благоговеть, ему покоряться и, если он разгневан, угождать ему больше, чем родному отцу, надо исполнять то, что он велит, а если он приговорит, то нужно терпеть невозмутимо, будут ли то побои или оковы, пошлет ли он на войну, на раны или смерть; все это нужно выполнить, ибо в этом заключена справедливость. Нельзя отступать, уклоняться или бросать свое место в строю. На войне, на суде, повсюду надо исполнять то, что велит отечество, или же стараться переубедить его и объяснить, в чем состоит справедливость. Учинять же насилие над матерью или отцом, а тем паче над отечеством - нечестиво». Слова Сократа поразительны тем, что их смысл полностью совпадает с Бусидо. Преданность – это этический результат теории государства.
Я не согласен со Спенсером, который сказал: «каждый человек волен делать то, что желает, если это не нарушает свободу других людей» (Principles of Ethics, т. I, гл. 2, ч. 10). Но возможно, я не прав. Процветание государства – это результат нравственного состояния его граждан. Мы можем с удовлетворением согласиться с этим, поскольку каждый из нас верит, что когда-нибудь настанет время, когда его государство превратится из «песчинки в могучую скалу, поросшую многовековыми мхами».
Я позволю себе заметить, что даже столь демократичным людям как англичане свойственно, говоря словами, недавно написанными Бутми, «чувство Преданности конкретному человеку и его потомству, берущее начало со времен англосаксонских племен, которое в наше время выражается в не менее глубоком почитании английским народом своих монархов, что свидетельствует об их необычной преданности монархической системе государства».
По мнению Спенсера, государство основывается на совести его граждан, а не на естественном чувстве Преданности. Предположим, что его теория верна, но может ли чувство суверенной Преданности, то есть – естественная склонность человека кого-либо почитать в своей жизни и служить ему - исчезнуть навсегда? По сути своей природы людям свойственно служить человеку (то есть - монарху), не задумываясь о личности этого почитаемого человека, который временно владея скипетром становится правителем на престоле в святилище, возведенном нашими сердцами. Несколько лет назад теория Спенсера, распространяемая его учениками, произвела бурное и неизгладимое впечатление на японцев, которые являются сторонниками идеи необходимости безусловной Преданности императору. Ученики Спенсера выстроили свои прямолинейные аргументы без всякого софистического остроумия и схоластических извилин. Из тех немногих выводов, которые они сделали, они пришли к мнению, что: «служить двум господам без того, чтобы не презирать обоих, невозможно», потому что, нужно «воздавать Богу - богово, а кесарю – кесарево». Но разве Сократ не говорил нам о том, что нужно бесстрашно противодействовать и не на йоту не уступать искусителю, а вместо этого, с равной Преданностью и хладнокровием слушаться своего земного господина, то есть - государства? Сократ служил и умер за свое государство. Но увы, неизвестен тот день, когда какое-либо государство станет сильным благодаря совести его граждан! Бусидо не требовало от самурая перепоручения чести своему господину или императору. То есть, пользуясь цитатой шекспировского Томаса Маубрэя (84):
 «Сам брошусь, государь, к твоим стопам.
 Хоть жизнь отнять одним ты можешь взором,
 Не властен ты покрыть меня позором.
 Я жизнь тебе отдам, как долг велит,
 Но честь моя лишь мне принадлежит».
По Бусидо, человек, который, позабыв о чувстве достоинства, исполнял капризы, причуды или несправедливые приказы своего господина, считался обесчещенным. Такого человека самураи называли «ней-син» (nei-shin) - «лакей», потому что вместо службы, он занимался прислуживанием, то есть - заискиванием, или «со-син» (chо-shin) – «плебей», который старался влезть в доверие либо стать «любимчиком» своего господина посредством низкого раболепия. Эти два эпитета отражают сущность тех, кого самураи считали сознательными рабами, любящими свою подобострастную неволю и видящими свою службу господину в виде лизоблюдства, игнорируя Преданность, основанную на велении благородного сердца.
Преданность господину также выражалась в указании ему на неверность его решений, подобно тому, как граф Кент предупреждал своего короля (85). Но при всем при этом самурай был обязан исполнить приказ своего господина в любом случае, даже если ему не удавалось переубедить его отменить несправедливое решение. Нередко, протестуя против решения своего господина, и вследствие этого, оказавшись между долгом преданности и долгом справедливости, самурай совершал сеппуку.
Смыслом жизни самурая было служение. Это было его долгом чести, поэтому воспитание и образование самурая было построено с учетом этого.


X. Самурайское образование
Главной целью в обучении самурая было воспитание соответствующего характера. При этом исключались такие качества как рассудительность и желание полемизировать. Тем не менее, грубое невежество тоже не позволялось. Поскольку самурай был представителем высшего сословия, этика в его образовании считалась чрезвычайно важной. Обладание развитым умом ценилось, но понятие «ти» (chi) - «рассудительность» подразумевало, прежде всего, мудрость, а не конформизм (приспособленчество, пассивное принятие существующего порядка вещей, господствующих мнений, отсутствие собственной позиции, беспринципное и некритическое следование мнению большинства и т.п.).
Краеугольным камнем, который лежал в основе Бусидо, были: «ти» (мудрость), «дзин» (сострадание) и «ю» (храбрость). Сущность самурая была в действии. Философские размышления и научные изыски ему были не к чему. Достижения науки признавались лишь в части, которая могла быть полезна в военном деле, а философия считалась уделом монахов и ценилась лишь потому, что обладала методами развития духа. Говоря словами одного английского поэта, самурай должен был знать, что «не убеждения делают из человека человека, а человек - убеждения». С помощью философии и литературы самурай приобщался к мудрости, но нельзя сказать, что он уделял им много времени. Литература не являлась частью обязательного обучения, ею занимались в свободное время для души, а к философии прибегали лишь как к дополнительному средству для воспитания характера, поскольку она не решает текущих военных или общественных проблем.
Вполне понятно, что самым важным в военном деле являлось обучение боевым искусствам: фехтованию, стрельбе из лука, дзю-дзюцу («искусство уклонения от ударов» или «искусство боя без оружия». Прим. – У.Э. Гриффис) или «явара» (yawara), верховой езде, владению копьем, тактике и т.п. Кроме того, немаловажную роль играли искусства, которые не было непосредственно связаны с военным делом, например: каллиграфия, этика, стихосложение и история. Из перечисленных мною искусств, дзю-дзюцу и каллиграфию выделю особенно. В Японии умение красиво писать возведено в ранг искусства. Наши письменные знаки – иероглифы - по сути, являются миниатюрными рисунками, поэтому обладают не только художественной ценностью, но и отражают внутренней мир человека.
Дзю-дзюцу можно кратко охарактеризовать, как искусство атаковать или обороняться без оружия и без применения грубой физической силы. То есть так захватить или ударить противника по определенной части тела, чтобы он стал обездвижен или неспособен к продолжению действий. В общем и целом, цель дзю-дзюцу гуманна - не убить, а лишь обезвредить на некоторое время противника.
Существенным недостатком в обучении самурая, по моему мнению, было отсутствие арифметики. Это объяснялось тем, что в ней не было необходимости, поскольку во времена феодальных войн сложные расчеты просто не требовались. Но не только по этой причине арифметика не изучалась. Благородный воин не нуждается в богатстве, поскольку не боится бедности. Как говорил Вентидий (86):
«…ты воин - значит, беден;
 Дарить тебе - благое дело: ты
 Живешь средь мертвецов; твои угодья -
 Поля сражений».
Дон-Кихот гордился своим ржавым копьем и старой лошадью, а не золотом и поместьями. Самураи также разделяли идею их несколько гротескного коллеги из Ла-Манчи. Они презирали деньги, а также все способы и методы их зарабатывания и тем более накопления. Они никогда не ценили золото и не украшали себя им. Существовало даже такое выражение, отражавшее крайнее нравственное падение государства: «их правители любят золото, а воины боятся смерти». Щедрость восхвалялась, жадность и скупость порицались. «Только глупый человек», - гласит одно известное японское высказывание, - «может жаловаться на бедность, поскольку богатство является препятствием на пути обретения мудрости». Поэтому самураи зачастую не умели считать, поскольку у них не было необходимости в ведении финансовых дел. Даже говорить о деньгах считалось не достойным, а неосведомленность человека в ценности различных монет была признаком благородного происхождения. Умение выполнять простые арифметические действия считалось достаточным, чтобы подсчитать количество войск или распределить феодальные владения, а дела, в которых требовались сложные расчеты поручались менее знатным людям. Во многих феодальных владениях общественные финансы управлялись самураями невысоких рангов или священнослужителями.
Несмотря на то, что самураи должны были понимать необходимость средств для ведения войны, они не должны были стремиться к приумножению своих личных доходов. Но в любой момент деньги могли потребоваться на военные нужды, и Бусидо требовало от самураев вести экономный и скромный образ жизни в мирное время. Мотовство считалось отсутствием выдержки и даже негодностью к службе, то есть существенным изъяном в характере, поэтому самурайские порядки предусматривали довольно спартанский образ жизни.
В Великой римской империи купцы и менасарии (87) процветали, поскольку финансовой системе придавалось важное государственное значение. Но состоятельность и любовь к роскоши привела к развитию в римских гражданах чувства алчности и продажности. Видимо исходя из этой идеи, любая предпринимательская деятельность для самураев запрещалась. Это считалось недостойным и порочащим честь самурая. Бусидо видел корень зла в накопительстве. Можно избавиться от тысячи и одной проблемы, если не впадать в зависимость от роскоши. Это же видимо и является объяснением уникального факта, что в среде самураев не было коррупции. Но увы, времена меняются и первые семена плутократии теперь дают свои первые всходы и на японской земле.
Развитие логики, которой в настоящее время обучают в основном с помощью математики, у самураев происходило посредством чтения философских трактатов и бесед. Самураев мало занимали абстрактные построения и умозаключения, поскольку главной целью обучения, как я уже упоминал, было воспитание духа. Далекие от жизни знания признавались, но предпочтение отдавалось насущным. Из того, что писал Бэкон (88): «науками занимаются ради удовольствия, ради украшения и ради умения. Удовольствие обнаруживается всего более в уединении, украшение - в беседе, а умение - в распоряжениях и руководстве делом» («Reading & writing as moral activities», Бэкон) - Бусидо отдавал предпочтение «ради умения», поскольку это было необходимо самураям «в распоряжениях и руководстве делом». Таким образом, самураи изучали только те науки и искусства, которые можно применить на практике в жизни, например, для руководства общественными делами или для самосовершенствования. «Знание без умения бесполезно», - учил Конфуций, - «а умение без знания опасно».
Если учитель руководствуется принципом, что в жизни важнее «сердце, а не ум; дух, а не выгода», то вся его деятельность приобретает сакральный характер. «Родитель – это тот, кто произвел меня на свет, учитель – это тот, кто научил меня быть человеком». Из этой сентенции можно понять насколько высоко ценился наставник. Чтобы ученики верили и уважали своего учителя, он должен обладать высокими моральными качествами и мудростью. Учитель – это второй родитель и лучший советчик. «Твои отец и мать», - гласит известная японская мудрость, - «подобны Небесам и Земле, а твои учитель и господин подобны Солнцу и Луне».
Современный принцип оценки любой услуги только в денежном выражении отрицался Бусидо. В среде самураев любая помощь или услуга ценилась больше денег, поскольку считалась бесценной. Ведь любой труд, будь то религиозного или светского наставника, невозможно оценить в деньгах, поскольку на всей земле не найдется столько серебра или золота, чтобы расплатиться за то, что не имеет цены. Эта идея Бусидо более благородна, чем современные принципы товарно-денежных отношений, по которым результат труда материален, а значит, соответственно оплачиваем. Но как оценить труд учителя, а именно - воспитание духа (или души, если речь идет о священнике), если он по сути не является материальным? К нему деньги, как мерило его ценности, не применимы. Конечно, ученики-самураи делали подношения в виде денег, продуктов или товаров своим учителям, но это имело значение благодарности, а не оплаты услуг, и еще потому, чтобы учитель не жил в нужде и не был вынужден работать на кого-то еще. Со своей стороны учитель тоже не мог требовать платы за наставничество, поскольку будучи примером для своих учеников, он был обязан стойко переносить все невзгоды жизни. Он по сути являлся примером того, к чему ученик должен был придти к концу своего обучения, то есть быть образцом дисциплинированности и Самообладания.


XI. Самообладание
Самообладание и сила духа - с одной стороны и необходимость вежливости - с другой, требовали от самурая ради благополучия или спокойствия других людей переносить свое горе или боль стоически. Это в свою очередь отразилось и на всем национальном характере японского народа. Я не претендую на утверждение, что это исключительная черта только нашего народа, но все же некоторые из наших традиций и устоев по сравнению с иностранными являются более строгими и даже несколько жестокими.
Начнем с того, что японцы такие же эмоциональные люди, как и любой другой народ в мире. И даже, по моему мнению, в каком-то смысле мы более чувствительны, чем другие народы. Да, более, поскольку требование пресекать естественные физиологические реакции влечет за собой еще большие страдания. Представьте себе маленького мальчика и девочку, которые упали, но поднявшись не вправе обронить ни единой слезинки, не издать ни стона, которые выразили бы их боль. Как следствие возникает физиологическая проблема, поскольку такое внутреннее усилие еще больше напрягает нервы и усиливает боль.
Для самурая считалось недостойным «потерять лицо», то есть, если все эмоции «написаны» на лице. Самураи, восхищаясь волевым характером человека, говорили: «совершенно не понятно, радуется он или гневается». Явное проявление самых естественных человеческих привязанностей считалось неприличным. Отцу не престало вслух хвалить сына, а мужу целовать жену, причем не только в присутствии посторонних людей, но даже при других членах семьи! Возможно есть некая толика правды в остроумном высказывании о супругах: «американские мужья целуют своих жен на улице и бьют дома, а японские мужья бьют своих жен на улице и целуют дома».
Самообладание согласно Бусидо требовалось, чтобы вспышки эмоций не приводили к нарушению общественного порядка. Расскажу о впечатлениях одного американца, который во время последней войны с Китаем был свидетелем отправки японского армейского подразделения из города. Чтобы проститься с полком и его командующим на железнодорожной станции собрались тысячи людей. Как впоследствии вспоминал американец, он ожидал увидеть как обычно всевозможные проявления горя, поскольку среди провожающих было много отцов, матерей, жен и возлюбленных уходящих солдат. Но он был поражен. Раздался свисток паровоза и состав тронулся в путь, и тысячи людей, сняв шляпы, безмолвно склонились в прощальном поклоне. Не было не только криков и размахиваний платками, не было даже сказано ни одного слова. Над станцией нависла гулкая тягостная тишина, в которой только очень чуткий слух мог уловить несколько сдержанных рыданий.
В своей жизни я знал отца, который слушая дыхание больного ребенка, проводил бессонные ночи у закрытой двери его комнаты, потому что никто не должен был видеть его в моменты такой родительской слабости! Я знал мать, которая в последние минуты своей жизни воздержалась от того, чтобы послали за сыном, потому что считала не вправе себя отвлекать его от занятий. Наша история и каждодневная жизнь наполнена примерами героического поведения женщин, которые по трагизму могут выдержать любые сравнения даже с самыми трогательными историями у Плутарха (89). Среди наших крестьян Макларэн (90) нашел бы множество героинь «Марджет Хоу» (91).
Именно из-за Самообладания японцев христианские приходы в Японии имеют большие сложности с паствой. Когда японец чувствует смятение в душе, его первым же инстинктивным действием будет подавление этого чувства. Редкий японец не впадает в шок в церкви, когда слышит от священника эмоциональные речи о столь интимных по его мнению вещах. И почему, например, святые отцы произносят имя Господа, если согласно Третьей заповеди это запрещено (92). Как можно произносить вслух священные слова и пересказывать самые сокровенные библейские события на публике?
Некий молодой самурай так писал в дневнике о своих чувствах: «вы ощущаете, как почву вашей души плугом вспахивают мысли? Значит, пришло время сева семян и сбора урожая нового знания. Не говорите об этом вслух, позвольте этому сокровенному действу происходить в тайном безмолвии».
Для японцев не только произнесение длинных речей о своих мыслях и чувствах, и особенно духовных, но даже простые разговоры об этом считаются определенным и безошибочным признаком того, что говорящий далеко не мудр и даже не искренен. «Только гранату», - гласит одна из японских пословиц, - «позволено, когда он открывает рот обнажать свое сердце».
Поэтому если человек, стараясь совладать со своими эмоциями, молчит, то еще не означает его «извращенности» восточного ума. Например, знаменитый Талейран (93) говорил, что использовать слова для сокрытия мысли дано немногим и называл это «искусством сокрытия мыслей».
Если вы переживая глубокое несчастье, обратитесь за помощью к своему японскому другу, то будьте готовы, что заметив ваши покрасневшие глаза или влажные от слез щеки, он произнесет что-нибудь шутливое. И вполне вероятно, что вашей первой же мыслью будет, что он ненормальный. А если вы попытаетесь заручиться его душевной поддержкой, то в ответ услышите скорее всего набор банальных фраз, типа: «человеческая жизнь – это страдание», «за встречей всегда следует расставание», «кто родился, обязательно умрет», «глупо вспоминать про возраст ребенка, который ушел, но сердце женщины находит в этом утешение» и т.п. Но знаменитая фраза: «lerne zu leiden ohne klagen» (нем. – учись страдать без жалости к себе), произнесенная благородным Гогенцоллерном (94), напоминает нам о том, что идеал Самообладания был не чужд и среде западной культуры.
Японцы всякий раз прибегают к спасительной силе смеха, когда непрочность человеческой природы проходит через суровые испытания. По моему мнению, мы достигли того, о чем в свое время говорил Демокрит (95): о господстве разума над страстями, свободе души от страха смерти и других переживаний. И смех, с его положительными эмоциями, является способом отвлечения от чувства горя или гнева.
Затаенные эмоции или чувство печали японцы изливали в стихотворениях, которые тем самым являли собой некую отдушину. Один из японских литераторов 10 века писал: «в Японии, как и в Китае, целью стихосложения зачастую является необходимость выражения переживаемых человеком чувств, поэтому это привело к возникновению своеобразного стиля (96)». Приведу пример стихотворения женщины (97), которая ища утешение своему разбитому сердцу после смерти маленького сына, написала следующие строки:
«О мой ловец стрекоз!
 В какую в неведомую даль
 Ты нынче забежал?»
Я бы мог привести множество примеров подобных стихов чтобы вы, мои уважаемые читатели, смогли по достоинству оценить истинные жемчужины нашей литературы, прочувствовать всю глубину переживаний, написавших их людей, чьи благородные сердца представляют собой драгоценности самого редкого достоинства. Надеюсь, что я смог несколько развеять миф, который сложился о бессердечности и даже жестокости японского народа.
Самообладание и бесстрашие перед лицом смерти привели к возникновению мнения у иностранцев, что у японцев более крепкие нервы, чем у других народов. Может быть это и так. Но тогда возникает следующий вопрос: почему? Американцы предположили, что возможно это влияние нашего климата. А может потому, что нашу государственную монархическую систему никогда не сотрясали бурные события подобные французской революции? Наверно мы мало читаем «Sartor Resartus» (философско-публицистический роман Томаса Карлейля (69)) и не следуем рьяно его идеям, как англичане. Но, по моему мнению, вероятнее всего это является следствием многовековой внутренней дисциплины, а также развившейся за долгие годы саморепрессии (неуверенность в себе) японцев.
Но неправильное понимание глубинной сути Самообладания может привести к отрицательным последствиям. Оно может изничтожить все добросердечие в душе, исказить внутреннюю сущность человека и породить монстров. Человек впадает в фанатизм, становится лицемером и лжецом. Это не Самообладание, это цинизм и жестокость. Мы должны четко осознавать положительные качества каждого достоинства, чтобы следовать им. И Самообладание требует от нас особенно тонкого понимания, ведь оно, выражаясь словами Демокрита, приводит нас к эфимии (98), которая очень важна в жизни человека и является безусловным элементом цели всего человечества.
Чтобы понять каких высот достигало чувство Самообладание у самураев, я в качестве иллюстрации к этому расскажу о таком институте Бусидо, как - Сеппуку и Сатисфакция (99).


XII. Сеппуку и сатисфакция
Об этих двух явлениях в жизни самураев, первом известном, как «хара-кири» (hara-kiri), а втором – «катаки-ути» (kataki-uchi) - более или менее подробно писало множество иностранцев. Поэтому я позволю себе ограничиться рассказом лишь о «сеппуку» (seppuku) или он же «каппуку» (kappuku), что означает: «жертвенный акт через эвисцерацию» (100).
 «Вспороть живот? Что за безумие!», - обычно восклицают иностранцы, впервые слыша об этом. Но этот нелепый на первый взгляд обычай самураев может показаться не совсем странным для почитателей творчества Шекспира, который в одной из трагедий (101) писал про самоубийство Брута: «прошу тебя во имя старой дружбы, держи мой меч - я брошусь на него». В эпической драме «Свет Азии» одного из современных английских писателей (102) есть сюжет, в котором рассказывается о королеве, которая была вынуждена вспороть себе мечом живот.
Или, например, вспомните знаменитое произведение «Смерть Катона» итальянского художника Гверчино (103) в картинной галерее генуэзского «Палаццо россо». Какими бы не были речи, произносимые перед смертью Катоном, которые вкладывает в его уста Аддисон (104), мы не можем презрительно думать о человеке, способном вонзить себе меч в живот. Этот античный сюжет прославляет гражданскую доблесть человека, готового покончить с собой, чтобы ценой жизни доказать обществу верность своих идей. Это настолько удивительное проявление самообладания, что даже бесчеловечный акт самоубийства превращается в торжество величия духа, становясь символом новой жизни, признаком силы воли, о которой говорил Константин Великий (105), что она способна покорить мир!
Поскольку некоторым читателям может показаться странным способ совершения Сеппуку, то сначала я объясню, почему удар наносится именно в живот. В Японии согласно старинных поверий жизнь человека пребывает в области живота, то есть в месте, где через пуповину происходит рождение человека, поэтому у японцев считается, что живот «ближе всего» не только к нашей жизни, но и к смерти. Когда Моисей сказал, что «Иосиф обречен на смерть, но это чувство, опалив все нутро его, исчезло, как и явилось, оставив в душе Иосифа пустыню» или, когда Давид просил Господа не предавать забвению его нутро, либо Исая и Иеремия, а также другие святые апостолы говорили о «беспокойстве» или «тревогах» нутра, то все они аналогично японцам считали, что душа человека обитает в животе (106). Правда, когда они говорили о вместилище жизни и чувств, то предполагали не кишечник, как японцы, а печень и почки, а также прилегающую к ним жировую ткань.
Понятие «хара» (hara) имеет свой аналог у древнегреческих философов - «френ» или «тумос» (107), что говорит о том, что древние греки, как и японцы, много рассуждали о том, где у человека находится жизнь (дух). Но не одни они сходились в этом мнении. Например, французы, несмотря на теорию одного из самых выдающихся французских философов, Декарта, который полагал, что жизнь человека находится в шишковидной железе (108), склоняются к мнению, что жизнь человека находится в животе, которая реально не видна, но теоретически очевидна. Слово «entrailles» (нутро) во французском языке также имеет значение «отзывчивость» или «сострадание». Но возможно все это только предрассудки, поскольку более логично было бы считать местом жизни и чувств сердце. Но все японцы знают ответ на вопрос, который Ромео задавал святому Отцу:
«О мой отец, скажи, где поместилось
 В моем презренном теле это имя,
 Чтоб мне разрушить гнусное жилье!» (109)
Современные физиологи выдвинули теорию о том, что нервы, расположенные в брюшной и тазовой части тела способны «мыслить» самостоятельно, получая передаваемую нервами «информацию» от других частей тела. Эта особенность нашего организма позволяет постичь силлогизм о Сеппуку: «я открою то место, где находится моя жизнь (дух/душа), и вы сможете убедиться, грязна она или чиста».
Хочу, чтобы читатели поняли меня правильно. Я не оправдываю самоубийство ни с точки зрения религии, ни с точки зрения общества, но считаю, что для сохранения чести и достоинства человека оно вполне оправдано. Согласитесь, сколько чувств вложил Гарт (110) во фразу: «от страданий поруганной чести избавит только смерть, потому что смерть - лучшее средство от позора».
Чтобы избавиться от чувства стыда самураи предавали свои души забвению. Смерть во имя сохранения чести согласно Бусидо была универсальным средством для разрешения множества сложных этических проблем. Кроме того, для некоторых тщеславных самураев естественный уход из жизни вследствие старости казался слишком банальным. Я позволю себе заметить, что многие христиане, если только они достаточно искренни, выражают одобрение, если не сказать восхищение тем возвышенным Самообладанием, с которым Катон, Брут, Петроний и иные античные герои завершали свое земное существование. В течение многих веков философы ведут спор о том, можно ли считать смерть первого из философов (Сократ) самоубийством. Сократ был несправедливо обвинен. Суд предложил ему самому определить себе наказание. Сократ сказал, что он уже стар (ему было 70 лет) и не боится смерти, которая есть или переход в небытие, или жизнь в Аиде, где он встретится с Гомером и другими выдающимися людьми. Последний день жизни Сократ провел с учениками. Он объяснил им, что не боится смерти, потому что был подготовлен к ней философией и всем своим образом жизни. Ведь само философствование, по его убеждению, есть не что иное, как умирание для земной жизни и подготовка к освобождению бессмертной души от ее смертной телесной оболочки. Вечером он простился с женой и тремя сыновьями. Затем в присутствии учеников Сократ выпил чашу растительного яда. В памяти людей Сократ навсегда остался мудрецом, который заставил страдать своих обвинителей (111).
Я думаю, что теперь мои читатели начинают понимать, что Сеппуку было не просто самоубийство. Вне зависимости от вида Сеппуку - юридического или искупительного - это был сакральный акт в полном его значении. Сеппуку, возникшее еще во времена раннего средневековья, позволяло самураям искупать свою вину, исправлять ошибки, избавляться от позора, оказывать почести друзьям или доказывать свою преданность. Если Сеппуку имело значение юридического наказания, то оно осуществлялось по соответствующей церемонии. Это была подробная и утонченная процедура, в ходе который каждый участник должен был продемонстрировать всю свою предельную силу духа и Самообладания, что должно было подтверждать справедливость высокого статуса самураев.

От примеров из античной истории, хочу перейти к рассказу непосредственно о церемонии Сеппуку и, воспользуюсь для этого новой книгой английского писателя Митфорда (112), которую я недавно прочитал и считаю, что в ней, на мой взгляд, прекрасно изложена эта древняя самурайская традиция, поскольку автор использовал в своей работе редкую историческую иностранную рукопись о культуре Японии, в которой было рассказано о Сеппуку, как о юридическом наказании.
 «Нам было предложено проследовать за японскими свидетелями в «хондо» - главный зал храма, где должна была состояться церемония. Это было впечатляющее зрелище. Огромный зал с высоким потолком-крышей, которую поддерживали толстые столбы из темного дерева. С потолка свисало множество традиционных для буддистских храмов светильников и украшений. Перед алтарем, который покоился на красивых белых циновках, приподнимавших его над полом приблизительно на 3-4 дюйма (7,62-10,16 см), был расстелен мат ярко-красного цвета. Высокие свечи, расставленные вокруг мата через равномерные промежутки, распространяли тусклый таинственный свет, который был достаточен только для того, чтобы присутствующие могли различать происходящее. Семь японских свидетелей сели на пол слева от алтаря, мы - семь иностранцев - справа. Больше в зале никого не было.
Через несколько минут полной тишины, во время которой никто из присутствующих не сделал ни малейшего движения, медленным шагом, полным достоинства, в зал вошел приговоренный - Таки Дзендзабуро. Это был рослый человек, 32 лет от роду, облаченный в особую одежду для этой церемонии, со специфической самурайской накидкой без рукавов из пеньковой ткани с широкими накрахмаленными плечами (катагину), которую самураи одевали в особо торжественных случаях.
Его сопровождал «кайсяку» и три чиновника «микадо» (императора) в парадной одежде, в дзимбаори (113) из дорогой ткани с золотой нитью. Должен сказать, что «кайсяку», который отсекает приговоренному голову, не означает «палача» в традиционном западном понимании. «Кайсяку» – это человек, оказывающий благородную услугу, который в основном избирался самим осужденным как правило из числа своих родственников или преданных ему людей, поэтому их отношения более соответствуют «господину и слуге», чем «осужденному и палачу». В данном случае Таки Дзендзабуро просил быть кайсяку своего самурая, самого опытного в искусстве меча.
Три чиновника остановились. Таки Дзендзабуро, сопровождаемый с левой стороны кайсяку, вышел вперед и остановился. Они медленно с чувством глубокого уважения поклонились сначала японским свидетелям, а затем с чувством собственного достоинства – иностранным. На их поклоны было также церемонно отвечено. Далее в одиночку, также размеренно и торжественно Дзендзабуро прошел на центр ярко-красного мата, дважды медленно поклонился в сторону алтаря, и повернувшись к нему спиной сел на колени (114). Кайсяку также сел на колени чуть позади от него с левой стороны. После этого один из трех чиновников подошел к Дзендзабуро, держа перед собой подставку, которую используют в храме для подношений, на которой лежал вакидзаси (115) (мог заменяться на «танто» (tanto)), с лезвием, обернутым бумагой. С почтительным поклоном он вручил подставку с мечом осужденному, который принял ее, подняв обе руки до уровня головы, а затем поставил перед собой.
После завершения, согласно ритуалу, подготовительной части, Таки Дзендзабуро (116), низким сдавленным голосом, который выдавал в нем чувства человека, вынужденного сделать тяжелое для себя признание, но без каких-либо признаков волнения на лице, произнес следующее: «я виновен в том, что приказал стрелять в иностранцев в Кобэ (Kobe), потому что они пытались бежать. За это преступление я совершу Сеппуку, и прошу присутствующих, оказать мне честь, чтобы это свидетельствовать».
Затем Дзендзабуро поклонился и скинул кимоно с плеч, которое соскользнуло на пояс. Он тщательно согласно традиции подвернул рукава под колени, чтобы предотвратить падение своего мертвого тела назад, поскольку благородному японскому мужчине не подобает после смерти оказаться в положении лежа на спине. Точным размеренным движением он взял лежавший перед ним меч, помедлил несколько секунд, глядя на него задумчиво, почти благоговейно, как казалось, собираясь с мыслями в последний раз, а затем резким движением воткнул его глубоко в живот с левой стороны, затем медленно провел разрез в правую сторону, и повернув его в ране, сделал небольшое движение вверх. В течение этой болезненной процедуры на его лице не дрогнул ни один мускул. Но когда он вытащил меч из раны, наклонился вперед и вытянул шею, выражение ужасной боли впервые исказило его лицо, но он не проронил ни звука. В тот момент кайсяку, сидевший все это время рядом, внимательно следя за каждым движением Дзендзабуро, вскочил на ноги и мгновенно занес меч над свой головой - раздался глухой и ужасающий звук падения тяжелого предмета – голова Дзендзабуро одним точным ударом меча была отсечена.
Вслед за этим наступила абсолютная тишина, нарушаемая только звуком бурлящей крови, вытекавшей пульсируя из неподвижного тела, которое несколько секунд назад было телом честного и храброго человека. Это было ужасно.
Кайсяку низко поклонился телу Дзендзабуро, отер меч от крови заранее заготовленной для этого бумагой, сошел с красного мата и торжественно продемонстрировал его свидетелям, как кровавое доказательство возмездия.
После этого два чиновника микадо поднялись со своих мест, подошли к сидящим иностранцам, и обратились с речью о том, что они стали свидетелями искренности чувств Таки Дзендзабуро. Это было традиционное завершение официальной церемонии Сеппуку, после чего мы покинули храм».
В японской литературе есть множество историй и рассказов о Сеппуку, и я позволю себе рассказать вам еще об одном.
Два брата, Сакон (Sakon) и Наики (Naiki), одному – 24, а другому - 17 лет, пытались убить сёгуна Иэясу, чтобы отомстить за их несправедливо оклеветанного отца. Они проникли в его лагерь, но были схвачены. Иэясу, восхищенный их храбростью, решил оказать им честь и позволил умереть благородной смертью, совершив Сеппуку. Их брат Хатимаро (Hachimaro), мальчик 8 лет, также был обязан разделить их судьбу, поскольку приказ о Сеппуку распространялся на всех мужчин в их семье, поэтому в храме, где состоялась церемония Сеппуку, присутствовало три брата. Целитель, который был свидетелем этого, оставил для нас рассказ об этом.
 «Когда подготовительная часть церемонии была завершена и братья сели на мат для заключительных действий, старший брат Сакон, просил разрешения обратиться с речью к своему младшему брату. Он сказал ему: «вы будете первым, поскольку я хочу убедиться, что вы умерли достойной смертью, как подобает мужчинам из нашего рода». Но мальчик ответил, что поскольку он никогда не видел как совершают Сеппуку, то он прежде хотел бы посмотреть, как это сделают братья, чтобы не опозорить семью.
Братья переглянулись и старший брат улыбнувшись сказал: «вы правы Хатимаро. Мы думаем, что если бы здесь был наш отец, вы дали бы ему повод гордился вами». И они посадили маленького Хатимаро между собой. Сакон первым воткнул меч в живот и произнес: «вот видите Хатимаро как это делается? Только, не втыкайте лезвие слишком глубоко, иначе вы можете упасть на спину. Кроме того следует слегка наклониться вперед, а колени широко развести для упора». Затем Наики, в свою очередь, повторил действия старшего брата и объяснил мальчику: «в этот момент нельзя закрывать глаза, иначе вы можете уподобиться умирающей женщине. И постарайтесь собрать не только всю свою храбрость, но и силу, поскольку сделать разрез поперек живота довольно-таки тяжело». Хатимаро внимательно смотрел и слушал своих старших братьев, и когда они умерли, он старательно и достойно повторил все то, чему они его учили».
Слава людей, совершивших Сеппуку, была настолько притягательна для молодежи, что многие из них искали любого случая, чтобы его совершить. Горячие юноши по всяким сомнительным поводам, многие из которых были недостойны Сеппуку, стремилась к смерти, как мотыльки, летящие на огонь. Жажда славы с помощью Сеппуку манила молодых самураев, как монахов ворота женского монастыря. Жизнь ценилась меньше, чем слава. Прискорбно, но такая слава, говоря языком образов, была золотом далеко не высшей пробы. Кроме того, не последнюю роль играло обстоятельство, что по японским религиозным поверьям человек проживает семь жизней, а не попадет как самоубийца согласно христианской веры сразу в ад, где обрекается на муки вечные, об ужасах которых так красноречиво излагал Данте.
Но по Бусидо неоправданное жертвование жизнью считалось глупостью. Настоящий самурай, если его армия терпела поражение, с мечом, затупившимся в битве, со сломанным луком или без стрел, после долгого преследования его противником через равнины, леса и горы, укрывшись в темной пещере бросался на меч один, без зрителей. Это ли не героический поступок, подобный совершенному благородными римскими воинами, проигравшими знаменитую битву при Филиппах? (117). Самураи считали, что смерть почетна, если она сопровождается проявлением высочайшей силы духа, про который можно сказать, что он сравним с духовной силой христианских мучеников. Пример самообладания самураев демонстрируется предсмертными стихами:
«Придите! Навсегда придите,
 Все самые ужасные напасти и печали,
 И принесите свои горестные ноши с собой.
 Всего того, что мне не достает для испытания,
 Той силы духа, что является мной». (118)
Согласно Бусидо самурай должен переносить все испытания и невзгоды, выпавшие на его жизненную долю, терпеливо и стойко. Мэн-Цзы учил (я использую дословный перевод доктора Легджа): «если Небеса хотят возложить на человека благородные обязанности, то сначала они посылают ему душевные муки, испытания для разума, заставляют страдать от тяжкого труда его кости и сухожилия, а внутренности от голода, они ввергают его в крайнюю нищету или подвергают другим подобным испытаниям, чтобы пройдя через все, человек обрел несгибаемую силу духа». Поэтому все проблемы в жизни воспринимались самураями как помощь на пути обретения мудрости и укрепления духа. Истинная сила духа обретается в следовании воли Небес, только тогда смерть благородна. Каждый должен делать то, что должен. В ином случае смерть будет считаться уклонением от исполнения воли Небеса, а это малодушие! В мистической книге Томаса Брауна (119) «Religio Medici» («Религия медика», Лондон, 1643), есть точный эквивалент того, что является наиважнейшим принципом отношения к жизни и смерти согласно Бусидо. Позвольте мне процитировать: «можно считать смелым человека, который в обычной жизни способен презирать смерть, но если у человека жизнь ужасней, чем смерть, но он продолжает жить - это является истинным проявлением силы души».
Знаменитый японский монах 17 века, как-то насмешливо заметил: «самурай, любящий много рассуждать о смерти, когда приходит время действительно умереть обычно этого не хочет». Или: «кто «умер» еще при жизни, того никакие копья Санада (120) или стрелы Таметомо (121) не смогут убить». Аналогично велению Небес, под сводами христианского храма часто произносят фразу из учения Великого Строителя (122): «сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (от Матфея 10:39). И это лишь один из примеров, который демонстрирует, что люди в мире разделяют много общих идей, несмотря на попытки некоторых религиозных концессий провести разграничение между христианами и прочими «язычниками».
Надеюсь, что теперь ритуал Сеппуку уже не кажется вам настолько уж абсурдным или варварским. Поэтому хочу перейти к Сатисфакции и связанным с ней правом возмездия. Я полагаю, что мне нет необходимости уделять много внимания такому понятию как возмездие, поскольку эта традиция свойственна многим народам и до сих пор еще не везде считается пережитком прошлого, о чем свидетельствуют отдельные случаи дуэлей и судов линча. Например, недавний случай, когда американский капитан бросил вызов г-ну Эстерхази (Esterhazy) - не является ли местью за Дрейфуса? (123) Среди варварских народов, которые не имеют понятий об институте брака, прелюбодеяние не считалось грехом, поэтому только ревность мужчины защищала женщину от насилия. Даже убийство не считалось преступлением, поскольку им были не ведомы законы правосудия, и только страх мести сохранял в их племенной жизни какую-то видимость порядка.
 «Какое чувство на земле является самым сладким?», - спросил Осирис у Гора. И тот ответил: «месть за родителя», - а японец бы добавил бы к этому, - «и господина». В мести есть нечто, что соответствует нашему врожденному понятию правосудия. Мститель, обычно руководствуется таким принципом, например: «это мой отец. Значит, он хороший человек и не заслуживал смерти. Тот, кто убил его, совершил злодеяние. Мой отец, если бы он был жив, отомстил бы ему, потому что даже Небеса карают за злодеяния. Поэтому убийство злодея это - справедливость моего отца и возмездие Небес. Он должен погибнуть от моей руки, потому что я сын своего отца, плоть от плоти его. И Небеса будут считать это справедливым». Конечно, такая логика наивна и даже инфальтильна (хотя в рассуждениях Гамлета мы видим более глубинный смысл), однако она хорошо демонстрируют наши врожденные понятия о справедливости и возмездии: «око за око, зуб за зуб». Смысл возмездия можно сравнить с решением сложного математического уравнения - пока одно действие не сделано, нельзя перейти к следующему.
Люди считали, что их боги также наделены чувством мести. Например, в иудаизме есть понятие Господа-ревнителя, а в греческом пантеоне богов есть богиня Немезида (124). Бусидо оправдывал месть, как восстановление попранной справедливости, то есть своего рода акт возмездия. В знаменитой в Японии истории о 47 ронинах (1701 год), их господин (125) был приговорен императором к Сеппуку. Поскольку в те времена суда не существовало, то у него не было возможности доказать свою невиновность, поэтому его преданные вассалы прибегли к единственной возможности восстановления справедливости - они отомстили его обидчикам, после чего сами совершили Сеппуку. Большинство японцев считают эту историю одним из ярчайших образцов самурайского благородства и преданности, память о которой свежа в сердцах людей, как цветы на их могилах в столичном храме Зэнгакудзи (Sengakuji), где всегда курятся ароматные палочки.
Несмотря на учение Лао-Цзы (126) «за добро надо воздавать добром», голос Конфуция звучал громче: «за добро надо воздавать добром, но за зло надо воздавать по справедливости». И все же считалось, что месть оправдана только во имя своих старших родственников или благодетелей. Собственные обиды, включая оскорбления жены и детей, следовало снести и забыть, поскольку месть за них считалась недостойной. Самурай мог понять клятву Ганнибала (127), как благородную идею мести за родину, но он презирал бы Джеймса Гамильтона (128) за его поступок.
В наше время институт Сеппуку и Сатисфакции утратил свое значение, поскольку правосудием теперь вершит уголовный кодекс. Не слышно больше романтических историй о праведных девах, мстящих за смерть своих родителей, нет больше трагических свидетельств семейной вендетты. Рассказы о странствующем воине Миямото Мусаси (129) кажутся теперь преданиями старины глубокой. Налаженная система правопорядка ловит преступников и судит их по законам, которые издает государство. И если правосудие справедливо, то нет больше необходимости в катаки-ути. Как сказано в одном из параграфов уголовного кодекса Новой Англии (130): «если голод сердца, томимого надеждой на насыщение кровью преступника, удовлетворен», то это проявление божественной воли.
Но, несмотря на то, что статус Сеппуку не имеет подтверждения де-юре, мы время от времени все же слышим его отголоски. И я опасаюсь, что это будет продолжаться еще долгое время, поскольку такую традицию сложно быстро изничтожить. К тому же сейчас появилось множество безболезненных и быстрых способов ухода из жизни, поэтому количество самоубийств растет во всем мире с ужасающим темпом. Но как заметил профессор Морзелли (131), Сеппуку занимает среди них благородное положение. В своей книге (Suicide, с. 314) он пишет: «если суицид осуществляется очень мучительным способом или сопровождается долгой агонией, то в 99 случаях из 100 это связано с умственным расстройством, с отчаянием или иными душевными переживаниями человека». Но Сеппуку совершается не от отчаяния или безумия. Наоборот, для него требуется предельная осознанность и «sang froid» (фр. – хладнокровие, самообладание, выдержка). Из двух видов суицида согласно классификации доктора Страхана (Arthur K. Strahan. Suicide and Insanity, Лондон, 1893), первый он определял как осознанный или истинный, а второй как – не осознаваемый человеком, то есть – ложный. И Сеппуку являлось классическим примером первого вида.
Ритуал Сеппуку позволяет понять насколько важное значение в жизни самурая имел меч. Из глубин веков до нас дошло изречение: «меч – душа самурая» («Меч – душа самурая. Кто потеряет меч, тот потеряет честь и подлежит строжайшему наказанию» - Буке-Сё-Хатто (Уложение о самурайских кланах), изданное сёгуном Токугава Иэясу в 17 веке).


XIII. Меч - душа самурая
Согласно Бусидо, меч - это символ доблести и благородства самурая. Мысль пророка Магомета о том, что: «меч – это ключ от ворот рая или ада» - довольна близка к этому смыслу. Искусству меча дети самураев обучались с самых ранних лет. В возрасте 5 лет совершался один из самых важных в жизни мальчика обряд - «посвящение в воины». Ему состригали детскую стрижку, облачали в традиционную самурайскую одежду (а точнее – одевали хакама), ставили на доску для игры в «го» (132) и засовывали за пояс настоящий меч, поскольку до этого ему позволялось иметь дело только с игрушечными. После этой церемонии «adoptio per arma» (лат. – посвящение в военные) малыш был не вправе выходить за ворота отцовского дома без меча, этого атрибута самурайского статуса, хотя зачастую в целях безопасности для ежедневного ношения меч заменялся на деревянный. Проходило еще много лет прежде, чем ему позволялось носить стальной, который поначалу был не заточен, но затем это несовершенное оружие заменялось на боевое и юный самурай в восторге от острого клинка отправлялся опробовать его на деревьях и камнях. К моменту совершеннолетия (133), которое для юношей считалось в 15 лет, юный самурай обычно был уже достаточно обучен, поэтому вполне мог гордиться своим владением мечом, достаточно острым, чтобы разрубить им многие вещи. Само обладание столь опасным предметом возвышало его чувство собственного достоинства и возлагало ответственность за «не извлекай меча понапрасну». Меч превращался в символы ума и сердца - доблесть и благородство.
Самурай обычно имел при себе пару мечей (дзайсё). Один длинный - «дайто» (daito) или «катана» (katana), а другой короткий – «сёто» (shoto) или «вакидзаси» (wakizashi). В помещении они хранились на самом почетном месте, а ночью в случае необходимости самураи клали их под руку или у своего изголовья. Меч был постоянно с самураем, поэтому он становился ему самым близким и преданным другом. Он давал ему имя и общался с ним, как с живым. Кроме того, считалось, что меч наделен сверхъестественной силой. Его уважали, ему преклонялись. У «Отца истории» (134) есть интересное описание того, как скифы приносили жертвы «акинаку» (135). В Японии во многих храмах и семьях хранятся мечи, как объекты почитания. Даже самым простым и безыскусным оказывается должный почет. Любое неуважительное обращение с мечом считалось кощунством. И горе тому, кто позволил себе небрежно перешагнуть через оружие, лежащее на земле!
Естественно, что столь возвышенный объект поклонения не мог остаться без внимания художников, превратясь со временем в культ искусства и тщеславной гордости их владельцев, особенно в мирные времена, когда мечи не находили должного применения, а были своего рода символами статуса, как посох у епископа или скипетр у короля. Сущность самого предмета – смертельного оружия – стала забываться. Рукояти обтягивались галюшей (кожа акулы или ската) или самыми лучшими сортами шелков, цуба (гарда японского меча) отливались из меди и серебра, а ножны покрывались лаком всевозможных расцветок. Но все это не шло ни в какое сравнение с ценностью клинка.
Кузнец-оружейник был не просто ремесленником, он был вдохновенным творцом, а его кузница - святилищем. Каждый день до начала своих священнодействий с металлом, он исполнял ритуал очищения или как говорили: «сливался душой и духом с гибкой и непокорной сталью». Каждый взмах молота, погружения в воду, прикосновения к точильному камню означали сакральное действо самого высокого значения. И неизвестно что больше - сила духа мастера или же заклинания к божествам-покровителям вкладывало в меч душу. Японский меч - высочайшее произведение искусства. По качеству он может поспорить с лучшими в мире толедскими и дамасскими клинками. Во время тумана на его всегда холодном лезвии собираются капли влаги, его безупречная чистота металла отливает синевой, а несравненная острота наводит на мысль об его возможной истории жизни и способностях, его изгиб объединяет изысканное изящество с предельной силой. Все это не может не волновать, рождая в нас смешанное чувство страха и невольного благоговения перед его несравненной красотой. Благочестивы его намерения, если он является только предметом для восхищения - почитания силы и красоты. Но, оказавшись в руках невозможно избавиться от непреодолимого желания его испытать! И сколько же раз вспыхивал луч солнца на лезвии его клинка, покинувшего свое мирное ложе, и сколько же раз испытывалась его сила на теле никому неизвестного невинного существа.
У моих читателей может возникнуть вполне закономерный вопрос, а оправдывало ли Бусидо использование меча в подобных случаях? Однозначно - нет! Согласно Бусидо, и это является одним из важнейших его принципов, оправданно только обоснованное применение меча. Любые злоупотребления им не просто осуждались, а даже считались отвратительными. Только трус или хвастун может извлекать меч из ножен по пустякам. Настоящий самурай знает, в какие моменты жизни ему подобает извлечь меч, а самое главное, он знает, что эти моменты в жизни, по правде говоря, случаются крайне редко. В качестве иллюстрации к сказанному, позвольте мне рассказать вам о ныне уже покойном самурае Кацу (136), который прославился в один из самых бурных периодов нашей истории, когда убийства, самоубийства и прочие кровавые деяния были обычным явлением. Кацу занимал высокое общественное положение и поэтому он неоднократно становился объектом для целей наемных убийц, но при этом сам за всю свою жизнь ни разу не дал своему клинку насладиться чужой кровью.
Один из близких ему друзей вспоминал, как поинтересовался у него о причинах этого, на что Кацу ответил в свойственной ему философской манере: «я в принципе не приемлю идею убийства людей, поэтому никого не убивал. Потому что я просто не вижу людей, которым необходимо отрубать головы». Однажды, мой друг спросил меня о том же: «почему вы никогда никого не убивали»? И я ответил: перцы и баклажаны неприятны на вкус, но вы их едите? Ну, так вот, некоторые люди от них ничем не отличаются! Мой друг возразил: «но так могут вас когда-нибудь убить». Я ответил: я осознаю, что могу погибнуть вследствие своей неприязни к убийству. И все же, я даже свой меч специально забил в ножны, чтобы его было сложно вытащить. Этой мой осознанный выбор, который соответствует моим принципам. Я предпочитаю быть убитым, чем убить другого. Да-да, не удивляйтесь. Представьте, что некоторые люди похожи на комаров или мух - они докучливы и кусаются. Но пройдет совсем немного времени и что? Ничего, лишь позудит немного и пройдет. Убить они вас этим не могут.
Все это я рассказал для того, чтобы читатель яснее понял, что не только закалка меча, но и дух самурая согласно Бусидо происходили через накал в горне превратностей судьбы и охлаждение в чане ледяной воды победы над ними. Знаменитая апофтегма (137): «позволить себя победить - значит победить самому», а также «лучшая победа та, в которой не пролито ни капли крови» и другие аналогичные выражения демонстрируют смысл того, что высшие идеалы Бусидо следуют путем служения и мира.
К сожалению, многие люди заблуждаются полагая, что этот принцип удел лишь монахов и философов, что настоящие самураи только практикуются с оружием и мечтают о войне. Это ложное представление об самурайских идеалах мужества и благородства отразилось и на представлении о женщинах-самураях, как амазонках. Поэтому я хочу посвятить отдельную главу обучению и Пути женщины-самурая.


XIV. Обучение и путь женщины-самурая
Прекрасная половина человечества в восприятии мужчин представляется коллекцией парадоксов, поскольку их интуитивный склад ума лежит вне пределов мужской логики. У китайцев иероглиф «женщина» образуется из двух частей, один – «таинственное/непостижимое» или «юный», а другой – «женщина», потому что их внешняя привлекательность и более утонченные знания в деликатных вопросах выше прямолинейного мужского ума.
Однако, с точки зрения Бусидо, женский склад ума вполне логичен и, следовательно, в нем нет ничего таинственного. Я бы определил его, как «мужеподобный», но это слово не совсем подходит по смыслу. Китайцы изображали своих супруг в виде символа «женщина, держащая в руках метлу». При этом значение такого предмета как метла конечно не означало, что «ее место только на кухне» или, как «боевое оружие» для защиты дорогого супруга, и уж тем более, не для ведьминских полетов, а для конкретной цели, для которой метла и была изначальна изобретена. Древнее этимологическое значение китайского слова «жена» - «подметальщица» аналогична древнему прозвищу жены у англичан («wife» происходит от староанглийского «weaver» - ткачиха) и дочери («daughter» от «duhitar» – «доярка»). Круг обязанностей женщины-самурая не ограничивался только выражаясь фразой германского кайзера «kuche, kirche, kinder» (кухня, церковь, ребенок), а был более широк, поскольку Путь женщины согласно Бусидо заключался не в обслуживании, а в служении своей семье. Тихая размеренная семейная жизнь и боевой дух женщин-самураев лишь на первый взгляд кажутся несовместимыми, и как я позволю себе рассказать об этом более подробно далее, на самом деле вполне сочетаются.
По Бусидо первым долгом женщины-самурая считалось служение своему супругу. Кроме того в ней ценились такие качества характера, которые не во всех странах приняло считать достоинством у женщин. Но все относительно, как, например, в свое время писал об общепринятых идеалах красоты Винкелманн (138): «в древней Греции идеал человеческой красоты был скорее мужским, чем женским», а Лекки пояснял, что моральные устои древних греков отразились и на их занятиях в жизни (139). Бусидо же восхвалял женщин-самураев, «которые были способны подняться выше несовершенства и недостатков, свойственных их полу, и проявить героическую силу духа, которая могла бы быть достойной самых храбрых и благородных мужчин» (Лекки, History of European Morals, т. II, с. 383). Поэтому с самого раннего детства дочерей самураев заставляли вырабатывать в себе выдержку и стойкость духа, обучали владеть оружием – особенно искусству «нагината» (140), чтобы в случае опасности защитить свою честь и достоинство. Но обучение женщин-самураев владению оружием преследовало еще одну цель - они могли применять эти навыки во время войны. Но все же согласно Бусидо умение защитить себя для женщины-самурая считалось более важным. Женщины-самураи, не имевшие своего господина, были вынуждены быть сами себе телохранителями. С оружием в руках женщина-самурай защищала свою неприкосновенность также отважно, как ее муж сражался за своего господина. Кроме того, умение владеть оружием женщине-самураю было чрезвычайно важным для воспитания необходимых качеств характера у детей.
Фехтование и другие аналогичные упражнения с оружием, умение владеть которым все же редко находило практическое применение у женщин-самураев, считались полезными при их малоподвижном образе жизни. Но не только в качестве физической культуры. При необходимости они могли использовать свои боевые навыки и в жизни. В день достижения девушкой-самураем совершеннолетия (в 12 лет) ей согласно ритуалу вручался женский нож «кайкен» (141), который, исходя из ситуации, мог направляться ею в тело противника или в себя. Последнее, к сожалению, случалось чаще. Но все же не будем их за это осуждать. Для защиты своей невинности и благочестия право на самоубийство признает даже христианская церковь, достаточно вспомнить истории двух канонизированных ею мучениц – святых Пелагии и Доминины (142).
Когда японская «Вирджиния» видела угрозу своей чести и целомудрию ей не приходилось лихорадочно искать отцовский нож. Свой был всегда при себе, спрятанный в складках одежды. Для женщины-самурая считалось ужасным позором не знать досконально женского ритуала Сеппуку. Поскольку образование самураев включало знание некоторых основ анатомии, то она должна была знать точное место на горле, куда следует нанести удар. Кроме того, она должна была уметь связать перед смертью ноги поясом так, чтобы в агонии они не развязались, поскольку это должно демонстрировать ее исполнение долга верности мужу и сохранения чести. Разве невозможно не восхищаться поступками христианской мученицы Перпетуи (143) или весталки Корнелии?
Хочу рассказать еще об одной нашей особенности, которой так поражаются иностранцы. Видя как мужчины и женщины моются в общей бане они делают вывод, что у японцев не существует понятия целомудрия. В Японии нет понятия «нагота», поскольку тело человека считается естественным как и все от природы, а следовательно в нем ничего нет постыдного. (Подробнее об этом можно прочитать в книге Финка (Finck) «Время японского лотоса», Нью-Йорк, изд. Charles Scribners Sons, 1895, с. 286-297.)
Целомудренность женщины-самурая была настолько важна, что ценилась выше жизни. Однажды, девушку-самурая захватили в плен и, понимая опасность насилия со стороны грубой солдатни, она пустилась на хитрость и заявила, что подчинится им, если они сначала позволят ей написать письмо своей сестре. Дописав письмо она внезапно бросилась на ближайшего из солдат, выхватила у него оружие и заколола себя, спасая таким образом честь. В письме оказались строки прощальных стихов:
«На небосклоне юная луна,
 Из опасения, что блеск ее затмят,
 Бегущие из темноты к ней облака,
 Стремительно бежит».
Но сказать, что стойкость духа была единственным достоинством японских женщин было бы неверно. Далеко неверно! Они должны были быть мастерицами во многих изящных искусствах. Например, в музыке, танцах, в стихосложении. Женщины оставили заметный след в японской «belles-lettres» (фр. – художественной литературе), ими написано немало прекрасных стихов. Искусство танца изучалось (речь идет о девушках-самураях, а не о «гейся» (geisha)), чтобы научиться изяществу женских движений и перемещений. Умение играть на музыкальных инструментах и пение были необходимы, чтобы помочь отдохнуть и расслабиться утомленным после службы отцам и мужьям. Поэтому мастерством в музыке считалось не только виртуозная техника музицирования, но также и навыки в психологии. В нежной мелодии сердце человека находит утешение, но безупречная гармония звука не достижима, если в ней не участвует душа музыканта, пребывающего в гармонии с собой. Можно сказать, что в этом, как и во всем другом обучении самурайской молодежи преобладала важная цель – научиться, занимаясь каким-либо в жизни делом, делать его старательно и от всей души. Музыка и танцы должны были смягчать суровый характер самураев, привнося в их жизнь чувство красоты и изящества, отвлекая от суеты повседневной жизни, и связанным с этим чувством раздражительности. Я вполне понимаю, почему однажды на балу в Лондоне, некий персидский принц, когда ему предложили принять участие в общих развлечениях и танцах, ответил, что он не умеет, потому что в его стране танцами занимаются только специально обученные женщины, поскольку это считается довольно сложным делом.
Умение петь и танцевать женщин-самураев не предназначалось для выступлений на публике. Это было чисто домашним занятием, и если некоторые из них и прославились своим мастерством, то происходило в связи с ритуалом гостеприимства в доме. Искусство ведения домашнего хозяйства требовало от женщин-самураев его тщательного изучения. Можно сказать, что идеальный характер женщины-самурая должен был сочетать в себе боевой дух с миролюбием. Но основным полем ее деятельности все же считался дом, который не следовало покидать надолго, и все думы посвящать только семейному очагу. Честью и долгом женщины считалось самозабвенное служение своему супругу. День и ночь ожидая мужчин в своих небольших семейных гнездышках, женщины сложили немало печальных песен о своей нелегкой участи.
Дочь служила отцу и брату, жена – мужу и детям, поэтому, с самой юности, женщин-самураев приучали ставить интересы других выше собственных. Но долг женщины-самурая только этим не ограничивался. Помогая своему мужу, она должна была следить, чтобы его чувства и думы о ней не возобладали над его обязанностью служения своему господину, а если это происходило, то она должна была предпринять необходимые меры, чтобы напомнить ему о его прямых обязанностях. Бывало, когда девушка-самурай видела, что пылкий юноша испытывал к ней такие чувства, что забывал обо всем на свете, она покидала его, поскольку считала, что он мужчина, не имеющий долга чести. Образ Адзума (Adzuma) представлялся в умах девушек романтичным идеалом исполнения долга женой самурая. Адзума узнала, что ее возлюбленный решил убить ее мужа. Считая своим долгом спасти жизнь мужа, она вышла в темноте на дорогу вместо него и приняла смерть от удара меча своего любовника.
Следующее письмо, написанное женой молодого даймё перед совершением ею Сеппуку, думаю расскажет о многом:
«Я знаю, что ни одно несчастье или трагедия в жизни человека не происходит без предопределения свыше. Словно ветвь, упавшая в реку, мы вновь обретаем покой в реке забвения, из который все вышли. Два коротких года назад, соединясь узами брака, мое сердце последовало за вами, став вашей преданной тенью, и как неразрывная связь двух любящих сердец, я всегда готова последовать за вами. Я пишу эти слова, как прощание с нашей любовью, поскольку я знаю, что предстоящая битва будет последней в вашей жизни. Мне вспоминается история о могучем воине древнего Китая, Кову (Kowu), который погиб в сражении, не желая расставаться со своим любимцем Гу (Gu). Или о другом храбром воине Ёсинака (Yoshinaka), у которого жена (144) нашла в себе силы, чтобы последовать за ним. Если земля не будет больше дарить надежду и радость, то зачем мне оставаться на ней, проведя весь свой остаток жизни в печалях о вас? Почему я не могу ждать вас на пути, которым должен пройти когда-нибудь каждый смертный? И я прошу вас, никогда не забывайте о тех благодеяниях, которые наш благородный господин, Хидэёри (Hidеyori), воздал вам. Благодарность, которую мы должны испытывать к нему, столь же глубока, как море и столь же высока, как горы».
Цели усердного служения женщины-самурая на благо своего мужа, дома и, вообще, всей семьи столь же благородны, как служба мужчины-самурая своему господину и стране. В содержании дома от женщины требовалась аналогично мужчине-самураю вся ее самоотверженность, без которой в принципе невозможно достичь ни одной цели в жизни. И это нельзя считать рабством у мужа, поскольку он считался сюзереном, которому она служит. Поэтому по сути это была ее помощь в его службе, которую так и называли «найдзё» (naijo) – «внутренняя помощь». Таким образом, реализовывалась главная цель самурайского сословия - самоотверженное служение: жена служила мужу, муж служил господину, который в свою очередь служил Небесам. Позволю себе заметить, что по моему мнению эта идея перекликается с идеями христианства, согласно которых от каждой души требуется проживание жизни в соответствии с заповедями Создателя. Идея служения людям, жертвуя своими интересами, своим эго, является главной догмой в христианской церкви. По сути сам Христос, принеся себя в жертву, показал пример высокого служения людям и эта идея идентична Бусидо.
Некоторые из читателей могут обвинить меня в том, что я проповедаю идею рабской эксплуатации человека человеком. Хочу заверить, что я в значительной мере разделяю идеи Гегеля о том, что смысл человеческого бытия в самоосвобождении и свободе, то есть путь человека – это самоутверждение духа (145). Я только хотел еще раз подчеркнуть, что согласно Бусидо, жизнь самурая должна быть наполнена духом самопожертвования не только для мужчин, но и для женщин. И пока влияние Бусидо на японское общество живо, наши женщины никогда не поймут американок, которые, как известно, являются лидерами мирового движения за равноправие женщин, призывающих: «дочерей Японии восстать против древних устоев».
Но позвольте, против чего им восставать? Неужели отказ от статуса «женщина» сделает их счастливее? Смогут ли они после обретения равноправия возместить утрату права быть нежными, чувственными, права на защиту мужчин, то есть всего того, что в принципе соответствует или следует женской природе? Вспомним, разве уход от домашних дел благородных и добропорядочных римских матрон не привел в результате к моральному падению римского общества (146)? С чего американские эмансипированные дамы решили, что протест наших женщин против традиционных устоев японского общества будет достойной целью их исторического развития? Вообще это большая тема. Безусловно, изменения необходимы, но не с помощью таких крайних мер! Поэтому я хочу несколько подробнее осветить тему отношения Бусидо к равноправию полов, чтобы понять, так ли настоятельна необходимость в радикальных изменениях положения женщин в японском обществе.
Этика европейского рыцарства в общих чертах выражалась, говоря словами Гиббона (147), в виде двух до странности не сочетаемых идей - «во имя Господа» и «во имя прекрасной дамы», и была, как отмечал Хэллам (148), не совсем такой уж галантной, поскольку подразумевала тайную и незаконную любовь к даме. Куртуазность (149) в средневековой Европе всегда была предметом многочисленных философских споров. Так, например, по мнению Гизо (150) куртуазность во времена феодализма вызвала положительные изменения в положении женщин, а Спенсер утверждает, что в милитаризированном обществе (а чем иным является феодальное общество, если не военным?) положение женщин всегда было низким и улучшилось только с началом развития капитализма.
Кто же из них прав? Я бы ответил, что оба. Самурайское сословие насчитывало примерно 2 миллиона человек. Многие самураи высших рангов – «даймё» (daimio – крупные землевладельцы и главы кланов) и придворные – «кугэ» (kugе – императорское окружение) могли считаться самураями лишь формально, поскольку они предпочитали вести сибаритский образ жизни (151). Кроме самураев в феодальной Японии были сословия крестьян, ремесленников и купцов, чья жизнь была посвящена мирным занятиям (у Инадзо – искусствам). К теории Спенсера подходит только сословие самураев, а крестьяне, ремесленники и купцы больше соответствуют типу капиталистической или более развитой системы. Его теория прекрасно подтверждается положением женщин-самураев, поскольку ни в одном из других японских сословий женщины не обладали меньшей свободой, чем у самураев.
Странно сказать, но в более низких классах японского феодального общества, например, у ремесленников, положение мужа и жены было более равноправным. Среди самураев высоких рангов также не было большого различия в положении полов, поскольку изнеженные дворяне вели образ жизни, который мало чем отличался от их жен. Поэтому теория Спенсера соответствует только положению женщин-самураев в феодальной Японии. Что же касается Гизо, то те, кто из вас читали его теорию, могут вспомнить, что в ней рассматривается положение женщин в дворянском обществе, так что его обобщения могут относиться только к японским даймё и кугэ.
Но меня могли бы обвинить в несправедливом отражении фактов, если бы я ограничился только тем, что сказал, что по Бусидо статус женщин был невысок. Можно сказать и так, если при этом не принимать во внимание суть неравенства женщины по отношению мужчине, а также существующие различия между полами от природы.
Если задуматься над сутью того - а обладают ли сами мужчины равными правами между собой, например, правом судить или правом голоса - то обсуждение равноправия полов может оказаться просто бессмысленным. Когда американская декларация независимости провозгласила равную ценность всех людей, то это не подразумевало нивелирование разницы в психологических или физических особенностей полов. Она просто повторила то, что давно в древнем Риме было объявлено Ульпианом (152): «перед законом все равны». Но именно с этого времени юридические права стали своеобразным мерилом для определения равного с мужчинами положения женщин в обществе. Но есть ли другой альтернативный метод для определения равноправия? Можно ли вообще определить ценность женщин и мужчин, как, например, стоимость золота и серебра, чтобы затем вывести эту разницу в цифрах? Вполне понятно, что метод исчисления ценности предметов не применим к людям, поскольку он не учитывает самое важное, а именно, разнообразие и природные способности людей.
Учитывая разные цели мужчин и женщин в жизни, метод измерения ценности полов должен носить достаточно многоплановый характер, или говоря языком экономики - он должен быть комплексным. В отношении ценности женщин Бусидо имел свой оригинальный двухуровневый метод. Согласно Бусидо ценность женщины определялась двумя сферами деятельности - на поле битвы и у семейного очага. Причем семейный очаг ценился больше. Этот метод вполне оправдан, поскольку большинство женщин не жаждут выступать в качестве социально значимых единиц. Они находят полное удовлетворение в роли жены и матери, за что и любят их близкие люди и уважают в обществе. Вспомните насколько был высок в обществе авторитет матрон в столь воинственной империи, как Римская. Мужчины поклонялись им, не как воинам или политическим деятелям, а как своим матерям. Так было и у самураев. Пока отцы и мужья отсутствовали на полях сражений или просто несли повседневную службу, управление домашним хозяйством полностью ложилось на плечи матерей и жен. Кроме того, на них была возложена ответственность за образование детей и даже их защита. Упражнения женщин в боевых искусствах, о чем я говорил ранее, были предназначены в том числе и для воспитания соответствующего духа у самурайских детей.
Хочу внести некоторую ясность для людей, недостаточно информированных об особенностях сословной культуры в феодальной Японии. Если вы слышали от какого-либо японца выражения о своей жене как, например, «моя неотесанная жена» или другие подобные высказывания, отражающие высшую степень презрения или неуважения, то от того же японца можно услышать и другие аналогичные фразы, типа: «мой глупый отец», «мой свинячий сын», «ты – неудачник» и т.д., то я думаю, что определение бывшей сословной принадлежности и соответствующего воспитания этого японца не требует каких-либо дополнительных комментариев?
Как мне кажется, институт японского брака в некотором смысле более демократичен, чем христианский, в котором «жена и муж созданы Богом, чтобы быть единой плотью». Ум человека христианской культуры не принимает во внимание закон природы, согласно которому мужчина и женщина – это два разных человека, поскольку они имеют разные предназначения в жизни и соответственно разные права и обязанности. Японские женщины имели право соглашаться или не соглашаться на брак, чем были избавлены от бессмысленных уговоров с помощью глупого арсенала уменьшительно-ласкательных имен и выражений, или от прямого принуждения. (В древней Японии мужья и жены благородного происхождения обычно не жили вместе в одном доме даже после того, как сочетались браком. Обычно жены жили в доме своих родителей, а мужья посещали их ночью для любовных встреч. Если они прекращали свои посещения, это было эквивалентно разводу. Если родители жены были богаты и считали зятя хорошим приобретением, они позволяли ему жить в их доме и заботились о нем как о сыне.)
Некоторые иностранцы поражаются тому, что от японских супругов никогда не услышишь хвалебного слова друг о друге. Но можно ли считать человека тактичным или даже вообще умным, если он сам себя нахваливает: «я – силен», «я – умен» и т.п.? Японцы считают, что хвалить своего супруга, все равно, что расхвалить себя, а самовосхваление в японском обществе расценивается, мягко говоря, как дурной тон, и как мне кажется среди христианских народов тоже. Но вернемся вновь к теме того, что идеал благородного служения женщины своей семье был весьма значим в среде самурайского сословия.
Во времена тевтонских племен, мужчинам был свойственен суеверный страх перед представительницами противоположного пола (до момента начала объединения саксонских народов). В начале образования США катастрофически не хватало женщин, поэтому невест «импортировали» из Англии за деньги и даже за партии табака и т.д. В результате такой «торговли» уровень уважения мужчин к своим американским женам и матерям был, скажем так, невелик. Это говорит о том, что отношения между мужчинами и женщинами во многом зависели от степени цивилизованности общества. Но по Бусидо критерии, по которым определялось уважение к человеку были другими. Прежде всего ценилось чувство долга, поскольку оно связывалось с проявлением божественного начала в душе человека, на котором основывались пять главных качеств характера самурая, о которых я рассказывал в начале моей книги. Из них я обращал особое внимание читателей на чувство преданности, необходимое в отношениях между вассалом и сюзереном. Об остальных качествах характера я упомянул лишь в связи с чувством преданности, поскольку ими должны обладать не только самураи, а вообще все люди на земле, и следовательно их требование не является исключительной прерогативой только Бусидо. Но способы их постижения и достижения могут быть разными в связи с различной культурой народов. Еще особо хочу отметить такое достоинство, как мужская дружба, которая у молодежи зачастую обретает тот ореол романтичности, которую так воспевали трубадуры средневековой Европы. Я мог бы написать десятки страниц о японских вариантах историй Дамона и Финтия (153), Ахилла и Патрокла (154) или рассказать об отношениях столь чувственных, как те, что связывали Давида и Йонафана (155).
Следуя из рассказанного мною, можно считать не удивительным, что Бусидо имел огромное влияние не только на самураев, но и на весь японский народ. Позвольте мне подробнее рассказать об этом.


XV. Влияние Бусидо
В предыдущих главах я сделал краткий обзор этики Бусидо, выделив в нем главные достоинства самурая, которые подобно горным вершинам возвышаются над общим уровнем иных благородных чувств японского народа. Как первые янтарные лучи солнца на рассвете вначале озаряют верхушки гор, а затем постепенно спускаясь, освещают всю долину, так и Бусидо, первоначально определявший идеалы нравственности только для воинского сословия, со временем нашел своих приверженцев и в среде простого народа. Следуя новым демократическим путем, японцы продолжают хранить в памяти этические идеалы феодальной эпохи, а представители бывшего привилегированного сословия продолжают являться образцом благородства духа для многих людей. Как известно, достоинства не менее заразительны, чем недостатки. «Стоит только в обществе появиться одному благородному человеку, как все общество проникается его идеями», - говорил Эмерсон. Ни одно социальное сословие или класс не могут существовать автономно, без проникновения в них идеалов, присущих другим сословиям или классам.
Несмотря на иные мнения, я все же разделяю мысль о том, что триумфальное шествие демократических идей в западных странах началось не с простого народа. Разве можно оспорить тот факт, что первоначально они получали свое распространение в среде высокодуховных слоев общества? Об этом много писал Тэн (156): «три фактора, взаимодействуя между собой, привели к естественному итогу истории Англии» (157). Критики этой идеи распространения демократии могут задаться вопросом: можно ли Адама и Еву, которые были первыми людьми на земле, также считать первыми обладателями высоких духовных качеств характера? С сожалением следует констатировать, что - нет. В раю таких понятий не существовало и наши первые «родители» заплатили высокую цену за их отсутствие. Если бы они были, то мало того, что сад был бы более со вкусом устроен, но и они знали бы без горького опыта, что неповиновение Иегове (158) является предательством и позором, изменой и бунтом.
Всем чем является Япония, она обязана самураям. Они были не только цветом нации, но и ее опорой. Все дары Небес воспринимались через них. Несмотря на то, что они представляли собой социально замкнутую группу, отделенную от народа, именно они определили стандарты этики и были естественными лидерами в японском феодальном обществе. Поэтому можно сказать, что Бусидо – это одновременно эзотерическое (греч. еsoterikos – внутренний, скрытный, понятный лишь посвященным) и экзотерическое (греч. еxoterikos – внешний, открытый, понятный всем) учение; эвдомонистическое (греч. eudaimonia – блаженство. Эвдемонизм признает основой нравственности и поведения человека его стремление к счастью) и аретаистическое (греч. aretaic – превосходство, достоинство, то есть основанное на человеческом превосходстве или достоинстве) учение.
В средневековой Европе рыцари-трубадуры составляли незначительную часть от всего населения. Но как заметил Эмерсон: «именно их яркие образы (рыцарства) присутствуют в большинстве исторических драм и романов того времени - от сэра Филиппа Сидни (159) до сэра Вальтера Скотта (160)». Возьмите вместо книг Сидни и Скотта книги Тикамацу (161) и Бакин (53) и вы выявите преобладание аналогичных образов в японских литературных произведениях. Из поколения в поколение передавались в народе героические истории о самураях, которые стали источником вдохновения для написания множества манускриптов (162), свитков с рисунками без текста (эхон), иллюстрированных сборников (манга) и альбомов (гафу), а также постановок и пьес приключенческо-романтического содержания, которые ставились в различных театрах (163) или рассказывались монахами-паломниками.
Завершив дневные дела люди собирались вечером в своих домиках вокруг «хибати» (hibachi - маленькие переносные горшки-жаровни, топящиеся древесным углем), чтобы вновь и вновь послушать многочисленные рассказы об отважных воинах прошлого. Об отважном Минамото Ёсицуне и его преданном слуге Бенкей (Benkеi) (164), о двух братьях Сога (Soga) (165) и т.д. При красных отблесках догорающих в хибати угольков юные сорванцы слушали притихнув и разинув рты, внимая всем сердцем истории о подвигах героев древности. Мальчишки из складов или лавок, закрыв «амадо» (наружние ставни), собирались после работы, чтобы почитать или послушать о легендарных полководцах Ода Нобунага и Тоётоми Хидеёси, пока в глубокой ночи дремота не закрывала их утомленные глаза. И позабыв про ежедневную рутину жизни, они уносились на крыльях мечты, верша во снах подвиги своих кумиров. Даже малышам, едва начинающим ходить и шепелявить первые слова, рассказывались сказки, подобные о Момотаро (Momotaro) - бесстрашном победителе страшных ками (166). Девочки любили слушать истории о благородных поступках и сердечных делах дам и девиц типа Дездемоны или о героических мужчинах-самураях, мечтая в тайне, чтобы их будущие избранники были бы похожи на них.
Самураи являли собой «beau ideal» (фр. – идеал красоты) для всего народа. Как поется в одной народной песне: «самурай среди людей, как вишня среди цветов». Несмотря на то, что самураям запрещалось все, что не было связано с целями их воинского сословия, не было ни одного вида искусства, которое в какой-то мере не подверглось влиянию Бусидо. Вся японская философия и этика прямо или косвенно была проникнута его идеями.
Мэллок (167) в своей неоднозначной книге «Аристократия и эволюция» (Aristocracy and Evolution) приводил красноречивые доводы, доказывая что: «эволюцию человеческого общества, в отличие от других биологических видов, можно считать результатом непреднамеренного умысла великих людей». И далее он развивает эту мысль, говоря о том, что исторический прогресс человечества есть продукт усилий: «не человечества вообще, а небольшой его части, которая ведет за собой, направляет и организует наилучшим способом остальную часть». Независимо от того, насколько верно такое высказывание, это подтверждает ту роль, которую сыграли самураи в социальном прогрессе нашей страны.
О том, как дух Бусидо пронизывал все слои японского общества наглядно видно на примере деятельности лиц, известных как «отоко-датэ» (otoko datе), что примерно переводится, как «естественные лидеры демократии». Это были сильные люди, каждый поступок которых демонстрировал их огромное личное мужество. Являясь выразителями идей народных масс, они вели за собой сотни тысяч своих последователей, которые служили им также преданно, как самураи своим сюзеренам, готовые действовать во имя «веры и жизни, плоти, имущества и человеческого достоинства» (168). Завоевав доверие у широких слоев общества, этим естественным от природы «командирам» удалось обуздать разгул народа, опьяненного свободой после отмены старых «двух-мечевых» порядков.
Многими путями идеи и принципы Бусидо проникали в иные сословия, становясь эталоном для целых слоев японского общества. Возникшие изначально среди «еlite» (фр. – избранных), они со временем стали идеалом и законом для всего государства. И хотя большинство людей не доходило до высот возвышенной души, все же «Ямато дамасий» (Yamato damashii – «душа Японии» или «японский дух») (169) стал в конечном счете символом, отражающим самоотверженный характер всего «volksgeist» (нем. – народа) «Божественных островов». Если религия, выражаясь словами Мэтью Арнольда (170), это «мораль, соединенная с чувством», то Бусидо можно отнести к разряду одного из лучших этических или философских учений мира. О японском духе прекрасно выразился в своем стихотворении Мотоёри (171):
 «В чем заключен дух
 Божественных островов?
 В аромате цветка вишни,
 Дикой и справедливой,
 В первых лучах восходящего солнца».
Цветы дерева сакуры (cerasus pseudo-cerasus) (172) издревле являются символом «Страны восходящего солнца». Именно это и выразил поэт говоря: «в аромате цветка вишни, дикой и справедливой, в первых лучах утреннего солнца».
Символ духа Ямато – это не изнеженное комнатное растение, а свободолюбивое, растущее только на воле. Выбор сакуры был не случаен, то есть не потому, что это самое большое цветущее дерево в Японии, а за ее сходство с характером японского народа. Во многих странах существуют свои национальные виды растений, но сакура признана национальным символом только в Японии. Выбор сакуры связан не только с выражением национального характера. Форма и изящество цветка сакуры являются воплощением наших «аesthetic» (греч. – эстетических, чувственных) идеалов, которые по мнению японцев не может выразить никакой другой цветок. Мы не понимаем восхищения европейцев перед розами. По нашему мнению их цветы несколько вульгарны и поэтому проигрывают в изысканной простоте и изяществу цветов сакуры. Кроме того, их шипы, коварно маскирующиеся в листьях под сладострастными бутонами, больше символизируют страстное желание жить, чем любить. То есть они полны чувства страха перед смертью, которое приводит к тому, что они медленно увядая на стебле превращаются в бесформенную и неэстетичную массу. Их яркие цвета и тяжелые запахи разительно отличаются от ненавязчивой нежности наших цветов, которые не таят «оружия» или «дурмана» под своей красотой и всегда готовы расстаться с жизнью по первому зову природы. Они проживают свою короткую жизнь во всем великолепии красоты, а их тонкий аромат никогда не пресыщается. Скромная красота расцветки и формы цветка сакуры символизируют мгновение жизни, а легкий аромат мимолетен, как дыхание жизни. Аналогичный символ в христианстве несет в себе эфирное масло смирны (или мирра/елей), благоухание которой символизирует духовное совершенство. Когда в свежем утреннем воздухе с первыми лучами солнца, которое начинает свой путь по земле начиная с островов Дальнего Востока, разливается восхитительный аромат сакуры, то невозможно передать словами то чувство, которое испытывает человек, вдыхая воздух в это самое прекрасное время дня.
Если вспомнить: «и обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого - зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего» (Ветхий завет, Бытие 8:21), то можно ли удивляться, что почти все японцы покидают свои дома, чтобы увидеть и насладиться цветением сакуры? Отложив каждодневные дела, они стремятся в это время забыть о житейских горестях и печалях, чтобы дать отдых своей душе. Но время цветения сакуры недолго и они возвращаются домой, преисполненные новой силы и решимости. Поэтому сакура значит для японцев даже больше, чем просто символ нации.
Но может ли Бусидо, как цветок сакуры – души Ямато - столь нежный и недолговечный, теряющий свой аромат, готовый исчезнуть навсегда с первым порывом ветра, разделить его участь?


XVI. Живы ли традиции Бусидо?
Способна ли модель западного общества, получившая сейчас широкое распространение во многих странах, в том числе и в Японии, уничтожить без следа идеалы Бусидо? Было бы печально, если бы это произошло. И можно было бы констатировать, что это была убогая душа Японии, поскольку она легко сдалась под натиском иностранных традиций и устоев.
Совокупность психологических элементов, которые образуют национальный характер, столь же неотъемлемы, как «физиологический признак вида – плавник у рыбы, клюв у птицы, зуб у плотоядного» (173). В своей недавней книге «Психология народов», полной тонких наблюдений и блестящих высказываний, Ле Бон пишет: «открытия, обязанные уму, составляют общее достояние человечества; преимущества или недостатки характера составляют исключительное достояние каждого народа. Это неизменный утес, о который волна должна бить изо дня в день в течение веков, чтобы обточить только его контуры». Я думаю, что это верно сказано, особенно о том, что «преимущества или недостатки составляют исключительное достояние каждого народа». Но еще задолго до книги Ле Бона, эта идея была выдвинута Вайцом (174) и Хью Мюррэй (Hugh Murray).
Рассматривая этические ценности самураев, я приводил аналогии из европейской истории, стараясь показать, что идеи, заложенные в Бусидо не являются чем-то исключительным. Но все же, что в какой-то мере Бусидо представляет собой уникальное явление в мире. Говоря словами Эмерсона, этика Бусидо - это «совокупный результат, полученный из взаимодействующих между собой компонентов, каждый из которых представляет собой великую силу» (Эмерсон, «Опыты», 1844) или словами Ле Бона: «это уникальный продукт, созданный частью общества, которым пользуется все общество» либо согласно одной из идей философии конкордской школы (175) – это: «элемент, объединяющий наиболее сильные личности в каждой стране, определяющий порядок и соответствующее положение людей в обществе и даже, в некотором роде, выступающий в качестве символа для некоторых людей, видящих в нем ореол мистики наподобие масонских обществ».
Нельзя сказать, что влияние Бусидо на народ и в частности на самураев было элементом непреодолимой силы. Однако вне всяких сомнений, его этика была настолько привлекательной, что она продолжит свое воздействие на сердца людей еще долгое время. За 700 лет Бусидо обрел такое огромное влияние на жизнь японцев, что забыть его нелегко. То, что передавалось из века в век, как достояние нации за несколько десятков лет не истребишь. Шейссон (176) сделал любопытную статистику по истории человечества, согласно которой на каждый век приходится в среднем по три поколения людей, поэтому «каждый из нас несет в себе кровь по меньшей мере 20 миллионов людей, живших в течение последних 10 веков». Простой крестьянин, обрабатывающий землю, «склонившись под весом столетий», несет в себе кровь стольких предков, что может оказаться нам братом также, как «и его вол».
Подсознательная и непреодолимая сила Бусидо сплотила разрозненных людей в единую нацию. Стихи, написанные Ёсида Сёин (177) накануне своей казни, как нельзя лучше отражают характер японского народа:
 «Я знал, что это - путь к смерти,
 Но дух Ямато приказал мне,
 Принять бесстрашно то, что неизбежно».
Дух неписаного кодекса самураев все еще жив в сердцах людей и продолжает быть движущей силой нашей страны. Рэнсом (178) пишет: «современной Японии характерны три признака. Во-первых, это ее прошлое, которое полностью еще не изжило. Во-вторых, это ее будущее, возрождающее дух нации. И, в-третьих, это реформы - ее настоящее, испытывающее мучительные страдания». Мне кажется, что эта фраза достаточно точно отражает состояние современной Японии, в которой происходит не только ломка старой феодальной системы и ее институтов, но и пересмотр фундаментальных этических понятий. Но Бусидо, являясь продуктом старого времени, не утратил своего значения в эту эпоху перемен и участвует в формировании духа новой Японии.
Великие государственные деятели, которые стояли у штурвала корабля нашего государства, ведя его через ураганы «Реставрации» и штормы реформ, были людьми, которые не знали иной этики, кроме Бусидо. В последнее время некоторые современные историки типа Спийра (179) (Missions and Politics in Asia, 1898, лекция 4, с. 189-192) и Дэнниса (180) (Christian Missions and Social Progress, 1898, т. I, с. 32, т. II, с. 70) и т.д. пытаются доказать, что самый важный вклад в реформировании Японии внесли христианские миссионеры. Если бы это было так, то я охотно признал бы их заслуги. Некоторым представителям этой деятельности было бы неплохо вспомнить библейскую заповедь о гордыне прежде, чем притязать на то, к чему они отношения не имели. Все их усилия, по моему мнению, в области просвещения и особенно нравственного воспитания остались тщетными, поскольку дух Бусидо все еще силен и продолжает оказывать свое незримое воздействие на мировоззрение японцев. Чтобы ни делалось, он ко всему так или иначе причастен. Поэтому заявления об успехах христианские миссионеров в реформировании Японии несостоятельны. В радости и в горе мы продолжаем руководствоваться критериями честности и справедливости Бусидо. Почитайте биографии создателей современной Японии – Сакума (181), Сайго (74), Окубо (182) или Кидо (183), не говоря уже о мемуарах, написанных еще ныне живущими участниками нашей истории – Ито (184), Окума (185), Итагаки (186) и другими и вы без труда обнаружите, что все свои помыслы и действия они сверяли с ним.
Когда после исследований культуры дальневосточных народов Норман (187) сделал вывод о том, что Япония заслуживает уважение уже тем, что в отличие от других восточных феодальных государств ее народ создал «один из самых строгих и возвышенных этических кодексов из всей истории человечества», то он указал на главную движущую силу, которая творит Новую Японию, а также на то, чем она была, есть и будет (The Far East, Нью-Йорк, 1895, с. 375).
Сейчас успехи в реформировании Японии признаны во всем мире. Осуществлению работы такого масштаба способствовало множество причин. И если выделить из них одну из самых главных, то я без сомнения назову Бусидо. Когда в связи с необходимостью развития экономики, Япония открылась для внешнего мира и во все сферы нашей жизни стали внедряться современные технологии, когда нам стали доступны для изучения достижения западной науки, то этот процесс происходил не по принципу слепого копирования, а осознанно и селективно.
Востоковед Мередит Тоунсенд (Meredith Townsend) пишет: «существует тенденция заявлять о том, что Европа сделала Японию современной, а о том, что это островное государство в действительности изменило себя само обычно умалчивается. Но в действительности это не так. Не европейцы заставили учиться японцев, а японцы сами начали перенимать передовые технологии и знания при организации государства, общества и армии. Поэтому реформа их государства – от феодального до капиталистического - произошла столь стремительно. Например, они не пошли по пути турок, которые несколько лет назад стали закупать готовые европейские пушки, а сами наладили производство военной техники по лучшим европейским образцам. Смогла ли Англия превратить феодальный Китай в развитую капиталистическую державу по прошествии нескольких веков, с той поры, когда англичане начали покупать там чай? Можете ли вы назвать имя хоть какого-то европейского просветителя, философа, политического или государственного деятеля, который вошел в историю, как лицо, сыгравшее значительную роль в модернизации Японию?» (Asia and Europe, Нью-Йорк, Лондон, 1901, с. 28). Тоунсенд поняла суть того, что решение о необходимости реформирования Японии было осознано самими японцами. И если бы она провела дополнительные исследования особенностей характера японского народа, то увидела за всем этим Бусидо. Чувство национального достоинства может придать людям огромную силу и стать сильнейшим побуждающим фактором к действиям. Цели укрепления и развития экономики Японии возникли уже несколько позже, в ходе самих реформ.
Влияние Бусидо на жизнь японцев все еще огромно. Почитайте статьи современных публицистов, к примеру, Хирна, одного из самых выразительных и беспристрастных исследователей Японии, и вы поймете, что все лучшие качества характера японского народа неразрывно связаны с Бусидо. Мало кто в мире не слышал про японскую вежливость, являющуюся следствием этого древнего благородного пути. Самообладание, сила духа и храбрость «маленьких джепов» (джеп - прозвище японцев у американцев) была убедительно доказана в ходе последней японско-китайской войны (188). (Я рекомендую прочитать книги Истлэйка (F. Warrington Eastlake) «Heroic Japan: a history of the war between China & Japan» (1897) и Ямада (Yoshiaki Yamada), а также Диосай (Arthur Diosy) «The New Far East» (1899)). Если нам задают риторический вопрос: «есть ли в мире еще другой народ, который может считаться более патриотичным к своей стране, чем японцы?», то мы с гордостью отвечаем: «нет», и за это мы благодарим Бусидо.
Но с другой стороны, было бы несправедливым не признать, что Бусидо в значительной степени ответственен также и за недостатки и изъяны в нашем национальном характере. Японцам не свойственно эвристическое мышление, поскольку согласно Бусидо ценность пути ученого была невысока, что привело к отсутствию знаний в некоторых фундаментальных областях науки, например, в математике, естествознании и т.д. Поэтому в этом направлении сейчас в Японии проведены наиболее важные реформы и уже достигнуты определенные успехи. Некоторые из наших молодых ученых уже получили международное признание в научных кругах. Повышенная обидчивость и вспыльчивость, а также некоторое высокомерие, в котором так часто упрекают нас иностранцы, также являются отрицательным эффектом Бусидо, связанным с неправильным пониманием чувства собственного достоинства.
Если у вас была возможность посетить Японию, то вы наверно могли видеть японских юношей в неопрятной одежде, с растрепанными волосами, бредущих по улице с полностью отсутствующим видом, опираясь на трость или держа в руках книги? Это – «сёэй» (shoеi – учащийся учебного заведения в реформированной Японии), которым кажется, что земля слишком мала, а небо недостаточно высоко. У них свои представления о вселенной и жизни. Они живут в своих воздушных замках и питаются эфимерными словами учености. В их глазах пылает огонь честолюбия, а ум жаждет знаний. Бедность - это стимул двигаться вперед, чтобы обрести земные блага – мечта, которая становится для них навязчивой идеей. Они вместилище преданности и патриотизма. Они самопровозглашенные защитники национального достоинства. Они – осколки минувшей эпохи Бусидо – люди, которые уже не полностью, но все еще находятся под его влиянием.
Глубоко укоренившееся мощное воздействие Бусидо на японский народ, как я уже говорил ранее, имело силу неписаного свода законов и этических норм. И сердца людей были открыты ему. Они никогда не задумывались над причинами этого, а просто передавали его принципы из поколения в поколение. Новая мораль, привнесенная христианскими миссионерами в Японию, и старая мораль Бусидо различны. Например, понятие преданности. В истории христианской церкви довольно нередки случаи вероотступничества, которые отцы церкви никакими проповедями не могли предотвратить. Верующие изменяли своему Создателю, которому когда-то давали обет в преданности. Однако сейчас и в Японии имеются тенденции к тому, что такое достоинство, как преданность, которое должно пробуждать в человеке все лучшие качества души, все больше забывается. Недавно в одном из японских университетов недовольные студенты устроили демарш, требуя замены одного из преподавателей. Руководитель университета не стал обсуждать это, а лишь задал им два вопроса: «ваш профессор обладает достойными качествами характера и вы уважаете его? А если нет, то не является ли это отсутствуем у вас благородства, чтобы помочь ему?». То есть руководитель университета объяснил студентам, что некомпетентность профессора, которая стала причиной для возникновения конфликта, является меньшим изъяном в человеке, чем отсутствие благородства у самих студентов. Таким образом, напомнив студентам о принципах Бусидо, руководитель университета призвал их к порядку.
Одной из причин провала миссионерской деятельности в Японии является то, что большинство миссионеров не считают ненужным изучать нашу историю и культуру. «Что интересного можно узнать из рукописей этих язычников?», - удивляются некоторые из них, выражая тем самым свое непонимание того, что их христианские религиозные догмы могут радикально отличаться от традиционных ценностей японцев, которые были созданы поколениями их предков в течение многовековой истории Японии. Как можно этим пренебрегать? Как будто история любого народа, пусть даже почти первобытных африканских племен, которые вообще не имеют никакой письменности, не является страницей в книге истории человечества, написанной Божественной рукой. История множества исчезнувших народов является своего рода палимпсестом (189), который возможен к расшифровке для старательного ученого-исследователя. Даже с философской и религиозной точки зрения, человеческие расы отмечены Божественными знаками, которые ясно выражены в различии цветов их кожи. И, по моему мнению, в этой книге истории человечества желтая раса написала «золотыми иероглифами» немало не менее достойных страниц, чем другие расы.
Не зная многовековой культуры и традиции народа, миссионеры пытаются нести идеи христианской религии, как «новой», вместо того, чтобы представить ее как более «древнюю», объясняя ее идеи в простых и понятных людям выражениях, то есть на привычных людям образах, которые найдут более быстрый отклик в их сердцах, независимо от расовой принадлежности или национальности. Англо-американская форма христианства, с множеством замысловатых слов и понятий, искаженных транскрибированием на английский язык, а также витиеватых изящных смысловых оборотов, далеких от простых фраз их Основателя, напоминает «чахлую ветку», которую пытаются привить к мощному «стволу дерева» Бусидо.
Но способна ли вообще деятельность христианских миссионеров в отношении Бусидо «срубить это дерево, расчистить почву под ним от корней и опавших ветвей и листьев, чтобы посеять на ней новые семена знания»? Такой героический процесс иногда был возможен. Например, недавно это произошло на Гавайских островах, где поборники христианской веры достигли полного успеха, собрав богатый «урожай» вновь обращенных, уничтожив при этом почти всю местную культуру. Но это абсолютно невозможно в Японии. Более того, такой способ насаждения царства Божьего на земле вряд ли бы одобрит сам Иисус.
Я думаю, стоит прислушаться к словам одного из христианских просветителей, который является глубокого образованным человеком (190): «люди поделили мир на язычников и христиан без учета положительных или отрицательных качеств их верований и влияния друг на друга. Сравнивая эти половины, они склонны соотносить себя с лучшей частью, считая таким образом другую худшей, то есть - христианскую веру лучше языческой веры древней Греции или Востока. Но при этом они не задумываются о беспристрастности таких суждений, теша свое самолюбие и превознося себе хвалу с помощью осуждения других форм религии» (Jowett, Sermons on Faith and Doctrine, 1860, II).
Но независимо от заблуждений некоторых христианских миссионеров, можно не сомневаться, что фундаментальные принципы христианской религии достаточно сильны для того, чтобы задуматься о будущем Бусидо, дни которого возможно уже сочтены. Зловещие признаки этой грозной и разрушительной силы уже проявились на его горизонте.


XVII. Будущее Бусидо
Сравнивая культуры запада и востока нельзя не отметить, что среди общественных явлений, этические кодексы западноевропейского рыцарства и японских самураев наиболее сходны. И если истории человечества свойственно повторяться, то, скорее всего, Бусидо постигнет участь европейского рыцарства. Нельзя сказать, что причины исчезновения рыцарства, как писал об этом Сент-Пале (191) полностью соответствуют японским, но все же современные мировые тенденции, которые свели на нет идеи рыцарства в средневековой Европе способны уничтожить и Бусидо.
И это вполне вероятно. Положение Бусидо несравненно хуже этического кодекса рыцарства, поскольку, когда в Европе идеалы рыцарства отняли от «груди его матери» феодализма, они частично обрели себе покровительство в лице новой «мачехи» - святой церкви, что продлило их жизнь. Но это невозможно для Бусидо, поскольку в Японии нет четко выраженной главенствующей религии, которая смогла бы приютить «сироту». Конечно его бы могли взять под свое покровительство новые военные структуры, но в наше время войны происходят достаточно редко, чтобы Бусидо оставался актуален и обеспечивался основой для своего существования и развития. Синтоизм, который покровительствовал Бусидо в начале его жизни, сейчас одряхлел от старости. Учения философов древнего Китая теперь вытесняются интеллектуальными выскочками типа Бентама и Милля (192). Их вновь изобретенные и представленные на обсуждение общественности этические построения популистского толка, льстящие шовинистическим настроениям, пока еще не имеют множества сторонников в современной политической жизни, но мы уже явственно слышим их пронзительные голоса, отзывающиеся эхом в заголовках бульварной прессы.
В наше время темпы жизни ускорились. Требования современной жизни теперь диктуют другие законы, чем они были во времена Бусидо. С расширением представлений о жизни, ростом демократии, лучшим знанием культуры и традиций других народов, сможет ли конфуцианская идея великодушия, а я также добавлю к этому - буддистская идея сострадания - трансформироваться в христианскую концепцию любви? Японцы стали ощущать себя больше, чем только вассалы, они выросли до высот граждан своей страны. И даже более того, они теперь больше чем граждане – они Люди. И хотя, грозные тучи войны уже сгущаются над нашим горизонтом, я все же хочу верить, что крылья ангела мира смогут рассеять их. История человечества подтверждает истину Господа: «кроткие наследует землю». Правительство страны, которое отказывая своему народу в праве на мирную жизнь, предпочитая вместо развития экономики политику флибустьерства (193), в сущности предает свой народ!
Государственное устройство Японии сделало насколько радикальный поворот в своей истории, шагнув из феодализма в систему современного демократического государства, что для Бусидо, связанные с этим перемены не просто неблагоприятны, а губительны. И возможно пришло время для его благородного скончания. Но точное время его смерти предсказать невозможно, точно так же, как сложно это было определить и в отношении европейского рыцарства. По мнению доктора Миллера, институт европейского рыцарства завершил свое существование в 1559 году, когда французский король Генрих II (194) был убит на рыцарском турнире. В 1870 году указ об отмене японской феодальной системы прозвучал для Бусидо похоронным звоном. А последовавший за ним через 5 лет указ о запрете ношения мечей самураями прозвучал знаменитой эпитафией: «эпоха благородства канула в лету. Наступило время софистов, экономистов и прагматиков, и слава Европы померкла навсегда» (195).
Как я уже упоминал в последней войне с Китаем (1894-1895) Япония одержала победу. По мнению западного сообщества это произошло благодаря современному вооружению - винтовкам Мюрата (196) и пушкам Круппа, которые появились у Японии вследствие ее модернизации. Но это верно лишь отчасти. Вы когда-нибудь видели, чтобы фортепьяно, пусть даже изготовленное самыми лучшими мастерами музыкальных инструментов в мире, как «Эрбар» (Ehrbar) или «Стейнвей» (Steinway), играло рапсодии Листа или сонаты Бетховена без пианиста? Или оружие выигрывало сражения без участия солдат? Почему армия Наполеона не смогла разгромить прусскую армию во франко-прусской войне (1870-1871), имея на своем вооружении суперсовременное оружие того времени – митральезу (197)? Или американцы, которые за три года так и не смогли завоевать бывшую испанскую колонию - Филиппинские острова (американо-филиппинская война, 1899-1902), хотя имели преимущество в вооружении в виде винтовок системы «Маузер» (198) против устаревших винтовок «Ремингтон» (199) филиппинцев? Поэтому я смею утверждать, что эта победа была одержана благодаря духу японской армии. Самая суперсовременная винтовка или орудие не выстрелят сами по себе.
Самое суперсовременное образование не сделает из малодушного подлеца героя. Это невозможно. Наши победы в битвах на реке Ялу в Корее и в Маньчжурии были достигнуты благодаря многовековому наследию воинского духа, унаследованному от наших предков, которые вложили всю свою силу в наши руки и всю свою храбрость в наши сердца. Пусть души наших предков давно уже в призрачном царстве, но их воинственный дух продолжает жить в сердце каждого японца. «Имеющий глаза - да увидит, имеющий уши - да услышит». Заденьте душу японца в разговоре об идеалах благородста и вы услышите в ответ о принципах Бусидо. Сохранение великого наследия доблести, чести и иных самурайских ценностей, которые выражаясь весьма точной фразой профессора Крамба (Cramb) являются: «нашим долгом продолжения торжества духа, столь тяжко завоеванного многими поколениями воинов» являются достойной силой для сопротивления вызову современной морали.
Было предсказано, и это подтверждают события последних лет, что Бусидо - этика феодальной Японии, с ее моралью «эпохи крепостей и армий» будет повержена во прах и возродится, как феникс из пепла, дабы вести Новую Японию по пути к ее процветанию. Хотелось бы верить, что это пророчество сбудется до конца. Но нам не следует забывать, что феникс возрождается из своего пепла и не прилетит случайно на крыльях судьбы вместе с другими перелетными птицами из других стран. «Царствие Божие благовествуется и всякий усилием входит в него. Но скорее небо и земля прейдут, нежели одна черта из закона пропадет» (от Луки, 16:16, 17). «Аллах», - сказано в Коране, - «каждому народу дал свои обычаи». Долгие годы семена Царства Божия в их японском эквиваленте давали всходы и распускались пышным вишневым цветом Бусидо. Печально думать, что дни его уже сочтены. И предчувствуя его скорую кончину, мы стоим в раздумьях на перепутье дорог между иными источниками радости и света, силы и красоты, но не видим среди них ничего того, что могло бы занять его место. Меркантильная философия «прибылей и убытков» прагматиков и материалистов все более прочно завоевывает свои позиции в потаенных уголках нашей души. Возможно силой, которая смогла бы противостоять утилитаризму и материализму, могло бы стать христианство. Но следует признать, что оно более похоже «на тускло мерцающий уголек» по сравнению с пламенем Бусидо. Но именно из такого «уголька» Мессии (200), как проповедуется когда-то удалось раздуть пламя веры.
Как и первые иудейские пророки - Исая, Иеремия, Амос и Аввакум - Бусидо определял этику прежде всего для правителей и высшего сословия, которая, тем не менее, была принята всем народом. Несмотря на то, что христианская этика концентрирует свое внимание на отдельных личностях и их ревностных последователях, она все же могла бы занять свое достойное место в Японии, поскольку сейчас имеется тенденция роста ценности неповторимой индивидуальности каждого человека. Я не сильно ошибусь, если выскажу мнение, что благородная и возвышенная «мораль господ» (201), о которой писал Ницше, противопоставляя ее низменной и малодушной «морали рабов», в некотором отношении сходна с этикой Бусидо.
Несомненно, в будущем будет преобладать материализм (включая утилитаризм) и христианство, если конечно материализм не окажет своего пагубного воздействия на христианство, низведя его до самой примитивной формы существования. Чтобы сохраниться, иные религии и нормы этики будут вынуждены подстраиваться под него. Бусидо, перестав являться основой для мировоззрения японцев, может исчезнуть навсегда – подобно цветку вишни, готовому умереть с первым порывом утреннего ветра. И все же бесследно он не исчезнет, как и не исчезла до сих пор древняя философия стоицизма (202). Он умрет, как закон, но дух его высоких этических принципов продолжит жить в сердцах людей. И его неиссякаемая энергия окажет свое незримое влияние даже на западную культуру. Во всем, где человек способен превзойти себя, где дух благородства торжествует над бренной плотью, проявляется бессмертное учение Зенона (основатель стоицизма).
Бусидо, как неписаный кодекс идеалов воинской доблести и гражданской чести перестанет существовать, но в сердцах японцев его дух никогда не умрет. И ореол его славы будет еще долгое время светиться на его руинами. Как лепестки его символического цветка, рассеиваемые ветрами на четыре стороны, он будет еще долгое время вдохновлять многие поколения людей на борьбу за обретение духа, являющегося истинным богатством человеческой жизни.
Пройдет много лет и наследие Бусидо окончательно исчезнет, и возможно даже его имя будет забыто, но в его незримое присутствие, «витающее над землей», будут выражаясь словами одного американского поэта пристально всматриваться люди:
«Чувство безмятежности завладело путником,
 И пытаясь понять, откуда оно пришло
 Скинув шапку он стоит в удивлении,
 Подставляя под благословение ветра лицо». (203)